я относительным. Если равномерное движение относительно, значит, все виды движения должны быть относительны. Но повседневный опыт показывал, что неравномерное движение абсолютно. Перед лицом таких очевидных фактов человек меньшего калибра пожал бы плечами и решил, что остается лишь терпеть эстетический дискомфорт. Не таков был Эйнштейн. Движимый неотступными эстетическими побуждениями, он по-новому взглянул на повседневный опыт и убедился, к своему удивлению и радости: его можно истолковать так, что все виды движения будут относительны. Здесь не место рассказывать, как это прозрение привело его к уравнениям тяготения дивной красоты. Но это помогает понять, что имел в виду Эйнштейн в письме Ланцошу, когда сообщил о своем обращении в верующего рационалиста, искателя математической простоты, которая была для него равнозначна красоте. Слово "обращен" не должно сбивать нас с толку. Эйнштейн искал красоту во Вселенной задолго до создания общей теории относительности: это ясно уже из того, что сама теория возникла из чувства эстетической неудовлетворенности. Его благоговейная вера в простоту, красоту и величие Вселенной была источником вдохновения в его научных усилиях. Он оценивал научные теории, задавая себе вопрос: если бы я был Богом, создал бы я Вселенную, устроенную таким вот образом? Вот выдержки из двух других писем Ланцошу. 14 февраля 1938 г. Эйнштейн писал из Принстона: "Я сражаюсь с этой основной проблемой электричества уже больше двадцати лет, и совсем пал духом, хотя и не могу оставить ее. Уверен, что нужен вдохновенный подход, который совершенно по-новому высветил бы проблему; я также верю, с другой стороны, что уход в статистику нужно считать временной уловкой, позволяющей лишь обойти фундаментальные вопросы". 21 марта 1942 г. он писал: "Из известных мне людей только Ваше отношение к физике совпадает с моим: вера в постижение действительности с помощью чего-то фундаментально простого и единого... Нелегко заглянуть в карты, которые Бог держит в руках. Но я не могу ни на минуту поверить в то, что Бог играет в кости и использует "телепатические" методы (именно этого требует от него современная квантовая теория)". Как видим, Эйнштейн четко выразил свою неудовлетворенность квантовой теорией с ее отказом от детерминизма и необходимостью довольствоваться вероятностно-статистическими предсказаниями. Он сам был пионером развития квантовой теории, но оставался убежден в том, что требуется и другой способ понимания. В письме Паулю Эренфесту от 12 июля 1924 г. он живо описал глубокое разочарование, никогда не покидавшее его: "Чем больше гоняешься за квантами, тем лучше они прячутся". Чикагский священнослужитель, готовясь к лекции "Религиозные следствия теории относительности", в письме к Эйнштейну 20 декабря 1939 г. поставил ряд вопросов по этой теме. Эйнштейн ответил: "Я не верю, что основные идеи теории относительности могут претендовать на какую-то общность с религией, столь отличной от научного познания. Связующую нить я вижу в том факте, что глубинные взаимоотношения объективного мира можно постигнуть с помощью простых логических понятий. И конечно же, в теории относительности это проявилось в полной мере. Благоговейное чувство, порожденное ощущением логической постижимости глубочайших взаимосвязей, совсем другого рода, чем чувство, обычно именуемое религиозным. Это почтительное преклонение перед замыслом, который выявляет себя в строении материальной Вселенной. Оно не заставляет нас создавать божество по сврему образу и подобию --- персонаж, предъявляющий нам требования и интересующийся нами как индивидуальностями. Во всем этом нет ничьей воли и никакой цели, никакого долженствования, а лишь бытие. Поэтому люди моего склада считают мораль чисто земным делом, хотя и наиболее важным в области человеческих отношений". Приведенное ниже заявление Эйнштейна помечено сентябрем 1937 г. Кроме того факта, что оно имеет отношение к "Проповеднической миссии", ничего больше не известно об обстоятельствах его появления. Возможно, оно было написано по просьбе кого-либо из членов Принстонской богословской семинарии, но это лишь догадка. "Наше время отмечено поразительными успехами научного познания и его технических приложений. Как не радоваться этому? Но нельзя забывать: знания и мастерство сами по себе не могут привести людей к счастливой и достойной жизни. У человечества есть все основания ставить провозвестников моральных ценностей выше, чем открывателей объективных истин. То, что сделали для человечества Будда, Моисей и Иисус, значит для меня неизмеримо больше всех достижений исследовательского и творческого ума. Наследие этих благословенных людей мы должны всеми силами сохранять и поддерживать, если человечество не хочет потерять свое достоинство, безопасность существования и радость жизни". Немецкий черновик нижеследующего