и черных зубов и огромный огненный глаз. Он бредет и лижет землю, а позади него мертвый след тянется. Мужчины, выходите из саней, встретимся с врагом... Из саней выпрыгнул Митя. Володя разочарованно посмотрел на него. - Оля, ты тоже будешь мужчина, - сказал он сестре. За Олей потянулась Маняша. - А вы женщина, - сказал ей ямщик, - сидите с мамой, мы будем вас защищать. На крышке рояля трепетало отражение от лампы. Но это был уже не рояль, это был Змей Горыныч о трех ногах, и в его раскрытой пасти сверкали белые и черные зубы. - Вперед! - крикнул ямщик. - Оля, поражай его в пасть, я отрублю ему заднюю лапу. Ого-го-го! Володя, Оля и Митя с воплями ринулись навстречу врагу. Маняша прыгала в санях, ей тоже хотелось вступить в бой. Шум сражения оторвал Сашу и Аню от солнечного затмения. Даже папа не мог усидеть у себя в кабинете. - Сударыня! - крикнул из-под Змея Горыныча кучер. - Укройте вашего ребенка. Змей Горыныч может его ослепить! Папа занял позицию за фикусом - заряжал воображаемую пушку. - Р-р-раз! Р-р-раз! - поражал врага Володя. Внезапно руки его рванулись к толстой ножке рояля - это его схватил Змей. Володя извивался, отчаянно отбивался ногами, старался высвободить руки из лап чудовища. Саша подполз под рояль и стал наносить Змею удары в брюхо. Оля положила пальцы на клавиши и завопила: - Змей Горыныч укусил меня за руку! Я тяжело ранена! Аня отвела раненую к саням, а сама кинулась помогать товарищам. Но Оле скучно было сидеть в санях, и она снова вступила в бой, воюя левой рукой. - Бу-ум! - раздалось из-за фикуса, и папа хлопнул бумажной хлопушкой. О, это был меткий удар! - Папа выбил Змею глаз! Ура-а-а! Ура-а-а! - кричал Митя. - Молодец наш папочка! - похвалил нового бойца ямщик. Саша помог Володе высвободить руку, и они вместе отрубили Змею Горынычу лапу. Маняша соскользнула со стула, побежала добивать Змея. Мама села за рояль и стала импровизировать музыку боя. ...Вот он, Змей Горыныч, надвигается, огнедышащий, страшный. Против него идут люди с чистыми сердцами... Пальцы быстро бегают по клавишам. Удар! Еще удар!.. Змей стонет... ухает... корчится... подыхает... Сильные аккорды на басовых клавишах. - Совсем подох... - смеется Володя, вылезая из-под рояля. Папа опустил за шнур лампу-молнию и зажег ее. В гостиной стало светло и празднично. Змей Горыныч исчез. Мамины руки ведут на рояле мелодию чистую, светлую. Усталые бойцы стоят вокруг мамы, сидят у ее ног и чувствуют себя очень счастливыми. КАРПЕЙ Аня проворно обрывала мелкие ягоды. - Я как в малиновое варенье попала. Ты чувствуешь, какой чудесный запах? Саша не отвечал. Он охотился за бабочкой. Такой в коллекции у него не было. Алые крылья с черными пятнами мелькали перед глазами. Но едва Саша поднимал сачок, бабочка исчезала и, словно дразня и увлекая, появлялась в чаще малинника. Саша упорно пробирался за бабочкой, царапая руки и лицо о колючие кусты. И вот она уже бьется в сачке. Подошла Аня с корзиной, полной ягод. - А у тебя пусто? Саша только сейчас вспомнил, что обещал принести Мите целый туесок малины. - Я быстро соберу, - сказал он смущенно. Аня помогала брату наполнить туесок. В малиннике было душно, парило. Кусали комары. - Хорошо, что Володю с собой не взяли, - сказала Аня, обмахиваясь веткой. - На него комары набрасываются, как на сахар. - Его даже малина не соблазнила, когда он вспомнил, сколько здесь комаров, - засмеялся Саша. Неожиданно над головой загрохотал гром. Наползла черная туча. - Пойдем скорее, - заторопился Саша, - не то промокнешь и опять будешь кашлять. - Давай лучше под деревом постоим: все равно до дома добраться не успеем. - Нет, мы переберемся на другой берег Ушни и зайдем к Карпею. Это близко. Выбрались из малинника, сбежали по крутому берегу к реке, где у ивы была привязана лодка. Река потемнела, сморщилась. Туча сизым крылом закрыла солнце. От берега до избы Карпея бежали по лугу, перепрыгивая через ряды скошенной травы. Карпей еще в окно увидел детей и широко распахнул дверь в избу. - Добро пожаловать, дорогие гости! Вовремя приспели. Карпей был охотник и рыболов. Жил бобылем. В хате у него стояли стол да скамейка, зато стены сплошь были увешаны пучками трав, сетями, вершами, капканами. В избе пахло свежим сеном. Ульяновы любили этого статного, красивого и доброго старика. Илья Николаевич называл его поэтом в душе. Карпей прожил долгую жизнь, много видел и умел хорошо рассказывать. - Вовремя приспели, - повторил Карпей. - Я только что из лесу воротился, мед добывал. Карпей принес из чулана деревянную чашку, полную коричневатых медовых сотов. Аня и Саша макали куски хлеба в мед и, запрокинув головы, ловили ртом золотистые капли. Дед Карпей взглянул в туески, похвалил - хорошую малину собрали. - А