о провели по Сибири, ехать поездом из Москвы в Красноярск десять суток. Потом пароходом суток пять вверх по реке Енисею. Потом лошадьми. Тогда уж и Шушенское. В этот день 7 мая 1898 года Владимир Ильич нарушил обыкновение, не сел писать книгу "Развитие капитализма в России". Книгу о том, что в русских деревнях и городах все больше силы набирают капиталисты и кулаки и все беднее и тяжелее жить под властью капитала народу. После обеда постучал в окошко крестьянин, бедняк Сосипатыч, щуплый, проворный, в треухе и худеньком зипунишке, с ружьем через плечо: - Слышь, Владимир Ильич, идем, однако, уток стрелять. Сосипатыч опасался, не стал бы Владимир Ильич отказываться, а он тотчас согласился. Владимир Ильич был неспокоен. Пора Надежде Константиновне приехать из Питера, а она все не едет. Надежда Константиновна за революционную работу позднее товарищей тоже отсидела в петербургской тюрьме. После тюрьмы присудили ссылку. Выхлопотала, чтобы в Шушенское, к Владимиру Ильичу. Теперь вот добиралась, да что-то долго уж очень. Может, в Красноярске ждет парохода?.. Чтобы заглушить неспокойные мысли, Владимир Ильич снял с гвоздя берданку - и вон из избы. - Сапоги подходящи, однако, - одобрил Сосипатыч. Сапоги у Владимира Ильича и верно подходили для лазанья по топям за утками. Болотные сапоги, выше колен. Старенькая берданка заряжена утиной дробью. Они отправлялись верст за десять, на Перово озеро. Уток там водилась такая масса, что берега были усыпаны утиным пером. Оттого и называлось озеро Перовым. А денек удался чудесный. Солнце грело нежарко, и каждый листик и травка насквозь светились под веселым лучом. Как умытые, свежо зеленели луга. Синие и лиловые ирисы пышно раскрылись в траве. И вдали, по всему горизонту, на голубом небе, высилось громадное, слепящее, яркое. Это были одетые снегом Саяны. Версты три отшагали, и Владимир Ильич почувствовал бодрость и свежесть во всем теле. Хоть двадцать, хоть сорок верст готов так идти. Да слушать истории Сосипатыча. Сосипатыч знал, чего Владимиру Ильичу надо. Рассказывай ему о деревне, о своей жизни бедняцкой. Описывай ему всю деревню подряд. В том дворе такой-то хозяин. В этом такой-то. Сколько едоков? Скотины? Земли? В том дворе, в третьем и в пятом, по всему селу Шушенскому. Да не приври ни полслова... - Стой. Вон и озеро. Гляди не промажь, Владимир Ильич. Первый-то выстрел не промажь, постарайся, примета такая, - захлопотал Сосипатыч, когда подошли к месту охоты. - Ты уж первым-то выстрелом не подпорти, Владимир Ильич! Владимир Ильич стал с ружьем. Удивительная радость стоять с ружьем и внимать жизни леса! Птичьему свисту и трелям. Озорному кукованию кукушки. Шелесту ветра в ветвях. В густых камышах Перова озера что-то зашевелилось, шумнуло: большая сизо-темная кряква поднялась и тяжело пролетела в десяти шагах от Владимира Ильича. Он выстрелил. Мимо! Засмотрелся, опоздал спустить курок. - Эхма, Владимир Ильич, воронишь, однако! - рассердился Сосипатыч. Впрочем, несмотря на примету, дальше охота пошла удачно. Настреляли уток. Развели костерик. Вскипятили в закопченном чайнике чай. Сосипатыч в счастливом расположении духа принялся подзадоривать Владимира Ильича остаться на ночь. К ночи утки поднимутся из камышей на жировку, что тут будет! Тучи неоглядные! Сильно задорил, но Владимира Ильича какое-то предчувствие звало домой. Стемнело. Пригнали стадо в село. Во дворах доили коров, слышалось дзеньканье молока о подойник. Да журавли колодцев скрипели, поднимая воду. Где-то блеяла заблудившаяся овца. - Гляди, Владимир Ильич, свет у тебя, - заметил Сосипатыч. Владимир Ильич и сам видел. В его двух оконцах в избе, крайней по проулку, горел свет. Зеленый. Горячее, радостное поднялось в груди Владимира Ильича. На крыльце, в темном платье, тоненькая и легкая, держась за перила, стояла Надежда Константиновна. Владимир Ильич взбежал на крыльцо. - Здравствуй, Надя! - Володя, - отозвалась она. - Идите-ка, идите показывайтесь, какой вы здесь стали? - весело звала из комнаты Надина мать, Елизавета Васильевна. - Невеста приехала, а он, гуляка, на охоту закатился до ночи! В комнате горела лампа под зеленым абажуром. - Тебе для работы. От зеленого света спокойней глазам, - сказала Надежда Константиновна. Она везла эту лампу из Москвы десять суток в поезде. Потом на пароходе. Потом на тряской телеге. Крепко держала в руках. Боялась, не довезет зеленую лампу до Шушенского! Вот, довезла. УВАЖЬ, ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ Надежда Константиновна приехала в Шушенское невестой Владимира Ильича. Назначили венчание, а для венчания нужны были кольца. Где их добыть? В Шушенском кроме Владимира Ильича жили ссыльные: поляк Ян Проминский с семьей и финн