райбург, город выглядел почти таким же, каким за сто лет до того его увидел -- и описал в письме к Гете -- Сюльпис Буассере: "Я мог бы сочинить для тебя о Фрайбурге целую книгу: это лучший из городов, где все старое сохраняется с большой любовью. Он очень красиво расположен, в каждом его переулке имеются кристально чистый ручеек и старинный фонтан... вокруг разбиты виноградники, и все стены, когда-то бывшие военными укреплениями, ныне увиты виноградной лозой". Во фрайбургской семинарии Мартин учился с усердием. Он был умен, честолюбив, и в то время еще мечтал о церковной карьере: намеревался после окончания учебы вступить в орден иезуитов. Его учителя поддерживали эти планы. Ректор семинарии писал в 1909 году в характеристике на выпускника Хайдеггера: "Его одаренность, прилежание и нравственные качества заслуживают хорошей оценки. Он уже достиг определенной зрелости характера, в учебе также проявил самостоятельность и даже, пожалуй, чересчур много -- в ущерб другим предметам -- занимался немецкой литературой, обнаруживая большую начитанность. Он уверен в своем выборе теологического поприща, питает склонность к орденской жизни и, вероятно, заявит о своем желании вступить в Общество Иисуса". В отличие от некоторых своих одноклассников молодой Мартин Хайдеггер не увлекался "современными" духовными тенденциями. Молодые авторы -- приверженцы натурализма, символизма или стиля модерн -- тогда еще не входили в круг его чтения. Его духовные упражнения носили более строгий характер. О своих тогдашних интересах Хайдеггер пишет в краткой автобиографической справке, составленной им в 1915 году, в момент защиты докторской диссерта- 38 ции: "Когда в старших классах преподавание математики от обычного решения задач свернуло, скорее, в теоретическое русло, мое простое пристрастие к этой дисциплине превратилось в действительный глубокий интерес, который распространился и на физику. К этому прибавились и стимулы от уроков религии, побудившие меня расширить круг чтения по биологическому учению о развитии. В выпускном классе главным образом занятия по Платону... побудили меня более осознанно, хотя еще без необходимой теоретической строгости, обратиться к философским проблемам". Интересно, что именно занятия по религии пробудили у Хайдеггера интерес к биологическому учению о развитии, в то время особенно враждебному по отношению к религии. Вероятно, это учение манило его в опасные сферы духа, где вера, сложившаяся в Мескирхе, должна была столкнуться с серьезными испытаниями. Но молодой человек не боялся подобных интеллектуальных приключений, ибо еще чувствовал под своими ногами твердую опору -- фундамент веры. 30 сентября 1909 года Мартин Хайдеггер стал послушником ордена иезуитов в монастыре Тизис близ Фельдкирха (Форарльберг). Но уже через две недели, по истечении испытательного срока, покинул монастырь. Видимо, Хайдеггер -- как предполагает Хуго Отт -- стал жаловаться на сильные боли в сердце и потому был отослан домой по состоянию здоровья. Два года спустя те же боли возобновились и вынудили его прервать подготовку к священническому служению. Может быть, так случилось потому, что само сердце Хайдеггера восстало против планов его разума... ГЛАВА ВТОРАЯ В рядах антимодернистов. Абрахам а Санкта-Клара. "Потусторонняя ценность жизни". Небесная логика. Хайдеггер открывает для себя Брентано и Гуссерля. Философское наследие XIX века. "Осушение болота немецкого идеализма". Философия "как если бы". Сфера культурных ценностей как прибежище. "Значимость" и денежные знаки. 39 Поначалу Мартин Хайдеггер не хотел отступать от своих планов: после неудачи с иезуитским орденом он поступил на теологический факультет Фрайбургского университета. Такое решение могло объясняться, среди прочего, и финансовыми причинами. Родители были не в состоянии оплачивать его обучение, а стипендия Элинера, которую он получал со времени учебы во фрайбургской семинарии, предназначалась для тех, кто собирался получить теологическое образование. В зимний семестр 1909 года Хайдеггер приступил к изучению теологии. В "Автобиографии" 1915 года он пишет: "Обязательные лекции меня мало удовлетворяли, поэтому я занялся самостоятельным штудированием пособий по схоластике. Они помогли мне в какой-то степени овладеть формальной логикой, но в плане философии не дали того, чего я искал". Только одного фрайбургского теолога Хайдеггер особо выделял и впоследствии всегда называл своим учителем: Карла Брега. Уже в выпускном классе семинарии Хайдеггер внимательно прочитал работу Брега "О бытии. Набросок онтологии" (1896) и благодаря ей познакомился с некоторыми основополагающими понятиями онтологической традиции. Именно Брег впервые пробудил у него интерес к Гегелю и Шеллингу. Во время совместных с Брегом прогулок Хайдеггер испытал на себе воздействие свойственного