какой сегодня день-то? - хитро прищурившись, спросил он. - Четвертое августа, - ответили разом брат и сестра. - Вот то-то! Сегодня день Авдотьи-малиновки. Аккурат в этот день малина доспевает. Потому и удача вам. За окном лил дождь, шумный, светлый. - Ишь, припустился, - прислушался Карпей. Аня выглянула в окно. Сквозь сетку дождя за Ушней видно освещенное солнцем поле. - Грибной дождь! - Ан нет! - возразил Карпей. - Грибной дождичек мелкий, теплый, с парком, а этот с холодком. Грибной дождик позавчера сеялся. Сеногноем его еще зовут - много сена губит. А этот дождь спорый, значит, скорый. - Когда мы за грибами пойдем? - спросила Аня, страстная грибница. - Денька через два. Самая пора маслятам. В бор пойдем, сосны там прямые, словно свечки стоят, под ногами мох, как перина. Дождь действительно закончился быстро. - Я вас через Ушню провожу, - сказал дед. - После дождя река бурливая, не ровен час, душегубку опрокинет. Саша разулся. - Я пойду босиком, а ты в лодке мои сухие сандалии наденешь, - сказал он сестре. Аня попыталась возражать, но Саша сумел убедить, что это устраивает именно его - походить по мокрой траве босиком... Карпей и Саша вели лодку против течения. Густые заросли ивняка сменил сосновый бор, звонкий, как гусли. Дождя здесь не было, но парило, пахло смолой и земляникой. За лесом раскинулось поле, а через него пролегал Владимирский тракт. Карпей вгляделся в пыльное марево и велел Саше подгребать к берегу. По Владимирской дороге медленно двигалась группа людей. - Святая Владимирка, людскими косточками мощенная. - Карпей снял картуз, перекрестился. - Сколько каторжников по ней в Сибирь прогнали! Тыщи. Не многие обратно воротились... Гляньте, как они скованы промеж себя. Каторжан было двенадцать человек, шли они по двое в ряд. Между обоими рядами покачивался железный прут, и к нему прикованы цепи от наручников. Люди двигались по дороге, как серые тени, едва отличимые от пыльного тракта. Аня и Саша, сцепившись за руки, в молчании следили за этой процессией, пока она не скрылась в лощине. - Страшно как, когда живых людей железными цепями сковывают! - Аня не сдерживала слез. Карпей вытер ладонью вспотевший лоб, надел картуз. - Я, девочка, видел виды и пострашней... Он присел на корму, вынул из кармана берестяную табакерку. - Не забыть мне одного утра. Осенью это было. Шел я на охоту, шел по этой самой Владимирке и уж хотел в лес своротить, вижу - вдали пыль клубится. Партию ведут. Пригляделся - нет, не арестанты. Больно мелкий народ. Подождал, пока ближе подойдут. Гляжу - глазам не верю. Детей гонют, ведут, как взрослых арестантов, строем. Только что без кандалов... На каждом шинель надета и полы за пояс подсучены, чтобы по земле не волоклись. Идут босиком, а через плечо у каждого сапоги, за ушки связанные, висят. Все детишки по восемь - десять лет. Самому старшенькому не боле четырнадцати, как тебе, Сашенька... Карпей затянулся козьей ножкой. Ветер подхватил синее облачко дыма. - Какие глаза на меня глянули, сердце сковали. Большие, черные, по-младенчески открытые, ни слезинки в них, а мука страшная. Впереди махонький идет, вот такой... - Карпей показал рукой чуть повыше кормы. - Ему бы на коленях у мамки сидеть, в бирюльки играть, а он шинель пудовую на плечах тащит... Поглядел на меня круглыми черными глазами - только дите так в душу заглянуть может. "Что за ребятишки?" - спрашиваю солдата, а у самого от ужаса зубы лязгают. "Жиденят ведем, - отвечает солдат. - По царскому указу в Сибирь гоним, да уж не знаю, сколько до места доведем. Почитай, половину вдоль дороги закопали. Хлипкий народ. Маета с ними". Сообразил я тогда, что это еврейских детей на царскую службу гонют. Двадцать пять лет полагалось им солдатчины отбыть. "Позволь, - говорю, - служивый, хлеб мой им отдать". - "Не порядок это", - буркнул солдат и погнал их вперед. Я старшенькому успел краюху сунуть... Солдаты идут и следят, чтобы ровными рядами по уставу шли, чтобы с ноги не сбивались. Для порядка мертвых из списка чиркают, для порядка несколько душ на место приведут. Вот какой он, царский порядок! - гневно закончил Карпей. - За что это их? - спросил тихо Саша побледневшими губами. - По царскому указу. По царскому порядку. - Подлость это, - прошептала Аня, вытирая слезы. Дети попрощались с Карпеем. Шли молча, оба потрясенные. Саша остановился, оглянулся на Владимирку. - Ты права! Подлость это... Низость... Ненавижу царя! Пришли домой. Пятилетний Митя еще с крыльца увидел сестру и брата и кинулся им навстречу. Схватил туесок с малиной, взвизгнул от радости. Саша поднял братишку на руки, заглянул в его блестящие черные глаза, такие радостные и счастливые, доверчивые глаза ребенка, которого все любят и ласкают. Прижал к себе