скрывается тайный смысл. К чему иначе писать в тюрьму о цветах. Будь здорова, моя дорогая, так желает очень твоя мама. М.Ульянова. Мария Ильинична перечитала еще раз дорогие строки и задумчиво смотрит на столик в камере - грубо сколоченные три доски, почерневшие от времени. И в ее воображении на столе возникает большой желтый обливной кувшин, любимый кувшин мамы, и в нем цветы. Как красиво подобран букет... Так умеет только мама. Вот клейкая полевая гвоздика, которую в поле и не заметишь, сиреневые левкои, желтый львиный зев, и чудится: в раструбе цветка копошится пчела, вытягивая хоботком сладкий нектар, кукушкины слезки дрожат на тоненьких волосках, даже красные метелки щавеля украшают букет. И как много в нем васильков - любимых цветов Марии Ильиничны. И вот уже не букет перед нею, а освещенный солнцем луг с травой по колено, и в траве цветы, цветы, а над лугом опрокинут океан воздуха, и какой это воздух! Вкус и аромат особенно умеют ценить люди, посидевшие в тюрьме. Так пахнет свобода, так благоухает сама жизнь. Мама понимает это. Сестра Аня понимает. "Я по сравнению с тобой прямо миллиардерша какая-то относительно воздуха. Да нет, еще богаче", - писала ей недавно Аня. В дверях камеры визжит ключ. - На допрос! - сонным голосом говорит надзирательница. Мария Ильинична щурит глаза - перед нею все еще поле и солнце, жужжат пчелы, теплый ветер касается щек... - Назовите членов преступной социал-демократической организации, в которой вы состоите, - начинает допрос следователь. - Не знаю, - коротко отвечает Мария Ильинична. - Не знаю, - повторяет она, и в глазах играют отсветы солнца. Следователя от нее заслоняет мамин букет - васильки, львиный зев, гвоздика. Полицейского и революционерку разделяет огромное поле, освещенное солнцем, и трава по колено, и океан воздуха. Ничего этого не видит следователь. Не понять его жандармской душе, что простые слова матери в письме к дочери, желание послать ей в камеру букет цветов и с ними воздух полей так же сильны, как сильна вера революционерки в правоту своего дела, вера в победное завершение борьбы ради того, чтобы все люди могли наслаждаться и воздухом, и цветами, и самой свободой. Следователь бессилен перешагнуть это поле. Он пристально смотрит на Марию Ульянову и не видит следов уныния. Что-то очень важное сообщили ей сегодня в письме, думает он, что-то очень хитро зашифрованное, отчего она так уверенно держит себя на допросе и так безмятежен ее вид, словно она на прогулке, на воле, а не в тюрьме перед ним, следователем. - Уведите, - приказывает он надзирательнице. КОСТРЫ Дождь лил не переставая третий день. Цветы на клумбах полегли, в лужах плавали мелкие зеленые яблоки, сбитые ветром. Примолкли птицы. Река вздулась от дождей и плескалась у самой изгороди. Ненастье и тревога полонили маленький бревенчатый домик. А еще недавно стояли жаркие июньские дни и в доме было светло и празднично. Вся семья Ульяновых ждала дорогого гостя - Владимира Ильича. Мария Александровна сняла этот желтый домик в живописном месте Подмосковья, на берегу реки Пахры. Три окна смотрят на дорогу. Позади дома небольшой фруктовый сад, у крыльца развесистые ивы. В углу сада беседка, и перед ней крокетная площадка. "Все здесь напомнит Володе детство", - думала Мария Александровна. И комнату Владимиру Ильичу приготовили в мезонине. Она такая же крохотная, какой была его комната в Симбирске. Для себя Мария Александровна облюбовала комнату, как и всегда, окном на дорогу, на переднем крае, чтобы видеть, когда дети возвращаются домой, и хоть на несколько минут сократить ожидание, и чтобы ночью первой услышать хруст гравия под тяжелыми полицейскими сапогами и суметь предупредить детей и первой встретить опасность. Еще десять дней назад матери казалось, что все беды миновали, дети на свободе, Владимир Ильич вернулся из трехлетней сибирской ссылки. Полиция запретила жить Ленину в промышленных центрах, и он поселился в Пскове, чтобы быть ближе к революционному Питеру. Из старинного русского города стал протягивать во все концы России нити связей с рабочими кружками, с революционерами, готовил создание общерусской партийной газеты. В начале июня обещал приехать погостить в Подольск. Но вот пришла тревожная весть: Владимир Ильич снова арестован в Петербурге, уже вторую неделю сидит в тюрьме. Мария Александровна не вынесла нового испытания - слегла. Оттого пасмурно и неуютно стало в маленьком доме и так беспокойно у всех на сердце. Даже собака Фридка приуныла, лежит у ног Дмитрия Ильича, вздрагивает чутким ухом, посматривает умным глазом на хозяина, понимает, что не до нее теперь. В комнате у Марии Александровны врач. Анна Ильинична, Мария Ильинична и Дмитрий Ильич сидят в столовой, ждут, что скажет доктор, вполголоса