обращения находится среди многих бумаг, привезенных в Ле Кок из Пасадены, где Эйнштейн зимой 1932--33 гг. побывал в последний раз. На клочке бумаги не проставлена дата и нет указаний по какому поводу написано обращение. Возможно, это ответ на письмо, а может быть, просто афористическая отповедь кичливым нацистам. Эти слова вполне можно считать обращением ко всем нам: "Не гордитесь тем, что несколько великих людей родилось на вашей земле в течение столетий -- в этом нет вашей заслуги. Подумайте лучше о том, как относились к ним их современники и как вы следуете их заветам". Автор глубоко пессимистического письма от 25 февраля 1931 г., отправленного Эйнштейну в Берлин, сообщил об утрате иллюзий по поводу технических чудес эпохи. Он утверждал, что для большинства людей жизнь -- горькое разочарование, и высказал сомнение в том, что род человеческий стоит продолжать, 7 апреля 1931 г. Эйнштейн ответил: "Я не разделяю Вашего мнения. У меня всегда было ощущение, что моя жизнь интересна, и я не зря ее прожил. Твердо убежден, что вполне возможно и желательно сделать так, чтобы вообще всем людям стоило прожить свою жизнь. Для этого есть все объективные и психологические предпосылки". Конечно, Эйнштейн понимал, что горе -- неотъемлемая часть человеческой жизни. 26 апреля 1945 г. он написал соболезнующее письмо врачу и его супруге, потерявшим внука или, возможно, собственного ребенка. Этот врач активно помогал беженцам из нацистской Германии: "Я глубоко потрясен вестью о страшном ударе, который так внезапно обрушился на вас. Это самое горестное, что может случиться с пожилыми людьми. То обстоятельство, что тясячи других испытали то же самое, не может служить утешением. Я не смею успокаивать вас, но хочу сказать, как глубоко и с какой скорбью сочувствую вам, как и все те, кто знает ваше доброе сердце. Мы живем обычно с ложным чувством безопасности и с ощущением, что мы у себя дома, если находимся в знакомом и заслуживающем доверия материальном и человеческом окружении. Но когда мерный ход повседневной жизни вдруг прерывается, мы осознаем, что подобны потерпевшим кораблекрушение людям, пытающимся удержаться на утлом обломке в открытом море; они забыли, откуда пришли, и не знают, куда плывут. Но если мы вполне постигаем это, жизнь становится легче и нет больше разочарований. Надеюсь, что обломки, на которых мы плывем, вскоре вновь встретятся. Сердечно ваш". А вот фраза из письма Эйнштейна Корнелиусу Ланцошу от 9 июля 1952 г.: "Человек родился в стаде буйволов и должен быть рад, если его не растоптали прежде времени". Ботаник А.В. Фрик нашел небольшой, ранее не известный цветок кактуса в разреженной атмосфере одной из высочайших вершин Кордильер. В изящно написанном докладе он дал цветку название "эйнштейния", и копию доклада послал Эйнштейну. 9 сентября 1938 г. Эйнштейн ответил из Ле Кока: "Дорогой герр Фрик, Вы доставили мне большую радость своим вниманием. Название вполне удачно в том смысле, что цветок, как и меня, не оставляют в покое на заоблачной вершине. С благодарностью за Ваш любезный жест, остаюсь"... Вот перевод стихотворных строк, которые сочинил Эйнштейн и написал под своей фотографией, подаренной старому другу Корнелии Вульф: Куда бы я ни пошел, Где бы ни очутился, Постоянно вижу перед собой свой портрет, На письменном столе, на стене, в виде медальона на шее. И господинчики и дамочки непонятно почему Добиваются автографа: Каждому нужно иметь закорючку От столь высокоученого мужа. Иногда посреди всего этого счастья В моменты просветления я спрашиваю себя: Ты сам спятил? Или другие поглупели? Wo ich geh und wo ich steh Stets ein Bild von mir ich seeh Auf dem Schreibtisch, an der Wand Um den Hals am schwarzen Band Mannlein, Weiblein wundersam Holen sich ein Autogramm Jeder muss ein kritzel haben Von dem hochgelehrten Knaben. Manchmal frag in all dem Gluck Jch im lichten Augenblick: Bist verruckt du etwa selber Oder sind die andern Kalber? С этой фотографией связан занятный случай. Во время второй мировой войны фрау Вульф пересекла океан, чтобы добраться до Гаваны и оттуда попасть в Калифорнию. Корабль остановился в Тринидаде, где английский офицер допросил ее (у фрау Вульф был германский паспорт) и начал осмотр багажа. Ей было известно, что британские власти не разрешают пассажирам провозить фотографии и письма, но не на могла же она не взять с собой фотопортрет Эйнштейна! Когда офицер обнаружил его, он вежливо попросил разрешения взять снимок на время, чтобы сделать копию, переписать стихи и показать своим друзьям. Она сказала, что он вправе вообще отобрать у нее фотографию, но он обещал вернуть сувенир накануне отплытия корабля. Так он и сделал, притом весьма предупредительно: не было больше ни допроса, ни осмотра багажа. Эйнштейн страстно любил скрипку и никогда с ней не расставался. Он предпочитал композиторов восемнадцатого