уда. 4 Альфред Боймлер (1887-?) - немецкий философ, один из идеологов нацизма. В 1933-1935 гг. профессор политической педагогики в Берлинском университете. Его работы "Ницше как политический воспитатель" (1931) и "Политика и воспитание" (1937) были признаны в нацистской Германии в качестве руководства по воспитанию молодежи. В работе "Эстетика" (1934) Боймлер подверг критике наследие немецкой классической философии. 323 вательству" Крик противопоставлял новый тип героического человека: "Он живет не духом, а кровью и почвой. Он живет не ради образования, а ради дела". "Героизм", которого требовал Крик, был близок к хайдеггеровскому "мужеству" в том смысле, что оба понятия превращали культуру, понимаемую как убежище для слабого, в нечто достойное презрения. Крик, как и Хайдеггер, утверждал, что человек должен научиться жить без так называемых "вечных ценностей". По его мнению, здание "образования, культуры, гуманности и чистого духа" уже обрушилось, универсалистские идеи стали очевидным самообманом. Однако, в отличие от Хайдеггера, Крик в этой ситуации метафизической бесприютности предлагал новые ценности крови и почвы, то есть считал, что "метафизику сверху" должна заменить "метафизика снизу". "Кровь, - писал Крик, - восстает против формального разума; раса - против рационального стремления к цели; привязанность - против произвола, именуемого "свободой"; органичная целостность - против индивидуалистического распада... народ - против отдельного человека и массы". В марте 1933 года Крик хотел навязать кружку культурно-политическую программу, которая соответствовала бы его идеологической линии. Хайдеггер противился этому, так как не принимал идеологию крови и почвы. Члены кружка были едины только в своем критическом отношении к "Союзу доцентов" и к царившему там просветительскому идеализму, лишь отчасти приспособленному к новым условиям. Председатель союза, философ Эдуард Шпрангер, направил властям приветственное послание, в котором говорилось о лояльности ученых по отношению к "борющемуся государству", но одновременно содержалась просьба пощадить "дух". Хайдеггер посмеялся над этой попыткой достижения компромисса и назвал ее "приспособленчеством к духу времени в стиле канатных плясунов". Так он выразился в письме к Элизабет Блохман, написанном 30 марта 1933 года, после одного из первых заседаний франкфуртского кружка. В том же письме приводится и краткая характеристика Эрнста Крика. Крик - человек с мышлением "подчиненного"; "сегодняшняя фразеология" мешает ему понять "подлинное величие и трудность задачи". Вообще для нынешней революции характерно то, что все вдруг начинает восприниматься только "в политическом смысле", все "приклеивается к поверхностному". Для многих, правда, это может быть "первым пробуждением", но на самом деле это лишь подготовка, за которой должно последовать "второе и более глубокое пробуждение". Хайдеггер упоминает 324 об этом сомнительном "втором пробуждении", потому что хочет отмежеваться от идеологов вроде Эрнста Крика. О том, что означает это "второе пробуждение", он говорит в письме к Элизабет Блохман - которая, как полуеврейка, месяц спустя потеряет свое место доцента - только невразумительными намеками. В письме идет речь о некоей "новой почве", позволяющей человеку "по-новому и с новым пониманием открыться навстречу самому бытию" (19.12.1932, BwHB, 55). Ясно, во всяком случае, что под этой почвой не подразумеваются, как у Эрнста Крика, "кровь и раса". Хайдеггер хотел привлечь к работе в кружке Альфреда Боймлера. Боймлер, с которым Хайдеггер в то время еще дружил, добивался, как и Крик, роли ведущего философа национал-социалистского движения. Но политический де-ционизм [1] Боймлера был ближе мышлению Хайдеггера, чем идеи Крика. В одном докладе, прочитанном в феврале 1933 года перед национал-социалистским студенчеством, Боймлер противопоставил "политического человека" "человеку теоретическому". Второй воображает, будто живет в "более возвышенном духовном мире", первый же реализует себя как "изначально действующее существо". В этом "изначальном пространстве" действия идеи и идеологии, как считал Боймлер, уже не играют решающей роли. "Действовать не значит сделать выбор в пользу чего-то... ведь такой акт предполагал бы, что человек знает, в пользу чего он делает выбор. Нет, действовать - значит последовать в каком-то направлении, принять чью-то сторону в силу своего судьбоносного предназначения, в силу "собственного права"... Выбор в пользу чего-то, что я узнал, есть уже нечто вторичное". 1 Деционизм -концепция "волевой решимости", восходящая к понятию "диктаторство", которое ввел Карл Шмитт в предисловии к своей работе "Диктатура" (1928). См. гл. 10, примеч. 