. В 1784 году Кант приобрел собственный дом. Его сбережения уже давно превысили 20 золотых, в свое время отложенных на черный день. Теперь он без труда мог выложить 5500 гульденов за недвижимость вдовы художника Беккера (некогда создавшего его портрет). Дом был расположен в центре города, в тихой боковой улочке Принцессинштрассе, неподалеку от королевского замка. К дому примыкал сад с множеством цветов и тенистых деревьев. Вскоре, правда, обнаружилось неприятное обстоятельство: через забор мальчишки кидали камни. Полиция была не в силах (или не хотела) совладать с ними, и философ перестал бывать в собственном саду. К полиции пришлось обратиться и по другому поводу: за садом находилась городская тюрьма. Летом, когда открывали окна, оттуда доносилось церковное песнопение. Это мешало сосредоточиться. К тому же философ был убежден, что арестанты озабочены не спасением души, а лишь тем, чтобы выслужиться перед начальством. И он потребовал, чтобы пение происходило при закрытых окнах и не в полный голос: тюремщик все равно его услышит и засвидетельствует богобоязненность заключенных. У Канта были друзья в магистрате, и он добился своего. Дом был двухэтажный, восьмикомнатный. Внизу помещалась учебная аудитория, где профессор проводил занятия со студентами, и квартира кухарки. На втором этаже -- столовая, спальня, гостиная, кабинет. В мансарде обитал отставной солдат Лампе, слуга. В столовой -- обеденный стол и шесть обтянутых полотном стульев, горка, где за стеклом немудреный фарфор, а под замком столовое серебро и наличные деньги. В кабинете -- два простых стола, заваленных книгами и бумагами, на покрытой пылью стене (убирать здесь не разрешалось) -- портрет Руссо. Библиотека -- не более 500 книг, включая брошюры, -- располагалась в спальне. (Для сравнения: Гете имел дома 2300 томов, Гердер -- 7700.) В спальне было одно окно, которое Кант никогда не открывал, полагая, что это лучший способ избавиться от насекомых. Лампе проветривал спальню тайком от хозяина. Даже зимой спальня не отапливалась. Когда философ работал, в доме стояла гробовая тишина. Рабочий день Канта начинался в пять часов. (В те времена, когда люди не знали электричества, раннее вставанье не представлялось чем-то исключительным.) Кант советовал своему молодому другу Кизеветтеру подниматься в четыре (а о русском губернаторе Восточной Пруссии Василии Суворове, отце генералиссимуса, было известно, что в два часа ночи он уже на ногах). Без четверти пять в спальне профессора появлялся Лампе и не уходил, пока тот не встанет. В халате и ночном колпаке Кант направлялся в кабинет, где выпивал две чашки слабого чая и выкуривал трубку, единственную за весь день. (Толстой заблуждался, приписывая Канту безудержную страсть к табаку, -- мол, если бы он не курил так много, "Критика чистого разума", вероятно, не была бы написана "таким ненужно непонятным языком".) Кофе философ любил, но старался не пить, считая его вредным. Первый рабочий час был наиболее плодотворным и радостным. Если предстояли лекции, то следующий час уходил на подготовку к ним. Лекции обычно начинались в семь; преподавал теперь Кант девять часов в неделю, как правило, он читал летом логику и физическую географию, зимой -- метафизику и антропологию. После занятий профессор снова облачался в халат и усаживался в кабинете. Без четверти час второй раз переодевался. К этому времени в доме появлялись приглашенные на обед друзья. К старым -- Грину, Мотерби -- прибавились новые -- военный советник Шеффнер, придворный проповедник Шульц, пастор Боровский, философы Краус, Ринк, Иеше, математик Гензихен, писатель Хитшель, врач Яхман, богослов Хассе и некоторые другие. Хозяин собственноручно выдавал прислуге серебряные ложки. Ровно в час на пороге кабинета появлялся Лампе и произносил сакраментальную формулу: "Суп на столе". Гости шли в столовую и быстро рассаживались по местам: они знали, что хозяин голоден. Кант никогда не обедал в одиночестве. Есть одному полагал философ, недопустимо, это не восстановление сил, а их истощение: обедающий за уединенным столом остается наедине со своими мыслями, работа которых не прекращается. Бодрость возвращают только сотрапезники, непринужденная беседа с которыми отвлекает и развлекает. Чтобы беседа была общей, за обеденным столом не должно находиться многочисленное общество, по компетентному мнению -- не более числа муз (но и не менее числа граций). Кант придерживался и в этом отношении золотой середины: в его хозяйстве имелось только шесть столовых приборов. Застольная беседа -- великое искусство: надо уметь говорить со всеми, а не только с соседом (плохо, когда общество разбивается на мелкие группки); нельзя допускать длительной, тягостной для всех тишины (допустимы лишь короткие паузы), нельзя перескакивать с одного предмета на другой (если тема