его учителю "убедительного способа" ("Мой путь в феноменологию", Z, 82) мышления. Брег, как рассказывал Хайдеггер пятьдесят лет спустя, умел сделать идеи живой актуальностью. Карл Брег был теологом-антимодернистом. Со времени появления в 1907 году энциклики "Pascendi dominici gregis" [1], объявлявшей войну "модернизму", -- в разделе "De falsis doctrinis modernistarum" [2] -- понятия "модернизм" и "антимодернизм" стали, так сказать, боевыми штандартами противоборствующих сторон в духовной битве, которая бушевала и в католическом мире, и за его пределами. Антимодернисты защищали вовсе не одни только церковные догматы (скажем, идею "непорочного зачатия") и принципы церковной иерархии (например, принцип непогрешимости Папы). Но их противники охотно заостряли внимание именно на этих аспектах и, соответственно, не желали видеть в антимодернизме ничего иного, кроме опасного или смехотворного заговора мракобесов против ориентированного на науку духа времени, против Просвещения, гуманизма и каких бы то ни было представлений о прогрессе. 1 "Выпасание Господнего стада" (лат.). 2 "О ложной доктрине модернистов" (лат). 40 Однако можно было быть антимодернистом и не становясь обскурантом, как показывает пример Карла Брега -- человека острого ума, который обнаружил ускользающие от рефлексии предпосылки веры в различных разновидностях современного научного сознания. Он хотел пробудить от "догматического полусна" всех тех, кто считал себя неверующим и лишенным предпосылок к обретению веры. И у так называемых агностиков, говорил Брег, есть своя вера, пусть и очень примитивная, доморощенная: вера в прогресс, в науку, в биологическую эволюцию, которая якобы принесет нам благо, в экономические и исторические законы... Модернизм, по его словам, "в своем ослеплении не видит ничего, кроме собственного "я" и того, что служит этому "я"", а автономия субъекта превратилась в построенную самим этим субъектом тюрьму. Брег критиковал современную цивилизацию за то, что она утратила благоговейный трепет перед неисчерпаемой тайной реальности, частью которой мы являемся и которая нас объемлет. Если человек самонадеянно ставит себя в центр мироздания, то в конце концов он не сможет относиться к истине иначе как прагматически, то есть будет считать "истинным" лишь то, что идет нам на пользу и помогает достичь практического успеха. Брег же полагал: "Историческая истина, как и любая другая -- здесь, у нас, победоноснее всех сияет математическая истина, самая строгая из форм вечной истины, -- существует прежде субъективного "я" и помимо него... Такими, какими их видит "я" разума, полагая, что они в совокупности своей разумны, вещи в действительности не являются... и никакой Кант... не изменит закона, повелевающего человеку ориентироваться на вещи". На самом деле Брег хотел вернуться к Канту -- но только не отказываясь от идей Гегеля, который возражал своему слишком осторожному предшественнику, указывая на то, что страх впасть в заблуждение тоже есть заблуждение. Брег призывал пересекать трансцендентальные границы. Разве точно известно, спрашивал он, что именно мы открываем мир? Разве не может быть так, что это мир открывает себя нам? Не познаем ли мы только потому, что познают нас? Мы способны думать о Боге, а что если мы сами суть мысли Бога? Иногда Брег самым грубым образом пытался разбить комнату с зеркальными стенами, в которой, по его мнению, заточен современный человек. Он открыто выступал в защиту реализма пред-модернистского толка, реализма одновременно духовного и эмпирического. Обосновывая свою позицию, он утверждал, что, поскольку мы знаем о границах, мы уже их преодолели. Уже потому, что мы познаем познание и чувственно воспринимаем чувственное восприятие, мы вращаемся в пространстве абсолютной реальности. Мы должны, говорил Брег, освободиться от абсолютизма субъекта, чтобы свободно воспринимать реальности Абсолюта. 41 На этом поле боя, где шла борьба между сторонниками и противниками модернизма, и состоялось первое публицистическое выступление молодого Мартина Хайдеггера. К тому времени он уже был членом "Союза Грааля" -- крайне-антимодернистской группы внутри католического молодежного движения, духовный лидер которой, уроженец Вены Рихард фон Кралик, ратовал за восстановление чистой католической веры и римско-католической мировой державы -- Священной Римской империи германской нации. Правда, центром новой империи должна была стать держава Габсбургов, а не Пруссия. То есть речь шла, помимо всего прочего, и о новой концепции политического устройства Центральной Европы. В этих кругах грезили о романтическом Средневековье, воспетом Новалисом, и о штифтеровском "мягком законе" [1] бережно хранимых истоков. Но одновременно были готовы со всей жесткостью защищать эту традицию от посягательств со стороны современности и от свойственных новой эпохе соблазнов. Возможность выступить в роли такого защитника представилась молодому Мартину Хайдеггеру в связи с торжествами по поводу открытия памятника Абрахаму а Санкта-Клара, которые состоялись в августе 1910 года в Креенхайнштетгене, небольшой сельской общине в окрестностях Мескирха. 