8. Такие формулировки могли бы принадлежать и Хайдег-геру. Выбор, решение как "чистый" акт, этот толчок, который человек дает самому себе, это выпрыгивание из привычной колеи - вот что первично. Напротив, "к чему" этого решения есть только предлог для того, чтобы смогла проявиться сила, способная перевернуть все вот-бытие. У Хайдеггера озабоченные вопросы, касающиеся "к чему", задает "обезличенный человек" (Man), который испытывает страх перед принятием решения и потому предпочитает "серединность", то есть "уравнение всех бытийных возможностей"; обезличенные люди многословно обсуждают эти возможности - "но так, что они же всегда и ускользнули там, где при- 325 сутствие пробивается к решению" (Бытие и время, 127). Этот страх перед принятием решений в представлении Хайдеггера является виной, и так же смотрит на него Боймлер, многому научившийся у Хайдеггера. Боймлер тоже связывает эту концепцию "волевого решения" (которая у Хайдеггера в конце двадцатых годов странным образом еще оставалась лишенной конкретного содержания) с национал-социалистской революцией. Боймлер агитирует за "чистое" движение, видя в нем экзистенциальную субстанцию и считая, что идеология, напротив, является простой акциденцией, а потому тот, кто держится в стороне от движения, окажется виновным "из-за [своей] нейтральности и терпимости". Хайдеггер не добился от Крика согласия на свое предложение пригласить Боймлера в кружок. Для Крика Боймлер был слишком опасным конкурентом. Но это не могло приостановить карьеру Боймлера. Ему покровительствовало ведомство Розенберга. Партия назначила его "политическим воспитателем" студенчества в Берлине и там же создала специально для него "Институт политической педагогики". Против этого протестовал Эдуард Шпрангер, занимавший в Берлинском университете кафедру политической педагогики, - протестовал, между прочим, и потому, что видел в Боймлере лицо, ответственное за кампанию доносительства на ученых, придерживавшихся либеральных взглядов или имевших еврейское происхождение. 22 апреля Шпрангер опубликовал протест против "лжи, давления на совесть и бездуховности". Это дало Боймлеру повод для контратаки. В своей речи, приуроченной к главной акции по сожжению книг, проводившейся 10 мая в Берлине, он подверг критике позицию Шпрангера и одновременно заклеймил преобладающий в высшей школе "старый дух": "Но высшая школа, которая даже в год революции рассуждает только о том, что ею руководят Дух и Идея - а не Адольф Гитлер и Хорст Вессель, - просто аполитична". Хайдеггер, наэлектризованный приходом Гитлера к власти, хотел действовать, но еще не знал точно, что именно он должен делать. Никаких четких представлений на этот счет мы при всем желании у него не найдем. Разумеется, он думал в первую очередь об университете. Позднее, оправдываясь, Хайдеггер будет утверждать, что согласился стать ректором Фрайбургского университета, чтобы "иметь возможность противостоять натиску недостойных лиц и угрозе возобладания партийного аппарата и партийной доктрины" (R, 24). 326 Однако из материалов, собранных Хуго Оттом, Виктором Фариасом и Берндом Мартином, вырисовывается совсем другая картина. Как показывают эти источники, уже с марта 1933 года группа национал-социалистских профессоров и доцентов (во главе с Вольфгангом Шадевальдтом [1] и Вольфгангом Али) с согласия Хайдеггера целенаправленно добивалась его назначения на должность ректора. Ключевым в этом плане документом является письмо, которое Вольфганг Али (член НСДАП с самым большим стажем среди университетских профессоров и лучший оратор в местной партийной организации) отправил в министерство по делам культов 9 апреля, то есть за три недели до выборов ректора. В письме сообщалось, что "г-н проф. Хайдеггер уже вступил в переговоры с прусским министерством по делам культов" и что он пользуется "полнейшим доверием" университетской партийной группы. Официальные инстанции могут рассматривать его как "доверенное лицо" университета. На ближайшем заседании франкфуртского "Культурно-политического кружка", 24 апреля, Хайдеггер, видимо, уже выступал как "представитель нашего университета". 1 Вольфганг Шадевальдт (1900-1974) - филолог-классик, занимал профессорские должности в Кенигсберге, Фрайбурге (с 1929 г.), Лейпциге (с 1934 г.), Берлине (с 1941 г.), Тюбингене (с 1950 г.). Дружил с Хайдеггером. Переводчик Гомера, Эсхила, Софокла и Платона. К тому моменту избрание Хайдеггера на пост ректора было для партийных кругов университета, в принципе, делом решенным. Сам Хайдеггер, возможно, еще колебался, но не потому, что ему не нравилось покровительство национал-социалистов, а потому, что наверняка сомневался в том, оправдает ли он ожидания, возлагавшиеся на него "революционными" силами. Действовать, включаться - этого он хотел, оставалось только найти "надлежащее место" (Ясперсу, 3.4.1933, Переписка, 220). В письме к Элизабет Блохман от 30 марта 1933 года Хайдеггер признается в своей растерянности и одновременно пытается рассеять собственные сомнения: "Что случится с университетами, никто не знает... В отличие от бонз, которые еще несколько недель назад называли работу Гитлера "верхом идиотизма", а теперь дрожат за свое жалованье и т. п., люди прозорливые должны сказать себе, что не столь уж многое могут испортить. Ведь уже ничего и не осталось; университет давно не является тем действительно внутренне сплоченным, эффективно действующим или осуществляющим руководство миром, каким был когда-то. Принуждение, побуждающее опомниться, - даже если будут совершены ошибки - может быть только благотворным" (BwHB, 61). 