х камней" - это Карнак, а "Чернота", которая появляется "в склепе в центре храма", и есть Собиратель в Пирамиде. Вполне возможно. Я знал, разумеется, что римляне буквально истребили туземное население Арморики после восстания 52 года, а выжившие бежали от их гнева, оставив страну ненаселенной до пятого столетия, когда множество живших в Британии кельтов под давление саксов и англов не переселились в Арморику и заново населили полуостров Бретань. Римляне в целом были людьми широких взглядов и весьма терпимыми к богам народов, которые они завоевывали. И не в их обычае было так свирепо расправляться с побежденными. Что же это за "жестокие и злые обряды, равным которым по свирепости римляне нигде не встречали" и которые их так поразили, что они безжалостно уничтожили все связанное с ними? Я нашел множество упоминаний о большом городе, затонувшем в море. В некоторых случаях он назывался Ис, в других не имел названия. Рассказы о нем, подвергшиеся уничтожению в христианские времена, явно были апокрифами. Город относился к доисторическим временам. Почти во всех случаях указывалось, что это злой город, что он предался злым духам, колдовству. В основном легенда сводилась к резюме, которое я изложил накануне вечером. Но нашелся один вариант, который крайне меня заинтересовал. В нем говорилось, что гибель Иса вызвал повелитель Карнака. Именно он "соблазнил Дахут Белую, дочь короля, как она до этого соблазнила и уничтожила многих мужчин". Далее говорилось, что "красота этой волшебницы была так велика, что повелитель Карнака не сразу набрался решительности, чтобы уничтожить ее и злой Ис"; и что она родила ребенка, дочь; и что, открыв ворота морю, Карнак бежал с дочерью, а тени Иса вынесли его в безопасное место, точно так же, как они подгоняли волны, утопившие Дахут и ее отца, которые преследовали Карнака. Это, особенно в свете теорий де Кераделя о наследственной памяти, поразило меня. Во-первых, помогало понять замечание мадемуазель о том, что я "помню". И давало еще одно объяснение, пусть абсурдное, тому, почему я произнес эти два названия. Если эта Дахут происходит непосредственно от той Дахут, может, и я происхожу прямо от владыки Карнака, который "соблазнил" ее. В таком случае контакт с Дахут мог привести в действие одну из пластинок в моем мозгу. Я думал, что Алкар-Аз и Собиратель должны были произвести очень сильное впечатление на владыку Карнака, моего предка, и поэтому именно эта пластинка ожила первой. Я улыбнулся этой мысли и подумал об Элен. Что бы там ни было, но я помнил о вечернем свидании с Элен и радовался ему. У меня также свидание с Дахут, но что с того? Я взглянул на часы. Пять часов. Достал носовой платок, и что-то со звоном упало на пол. Браслет. Он лежал и смотрел на меня черным глазом. Я смотрел на него, и жуткое чувство узнавания становилось во мне все сильней и сильней. Я пошел в клуб переодеться. Выяснил, где остановились де Керадели. Послал Элен телеграмму. Прости. Неожиданно вызван из города. Некогда позвонить. Позвоню завтра. Люблю и целую. Алан В восемь часов вечера я передавал свою карточку мадемуазель. Это был один из больших жилых домов с башнями, выходящих на Ист Ривер: роскошный дом; его самые дорогие квартиры выходят окнами на Блеквелл Айленд, где содержатся отбросы общества, мелкие преступники, недостойные общественной жизни Синг-Синга, строгостей Деннмора или чести жить в других аналогичных крепостях цивилизации. Это мусорный ящик общества. Жилой дом де Кераделей - зенит, презрительно глазеющий на надир. Лифт поднимался все выше и выше. Когда он остановился, лифтер нажал кнопку и через одну-две секунды массивные двери разошлись. Я вышел в холл, похожий на прихожую средневекового замка. Услышал за собой шум закрывающейся двери и оглянулся. Два человека опустили занавес, скрывавший дверь. Чисто по привычке я обратил внимание на рисунок занавеса - привычка путешественника, автоматически намечающего ориентиры для возможного вынужденного отступления. На занавесе изображалась морская женщина, фея Мелузина, во время своего еженедельного очищающего купания. За ней наблюдает удивленный муж - Раймон Пуатье. Старинный занавес. Люди у занавеса - бретонцы, смуглые, коренастые, но