лу. Всем надоела приютская жизнь, а в школе будет что-то новое. В это утро ребята молились кое-как. Дежурный молитву читал так быстро, что даже стал заикаться. После молитвы приютские собрались в кучу. Разговор у всех был один и тот же - о школе. Те, кто уже в прошлом году ходил в школу, рассказывали другим про занятия, про переменки и про учителя Сократа Ивановича, который всегда чихал и называл школьников "зябликами". А те ребята, которые должны были пойти в школу в первый раз, расспрашивали, дают ли приютским на руки тетрадки и удается ли им иной раз после школы хоть немного побегать по улице. - А новеньких в школу поведут? - спрашивал Сережа то у одного, то у другого из приютских. - Сам пойдешь! Школа-то рядом, только дорогу перебежать, - засмеялся Васька Новогодов. - А учитель не дерется? - спросила черненькая косая девочка с испуганным лицом. - Меня не тронет, а ты - косой заяц, тебя станет лупить! - крикнул Васька. - А может, тебя самого из школы прогонят! - Что? Что? Меня прогонят из школы? Как бы не так! - закричал Васька и щелкнул кого-то из ребят по лбу. - Юлия Константиновна, Юлия Константиновна! Васька опять дерется! - закричали ребята. Васька успел дать несколько тумаков двум маленьким девочкам и ударил по голове мальчика с завязанной щекой. На шум в комнату торопливо вошла Юлия Константиновна. - Опять?! - сказала она строго и показала пальцем на дверь, которая вела в столовую. - Ладно уж, - крякнул Васька и, засунув руки в карманы, пошел становиться на колени. Начальница, не торопясь, пошла за ним. - Юлия Константиновна! - бросился Сережа вдогонку. - А вы не знаете, меня в школу возьмут?.. - Как же, обязательно возьмут, - сказала Юлия Константиновна не оборачиваясь. Сережа от радости скатился кубарем с лестницы, выбежал на двор и чуть не сбил с ног рыжего Пашку, который тащил из кухни помойное ведро. - Пашка! Завтра в школу пойду! - Подумаешь, невидаль! - заворчал Пашка. - Несется глаза вылупя, а тут человек помои тащит. В глубине двора, возле сарая пять маленьких приютских девочек, держась за руки, топтались в хороводе и пели унылыми голосами любимую песню Юлии Константиновны: Там вдали за рекой Раздается порой: Ку-ку! ку-ку! Сережа с разгона так и врезался в хоровод. Девочки завизжали и бросились врассыпную. Сережа с минуту постоял в раздумье и повернул к воротам. А что если сейчас побежать домой и рассказать все Саньке? Дом близко, рукой подать. Можно успеть до обеда вернуться обратно. Никто ничего не заметит. Сережа распахнул калитку, выскочил за ворота - и налетел прямо на дворника Палладия. - Ты это куда же, земляк, собрался? А? - удивился Палладий, поворачивая к Сереже рыжую бороду. Сережа ничего не ответил дворнику и, поглядев на него исподлобья, молча вернулся во двор. Придется, видно, ждать до воскресенья. Раньше никак не убежишь! Ночью ребята шевелились и ворочались больше, чем всегда. Сережа просыпался раза три - он все боялся, что проспит и приютские без него уйдут в школу. Последний раз, когда он проснулся, никак нельзя было разобрать - вечер это или уже утро. За окошком было темно, и внизу на кухне не хлопали дверью. Значит, еще ночь. Сережа высунулся из-под одеяла. - Ты чего не спишь? - вдруг спросил его с соседней койки рыжий Пашка. Голос у него был хриплый, - видно, он тоже только что проснулся. - А ты чего? - спросил Сережа и, натянув на голову одеяло, оставил сбоку маленькую щелочку, в которую и стал разглядывать спальню. Скоро на соседних койках завозились и зашептались приютские. - Вставать пора! - сказал кто-то из ребят, и все разом принялись одеваться. Когда Дарья пришла будить детей, они были уже одеты. - Эку рань поднялись, беспокойные! - проворчала Дарья и вышла из спальни. Оправив кровати, ребята побежали умываться, а потом пошли завтракать. Когда они доедали гороховый кисель, в столовой появилась Юлия Константиновна. На ней было черное платье с высоким воротником и белой кружевной рюшкой вокруг шеи. На грудь Юлия Константиновна приколола маленькие золотые часики. Волосы у нее были завиты и лежали волнами. Юлия Константиновна оглядела приютских и велела стать в пары. Стуча сапогами, перешептываясь и толкаясь, ребята выстроились в узком проходе между стеной и скамейками. В столовую прихрамывая вошла Дарья, неся на вытянутой руке стопку носовых платков. Юлия Константиновна начала раздавать приютским носовые платки. Платки были большие, и на углу каждого красными нитками была вышита метка: Д.П.М.