1 Адальберт Штифтер (1805--1868) -- австрийский писатель и художник, объяснял свою концепцию "мягкого закона" так: "Завершенную жизнь, полную праведности, простоты, усмирения самого себя, взвешенности ума, действенности в своем кругу, восхищения красотой, в сочетании со светлой, спокойной смертью я считаю великой... Мы ищем увидеть тот мягкий закон, который правит человеческим родом. Это... закон праведности, закон нравственности, закон, который хочет, чтобы каждый стоял перед другим замеченный, уважаемый, необиженный, чтобы мог идти своим высшим человеческим жизненным путем, добывая себе любовь и удивление своих собратьев, чтобы был оберегаем как сокровище, как и каждый человек -- сокровище для всех других людей. Этот закон положен повсюду, где люди живут с людьми, и он дает о себе знать, когда люди действуют против людей" (A. Stifter. Das sanfte Gesetz. Drei Erzahlungen. В., 1942. S. 32--33; пер. В. В. Бибихина, цит. по: Хайдеггер М. Время и бытие. С. 426). Местный патриотизм мескирхцев всегда зиждился, среди прочего, на почитании памяти знаменитого придворного проповедника Абрахама а Санкта-Клара, который родился в 1644 году в Креенхайнштетгене и умер в 1709-м в Вене. Статьи о нем периодически появлялись в местной печати, и по круглым юбилейным датам в его честь устраивались скромные торжества. Однако в начале нынешнего столетия к этой приятной патриотической традиции примешалась дисгармоничная полемико-идеологическая нота. Южно-германские 42 "антимодернисты" возвели Абрахама а Санкта-Клара в ранг своего кумира и стали ссылаться на него в полемике против католиков-либералов. У этого прославленного монаха-августинца нетрудно было отыскать весьма резкие высказывания по поводу извращенной городской жизни с ее стремлением к пустым удовольствиям, осуждение духовного высокомерия, не желающего склониться перед явленным миру учением Церкви, наконец, выпады против расточительства богатых, с одной стороны, и против пресловутой алчности "евреев-ростовщиков" -- с другой. Этот проповедник всегда принимал сторону "маленьких" и бедных людей, с гордостью говорил о своем низком происхождении. Одно из его часто цитируемых высказываний звучало так: "Не у каждого, кто родился под соломенной крышей, в голове солома". Абрахаму а Санкта-Клара были свойственны интерес к социальным проблемам, близость к простонародью, прямодушие, доходящее до резкости, благочестие, напрочь лишенное ханжества, преданность своей малой Родине и антисемитизм -- смесь как нельзя более подходящая для того, чтобы ее использовали в своих пропагандистских целях антимодернисты. Открытие памятника 16 августа 1910 года стало большим народным праздником. Мартин Хайдеггер приехал на него из Мескирха. Деревню украсили цветами, транспаранты с изречениями проповедника были вывешены из окон и протянуты над единственной улицей. Праздничное шествие тронулось в путь. Впереди -- герольды на конях, в исторических костюмах времен Абрахама а Санкта-Клара; за ними -- монахи из Бойрона, духовенство и представители местной власти, школьники с пестрыми флажками, девушки с венками на головах, крестьяне в традиционных костюмах. Играл оркестр, произносились речи, ученики бюргерской городской школы Мескирха декламировали стихи и афоризмы Абрахама а Санкта-Клара. Это событие подробно освещалось в статье, которую Мартин Хайдеггер написал для выходившего в Мюнхене консервативно-католического журнала "Альгемайне рунд-шау". Впоследствии Герман Хайдеггер [1] счел этот текст достойным того, чтобы включить его в полное собрание сочинений философа. 1 Герман Хайдеггер (род. 1920) -- сын Мартина Хайдеггера. 43 "Атмосфера естественности, здорового веселья, порой с оттенком некоторой грубоватости, придала этому событию отпечаток неповторимого своеобразия. Непритязательная деревня Креенхайнштеттен, с ее упорными, упрямыми, чудаковатыми жителями, раскинулась как бы в полусне на дне глубокой котловины. Даже здешняя колокольня -- оригинал. В отличие от других колоколен, ее собратьев, она не смотрит свободно, свысока, на окружающий мир, но, стесняясь своей неуклюжести, прячется меж черно-красными крышами... Торжества по случаю открытия памятника были очень простыми, чистыми и искренними" (D, 1). Нельзя забывать, что к тому времени, когда Мартин Хайдеггер писал эти строки, он уже успел надышаться воздухом большого города -- сначала в Констанце, а потом, с 1906 года, во Фрайбурге. И знал, что отличает его, провинциала, от тех, кто самоуверенно и ловко вращается в городской