одеты они так, как не одеваются в Бретани. На них свободное зеленое одеяние, тесно перепоясанное, а на груди, на черном фоне, справа, тот же символ, что и на браслете. Мешковатые коричневые брюки, кончающиеся под коленом и плотно завязанные, похожие на брюки древних кельтов или скифов. На ногах сандалии. Когда они брали у меня пальто и шляпу, я приветствовал их на бретонском, как благородный человек приветствует крестьянина. Они смиренно ответили, и я заметил, как они обменялись удивленными взглядами. Они отвели в сторону другой занавес, и один из них нажал на стену. Открылась дверь. Я прошел через нее в удивительно большую комнату с высоким потолком, обитую древним темным дубом. Комната была тускло освещена, но я заметил кое-где резные сундуки, астролябию и большой стол, покрытый книгами в кожаных и велюровых переплетах. Я повернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как скользнула на место дверь, и стена оказалась внешне сплошной. Тем не менее я решил, что в случае необходимости найду выход. Двое провели меня через комнату в ее правый угол. Опять отодвинули занавес, и меня окутал мягкий золотой свет. Они поклонились, и я прошел на этот свет. Я находился в восьмиугольной комнате более двадцати футов в длину. Все ее восемь стен покрыты шелковыми шпалерами исключительной красоты. Все сине-зеленые, и на каждой какая-нибудь подводная сцена: рыбы странных форм и расцветок плавают в лесах бурых водорослей... анемоны, похожие на фантастические цветы, машут над ртами смертоносными щупальцами... золотые и серебряные стаи крылатых змей караулят свои замки из коралла. В центре комнаты стол, на нем старинный хрусталь, прозрачный фарфор и старинное серебро, все блестит в свете высоких свечей. Я взял в руки занавес, отвел его в сторону: ни следа двери, через которую я вошел. Я услышал смех, подобный смеху маленьких волн, смех Дахут... Мадемуазель стояла в дальнем углу восьмиугольной комнаты, отводя в сторону еще один занавес. За ним другая комната, оттуда вырывается свет и создает розовый ореол вокруг ее головы. Ее исключительная красота на мгновения заставила меня забыть все в мире, даже сам этот мир. От белых плеч до белых ног она была укутана в прозрачное зеленое платье, похожее по покрою на столу древних римлянок. На ногах сандалии. Две толстые пряди бледно-золотых волос спускаются меж грудей, и сквозь одежду видны все линии прекрасного тела. Никаких украшений на ней нет, да она в них и не нуждается. Глаза одновременно ласкают и грозят, и в смехе тоже одновременно нежность и угроза. Она подошла ко мне, положила руки мне на плечи. Аромат ее как запах морских цветов, ее прикосновение и аромат заставили меня пошатнуться. Она сказала на бретонском: - Итак, Алан, вы по-прежнему осторожны. Но сегодня вы пойдете только туда, куда я захочу. Вы преподали мне хороший урок, Алан де Карнак. Я тупо спросил, все еще находясь под воздействием ее красоты: - Когда я вас учил, мадемуазель? Она ответила: - Давным-давно, - и мне показалось, что угроза изгнала из ее взгляда нежность. С отсутствующим видом она сказала: - Мне казалось, что будет легко говорить то, что я собиралась сказать, когда встретила вас вечером. Я думала, слова сами польются из меня... как воды полились в Ис. Но я смутилась... оказалось, что это трудно... воспоминания борются друг с другом... битва любви и ненависти... К этому времени я взял себя в руки. Сказал: - Я тоже смущен, мадемуазель. Я говорю по-бретонски не так хорошо, как вы, и поэтому, может, не вполне вас понимаю. Нельзя ли нам говорить по-французски или по-английски? Дело в том, что бретонский слишком... интимен, слишком близко подходит к сути мысли. Другие языки послужат барьером. Но потом я подумал: барьером против чего? Она страстно ответила: - Нет! И больше не зовите меня мадемуазель и де Керадель! Вы меня знаете! Я рассмеялся и ответил: - Если вы мадемуазель де Керадель, то вы и морская фея Мелузина... или Гульнар, рожденная в море... и я в безопасности в вашем, - тут я посмотрел на шпалеры, - аквариуме. Она сумрачно ответила: - Я Дахут... Дахут Белая, королева теней... Дахут древнего Иса. Возрожденная. Возрожденная здесь, - она постучала себя по