327 Лес рубят - щепки летят; тот, кто вступает на революционную целину, должен принять на себя риск ошибок и заблуждений. И, во всяком случае, не позволить сбить себя с толку предупреждающим криком "Наука в опасности!". Кроме того, задача слишком важна, чтобы доверить ее решение одним лишь "партийным товарищам", партайгенос-сен, пишет Хайдеггер Элизабет Блохман 12 апреля 1933 года, то есть за три недели до своего официального вступления в партию. В то время как "за кулисами" уже готовилась передача ректорства Хайдеггеру, официально эту должность все еще занимал специалист по истории Католический Церкви Йозеф Зауэр [1]. Введение в должность Вильгельма фон Меллендорфа [2], нового ректора, избранного в конце 1932 года, планировалось на 15 апреля. Меллендорф, профессор анатомии, был социал-демократом. По версии Мартина Хайдеггера и его жены Эльфриды, сам Меллендорф после прихода к власти Гитлера более не стремился вступить на пост ректора. Меллендорф дружил с Хайдеггером и прямо обратился к нему, чтобы обсудить трудности, которые могли возникнуть в связи с его назначением. Хайдеггер, у которого зимой 1932/33 года выдался свободный семестр, 7 января приехал из Тодтнауберга во Фрайбург. По воспоминаниям фрау Хайдеггер, Меллендорф выразил "настойчивое желание", чтобы пост ректора принял именно Хайдеггер, человек, "никоим образом не связанный в партийно-политическом плане". "Он много раз повторял это желание - когда заходил к нам утром, днем и вечером". Сомнения социал-демократа Меллендорфа относительно того, стоит ли ему принимать должность ректора, как нельзя более понятны, ибо во Фрайбурге, как и повсюду, тогда уже начались преследования социал-демократов. Под руководством имперского комиссара Роберта Вагнера [3] эти гонения приобрели особую ожесточенность. Уже в начале марта были разгромлены дом профсоюзов и центральный офис местной организации СДПГ, производились аресты и домашние обыски. 17 марта произошел неприятный инцидент 1 Йозеф Зауэр (1872-1949) - папский прелат, профессор христианской археологии и истории искусства; ректор Фрайбургского университета в 1932-1933 гг. 2 Вильгельм фон Меллендорф (1887-1944) - профессор медицины, преподаватель Фрайбургского университета. 3 Роберт Вагнер (1895-1946) - нацистский партийный деятель, ветеран Первой мировой войны, активный участник "Пивного путча". С 1933 г. депутат рейхстага от округа Баден, министр-президент Баде-на, имперский комиссар обороны. С 1940 г. начальник гражданской администрации Эльзаса и Лотарингии. Был казнен по приговору Страсбургского военного суда. 328 с депутатом ландтага Нусбаумом. Нусбаум, как раз перед тем прошедший многонедельный курс лечения в психиатрической клинике, защищаясь от двух полицейских, смертельно их ранил, после чего в городе усилилась травля СДПГ. На площади у кафедрального собора состоялась демонстрация против марксизма - агитаторы говорили о том, что его нужно "вырвать с корнем". Недалеко от Хойберга уже построили два концентрационных лагеря. Местная пресса публиковала фотографии, запечатлевшие отправку туда первых партий заключенных. Теперь НСДАП направила свои атаки против бургомистра д-ра Бендера, члена партии Центра. Его обвиняли в том, что он не отреагировал должным образом на инцидент с Нусбаумом. Бендер говорил в этой связи о "несчастном случае". Партия потребовала, чтобы его изгнали с занимаемого им места. За Бендера вступилась депутация горожан. Одним из тех, кто возвысил свой голос в его защиту, был Меллендорф. 