среде, одевается по моде, умеет порассуждать о вопросах современной литературы, искусства и философии. И прекрасно видел разницу между собственным миром, миром Мескирха и Креенхайнштеттена, с одной стороны, и "внешним" миром -- с другой (в осознании этой разницы уже угадывается его позднейшая идея о различии между "подлинностью" и "неподлинностью"). Поэтому строки об открытии памятника могут быть прочитаны и как своего рода автопортрет. Хайдеггер называет колокольню оригиналом, но это определение вполне подходит и к нему самому. Другие люди смотрят на окружающий мир свободно, свысока, тогда как его, уроженца маленького городка, ощущение собственной неуклюжести пригибает к земле, к родной почве, которая его взрастила -- сделала таким же упорным, упрямым, чудаковатым, какими бывают все ее дети. Он хотел бы походить на тамошних крестьян -- но одновременно и на Абрахама а Санкта-Клара. В личности Абрахама привлекает свойственное простому народу "телесное и душевное здоровье". Этот проповедник производил на людей глубокое впечатление благодаря таким своим качествам, как "сила духа, напоминающая о временах становления католицизма, преданность вере и любовь к Богу". Но он был знаком и с самыми утонченными явлениями духовной культуры своего времени, он овладел этой культурой, не позволив ей овладеть им. Именно потому, как полагал Хайдеггер, он и мог "безбоязненно нападать на любое представление о жизни, которое было слишком приземленным и переоценивало ее посюсторонний аспект". Абрахам а Санкта-Клара знал, о чем говорил. Он не принадлежал к числу тех, кто ругает виноградные грозди только по той причине, что не может до них дотянуться. 44 В той же статье молодой Хайдеггер выступил против декаданса, который считал отличительной чертой Нового времени. В чем смысл этих упреков? Он говорил об удушающей атмосфере современной эпохи -- эпохи "внешней культуры, непомерно ускоренного темпа жизни, разрушающего основы стремления к новизне, мимолетных соблазнов", для которой характерно "безрассудное перепрыгивание через глубинное духовное содержание жизни и искусства" (D, 3). Перед нами образец расхожих клише критики культуры с консервативных позиций. Так думали и говорили не только в "Союзе Грааля". Подобные высказывания против поверхностности, погони за внешними эффектами, ускоренного темпа жизни и необузданного стремления ко всему новому можно найти, например, в работах Лангбена и Лагарда [1]. Но обращает на себя внимание тот факт, что у молодого Мартина Хайдеггера совершенно отсутствует антисемитизм, очень распространенный в то время у сторонников такого рода взглядов. Это тем более примечательно, что финансирование памятника в Креенхайнштеттене обеспечил не кто иной, как венский бургомистр Карл Люгер, пользовавшийся популярностью именно из-за своих антисемитских взглядов. Удивляет и та уверенность, с которой Хайдеггер в своей статье говорит о "потусторонней ценности жизни", по отношению к коей все перечисленные им феномены современной эпохи являются, по его мнению, предательством. Как это следует понимать, он объяснил в других статьях (недавно вновь найденных и исследованных Виктором Фариасом [2]), которые были написаны в 1910--1912 годах для ежемесячного журнала "Академикер" -- органа католического Союза выпускников высших учебных заведений. В мартовском номере за 1910 год Хайдеггер опубликовал рецензию на автобиографическую книгу датского писателя и эссеиста Йоханнеса Йоргенсена [3], которая называлась "Ложь и правда жизни". В ней путь духовного развития от дарвинизма к католицизму изображался как путь от отчаяния к защищенности, от гордости к смирению, от распущенности к живой свободе. Для молодого Мартина Хайдеггера это был образцовый и потому поучительный путь, ибо автор книги, пройдя через все безумства и соблазны модерна, в конце концов обрел покой и спасение в церковной вере, то есть 1 Пауль Антон де Лагард (1827--1891) -- выдающийся немецкий ориенталист широкого профиля, автор ряда публицистических работ об отношениях между германским государством и Церковью. 2 Виктор Фариас --автор книги "Хайдеггер и национал-социализм" (1987). 3 Йенс Йоханнес Йоргенсен (р. 1866) -- датский поэт, прозаик и журналист, в 1893--1895 гг. обратился к католицизму; его книга "Ложь и правда жизни" впервые была опубликована в 1896 г. на немецком языке. 45 вернулся к осознанию "потусторонней ценности жизни". Человек избавился от великой иллюзии модерна, которая побуждает "я" к "непрерывному саморазвертыванию", и продемонстрировал на собственном теле и собственной жизни, что тот, кто делает ставку только на себя, ставит свое дело на ничто [1]. "В наши дни много говорят о "личности"... Личность художника выходит на первый план. Много приходится слышать об интересных людях. Денди О. Уайльд, гениальный пьяница П. Верлен, великий бродяга М. Горький, сверхчеловек Ницше -- таковы интереснейшие люди. И если кто-то из них в снисшедший час благодати осознает великую ложь своей цыганской жизни, разбивает алтарь ложных богов и становится христианином, то его называют "пошлым", "отвратительным"" [2]. 