Оскар Энгберг. До ссылки Оскар работал на Путиловском заводе в Петербурге. Да еще знал ювелирное дело. Когда Надежда Константиновна собралась в ссылку, Владимир Ильич написал в письме: привези, пожалуйста, Оскару инструменты, а то заскучал без работы парень. И на жизнь зарабатывать надо. Надежда Константиновна привезла Оскару целую корзину инструментов. Оскар Энгберг и выковал Владимиру Ильичу с Надеждой Константиновной из медных пятаков кольца. Надежда Константиновна всю жизнь их берегла. Зажили по-семейному. Переехали на квартиру в новый дом на самом берегу реки Шуши. Дом отличался ото всех. С высокими окнами. И особенно выделялся двумя деревянными колоннами на парадном крыльце. Откуда он такой, необычный, взялся? Вот откуда. Власти издавна ссылали в Шушенское, дальнее сибирское село, политических. В сороковых годах здесь в ссылке жили два декабриста. Один декабрист знал архитектурное дело. Он и сочинил проект дома с колоннами, в котором теперь поселились Ульяновы и Елизавета Васильевна. Соорудили Владимиру Ильичу рабочий уголок в новой квартире. Поставили полку с книгами. И конторку. Конторка была высокая, с покатой, как у парты, крышкой и перильцами. Лампа на конторке с зеленым абажуром. Зимними вечерами рано гаснут в Шушенском окна, а зеленый огонек Владимира Ильича все горит... Он любил писать стоя. Книгу "Развитие капитализма в России", очень большую книгу, почти всю написал, стоя у конторки. Много работал Владимир Ильич! И книга, и статьи, и переводы с английского! Переводы с английского они делали вместе с Надеждой Константиновной для заработка и отсылали в Петербург в редакцию. Надежда Константиновна была усердной помощницей Владимира Ильича. Было у нее и свое дело - писала брошюру о женщине-работнице. Ведь она хорошо знала рабочую жизнь. Им нравилось вместе трудиться: он за конторкой, она за столом. И отдыхали неразлучно. В лесу и на Шуше или далеко уйдут к Енисею. Хоть и трудно в ссылке, а хорошо было им, молодым и влюбленным. Полдень. Елизавета Васильевна стукнула в дверь: пришел посетитель. Очень занят Владимир Ильич, не хочется отрываться от рукописи, так уж не хочется! Но если пришел за советом бедный крестьянин - все дела в сторону! Елизавета Васильевна впустила крестьянина. Он был весь выцветший, со впалыми щеками, в морщинах, хотя и не очень глубокий старик. Поискал икону в углу, не нашел, покрестился на окно. - Садитесь, пожалуйста, - пригласил Владимир Ильич. Крестьянин сел, поставил у ног кринку, завязанную в кумачовый платок. - С бедой я, уважь, Владимир Ильич, дай совет. - Говорите, говорите, пожалуйста, - живо отозвался Владимир Ильич и приготовился слушать, заложив пальцы за проймы жилета. Крестьянин был дальний, долго рассказывал, кто таков да откуда, пока, наконец, добрался до беды. Вот какая случилась у него беда. От нужды послал старшую дочь в работницы к богатому мужику на год за двадцать целковых. Отработала девка одиннадцать месяцев, а тут заболела мать, да шибко, с печки от хворобы не слазит. А изба малых детишек полна. Пришлось старшей дочери домой ворочаться, за хворой матерью и ребятишками ходить. А хозяин за работу платить отказался, говорит, договор нарушен, месяц до года не дожила, не стану платить! - Неужто задаром почти полный год девка работала? - сокрушался мужик. - Так и оставить? - Нет, так оставить нельзя! - решительно воскликнул Владимир Ильич. Зашагал по комнате, быстро, гневно. Мужик следил за ним слезящимися глазами. Вздыхал. И Надежда Константиновна, кутая плечи в платок, ждала, что решит Владимир Ильич. - Вот что, напишем в волостное правление, потребуем закона, а кулака судом припугнем, - сказал Владимир Ильич. Остановился у конторки, минуту подумал, а через полчаса бумага готова. Убедительная получилась бумага. Подробно объяснил Владимир Ильич мужику, куда отнести бумагу, что говорить, с кем говорить. - Правда за вами, - втолковывал Владимир Ильич. - Не сдавайтесь. Откажут по первому прошению, еще приходите. Дальше будем писать. Правда за вами. Мужик теребил и мял шапку в руках, качал головой, благодарил. Поднял с пола кринку в кумачовом платке и Надежде Константиновне: - Прими маслица в благодарность, хозяюшка. - Что вы! Что вы! - воскликнула Надежда Константиновна. - Да разве можно! Да что вы надумали-то? - Нет уж, масла не надо, - решительно отказался Владимир Ильич. Никак было мужику невдомек, почему они отказываются от благодарности, чудные люди! Ведь бумагу-то писал Владимир Ильич? За спасибо, выходит? Ушел. Унес в сердце добрую память о политическом ссыльном Ульянове. Во многих крестьянских сердцах за свою жизнь в Шушенском оставил Владимир Ильич по себе добрую память. ЧТО БЫЛО В МАЕ В прошлом году Владимир Ильич