и осторожно опустил на землю. Вечером Саша, Аня и Володя сидели на крылечке, смотрели на тусклые огоньки деревни, за которой проходила Владимирка. Саша поведал Володе о том, что они видели по дороге и слышали от Карпея. Аня, повернув лицо к Саше, громко прочитала: Любовью к истине святой В тебе, я знаю, сердце бьется. И, верю, тотчас отзовется На неподкупный голос мой... Саша, обхватив за плечи Аню и Володю, привлек к себе и, переводя глаза с одного на другого, взволнованно ответил: По духу братья мы с тобой, Мы в искупленье верим оба. Десятилетний Володя хорошо знал эти стихи Плещеева, которые так часто напевал отец. У Саши они звучали особенно призывно, и Володя, старавшийся во всем подражать брату, вместе с ним и сестрой громко пел: И будем мы питать до гроба Вражду к бичам страны родной! Все трое встали и уже кричали во весь голос в темноту, туда, где пролегал Владимирский тракт: И будем мы питать до гроба Вражду к бичам страны родной! Из комнаты вышла мама: - Тс-с!.. Тише... Что с вами? Нельзя так громко. Это запрещенная песня. - Эту песню всегда поет папа, - ответил Саша. - Значит, она правильная, - добавил Володя. - Нам хочется, чтобы ее услышали все, и те, которых ведут по этой дороге... Мария Александровна смотрела на возбужденные лица детей, на их горящие глаза. Как они остро чувствуют несправедливость! - Песня потому и запрещена, - сказала мама, - что призывает к честности, к неподкупной любви к родине. И стихи Некрасова, которые записаны у папы в тетрадке, тоже рассказывают правду, потому и нельзя их читать при посторонних. - Это может повредить папе, - понимающе заметила Аня. - Да. Вот, скажут, чему директор народных училищ учит своих детей. - Но разве папа делает неправильно? - допытывался Володя. - Нет, он делает правильно, вам надо знать правду, - ответила Мария Александровна. - А пока сберегите эти строки в сердце своем. СТАРОЕ КРЕСЛО В папином кабинете стоит большое кожаное кресло. Оно всегда холодное и неуютное. Даже в жаркий день на него неприятно садиться. Поэтому и сидишь в нем в наказание. Чуть шевельнешься - кресло сердито скрипит, словно тоже осуждает за твой проступок. Митя сидит в кресле, слушает, как тикает будильник. Раньше мама заводила в нем музыку, чтобы можно было знать, когда пройдут положенные минуты наказания, и, как только зазвучит мелодия "Во поле березонька стояла", можно было соскочить с этого кресла и идти играть. А сегодня мама музыку не завела. Просто сказала, что Митя должен сидеть в кресле тридцать минут, подумать о своем проступке и выучить урок из арифметики. А Мите думать не хочется. Мите хочется в столовую, где братья и сестры мастерят сейчас елочные игрушки. Митя тоже мог бы оклеивать орехи золоченой бумажкой - фольгой, а вместо этого сидит в кресле, и даже будильник ему не подскажет, когда можно сойти. Сегодня на уроке арифметики учительница крутила на картонных часах жестяные стрелки и спрашивала, который час. Спросила и Митю. Он ответить не мог и получил двойку. А не ответил потому, что Красавка отелилась. Митя весь вечер просидел на кухне возле теленка. Теленок смешной: не успел родиться, как уже старался встать на ноги, а они расползались у него в разные стороны. Митя пригибал ладонью голову теленка к миске с теплым молоком и совал ему палец в рот. Теленок принимался сосать молоко с пальца, а язык у него шершавый, щекочется. Нос у теленка розовый, с темным круглым пятном между ноздрями, глаза большие и скучные. Наверное, ему плохо без своей мамы. И Красавка жалобно мычала в хлеву, звала к себе своего маленького. Мария Александровна сказала, что дети будут кормить теленка по очереди и нечего всем сидеть вокруг него. Он только что появился на свет, и ему надо дать хорошенько поспать. Все пошли учить уроки, а Митя украдкой пробрался на кухню и все кормил теленка. И сейчас ему не терпится посмотреть на него, умеет ли он уже стоять на ногах. Но Митя должен сидеть в кресле и повторять урок из арифметики. А Мите не хочется учить уроки. Мама сказала, что сидеть в кресле он должен полчаса и что может сойти без четверти пять. Когда это будет без четверти пять? Митя сидит и думает. Вокруг циферблата точки и черточки. Митя знает: между двумя точками - одна минута, а между черточками - пять минут. Большая стрелка помедлит, прицелится и перепрыгнет с одной точки на другую, а маленькая толстая стрелка стоит на месте и, кажется, вовсе не движется. Полчаса - это тридцать минут. Где же будет большая минутная стрелка, когда наступит без четверти пять? Скрипнула дверь, и в кабинет заглянула смешная мордочка кота в большой шляпе с пером. - Мяу! - Володя, я знаю, что это ты. Пойди сюда, покажи мне, где будет большая стрелка, когда наступит без четверти