1 "Я поставил мое дело на ничто" -- фраза из книги "Единственный и его собственность" (1845), главного произведения Макса Штирнера (1806--1856), немецкого философа-младогегельянца, идеолога анархизма. 2 Философия Мартина Хайдеггера и современность. М.: Наука, 1991. С. 7 (пер. Н. В. Мотрошиловой). В 1930 году Мартин Хайдеггер скажет в своем знаменитом докладе "О сущности истины": "Свобода сделает нас истинными". В юношеских же статьях он держится прямо противоположного: истина нас освободит. И эта истина не есть нечто, чего человек мог бы достичь, полагаясь на себя, добыть из себя самого. Ее обретают только в живом сообществе верующих с его традициями. Только в рамках такого сообщества возможно "высокое счастье обладания истиной", недостижимое для положившихся на себя. Молодой Хайдеггер следует здесь религиозному реализму своего учителя Карла Брега. Протестантско-пиетистское благочестие чувства пока еще представляется ему слишком субъективным. В рецензии на книгу Ф. В. Ферстера "Власть и свобода. Размышления о культурной проблеме Церкви" Хайдеггер полемизирует с самовлюбленным погружением в переживания, с мировоззренческим импрессионизмом, выражающим только "личные настроения", а не объективное содержание. Стандартный аргумент в хайдеггеровской критике мировоззрений: они ориентируются на потребности жизни. Тот же, кто стремится к истине, поступает наоборот: он подчиняет жизнь своим прозрениям. Для молодого Хайдеггера решающим критерием истины явно было то, что с ней трудно иметь дело, что ее можно обрести, только владея "искусством самососредоточения и самоотречения (Selbsterraffung und Selbstentauperung)". Истину распознают по тому признаку, что она противится нашему желанию овладеть ею, бросает нам вызов и изменяет нас. Только тот, кто сможет от- 46 влечься от самого себя, тот, кто "достигнет духовной свободы по отношению к миру влечений, найдет истину. Ибо истина есть вызов духу безудержного автономизма". Она проясняет, но она не сама собой ясна. Тьма индивидуального сознания должна склониться перед "религиозно-нравственным авторитетом. Уже один тот -- гнетущий -- факт, что большинство людей, полагаясь на себя, не находят истину и даже не хотят ее найти, а, напротив, пригвождают к кресту, лишает индивидуалистическую этику всяких перспектив". Следовало бы обратить внимание на эти доводы, потому что Хайдеггер будет их держаться. Вызов и неудобство останутся для него критериями истины, но позже именно стремление обрести истину под сенью веры будет расцениваться им как "удобный" путь и, следовательно, как предательство по отношению к истине. А тем тяжелым и строгим, на что человек должен пойти, Хайдеггер будет считать свободу, ранее вызывавшую у него подозрения, которая стойко выносит свою метафизическую бесприютность и не дает прикрыть себя прочно сбитыми истинами религиозного реализма. Инвективы Хайдеггера против "культа личности" отчасти окрашены затаенным чувством обиды: он не мог не знать, что сам был лишен того внешнего обаяния яркой индивидуальности, за которое охотно порицал других. Этот будущий теолог, находившийся на содержании у Церкви, выделялся в кругу гимназистов и студентов университета, которые в основном происходили из зажиточных буржуазных семей, только своей неуклюжестью. Во всех сферах, не связанных с философией, он всегда чувствовал себя неуверенно. К нему будто намертво пристал "запах маленького человека". Так будет и потом. Еще в двадцатые годы некоторые коллеги и студенты в Марбурге, не знавшие Хайдеггера в лицо, принимали его, человека, который к тому времени уже снискал славу "тайного короля философии" [1], за истопника или управляющего хозяйственной частью. Ничего интересного -- в том плане, как он это описывал в своей статье, -- в нем самом пока не было. Еще не найдя для себя роли, которая производила бы выгодное впечатление, он страшился тех общественных подмостков, где более всего ценились быстродействующие эффекты. Впечатляющие выходки молодых ницшеанцев, собиравшихся в городских кафе, Хайдеггер презрительно называл "энтузиазмом на манер Цезаря Борджиа". Все, что дается легко, все беззаботно-спонтанное он подозревал в поверхностности. Так обычно думает тот, кто 1 По выражению Ханны Арендт. 