Д. - Дом призрения малолетних детей. Но это было еще не все. Как только роздали платки, Дарья принесла сумки - добротные, из сурового полотна. Они были похожи на кошели, с которыми уржумские хозяйки ходили на базар. Только у этих сумок были не две лямки, а одна длинная лямка, и их можно было надевать через плечо. На каждой сумке сбоку темнела круглая приютская печать. Потом ребят вывели на двор, и Юлия Константиновна, в черной тальме и белых кружевных перчатках, вышла на крыльцо. - Дети, за мной! - скомандовала она и, подобрав длинную юбку, медленно пошла к воротам. Пары потянулись за ней. У ворот дворник Палладий, в чистом фартуке, низко поклонился Юлии Константиновне. - Пошли? - спросил он и распахнул калитку. - Пошли! - сказала Юлия Константиновна. Приютские шли важно по улице. Им казалось, что сегодня день особенный - вроде воскресенья, хотя все отлично знали, что был вторник. Из ворот одного дома вышла женщина с тяжелой бельевой корзинкой на плече; она остановилась, опустила корзинку на землю и долго глядела вслед приютским. - Куда это их, сирот, повели? - сказала она, покачивая головой. - В школу, тетенька! - крикнула девочка из последней пары. Ребята старались итти в ногу. Кто-то даже начал считать: - Раз, два! Раз, два! Но считать и маршировать пришлось недолго - школа была на этой же улице, только наискосок. Около маленькой желтой калитки Юлия Константиновна сказала: - Дети, не толкаться! Входите по одному. А как не толкаться, когда всякому хочется поскорей попасть на школьный двор, а калитка такая узкая! Школьный двор ничем не отличался от остальных уржумских дворов. Был он мал, порос травою; в глубине двора был садик, а в садике виднелся кругленький столик и скамеечки, - видно, учитель здесь летом пил чай. На палисаднике висело детское голубое одеяло и маленькая рубашонка. У крылечка разгуливали толстые утки. - Это чьи утки? - спросил Сережа у Пашки. - Учителевы, - ответил Пашка и хотел еще что-то прибавить, но не успел. Приютских ввели в темные сени. Только что вымытый пол еще не просох, и ребята на цыпочках прошли через сени до входных дверей. Из комнат доносился топот, какая-то возня и детские голоса. Вдруг дверь приоткрылась, и ребята увидели Сократа Ивановича, маленького бледного человека в синей косоворотке. - Проходите, зяблики, в залу! - крикнул он. - Сейчас будем молитву читать. - В залу, - громким шопотом сказала Юлия Константиновна и, шумя юбкой, пошла впереди ребят. Залой называлась небольшая пустая комната с низким потолком и тремя скамейками у стен. Здесь было полутемно, потому что перед окнами росли густые кусты сирени. - Темно, как у нас в столовой, - сказал кто-то из приютских. В залу вошел приютский поп, отец Константин. Он, как всегда, пригладил рукой длинные волосы, поправил на груди крест и начал читать молитву. И молитва тоже была знакомая. Ее в приюте читали каждый день. После молитвы ребят повели в класс. Здесь Сережа впервые увидел школьные парты. Ему очень понравилось, что парта - это и столик и скамейка вместе. А еще больше понравилось, что в ящик парты можно прятать книги и сумку. Его посадили рядом с Пашкой. Сережа не успел толком разглядеть класс, как вошел учитель Сократ Иванович, и начался урок. - Ну, зяблики, кто из вас знает буквы, поднимите руку, - сказал Сократ Иванович. Сережа знал уже три буквы - те самые, которые ему когда-то показал Санька. Но поднять руку побоялся. Он оглядел через плечо класс и увидел, что всего только двое из приютских подняли руки. Да и те держали руки так близко от лица, что нельзя было понять, подпирают ли они рукой щеку или хотят отвечать учителю. Тут Сережа набрался храбрости и стал медленно вытягивать руку кверху. Сократ Иванович его заметил. - Ну, отвечай. Ты сколько букв знаешь? - Три! - Какие?.. - Пы, сы, о. - Отлично. А изобразить их на доске сможешь? Сережа замялся. - Можешь написать их на доске? - спросил еще раз учитель. - Я палкой на земле писал и углем на сарае тоже писал, - тихо ответил Сережа. - А ну, попробуй теперь мелом написать на доске. Сережа вылез из-за парты и пошел к большой черной доске. Сократ Иванович дал ему кусок мела. Доска была высокая, на подставке. Даже до середины ее Сережа никак не мог дотянуться, хоть и привстал на цыпочки. - Пиши внизу, - сказал Сократ Иванович. Сережа написал внизу с края доски две огромных буквы. - О - баранка. Сы - полбаранки, - бормотал он про себя, выводя буквы. Как пишется буква "П", он вдруг позабыл. - Ты что там шепчешь? - спросил Сократ Иванович. - Сы - полбаранки, - повторил Сережа тихо, - пишется так. - Молодец! Ну иди на место. А как твоя фамилия, "полбаранки"? - Костриков, Сергей. - Ну, иди, Костриков Сергей, на место. В этот день Сережа узнал еще три новых буквы, но не вразброд, как показывал ему Санька, а по порядку: А, Б, В. Так началось Сережино ученье. Прошла первая школьная неделя, и опять наступило воскресенье. На завтрак дали ненавистную кулагу. Сережа глотал ее с трудом - только бы поскорей доесть. После завтрака, как