пять. - Мяу, милый мальчик, если я подскажу тебе, ты никогда не выучишь урока по арифметике. Соображай сам. Мяу! Мяу! - И Кот в сапогах исчез. Митя вздохнул. Успеют ли теперь ему сделать маску зайчика? Он смотрит на часы. Даже вспотел от напряжения, и кресло кажется ему горячим. Несколько раз он проверял себя, прежде чем убедился, в каком месте минутная стрелка подаст ему знак к свободе. За стеной в столовой слышен громкий смех. Звонче всех смеется Маняша. Мычит теленок на кухне. Его, наверно, забыли покормить. А стрелки застыли на месте. Наверно, часы вовсе остановились, и теленок может умереть от голода, и все игрушки будут сделаны без него, Мити. Позвать маму? Сказать ей, что часы остановились? Митя смахивает слезы с глаз, они мешают следить за стрелкой. Митя считает. Осталось сидеть семь минут. Это уже точно. С проверкой решал. Опять мычит теленок. Сможет ли поголодать еще семь... нет, только пять минут? Нигде так медленно не идет время, как в этом кресле. День пробежит - не заметишь, а в кресле каждая минута тянется, тянется, и конца ей нет. Но наконец-то долговязой стрелке осталось перепрыгнуть с точки на черточку. И тогда будет без четверти пять. Но стрелка замерла и не думает перепрыгивать. Митя отвел глаза в сторону - может быть, он пригвоздил стрелку взглядом, загипнотизировал ее и она больше не стронется с места. - Митя, сколько времени? - раздается голос мамы в дверях кабинета. Стрелка испуганно вздрогнула и перескочила на длинную черту против цифры "9". - Без четверти пять, мамочка. Полчаса прошло. - Совершенно верно, - сказала мама. - Ты подумал над своим уроком из арифметики? - Нет, не успел, - смущенно признался Митя, - я все время думал о том, когда можно будет встать с места. - А сколько времени сейчас? - Без тринадцати минут пять, - бойко ответил Митя, едва взглянув на часы. - Ну, вот и отлично, - похвалила мама. - Иди покорми теленка - он, бедный, проголодался, - а потом будешь оклеивать орехи фольгой. Митя соскользнул с кресла. НА КОНЧИКЕ НИТКИ Мама сидит на диване. Перед ней стоит Маняша. На руках у девочки растянут моток ниток. Мама сматывает нитки в клубок, берет две тоненькие блестящие спицы и показывает дочке, как надо вязать. Едва заметно шевелятся мамины руки, и с левой спицы на правую, словно голубое ожерелье, нанизываются петли. Маняше все понятно. Теперь она свяжет Мите шарф, и брат больше не будет болеть ангиной. Дочка берет из маминых рук спицы, крепко сжимает их в пальцах, но поддеть и вытянуть кончиком спицы петлю не так-то просто. - Вот если бы кончики были загнуты крючками, тогда было бы легче, - говорит Маняша. А такими гладкими спицами могут управлять только мамины руки - они все умеют. Не прекращая вязания, мама может заглянуть в учебник и объяснить задачу. Слушать, как Оля играет на рояле, и уловить неправильно взятую ноту. Спросить у Володи про дела в гимназии и продолжать считать петли. Легко шевелятся кисти рук у мамы, указательный палец все постукивает да постукивает о кончик спицы. У нее все легко и просто. А Маняша ковыряет спицами и зевает до слез. Обернулась - чему это так заразительно смеются Володя и Оля? - и вязанье выпало из рук. Мурка спрыгнула с дивана и подцепила вязанье лапкой, и со спицы, как капельки, соскользнули петли и пролились на пол извилистой ниткой. Маняша тяжело вздыхает. - Мамочка, мне не хочется вязать, - говорит она, откладывая спицы в сторону. - Я лучше буду учиться шить. - И шить ты научишься и вязать, - отвечает мама. - Нужно все уметь делать. - А зачем? - простодушно спрашивает Маняша. - Мамочка, а если человеку не нравится какое-нибудь занятие, зачем же его заставлять? - заступается за сестру Оля. Мама покачала головой: - Человек должен уметь все делать, чтобы обслуживать себя. Тогда он будет независимым, ему не потребуется просить других. А занятие в жизни надо выбрать то, которое по душе. - Поэтому ты и Митю учишь шить на машинке? - спросила Оля. - Да, он учится быть самостоятельным. После обеда мама опять засадила Маняшу за работу. - Это волшебный клубок. Когда весь вывяжешь, на кончике нитки получишь сюрприз. - А нельзя сейчас размотать клубок и посмотреть, что там? - Нет сюрприз надо заработать. Маняша старается. Руки уже не так напряжены, и петли перебегают с одной спицы на другую почти как у мамы, только медленнее. К вечеру можно было видеть, что Маняша вяжет шарф, голубой, пушистый. Клубок с каждым днем становился меньше, шарф - длиннее. И каждый раз, вернувшись из гимназии, Митя торопит Маняшу с уроками, хочет, чтобы она поскорее кончила вязанье. На Свияге устроили каток, а мама без теплого шарфа не пускает. И Маняша поэтому не ходит на каток. Дети катаются парами: Володя с Олей, Митя с Маняшей. Сегодня Маняша закончит