11 апреля Бендера на время освободили от должности. На его место был назначен крайсляйтер НСДАП и редактор нацистской газеты "Дер алеманне" Кербер. В этой газете Хайдеггер потом опубликует одну статью. Из-за своего вмешательства в "дело Нусбаума - Бендера" Меллендорф стал в глазах местных национал-социалистов совершенно одиозной личностью. Меллендорф наверняка понимал, что для него опасно принимать пост ректора, - но как человек мужественный проявил готовность к вступлению в эту должность. Церемония, как и предусматривалось, состоялась 15 апреля. Накануне вечером Шаде-вальдт, по поручению партийной группы, посетил ректора Зауэра, которому назавтра предстояло уйти с этого поста, выразил свои сомнения относительно того, является ли Меллендорф именно тем человеком, который сможет проводить в университете необходимую политику гляйхшалтунга, и предложил кандидатуру Хайдеггера. Зауэр, представитель Католической Церкви, который никак не мог одобрять антиклерикализм Хайдеггера, не поддержал эту инициативу. Меллендорф находился на посту ректора в течение пяти дней. 18 апреля - в день, когда состоялось первое заседание ученого совета, которым руководил Меллендорф, - газета "Дер алеманне" опубликовала резкую статью с нападками на нового ректора, которая заканчивалась словами: "Мы рекомендуем г-ну профессору д-ру фон Меллендорфу воспользоваться представившейся возможностью и не препятствовать реорганизации высшей школы". Теперь Меллендорф понял, что ему долго не продержаться. На 20 апреля он назначил заседание ученого совета, на котором было решено, что только что назначенный ректор уйдет в отставку, а его преемником станет Мартин Хайдеггер. По свидетельству Эльфриды Хайдеггер, накануне вечером он побывал у них дома и сказал Мартину Хайдеггеру: "Господин Хайдеггер, теперь вы просто обязаны принять должность!" 329 Сам Хайдеггер, в пользу которого уже месяц назад сделала свой выбор влиятельнейшая фракция университета, вплоть до последнего момента не мог принять окончательного решения: "Еще с утра в день выборов я колебался и хотел снять свою кандидатуру" (R, 21). На пленарном заседании Хайдеггер был избран почти единогласно - правда, 13 из 93 профессоров как евреи к выборам допущены не были, а из остававшихся 80 в голосовании участвовали только 56. Один голос был подан против и двое воздержались. Свою нерешительность Хайдеггер с лихвой компенсировал заметным должностным рвением, которое стал демонстрировать сразу же после выборов. 22 апреля он написал Карлу Шмитгу, приглашая его к сотрудничеству - теперь, когда в университете сложилась новая ситуация. Правда, надобности в подобных призывах не было; Шмитт уже сотрудничал с национал-социалистами, хотя и по соображениям, противоположным тем, что двигали Хайдеггером: Хайдеггер хотел революции, Шмитт - порядка. На пленарном заседании избрали не только ректора, но и новых членов ученого совета - людей умеренных взглядов, по большей части старых консерваторов; предполагалось, что Хайдеггер будет вынужден считаться с их мнением. Но Хайдеггер не попался в эту западню: он просто перестал созывать ученый совет. Еще до торжественной церемонии передачи должности ректора он объявил (в речи, произнесенной 27 мая), что в университете вводится "принцип фюрерства" и что отныне будет осуществляться политика гляйхшалтунга. Вскоре после 1 мая, "Национального дня труда", он демонстративно вступил в НСДАП. Конкретная дата его вступления в партию была предварительно согласована (с учетом тактических соображений) с партийными инстанциями. Его обращение к студентам и преподавателям с призывом принять участие в первомайских торжествах было выдержано в стиле приказов о мобилизации. В этом циркулярном письме говорилось: "Созидание нового духовного мира для немецкого народа станет важнейшей задачей немецкого университета. Это - работа национального масштаба, исполненная высочайшего смысла и значения". Когда имперский комиссар обороны Роберт Вагнер - тот самый организатор кампании травли социал-демократов, ответственный за от- 330 правку оппозиционеров в концлагерь Хойберг, - в первых числах мая был назначен имперским наместником Бадена, Хайдеггер направил ему энергичное приветственное послание: "В высшей степени обрадованный Вашим назначением на пост имперского наместника, Вас, вождя нашей родной пограничной области, приветствует боевым "Зиг хайль!" ректор Фрайбургского университета. Подпись: Хайдеггер". 20 марта Хайдеггер поставил свою подпись под телеграммой Гитлеру, составленной несколькими национал-социалистскими ректорами университетов. В телеграмме содержалась просьба перенести на более поздний срок дату встречи фюрера с делегацией "Союза доцентов", и просьба эта обосновывалась так: "Только руководство [Союза], избранное заново на основе принципа гляйхшалтунга, будет пользоваться доверием высшей школы. Кроме того, нынешнее руководство вызывает сильнейшее недоверие со стороны немецкого студенчества". 26 мая, накануне торжественной церемонии по случаю его вступления в должность ректора, Хайдеггер произнес свою первую публичную речь - в день памяти Лео Шлагетера, члена "Добровольческого корпуса" [1], который был расстрелян в 1923 году по приговору военно-полевого суда за организацию террористических актов против оккупационных французских властей в Рурской области. В националистических кругах Шлагетер считался мучеником за народное дело [2]. Хайдеггер испытывал особо теплое чувство к Шлагетеру еще и потому, что тот тоже был питомцем констанцской семинарии "Дом Конрада". 