обычно, начали читать молитву, а после молитвы к Юлии Константиновне подошел учитель закона божия, отец Константин. Они вышли оба в коридор, и батюшка, придерживая на груди крест, принялся что-то рассказывать начальнице. Медленно ходили они взад и вперед по длинному коридору, а позади, словно тень, шагал Сережа. Ему хотелось скорей домой, а без позволения уходить не разрешалось. Перебивать Юлию Константиновну, когда она с кем-нибудь разговаривала, тоже не полагалось. Хочешь не хочешь - жди, пока она кончит. Наконец батюшка распрощался и пошел вниз. Сережа опрометью бросился к Юлии Константиновне. - Заждался, небось! Ну, иди домой, - сказала Юлия Константиновна. Сережа поглубже нахлобучил картуз и пустился бежать. Он перевел дух только возле своего дома. Калитка была раскрыта. Двор пуст. Сережа вошел в дом. В кухне на полу сидела Лиза и укачивала куклу. - Бабушка! Сережа пришел! Бабушка выглянула из-за печки. - Ты что это такой красный да потный? - удивилась она. - Уж не подрался ли с кем? - Я теперь, бабушка, в школу хожу! - выпалил Сережа. - Вот и хорошо. Грамотным человеком станешь, - сказала бабушка и перекрестилась. Сама она не умела ни читать, ни писать. - Бабушка, я пойду к Сане! - Иди, да с мальчишками не озоруй. Но Сережа, уже не слушая ее, хлопнул дверью. Саньки, как назло, не было дома, и Сереже добрых полчаса пришлось просидеть на камне у ворот. Наконец Санька появился, - оказалось, что его посылали в лавочку. Сережа чуть увидел его, сразу же выпалил все свои новости: - Уже вызывали... Сократ Иваныч каждый день нам по три новых буквы показывает. Скоро научит читать и писать и в уме складывать!.. В это время бабушка позвала их в дом. - Ну, грамотеи, - крикнула она из окошка, - идите домой - оладьи есть! Когда на улице стемнело, бабушка начала собираться провожать Сережу в приют. Надев на плечи старую шаль, она вышла на двор, посмотрела на высокую крапиву около сарая и сказала вздыхая: - Ну, я собралась. Пойдем-ка в приют. - Я сам нынче пойду, - ответил Сережа и подтянул за ушки сапоги. - Ишь ты! - сказала бабушка. - Ну сам, так сам. - Она махнула рукой и пошла обратно в дом. В этот вечер Сережа один, без провожатых, отправился в приют. x x x Все больше и больше Сережа привыкал к приютской жизни. С тех пор как он начал ходить в школу, приют уже не казался ему таким постылым, как раньше. Начальница, Юлия Константиновна, была им очень довольна. С мальчиками он непрочь был подраться, но девочек и маленьких ребят не обижал, не щелкал их по стриженым затылкам, не драл за уши, как другие приютские. В школе он учился хорошо, а в приютской мастерской, где плели корзины и шляпы, старик-мастер Пал Палыч им нахвалиться не мог. Никто из ребят не умел так искусно плести донышки для соломенных шляп и ручки для корзин, как Сережа. У всех ребят донышки получались либо вытянутые наподобие колбасы, либо острые. А такие шляпы на рынке никто не хотел покупать. Бабушка Маланья частенько рассказывала Саниной матери про Сережины успехи. - В приюте, Степановна, говорят: толк из Сережи выйдет. К ученью способности обнаружил. И характер у него настойчивый. Другой ребенок попишет, попишет и бросит, если у него что не выходит. А наш вспотеет весь, а уж своего добьется. Я упорная, а он еще упорнее. Прошлой осенью какой с ним случай вышел. Играл он во дворе, дом из песка строил. Так занялся, что ничего кругом не слышит и не видит. Вдруг дождь как хлынет. Я за Сергеем: "Иди домой!" кричу, а он и ухом не ведет. Выскочила я под дождь, схватила его за руку и в сени втащила. Только отвернулась - он опять на двор. А дождь так и хлещет, словно из ведра. Я ему из окошка кулаком грожу: иди, мол, озорник, в дом. А он сидит на корточках, весь мокрый, грязный, и кричит: "Дом дострою и приду!" Я только рукой махнула. Весь в меня характером вышел! Глава XII ПРИЮТСКИЕ И ГОРОДСКИЕ Наступила зима. Начались первые заморозки. По утрам лужи около крыльца затягивались тоненькой, прозрачной корочкой льда. Стены, забор, калитка и даже старая бочка возле сарая - все побелело от инея. - Зима, зима! - кричали ребята и бежали на двор пробовать первый лед. Хрупкий и прозрачный, он сразу же ломался под ногами, и темная вода заливала сапоги. К полудню от инея на крыше не оставалось и следа. Иней быстро таял. - А вдруг зима совсем не придет? - горевали ребята. Но зима пришла. Однажды утром в воскресенье приютские проснулись в восемь часов, поглядели в окошко - и ахнули. За окошком падал снег, и не какими-нибудь мелкими снежинками, а целыми хлопьями. Снегом засыпало весь приютский двор. Снег лежал на крышах и на деревьях. Даже небо, казалось, стало какого-то белого цвета. После завтрака приютским роздали зимнюю одежду. Мальчики и девочки получили теплые