встретил Первое мая без семьи. Настал новый май, теперь Надежда Константиновна с ним. Надумали шушенские ссыльные по-революционному отпраздновать Первое мая. Утром позавтракали, принарядились - в дверь Проминский. Тоже нарядный, в галстуке. - С Первым маем вас! Владимир Ильич завел охотничью собаку, совсем еще молоденькую и резвую, назвал Женькой. Женька с веселым лаем кинулась навстречу Проминскому, думает, пришел звать на охоту. Все собрались. И отправились к Энгбергу. И Женьку с собой взяли. Весна в этом году была поздняя. По реке Шуше шел лед. Льдины толкались, спешили и уходили в Енисей. Над рекой слышалось шуршание льда. Хоть и прохладный был день, а праздничный, яркий. И настроение у всех было праздничное. Пришли к Энгбергу, уселись на лавке, запели: День настал веселый мая, Прочь с дороги, горя тень! Песнь раздайся удалая! Забастуем в этот день! Полицейские до пота Правят подлую работу, Нас хотят изловить, За решетку посадить. Мы плюем на это дело, Май отпразднуем мы смело, Вместе разом, Гоп-га! Гоп-га! Спели одну песню, принялись за другую. Весь этот день полон был пения. Попраздновали у Энгберга, пошли на луг. Там, вдали от села, под синим шатром неба, загремела "Варшавянка": Вихри враждебные веют над нами, Темные силы нас грозно гнетут, В бой роковой мы вступили с врагами, Нас еще судьбы безвестные ждут. Революционную гордую песню "Варшавянка" привез из Польши Проминский. Когда его гнали в сибирскую ссылку, попал в московской пересыльной тюрьме в одну камеру с русскими марксистами, членами "Союза борьбы". Там был Глеб Кржижановский. А Глеб Кржижановский был не только инженер и марксист. Он еще и стихи сочинял. Проминский в тюрьме тихонько пел "Варшавянку" по-польски. Глеб Кржижановский переводил на русский. На бой кровавый, Святой и правый, Марш, марш вперед, Рабочий народ! Неслись зажигающие слова над шушенским лугом в этот день Первого мая. Счастливый был день! Вечером Владимир Ильич и Надежда Константиновна долго не могли заснуть. Говорили, мечтали о будущем. Придет ли время, когда в свободной России рабочие и весь народ свободно будут праздновать Первое мая с красными флагами? А назавтра... Пыль по дороге столбом. Топот копыт. В Шушенское прискакали жандармы. Тарантас подкатил под окошко Владимира Ильича. Тпрру-у! Лошади стали. Спрыгнули с тарантаса двое жандармов при шашках. С заднего сиденья сошел жандармский офицер, коротенький, плотный, перехваченный поясом, с револьверной кобурой. - Обыск! - бросил офицер. И прямо в рабочую комнату Владимира Ильича, к книжному шкафу. А там на нижней полке запрещенная литература, нелегальная переписка, химические средства для шифрованных писем. Найдут жандармы - годы ссылки набавятся. Много, может быть, лет. - Пожалуйста! - сказал Владимир Ильич, подставляя стул к книжному шкафу. Поразилась Надежда Константиновна его выдержке. - Пожалуйста. Отсюда начнете? Владимир Ильич, спрашивая, кивнул на верхнюю полку. Коротенький офицер, поддержанный жандармами под локти, пыхтя забрался на стул. Начал обыск сверху. А книг масса. Сотни книг! И научные тут были книги. И Пушкин был. И Тургенев. Офицер полистал полчаса, час. Уморился. Велел жандармам продолжать обыск. Сам сел. Глаза скучные. Попробуй перелистай сотни страниц. Жандармскому офицеру и смотреть-то на эту уймищу книг было скучно. Медленно ползло время. Владимир Ильич изредка давал объяснения, какие, где расположены книги. Спокойно, уверенным тоном. И вот добрались до нижней полки. И вот судьба ссыльных Ульяновых висит на волоске. Надежда Константиновна выступила вперед и улыбнулась: - А здесь моя педагогическая литература о школах. Я ведь учительница. - Довольно! - махнул рукой жандарм. Он хотел есть. Рюмочку водки выпить хотел. Умаялся он. "Ну их, этих ссыльных! Учены уж больно". И обыск закончился. Как раз перед нижней полкой закончился. А там нелегальная литература, химические средства... Жандармы уехали. Елизавета Васильевна вошла. Все время обыска она просидела в соседней комнате, нервно куря папироски, одну за другой. - Пронесло? - спросила Елизавета Васильевна. - Пронесло! - засмеялся Владимир Ильич и добавил сибирское словечко: - Однако... У ПОСТЕЛИ ВАНЕЕВА Два раза в неделю почтарь приносил почту. Иногда чуть не полмешка притащит писем и книг. Шмякнет об пол: - Читайте! Писали родные, писали товарищи. На пятьдесят и сто верст в округе жили ссыльные члены "Союза борьбы". Жили и дальше, совсем далеко, в самых гиблых ледовых местах. Один раз Владимир Ильич получил из дома пакет - от Анны Ильиничны. Секретный, это он распознал по условной крохотной метке. Значит, в пакете есть что-то важное. Так и было. Проявил тайнопись: перед ним сочинение. Сестра писала в письме: вот, мол, познакомься, какие в Питере пошли взгляды вместо марксизма. Владимир Ильич стал читать. Сдвинул брови, нахмурился. Не понравилось ему сочинение, какое прислала Анна Ильинична. Сестра назвала его нерусским названием: "Кредо". На русский перевести - значит: верование, взгляды. Анна Ильинична писала в письме, что собралась группа людей и стала высказываться против марксизма. Небольшая группка, а бойкая. Что же она проповедует? Вот что. Рабочим неинтересна политика. Рабочим не нужна революция. Рабочие хотят одного: чтобы повыше был заработок. А для этого надо мирно жить с хозяевами и фабрикантами. Такие взгляды назывались "экономизмом". Владимир Ильич и его товарищи-революционеры были марксистами. А то появились "экономисты". - Что делать? - вслух раздумывал Владимир Ильич, шагая по комнате. - Ведь они уводят рабочих от революционных задач! Надежда Константиновна знала привычку Владимира Ильича иногда думать вслух. Не надо мешать. Сейчас он найдет решение. И верно. Пошагал-пошагал, подумал и нашел: - Созовем товарищей. Обсудим "Кредо". Напишем "Протест". Подпишемся под "Протестом" и разошлем тайно по заводам и фабрикам. Тут же они с Надеждой Константиновной принялись писать письма всем ссыльным друзьям, чтобы придумали причину, отпросились бы у властей и приезжали на сбор. А где назначить сбор? Самое подходящее - в Шушенском. Но Владимир Ильич выбрал село Ермаковское, шестьдесят верст за Шушенским. Там жил в ссылке друг и помощник Владимира Ильича по "Союзу борьбы" Анатолий Ванеев. В тюрьме он тяжело заболел. Вцепилась чахотка и грызла. Грызла все злее. С постели подняться не мог. Вот почему Владимир Ильич назначил сбор в селе Ермаковском. Политические ссыльные собрались из разных мест. Ванеев лежал на белых подушках. Сам белее подушки, исхудалый, с лихорадочным блеском в огромных глазах. И счастливый. Как он был рад! Он участвовал в общем деле. Хочется жить! Работать! Приносить людям пользу. Обсудили "Кредо". Подписали "Протест". Полетит в рабочие кружки по всем городам революционный призыв из далекой Сибири: "Товарищи, не слушайте "экономистов". У нас один путь - революция!" После обсуждения Владимир Ильич не ушел, сел у постели Ванеева. Ванеев устал. Холодный пот крупными каплями выступил на лбу. Глаза провалились, как в ямы. - Не уходи, - слабо выговорили бледные губы. Владимир Ильич не уходил. Бедный Ванеев, замученный царской тюрьмой и неволей! Владимир Ильич поправил на нем одеяло, погладил плечо. И говорил, делился планами. Скоро ссылке конец. Владимир Ильич рассказывал, что будет после ссылки. Создадим рабочую марксистскую партию. Будем выпускать газету, нашу, пролетарскую газету. Будем бороться с царизмом. Ванеев слушал жадно, восторженно. Августовский вечер за окном потемнел. Издалека долетали щемящие грустные звуки гармоники. А Ванеев шептал пересохшими от жара губами: - Спасибо, Владимир. Ты вдохнул в меня жизнь. Я верю... Это был последний счастливый вечер Ванеева. Не прошло и трех недель, Владимир Ильич и Надежда Константиновна снова приехали в село Ермаковское хоронить Анатолия. - Прощай, Анатолий, - говорил над гробом Владимир Ильич. - Клянемся тебе, мы будем верны революционному делу. Летели первые снежинки, падали и не таяли на мертвом лице Анатолия. Владимир Ильич заказал чугунную плиту на могилу. "Анатолий Александрович Ванеев. Политический ссыльный. Умер 8 сентября 1899 г. 27 лет от роду. Мир праху твоему, товарищ". НА ВОЛЮ! Непонятное происходило в доме. Непривычное. Чемоданы, узлы, связки книг во всех комнатах. Обычный порядок был странно нарушен. - Женьку с каждым часом все больше разбирало беспокойство. Она ходила по дому, открывая носом двери. Всюду сваленные на пол книги, клочки бумаг, обрывки веревок. Женька тыкалась в плечо Владимира Ильича, присевшего на корточки перед кипами книг. Владимир Ильич связывал книги, а Женька, жалобно ласкаясь, поскуливала: да объясните же, что тут у вас? - Время пришло расставаться, - сказал Владимир Ильич. Потрепал Женьку. С каким восторгом сопровождала она его на охоту! - Настала, Женька, пора расставания. Передадим тебя в надежные руки. Помощница Елизаветы Васильевны по хозяйству, синеглазая Паша, проливала горючие слезы, утираясь фартуком. Уезжают из Сибири Ульяновы, кончилась ссылка, отжили срок. - Скучно будет Паше, однако, без них! А Минька, шестилетний соседский мальчонка, азартно подбирал брошенные в суматохе тетрадку, карандаш, коробку из-под монпансье и тому подобные ценности: - Тетенька Надежда Константиновна, можно? Пришел Оскар Энгберг. Надежда Константиновна с ним занималась - читали "Капитал" Карла Маркса. Оскар на прощание принес подарок. Из крышки часов сделал брошку в виде книжечки, старательно