исчерпана, следует умело перевести разговор на близлежащую); нельзя допускать, чтобы в обществе разгорались страсти; застольный разговор -- игра, а не дело; если же возник серьезный спор, то вести его должно с достоинством, уважая мнение собеседника. Закончить любые дебаты лучше всего шуткой, она не только примиряет противоположные мнения, но, вызывая смех, способствует лучшему пищеварению. Так Кант понимал "эстетику разговора", которой придавал большое значение и которой в качестве гостеприимного хозяина умело пользовался. "Знакомый с Кантом по работам и лекциям, -- утверждает Яхман, -- знает его лишь наполовину: полностью мудрец раскрывался в кругу собеседников". Его познания с годами стали необъятными, и он мог увлекательно говорить на любую тему. К природному остроумию и общительности прибавилось профессиональное уменье владеть аудиторией, внимательно выслушивать собеседника, быть ему интересным и понятным. Тем, кто привык видеть себя в центре внимания, могла, правда, не понравиться манера Канта быть душой разговора. Молодой граф Пургшталь, прибывший в Кенигсберг с рекомендательным письмом Рейнгольда, был раздосадован тем, что хозяин не желает беседовать с ним на умные темы, а все больше отшучивается. За обедом, по словам графа, Кант говорил без умолку, "он лучше знал, чем я, какова у нас в Штайермарке домашняя птица, как выглядит страна, в какой степени образован католический священник. По всем этим вопросам он противоречил мне". Обед был единственной трапезой, которую разрешал себе философ. Достаточно плотная, с хорошим вином (пива Кант не признавал), она продолжалась до четырех-пяти часов. "Он ел не просто с аппетитом, но с наслаждением, -- вспоминал один из гостей Канта (вероятно, не подозревавший, что у хозяина сутки до этого во рту не было ни крошки). На его лице читалось вожделение; выразительные взгляды, которые он бросал то на одно блюдо, то на другое, говорили о том, что в этот момент он целиком человек застолья". Кант действительно любил вкусно поесть, понимал толк в приготовлении пищи и был не прочь порассуждать на эту тему. Хиппель уверял, что Кант намеревался написать "Критику кулинарного искусства". Любимым его блюдом была свежевыловленная треска. Послеобеденное время философ проводил на ногах. При жизни Грина (скончавшегося в 1786 году) Кант обычно навещал его, и они дремали в креслах; теперь он считал сон среди дня вредным и даже не присаживался, чтобы не задремать. Наступало время легендарной прогулки. Кенингсбержцы привыкли видеть свою знаменитость, тихим шагом совершающую моцион по одному и тому же маршруту -- "философской тропе" -- обычно в одиночестве, с опущенной под тяжестью лет и дум головой. Парик на нем сидел теперь не так безупречно, как в молодые годы, и часто сползал набок. По дороге Кант старался не думать, но мысли приходили, и тогда он присаживался на скамейку, чтобы записать их. Конечная цель прогулки -- форт Фридрихсбург. Вернувшись домой, философ давал распоряжения по хозяйству. Вечерние часы он посвящал легкому чтению (газеты, журналы, беллетристика), возникавшие при этом мысли опять немедленно заносились на бумагу. В сумерках, не зажигая огня, Кант любовался церковной башней в Лебенихте. Он настолько привык к этому виду, что, когда разросшиеся тополя в соседнем саду заслонили церковь, потерял покой и обрел его лишь после того, как сосед, вняв просьбам философа, стал регулярно подрезать верхушки деревьев. В десять часов дом Канта погружался в сон. Регулярный образ жизни, соблюдение предписанных себе гигиенических правил преследовали одну цель -- поддержание здоровья. Еще в годы работы над "Критикой чистого разума" оно стало внушать беспокойство: в письмах появились жалобы на недомогание, быструю утомляемость. Перед глазами был удручающий пример рано одряхлевшего Мендельсона. Лекарствам Кант не доверял, считал их ядом для своей слабой нервной системы. Одно время он регулярно принимал средства, понижающие кислотность желудка, но, бросив их, почувствовал себя лучше. И вот на пороге старости Кант подчиняет свою жизнь строжайшему режиму, выработанному на основе продолжительного самонаблюдения и самовнушения. Это был уникальный гигиенический эксперимент, привлекающий к себе и по сей день пристальное внимание. Люди, далекие от философии Канта, изучают его образ жизни и его привычки. Большой интерес к ним, в частности, проявлял советский писатель Михаил Зощенко. (В области психологии Зощенко вел исследовательскую работу, достигнутые им результаты высоко оценивал академик И. Павлов.) В повести "Возвращенная молодость" Зощенко пишет о Канте: "Он в совершенстве изучил свое телесное устройство, свою машину, свой организм, и он наблюдал за ним, как химик наблюдает за каким-либо химическим соединением, добавляя туда то один, то другой элемент. И это искусство