века. Любил Баха и Моцарта; Бетховеном скорее восхищался, чем любил. С более поздними композиторами у него не было духовной общности. Слава привела к тому, что люди стали проявлять настойчивый и порою утомительный интерес ко всем сторонам его жизни. Не удивительно, что когда немецкий иллюстрированный еженедельник в 1928 г. прислал Эйнштейну в Берлин анкету об отношении к Иоганну Себастьяну Баху, Эйнштейн не обратил на нее внимания. Редактор подождал немного и повторил запрос 24 марта 1928 г. В тот же день -- почту тогда доставляли быстрее -- Эйнштейн резко ответил: "Вот что я могу сказать о работе, которой Бах отдал свою жизнь: слушайте, играйте, преклоняйтесь -- и держите язык за зубами". Случилось так, что несколько позже в том же году другой журнал запросил мнение Эйнштейна о другом композиторе, и в ноябре 1928 г. Эйнштейн ответил: "О Шуберте могу сказать только одно: исполняйте его музыку, любите его -- и помалкивайте!" Спустя примерно десять лет прибыла более детальная анкета о музыкальных вкусах Эйнштейна, и на этот раз он ответил обстоятельнее. Сама анкета утеряна, но характер вопросов более или менее ясен из ответов Эйнштейна, помеченных 1939 годом. 1) Больше всего я люблю музыку Баха, Моцарта и некоторых старых итальянских и английских композиторов; Бетховена значительно меньше, и, конечно же, Шуберта. 2) Затрудняюсь сказать, кто значит для меня больше -- Бах или Моцарт. В музыке я не ищу логики. Интуитивно воспринимаю ее, не зная никаких теорий. Мне не нравится музыкальное произведение, если я не могу интуитивно ухватить его внутреннюю целостность и единство (архитектуру). 3) Всегда чувствую, что Гендель хорош, даже изыскан -- но в нем есть какая-то поверхностность. Бетховен для меня чересчур драматичен и в музыке его слишком много личного. 4) Шуберт -- один из моих любимых композиторов, обладающий несравненной способностью выразить чувство и огромную силу в прихотливой мелодии. Но в его более крупных сочинениях мне мешает незавершенность архитектоники. 5) Шуман привлекателен для меня своими малыми вещами -- в них есть оригинальность и богатство чувств. Но несовершенство формы не позволяет мне безоговорочно наслаждаться им. У Мендельсона чувствуется большой талант, но не всегда уловимое отсутствие глубины приводит его порою к банальности. 6) Считаю некоторые песни и камерные вещи Брамса несомненно значительными, также по построению. Но большинство его работ не обладает для меня внутренней убедительностью. Не понимаю, зачем нужно было писать их. 7) Восхищаюсь изобретательностью Вагнера, но отсутствие четкого архитектурного рисунка рассматриваю как декадентство. К тому же, для меня его личность как музыканта неописуемо противна, так что большей частью слушаю его с отвращением. 8) У меня такое ощущение, что Рихард Штраус одарен, но в нем нет внутренней правдивости и он озабочен внешними эффектами. Не могу утверждать, что я вообще равнодушен к современной музыке. Дебюсси изящно-красочен, но его архитектура слишком бедна. Я не могу увлечься такого рода музыкой. Как видим, сочинения композиторов-современников мало затрагивали Эйнштейна. Однако он относился с высочайшим уважением к Эрнсту Блоху и 15 ноября 1950 г., вероятно, в ответ на просьбу высказаться, написал следующее: "Мое знакомство с современной музыкой очень ограниченно. Но в одном я уверен: истинное искусство порождается непреодолимым порывом художника-творца. Я чувствую этот порыв в работах Эрнста Блоха, как и некоторых других более поздних музыкантов". Когда великий дирижер Артуро Тосканини был награжден медалью в январе 1938 года, Эйнштейн написал обращение, которое было, по-видимому, прочитано на церемонии вручения: "Истинным мастером становится лишь тот, кто отдает своему делу все силы и всю душу. Мастерство требует полной самоотдачи. Тосканини наглядно доказывает это всей своей жизнью". В октябре 1928 г. автор письма, адресованного Эйнштейну в Берлин, спросил его, влияют ли музыкальные увлечения на соьершенно иную, главную область деятельности Эйнштейна. 23 октября 1928 г. Эйнштейн ответил: "Музыка не влияет на исследовательскую работу, но их питает один источник -- страстное желание, и они дополняют друг друга тем, что снимают душевную напряженность". Друг Эйнштейна доктор Отто Юлиусбергер, знаток Спинозы и Шопенгауэра, был берлинским психиатром. Понимая все возраставшую опасность, он в 1937 г. одного за другим переправил двух своих детей в США. Почти в последний момент, перед началом постыдной эпохи газовых камер, родителям удалось воссоединиться со своими детьми. Приводим извлечения из писем Эйнштейна Юлиусбергеру и один отрывок из письма Юлиусбергера Эйнштейну. 