обсуждают, как выручить брата из тюрьмы. Дмитрий Ильич перелистывает медицинский учебник - ищет способ помочь маме справиться с болезнью. Арест Владимира Ильича - огромная беда для всех, крушение планов по созданию революционной газеты. Но сестры и брат ничем помочь не могут: Мария Ильинична и Дмитрий Ильич сами недавно освободились из тюрьмы, Анна Ильинична и ее муж Марк Тимофеевич тоже находятся под наблюдением полиции... За окном шумит дождь, по стеклам хрустальными спиралями стекают струи, листья мокрыми ладошками стучат в окна, квохчет курица под крыльцом, уговаривает глупых цыплят посидеть спокойно под теплым крылом, подождать, пока кончится несносный дождь. Доктор Левицкий вышел из комнаты Марии Александровны. Все трое поднялись ему навстречу. - Что вы находите, Вячеслав Александрович? - обеспокоенно спросила Анна Ильинична. - Какое лечение? - Ничего страшного, ничего страшного. А лечение - свежий воздух, прогулки и волнения только радостные. - Но у мамы больное сердце, ей столько пришлось пережить, - говорит Мария Ильинична. - И шестьдесят пять лет дают о себе знать, - добавил Дмитрий Ильич. Доктор пощипал бородку, внимательно посмотрел на книгу, которую Дмитрий Ильич держал в руках. - Дорогой коллега, - сказал он, - не ищите! Сердце матери еще ни в одном медицинском учебнике не описано, тайны его могущества не раскрыты. А хорошая доза радости для нее самое лучшее лекарство... Да-с. Я разрешил вашей матушке вставать. Завтра снова наведаюсь. Честь имею кланяться! Дмитрий Ильич пошел проводить доктора. Левицкий был его большим другом. Когда Дмитрий Ильич приехал в Подольск отбывать свою ссылку, никто не хотел брать на работу крамольного студента, исключенного за революционную деятельность из университета. А Левицкий согласился взять его к себе помощником и сам потянулся всем сердцем к семье Ульяновых. Сестры направились в комнату матери, но она сама шла им навстречу - одетая, причесанная. - Мамочка! Как ты себя чувствуешь? - Лучше, - ответила Мария Александровна. Она старалась держаться бодро, только чуть вздрагивала голова. - И сегодня я еду в Петербург. - Но ты же больна. Нельзя тебе! - воскликнули с отчаянием сестры. - Не могу я бездеятельно сидеть и ждать. Может быть, мне и удастся облегчить участь Володи. Подам прошение в жандармское управление... Митенька, - обратилась она к сыну, - сходи, пожалуйста, на станцию, купи мне билет третьего класса до Петербурга. Да оденься получше, главное - не промочи ноги. Такой унылый, нескончаемый дождь. Все трое понимали, что отговаривать маму от поездки бесполезно; они пытались только убедить ее ехать во втором классе. - Нет, нет, - возражала Мария Александровна, - деньги надо беречь. Может быть, Володе потребуется адвокат. Анечка, приведи в порядок мое визитное платье, а мы с Маняшей соберем саквояж. Дмитрий Ильич надел плащ, прицепил поводок к ошейнику Фридки и отправился на вокзал. Анна Ильинична вынула из гардероба черное платье и стала прилаживать к нему свежий воротничок. "Славный мамочкин боевой мундир", - подумала она с нежностью. Не для праздных визитов было сшито это платье, а для посещений приемных жандармских управлений, генерал-губернаторов. Каждый раз, когда с кем-нибудь из детей случалась беда, мать вступала в тяжелую, упорную и терпеливую борьбу. Только платье знает, как тревожно билось сердце, а затем и вовсе замирало, слыша жестокое, холодное: "В вашей просьбе отказано". Сколько раз бросали матери упрек, раня ее в самое сердце: "Ваш старший сын повешен". Но она никогда не складывала рук, не приходила в отчаяние, а, сжав тонкими пальцами перо, вновь и вновь писала прошения, писала так, как принято было писать: "Милостивый государь! Честь имею покорнейше просить..." Сколько таких прошений хранится в архивах жандармских управлений! Сколько раз, придя домой из присутствия, мать на пороге дома засовывала взмокший от слез платок в глубокий карман платья... ...Шумит за окном дождь. Квохчет под крыльцом курица. Стучатся мокрые листья в окно. В равномерный унылый шум врывается звон колокольчика, в передней и в комнатах словно закружился веселый летний ветер. - Мамочка! Володя приехал! Мамочка! - Володюшка! Володюшка! - спешит мать навстречу сыну. - Здоров? Свободен? - Архиздоров, совершенно свободен и счастлив безмерно. - Владимир Ильич скинул мокрое пальто и обнял мать. - По дороге на станцию встретил! - кричит восторженно Дмитрий Ильич. - Вижу, кто-то спешит, шагает, не разбирая луж. Кто это может так спешить в нашем Подольске? Пригляделся - Володя! - Володенька, братик, скажи, что я не сплю и что все это на самом деле, - теребит брата Мария Ильинична. - Анечка, убери скорей мое визитное платье, - просит Мария Александровна. - Теперь оно мне