26 мая исполнилась десятая годовщина со дня гибели Шлагетера; эта дата во Фрайбурге, как и повсюду, отмечалась с большой помпой. 1 Полувоенные формирования, созданные в Германии после ее поражения в Первой мировой войне. 2 Имя Альберта Лео Шлагетера (1894-1923) широко использовалось нацистской пропагандой. Ему посвящались стихи, песни, в 1933 г. Ханс Иост написал пьесу "Шлагетер". В этой речи Хайдеггер впервые попытался испытать на широкой общественной аудитории политическую действенность своей "философии подлинности". Он стилизовал Шлагетера под символическую фигуру, позволяющую понять, что значит - в конкретно-историческом и политическом плане - встретиться с тайной бытия сущего. Шлагетер, по словам Хайдеггера, претерпел "самую тяжкую смерть". Он погиб не в совместной борьбе, защищаемый и увлекаемый вперед сообществом своих боевых товарищей, а в одиночку, в полном смысле отброшенный к самому себе, 331 потерпев крушение (S, 48). Шлагетер воплощает идеал экзистенции, описанный в "Бытии и времени": он принял смерть как "наиболее свою, безотносительную, не-обходимую возможность" (Бытие и время, 250). Участники памятной церемонии должны "впустить в себя суровость и ясность" этой смерти. Но откуда Шлагетер черпал свою силу? Он получал ее от гор, лесов и неба родной земли. "Горы - это гранит, коренная порода... Они издавна закаляют волю... Осеннее солнце Шварцвальда... испокон веков питает ясность сердца" (S, 48). Горы и леса только мягкотелым обывателям даруют ощущение защищенности, на твердых же и решительных они воздействуют как "зов совести". Совесть, как объяснял Хайдеггер в "Бытии и времени", призывает не к определенному поступку, а к подлинности. Что конкретно надлежит делать, решает ситуация. В случае со Шлагетером ситуация сложилась так, что в час его унижения ему пришлось защищать честь Германии. Он "должен был" отправиться в Прибалтику (чтобы сражаться против коммунистов [1]), "должен был" оказаться в Руре (чтобы сражаться против французов). Он последовал за своей судьбой, которую сам выбрал для себя и которая выбрала его. "Когда безоружный герой стоял под дулами направленных на него ружей, внутренним взором он переносился к светлым дням и горам своей родины, чтобы, видя перед собой алеманнскую землю, умереть за немецкий народ и за его Рейх" (S, 48). Это был миг истины, ибо сущность истины, как сказал Хайдеггер в докладе 1930 года "О сущности истины" (несколько отличавшемся от текста, опубликованного позднее), есть событие, которое происходит на "почве родины". Все дело в том, чтобы открыться навстречу силам присутствия. Необходимой предпосылкой для этого является укорененность (Bodenstandigkeit). А днем позже Хайдеггер произнес свою ректорскую речь. Уже во время подготовки к церемонии его вступления в должность наблюдалось заметное возбуждение. 23 мая новый ректор Хайдеггер обнародовал инструкцию для коллектива университета относительно организационных вопросов: в ней предписывалось исполнять во время церемонии гимн "Хорст Вессель" [2] и кричать "Зиг хайль!". Мероприятию следовало придать характер национального праздника. Профессора восприняли это с некоторым неудовольствием. 1 В 1919 г. Добровольческий корпус сражался с большевиками в Латвии и Литве. 2 Песня, написанная немецким штурмовиком Хорстом Весселем (1907-1930), после смерти автора ставшая гимном НСДАП. 332 В циркулярном письме Хайдеггер объяснял, что "выбрасывание вверх правой руки" выражает не связь с партией, а солидарность с национальным подъемом. Впрочем, он проявил готовность к компромиссу: "Проконсультировавшись с фюрером студенческого объединения, я решил, что поднятие руки в партийном приветствии будет обязательным только в момент исполнения четвертой строфы гимна "Хорст Вессель"". Хайдеггер знал, что в это мгновение на него смотрит весь философский мир. В предшествовавшие недели он не упустил ни одной возможности, чтобы подчеркнуть свой статус фюрера; на церемонии присутствовали высокие партийные чины, министры, ректоры других университетов, представители прессы - в зале было больше коричневых рубашек, чем фраков. Хайдеггер замахнулся на многое. 