28 сентября 1937 г. Эйнштейн радостно сообщил Юлиусбергеру из Принстона в Берлин, что его сын уже прибыл в США и что есть обнадеживающие сведения о том, что и дочь скоро получит разрешение на въезд. Поговорив о других вещах, Эйнштейн упомянул о своей научной работе -- поисках единой теории поля, которая охватывала бы гравитацию и электромагнетизм. Вот заключительные абзацы этого письма: "Я все еще бьюсь над той же проблемой, что и десять лет тому назад. Я продвинулся в мелочах, но подлинная цель остается недосягаемой, хотя порою кажется осязаемо близкой. Это тяжело и в то же время целительно, ибо отвлекает от неприятностей повседневной жизни. Я больше не в силах приспосабливаться к здешним людям и их образу жизни. Я был слишком стар для этого, когда приехал сюда, и сказать по правде -- в Берлине было то же самое, а до этого -- в Швейцарии. Я рожден для одиночества, как и Вы, и потому Вы меня поймете". Вот письмо Эйнштейна Юлиусбергеру от 2 августа 1941 г. Юлиусбергеры теперь благополучно обосновались в США: "Счастлив приветствовать Вас здесь после всех этих лет. Я хранил молчание, потому что любая записка от меня навлекла бы опасность на человека в Стране Варваров. Ваш любимый Шопенгауэр как-то сказал, что люди в несчастье не поднимаются до трагедии, а остаются на уровне трагикомедии. Как это верно, и как часто я это наблюдал. Того, кому вчера поклонялись, сегодня ненавидят и оплевывают, завтра -- забывают, а послезавтра -- провозглашают святым. Единственное спасение -- чувство юмора, и мы должны сохранить его, пока дышим". 30 сентября 1942 г. Эйнштейн написал Юлиусбергеру: "Я был глубоко тронут Вашими словами и посылаю Вам свои запоздалые поздравления. Знаю, что не заслужил таких похвал, но меня обрадовали добрые чувства, которыми проникнуты Ваши слова. Верю, что теперь появилась надежда увидеть день, когда невыразимое зло будет как-то искуплено. Но несчастья, отчаяние, бессмысленное уничтожение человеческих, жизней -- этого ничем не возместить. И все же можно полагать, что теперь даже самые тупые поймут: ложь и тирания в конечном итоге не могут восторжествовать. Вы для меня пример несокрушимой силы духа, которую приобретает человек, занятый поисками истины. Мои высшие радости тоже связаны с этими поисками. В вечном содружестве людей такого типа находишь убежище, которое спасает от ощущения безысходного одиночества и отчаяния". В письме Эйнштейну в Принстон в сентябре 1942 г. Юлиусбергер вернулся к событию 15-летней давности -- похоронам тещи Эйнштейна и напомнил слова Эйнштейна на обратном пути с кладбища: "Заключительная фраза прекрасной молитвы "Бог дал, Бог взял, да благословенно будет имя Божие" означает богатство и избыток жизни: она всегда дает и всегда отнимает -- чтобы снова дать". 11 апреля 1946 г. Эйнштейн писал Юлиусбергеру: "У Вас твердая позиция по вопросу об ответственности Гитлера. Я же никогда не верил в те тонкости, различать которые юристы поручают психиатрической экспертизе. Ведь объективно не существует свободы воли. Мне кажется, мы должны защищать себя от людей, представляющих опасность для других, независимо от того, каковы истоки их побуждений. Нужны ли критерии ответственности? Считаю первопричиной пугающего ухудшения этического поведения людей механизацию и дегуманизацию нашей жизни. Это гибельный побочный результат развития научного и технического мышления. Наша вина! Я не вижу выхода из этого бедственного положения. Человек остывает скорее планеты, на которой живет". 29 сентября 1947 г. Эйнштейн вновь пишет Юлиусбергеру: "Слышал от друзей, что на днях Вы отпраздновали -- просто не верится! -- свое восьмидесятилетие. Люди, подобные нам с Вами, -- хотя и смертны, разумеется, как и все остальные, -- не стареют, как бы долго ни жили. Мы никогда не перестанем смотреть детским удивленным взглядом на величайшую Тайну, в которой рождены. Это защищает нас от несовершенства человеческих отношений -- немалое преимущество. Когда утром меня тошнит от новостей в "Нью-Йорк Тайме", я всегда думаю: это все же лучше гитлеризма, с которым едва удалось покончить". В письме Юлиусбергеру от 29 сентября 1947 г. Эйнштейн вспоминает давний случай. Профессор Федерико Энрикес организовал научный съезд в Болонье, на который приехал Эйнштейн. Там он познакомился с дочкой профессора -- Адрианной. Вероятно, она попросила его написать ей что-нибудь на память. Просила она или нет -- но в октябре 1921 г. он написал от руки следующее послание: "Научные исследования и вообще поиски истины и красоты -- это область деятельности, в которой дозволено всю жизнь оставаться детьми. Адрианне Энрикес на память о нашем знакомстве в октябре 1921 г." От письма Эйнштейна Юлиусбергеру 11 апреля 1946 г. тянется нить к одному из приведенных ниже двух писем; в нем речь идет о смертной казни: В письме к берлинскому издателю 3 ноября 1927 г., поясняя свои прежние высказывания, Эйнштейн уточнил: "Я пришел к убеждению, что отмена смертной казни желательна по двум причинам: 1) Непоправимость в случае судебной ошибки. 