лбу. - А вы Алан де Карнак, мой любимый... мой самый любимый... мой предатель. Так что берегитесь! Неожиданно она приблизилась ко мне, прижалась своими губами к моим, так крепко, что ее маленькие зубы впились в меня. К такому поцелую невозможно отнестись равнодушно. Я обнял ее, и меня как будто охватило пламенем. Она оттолкнула меня от себя, почти ударила, так сильно, что я пошатнулся. Она подошла к столу и наполнила из кувшина два стройных бокала бледно-желтым вином. Насмешливо сказала: - За наше последнее расставание, Алан. И за нашу встречу. - И пока я раздумывал над этим тостом, добавила: - Не бойтесь, это не колдовское зелье. Я коснулся ее бокала и выпил. Мы сели, и по сигналу, которого я не видел и не слышал, вошли еще двое странно одетых слуг и стали нам прислуживать. Они делали это на старинный манер, коленопреклоненно. Вино оказалось великолепным, обед превосходным. Мадемуазель почти ничего не ела и не пила. Говорила она мало, иногда погружалась в раздумья, иногда поглядывала на меня со смесью угрозы и нежности. Никогда не обедал я тет-а-тет с такой красивой женщиной и так мало говорил; и с такой, которая сама говорит так мало. Мы как противники в некоей игре, от которой зависит жизнь, думали над ходами, изучали друг друга, прежде чем начать. Какова бы ни была эта игра, у меня сложилось неприятное впечатление, что мадемуазель знает ее гораздо лучше меня; может, вообще устанавливает ее правила. Из большой комнаты за занавесом доносились приглушенная музыка и пение. Мелодии странные, смутно знакомые. Музыканты будто находились в той комнате и в то же время далеко, ужасно далеко. Тени песен? Я вспомнил, как Дик описывал пение своей тени. Холодок пробежал по спине. Я поднял голову от тарелки и увидел, что мадемуазель смотрит на меня с насмешкой. Я почувствовал, как во мне пробуждается благотворный гнев. Страх перед ней исчез. Она красивая и опасная женщина. Вот и все. Несомненно, она понимает, о чем я думаю. Она подозвала слуг, и они убрали со стола, оставив вино. Мадемуазель прозаично заметила: - Пойдем на террасу. Прихватите с собой вино, Алан. Оно вам может понадобиться. Я рассмеялся, взял бутылку и бокалы и вслед за ней прошел в комнату с розовым светом. Это была ее спальня. Подобно предыдущей, она тоже была восьмиугольной, но, в отличие от нее, потолком являлась настоящая башня. Потолок не был прямым. Он уходил вверх конусом. В сущности, обе комнаты находились в башне, и мне показалось, что стена между ними фальшивая, она разделила некогда бывшую здесь большую комнату. И здесь стены были увешаны сине-зелеными морскими шпалерами, но без изображений. Я медленно шел, и цвет шпалер менялся, темнел, как океанские глубины, светлел, как бледный изумруд отмелей, и все время по ним передвигались тени, теневые фигуры выплывали из глубин, задерживались и томно уходили за пределы видимости. Низкая широкая кровать, шкафчик, стол, два или три низких стула, шкаф со странной резьбой и окраской, диван. Розовый свет шел из какого-то хитроумно скрытого источника в башне. У меня опять появилось тревожное чувство узнавания, которое возникло впервые, когда я посмотрел на черный камень на браслете. Окно выходило на террасу. Я поставил вино на стол и вышел на террасу, Дахут за мной. Башня, как я и думал, находилась на самом верху здания, в его юго-восточном углу. справа от меня магическая ночная панорама Нью-Йорка. Далеко внизу Ист Ривер как лента тусклого серебра со множеством мостов. В двадцати футах под нами другая терраса, ее ясно видно, так как здание выстроено уступом. Я насмешливо спросил у мадемуазель: - Похоже на вашу башню в древнем Исе, Дахут? И с такого ли балкона ваши слуги бросали наскучивших вам любовников? Конечно, шутка сомнительного вкуса, но она сама напросилась; к тому же необъяснимый гнев продолжал гореть во мне. Она ответила: - Там было не так высоко. И ночи Иса не похожи на здешние. Чтобы увидеть звезды, нужно было смотреть на небо, а не вниз, на город, как здесь. И моя башня выходила на море. И я не бросала с нее своих любовников, потому что в смерти они служили мне лучше, чем в жизни. А этого не добьешься, бросая их с башни. Она говорила спокойно, с очевидной искренностью. Я