шарф. Клубок сильно похудел и из круглого стал угловатым. Интересно, что это там, на кончике нитки? Спицы в Маняшиных руках ходят легко и быстро. Теперь она может взглянуть на Мурку, когда кошка крадется к корзиночке, в которой бьется клубок, и отогнать ее ногой. Митя сидит на диване и торопит сестру. - Потерпи немножко, совсем чуть-чуть осталось, - говорит ему Маняша. Вот и последний ряд. Шарф закончен. Нитка натянулась. Маняша тянет нитку - на кончике привязана маленькая дощечка шоколада. Сюрприз! Когда же мама сумела запрятать в клубок шоколадку, ведь она наматывала нитки вместе с ней, Маняшей? - Мамочка, ты волшебница! - восхищается Маняша. - А по-моему, волшебник тот, кто умеет простую нитку превратить в очень красивый и теплый шарф. Мите шарф тоже очень понравился, он сразу повязал его на шею. Оля и Володя в полном снаряжении ждут у дверей. В шоколадке четыре дольки. Маняша отламывает и протягивает одну Оле, другую - Володе, третью - Мите, а четвертую разламывает пополам: маме и себе. Сейчас все четверо побегут на каток. Как много радости на кончике нитки! ЛУЧШАЯ ОТМЕТКА Весело возвращаться домой из гимназии в сентябрьский погожий денек: пышные сады расцвечены багряными красками, воздух напоен запахом созревающих яблок и горьковатых астр. Дома ждут братья и сестры, веселые игры, прочитанная до самого интересного места книга, гигантские шаги во дворе. А вечером вернется из губернии папа, и ему можно будет с гордостью показать свой дневник, в котором красуются круглые пятерки. По дороге Володя завернул к женской гимназии, подождал, пока выбежит Оля. - Ну как? - задал он обычный вопрос. Оля весело помотала головой, отчего ее коса, похожая на тугую рыбку, описала в воздухе полукруг. - Из истории двенадцать, и из физики двенадцать, - пропела она тоненьким голоском. - А у меня из латыни пять, - сказал Володя. Пять - это высшая отметка в мужской гимназии, а двенадцать - в женской. Схватившись за руки, брат и сестра, цокая башмаками по деревянному тротуару, помчались вниз по Покровской улице. - Ты знаешь, как я волновалась за физику? - вдруг остановилась Оля. - Сижу за партой и ничегошеньки не помню, а когда учительница вызвала к доске, в голове все пришло в порядок. Ух, как я рада, что не срезалась! - Ты же вчера свою физику при луне повторяла, - засмеялся Володя. - Я вылез на балкон и видел, как ты пальцем на стекле формулы выводила. Володя по-хорошему завидовал сестре, ее усидчивости и терпению. Вот кто умел упорно трудиться! - Нас кто-то ждет у калитки, - сказала Оля. Володя прищурил левый глаз. - Да, какой-то парнишка. Я его не знаю. Подошли ближе. У изгороди стоял мальчик лет двенадцати, ровесник Володи. Видно было, что он пришел издалека: лапти на ногах совершенно разбиты, длинный кафтан покрыт пылью, за спиной болтается мешок. - Ты к нам? - спросил Володя. - Я к главному учителю Ульянову. Люди сказали, что он живет здесь. - Здесь, здесь, - живо подтвердил Володя. - Это наш папа. Почему же ты не входишь? - Боязно. Мой отец стращал, что в Симбирске в каждом дворе злая собака. - У нас никакой собаки нет. Заходи, заходи. - Володя распахнул калитку; Оля прошмыгнула первой и побежала вперед. - Только папу тебе придется ждать, он вернется вечером. Зачем он тебе? - полюбопытствовал Володя. - В школу мне надо. Учиться. - Как зовут тебя? - Иваном. - Меня зовут Володя, сестру - Оля. Будем знакомы. - Твой отец сердитый? - спросил Ваня и замедлил шаг. - Увидишь сам. Мама с Олей накрывали на стол в беседке, а Володя с Ваней пошли мыться в сарай. Натаскали из кадушки воды, нагретой солнцем. Ваня с любопытством смотрел, как Володя мылил себе голову и как у него под пальцами вырастала пушистая снежная шапка. И Ваня захотел такую же шапку. Он никогда не видел мыла и не знал его волшебных свойств. Володя фыркал - и Ваня фыркал. Володя обливался из ведра - и Ваня обливался. А потом, вымытый, чистый, с довольным видом осматривал себя в Володиных холщовых брюках и в серой рубашке. За обедом мама подкладывала Ване самые большие куски. Ваня уплетал за обе щеки и рассказывал, что он давно, еще с весны, решил учиться. А отец не пускал в школу - незачем, говорит, бурлаку учиться. Бурлак бедный, ему ничего не надо знать; если будет много знать, невзлюбит свою жизнь. Отец у Вани бурлак, и дед был бурлаком, а Ваня хочет стать учителем. Люди сказали, что занятия в школе начинаются осенью, когда пожелтеют листья. Вот Ваня и ждал, пока береза под окном вызолотит свои листочки. Ночью он тайком ушел из дому искать школу. Много деревень прошел - нигде нет школы. Люди сказали, что в Симбирск надо идти, к главному учителю Ульянову, он поможет... Володя внимательно слушал, подавшись вперед, ссутулив плечи, сдвинув брови, и