сохранять жизнь, оберегать и продолжать ее основано на чистом разуме. Силой разума и воли он прекращал целый ряд болезненных явлений, которые подчас у него начинались. Ему удавалось даже, как утверждали биографы, приостанавливать в себе простуду и насморк. Его здоровье было, так сказать, собственным, хорошо продуманным творчеством. Психическую силу воли он считал верховным правителем тела. Автор не считает идеалом такую жизнь, похожую на работу машины. Но все же надо сказать, что опыт Канта удался и продолжительная жизнь и громадная трудоспособность его блестяще это доказывают". Кант оставил изложение своей "системы". (Речь в данном случае идет не о системе философии, а о системе здоровья.) Изложена она в работе "Спор факультетов", третья часть которой носит название "О способности духа побеждать болезни силой одного только намерения". Работа была опубликована в конце жизни, но уже в 1786 году в одной из речей он изложил суть дела: управляй своим организмом, иначе он будет управлять тобой! Кант понимал, что его рецепты сугубо индивидуальны. ("У каждого есть свой собственный способ быть здоровым, отступать от которого нельзя, не подвергая себя опасности", -- заявлял он в одном из писем.) То, о чем он рассказывает, не образец для слепого подражания, это всего лишь пища для размышлений, повод выработать для себя свои нормы поведения. К тому же с точки зрения современной медицины ряд рекомендаций Канта не выдерживает критики. Основное правило диететики (так Кант называет искусство предотвращать болезни в отличие от терапевтики -- искусства их лечить) не щадить свои силы, не расслаблять их комфортом и праздностью. Неупражнение органа столь же пагубно, как и перенапряжение его. Девиз стоиков "выдержка и воздержание" -- вот чем надо руководствоваться не только в учении добродетели, но и в науке о здоровье. Гигиеническая программа Канта несложна: 1) Держать в холоде голову, ноги и грудь. Мыть ноги в ледяной воде ("дабы не ослабли кровеносные сосуды, удаленные от сердца"). 2) Меньше спать. "Постель -- гнездо заболеваний". Спать только ночью, коротким и глубоким сном. Если сон не приходит сам, надо уметь его вызвать. На Канта магическое снотворное действие оказывало слово "Цицерон"; повторяя его про себя, он рассеивал мысли и быстро засыпал. 3) Больше двигаться: самому себя обслуживать, гулять в любую погоду. Что касается питания, то Кант прежде всего рекомендует отказаться от жидкой пищи и по возможности ограничить питье. Сколько раз есть в течение дня? Поразительный ответ Канта нам уже известен -- один! В зрелые годы можно (но не обязательно) умерить за обедом свой аппетит, с тем чтобы утолить его окончательно за ужином. Но в старости это определенно вредно: желудок еще не справился с первой порцией, а ему добавляют другую. Вредно за едой (как и во время ходьбы) напряженно думать. Нельзя заставлять работать одновременно желудок и голову или ноги и голову. В первом случае развивается ипохондрия, во втором -- головокружение. (Что такое ипохондрия, Кант великолепно знал: он с детства страдал этой "способностью мучить самого себя", когда жизнь не мила, когда находишь в своем организме все болезни, вычитанные в учебнике медицины. Здесь бессилен любой врач; излечивает только самообладание, это Кант тоже знал по собственному опыту.) Искусство диететики состоит в умелом чередовании механической нагрузки на желудок и ноги с нагрузкой духовной. Если обедать одному, погрузившись в чтение или размышление, то возникнут болезненные ощущения, так как работа мозга отвлекает силы от желудка. То же самое, если думать при ходьбе. В этих случаях целеустремленная мысль должна уступить место "свободной игре силы воображения". Поэтому наш философ всегда обедал в обществе друзей. Гулять, правда, Кант предпочитал без спутников: необходимость разговаривать на улице и, следовательно, открывать рот приводила к тому, что в организм попадал холодный воздух, который вызывал у философа ревматические боли. Правильному дыханию Кант уделял вообще большое внимание. Нам покажется тривиальным его настойчивый совет дышать носом, плотно сдвинув губы. Но для той эпохи это было, видимо, радикальным новшеством, ибо Кант подробно рассуждает на эту тему. Правильное дыхание спасает его от простуд, способствует хорошему сну и даже отгоняет жажду. Могут вызвать улыбку рассуждения Канта о пользе холостяцкой жизни. Сам старый холостяк, философ уверяет, что неженатые или рано овдовевшие мужчины "дольше сохраняют моложавый вид", а лица семейные "несут печать ярма", что дает возможность предполагать долголетие первых по сравнению с последними. (Здесь у Канта нашлись оппоненты, которые опровергали его статистическими выкладками.) И наконец, занятие философией (разумеется, не в качестве профессии, а любительским образом). Это великолепное духовное