ватные пальто серого цвета. Рукава пальто были вшиты сборками и походили на фонари. Кроме пальто, ребятам выдали рукавицы и валенки. На каждом валенке чернела круглая печать уржумского приюта. Девочки повязали стриженые головы большими шерстяными платками, а мальчики надели круглые, стеганые на вате шапки. Пальто были сшиты на рост. Полы путались в ногах, а рукава были так длинны, что из них виднелись только кончики пальцев. - Поп! поп! - дразнили друг друга мальчишки. На дворе дворник Палладий разгребал сугробы большой деревянной лопатой. Сережа подбежал к нему. - Ну, помощник! Вот и зима пришла, - сказал Палладий и похлопал себя по бокам. "Помощником" дворник стал называть Сережу недавно, после того, как во дворе рассыпалась целая поленница дров и Сережа помог ему собрать дрова. - Дай мне, Палладий, лопату! Гору пойду строить, - попросил Сережа. - Возьми, только потом на место поставь! Сережа отправился за ворота на берег Уржумки. В длинном ватном пальто, маленький и широкоплечий, он шел по двору, переваливаясь с ноги на ногу и таща по снегу за собой огромную лопату. - Эй, катышок! Возьми лопату на плечо, ловчей будет! - закричал вслед Палладий. Сережа вскинул лопату, как ружье, на плечо и не спеша вышел из калитки. В это воскресенье приютские насыпали на берегу замерзшей Уржумки большую снежную гору. Работы всем было по горло. А больше всех старался Сережа. Он сгребал снег, утаптывал его валенками и придумал такую штуку: чтобы скорее насыпать гору, таскать снег на рогожке. Даже дворник Палладий пришел помогать ребятам и, когда гора была готова, вылил на нее три ведра воды. К вечеру гора подмерзла, и приютские начали кататься. Но кататься было не очень-то удобно. Санок в приюте не было, и приходилось съезжать с горы на пальтишках или подстилать рогожу. Васька Новогодов с вечера облил свою рогожу водой и оставил ее на ночь во дворе. Рогожа замерзла и стала точно лубяная. Но не успел Васька съехать с горы, как лед на его рогоже стал трескаться и осыпаться, словно стекло. Только пальто сзади подмокло, а толку никакого. Как-то вечером, когда приютские вышли на улицу поиграть в снежки, они заметили, что с высокого крутого берега Уржумки катится вниз прямо на лед какой-то темный комок. Подошли поближе, пригляделись и узнали в этом темном комке Ваську Новогодова. - Эй, ребята, давайте-ка и мы с берега кататься! - крикнул Пашка. - Здесь покруче, чем на нашей горке, будет! До самой середины реки катить можно. Он разостлал свою рогожу и только было хотел съехать с берега, как внизу из-за сугроба вынырнул запыхавшийся Васька Новогодов. - Ты еще чего выдумал, рыжий петух? С моей горы кататься собрался? Вот как дам - полетишь вверх тормашками! Пашка послушно подобрал свою рогожу и, озираясь, пошел к приютской горке. После этого случая ребята боялись даже близко подходить к "Васькиной горе". Так прошло несколько дней. Но вот как-то под вечер приютские снова забрели на "Васькин берег". Уже темнело. Снег голубел, словно кто-то облил всю землю слабым раствором синьки. На реке у берега пухлой периной лежал снег. Так и хотелось разбежаться и броситься сверху плашмя в пышные, мягкие сугробы. Ребята подошли к самому краю и заглянули вниз. Там внизу, почти на середине Уржумки, топтался Васька Новогодов, стряхивая с себя снег. Сережа постоял с минуту на горе и вдруг не спеша начал расстилать свою рогожку. - От Васьки попадет, не езди! - закричали хором приютские. Сережа, не слушая их, молча уселся на рогожу. - Ой, смотрите, поехал, поехал! - завизжала Зинка. И верно, Сережа уже катился вниз с высокого обледенелого берега, взметая за собой снежное облако. Долго глядели ребята, как мелькала среди сугробов его большая круглая шапка. А минут через десять с речки мимо приютских пробежал Васька Новогодов. Подмышкой у него торчала свернутая в трубку рогожа. На бегу он оборачивался и грозил кому-то кулаком. Дворник Палладий рассказывал потом, что, вбежав во двор, Васька перво-наперво принялся изо всех сил колотить ногами в бочку, а потом бросил рогожку на землю и заревел во все горло. А на другой день на "Васькину гору" отправились вместе с Сережей еще несколько мальчиков. - Поехали, ребята! Чего бояться? - звал их с собой Сережа. - Боязно. Тут больно берег крутой. - Нет, не страшно, - уговаривал Сережа, - только в ушах здорово свистит, и снег в лицо бьет. Глаза крепче зажмурить надо! Только и всего! Сережа съехал с берега первым, а за ним и все остальные. x x x Недели через две после этого произошло событие, о котором долго говорили приютские. В приходской школе, кроме приютских, учились также и дети уржумских купцов и зажиточных мещан. Между приютскими и городскими издавна была вражда. Стоило приютским выйти со школьного