3 апреля 1933 года он писал Ясперсу: "Все зависит от того, подготовим ли мы для философии надлежащее место и сумеем ли дать ей высказаться" (Переписка, 220). Теперь он нашел такое "надлежащее место" - но найдет ли и надлежащее философское слово? Ректорскую речь он посвятил теме "Самоутверждение немецкого университета". И начал с вопроса: что представляет собой "самость" университета, в чем состоит его "сущность"? Сущность университета заключается вовсе не в том, что здесь молодые люди получают образование, необходимое, чтобы заниматься определенной профессией, приобретают нужные для этой профессии знания. Сущность университета - это наука, но в чем сущность самой науки? Поставив этот вопрос, Хайдеггер внезапно возвращается к своему любимому коньку, "греческим истокам философии", - то есть туда, куда он уходил, чтобы иметь дистанцию для разбега и прыжка в современность. Сущность науки отчетливо проявилась уже у греков. Там воля к знанию восставала против "подавляющей мощи судьбы", была упрямым протестом. Это "высочайшее упрямство" хотело знать, что с ним происходит, какие силы вот-бытия определяют его и что означает тот факт, что Целое вообще существует. Такое знание пробивало светлую просеку, просвет в темной чаще. Хайдеггер драматизирует событие истины. Правда, о каких именно истинах идет речь, так и остается неясным. Но зато все более проясняется центральная метафора, организующая весь текст. Это метафора борьбы или, точнее, операции штурмовой группы. 333 Сущность греческого начала - завоевание некоторых оплотов зримости среди сущего, которое в целом остается темным. Это есть героическое начало истории истины, и в нем, говорит Хайдеггер, заключена истинная самость науки и университета. Что же может угрожать понимаемой таким образом науке? Конечно, тьма сущего, однако само противостояние этой угрозе дает науке основания гордиться собой. Ведь борьба с тьмой - это и есть сущность знания. Куда опаснее другая угроза - угроза вырождения в результате "безопасной возни, направленной на обеспечение простого прогресса в накоплении знаний" (R, 13). Опасность грозит с тыла, где разворачивается обычная научная жизнь, делаются карьеры, удовлетворяется мелкое тщеславие и зарабатываются деньги. Эта комфортная жизнь в тылу тем более возмутительна, что одновременно с ней на переднем фронте науки происходят великие и опасные события. Отношение присутствия к тьме сущего успело измениться. История истины ныне вступила в критическую фазу. Грекам еще было свойственно "восхищенно-выжидательное отношение" к сомнительности всего сущего. Они обладали ощущением своей защищенности, верой в бытие, доверием к миру. Теперь эта вера в бытие исчезла, потому что "Бог умер". Однако в тылу этого почти не замечают. Там продолжали бы комфортно существовать в "отжившей свое культуре видимостей" - вплоть до самого ее обвала в безумие и разрушение, - если бы не пришла революция, это "великолепие прорыва" (R, 19). Что же несет с собой эта революция? С ее приходом, фантазирует Хайдеггер, только и достигается правильное понимание ницшеанской вести о том, что Бог умер, и весь народ осознанно принимает на себя груз "покинутости (Verlassenheit) нынешнего человека посреди сущего" (R, 13). Народ преодолевает упадническую ступень так называемых "последних людей" (этот термин Ницше употребил в книге "Так говорил Заратустра"), которые больше не носят в себе "хаоса" и потому не способны родить "звезду" [1]; которые рады, что нашли удобное "счастье" и "покинули страны, где было холодно жить"; которые довольствуются тем, что "у них есть свое маленькое удовольствие для дня и свое маленькое удовольствие для ночи", и считают, что "здоровье - выше всего" [2]. 1 Ср.: "Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду". Ницше Ф. Так говорил Заратустра. М.: Изд-во Московского ун-та, 1990. С. 15 (пер. Ю. М. Антоновского). 2 Там же. С. 16. 334 Итак, Хайдеггер видит в национал-социалистской революции попытку "родить танцующую звезду" (Ницше) в лишенном богов мире. И потому использует все регистры своей метафизической романтики благоговейного трепета, чтобы придать текущим событиям неслыханную глубину. Хайдеггер так обращается к своим слушателям - студентам и партийным боссам, профессорам, уважаемым горожанам, министерским чиновникам и ответственным референтам, а также супругам всех этих господ, - будто они являются бойцами метафизической штурмовой группы, совершающей разведывательную операцию в районе, где "присутствию грозит острейшая опасность со стороны превосходящих сил сущего". И будто сам Хайдеггер - командир этой группы, фюрер. Как известно, фюреры уходят дальше всех, во тьму - туда, где их не смогут прикрыть даже их собственные бойцы; они не боятся "совершенно незащищенной выдвинутости в потаенное и неизвестное" - и тем доказывают, что обладают "силой идти в одиночку" (R, 14). Несомненно, оратор хотел повысить престиж - как свой собственный, так и своих слушателей. Все вместе они принадлежат к штурмовой группе, к отряду мужественных бойцов. Сам оратор - фюрер - может быть, даже немного мужественнее других, ибо он доказал (или, по крайней мере, претендует на то), что обладает "силой идти в одиночку". Все вертится вокруг некоей опасности - и при этом из поля зрения исчезает тот простой факт, что в сложившейся актуальной ситуации наибольшей опасности подвергаются как раз те, кто не принадлежит к пресловутому штурмовому отряду революции. Какую же опасность чуял в окружающей тьме Хайдеггер? Ту ли, что подразумевал Кант, когда говорил: "Имей мужество пользоваться собственным умом?" [1] Самостоятельное мышление действительно требует мужества, ибо отказывается от защищенности и комфорта, обеспечиваемых согласием с общепринятыми предрассудками. 