47 еще не нашел подходящей среды для реализации собственных спонтанных побуждений и для которого поэтому "собственное "я"" других, посторонних ему людей становится тягостным бременем. Если Хайдеггер мыслит "истину" как нечто трудное, тяжелое, противящееся, то это есть отражение того сопротивления, которое он ощущает со стороны внешней среды, "мирян", и вопреки которому должен утверждать себя. Дома же эта истина веры перестает быть обременительной и трудной. Рецензия на книгу Йоргенсена заканчивается лирической хвалой чувству защищенности, даруемому католической родиной: "Он (Йоргенсен. -- Р. С.) видит в старых городах затененные эркеры, знакомые изображения Мадонны на углах домов, слышит сонное бормотание фонтанов, внимает меланхолическим народным напевам... Над его любимыми книгами словно витает атмосфера немецкого июньского вечера, погруженного в мечтательное молчание. Богоискательская и нашедшая удовлетворение тоска этого человека, который только что обрел христианскую веру, по родине, вероятно, стала мощным ферментом его искусства". В описанном здесь мире католическая истина -- у себя дома. Это мир, неотличимо схожий с Мескирхом. Здесь вера еще является необходимой частью жизненного уклада, и чтобы воспринять ее, не требуется ни самососредоточения, ни самоотречения. Но когда человек со своей верой попадает в чуждую среду, помочь ему могут только дисциплина и логика. В таком случае перед любой верой разверзается пропасть. Как эту пропасть преодолеть? Молодой Хайдеггер делает ставку на традицию и дисциплину. Позднее он предпочтет решимость [1]. Еще позже -- отрешенность [2]. 1 В лекции 1931 г. "О сущности истины" (пер. 3. Н. Зайцевой) М. Хайдеггер определяет это понятие так: "... философия как выяснение этой истины находится в разладе с самой собой. Ее мышление -- это спокойствие кротости, которая не изменяет сущему в целом в его сокрытости. Ее мышление может стать также решимостью, характеризующей строгость, которая не взрывает укрытие, а принуждает беззащитную сущность выйти в простоту понятийного и таким образом в ее собственную истину. В мягкой строгости и строгой мягкости своего допущения бытия сущего как такового философия в целом становится сомнением..." (Курсив мой. -- Т. Б.) 2 В речи "Отрешенность" (Gelassenheit, пер. А. Солодовникова), прочитанной им на праздновании юбилея композитора Конрадина Крейцера в Мескирхе, 30 октября 1955 г., Хайдеггер объясняет, что именно понимал под данным термином: "Отрешенность от вещей и открытость для тайны взаимно принадлежны. Они предоставят нам возможность обитать в мире совершенно иначе. Они обещают нам новую основу и почву для коренения, на которой мы сможем стоять и выстоять в мире техники, уже не опасаясь его" (Курсив мой. -- Т. Б.). 48 Но в 1910 году Хайдеггер еще был уверен, что "сокровище истины", бережно хранимое Церковью, -- это дар, а не скопленное нами имущество, которым мы могли бы свободно распоряжаться. Вера в это сокровище истины -- не просто чувство. Религия, основанная только на внутреннем переживании, как ее толковал Шлейермахер [1], Брегу и его ученику Мартину Хайдеггеру казалась уступкой современному субъективизму. Они видели в вере не сентиментальное утешение, а обращенное к человеку жесткое требование. Неудивительно, что просвещенный мир воспринимает веру как вызов, -- она и в самом деле есть вызов. Вера, например, требует, чтобы человек ради "истины" отказался от такой психологики, которая предполагает максимально полное раскрытие личности, предоставление полной свободы чувствам. Вот как говорит об этом молодой Хайдеггер: "И если ты хочешь жить духовной жизнью, обрести высшее блаженство, то умри, умертви в себе все низменное, пусть все твои поступки будут проникнуты сверхъестественным милосердием -- и тогда воскреснешь" (Per mortem ad vitam, 73). 1 Фридрих Шлейермахер (1768--1834) -- немецкий протестантский теолог и философ, автор "Речей о религии" (1799), "Монологов" (1800) и других работ; считал личное внутреннее переживание основой религии, которую определял как "созерцание универсума", а позднее -- как чувство "зависимости" от бесконечного. Такое благочестие лишено какого бы то ни было умиления по поводу родных мест. Оно готово по собственной воле сделать свое существование тяжелым, оно не хочет позволить себе никакой расслабленности в духе шлейермахеровского "чувства", не хочет и деградировать, превращаясь просто в прибежище внутренней сущности верующего. "Дух Божий на земле" Хайдеггер в то время намеревался искать совсем в иных сферах. Слова Брега -- "здесь, у нас, победоноснее всех сияет математическая истина, самая строгая из форм вечной истины" -- послужили ему ориентиром. В одной из своих статей, опубликованных в "Академикер", Хайдеггер писал: "Строгая, ледяная логика не совместима с чувствительной современной душой. Наше "мышление" уже не способно втискивать себя в неизменные и вечные рамки логических принципов. Мы от них устали. Для строго логического мышления, которое герметически отгораживает себя от любого аффективного воздействия со стороны человеческой натуры, для всякой по-настоящему беспристрастной научной работы потребен определенный запас этической силы, искусство самососредоточения и самоотречения". 