двора на улицу, как их начинали дразнить: - Приютская вошь, куда ползешь? Приютские молчали, потому что боялись связываться с городскими. Те были и покрупнее и покрепче, - как-никак дома жили, а не на приютских хлебах. И главным коноводом у городских был краснощекий Лешка, сын приказчика с Воскресенской улицы. Был он одним классом старше Сережи. Однажды во время большой перемены подставил он Сереже ногу. Сережа растянулся на полу и больно ушиб колено. А приказчиков сын, довольный своей шуткой, убежал в класс. Прозвенел звонок. Сережа прихрамывая пошел на свое место. Весь урок сидел он хмурый, глядел в угол и раздумывал: как бы это показать городским, что приютские тоже за себя постоять могут? Неужели же так и сносить от них щелчки, пинки и обидные слова? Да и за что? Ведь он не сам пошел в приют - его бабушка туда отдала. Урок окончился, учитель вышел из класса. Сережа, насупившись, продолжал сидеть на парте. - Пошли, Костриков, домой, - сказал ему Пашка. Сережа встал и начал укладывать в полотняную сумку пенал и книжки. В маленькой темной раздевалке осталось к этому времени всего только четыре пальто. Уже все ученики разошлись по домам. Сережа оделся и вышел с товарищами на двор. Он шел, все еще прихрамывая. - Больно? - А то нет! - сердито буркнул Сережа. На школьном дворе было пусто. - Ну, сегодня нас не тронут. Все домой ушли! - обрадовался Пашка. Но только он это сказал, как из ворот соседнего дома с криком вылетели городские. Впереди бежал Лешка в большой беличьей шапке, надетой набекрень. - Бей приютских! - закричал он. Пашка и еще двое приютских пустились наутек. Сережа остался один посредине улицы. Лешка подскочил к нему и сбил с него шапку. - Дай ему еще, дай! Мало! - закричали городские, подбрасывая Сережину шапку ногами. Сережа и не думал ее отнимать у них. Он стоял на месте, наклонив большую, коротко остриженную голову, и тяжело дышал. Лешка развернулся и хватил его кулаком в грудь. Сережа шагнул назад, потом вперед. Коленки у него подогнулись. - Прощения просит! - заорали городские. Но в эту самую минуту Сережа с размаху ударил Лешку головой в живот. Тот раскинул руки и упал навзничь. Сережа, не давая ему опомниться, навалился на него всем телом. Лешка дергался, пробовал вырваться, но Сережа держал его крепко. - Пусти! - завопил Лешка на всю улицу и стал пинаться ногами. - А будешь драться? - Пусти! - А будешь?.. - Пу-у-у-сти! Слышишь - пу-сти!.. Лешка вертел головой, ища глазами товарищей. Но они стояли у забора и даже не собирались итти ему на выручку. - Говори, будешь? Будешь? - спрашивал Сережа, сопя и пыхтя. - Не буду, - наконец ответил Лешка, но так тихо, чтобы приятели его не слышали. - Смотри у меня, - сказал Сергей и поднялся с земли. Он не торопясь отряхнул снег с пальто и валенок и оглянулся по сторонам. С другого конца улицы бежали приютские. Они все видели из-за угла. Лица у них сияли, как новые гривенники. Пашка поднял с земли Сережину шапку, ударил ею о колено и подал Сереже. А в это время Лешка у забора ругался со своей командой. - Чего же вы смотрели, когда он на меня накинулся? - говорил Лешка сквозь зубы и сжимал кулаки. - Один на одного всегда дерется, - оправдывались его приятели. Весь вечер в приюте только и было разговоров, что о Сереже. - А Костриков ему как даст!.. Как даст!.. - захлебываясь рассказывал Пашка. - Теперь мы городским покажем! - засмеялся один из приютских. Первый раз за все время городским не удалось поколотить приютского. Глава XIII У.Г.У. Сереже исполнилось одиннадцать лет, когда он окончил приходскую школу. Тех, кто учился хорошо в школе, отдавали учиться дальше, в Уржумское городское училище, которое ребята называли по первым буквам: УГУ. Но попасть в УГУ было дело трудное. Это не то, что из класса в класс перейти - здесь отбирают самых лучших учеников. - Кострикову что? Его сразу же примут в УГУ! - завидовали одноклассники Сереже. - Еще бы не приняли, когда у него все пятерки да четверки. И верно, Сережа был первый, кого назвал Сократ Иванович, когда объявлял о переводе школьников в УГУ. Училище помещалось на Полстоваловской улице, в белом двухэтажном доме с парадным крыльцом под железным зеленым навесом. Рядом с деревянными сутулыми домиками дом казался нарядным и большим. Через парадную дверь ходили только учителя, а ученики, чтобы не запачкать сапогами каменной лестницы, бегали с черного хода, мимо кухни директора. Здесь всегда пахло вкусными жирными щами и жареным мясом. А в дни стирки густой белый пар клубился и плавал по кухне, словно туман над болотом. Во дворе школы был разбит маленький садик, где росли две сутулые елки да несколько тополей, обглоданных козами. В глубине двора возвышались столбы с перекладиной, похожие на виселицу, и "гиганты" - гигантские шаги, на которых запрещалось бегать, такие они были гнилые и старые. Ученики Уржумского городского училища задирали носы перед ребятами из приходского. Их училище помещалось в большом каменном доме. Учились в нем одни только мальчики, не то что в приходском, где и девчонки и мальчишки сидели вместе. А главное - ученики Уржумского городского училища носили форму: серые брюки и курточки такого же серого, мышиного цвета, подпоясанные кожаным ремнем с медной пряжкой, на которой стояли три буквы: У.