вырезал надпись: "Капитал" Маркса, том I - на память о наших занятиях". - До свидания, дорогой товарищ Энгберг! - простились Надежда Константиновна и Владимир Ильич. - Придется ли встретиться? - Вот революцию сделаем... - ответил Оскар. Двадцать девятого января до рассвета, когда в Шушенском еще сонно глядели темные окна, дымы еще не поднимались над трубами и за околицей склонилось к земле предутреннее мглистое небо, у крыльца остановились двое саней. Утирая фартуком слезы, забегала туда-сюда Паша. Владимир Ильич принялся грузить книги и вещи. Все помогали, суетились. - Сядьте, да сядьте же, посидеть перед дорогой надо, - уговаривала Елизавета Васильевна. Посидели молча. - Едем! В путь! - вскочил Владимир Ильич. Мороз стоял основательный. Владимир Ильич помог женщинам надеть в дорогу дохи. Укутал, подоткнул с боков сено, чтобы не дуло. - Владимир Ильич, а вы-то без дохи, обморозитесь! - забеспокоилась Елизавета Васильевна. - Меня радость греет, что едем на волю, никакой мороз не прошибет, - ответил Владимир Ильич. - Ну хоть муфту мою возьмите, руки-то спрятать! Он засмеялся, взял муфту, залез в сани. И кони рванулись. Вот и Шушенское позади, навсегда. Вот и небо заяснелось. Вспыхнуло облачко. Полился на востоке из-за края земли розовый свет. И торжественно поднялось дневное светило. И на душе у Владимира Ильича было торжественно. Первое утро свободы! За последние месяцы он похудел в ожидании конца ссылки, опасался все, не придрались бы власти, не прибавили бы срок. Владимир Ильич думал, думал. Все об одном. О возобновлении партии. Когда Владимир Ильич был в ссылке, в Минске созвали I съезд, в 1898 году. Но тут же власти арестовали почти всех организаторов партии. Надо восстанавливать партию. Газета - первый для этого шаг. Нелегальная, марксистская газета. Она соберет и объединит все передовые силы России. Вот о чем думал Владимир Ильич. А дорога бежала. Останавливались на почтовых станциях только затем, чтобы поменять лошадей да поесть. Эх, позабыли пельмени! Вкусны мороженые, стукающие в мешке, как орехи, пельмени, с луком и перцем, особенно в дальней дороге, когда надышишься досыта чистейшим воздухом, нажжет щеки колючий мороз! Досадно, забыли! Далеко ехать до города Минусинска. Да от Минусинска больше трехсот верст до станции Ачинск. День и ночь ехали. Дни стояли яркие, солнечные, с синевой небес, разрисованными жемчужным инеем ветками, блистанием снега. Ночи лунные. Огромная луна в просторном небе плыла как корабль между редкими звездами. В ночи звонче перекликались бубенчики. Прискакали на станцию Ачинск на пятый день, на рассвете. Станционный колокол пробил: близится поезд. Громко дыша, черный, в саже и масле, паровоз подтащил пассажирский состав. Минута остановки. Колокол пробил отправление. Долгожданное сбывалось. Впереди новая жизнь. ИЗ ИСКРЫ - ПЛАМЯ! Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье, Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое стремленье. Так писал Пушкин декабристам в Нерчинские рудники. Поэт-декабрист Одоевский ответил Пушкину: Наш скорбный труд не пропадет! Из искры возгорится пламя! Владимир Ильич решил дать газете название "Искра". В Шушенском он обдумал газету от первой до последней строки. Теперь надо было ее создавать. Вернувшись из Сибири, Владимир Ильич поселился в Пскове. Один. Без Надежды Константиновны. У Надежды Константиновны не кончилась ссылка - ведь она позднее попала в тюрьму и Сибирь, - поэтому теперь ей назначено было доживать срок в Уфе. А Владимиру Ильичу разрешили жить в Пскове. Трудно расставаться с Надюшей. Но даже в мыслях ни ему, ни ей не пришло, что можно бы подождать, помедлить, пока кончится срок ее ссылки. А тогда уж... Нет, Владимир Ильич не мог медлить и ждать. Революционная работа неотложна. Самое главное дело, смысл жизни. "До свиданья, Надюша. До встречи". В Пскове Владимир Ильич развернул подготовку "Искры" вовсю. Выезжал в разные города. Всюду искал товарищей для работы в "Искре". Надо было подготовить авторов, которые писали бы в газету статьи. Надо найти агентов-распространителей. Ведь "Искру" нельзя обыкновенным способом продавать в газетных киосках. Живо засадят в тюрьму. Значит, распространять надо будет тайно. Надо раздобыть денег на выпуск газеты. И денег Владимир Ильич раздобыл. На первое время деньги для "Искры" дала учительница вечерней рабочей школы Александра Михайловна Калмыкова. Она хоть и была владелицей петербургского книжного склада, а дружила с марксистами, особенно с Владимиром Ильичом. Все подготовлено. За четыре месяца Владимир Ильич, как говорится, гору своротил. Но где же выпускать "Искру"? Разве можно было в России печатать такую газету? Против царя. Против помещиков и