не понадобится. - С превеликим удовольствием, мамочка! - Анна Ильинична водворяет платье на место. Плотно-плотно закрывает шкаф, словно опасаясь, что черное платье может снова вторгнуться в их счастливую жизнь. - Дай-ка я тебя еще раз поцелую, - обнимает она брата. Сестры собирают на стол. Дмитрий Ильич раздувает самовар, Фридка, высунув розовый язык, косится по комнатам, ластится к новому другу, трется круглой мохнатой головой, будто понимает, что тот был в большой опасности. Фридка - породистый сенбернар - не даст в обиду своего хозяина и его друзей. Она умеет помочь путешественнику, попавшему под снежный обвал в горах. В метель и стужу с сумкой красного креста на шее она бесстрашно пробирается по кручам над бездной, сильными лапами откапывает пострадавшего. Часто рискует жизнью, чтобы защитить своего друга - человека. - Ладно, ладно, - гладит Владимир Ильич по голове Фридку, - иди на место, дай знать, если сюда жандармы вздумают припожаловать. И Фридка, словно понимает, идет в переднюю, ложится у порога, поднимает настороженное ухо. Радость, смех снова вернулись в маленький дом. Владимир Ильич бережно усадил Марию Александровну на диван и сел рядом с ней. - До чего ж хорошо дома, просто прелесть! Представляю, как здесь красиво в солнечную погоду. - Здесь даже в ненастье уютно, - уверяет счастливая мать. - Посмотри, какой светлый дождь за окном. - Ну, расскажи, Володек, как тебе удалось выбраться из тюрьмы и как ты попался, - просит Анна Ильинична. Мария Александровна садится к самовару, разливает чай. - Приехал в Питер и... подцепил "хвост", - смеется Владимир Ильич. - Когда жандармы меня схватили, первой мыслью было: как бы освободить карманы. Но куда там! Два дюжих фараона закрутили мне руки назад, а третий зорко следил, чтобы я что-нибудь не сжевал. А в карманах у меня просто сейф: две тысячи рублей получил от Калмыковой на газету, большое письмо Плеханову с подробным планом организации газеты, зашифрованные записи явок, адреса конспиративных квартир. - Умереть можно от страха! - поеживается Мария Ильинична. - Но, - поднимает палец Владимир Ильич, - все это было записано молоком, лимонной кислотой и разной прочей снедью, записано между строчек на всяких счетах и квитанциях. Сижу в камере и раздумываю: догадаются жандармы все эти счета утюгом прогладить или нет? - Уверен, что не догадались! - воскликнул Дмитрий Ильич. - Когда меня арестовали, у меня в кармане был список членов кружка на заводе Гужона. Молоком записал, а проявить они не догадались. Владимир Ильич серьезно посмотрел на брата: - Учти, что жандармы будут умнеть вместе с ростом нашей организации. Надеяться на их тупость легкомысленно, и нам надо подумать о стойких химических чернилах, об искусной конспирации... - Ну, а потом что было? - нетерпеливо спрашивает Мария Ильинична. - Через десять дней меня вызвали и строго предупредили о том, что в Петербург и еще в другие шестьдесят городов мне въезд запрещен и чтобы из Пскова я никуда не отлучался. Вернули мне в целости и сохранности все бумажки, счета и деньги. Я просто глазам своим не поверил. "Вот олухи царя небесного!" - подумал я и тут же вежливо попросил разрешения поехать к вам в гости. Одного Владимира Ильича не пустили. Приставили чиновника охранного отделения, который привез его в Подольск и сдал местному полицейскому исправнику. Здесь ждало новое испытание. Исправник потребовал заграничный паспорт Владимира Ильича, повертел его в руках и неожиданно сунул к себе в стол. "Нечего вам по заграницам ездить, - сказал он, - паспорт останется у меня". - Вот тут я страшно разозлился, - продолжает Владимир Ильич. - Я понял, что этот старый плут и мошенник запер в свой мерзкий стол все наши планы по созданию газеты. Возмущенный донельзя, я крикнул: "Буду жаловаться на ваши незаконные действия начальству!" Крикнул так свирепо и угрожающе, что перепугал старикашку. Он живо отпер стол и, видя, что я собираюсь уходить, стал просить меня забрать паспорт и никому не жаловаться. Последние слова Владимир Ильич произнес сквозь смех и, откинувшись на спинку дивана, смеялся взахлеб, до слез. Ему вторил звонкий смех Марии Ильиничны. - Ты получил заграничный паспорт? - спросила Мария Александровна, стараясь не выдать своего огорчения. - Да, мамочка! Я должен ехать в Германию. - Владимир Ильич встал и, по привычке конспиратора, накинул на двери крючок, плотнее закрыл окно и тихо продолжал: - Мы задумали большое дело - решили издавать газету. Владимир Ильич с увлечением стал рассказывать о своих сокровенных планах. Рабочие поднимаются на борьбу. Нужен главный штаб, который бы направлял борьбу против царизма. Нужна общерусская газета, которая объяснит миллионам рабочих и крестьян их задачи, выработает единую программу