Г.У. Пряжку ученики начищали мелом до ослепительного блеска и любили ходить нараспашку, чтобы лишний раз щегольнуть перед приходскими своей формой. Правда, у многих из них форменные курточки и штаны были сшиты из такого грубого сукна, что ворсинки торчали из него, точно щетина. Но все-таки это была форма. Санька Самарцев щеголял в ней уже целых два года. А теперь и Сережин черед пришел. Будут они ходить по улице одинаковые, и никто не догадается, кто из них приютский, а кто нет. Хоть они и в разных классах, но все же можно встречаться на переменках, а после уроков возвращаться вместе из школы. Да еще домой можно будет иной раз забежать, благо бабушкин дом здесь же на Полстоваловской. Но все вышло по-иному. Как-то в воскресенье Саня встретил Сережу, чем-то озабоченный. - А у меня новость, - заявил он с важностью, - в УГУ я больше учиться не буду, а осенью поеду в Вятку, в реальное училище. И он сказал Сереже, что ему больше не придется гулять с ним по воскресеньям, потому что он должен все лето заниматься, чтобы подготовиться в реальное. Если он выдержит экзамен, то будет называться "реалист" и станет носить форму не хуже, чем у студентов. - А в реальном трудно учиться? - спросил Сережа. - Еще бы не трудно! Одна геометрия чего стоит... - А если уроки хорошо учить? - Не знаю, - помотал головой Саня и, оглядевшись по сторонам, добавил таинственным шопотом: - Завтра я к крамольникам пойду. - Зачем? - Они меня будут в реальное готовить. Они ведь ученые - студенты. За меня хлопотала библиотекарша - она их знакомая, а мать ей белье стирает. - А меня возьмешь к ним? - спросил Сережа. - Как-нибудь возьму, - пообещал Саня. - Ты когда к ним пойдешь, так погляди хорошенько, как у них там все, - попросил Сережа. - Ладно, - согласился Санька и стал считать по пальцам все предметы, по которым ему придется готовиться. Санька загнул пять пальцев на одной руке и два на другой. - Закон, русский, арифметика, естествоведение, география и рисование, да еще устный русский и письменный русский... Пропадешь! - А сколько в УГУ уроков? - спросил Сережа. - Тоже хватит, - сказал Санька и начал рассказывать про УГУ такие страсти, что Сережа не знал, верить или нет. По словам Сани, директор, Алексей Михайлович Костров, был злой, как лютый зверь: чуть что - он щипал ребят, бил их линейкой и таскал за волосы. - А тебя драл? - спросил Сережа. - Драл. Один раз за волосы, два раза линейкой. - А если уроки хорошо готовить? - Ну, тогда не так дерется, а все-таки попадает. В следующее воскресенье Саня встретил Сергея на углу Буйской и Воскресенской. - У крамольников был, - сказал Саня шопотом и так подмигнул глазом, что у Сережи захватило дух. Мальчики побежали во двор и уселись на бревне под навесом сарая. Саня наклонился к Сереже и зашептал ему что-то на ухо. - Ничего не слышу, говори громче, - рассердился Сережа. Саня огляделся по сторонам и начал вполголоса рассказывать о крамольниках. Сережа узнал, что самого главного крамольника зовут Дмитрий Спиридонович Мавромати; он-то и занимается с Саней. Заниматься с крамольником не очень страшно. Дмитрий Спиридонович не дерется и не кричит, как директор Костров, только если неверно ответишь ему, он начинает постукивать по столу карандашиком. Сидит и стучит себе: тук, тук, тук. До тех пор стучать не перестанет, пока не поправишься или вовсе не замолчишь. А когда диктант пишешь, он не стоит над душой сзади, а ходит по комнате. И задачки все Дмитрий Спиридонович из головы выдумывает. В задачнике задачки скучные: то про воду - сколько ведер воды из одного водоема в другой перелили, то про пешеходов - сколько верст они из одного города в другой прошли, а вот у крамольника задачки особенные. Первую задачу он выдумал про рыбу - сколько рыбы поймали рыбаки неводом и сколько денег за нее выручили? Всех рыб учитель по именам называл. Сколько плотвы, сколько щук, сколько окуней, сколько налимов. Вторая задача была еще лучше - про табун лошадей. Надо было сосчитать, сколько гнедых, пегих, вороных, серых, караковых, чалых, белых. Здорово интересно! С виду Дмитрий Спиридонович на всех других крамольников похож: длинные волосы и очки носит, только очки безо всякого ободка, одни стеклышки на шнурочке. - У