2) Вредное нравственное влияние самой процедуры казни на тех, кто прямо или косвенно исполняет ее". Эйнштейн вернулся к этой теме 4 ноября 1931 г. в ответе на письмо встревоженного юноши из Праги. Вот отрывок: "Вы спрашиваете о моем отношении к войне и смертной казни. Второй вопрос проще. Я вовсе не стою за возмездие, а только за меры, которые служат защите общества. В принципе я не возражал бы против умерщвления никчемных и опасных индивидуумов. Но я выступаю против, ибо не доверяю вершителям правосудия. В жизни я больше ценю качество, чем количество, подобно тому как в Природе реальность полнее отражается в общих принципах, чем в единичном объекте". Автор письма от 1 февраля 1954 г. сослался на слова Эйнштейна, призвавшего людей быть готовыми к тюремному заключению, если это необходимо для сохранения свободы слова и предотвращения войны. Далее автор письма продолжал так. Его жена, прочитав этот призыв Эйнштейна, напомнила, что сам Эйнштейн без промедления покинул Германию после прихода нацистов к власти и не высказывал своих взглядов с риском попасть в тюрьму. Она противопоставила это поведению Сократа, который отказался бежать из своей страны и вступил в борьбу. Она также добавила, что знаменитому человеку легче высказывать свои взгляды, чем малоизвестным людям. 6 февраля 1954 г. Эйнштейн ответил по-английски (по какой-то причине он опустил в английском варианте одно замечание, которое есть в немецком черновике; приводим это замечание в квадратных скобках): "Благодарю за письмо от 1 февраля. Думаю, слова Вашей супруги вполне справедливы: человек, пользующийся популярностью, меньше рискует, чем тот, кто не известен широкой публике. И самое лучшее использование своего "имени" -- время от времени выступать публично, если это необходимо. Сравнение с Сократом бьет мимо цели. Для Сократа Афины означали весь мир. Я же никогда не отождествлял себя с отдельной страной, и менее всего с Германией, с которой меня связывало лишь мое положение члена Прусской Академии наук [и язык, усвоенный мною в детстве]. Будучи убежденным демократом, я твердо верю, что в человеческом обществе наступят застой и даже вырождение, если меньшинство социально-сознательных и честных мужчин и женщин не проявят готовности идти на жертвы ради своих убеждений. В нынешних обстоятельствах это еще более справедливо, чем в обычные времена. Вы поймете это без объяснений". Эйнштейн очень высоко ценил члена Верховного Суда США Брэндейса. Вот отрывок из короткого заявления, которое он послал 19 октября 1931 г. из Капута в бостонский журнал, отмечавший семидесятипятилетие Брэндейса: "Подлинный прогресс человечества зиждется не столько на изобретательности ума, сколько на совести таких людей, как Брэндейс". 10 ноября 1936 г. Эйнштейн отправил ему из Принстона следующее письмо (подлинник, написанный рукою Эйнштейна, хранится вместе с бумагами Брэндейса в юридической школе Луисвильского университета): "С глубоким уважением и братским чувством пожимаю Вашу руку в день восьмидесятилетия. Я не знаю другого человека, в котором сочетались бы яркая умственная одаренность с таким самоотверженным стремлением искать смысл своей жизни в служении обществу. Все мы благодарны Вам не только за то, что Вы так много совершили. Мы счастливы сознанием, что такой человек живет в наше время, когда так недостает настоящих людей. С почтительным приветом..." Уолтер Уайт был секретарем Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения. Он был "уайт" (белый) не только по фамилии, но и по цвету кожи: вполне мог сойти за белого, если бы захотел, и избежать всех неприятностей и преследований, которым подвергало негров наше общество (тогда значительно больше, чем теперь). Он предпочел бороться за права своих черных братьев, отлично понимая, что за это придется платить страданиями. В 1947 г. он написал волнующую статью "Почему я остался негром", которая была напечатана в "Субботнем литературном обзоре" от 11 октября. Эйнштейн откликнулся на статью в письме редактору. Вот его официальный перевод: "Читая статью Уайта, начинаешь понимать глубокий смысл слов: есть лишь одна^ дорога к величию -- дорога страданий. Когда страдания вызваны слепотой и тупостью опутанного традициями общества, это вызывает у слабых безрассудную ненависть, а сильного поднимает на такую нравственную высоту и делает способным на такое величие души, которых другим путем человек не в силах достичь. Думаю, что любой вдумчивый читатель статьи Уолтера Уайта испытывает, подобно мне, чувство искренней признательности. Он дал нам возможность сопровождать его на скорбном пути к человеческому величию, рассказав простую биографию неотразимой убеждающей силы". 