только тихонько произносил: "Гм... гм... да... да..." После обеда Володя с Олей повели Ваню к себе наверх, показали ему книжки с картинками. - Вот это библия! - воскликнул Ваня, разглядывая книжку. - Какая библия? - удивился Володя. - Это "Хижина дяди Тома". Самая лучшая книжка на свете. - Нет, библия, - настаивал Ваня. - Я сам видел такую штуку в церкви, только еще красивее. Брат с сестрой переглянулись. Они поняли, что мальчик никогда не держал в руках книги. Володя был потрясен. Он ровесник Ване и успел прочитать много-много книг, а этот чудесный мир был закрыт для сына бурлака. Ваня вертел в руках книгу, перелистывая ее, как слепой, ощупывал пальцами строчки, и глаза его оживлялись, когда он встречал картинку. - Хочешь, почитаю? - предложила Оля. - Почитай. Покажи, как ты это делаешь. Ваня слушал и следил за Олиным пальцем. Палец двигался по строчкам-бороздкам, и все бороздки были одинаковые, и каждая страница похожа на аккуратно вспаханное поле. Как же эта девочка высматривает в этих бороздках такие интересные истории и почему, как ни пялит глаза Ваня, он сам ничего этого не видит? Володя сидел рядом и старался углубиться в латынь. И не мог. Его подавляло смутное чувство недовольства собою, какое-то сознание вины перед Ваней. Илья Николаевич часто рассказывал детям об ужасающей нищете и бесправии в деревне. А теперь Володя сам услышал это от мальчика. Чем порадовать Ваню? Подарить ему свою любимую книгу? Но Ваня не умеет читать. Отдать свои сокровища - коллекцию перышек? Но он не умеет писать. Выпросить у Саши для Вани календарь?.. Нет, не то, не то... Вечером приехал Илья Николаевич. Он был на открытии двух новых сельских школ, вернулся в отличном настроении, и ему не терпелось поделиться своей радостью с Марией Александровной, с детьми. - Папочка, тебя ждет мальчик Ваня, - начал было Володя. Но отец уже все знал от мамы. - Мы поговорим с молодым человеком, а ты иди к себе. Володя и Оля уселись на сундуке в передней и с нетерпением ждали решения отца. Ваня вышел из кабинета счастливый. Он ничего не говорил, только смеялся. Смеялись его глаза, губы и даже кончик сморщенного носа. Володя побежал к отцу: - Папочка, как хорошо, что ты определил Ваню в школу! Он такой счастливый! - Нет, - ответил Илья Николаевич, - он опоздал, и ребята в занятиях ушли далеко вперед. - Но он опоздал не по своей вине. Ему сказали, что занятия в школе начинаются, когда пожелтеют листья на деревьях. Вот он и ждал, а потом искал школу. Он шел до Симбирска две ночи и два дня. Разве можно, чтобы он вернулся ни с чем? - Перед глазами Володи стояло улыбающееся лицо Вани. - Папочка, разве ты не хочешь, чтобы он учился? - Ты сам понимаешь, что нельзя задерживать целый класс из-за одного ученика. - Илья Николаевич внимательно смотрел на сына. Володя вдруг весь вспыхнул, зарделись щеки, заискрились глаза. Он подошел ближе к отцу: - Он догонит, папочка. Мы поможем ему - я и Оля. Даю тебе слово. Складка на лбу у Ильи Николаевича разгладилась, густые брови вскинулись вверх, губы дрогнули в улыбке. - Вот именно этого я и ждал от тебя. Я буду просить, чтобы Ваню приняли в школу. Володя порывисто обнял отца и помчался наверх... Над садом висел серп луны, по небу плыли облака, оставляя за собой рассыпанные звезды. Огромные вязы в саду сильными изогнутыми сучьями, казалось, подпирали небо. Володя стоял на балконе, вцепившись руками в перила, вглядывался в Млечный Путь. На балкон выбралась Оля. - Я показала папе свой дневник. Он посмотрел на двенадцать по физике и сказал: "Это еще не самая лучшая твоя отметка". А какая же может быть лучше, Володя? - Она взглянула в лицо брату. Володя молчал. - О чем ты думаешь? - О Ване... Ты слышишь? - Володя указал рукой вниз. Через двор, по дорожке, посыпанной лунным светом, шли папа, мама и старшие - Аня и Саша. Илья Николаевич смеялся особенно задушевно, и, как маленький колокольчик, звенел голос мамы. - Ты слышишь? - повторил Володя. - Папа рассказывает про Ваню и радуется, словно открыл новую школу. Вот бы научиться так радоваться!.. - Володя схватил Олю за руку. - Я знаю, знаю, что такое лучшая отметка! - Оля посмотрела на брата, на его сияющее лицо. - Лучшая каша с тобой отметка будет первая пятерка Вани. Правда? Володя спрыгнул с перил и заглянул в окно. Ваня спал, крепко ухватив обеими руками "Хижину дяди Тома", которую Володя получил в подарок за успехи и учении. СОЧИНЕНИЕ В доме тихо. Слышится только, как потрескивают дрова в печке да пронесется вдруг по комнатам дуновением легкого ветра мелодичный звон часов. За окном двор и сад в белом зимнем убранстве. С отяжелевших ветвей березы опадают пушистые снежные хлопья и рассыпаются в воздухе серебристой пылью. Тихо и спокойно на сердце