нашей Юлии Константиновны очки тоже на черной веревочке, только в ободке, - сказал Сергей, а потом попросил Саню рассказать, что делают крамольники у себя дома. - Книжки читают, а один крамольник себе рубашку зашивал, - ответил Саня и стал торопливо рассказывать, как после занятий новый учитель позвал его пить чай. Чай они пили с белыми баранками. Кроме Дмитрия Спиридоновича, было там еще три крамольника: один высокий, с кудрявыми волосами, второй бородатый, - кажется, сердитый, а третий с завязанной шеей. Разливала чай женщина, тоже крамольница. Ее все называли "панна Мария". На ней была мужская косоворотка с белыми пуговицами, подпоясанная ремнем, а волосы были подстрижены и причесаны назад, как у Дмитрия Спиридоновича. - А еще чего видел? - спросил Сергей. - Все! - отрезал Санька и замолчал. Ему нечего было больше рассказывать. По правде сказать, он был не слишком доволен крамольниками, он ожидал, что увидит что-нибудь особенное - не такое, как у всех уржумцев, а у них было все самое обыкновенное: и старый самовар с погнутой конфоркой, и чайные чашки с голубыми цветочками, и стеклянная пузатая сахарница. И сидят крамольники на обыкновенных табуретках и спят на узких железных кроватях под стегаными ватными одеялами. А на окошках у них растут в горшках фикусы и дерево столетник, как у бабушки Маланьи. - Врут про них, - сказал, помолчав, Саня. - Кто? - Да все уржумские. Говорят, что крамольники антихристы, ничего не боятся и что у них дома бомбы и пистолеты, чтобы царя убивать, а я ничего такого не видал. - А зачем врут? - Затем, чтобы народ стращать, - сказал Санька. Потом подумал и прибавил: - А кто их знает, - может, и правду говорят? Может, они, крамольники, хитрые и нарочно все припрятали, когда я пришел. Кто их знает! Глава XIV УЧИТЕЛЯ И УЧЕНИКИ Осенью 1897 года Саню повезли в Вятку, в реальное училище, а Сережа начал учиться в УГУ. В первый же день, придя в школу на молебен, Сережа увидел страшного и сердитого директора Кострова, о котором ему рассказывал Саня. Молебен должен был начаться в девять часов в зале, во втором этаже. Зал был совершенно пуст. Только вдоль стен стояли стулья, а против двери красовался большой, во весь рост, портрет царя в золоченой раме. Справа и слева от царя висели картины безо всяких рам. На одной были нарисованы перистые яркозеленые деревья, а среди них распластался на земле тигр; на ветках деревьев сидели оранжевые обезьяны; из круглого синего озера высовывал зубастую пасть крокодил. Картина называлась "тропический лес". Остальные картины были попроще: морское дно с крабами, медузами и звездами, северное сияние, сталактитовая пещера. В ожидании молебна новички гурьбой ходили по коридору и заглядывали в зал и в классы. Нашлись даже такие смельчаки, которые подошли к дверям учительской и заглянули в замочную скважину. Разглядеть им, правда, ничего не удалось, так как скважину заслоняло что-то лиловое. Но зато они услышали, как в учительской разговаривают двое. Один как будто лаял хриплым отрывистым голосом, другой покашливал и рокотал баском. Сережа стоял вместе с другими в коридоре и смотрел, как двое новичков боролись около лестницы. Вдруг тяжелая дверь учительской распахнулась настежь. Из комнаты, сгорбив спину, вышел быстрыми шагами высокий худой человек. Руки у него были заложены назад. Бледное, будто заспанное лицо с припухшими веками казалось сердитым. Густые его брови шевелились, точно две черных гусеницы. - Директор, директор, - зашептали в коридоре. - Вы где находитесь, а? - закричал директор и так посмотрел на мальчиков, что те попятились назад, а один из них споткнулся на ступеньке и чуть не полетел кубарем с лестницы. - Немедленно в зал, на молебен! - лающим голосом скомандовал Костров. Новички шарахнулись. Незнакомый учитель выстроил новичков парами и повел их в зал. Седой длинноносый старик-священник в лиловой рясе начал служить молебен. Служил он долго, неторопливо, слова произносил невнятно, - Сережа слушал его, а сам не спускал глаз с оранжевого, белолапого тигра в тропическом лесу. x x x Прошел месяц. Все новички теперь уже хорошо знали причуды каждого учителя, а сколько было учителей, столько было и причуд. Инспектор Верещагин, Гавриил Николаевич, больше всего заботился о том, чтобы ученики хорошо читали по-славянски. Он всегда ставил ученикам в пример дьякона из кладбищенской церкви, который ревел таким голосом, что пламя на церковных свечах дрожало, точно от ветра. Если ученик читал неуверенно, запинался или тянул слова, Верещагин вырывал у него книгу из рук и, склонив голову набок, передразнивал. - Бэ-э-э, бэ-э-э, - блеял он по-козлиному и тряс головой. - Ну что, хорошо? - спрашивал инспектор и сейчас же добавлял: - Вот так же и