не сомневался, что она верила в то, что говорила. Я схватил ее за руку. Спросил: - Вы убили Ральстона? Она с тем же спокойствием ответила: - Да. Прижала мою ногу своей, прислонилась ко мне, глядя мне в глаза. Ревность боролась во мне с гневом. Я спросил: - Он был... вашим любовником? Она ответила: - Не был бы, если бы я встретила вас раньше. - А остальные, другие? Вы и их убили? - Да. - И они тоже... - Если бы раньше встретила вас... Мне хотелось схватить ее за горло. Я попытался снять руку с ее руки и не смог. Как будто она держала ее, и я не мог шевельнуть и пальцем. Я сказал: - Вы цветок зла, Дахут. Корни ваши в аду... Вы из-за денег его убили? Она откинулась и рассмеялась, и в смехе ее глаз и рта было торжество. Она сказала: - В старину вы не заботились о любовниках, бывших до вас. А почему сейчас заботитесь, Алан? Но нет - не из-за денег. И умер он не потому, что дал их мне. Я устала от него, Алан... но он мне нравился... а Бриттис, бедное дитя, так давно не развлекалась... если бы он мне не нравился, я бы не отдала его Бриттис... Ко мне вернулся здравый смысл. Несомненно, мадемуазель отомстила за мои вчерашние предположения о ней. Метод ее, может быть, сложноват, но эффективен. Мне стало стыдно за себя. Я опустил руки и рассмеялся вместе с ней... но откуда все-таки этот опустошительный гнев и эта ревность? Я отбросил сомнения в сторону. Сказал печально: - Дахут, ваше вино крепче, чем я думал. Я говорил глупости и прошу прощения. Она загадочно посмотрела на меня. - Прощения? Интересно. Мне холодно. Пойдемте в комнату. Вслед за ней я вернулся в комнату с башней. Я тоже замерз и ощущал странную слабость. Налил себе вина и выпил. Сел на диван. Мысли стали смутными, как будто холодный туман окутал мозг. Налил себе еще. Увидел, что Дахут принесла стул и села у моих ног. В руках у нее была старинная многострунная лютня. Она рассмеялась и прошептала: - Вы просите прощения, но не знаете, чего просите. Она коснулась струн и начала петь. Было что-то странное в этой песне - сплошной дикий вздыхающий минор. Мне показалось, что я узнаю эту песню, когда-то уже слышал ее, в такой же башне, как эта. Посмотрел на стены. Оттенки на шпалерах менялись все быстрее... от малахитовых глубин к изумрудным отмелям. И тени поднимались все быстрее и быстрее, подходили все ближе и ближе к поверхности, прежде чем снова затонуть... Дахут сказала: - Вы принесли браслет, который я вам дала? Я пассивно сунул руку в карман, достал браслет и отдал ей. Она надела мне его на руку. Красный символ на камне блеснул, как будто по нему пробежал огонь. Она сказала: - Вы забыли, что я дала вам его... давным-давно... человек, которого я любила больше всех... человек, которого я ненавидела больше всех... Вы забыли, как он называется. Что ж, услышьте его имя еще раз, Алан де Карнак... и запомните, что вы просили у меня прощения. Она произнесла имя. Миллионы искр вспыхнули у меня в мозгу, огонь растопил опутавший его холодный туман. Она произнесла его снова, и тени на шпалерах устремились к поверхности, сплетая руки. Они танцевали вокруг стен... все быстрее и быстрее... тени мужчин и женщин. Я лениво подумал о танцах девушек из "Дома сердечного желания", танцах под барабаны волшебников сенуси... эти тени точно так же танцуют под музыку Дахут. Все быстрее и быстрее неслись тени, они тоже запели, слабыми шепчущими голосами, тенями голосов... на шпалерах меняющиеся цвета превратились в волны, теневое пение стало шумом волн. И снова Дахут произнесла имя. Тени сорвались со шпалер и устремились ко мне... все ближе и ближе. Шум волн превратился в рев урагана, он подхватил меня и понес - все ниже и ниже. 9. В БАШНЕ ДАХУТ. ИС Рев урагана и гром моря стихли и превратились в регулярные удары больших волн о какую-то преграду. Я стоял у окна в каком-то высоком месте, глядя на покрытое белой пеной штормовое море. Закат был красным и мрачным. Широкая полоса крови легла от солнца на воду. Я высунулся из окна и посмотрел направо, стараясь разглядеть что-нибудь в сгущающемся сумраке. И увидел. Широкая равнина, уставленная массивными вертикальными камнями; их сотни, они рядами устремляются к центру, где расположено приземистое каменное