49 Здесь подразумевается та же сила, которая потребна и для самопреодоления, саморазвития веры. Авторитаризм веры и объективность строгой логики для Хайдеггера едины. Это просто разные виды сопричастности вечному. Но и они тоже неразрывно связаны с чувствами, причем очень возвышенными. Только подчиняя веру и логику строгой дисциплине, можно удовлетворить стремление к обретению "завершенных и завершающих ответов на конечные вопросы бытия -- вопросов, которые иногда внезапно вспыхивают, а потом, нерешенные, в течение многих дней лежат свинцовым грузом на истерзанной душе, не ведающей ни цели своей, ни своего пути". Если Хайдеггер в "Автобиографии" 1915 года упоминает о том, что "овладел формальной логикой", вскользь, как если бы речь шла всего лишь о каком-то пропедевтическом курсе, то он явно преуменьшает действительную значимость для него этой дисциплины. Потому что на самом деле формальная и математическая логика были тогда в его представлении своего рода служением Богу: логика приобщала его к вечному, в ней он находил опору, помогающую прокладывать путь через зыбкие хляби жизни. В 1907 году Конрад Гребер подарил своему ученику диссертацию Франца Брентано "О множественности значений сущего у Аристотеля". В этой работе Хайдеггер нашел то, что называл "строгой, ледяной логикой", -- интеллектуальную пищу для сильных духом, тех, кто не желает жить, ориентируясь лишь на собственные мнения и чувства. Примечательно, что Конрад Гребер, служитель Церкви и человек, неукоснительно подчинявшийся церковной дисциплине, выбрал в качестве подарка именно этот текст. Дело в том, что Франц Брентано (1838--1917) [1], племянник писателя-романтика Клеменса Брентано [2], был философом, который хотя и подчинял поначалу, как католический священник, философию вере, но после "Собора непогрешимости" 1870 года вступил в конфликт со своим начальством. В конце концов он вышел из лона Церкви, женился и из-за всего этого был вынужден оставить место профессора в Венском университете. До 1895 года он продолжал преподавательскую деятельность, уже в качестве приват-доцента, а затем, почти ослепнув, уехал в Венецию. 1 Основные произведения австрийского психолога и философа Ф. Брентано -- "Психология с эмпирической точки зрения" (1879), "О происхождении нравственного познания" (1889), "Обоснование и структура этики" (1952, опубликовано посмертно). Главным вкладом Брентано в развитие философии стало учение о психическом феномене: он показал, что сущностью психического феномена является "интенция", то есть направленность на предмет. 2 Клеменс Брентано (1778--1842) -- составитель (вместе с Л. А. Арнимом) сборника немецких народных сказок и песен "Волшебный рог мальчика", автор баллад, рассказов и сказок в народном духе, а также романа "Годви" (1800). 50 Брентано был учителем Гуссерля и одним из основоположников феноменологии. Ему не давал покоя вопрос о способе бытия Божия. Если Бог существует, то что, собственно, означает это "существует"? Бог -- только представление, сформировавшееся в нашем уме? Или Он существует вне нашего сознания, в мире, как воплощение последнего, то есть как его высшее бытие? В ходе тончайшего анализа Брентано обнаружил, что имеется нечто третье между субъективными представлениями и вещами как "в себе покоящимся бытием" (An-sich der Dinge): а именно, "интенциональные объекты". По мнению Брентано, представления не являются чем-то исключительно внутренним (Inwendiges), a всегда суть представления "о чем-то". Они -- результат осознания чего-то существующего, что "есть" или, точнее, что дается и представляется нам. Эти внутренние "интенциональные объекты" суть нечто, а это значит: их нельзя растворить в чисто субъективных актах, посредством которых мы вступаем в отношения с ними. Так Брентано выделяет целый самостоятельный мир сущего, который занимает промежуточное положение в обычной схеме "субъект -- объект". В этом мире "интенциональных объектов" Брентано локализует и наше отношение к Богу. Здесь "пребывает" Бог. Наше представление о Боге не поддается проверке на реальных объектах нашего опыта, но оно и не опирается на абстрактные общие понятия, такие, как "высшее благо", "высшее сущее" и прочее. Брентано исследует понятия бытия в трудах Аристотеля, чтобы показать: Бог, в Которого верят, не является тем Богом, Которого мы хотим обрести на пути абстрагирования, вывести из полноты сущего. Вслед за Аристотелем Брентано демонстрирует, что такой полноты, "целого", строго говоря, не существует. Существуют лишь отдельные вещи. Не существует протяженности самой по себе -- существуют лишь вещи, обладающие протяженностью. Существует не любовь, а лишь многочисленные отдельные "события любви". Брентано предостерегает от ошибочных попыток приписывать вещам-понятиям субстанциональность. Субстанция -- не в общих понятиях, а в отдельных конкретных вещах. Вещам присуща "интенсивная бесконечность", поскольку они связаны друг с другом бесконечным множеством отношений, -- и потому их можно рассматривать (давать им определения) с бесконечно многих точек зрения. Мир неисчерпаем, но он раскрывается только в деталях и в многообразных градациях видов бытия. Франц Брентано мыслит Бога пребывающим в деталях. 