1 Кант И. Собр. соч. в 8 т. М.: ЧОРО, 1994. Т. 8. С. 29. Хайдеггер, произнося свою речь, не подвергался такой опасности. Правда, позже, во время банкета, кто-то шепнул ему на ухо, что он-де изложил свое "приватное понимание национал-социализма", но это ничуть не помешало ему и дальше "принадлежать" к господствующему течению. Этой речью он еще не поставил себя в позицию стороннего наблюдателя. 335 Или, может быть, опасность познания (ее однажды блестяще охарактеризовал Шопенгауэр, сравнив истинного философа с Эдипом, "который, желая прояснить собственную страшную судьбу, неустанно продолжает свои поиски, даже если уже догадывается, что из ответов сложится нечто для него ужасное")? Под "ужасным" Шопенгауэр имел в виду метафизическую бездну, которая разверзается перед человеком, осмелившимся задавать вопросы о смысле жизни. Хайдеггер тоже видел эту бездну и называл ее "покинутостью нынешнего человека посреди сущего". Но такой опыт покинутости - утраты смысла - индивид может пережить и осмыслить именно и только как индивид, то есть как человек, выброшенный из системы коллективных смысловых связей. О какой покинутости может идти речь, если, по выражению Хайдеггера, весь народ ныне находится "на марше"? Хайдеггер и в самом деле интерпретировал революцию как коллективный побег из пещеры - пещеры лживых утешений и удобных смыслополагающих банальностей. Он верил, что народ наконец обретает подлинность, выпрямляется во весь рост и задает тревожный вопрос о бытии: почему вообще есть сущее, а не, наоборот, Ничто? Люди упорно вверяют себя могущественным силам вот-бытия: "природе, истории, языку; народу, обычаю, государству; поэзии, мышлению, вере; болезни, безумию, смерти; праву, хозяйству, технике" (R, 14), - хотя знают, что эти силы не могут служить последней опорой, а ведут в темноту, неизвестность, авантюру. Человек, действующий таким образом, не отвоюет для себя никакой обособленный мир духа, который, быть может, принес бы ему облегчение от бремени повседневных забот. Для подобного эскапизма у Хайдеггера находились только слова презрения. Тот, для кого "сущее стало сомнительным", не отшатывается от этого сущего, а, напротив, прокладывает себе дорогу вперед, вдохновляемый атакующим духом. Тут надо не ломать себе голову над чем-то потусторонним, а просто заниматься работой. Так Хайдеггер переводит греческое слово "энергейа". Хайдеггер хочет повторить феческое начало философии, не соблазнившись идеей "созерцательной жизни" - платоновским солнцем. Он отметает эту идею, претендуя на то, что понимает феков лучше, чем они сами понимали себя. И утверждает, что "теория" в феческом смысле [1] выражается "исключительно в страстном желании оставаться вблизи сущего как такового, разделяя его бедственное положение" (R, 14). Однако смысл платоновской притчи о пещере заключается 1 В смысле "созерцания" 336 как раз не в этом. В ней идет речь о спасении, об освобождении из бедственного положения, в котором находились узники пещеры. Цель Хайдеггера парадоксальна: он хочет платоновского экстаза без платоновского неба идей. Он хочет бегства из пещеры, но без веры в то, что существует какое-то место за пределами пещеры. И полагает, что присутствие должно быть захвачено бесконечной страстью, но не страстью к бесконечному. В 1930 году Томас Манн предостерегал от "взрывоопасных древностей". Одну из таких опасных архаических диковин можно обнаружить и в речи Хайдеггера, в том месте, где он говорит о трех службах - "службе труда", "службе обороны" и "службе знания". В этом рассуждении оживает внушительный, господствовавший в средневековом общественном сознании образ трех сословий - крестьянского, воинского и священнического. Средневековое определение такого общественного устройства: "Божий дом тройствен, хотя людям мнится, что он един: здесь на Земле одни молятся, другие воюют, третьи занимаются ручным трудом; эти три сословия составляют одно целое и не переносят, когда их разделяют; ибо на деяниях каждого основываются труды двух других и все три помогают друг другу" (Адальберт Ланский). Согласно средневековым представлениям о трех сословиях, священники соединяют общественный организм с небом. Их дело - заботиться о том, чтобы духовные энергии циркулировали в земном мире. У Хайдеггера место священников занимают философы или, точнее, философия, овладевшая своим временем. Однако там, где когда-то было небо, теперь лишь тьма скрывающего себя сущего, "неопределенность мира"; и новые священники поистине стали "заместителями Ничто", пожалуй, еще более отчаянно-дерзкими, чем воины. Нет больше