здание храма, похожее на центральную ось колеса, спицами которого служат ряды монолитов. Камни так далеко от меня, что похожи на булыжники, но потом по какому-то капризу миража они дрогнули и придвинулись. Лучи заходящего солнца осветили их, и мне показалось, что они забрызганы кровью, а приземистое здание храма источает кровь. Я знал, что это Карнак, а я его владыка. А приземистый храм - Алкар-Аз, где по призыву Дахут Белой и злых жрецов появляется Собиратель в Пирамиде. И что я в древнем Исе. Мираж снова вздрогнул и исчез. Тьма затянула Карнак. Я посмотрел вниз, на циклопические стены, о которые разбивались с громом длинные волны. Стены необыкновенно толстые и высокие; они торчат прямо из океана, как нос какого-то каменного корабля. Уходя к материку через мелководье, они становятся меньше. Там, дальше, белый песок побережья. Я хорошо знал этот город. Красивый город. Храмы и здания из резного камня, с черепичными крышами, с красными, зелеными, синими и оранжевыми крышами, дома из крашеного дерева, совершенно непохожие на грубые жилища моего клана. Город, полный садов, где шепчут фонтаны и распускаются странные цветы. Тесно заселенный город, похожий на корабль: там, где стоят дома, - палуба, а стены - борта. Построен на полуострове, далеко уходящем в море. Море всегда угрожает ему, но море всегда удерживают стены и колдуны Иса. Из города выходит широкая дорога и через пески устремляется на материк; она идет прямо к злому сердцу монолитов, где приносят в жертву людей моего народа. Не мой народ построил Ис. И не он воздвиг камни Карнака. Нашим бабушкам рассказывали их бабушки, что когда-то, давным-давно, приплыли на кораблях странной формы люди, поселились на полуострове и укрепили его; и теперь мы у них в рабстве; и на стволе мрачного ритуала выросли ветви, с которых свисают плоды ужасного безымянного зла. Я пришел в Ис, чтобы обрубить эти ветви. И если выживу, чтобы срубить сам ствол. Я страстно ненавидел жителей Иса, они все колдуны и колдуньи, и у меня был план, как уничтожить их всех, как навсегда покончить с ужасными обрядами Алкар-Аза, избавить храм от Того, кто по призыву Дахут и злых жрецов Иса приходит вслед за мучениями и смертью моих людей. И все это время я знал, что одновременно я не только повелитель Карнака, но и Алан Карнак, который попал в руки мадемуазель де Керадель и видит теперь только то, что хочет она. Алан Карнак знал это, но повелитель Карнака нет. Я услышал сладкий звук легкого прикосновения к лютне, услышал смех, похожий на плеск маленьких волн, и голос - голос Дахут! - Владыка Карнака, мрак скрывает твою землю. И не достаточно ли ты смотрел на море, возлюбленный? - У нее холодные руки, у меня - теплые. Я отвернулся от окна, и на мгновение древний Карнак и древний Ис показались фантастическим сном. Потому что по-прежнему находился в башне, из которой, как мне казалось, меня унесли тени; все в той же восьмиугольной комнате, освещенной розовым светом, увешанной шпалерами, на которых прибывали и убывали зеленые волны; а на низком стуле с лютней в руке сидела Дахут, все в том же платье цвета моря, с прядями волос меж грудей. Я сказал: - Вы настоящая ведьма, Дахут: как вы меня заманили в ловушку. - И повернулся к окну, чтобы посмотреть на знакомые огни Нью-Йорка. Но их не было, и я не повернулся. Я обнаружил, что иду прямо к ней и произношу совсем не те слова, которые, как я считал, я произнес; я говорю: - Ты сама из моря, Дахут... и хоть руки у тебя теплее, сердце такое же немилосердное. И тут я понял, что это - пусть сон или иллюзия, - но это настоящий Ис; та часть меня, которая была Аланом Карнаком, могла видеть глазами, слышать ушами другой моей части, могла читать мысли этой части, которая была владыкой Карнака, но сам владыка Карнака об этой другой части не подозревал. А я был бессилен управлять им. Приходилось мириться с тем, что он делал. Как актер в пьесе, с той только разницей, что я не знал ни роли, ни сюжета. Чрезвычайно неприятное состояние. На мгновение я подумал, что нахожусь полностью под гипнотическим контролем Дахут. И почувствовал слабое разочарование в ней. Мысль эта промелькнула и исчезла. Она взглянула на меня, и глаза ее были влажными. Закрыла