51 Вслед за Аристотелем Брентано измеряет пространство мыслимого, благодаря чему вера, которая для Брентано сохраняет свою силу, оказывается защищенной от попыток подвергнуть ее неприменимому в данной сфере логическому анализу. Вера покоится на ином фундаменте, нежели логические доводы, однако, как показывает диссертация Брентано, в принципе возможно точно описать, что, собственно, представляет собой акт веры -- в отличие, например, от суждений, представлений или восприятия. В этой работе очерчены контуры феноменологической программы исследований на ближайшие годы. Чтение диссертации Брентано оказалось для Мартина Хайдеггера тяжелым упражнением. Он рассказывает, как мучился с этой работой в Мескирхе, во время каникул: "Когда загадки теснили друг друга и не было выхода из тупика, тогда на подмогу приходил идущий полем проселок". Молодой человек садился с книжкой на скамью под дубом, и многие проблемы, которые прежде казались неразрешимыми, становились для него простыми. "... широта всего, что выросло и вызрело в своем пребывании возле дороги, подает мир. В немотствовании ее речей... Бог впервые становится Богом" (Проселок). Через Франца Брентано Хайдеггер пришел к Эдмунду Гуссерлю [1], чьи "Логические исследования", вышедшие как раз на рубеже веков, стали для него постоянным чтением, предметом личного культа. 1 Эдмунд Гуссерль (1859--1938) -- австрийский философ, математик, основатель феноменологии; работал в Германии. Его двухтомная работа "Логические исследования" вышла в свет в 1900--1901 гг. Два года хранил он у себя в комнате эту книгу, выданную в университетской библиотеке, где до поры до времени никто не спрашивал о том, чем именно сей труд мог пробудить в нем такую сильную и вместе с тем эксклюзивную страсть. Даже пятьдесят лет спустя он не мог без волнения думать об этой книге: "Труд Гуссерля так захватил меня, что я в последующие годы вновь и вновь возвращался к нему... Волшебство, которое исходило от этой книги, распространялось даже на внешний вид ее страниц и титульного листа..." (Z, 81). 52 У Гуссерля Хайдеггер нашел энергичную защиту логики (значимости принятых в ней постулатов) от попыток доказать с позиций психологии ее относительный характер. В статье 1912 года Хайдеггер так определил суть этой проблемы: "Для того чтобы осознать всю абсурдность и теоретическую бесплодность психологизма, главное -- уметь проводить различие между психическим актом и логическим содержанием, между реальным мыслительным процессом, протекающим во времени, и идеальным вневременным тождественно единым смыслом, короче говоря, различие между тем, что "есть" и тем, что "имеет какое-то значение (gilt)"" (GA I, 22). Проведя различие межу "психическим актом" и "логическим содержанием", Гуссерль в начале нашего века разрубил гордиев узел спора о психологизме. Правда, сделано это было настолько изящно, что лишь очень немногие -- но молодой Хайдеггер был в их числе -- поняли суть происшедшего. На поверхностный взгляд речь шла о сугубо философской проблеме, в действительности же спор касался противоречивых тенденций и конфликтов всей нашей эпохи. К 1900 году философия находилась в бедственном положении. Естественные науки в союзе с позитивизмом, эмпиризмом и сенсуализмом, можно сказать, перекрыли ей дыхание. Ощущение триумфа наук опиралось на точные знания о природе и ее техническое освоение человеком. Организованные опытные наблюдения, эксперименты, формирование гипотез, проверка результатов, индуктивные методы -- такими стали компоненты логики научного исследования. Люди отвыкли задавать себе старый и почтенный философский вопрос "Что это?". Как известно, он уводит в необозримые дали, а поскольку человек уже перестал воспринимать себя как часть бесконечного, он был не прочь избавиться и от "необозримого". Тем современным ученым, которые уже считали себя "функционерами" исследовательского процесса, гораздо более многообещающим казался вопрос "Как это функционирует?". При таком подходе можно было получить некий осязаемый результат -- чтобы потом заставить вещи (а может быть, и людей) функционировать в соответствии с концепцией исследователя. Но ведь и рассудок, с помощью которого мы "запускаем" весь этот процесс, тоже является частью природы. Значит, его нужно, как полагали самые честолюбивые, исследовать посредством той же методики, котора