средство для преодоления разного рода недомоганий, своего рода "стимулятор настроения". Философия отвлекает от внешних обстоятельств, порождает духовную силу, которая восполняет наступающую с возрастом телесную немощь. Человек должен быть при деле; на худой конец, для "ограниченной головы" годится и любой суррогат деятельности. Например, некий старичок собрал коллекцию настольных часов, которые били друг за другом, но никогда одновременно и т. д. и т. п. К лекарствам, как мы знаем, Кант относился отрицательно, остерегался их. Это не значит, конечно, что философ пренебрегал медициной. Напротив, он следил за ее успехами, проявляя к ним почти профессиональный интерес. Над своей жизнью Кант не дрожал, страх смерти был ему неведом. Здоровье Канту требовалось только для работы, забота о нем была лишь осмотрительностью, необходимой для проведения удачного эксперимента. И опыт удался. "Это был поразительный опыт, который закончился победой, -- констатирует Зощенко. -- Но тут крылась и ошибка, которая создавала из человека некое подобие машины для работы. Можно создать любую привычку для тела, но нельзя забывать, что при частой повторности психика как бы усиливает эту привычку и доводит ее до крайности... Кант через двадцать лет уже приобрел свойства маньяка". Зощенко как раз обеспокоен тем, чтобы устранить из жизни человека любую маниакальность, чтобы человек не превращал себя в машину (даже для думанья). Смысл жизни, говорит он, не в том, чтобы удовлетворять свои желания, а в том, чтобы иметь их (кстати, Кант держался того же мнения). И притом по возможности разносторонние. Зощенко здесь, безусловно, прав. Но он совершенно не прав, считая судьбу Канта трагической. "Трагична жизнь Ницше, Гоголя, Канта, которые вовсе не знали женщин". -- читаем мы в "Возвращенной молодости". Кант с годами все больше убеждал себя, что ему повезло с безбрачием. Трагична сознательная преждевременная гибель или осознаваемая потеря чего-то чрезвычайно важного для жизни. Кант потерял только свои болезни, он прожил долгую жизнь, и именно такую, какую считал необходимой. Глава пятая ИСТИНА, ДОБРО И КРАСОТА О смертном человеке пока еще никто не сказал более высоких слов, чем Кант, что и составляет содержание всей его философии: "Определи себя сам". Эта великая идея самоопределения светит нам, отражаясь в тех явлениях природы, которые мы называем красотой Шиллер В конце 80-х годов в философских воззрениях Канта происходит новый перелом. Оставаясь в целом на позициях критицизма, он уточняет (а порой решительно меняет) свои воззрения на ряд существенных для него проблем. В первую очередь это затрагивает проблему метафизики. В "Критике чистого разума" вопрос остался открытым. С одной стороны, Кант убедительно показал, что метафизика как теоретическая дисциплина невозможна. С другой -- он декларировал программу создания новой метафизики как науки о сверхчувственных вещах -- боге и бессмертии души. Любовь Канта к метафизике была слишком пылкой и длительной, чтобы разрыв произошел моментально и безболезненно. В 1788 году стало известно, что Берлинская академия намеревается объявить конкурс на лучшее сочинение по теме "Какие действительные успехи сделала метафизика со времени Лейбница и Вольфа". Через несколько лет премией была увенчана работа старого вольфианца Шваба, утверждавшего, что никаких успехов метафизика не сделала, да в этом и нет необходимости. Кант в конкурсе не участвовал, хотя трижды принимался за работу. Сохранившаяся рукопись красноречиво свидетельствует о его нынешнем отношении к метафизике. Кант настаивает на том, что за пределами чувственного опыта не может быть никакого теоретического познания. Чтобы придать понятию объективность, нужно подвести под него какое-либо созерцание. Поэтому теоретически мы не можем ничего узнать ни о боге, ни о свободе, ни о нашей душе (отделенной от тела). "Практически мы сами создали себе эти предметы", мы верим в них и ведем себя соответствующим образом. Метафизика сверхчувственного возможна только с "практически-догматической" точки зрения. А метафизику природы Кант представляет себе лишь как разработку понятийного аппарата естественных наук. Метафизика есть критика, поправка к здравому смыслу, и ничего более, -- можно прочитать в черновиках. За два года до того, как заговорили о берлинском конкурсе, он выпустил работу "Метафизические начала естествознания". Если в "Критике чистого разума", набрасывая структуру своей будущей философии природы, Кант разделил ее на рациональную физику и рациональную психологию, то теперь природу души он не считает объектом научного познания. "В любом частном учении о природе можно найти науки в собственном смысле лишь столько, сколько имеется в ней математики". Душа не экстенсивная величина, описание душевных явлений не естествознание. Последнее