у Марии Александровны. Мелькает иголка в ее руках. На столике растет стопка починенного и аккуратно сложенного детского белья. Сделав последний стежок и закрепив нитку, Мария Александровна воткнула иголку в подушечку, подошла к окну. С высокой ледяной горки, крутясь волчком, скатывается вниз на круглой ледянке Маняша. Митя стоит наверху, ждет своей очереди. Мать постучала наперстком в стекло, позвала малышей домой. А сама пошла в столовую накрывать стол к обеду. Заскрипела дверь с черного хода, зашуршал веник: Митя и Маняша очищают друг друга от снега. Не раздеваясь, заглянули в столовую. - Вот и мы, - заявила Маняша. - Вот и мы, - повторил Митя. Оба как из снежной купели, на пунцовых щеках, на ресницах блестят капли от растаявших снежинок. - Раздевайтесь-ка скорее, - улыбается мать. - Сейчас наши гимназисты придут, будем обедать. - А потом спать? - вздыхает Маняша. - Немножко отдохнете. Стук-стук-стук... - стучат каблучки по ступенькам. - Оля идет! - взвизгивают малыши и несутся навстречу сестре. Оля целует Митю и Маняшу. - Ой, как вам снег щеки нагрел! - Не нагрел - наморозил, - поправляет Маняша. Распахивается дверь с улицы на веранду, кто-то скачет через две ступеньки: раз, два, три, четыре... Это Володя. В тесной передней возня, смех. Володя затеял с Митей борьбу - кто сильнее, Маняша рассказывает, как летела "вот с такой высоченной горы", перевернулась и "чуть не утонула в сугробе". Но вот слышно, как кто-то сбивает с башмаков снег на веранде. - Саша пришел! И в передней сразу водворяется порядок. Мария Александровна улыбается. Пришел наставник, старший брат Саша, и все, как по мановению волшебной палочки, становится на свои места. - Саша, у меня валенки не снимаются, помоги... - жалобно просит Маняша. Саша наклонился, Маняша обхватила брата за шею и повисла на нем. Володя расчесывает волосы перед зеркалом и искоса поглядывает на брата. Не получается у него такая же прическа. У Володи волосы светлые, с рыжинкой, и закручиваются в разные стороны, а у Саши шапка темных волос, блестящих, чуть волнистых и послушных. Маняша уже сидит у старшего брата на закорках, Оля потерлась щекой о его плечо и произнесла свое привычное ласковое "мур-мур". Никому другому Саша не позволил бы таких "телячьих нежностей", это можно только двум младшим сестрам. - Мыть руки - и за стол! - говорит Саша, осторожно опуская Маняшу на пол, и бежит наверх положить на место портфель с книгами. Последней приходит Аня. И вот все за столом. Нет только Ильи Николаевича, он в разъезде по губернии. Когда отца нет дома, его во всем заменяет Саша. Зоркий глаз матери подметил, что старший сын чем-то взволнован. Вот уже шестнадцатый год пошел ему, а мать не может вспомнить, чтобы он чем-то огорчил ее. Он не любит ласкаться, как все другие ее дети, всегда ровен, спокоен и послушен. Но покорным назвать его нельзя. "Я сам" - это были его первые сознательные слова. "Я сам буду есть ложкой... сам справлюсь с пуговицей... сам зашнурую ботинки... сам застелю постель... сам решу трудную задачу. Я - сам". Однажды она увидела, как Саша - ему было тогда три года - складывал из кубиков картинку. Пыхтел, мучился - не мог подобрать кошке ногу. Мать долго следила за мальчиком и решила помочь ему: взяла кубик, перевернула и поставила на место. У кошки появилась четвертая лапа. А Саша вдруг обмяк, вскинул темные глаза на мать, и она прочла в них упрек: она оборвала его пытливую мысль. "Я ведь хотел сам", - тихо сказал он. И это был урок для молодой матери. Саша отличался отменным здоровьем, был сильным мальчиком, но эта сила таилась в нем, он словно стеснялся ее. С младшими был осторожен, никогда не повышал голоса, но все дети его беспрекословно слушались. Даже Аня уступила ему старшинство в семье, часто советовалась с ним, спрашивала его мнение. Саша аккуратно ходил с отцом в церковь, знал наизусть все молитвы, хотя постоянно старался понять их суть и как-то долго допрашивал отца, что такое "иже еси на небеси". С третьего класса гимназии увлекся книгами по физике, астрономии, в летней кухне стал заниматься химическими опытами. И вот недавно, когда Илья Николаевич собирался в церковь, Саша подошел к отцу и мягко, как только он умел, но решительно сказал: "Папа, я не пойду в церковь". - "Ты чем-то занят, мой мальчик?" - спросил отец. "Нет", - коротко ответил сын. И еще несколько раз отец звал его в церковь, и наконец Саша сказал: "Я больше не буду ходить в церковь". Отец понял, что это не каприз ребенка, а решение юноши, решение зрелое. "Ну что ж, неволить не буду", - вздохнул он. Саша видел, что отец огорчен, но даже ради него, любимого отца, он не мог поступиться собственными убеждениями. Сегодня Саша чем-то обеспокоен, что-то упорно решает для