фабрикантов. Против полицейских чиновников. Конечно, нельзя выпускать в России такую газету! Где же? Владимир Ильич посоветовался с товарищами. Обсудили со всех сторон и решили выпускать газету за границей. Конечно, и там выпускать такую газету можно было только в глубокой тайне. Но там все же не так много было русских полицейских ищеек, не сразу угодишь за решетку. Решено. Владимир Ильич съездил попрощаться с Надеждой Константиновной - у нее только через девять месяцев кончится ссылка, - и поезд помчал его в далекие чужие края. Надолго ли? Оказалось, надолго. В немецком городе Лейпциге, с узкими улицами, островерхими домами и кирками, было много фабрик и еще больше типографий и всевозможных книжных лавочек. Жил в Лейпциге один немец, лет тридцати пяти, по имени Герман Рау, веселый, усатый, подстриженный бобриком. Он был хозяином маленькой типографии в деревушке Пробстхейд, неподалеку от Лейпцига. В типографии Германа Рау всего-то и стоял один-единственный станок. Правда, большущий. На этом большущем допотопном станке печаталась спортивная рабочая газета, разные объявления и брошюрки. Герман Рау был социал-демократом и состоял членом немецкой социал-демократической партии. Однажды лейпцигские социал-демократы сказали Герману Рау, что приехал из России марксист. Приехал в Женеву. Затем поселился в Мюнхене. Задача у русских марксистов: выпускать революционную газету. С этим делом обратился приезжий к русским эмигрантам и немецким социал-демократам. Решили: первый номер "Искры" выпустить в немецком городе Лейпциге. - Надо помочь русским товарищам, - сказали Герману Рау лейпцигские социал-демократы, когда получили из Мюнхена весть о приезжем. Герман Рау рад помочь, да вот беда: в типографии и в помине не было русского шрифта. Был немецкий шрифт, а русского не было. Думали день, думали два, на третий надумали, вернее, договорились с надежным товарищем. В одной лейпцигской типографии печатались для России на русском языке церковные книги. К этой-то типографии и подкатил однажды наборщик, помощник Германа Рау, ручную тележку. Подкатил, стал в сторонке, закурил сигарету. Стоит. Люди мимо идут, ничего не видят особенного. Через некоторое время кто-то махнул рукой из окна. А еще погодя вышел товарищ, рабочий с подвязанным фартуком. Видно, в фартуке тяжесть. Да, там был русский шрифт, свинцовые русские буковки. Товарищ ссыпал шрифт в тележку. Наборщик прикрыл старой курткой и повез. Теперь скоро будет печататься "Искра"! Приехал из Мюнхена Владимир Ильич. Привез статьи для газеты, свои и товарищей. Владимир Ильич снял комнатенку на окраине Лейпцига. Каждое утро вставал до рассвета. И нынче рано проснулся. За окном темнота. Тихо. Даже фабричных гудков еще не слыхать. В комнате зябко. На улице стоял сырой холодный декабрь. Владимир Ильич вскипятил на спиртовке чай. Выпил, обжигаясь, из жестяной кружки и, как обычно, вышел из дома. Идти далеко - до деревни Пробстхейд, до типографии Германа Рау. Наверное, километров пять-шесть надо идти. Конки туда не было, шагай на своих на двоих. Навстречу шли пешие или ехали на велосипедах рабочие. Тарахтели повозки: крестьяне везли продукты на рынок. Вот город кончился. Началось снежное поле. Вдалеке чернел лес. Засветились огоньки окрестных селений. И в типографии Германа Рау, в деревне Пробстхейд, светились окошки. Горела керосиновая лампа. Вся типография состояла всего из одной большой комнаты. Половину комнаты занимал громоздкий старый станок. Были еще две наборные кассы. В чугунной печке жарко трещали дрова, качалось пламя, качались тени на стенах. В типографии был хозяин Герман Рау, да наборщик, да один ученик. И никого больше. - Сегодня важный день, - сказал Владимиру Ильичу по-немецки Герман Рау. Владимир Ильич кивнул. Да, сегодня был важный день. Владимир Ильич волновался. До сих пор все велась подготовка, а сегодня... Наборщик тяжело поднял раму с набором. Перенес к станку. Герман Рау встал за станок. Взялся за ручку. Станок зашумел. Валик завертелся. И газетный лист сполз с машины, еще влажный лист! Первый номер "Искры" был напечатан. Владимир Ильич взял газету. Как долго и страстно мечтал он об этой минуте! "У нас есть газета, наша, рабочая, революционная газета! Лети же, наша газета, на родину. Буди мысли и сердца, зови к революции". Владимир Ильич вслух прочитал заголовок: - "Искра". В правом верхнем углу было напечатано крупно: "Из искры возгорится пламя!" ЛЕНИН Пассажирский поезд шел по Германии к Кенигсбергу. В вагоне третьего класса в уголке у окна сидел молодой человек. Он ехал из Мюнхена и всю дорогу дремал. Во всяком случае, ни с кем не промолвил ни слова. Довольно большой чемодан стоял у его ног. Приехали в Кенигсберг, старинный город, с