имеет дело только с телами. Изменение тела -- движение; последнее и является предметом метафизического учения о природе. Перед Кантом встает вопрос о том, что можно узнать о движении априорно, доопытно с помощью одних чистых понятий. В соответствии с четырьмя видами категорий Кант рассматривает движение с точки зрения его количества, качества, отношения и модальности. Так возникает идея четырех наук о движении -- "форономии", где изучается проблема перемещения в пространстве, "динамики", рассматривающей движущие силы, "механики" -- учения о взаимодействии движущихся тел и "феноменологии", применяющей к проблеме движения категории модальности (то есть возможности, действительности и необходимости). В кантовской философии естествознания современного читателя может привлечь идея относительности движения и покоя, отрицание физической реальности пустого пространства. Перейдя на позиции критической философии, Кант не забывал об увлечениях молодости, о своей "первой любви" -- естествознании. Он продолжал читать курсы физической географии и теоретической жизни. Сохранял интерес к астрономии и небесной механике: написал две статьи на эту тему ("О вулканах на Луне" и "Нечто о влиянии Луны на погоду"), а в 1791 году поручил своему ученику Гензихену сделать извлечения из "Всеобщей истории и теории неба", которые с примечаниями, составленными по его указанию, увидели свет в виде приложения к книге английского астронома В. Гершеля "О строении неба". (В конце 90-х годов вышло еще пять изданий космогонической гипотезы Канта.) Философ принимал посильное участие и в практической реализации научных открытий. С именем Канта связано сооружение в Кенигсберге первого громоотвода. История тянулась нескончаемо долго. Еще в 1774 году после того, как была отремонтирована разрушенная молнией Габербергская церковь, магистрат обратился в университет за советом, как избежать повторения беды. Вопрос передали на рассмотрение профессору физики Ройшу, с тем, чтобы он привлек компетентного специалиста -- философа. Ройш выбрал Канта и вручил ему на отзыв свои соображения. Кант их одобрил. "То немногое, на что мне хотелось бы обратить внимание, -- писал он Ройшу, -- состоит в следующем: отводное устройство должно предназначаться лишь для того, чтобы убирать с металлического покрытия башни материю стихии, а не для того, чтобы извлекать ее из грозовых облаков. Поэтому его надлежит изготовить без заострения и прикрепить к штанге и медным листам наверху". Дело о громоотводе обрастало бумагами, но вперед не двигалось. В результате молния снова ударила в башню. Отцы города снова обратились к ученым. Ройш написал новую докладную записку, от которой Кант был просто в восторге: "Это самое лучшее, что мне когда-либо в подобном роде приходилось читать как по подробному изложению, так и краткости, обоснованности и четкости". Но магистрат не мог сразу решиться на нововведение. Был привлечен консультант из Гамбурга. Он внес свои дополнения к проекту Ройша ("только затем, чтобы обращение к нему не выглядело совершенно излишним", -- комментировал Кант). На факультет поступил новый запрос магистрата относительно предложений гамбургского консультанта. Долго дебатировали проблему заземления: делать ли его в грунте или вывести в соседний водоем. Приготовления продолжались десять лет. Только в 1784 году Габербергская церковь получила наконец свой штырь на крышу. Менее успешной оказалась попытка внедрить на прусских фабриках новый тип ткацких машин. Иоганн Бэттигер создал станок более простой, чем существующие, но превышающий производительность труда в три раза. Провели испытания, результаты отправили в Берлин с просьбой наградить изобретателя, но столичные чиновники ответили, что достигнутый эффект невозможен. Кант пытался помочь изобретателю частным путем. Он обратился к знакомому берлинскому коммерсанту с письмом, в котором сулил миллионные барыши, "подъем промышленности, а с ним и благосостояние, за которым обычно следует более высокий образ мышления". И опять ответ из Берлина был отрицательным. А в Англии в это время внедрялись куда более совершенные машины! Главные интересы Канта лежали в собственно философской сфере. Когда для него выяснилась несостоятельность попытки заново построить разрушенное им здание умозрительной метафизики, он стал искать новые пути создания философской системы. Ибо в философии он ценил прежде всего систематичность я сам был великим систематиком. "Иные полагают, -- читаем в черновиках, -- что система относится только к изложению, но она принадлежит к объекту познания и мышлению... Иные полагают, что создают системы, но у них возникают лишь агрегаты. Для последних нужна лишь манера; система требует метода... Исторические знания можно приобрести без системы, до известной степени также и математические, но философские без .