действий, подготовит создание революционной партии пролетариата. План организации газеты продуман, но издавать в России ее нельзя из-за полицейских преследований. Поэтому решено печатать ее за границей. Тайными путями газета будет доставляться в Россию и здесь через верных людей распространяться среди рабочих. Владимир Ильич успел уже побывать в Риге, Смоленске, Петербурге, Москве и везде создал опорные пункты для газеты, условился с товарищами о способах связи, пересылке корреспонденции. - Как решили назвать газету? - спрашивает Анна Ильинична. - "Искра". "Из искры возгорится пламя". Помните? - Да, да, - говорит Мария Ильинична, это из ответа декабристов Пушкину. Мария Александровна слушает детей и понимает, что задумано важное дело. - В добрый час! В добрый час! - шепчет она. - И, кстати, я покушаюсь на тебя, Анюта, - говорит Владимир Ильич. - Тебе придется ехать вслед за мной в Германию, помочь в организации газеты. Кончится срок ссылки у Надюши, и она приедет к нам. - Вот когда Анины литературные таланты пригодятся, - замечает Мария Александровна. Анна Ильинична даже вспыхнула от радости. Она всегда рвалась к литературной работе, писала рассказы для детей, переводила книги с итальянского, английского, немецкого языков. А теперь такое важное и почетное дело - издавать газету для рабочих. - Вот бы съездить на Волгу - в Самару, в Нижний, по пути завернуть в Сызрань, затем проехаться к Надюше. - Соскучился? - сочувственно спросила мать. - Очень! - искренне вырвалось у Владимира Ильича. - Это первая наша разлука. И связи Надюша там успела завести среди революционеров. Очень хотелось бы с ними встретиться. Разложить везде костры. Рабочие рвутся к борьбе. Горючего в России становится все больше. Вот "Искра" и должна будет их зажечь. - А если тебе попросить разрешения у полиции? - спросила Мария Александровна. - Уже просил, и не единожды. Наотрез отказали. Мария Александровна задумалась. - Пойдем, я покажу тебе твою комнату. По скрипучим ступенькам поднялись наверх. - Как в Симбирске! - воскликнул Владимир Ильич, поднял руку и коснулся пальцами потолка. Налево у стены железная кровать, покрытая клетчатым пледом, направо окно и дверь на балкон. У окна небольшой письменный стол и лампа под зеленым абажуром, и на этажерке любимые книги: Чернышевский, Добролюбов, Лермонтов, Пушкин. - Отдохну здесь всласть, - говорит Владимир Ильич, - и поработаю отлично. Я вызвал сюда товарищей, надо с ними посоветоваться. А пока они приедут, я буду проводить все время с тобой. Владимир Ильич вышел на балкон. Дождь перестал. Из сада потянуло запахом цветов. Птицы, обрадовавшись солнцу, запели на все голоса. - Пойдем, мамочка, посмотрим сад, - предложил Владимир Ильич. - Только надень пальто и, главное, галоши, чтобы, как ты нас учила, не промочить ноги. Мария Александровна взглянула на сына сияющими глазами: - Знаешь, Володюшка, я, кажется, придумала, как тебе поехать к Надюше и по твоим "кострам" на Волге. - Мамочка! - Да, да. Я должна познакомиться со своей невесткой, - продолжала Мария Александровна, и лучики-морщинки разбежались вокруг глаз. - С Надей? Ты же с ней знакома. - Но охранке об этом неизвестно. Женился ты в ссылке, домой жену не довез... - Полиция не разрешила: еще полгода ей отбывать свою ссылку. - Так вот, я должна познакомиться с твоей женой. Это мое материнское право, и отказать мне в этом не могут. Я поеду в Петербург и буду просить разрешения. - Ты можешь ехать в Уфу и без всякого разрешения. - Не могу же я ехать одна. Мне шестьдесят пять лет. У меня больное сердце... На самом деле оно у меня совершенно здоровое, - поспешила добавить она. - Представить матери свою жену должен сын. Ты, Володюшка! Завтра же я поеду в Петербург. Владимир Ильич молча обнял мать. По лестнице поднималась Анна Ильинична. - Ну, как тебе здесь нравится, Володек? Наконец-то мамочка дождалась тебя. Владимир Ильич только развел руками. Вид у него был радостный и чем-то смущенный. - Анечка, - ласково сказала Мария Александровна, - я еду в Петербург. Придется опять вынуть мое визитное платье, и пусть Митя сходит на станцию. Теперь я могу ехать вторым классом. Утром пришел доктор Левицкий. - Я нашел вашу матушку в отличном состоянии, - сказал он Дмитрию Ильичу. - Вы правы, дорогой Вячеслав Александрович, хорошая доза радости оказалась наилучшим лекарством для нее. Дмитрий Ильич пригласил доктора в сад. - Я познакомлю вас со своим братом. Левицкий слышал о Владимире Ильиче как о революционере и ученом и ожидал встретить пожилого человека в очках и с тросточкой, чинно гуляющего по дорожкам сада. Он был очень удивлен, увидев коренастого молодого человека с крокетным молотком на плече. Владимир Ильич, прищурив левый глаз, с живым интересом