каменной крепостью, кирками, красными черепичными крышами. Там шумливое Балтийское море и порт. В порту стояли пароходы. Среди них один под названием "Святая Маргарита". Немец из Мюнхена довольно свистнул и не стал толкаться в порту, а отправился в ближний пивной погребок. В погребке было людно, воздух был сизый и горький от табачного дыма. Немец из Мюнхена занял свободное место, а чемодан запихнул под столик. Спросил сосисок с капустой и стал медленно есть, запивая пивком. Очень медленно. Можно подумать, времени свободного у него было пропасть. А может быть, он кого-нибудь ждал? Да, именно так. Он ждал матроса с парохода "Святая Маргарита". Для встречи с ним немец и приехал из Мюнхена, хотя ни разу до сих пор его не видал. Когда новый посетитель входил в погребок, мюнхенец в упор глядел на него, энергично приглаживая волосы к правому уху правой рукой. Конечно, никто не обращал на это внимания. В самом деле, что такого особенного, что человек приглаживает волосы? Между тем это был условный знак. Вот вошел матрос, крепкий, невысокий, коричневый от морского загара. С порога оглядел людей, заметил человека, приглаживающего волосы, направился прямо к нему. Сел за столик, нащупал ногой чемодан: - Дьявольский ветер. - Не беда, если попутный, - ответил немец из Мюнхена. - Угадал, братишка, попутный. Это был пароль. После пароля они сразу почувствовали друг друга товарищами. У них было общее опасное дело, для которого они сошлись в пивном погребке. Скоро они кончили разговор, поднялись и вышли из пивной. Теперь не приезжий нес чемодан, а матрос. Никто не заметил перемены. Кому какое дело? Идут два приятеля, о чем-то толкуют. На перекрестке попрощались. И немец из Мюнхена, засунув руки в карманы, довольный, что сделано дело, посвистывая, направился к поезду, обратно домой. А чемодан поехал через Балтийское море на пароходе "Святая Маргарита" в шведскую столицу Стокгольм. К ночи разревелся ветер, забушевали волны, налетел страшный шторм. Буря трепала "Святую Маргариту", обшивка бортов трещала, гнулась мачта, волны окатывали палубу, темь была на море, хоть выколи глаз. В Стокгольм опоздали на шесть часов. Наверное, финское судно "Суоми" давно на пути в Гельсингфорс. По расписанию часа уже четыре в пути. А матросу как раз "Суоми" и надо. "Не поспел! - с досадой думал матрос. - Как теперь быть? Подвел шторм проклятый!" Вдруг он увидел "Суоми". Финское судно стояло в стокгольмском порту и разводило пары. Должно быть, шторм его задержал, и только теперь оно собиралось отчаливать. А "Святая Маргарита" почти рядом причаливала. К счастью, наш матрос сменился с вахты. Тут же схватил чемодан - и опрометью на берег. "Суоми" близко, но "Суоми" отходит. - Тихий вперед! - скомандовал капитан. Закипела вода под винтом. Тронулся пароход. Поздно. - Господин помощник капитана! - кричал матрос, таща чемодан. - Вам посылка из Кенигсберга от тетушки. Матрос запыхался от бега. Чемодан был тяжелый. А "Суоми" уходит. Напрасны усилия. Но нет, не напрасны. Случилось чудо. Капитан услыхал и... - Тихий задний, - раздалась на "Суоми" команда. - Стоп. Спускай трап. - Господин помощник капитана! - во все горло кричал матрос. - Вам теплые фуфайки тетушка посылает. Да новый костюм. В кучке людей, стоявших у причала, послышался смех. Все почему-то были довольны, что "Суоми" вернулась за посылкой для помощника капитана. А он, молодой, с розовыми щеками, подхватил чемодан, благодарно махнул матросу и потащил посылку в каюту. Запер каюту на ключ. Ключ спрятал в карман. - Показывайте подарки, тетушкин баловень, - пошутил капитан, когда вышли в море. - Поглядим, какие ему наряды прислали. - Боюсь, они старомодны, как сама моя тетушка, - отшутился помощник. И чемодан продолжал долгий путь. В финском городе Гельсингфорсе шел дождь. Проливной. Из водосточных труб, с крыш хлестала вода. Бурные потоки неслись вдоль тротуаров. Крупными пузырями надувались лужи, предвещая ненастье. Люди попрятались по домам. Улицы были пустынны. Помощник капитана с парохода "Суоми", в черном плаще, торопливо шагал по направлению к конке. Он был озабочен. Что за ливень! Не промок бы чемодан под таким ливнем. Настоящий потоп. Даже для дождливой Финляндии слишком. Помощник капитана поглядывал по сторонам, ища того рабочего, который должен был встречать его у остановки. Но "Суоми" опоздала на несколько часов. И этот потоп! Улицы пусты. Неужели рабочий из Питера не дождался? Ах какая досада! Вон и конка... А питерца нет. Но в эту минуту из-под арки дома напротив вынырнул человек лет сорока, ничем не приметный. Огляделся, подошел. Это был петербуржец. - Чертовски не повезло, - проворчал он. - Пять часов болтаюсь здесь под дождем. Весь иззяб... - Шторм