системы никогда. Контур целого должен предшествовать частям". Общие контуры учения сложились у него давно. Но системы пока еще не было. Конечно, обе первые "Критики" связаны определенным образом, в них развита одна и та же концепция. Но достигнутое единство между теоретическим и практическим разумом представлялось ему недостаточным. Не хватало какого-то важного опосредующего звена. Система философии возникла у Канта лишь после того, как он обнаружил между природой и свободой своеобразный "третий мир" -- мир красоты. Когда Кант создавал "Критику чистого разума", он считал, что эстетические проблемы невозможно осмыслить с общезначимых позиций. Принципы красоты носят эмпирический характер и, следовательно, не могут служить для установления всеобщих законов. Термином "эстетика" он обозначал тогда учение о чувственности, об идеальности пространства и времени. Но вот в 1787 году в письмах появляются упоминания о работе над "Критикой вкуса", а в конце года Кант сообщает Рейнгольду об открытии нового всеобщего принципа духовной деятельности, а именно "чувства удовольствия и неудовольствия". Теперь философская система Канта обретает более четкие контуры. Он видит ее состоящей из трех частей в соответствии с тремя способностями человеческой психики: познавательной, оценочной ("чувство удовольствия") и волевой ("способность желания"). В "Критике чистого разума" и "Критике практического разума" изложены первая и третья составные части философской системы -- теоретическая и практическая. Вторую, центральную Кант пока называет телеологией -- учением о целесообразности. Затем телеология уступит свое место эстетике -- учению о красоте. Задуманное произведение Кант намеревался окончить к весне 1788 года. Но работа опять затянулась. Потребовалось еще две весны и два лета, прежде чем рукопись ушла в типографию. Трактат получил название "Критика способности суждения". Термин "способность суждения" нам знаком. В "Критике чистого разума" этим термином обозначалась одна из интуитивных познавательных способностей. Если рассудок устанавливает правила, то способность суждения дает уменье пользоваться этими правилами в каждом отдельном случае; фактически это ум, смекалка. Судье, скажем, мало знать законы; если он их формально применяет, то может получиться "верно, да скверно", судить надо с умом, учитывая все обстоятельства дела. В фольклоре зафиксирован образ простофили, который действует стандартно, а поэтому постоянно попадает впросак. Кант сказал бы, что у простака не хватает определяющей способности суждения, так он называл уменье применить общее к частному. Теперь Кант размышляет над другим видом интуиции, который называет рефлективной способностью суждения. Речь идет об отыскании по данному частному некоего неформального общего, не об абстрагировании общих признаков, -- это дело рассудка. Если перед нами зеленый лист, то рассудок, сопоставляя его с другими листьями и рассматривая через призму категории всеобщности, с помощью продуктивного воображения вырабатывает понятие листа вообще. Применяя рефлективную способность суждения, мы видим в данном листе часть растения, мы размышляем над тем, для чего он служит организму, мы задаемся вопросом о его целевом назначении. Учение о целях -- телеология; поэтому Кант называет эту разновидность рефлективной способности суждения -- телеологической. Рядом он располагает эстетическую способность суждения, исходя из того, что художественное переживание доставляет такое же удовольствие, как и обнаружение целесообразности. Традиционная вольфианская телеология рассуждала о мудрости творца, целесообразно устроившего мир. Кант подходит к проблеме иначе. Целесообразность может быть без разумного целеполагания, наличие четкого взаимодействия, радующего глаз, не говорит еще о том, что кто-то умышленно создал это взаимодействие. Телеология для Канта не финализм, не подтверждение божественного миропорядка. В "Критике чистого разума" подобные вещи были отвергнуты раз и навсегда как ложные, отвлекающие от научного познания: вместо того чтобы открывать причины явлений, финалист ссылается на недоступные исследованию решения высшей мудрости. Финализм -- поле, на котором диалектика упражняется в остроумии, трудно сказать, кому здесь принадлежит приоритет. "Бог сотворил людей, дабы они были нам пищей". Такую тираду Вольтер вложил в уста мудрой блохи. А Кант предлагал на дело смотреть иначе: бытовые паразиты -- побуждение к чистоте, которая, в свою очередь, предназначена для сохранения здоровья. Такого рода телеология вызывала лишь насмешки. Телеология для Канта -- принцип рассмотрения предмета, в первую очередь живого организма, где все целесообразно, то есть каждая часть необходимым образом связана с другой. Как будто некий интеллект устроил все это, задавшись определенной