4 ноября 1942 г. Эйнштейн отправил письмо из Принстона в Бразилию; оно не нуждается в пояснениях: "Ваше предложение кажется мне в принципе разумным: поручить руководство экономикой небольшому числу людей, доказавших свои способности и глубокую заинтересованность в улучшении существующих условий. Но я не верю в ваш метод отбора таких людей с помощью "тестов". Это типично инженерная идея, противоречащая Вашему собственному утверждению, что "человек -- не машина". Кроме того, нужно учесть еще одно обстоятельство: найти десять наиболее подходящих людей -- этого мало. Требуется, чтобы разные народы согласились подчиниться их предписаниям и декретам. Не представляю, как добиться этого. Эта проблема куда труднее отбора подходящих людей. Даже весьма посредственные люди могут достичь многого вполне сносными путями, если исходным уровнем считать нынешние или существовавшие в прошлом условия жизни. Однако до сих пор лидеры приходят к власти не потому, что обладают способностью думать и принимать решения, а потому, что умеют производить впечатление, убеждать и использовать слабости своих ближних. Старая проблема -- как привести к власти способных и добросовестных людей -- до сих пор не поддается никаким усилиям. К сожалению, насколько я могу судить, Вы тоже не нашли ее решения". 6 декабря 1917 г., когда шла мировая война, Эйнштейн написал из Берлина своему другу Генриху Зангеру в Цюрих. Слова его не потеряли злободневности: "Как могло случиться, что эпоха, столь любящая культуру, могла оказаться так чудовищно безнравственной? Все больше и больше убеждаюсь, что милосердие и любовь к ближнему -- ценнее и выше всего остального... Весь наш хваленый технический прогресс -- да и вся наша цивилизация -- подобны топору в руках психически больного преступника". В 1934 г. Эйнштейн написал статью "О терпимости" для одного американского журнала. Когда редакторы захотели внести не понравившиеся ему поправки, он забрал статью, и она не была напечатана. Вот выдержки из нее: "Если спросить -- что такое терпимость, на память приходит шутливое определение "умеренности", которое дал остроумный Вильгельм Буш: Умеренность -- это удовольствие, которое мы извлекаем Из тех вещей, которых не получаем. По аналогии могу сказать, что терпимость -- это доброжелательное и корректное отношение к тем качествам, взглядам и поступкам других лиц, которые идут вразрез с нашими привычками, верованиями и вкусами. Быть терпимым -- не значит быть равнодушным к поступкам и чувствам других людей. Можно понять их и сочувствовать им. И в художественном творчестве, и в области научных достижений все великое и благородное создается отдельными людьми. Европейская культура вырвалась из удушливого застоя, когда Ренессанс предоставил индивидуальности возможность свободно развиваться. Поэтому наиболее важное проявление терпимости -- это терпимость общества и государства к отдельной личности. Государство обеспечивает личности безопасность, необходимую для ее развития. Но если государство становится главенствующей самоцелью, а индивидуум превращается в лишенное своей воли колесико, тогда исчезают все прекрасные цели. Скала должна дать трещины, чтобы на ней росли деревья; почву нужно разрыхлить, чтобы она стала плодотворной; ценные достижения бывают лишь в таком обществе, которое не прибегает к жесткой регламентации и тем самым позволяет личности свободно развивать свои способности". Порою терпимость самого Эйнштейна подвергалась болезненным испытаниям, и он прибегал к едкой сатире. В высшей степени удивительно, что абстрактная и трудная для понимания теория относительности стала объектом политических нападок. В Германии нацисты ругали теорию за то, что она еврейская и коммунистическая и загрязняет чистые родники немецкой науки. Включать ее в учебные программы было запрещено. Лишь несколько бесстрашных душ отважились бросить вызов этому приказу, но и они прибегли к хитрости: излагали основные идеи, не упоминая имени Эйнштейна и не пользуясь термином относительность. Но в Советском Союзе были далеко не так уверены, как в нацистской Германии, что теория Эйнштейна -- коммунистическая. Официальное отношение русских к этой теории связывалось с тем, согласуется ли она с диалектическим материализмом -- философским основанием марксизма. Для советских ученых было не всегда безопасно поддерживать теорию. Теперь положение улучшилось, но еще в апреле 1952 г. действительный член Академии наук СССР обвинил Эйнштейна в том, что он "тащит физику в болото идеализма". Эйнштейн оказался повинен в "субъективизме", в то время как марксизм признает "объективность материального мира". Более того, академик публично подверг критике двух русских ученых, назвав их по имени, за поддержку теории. Об этом наскоке широко оповестило агентство Ассошиэйтед пресс, и давнишний друг Эйнштейна послал ему из Лондона отчет о нем, появившийся в Берлине. В бумагах Эйнштейна найдены неопубликованные сатирические замечания по этому поводу. Они относятся к началу 50-х годов и несомненно вызваны советскими