себя, даже не расслышал вопроса Володи - пойдет ли он завтра на каток. Обычно все дети рассказывали, что произошло в гимназии. Так было и на этот раз. Только Саша молчал. После обеда Володя с Олей повели малышей наверх укладываться спать. Мария Александровна с Аней убирали со стола. Саша взял из рук сестры тяжелую стопку тарелок и понес на кухню. - Мне кажется, у Саши какие-то неприятности, - сказала мать. - Но не будем у него выпытывать. Если найдет нужным, расскажет сам. Саша вернулся в столовую. Преодолел минутное колебание и спросил: - Мамочка, Аня, у вас есть несколько минут? Я хотел бы прочитать вам свое сочинение. Мать и сестра охотно согласились послушать. Саша побежал на антресоли за тетрадкой и привел с собой Володю. Мария Александровна подкрутила фитиль в лампе, чтобы было светлее. Все уселись за стол. Саша раскрыл тетрадь, Володя заглянул в нее. Густо исписанные лиловыми чернилами глянцевитые страницы привлекали внешним видом. - Нам задали сочинение на тему: "Что требуется для того, чтобы быть полезным обществу и государству". Я написал так, как понимаю свой долг перед обществом и государством, - сказал Саша. - За этим сочинением ты и засиживался последние ночи? - спросила сестра. - Да. Очень много думал: ради чего человек живет? Ради чего живу я? Сегодня нам раздали тетради. Господин Керенский поставил мне за сочинение четверку. - Тебе - четверку? - изумился Володя. - Это несправедливо! - Не спеши судить, - ответил Саша. - Меня огорчила не отметка, а озадачило замечание Федора Михайловича, что у меня в сочинении отсутствует главная мысль, а какая, он не сказал. - Почитай, дружок, может, вместе и разберемся. - Мария Александровна взяла корзиночку с вязаньем - руки у нее всегда должны быть заняты. Саша разгладил ладонью лист тетради. - Сначала у меня идет краткий конспект. Я его опускаю. Начну с текста: "Чтобы быть полезным обществу, человек должен быть честен и приучен к настойчивому труду, а чтобы труд его приносил сколь возможно большие результаты, для этого человеку нужны ум и знание своего дела". - Трудолюбивый человек не может быть не честен, - горячо возразил Володя. - Раз он любит труд, хорошо работает, значит, он честен. - Володя, не перебивай, - остановила его Аня, - пусть Саша дочитает до конца. Саша внимательно посмотрел на брата, словно взвешивая, доступно ли Володе то, над чем он сам долгими ночами мучился. - Я не случайно поставил на первое место честность, - заметно волнуясь, ответил Саша. - Если человек честный, он выберет себе такое занятие, чтобы от него было больше пользы народу, обществу, а нечестный человек прежде всего будет думать о собственной выгоде. Такой труд может принести обществу вред. Ты согласна, мамочка? Мария Александровна отложила вязанье в сторону. Ответила не сразу. - Да, Саша, ты прав. Возьми хотя бы купца Никитина. У него вся семья работает от зари до зари. Сами мешки в амбары грузят. Осенью скупают зерно, а весной продают втридорога. Какая уж тут польза обществу! Саша просиял. - А ты согласен? - спросил он младшего брата. - Вполне, - ответил Володя, глядя влюбленными глазами на Сашу. - Читай, читай дальше. - "Но честности и желания принести пользу обществу недостаточно человеку для полезной деятельности: для этого он должен еще уметь трудиться, то есть ему нужны любовь к труду и твердый, настойчивый характер. Трудолюбие необходимо каждому трудящемуся человеку; труд по какому-либо внешнему побуждению не принесет и половины той пользы, которую принес бы свободный и независимый труд..." - Вот это я не совсем понимаю, - сказала Аня. Она стояла, прислонившись к кафельной печке. - Труд раба, труд по принуждению, подневольный труд не может принести той пользы обществу, какую ему может дать человек свободный, избравший себе профессию по своему желанию, - ответил Саша. Мария Александровна вдруг по-новому увидела своего старшего сына. Какие глубокие мысли волнуют его! И эти мысли так близки и Ане и даже одиннадцатилетнему Володе. Он, младший, обычно непоседа и пересмешник, сейчас замер, оперся на сплетенные пальцы подбородком, не шевельнется, и только живо и заинтересованно искрятся чуть прищуренные глаза. Аня подошла к брату, заглянула через плечо в тетрадь, еще раз перечитала. - Но я не могу выбрать профессию по своему желанию, значит, я не свободный человек? - Да, ты не свободный человек, - резко произнес Саша. И эта жесткая нотка осуждения относилась вовсе не к сестре, а к кому-то другому, кто сковывает свободу сестры, поняла Мария Александровна. - Дальше я это объясняю. - Саша перевернул страницу. - "Любовь к труду должна простираться не только на легкие и ничтожные вещи, но и на то, что с первого взгляда кажется непреодолимым. Чтобы быть действите