целью. В 1788 году Кант обнаружил в деятельности человека сферу, где результаты также представляют собой нечто органическое. Это искусство. В журнале "Немецкий Меркурий" появилась статья Канта "О применении телеологических принципов в философии". Возникла она по полемическому поводу. Не успел Кант дать зарок не ввязываться в споры, как тут же нарушил его и ответил на критический выпад со стороны Георга Форстера, молодого, но уже прославившего себя натуралиста. Литературную известность Форстеру принесло описание кругосветного путешествия капитана Кука, в экспедиции которого ему довелось участвовать. В статье Канта о человеческих расах Форстер увидел посягательство философа на сферу естествознания. Кант утверждал: в опыте мы только тогда находим искомое, когда знаем, что нам искать. Форстер за чистый опыт, без принуждения, против того, чтобы на вещи смотреть через философские очки. В ответе Форстеру Кант уточнил свою мысль: "в чисто эмпирическом блуждании без руководящего принципа, в соответствии с которым следовало бы искать, никогда нельзя найти что-либо целесообразное". Что касается вопроса о расах, то Форстер признавал лишь две разновидности человеческого рода -- белых и негров и отделял их друг от друга генетически, то есть считал, что Африка произвела своих людей, а Евразия -- своих. Кант полагал, что существует по меньшей мере четыре расы, единые по своему происхождению. В статье против Форстера Кант сопоставлял природу с искусством. Там и здесь нужно видеть живое, органическое целое. Единый подход к живой природе и художественному творчеству на основе принципа целесообразности -- одна из основных идей "Критики способности суждения". Это было новое слово в эстетике. До Канта сопоставляли природу с искусством, но каковы были результаты подобного сопоставления? Француз Робине, увлеченный идеей живого организма как особой системы, иронизировал: произведения искусства не растут; их создают по частям, каждая часть уже готова, когда ее присоединяют к другим частям; произведения искусства но производят себе подобных; еще никогда не приходилось наблюдать, чтобы какой-нибудь дом произвел другой дом. Все это, конечно, верно, но Кант подметил и нечто другое: "При виде произведения изящного искусства надо сознавать, что это искусство, а не природа; но тем не менее целесообразность в форме этого произведения должна казаться столь свободной от всякой принудительности произвольных правил, как если бы оно было продуктом одной только природы". Открытие Канта поразило умы современников. Гете, не оценивший "Критики чистого разума", был в восторге от "Критики способности суждения". Это открытие сыграло двоякую роль в истории культуры. Прежде всего здесь была поставлена проблема художественного творчества. Робине, безусловно, был прав, утверждая, что организм появляется на свет сразу как нечто целое, а произведение искусства рождается по частям -- одна часть уже готова, другие существуют только в замысле художника. Но окончательный результат живет как организм. Тут недопустимо произвольное вмешательство. Феномен красоты гибнет от неумелой руки, нарушающей созданную художником гармонию, "целесообразность". Во времена Канта трудно было оценить другую сторону дела -- эстетически осмысленный подход к природе, которому философ придавал огромное значение. "Я утверждаю, что питать непосредственный интерес к красоте природы (а не только обладать вкусом, чтобы судить о ней) всегда есть признак доброй души". Этот интерес к красоте природы интеллектуален, нас радует не только форма предмета природы, а сам факт его существования. Причем Кант предупреждал: "Грядущие века все больше будут удаляться от природы". В те времена было еще совершенно неясно, что это значит. Лишь в наши дни взгляд Канта на окружающую среду как на гармоническое, художественное целое приобрел мировоззренческое значение. Природа -- своего рода произведение искусства. Как нельзя вторгаться в жизнь художественного организма, так нельзя нарушать гармонию природы, сложившееся в ней целесообразное равновесие. Телеология Канта -- это не теология, но и не естествознание: с ее помощью философ не отыскивает бога в природе, но и не открывает законов, ею управляющих, в центре его рассмотрения по-прежнему человек. Только человек может ставить перед собой сознательные цели, в результате возникает мир культуры. Телеология Канта перерастает в теорию культуры. Среди черновиков Канта (относящихся к середине 80-х годов) находится любопытный фрагмент, озаглавленный "Характер человеческого рода". Философ ставит вопросы и отвечает на них. "Каково природное назначение человека? Высшая культура. Какое состояние делает это возможным? Гражданское общество. Какие рычаги? Необщительность и соперничество. Труд". Кант рассматривает два типа культуры -- "культуру умения" и "культуру воспитания". Первая необходима для достижения целей, но ее недостаточно для их выбора, только вторая освобождает волю от "деспотизма вожделений", от прикованности к вещам. Культура в широком смысле слова охватывает все, что противостоит природе, что сотворено людьми, но она безразлична к судьбе человека. Она порождает антагонизмы и движется вперед их силой; неравенство -- ее механизм; одни держат в угнетении других, оставляя на долю большинства тяжелый труд и скудные удовольствия. Кант чутко фиксирует ситуацию "отчуждения"; не пользуясь этим термином, он показывает противоречивое влияние частной собственности и разделения труда на судьбу общества. Здесь и прогресс и деградация. Этот внешний, "технический" тип культуры Кант называет также цивилизацией. Ему он противопоставляет более узкую сферу, которую называет "культурой воспитания", сферу безусловной моральности. Развиваются обе сферы, но культура явно отстает от цивилизации. Кант не теряет надежды, что первая все же когда-нибудь догонит вторую. Иначе беда. Культура по своей структуре органична, человек в ней выступает не только как средство, но и как цель. Здесь проявляет себя принцип "субъективной целесообразности", индикатором которого служит "чувство удовольствия и неудовольствия". Этот кантовский термин сегодня представляется неудачным: перед глазами современного читателя маячит фрейдистский "принцип удовольствия", олицетворяющий животную жажду наслаждения. Кант имел в виду другое. Удовольствие удовольствию рознь. Кант различает патологическое и моральное удовольствие. Последнее для него равнозначно понятию культуры. Другими словами, чувство "удовольствия и неудовольствия" означает, выражаясь современным языком, ценностную эмоцию. На этом чувстве, на этой эмоции основана эстетическая способность суждения (художественная интуиция), создающая искусство в качестве среднего члена между свободой и природой. "Субъективная целесообразность" -- принцип эстетики, а не телеологии, последняя (даже в кантовском понимании) опирается на объективную целесообразность, совершенство предмета. Объективная целесообразность связана с удовольствием лишь косвенным образом. Конечно, приятно увидеть осуществление любого разумного намерения. Но одно дело чужое, "объективное" намерение (неизвестной нам силы, создавшей природу), а другое наше, "субъективное", человеческое намерение, которое лежит в основе творческой культуры. В ходе работы над "Критикой способности суждения" Кант все более сужал сферу телеологии, лишал ее самостоятельной роли, ее функции как центрального звена системы переходили к эстетике. Телеология у Канта фиксирует специфику предмета и границы его познания: объективная целесообразность налицо, но суть ее непостижима, незачем строить здесь иллюзорные гипотезы. Телеология в этом плане аналогична теоретическому разуму, который с неизбежностью наталкивается на противоречия, пытаясь проникнуть в сущность вещей самих по себе. И телеология, и теоретический разум выполняют регулятивную функцию. Конститутивную (то есть конструктивную) роль разум играет в области поведения человека, нравственности. В области познания конститутивную функцию осуществляет рассудок. В сфере "способности суждения" конститутивна эстетическая оценка, родственная телеологической и в то же время противоположная ей. Кант пришел к постановке эстетических проблем, отправляясь не от размышлений над природой искусства, а от стремления довести до полноты свою философскую систему. Полученный результат схематически выглядел следующим образом:
Способности души Познавательные способности Априорные принципы Применение их к
Познавательная способность Рассудок Закономерность Природе
Чувство удовольст-вия и неудовольствия Способность к суждению Целесообразность Искусству
Способность желания Разум Конечная цель Свободе
На схеме философская система Канта представлена в ее окончательном виде. Способности суждения отведено промежуточное место между рассудком и разумом. И сам Кант недвусмысленно говорит о критике способности суждения как средстве, "связующем обе части философии в одно целое". Так озаглавлен соответствующий раздел введения к третьей "Критике". Кант пришел к своеобразному преодолению дуализма науки и нравственности путем апелляции к художественным потенциям человека. Формула философской системы Канта -- истина, добро и красота, взятые в их единстве, замкнутые на человеке, его культурном творчестве, которое направляет художественная интуиция. Кант видит в эстетике "пропедевтику всякой философии". Это значит, что систематическое изучение философии следует начинать с теории красоты, тогда полнее раскроется добро и истина. Знакомство с третьей "Критикой" должно предшествовать чтению первых двух. * * * Обратимся теперь к самой эстетике Канта. Его предшественники -- англичан