следил, удастся ли Маняше прогнать свой шар сквозь двойные ворота. - Ловко! Молодец! - с восторгом воскликнул он. Переложив на левое плечо молоток, он дружески протянул Левицкому руку и тут же пригласил его принять участие в игре. Владимир Ильич бросил на доктора быстрый, острый взгляд. Вячеслав Александрович был года на два моложе. Густая каштановая борода и мягкая шевелюра обрамляли красивое лицо с правильными чертами. Глубоко сидящие серые глаза говорили об уме и твердости характера, и вместе с тем во всем облике доктора было что-то юношески чистое, доброе. Дмитрий Ильич видел, что брат и доктор понравились друг другу. День был воскресный, и Владимир Ильич предложил доктору покататься на лодке. Вячеслав Александрович чувствовал себя удивительно легко с новым знакомым. Ему очень нравились эти люди с широкими интересами, высокой культурой, веселые и общительные, и он понял, что теперь вся его жизнь будет связана с этой семьей. Владимир Ильич сел на весла, легкими взмахами вел лодку вниз по Пахре и подробно расспрашивал доктора, почему это в Подольском уезде такая высокая смертность среди детей и большой процент забракованных по болезни новобранцев. - Виноваты в этом, Владимир Ильич, знаменитые фетровые подольские шляпы. Владимир Ильич вскинул брови. - Как это понимать? - Я изучаю сейчас физическое развитие населения Подольского уезда, - объяснил Левицкий, - и установил, что здоровье населения подтачивается постоянным ртутным отравлением. Местные фабриканты при обработке кроличьего пуха, из которого выделываются шляпы, применяют ртуть. Я протестую против такого варварского способа, но фабрикант остается фабрикантом. Раз это приносит ему прибыль, ему наплевать на здоровье рабочих. - Совершенно верно, - ответил Владимир Ильич. - Что же вы думаете делать дальше? - Я прочитал в одном французском журнале, что во Франции нашли способ безртутного производства шляп. Там вместо ртути применяют едкий калий. - Знают ли сами рабочие, что они систематически отравляются? - Я объясняю это не только фабрикантам, кустарям, но и самим рабочим. Но не могут же они бросить работу и умирать с голоду. - И многим рабочим вы это объяснили? - Десяткам, многим десяткам. - А об этом должны знать рабочие всей России. Так же как и подольские рабочие должны знать об ужасающей эксплуатации в шахтах на Дону, на текстильных фабриках в Иваново-Вознесенске, на Ленских золотых приисках. - Но как это сделать? - Надо об этом оповещать всех рабочих через газету и, мало этого, показать им путь к освобождению, научить их организованно бороться с фабрикантами. Вячеслав Александрович невесело усмехнулся: - Какая же газета напечатает такое? - Я знаю такую газету, - твердо сказал Владимир Ильич. - Она называется "Искра". Напишите об этом статью и передайте брату Дмитрию: он знает, куда ее послать. Владимир Ильич опустил весла и загляделся на берег Пахры. У воды густые розовые заросли иван-чая, за ними поляна, покрытая ромашками, темным шатром раскинулась ива, процеживая сквозь зеленые пряди солнечные лучи. - Какая красота вокруг, океан воздуха, а люди в этом здоровом краю умирают от отравления, дети обречены на тяжелый рахит. Газета научит рабочих, как им стать хозяевами своей судьбы... - Вы правы. И если действительно такая газета есть... - Она будет, непременно будет, дорогой Вячеслав Александрович. Вернувшись домой, Владимир Ильич шагал по комнатам, с довольным видом потирал руки и наконец сказал брату: - Интересный человек твой доктор! Он очень дельный. Ты его расшевеливай, заставляй писать корреспонденции в "Искру". Дай ему почитать Маркса... Очень дельный и хороший человек! ...Вечером проводили Марию Александровну в Петербург. - Мамочка совершенно напрасно поехала, - сказала Анна Ильинична, глядя на удаляющийся поезд. - Не дадут ей такого разрешения. - Но она будет спокойна, что сделала все, что могла. А уж если мамочка что задумала, отговаривать ее бесполезно, - ответила Мария Ильинична. - Пока она вернется, мы должны очень многое сделать, чтобы потом было больше свободного времени для нее, - сказал Владимир Ильич. Он попросил брата подобрать подходящую "записную книжку". Дмитрий Ильич предложил только что полученный пятый номер журнала "Научное обозрение". Этот толстый журнал пришелся по вкусу Владимиру Ильичу. Полистав его, он остановился на статье С.