никаких посланий, которые они могли бы передавать с неба на землю, - и тем не менее на них еще падает слабый отблеск той древней священнической власти, которая когда-то основывалась на монопольном праве вступать в контакт с великими незримыми и превосходящими человеческое разумение силами. Итак, Хайдеггер, ощущая себя священником, вмешивается в политику и берет слово, когда дело доходит до того, чтобы нанести Веймарской республике смертельный удар. Пятнадцатью годами раньше, в начальный период этой самой республики, Макс Вебер в своей мюнхенской речи "Наука как призвание и профессия" убеждал интеллектуалов смириться с "расколдовыванием мира". Тогда он тоже напомнил своим слушателям "удивительный образ" из плато- 337 новской притчи о пещере [1]. Но то была лишь меланхолическая реминисценция, ибо платоновское единство строгого познания и поисков высшего смысла, по мнению Вебера, безвозвратно утрачено. Великого освобождения, выхода из пещеры, не предвидится, и Вебер советовал не доверять "кафедральным пророкам", которые ради каких-то своих темных дел вновь заколдовывают мир. 1 См.: Вебер М. Избранные произведения. С. 715. Хайдеггер, как и Вебер, не жаловал "кафедральных пророков". Но ведь к тем, кого ты не жалуешь, всегда относишь других, а не самого себя. Когда Хайдеггер впервые - летом 1927 года - заговорил в своей лекции о платоновской притче, он описал освобождение из пещеры как процесс, который совершается с сохранением "полной трезвости чисто содержательной постановки вопроса" (Основные проблемы, 379). Но теперь Хайдеггер сам стоит на кафедре, гордо выпрямившись и воинственно бряцая словами, словно оружием, - священник без небесного послания, фюрер метафизического штурмового отряда, окруженный знаменами и штандартами; читая лекции о Платоне, он было возомнил себя освободителем, который расковывает и выводит на открытый простор узников пещеры. А потом вдруг заметил, что все обитатели пещеры, собственно, уже выступили в поход. Ему остается лишь встать во главе маршевой колонны. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Ректорская речь и отклики на нее. Реформа университета. Хайдеггер - антисемит? "Революционное приспособленчество" Хайдеггера. Сходство с движением 1968 года. Служить народу. "Лагерь науки". "Ректорская речь произносилась на ветер и была забыта на следующий день после торжества... Все двигались по десятилетиями накатывавшейся колее факультетской политики", - пишет Хайдеггер в своих оправдательных записках "Факты и мысли 1945 года" (R, 34). 338 На самом деле речь забыли не так скоро. Во времена национал-социализма она дважды была напечатана в виде отдельной брошюры и о ней с похвалой отзывались в партийной прессе. В газете "Килер Блеттер", например, в одной статье 1938 года с ретроспективным обзором того участка пути, который успела пройти национал-социалистская политика в области науки, говорилось: "Подобно Боймлеру, Мартин Хайдеггер в своей ректорской речи определяет сущность науки с активистской, героической позиции". Непосредственные отклики были еще более восторженными. Местная пресса и региональные газеты представляли речь как большое новаторское событие. Журнал национал-социалистского студенчества предостерегал от оппортунизма, свойственного многим ученым, которые лишь поверхностно приспосабливаются к новым условиям, и выделял как позитивное исключение ректорскую речь Хайдеггера, отмечая, что она действительно выражает дух революции, прорыва в новую реальность. Даже журнал "Фольк им верден" ("Народ в становлении") опубликовал в 1934 году, когда его издатель Эрнст Крик уже был злейшим врагом Хайдеггера, статью некоего Генриха Борнкама, в которой, в частности, говорилось: "Из всех чересчур многочисленных нынешних работ, посвященных реформе высшей школы, на мой взгляд, самой значимой в плане предлагающихся в ней подходов является фрайбургская ректорская речь Хайдеггера". Реакция менее официальной прессы тоже была положительной. Так, Ойген Херригель [1], впоследствии ставший даосом (и автором книги "Искусство стрельбы из лука"), назвал речь Хайдеггера "классическим текстом", а "Берлинер берсенцайтунг" писала: "Мало найдется ректорских речей, которые так же пленяли бы слушателей и одновременно столь же настойчиво напоминали им об их долге". 1 Ойген Херригель (1885-1955)- ученик Г. Риккерта; в 1924- 1929 гг. профессор философии в университете Тохоку (Сендай, Япония), с 1929 г. ординарный профессор в Эрлангене. Впрочем, речь вызвала и некоторую растерянность. Карл Левит, описывая реакцию слушателей, заметил, что людям было непонятно, к чему, собственно, призывает их ректор: должны ли они теперь же кинуться изучать досократиков, или, напротив, срочно вступить в СА. Поэтому тогдашние комментаторы охотно возвращались к тем пассажам, которые воспринимались без всяких трудно