ты, дурак, яко овен, священное писание читаешь. Старик-священник был большой любитель рыбной ловли. Его часто видели на улицах Уржума в подоткнутом подряснике, с ведром и удочкой в руках. Он часто брал с собой учеников и очень завидовал, если улов у них был больше, чем у него. - Ну, - говорил какой-нибудь неудачливый счастливец. - Сколько я вчера окуней наловил!.. Теперь батя наверняка двойку влепит, а то и кол. Больше всех ребята любили учителя арифметики и русского языка, Никифора Савельевича Морозова. Толстый, розовый, он начисто брил голову, щеки и подбородок и оставлял только маленькие усики, словно приклеенные к верхней губе. Серые навыкате глаза его были всегда прищурены. Зимой и летом Морозов носил белую полотняную рубаху, вышитую по подолу, по вороту и по краям рукавов васильками и ромашками. Кто-то из жителей Уржума за вышитую рубашку прозвал его "малороссом", а за бритое лицо - "артистом". Второе прозвище Никифору Савельевичу и в самом деле подходило, потому что в любительских спектаклях никто лучше его не играл комических ролей. Он даже иногда и женские роли играл. Какую-нибудь сваху, монахиню, а то и купчиху. Во время урока Никифор Савельевич расхаживал по классу, размахивал руками, прищелкивал пальцами и приподнимался на цыпочки. А голос-то, голос какой у него был! Весной через открытое окно на всю Полстоваловскую улицу было слышно, как объясняет он арифметические правила у себя в классе. В те удачные дни, когда ребята отвечали Никифору Савельевичу уроки без запинки, а в письменной работе делали мало ошибок, Никифор Савельевич ровно за пятнадцать минут до звонка таинственно подмигивал одним глазом и закрывал журнал - это означало, что урок окончен и что сейчас Никифор Савельевич вытащит из папки книжку в кожаном переплете с золотыми буквами на обложке и скажет: - Ну, сегодня я вам, друзья, почитаю сочинения Николая Васильевича Гоголя. Тогда в классе проносился радостный приглушенный вздох, шарканье подошв и шопот. Ученики усаживались половчее и поудобнее. А через минуту шум и шарканье стихали, и в классе наступала мертвая тишина. Никифор Савельевич, держа близко перед собой раскрытую книгу, начинал читать, а читал он замечательно. Особенно жадно слушали ребята повесть Гоголя "Вий". Они замирали, когда Никифор Савельевич читал страшное место о том, как гроб с ведьмой летал по церкви вокруг бурсака. Проходило пятнадцать минут, в коридоре трещал звонок на переменку, потом второй звонок к началу урока, а ребята не двигались с мест. А ведь с каким нетерпением ждали они звонка на других уроках! Учение в УГУ давалось Сереже легко. Скоро он сделался первым учеником и любимцем Морозова. Бывало подойдет к нему Никифор Савельевич на уроке арифметики, заглянет в тетрадку через плечо и скажет: - Покажи-ка, покажи. Это ты интересный способ придумал! И усядется рядом с Сережей на парту. Ему приходилось садиться на самый кончик скамейки - толстый был очень и дальше пролезть не мог. Сережа был одним из самых младших в классе. Рядом с ним сидели на партах рослые парни, чуть пониже директора Кострова. Парней этих звали Чемеков и Филиппов. Чемеков был сын церковного старосты и сидел второй год в первом классе, а было ему четырнадцать лет. Никифор Савельевич частенько говорил про Чемекова, что он ленивее осла и сонливее зимней мухи, а сам Чемеков хвастался, что его дома отец дерет каждую субботу за плохие отметки, а ему хоть бы что! - Ну и пускай дерет, - от ученья у меня голова болит, - говорил он, позевывая. Друг и приятель Чемекова, Филиппов тоже сидел второй год в первом классе. Большего щеголя во всем УГУ не было. Он носил ботинки с необычайно длинными утиными носками и только и делал, что чистил их то ладонью, то носовым платком, то промокашкой. Свои жидкие белесые волосы он мазал какой-то душистой помадой, которая пахла на весь класс. Оба приятеля - щеголь и лентяй - так плохо учились, что раз во время классной диктовки в их письменных работах Никифор Савельевич насчитал ровно по тридцати восьми ошибок в каждой. Дело в том, что приятели сидели на одной парте и всегда списывали друг у друга. - Чем башку помадой мазать, лучше мозги бы, Филиппов, прочистил, - громогласно отчитывал его Морозов. - Борода ведь вырастет, когда городское окончишь! Глава XV САНЯ - РЕАЛИСТ Саня приехал из Вятки на каникулы в жаркий июньский день. В длинном ватном пальто, в черной фуражке с желтым кантом и золоченым гербом реального училища, он важно и не спеша шел по Воскресенской улице. Ему было очень жарко, пот катил с него градом, но он и не собирался снять с себя ватное пальто. Ему очень хотелось, чтобы все видели его новую форму, в которой он казался еще выше и еще тоньше, чем обычно. Но, как назло, смотреть на него было некому.