Чугунова "Шейное ребро у человека с точки зрения теории эволюции". - Вполне подходяще, - сказал Владимир Ильич. - Сюда мы запишем проект программы Российской социал-демократической партии, и в таком виде его можно будет провезти через границу. Мария Ильинична налила в чашку молока, вставила новое перо в ручку и принялась аккуратно вписывать молоком между строчек "Шейного ребра" проект программы. Ее сменил Дмитрий Ильич. В субботу из Москвы с работы приехал Марк Тимофеевич, Владимир Ильич посвятил и его в свои планы, и они целую ночь просидели над изобретением "хитрого столика", который должен был хранить партийные документы и быть недоступным для полицейских ищеек. Марк Тимофеевич закончил чертеж, когда утренние лучи солнца заглянули в комнату на антресолях. Наверно, английский изобретатель Уатт не работал с таким усердием над изобретением первого универсального парового двигателя, как работали Владимир Ильич и Марк Тимофеевич над этим партийным хранилищем. Это был шахматный столик в сто клеток для игры вчетвером. Круглая тумба опирается на три изогнутые ножки, на тумбе - целое архитектурное сооружение из выдвижных ящичков, и их венчает крышка, отделанная филенкой. Стоит вынуть гвоздик из филенки, и крышка легко отодвинется, как в пенале. Под крышкой - вместительное углубление. - Полицейских будут интересовать прежде всего ящики. Толщину крышки замаскирует филенка. Отличное изобретение! - радовался Владимир Ильич. - Теперь дело за мастером. Нужен очень опытный краснодеревщик, а главное - абсолютно верный человек. - Есть у меня на примете такой умелец, - сказал Марк Тимофеевич. - За верность его я ручаюсь. Сейчас мы знаем имя этого умельца. Хитрый столик соорудил рабочий завода Михельсона - краснодеревщик Семен Петрович Шепелев. Творение его рук позволило партии в течение семнадцати лет, до победы Октябрьской революции, хранить в нем важнейшие партийные документы. Сколько раз при обысках столик ощупывали, выстукивали, опрокидывали опытные полицейские ищейки. Столик ни разу не выдал тайны. Вот почему и сегодня он занимает почетное место в Центральном музее Владимира Ильича Ленина. Его, верного ветерана партии, бережно хранят под стеклянным колпаком... Переписка с товарищами, остающимися в России, будет контролироваться охранкой. Надо придумать хитрые шифры, хорошо запоминающиеся ключи к ним, которые бы не могли раскрыть опытные знатоки конспиративных шифров в охранке. Владимир Ильич придумывал шифры, выверял их, работал с точностью математика и вдохновением поэта. Нужно было подумать и над тем, как сохранить здоровье и бодрый дух товарищей на случай их ареста. - Ты скоро будешь врачом, - сказал Владимир Ильич брату. - Я хочу получить у тебя медицинские советы. Как следует держать себя в смысле личной гигиены, если попадешь в каторжную тюрьму? Когда я сидел в "предварилке", я никогда не упускал случая натирать полы в камере и коридорах. Устраивал себе такую славную гимнастику. Но этого мало. Надо научно разработать режим, который бы помог сохранить силы, укрепить волю. Дмитрий Ильич с удивлением посмотрел на брата. - Почему ты думаешь о каторге? Ведь ты едешь за границу? - Всякое может быть, - ответил Владимир Ильич. - Не навек же я туда еду. Эти советы надо широко распространить среди наших товарищей, чтобы каждый был подготовлен и знал, как вести себя в тюрьме. Наконец приехали муж и жена Шестернины с Тамбовщины и вслед за ними товарищ Владимира Ильича по сибирской ссылке Пантелеймон Николаевич Лепешинский. Домик на Пахре стал походить на штаб. Когда молодые люди собирались в столовой и начинали вполголоса разговаривать, Фридка шла в переднюю и ложилась у порога. Зато когда все выходили с крокетными молотками в сад, Фридка могла вдоволь бегать по дорожкам, хватать в зубы закатившийся в траву шар, а по утрам, когда все обитатели дома бежали на Пахру купаться, Фридка сидела на берегу и беспокойно водила глазами, следя за пловцами. Больше всего беспокойства ей доставлял Владимир Ильич. Вот он плывет саженками, выбрасывая поочередно вперед руки, и вдруг скрылся под водой. Фридка встает на четыре лапы, вытягивает вперед морду. Пропал человек, нет его. Фридка с размаху кидается в реку, а Владимир Ильич вынырнул на противоположном берегу, выбрался на песок и звонко смеется. - Что, испугалась? Думала, утону? - похлопывал он Фридку по мокрой голове. Вечером к хозяйке дома Кедровой пришел исправник. Он подробно расспрашивал хозяйку, чем занимаются Ульяновы, что за гости к ним приехали, не таятся ли они, не готовят ли заговор против государя императора. Хозяйка с недоумением посмотрела на старика и пригласила его выйти на крыльцо. Из-за забора доносились взрывы веселого смеха, слышался стук крокетных шаров, синий дымок от самовара вился над забором. Приятный тенор запел: Нас венчали не в церкви, Не в венцах, не с свечами, Нам не пели ни гимнов, Ни обрядов венчальных... - Кто это поет? - спросил исправник. - Старший сын Ульяновых, Владимир Ильич, - ответила Кедрова. - Тот самый, который прибыл из сибирской ссылки? - Вам лучше знать, откуда он прибыл. Но он смеется звонче всех и всегда насвистывает или напевает. По утрам вперегонки с подольскими мальчишками плавает в Пахре. Наговаривают вам на него. Разве революционеры умеют так веселиться? Это вполне благопристойные молодые люди, - уверенно заключила хозяйка. Поверх забора показалась огромная голова Фридки. Увидев полицейскую форму, она оскалила зубы, глаза ее грозно засверкали, и исправник поспешил уйти в дом. ...