взглядами на теорию относительности вообще и данным инцидентом в частности: "Когда Всевышний устанавливал Законы Природы, его беспокоило сомнение, которого он не разрешил и в дальнейшем: насколько будет нелепо, если когда-нибудь Высшие Авторитеты Диалектического Материализма отменят часть или даже все Законы Природы. Позже, когда он создавал Пророков и Мудрецов Диалектического Материализма, сомнение вновь прокралось в его душу. Однако он быстро успокоился, ибо понял: Пророки и Мудрецы не захотят утверждать, что положения Диалектического Материализма противоречат Разуму и Истине". Автор письма, отправленного из Англии в Берлин, задал Эйнштейну вопрос, который ранее уже задавали Эдисону. Он спросил: если на смертном одре вы захотите оглянуться на прожитую жизнь, по каким критериям вы будете судить, была ли она успешной или неудавшейся? 12 ноября 1930 г. Эйнштейн ответил: "Ни на смертном одре, ни ранее не стану я задавать себе такого вопроса. Природа не инженер и не подрядчик; я сам -- часть Природы". 11 ноября 1950 г. священник бруклинской церкви сообщил Эйнштейну в Прин-стон, среди прочих сведений, что 26 лет тому назад, в бытность студентом, купил фотографию Эйнштейна с автографом и с тех пор бережно хранит ее. Затем он напомнил, что вскоре после прихода фашистов к власти Эйнштейн выступил с заявлением, которое священник часто цитирует с кафедры. Он просил прислать ему два абзаца из этого заявления, переписанных рукою Эйнштейна, чтобы вставить их в новую рамку вместе с фотографией. Добавив, что не хочет никого понапрасну утруждать, он прислал чек -- не в качестве платы (он понимал, что переписанное рукою Эйнштейна заявление -- бесценно), но как символ признательности и дар, который Эйнштейн вправе использовать по своему усмотрению. На отдельном листе бумаги было переписано заявление, о котором идет речь. Вот оно: "После переворота в Германии я ждал, что университеты встанут на защиту милой моему сердцу свободы. Но нет, университеты были сразу же принуждены к молчанию. Затем я обратил взор к редакторам крупных газет, чьи пламенные передовицы в былые дни ратовали за свободу, но и они, подобно университетам, были принуждены к молчанию в течение нескольких недель. Я ждал выступления писателей, литературных вождей Германии, прежде охотно рассуждавших о роли свободы в жизни общества; но и они были безмолвны. Только церковь честно сопротивлялась гитлеровской кампании подавления правды. Я никогда раньше не питал особых симпатий к церкви, но теперь испытываю восхищение и добрые чувства к ней, потому что одна лишь церковь имела мужество и стойкость встать за правду и нравственную свободу. Раньше я относился к церкви с презрением -- теперь воздаю ей безграничную хвалу". 14 ноября 1950 г. Эйнштейн ответил по-английски: "Я глубоко тронут Вашим обращением ко мне от 11 ноября. Однако я пришел в некоторое замешательство. Словесная формулировка заявления, на которое вы ссылаетесь, принадлежит не мне. Вскоре после прихода Гитлера к власти в Германии у меня была устная беседа с одним журналистом об этих вещах. С тех пор мои замечания были развиты и преувеличены так, что я сам их почти не узнаю. Поэтому я не могу со спокойной совестью подписать присланный вами текст. Дело это для меня тем более щекотливое, что я, подобно Вам, в основном критически отношусь к политической роли официального духовенства в истории человечества. Поэтому мое заявление создаст ложное впечатление о моем общем отношении к церкви, даже если бы удалось восстановить мои подлинные слова (а я их не помню во всех подробностях). С радостью готов написать что-нибудь другое, если Вы укажете мне, что именно Вам подойдет". Священник ответил 16 ноября 1950 г.; он выразил радость по поводу того, что заявление искажено, ибо у него самого были серьезные оговорки в отношении исторической роли церкви в целом. Он довольно подробно развил эту мысль, а затем внезапно попросил прощения за то, что "читает проповедь". Он сказал, что предоставляет Эйнштейну самому выбрать тему заявления, воздал должное его пророческому духу и призвал на него благословение божие. Вот заявление, которое Эйнштейн написал по-английски и отослал 20 ноября 1950 г.: "Важнейшее из человеческих усилий -- стремление к нравственности. От него зависит наша внутренняя устойчивость и само наше существование. Только нравственность в наших поступках дает красоту и достоинство нашей жизни. Сделать ее живой силой и помочь ясно осознать ее значение -- главная задача образования. Основания нравственности не должны зависеть от мифа и не должны быть связаны с высшей властью, ибо сомнения в мифе или в законности власти могут поставить под угрозу мерило здравых суждений и поступков". 