задержал. Когда едете? - спросил помощник капитана. - Сегодня. - Зер гут, немедля извещу телеграммой. Рабочий кивнул, взял чемодан и взобрался на подошедшую конку. Через несколько часов чемодан ехал поездом по Финляндской железной дороге в Петербург. Поезд шел мимо голых весенних полей. Мимо мокрых деревенек и нарядных, но еще необжитых, заколоченных дач. Питерец хорошо знал эти места и в окно не глядел. Читал газету, ждал Белоостров. От станции Белоостров начиналась Россия. Там всегда бывал таможенный осмотр. В вагоне появился чиновник: - Пра-ашу открыть чемоданы. Питерец не спеша открыл. Пара белья, старенький клетчатый плед, коробка дешевых конфет. А фуфайки, о которых кричал кенигсбергский матрос? Фуфаек не было. Впрочем, чиновник о фуфайках не слышал. Постукал по стенкам чемодана, ничего не нашел подозрительного. В тот же день рабочий был в Петербурге и поднимался по лестнице на второй этаж каменного, украшенного скульптурами дома на Васильевском острове. Над дверью медная дощечка: "Зубной врач". Приезжий позвонил: два долгих звонка, третий короткий. Это значило: пришел свой человек. Зубной врач открыл: - Проходите, вас ждут. Дело в том, что тут была явка. Так называлась квартира для тайных встреч революционеров. В зубном кабинете рабочего дожидалась девушка. - Давайте, - сказала она. И взялась за чемодан. Чего только он, бедняга, не натерпелся в дороге! Были и шторм, и ливень, и обыск. Девушка живо выкинула из чемодана клетчатый плед, другие вещички. И что это? Приезжий хитрым движением нажал на дно. Дно открылось, как крышка. Чемодан был с двойным дном. Плотно-плотно там были набиты газеты. Девушка взяла одну. "Искра"! Так вот что с таким трудом, в такой тайне везли из Мюнхена разные люди! Через Кенигсберг, Стокгольм, Гельсингфорс в Петербург... Девушка принялась перекладывать газеты "Искра" из чемодана в деревянную коробку для шляп - тогда дамы носили большие широченные шляпы. И коробка для шляп была пребольшущей! Девушка полным-полно напихала в нее газет, перевязала ремнями. Подняла - тяжело: - Ничего, донесу. И понесла рабочим, в рабочие кружки, на окраины Питера. Она была агентом "Искры". Во всех больших городах России тайно работали агенты "Искры". "Искру" везли по морям. Везли на поездах. Тайно переправляли в разных местах через границу. "Искра" раскрывала рабочим и крестьянам глаза на их жизнь. "Искра" учила: "Боритесь с царизмом! Боритесь с хозяевами!" "Искра" звала к созданию партии. Звала к революции. К борьбе против царя. Поднималось в России могучее рабочее движение, разбуженное "Искрой". Во главе всего этого большого движения, руководителем его и основным редактором "Искры" был Владимир Ильич. Много писем получал Владимир Ильич из России от рабочих и агентов "Искры". Сотни шифрованных писем шли из России. Шли из России с заводов и фабрик статьи и заметки. Владимир Ильич печатал их в "Искре". Писал рабочим в Россию ответы. Писал статьи для "Искры". Писал книги о политике и революционной борьбе. Свои статьи и книги с декабря 1901 года Владимир Ильич стал подписывать: Ленин. Почему Владимир Ильич взял такую фамилию? Может быть, назвался именем суровой и мощной сибирской реки? Может быть. Появилось новое имя: Ленин. О нем узнает весь мир. БОЛЬШЕВИКИ В горной Швейцарии, у берегов синего-синего Женевского озера, раскинулся красивый город Женева. В предместье Женевы, неподалеку от озера, в рабочем поселке Сешерон был один дом. Двухэтажный, но совсем небольшой. Как у всех домов, черепичная крыша. На окнах голубые ставни. В домике жили "Ильичи". Так ласково называли товарищи Владимира Ильича с Надеждой Константиновной. Сначала Ильичи жили в Мюнхене. Мюнхенская полиция пронюхала про "Искру", пришлось уезжать. Перебрались в столицу Англии - Лондон, на много верст протянувшийся город, дождливый, туманный. Целый год выпускали в Лондоне "Искру". И там стало опасно. Надо новое пристанище искать для "Искры". Так Ильичи очутились в Женеве, в рабочем поселке Сешерон. - Отлично! - сказал Владимир Ильич, в минуту обежав двухэтажный домик: внизу довольно просторная кухня, наверху небольшие светлые комнатки. - Отлично. Тихо. Спокойно будет работать. Работы у Владимира Ильича уйма, но тишина скоро кончилась. Жители поселка заметили: к русским и вообще-то приходило много людей, а в июле 1903 года посетителям вовсе не стало счета. Приезжали по одному, по двое, по трое. Нездешние люди - это не трудно было понять: от местных отличались и одеждой и речью. Речь была русская. Приезжали русские люди. Видно, в Женеву они попадали впервые, все было им внове. Солнечное небо им нравилось, и веселенькие ставни у окон, и цветы в палисадниках. Может быть, жители поселка Сешерон удивлялись, что ле