На третий день вернулась Мария Александровна. Все дети встречали ее на станции, и никто не задал вопроса, удачно ли она съездила. И она ничего не сказала. Но, приехав домой, она вынула из ридикюля казенную бумагу с печатями и протянула ее Владимиру Ильичу: - Вот тебе подарок. - Разрешили? - просиял Владимир Ильич и крепко прижал к себе мать. - Ты не представляешь, дорогая мамочка, какой это замечательный подарок!.. В последний вечер перед отъездом в Уфу решили покататься на лодках. На живописной лужайке под шатром ивы устроили веселый пикник: пели песни, играли в горелки. Мария Александровна сидела в тени на пенечке и с улыбкой наблюдала, как веселится молодежь. К вечеру, освеженные прогулкой, с охапками незабудок и ромашек возвращались домой. Выбрались на берег. Над Пахрой поднималась голубоватая дымка. Солнце село, и стало быстро темнеть. Острее запахло свежескошенным сеном, и, словно по мановению дирижерской палочки, застрекотали кузнечики. Плеснулась рыба в притихшей Пахре, испуганно квакнула лягушка, в прибрежных кустах отчетливо и звонко чокнул соловей раз, другой и замолк. По скошенному лугу промчались на неоседланных лохматых лошаденках мальчишки в ночное и скрылись в лощине. И снова тишина наполнилась стрекотом кузнечиков. В небе загорелись первые звезды. Никому не хотелось уходить в дом. Уселись у стога и молчали. Владимир Ильич, облокотившись на охапку сена, жадно вдыхал душистый воздух, ощущал тепло еще не остывшей после дневного зноя земли. Завтра всем предстояло разъехаться в разные стороны. Шестернины возвращались на Тамбовщину. Лепешинский ехал в Псков. Владимир Ильич с Марией Александровной и Анной Ильиничной - на Волгу. Доктор Левицкий стал не просто доктором, а корреспондентом газеты "Искра", а Мария Ильинична и Дмитрий Ильич отныне являлись агентами "Искры". Все сидели и думали о трудном и прекрасном пути, на который вступили многие честные русские люди. - Давайте споем, - нарушил тишину Владимир Ильич, - нашу любимую. Эту песню перевел с польского языка в сибирской ссылке Глеб Максимилианович Кржижановский, и ее часто пели они в Шушенском. Вихри враждебные веют над нами, Темные силы нас злобно гнетут... Товарищи тихо, почти шепотом подхватили: В бой роковой мы вступили с врагами, Нас еще судьбы безвестные ждут... С противоположного берега потянуло дымком и запахом печеной картошки. Это ребята в ночном развели костер в ложбине, в горячих углях ворошили картошку. Неподалеку вспыхнул и взметнулся высоко в небо другой костер, и на фоне пламени возникли мальчишеские фигуры. - Костры! - задумчиво сказал Владимир Ильич. - Мы с вами, товарищи, тоже раскладываем костры по всей России, и они загорятся от нашей "Искры". - И кто знает, - откликнулся Пантелеймон Николаевич, - может быть, всем этим мальчишкам будет суждено зажечь огонь революции. На опушке леса вспыхивали все новые огни. Мальчишки подкидывали сухой валежник, ворошили угли, и в небо взлетали мириады искр и становились звездами. На земле стрекотали невидимые кузнечики, над ухом тонко звенели комары, предвещая хорошую погоду. ХИТРЫЙ СТОЛИК Мария Александровна шла по Крещатику, щурилась от яркого зимнего солнца и наслаждалась морозным пахучим воздухом, сказочной красотой города. Зима, словно соревнуясь с летом, разукрасила скверы и сады Киева, опушила каждую ветку, превратила заснувшие почки в пышные цветы, выстелила улицы белым ковром. Пирамидальные тополи, кудрявые каштаны выстроились по обеим сторонам улицы торжественно неподвижные, красуясь на солнце своим роскошным, но непрочным нарядом. Владимирская горка белым прибоем вскипала на фоне голубого неба. Большие зеркальные витрины зима задернула тончайшим тюлем, разрисованным диковинными тропическими цветами и листьями. Даже фонарные столбы и гранитные цоколи зданий были покрыты сверкающей изморозью. Вздымая снежную пыль, проносились легкие возки, лошади с заиндевевшими холками весело позванивали бубенчиками; в сквере молодые люди затеяли игру в снежки, освежая после новогодней ночи разгоревшиеся от вина и танцев лица. На сердце у Марии Александровны было солнечно и отрадно. За несколько месяцев Киев стал для нее родным городом: здесь были ее дети, и все они на свободе. Судьба, которая теперь и для Марии Александровны стала означать большевистскую партию, забросила в этот город ее детей - Анну, Марию, Дмитрия и его молодую жену Антонину. Ну, а где