27 января 1947 г. Эйнштейн получил телеграмму от Национального конгресса христиан и евреев, в которой довольно безапелляционно говорилось, что требуется заявление Эйнштейна, от 25 до 50 слов -- призыв к единству верующих; заявление будет использовано в поддержку "Американского братства". Тема допускает банальности и даже побуждает к ним, но Эйнштейн избежал этой опасности. Он послал такое заявление по-английски: "Если бы все последователи современных религий старались думать и действовать в духе основателей этих религий, не было бы никакой вражды на религиозной почве. Ибо легко было бы показать приверженцам разных вероисповеданий, что даже различия самих религий не имеют серьезного значения". 14 октября того же года Эйнштейн получил длинную телеграмму, в которой сообщалось, что 19 октября многие дипломаты и другие видные деятели будут выступать на Риверсайд драйв при торжественной закладке памятника героям восстания в Варшавском гетто и шести миллионам их собратьев, замученных и убитых в Европе. Эйнштейна пригласили в качестве почетного гостя. Если он не сможет приехать, говорилось в приглашении, тогда не согласится ли он оказать собравшимся честь и прислать к 19 октября телеграмму. Эйнштейна не нужно было уговаривать. Это событие было близко его сердцу. Он отправил послание на английском языке, датированное 19 октября 1947 г.: "Сегодняшний торжественный митинг имеет глубокий смысл. Всего лишь несколько лет отделяют нас от самого страшного массового преступления в новейшей истории. Это преступление совершила не толпа обезумевших фанатиков; оно было хладнокровно организовано правительством великой державы. Судьба оставшихся в живых жертв немецких преследований показывает, насколько ослабело нравственное чувство человечества. Но сегодняшнее собрание свидетельствует, что не все люди готовы молча примириться с Ужасом. Это собрание вдохновляется стремлением обеспечить достоинство и естественные права каждого человека. Оно добивается признания того факта, что удовлетворительное существование людей -- даже просто физическое существование -- связано с нашим уважением к непреходящим требованиям нравственности. За эту позицию я и хочу выразить вам мое уважение и благодарность -- как человек и как еврей". 3 августа 1946 главный механик американского грузового судна в прелестном письме, присланном Эйнштейну в США, рассказал о случае на корабле. Боцман и корабельный плотник на берегу в Германии подобрали голодного, тощего котенка, взяли его на судно, и на обильных морских хлебах котенок отъелся, расцвел и сильно привязался к своим приемным родителям. Но он оцарапал матроса, пытавшегося поиграть с ним, и тот решил, что котенок не в своем уме. Боцман спас его репутацию, сказав, что он так же не в своем уме, как профессор Эйнштейн, покинувший Германию ради Соединенных Штатов. И моряки стали называть котенка "профессор Альберт Эйнштейн", хотя они едва ли знают разницу между "относительностью" и "родственными отношениями" ("relativity" по-английски означает и "относительность" и "родственные отношения" (прим, перев.)). 10 августа 1946 г. Эйнштейн ответил по-английски: "Очень благодарен за доброе и забавное сообщение. Посылаю сердечный привет своему тезке, а также поклон от нашего домашнего кота, который заинтересовался этой историей и даже немножко ревнует. Дело в том, что кличка "Тигр" не отражает -- как в вашем случае -- близкого родства с семьей Эйнштейн. С самыми теплыми пожеланиями вам, приемным родителям моего тезки, и ему самому..." Вот два письма Эйнштейна Гертруде Варвавер в Англию. Она была вдовой берлинского раввина, и Эйнштейн благодарит ее за рождественские подарки, которые она посылала ему в Принстон два года подряд. Англичанин Майкл Фарадей, упомянутый во втором письме, гений-самоучка и обаятельный человек, один из величайших физиков-экспериментаторов всех времен. Его открытия и революционизирующие идеи в области электромагнетизма имели важнейшее значение для создания теории относительности. Первое письмо от 2 января 1952 г. "Дорогая Гертруда! Хитроумная линейка, которую вы прислали, лежит передо мной. До сих пор моей интуиции предоставлялось решать, прямо или изогнуто, параллельно или пересекается то, что я создал. Однако я понимаю, что лучше не зависеть от милости богов (так я воспринял линейку)." Второе письмо датировано 27-м декабря 1952 г.: "Небольшая книжка о Фарадее доставила мне большую радость. Этот человек любил таинственную Природу, как любовник -- далекую возлюбленную. В его дни не было еще скучной специализации, которая самодовольно глядит через роговые очки и убивает поэзию..." Вот перевод четверостишия, найденного в бумагах Эйнштейна; оно, кажется, ранее не публиковалось. Нет никаких сведений о том, когда и по какому поводу оно написано: Мне всегда не по себе от словечка "Мы". Потому что ты сам и кто-то другой -- совсем не одно и то же. За всяким согласием таится бездна, Которая просто пока не видна. Unbehaglich macht mich stets das Wortchen "wir"