дети, там и мать. Было бы совсем хорошо, если бы и Володя с Надей жили поблизости, а не в далекой Женеве, и Марк не в Питере, а здесь, но главное - все здоровы, все на свободе. И легко дышится, и морозец такой славный, бодрящий, и сегодня ночью все вместе встретили Новый, 1904 год! Хорошо встретили! Когда часы стали бить полночь, Мария Александровна, по обычаю, с каждым боем высказала про себя двенадцать желаний. Семеро детей у нее сейчас. Каждому пожелать здоровья, счастья. Уже семь ударов, и еще удачи их общему делу. А потом ее материнские сокровенные желания: чтобы появились у нее внучата, и чтобы весь этот 1904 год она не разлучалась с детьми, и чтобы хватило у нее сил идти с ними дальше... Мария Александровна вынула из кармашка муфты большие часы Ильи Николаевича, с которыми она не расставалась, и заторопилась домой: скоро придут товарищи к ее детям, и она, мать, должна быть на своем посту. На Лабораторной улице было пустынно. Только сверху вниз по крутому спуску катилась ватага мальчишек на санках. Ничего подозрительного опытный глаз Марии Александровны не приметил. Анна, Мария и Дмитрий сидели в столовой, ждали Глеба Максимилиановича Кржижановского и его жену Зинаиду Павловну. На шахматном столике поблескивала украшениями елка, во всех комнатах весело потрескивали дрова в печках. Было по-домашнему уютно и тихо. Шум с улицы не доносился сюда, в маленькую квартиру во дворе. Через несколько минут раздался условный звонок. Дверь пошла открывать, как всегда, Мария Александровна. И друзей, и врагов она встречала первой. И комната у нее, как всегда, помещалась на переднем крае, поближе к входной двери. - С Новым годом! С новым счастьем! С новым здоровьем! - приветствовали молодые люди Марию Александровну. Зина прижалась к ней, целовала ее щеки, белые волосы. - Вы так похожи на мою мамочку, хотя она совсем, совсем другая, - говорила Зина. - Наверно, все мамы чем-то похожи друг на друга, - ласково отозвалась Мария Александровна. - А я вам новогодний привет привез от Владимира Ильича, - сказал Глеб Максимилианович. - Только что получил от него письмо. - Как они там? Что-то не балуют меня последнее время письмами. Здоровы ли? - Живы, здоровы. У Владимира Ильича сейчас горячая пора, и он как на поле брани. Дмитрий Ильич уже откупоривал бутылку вина - отметить Новый год с друзьями. - Выпьем за старый год, - предложил он. - Тысяча девятьсот третий был славный год, - отозвалась Мария Ильинична. - Подумайте только, товарищи, создана партия. Есть программа - ясная цель для всего рабочего класса. - Выпьем за наши успехи в наступающем году, - предложил Глеб Максимилианович, - выпьем за здоровье дорогого Владимира Ильича. Он дерется за нашу партию, как барс. Трудно ему приходится. - Товарищи, дорогие, - восклицает Анна, - что же это творится? Меньшевики каждое собрание превращают в сущий ад. Они забыли, что у нас есть общие враги, они избрали мишенью нас, большевиков. - Владимир Ильич прислал статью "Почему я вышел из "Искры". - Глеб Максимилианович вынул из нагрудного кармана письмо. - Меньшевики, подлым путем захватившие "Искру", разумеется, отказались его напечатать. Нам надо распространить письмо здесь, напечатать в подпольных типографиях. Прошу, Мария Ильинична, организуйте это дело. Драгоценное письмо. Пока надо спрятать его подальше. Мария Александровна зажгла свечи на елке; все уселись вокруг, смотрели на мерцающие огоньки, и всем вспомнилось детство. Глеб Максимилианович затянул: Слезами залит мир безбрежный, Вся наша жизнь - тяжелый труд... Ему стали подпевать. Кржижановский очень любил петь и сам сочинял революционные песни или переводил их с польского, французского. Но никто не знал, какой у него голос: революционные песни всегда пели вполголоса, почти шепотом, и звучали они от этого задушевнее. Снова раздался условный звонок. - Это Юрий, - сказал Глеб Максимилианович. Мария Александровна пошла открывать дверь. Молодой человек учтиво поздоровался с ней. - Шсский... - произнес он нарочито невнятно свою фамилию. - Добрый вечер, товарищ Клэр, - протянул он руку Кржижановскому, - добрый вечер, Ольга, - назвал он по партийной кличке Зинаиду Павловну, - вашу лапку, товарищ Медведь, - приветствовал он Марию Ильиничну, - мое почтение, товарищ Андреевский, - поздоровался с Дмитрием Ильичом. Мария Александровна ушла в свою комнату. - В письме Владимир Ильич пишет... - начал было Глеб Максимилианович. Но Юрий перебил его: - Вы хотите сказать, Старик пишет. - Да, да, совершенно верно. Старик пишет, что мартовцы захватили "Искру" и подбираются к Центральному Комитету партии. Захватывают партийные деньги и открыто говорят: "Ждем провала большевиков в России, тогда наша возьмет". - Вот до чего докатились, - возмущалась Зинаида