лицо прядями и плакала за этим занавесом. Я холодно сказал: - Многие женщины плакали, как ты... из-за убитых тобой людей, Дахут. Она ответила: - С тех пор как месяц назад ты приехал в Ис из Карнака, у меня нет мира. Огонь пожирает мое сердце. Что для меня и для тебя прежние любовники? До твоего появления я не знала любви. Я больше не убиваю, я изгнала свои тени... Я мрачно спросил: - А если они не смирятся со своим изгнанием? Она отбросила назад волосы, пристально взглянула на меня: - Что ты хочешь этим сказать? Я ответил: - Я создаю крепостных. Учу их служить мне и не признавать других хозяев. Кормлю их, даю им кров. Допустим, я вдруг перестаю их кормить и отказываю в приюте. Изгоняю их. Что станут делать мои голодные бездомные крепостные, Дахут? Она недоверчиво спросила: - Ты думаешь, мои тени восстанут против меня? - Рассмеялась, но потом глаза ее расчетливо сузились: - Все же... в твоих словах что-то есть. Но то, что я создала, я могу и уничтожить. Мне показалось, что в комнате прозвучал вздох и на мгновение тени на шпалерах задвигались еще быстрее. Если и так, Дахут не обратила на это внимания, сидела задумчивая и печальная. Сказала негромко: - В конце концов... они ведь не любят меня... мои тени... они выполняют мои приказы... но они меня не любят... не любят свою создательницу. Нет. Я, Алан Карнак, улыбнулся этим ее словам, но я, Алан де Карнак, воспринял эти ее слова совершенно серьезно... как Дик принимал слова тени! Дахут встала, обняла меня белыми руками за шею, и ее аромат, подобный аромату тайного морского цветка, заставил меня пошатнуться, и от ее прикосновения вспыхнуло желание. Она томно сказала: - Любимый... ты очистил мое сердце от прежних увлечений... ты пробудил меня к любви... почему ты не любишь меня? Я хрипло ответил: - Я люблю тебя, Дахут... но я не верю тебе. Откуда я могу знать, что твоя любовь продлится... или не настанет время, когда я тоже превращусь в тень... как произошло с другими, любившими тебя? Она ответила, прижимаясь ко мне губами: - Я уже сказала тебе. Я никого их них не любила. - Но кое-кого ты все же любишь. Она откинулась, посмотрела мне в глаза, ее собственные глаза сверкали. - Ты о ребенке. Ты ревнуешь, Алан. Значит, ты меня любишь. Я отошлю девочку. Нет, если захочешь, прикажу убить ее. Холодная ярость заглушила во мне желание: эта женщина легко обещает убить единственную собственную дочь. Но даже в Карнаке ее рождение не было тайной. Я видел маленькую Дахут, с фиолетовыми глазами, молочно белой кожей, с лунным огнем в жилах. Невозможно ошибиться в том, кто ее мать, даже если она бы и отказалась. Я справился со своей яростью. В конце концов я этого ожидал, но решимость моя укрепилась. - Нет. - Я покачал головой. - Это будет просто означать, что она тебе наскучила, как наскучил ее отец, как наскучили все прошлые любовники. Она прошептала, и в ее глазах было подлинное безумие страсти: - Что же мне делать? Алан, что мне сделать, чтобы ты поверил? Я сказал: - Когда наступит новолуние, будет праздник Алкар-Аза. Ты призовешь Собирателя в Пирамиде, и тогда под кувалдами жрецов погибнет множество людей, они будут поглощены Чернотой. - Обещай, что ты не будешь вызывать... Его. Тогда я тебе поверю. Она отшатнулась, губы ее побелели; прошептала: - Я не могу этого сделать. Это будет означать конец Иса. И конец... меня. Собиратель призовет... меня... проси чего угодно, любимый... но этого я сделать не могу. Что ж, я ожидал отказа, надеялся на него. Я сказал: - Тогда дай мне ключи от ворот моря. Она застыла; я прочел сомнение, подозрение в ее взгляде; когда она заговорила, в ее голосе не было мягкости. Она медленно сказала: - А зачем они тебе, владыка Карнака? Они символ Иса, сама суть его. Они сам Ис. Их выковал морской бог, который давным-давно привел сюда моих предков. И они всегда были только в руках короля Иса. - И никогда не должны попадать в другие руки. Зачем они тебе? Да, наступил кризис. Момент, к которому я так долго шел. Я взял ее в руки, хоть она и высокая женщина, обнял как ребенка. Прижал губы к ее губам, почувствовал, как она дрожит, руки ее обвились вокруг моей шеи, зубами они прикусила мой рот. Я отбросил голову и захохотал. И сказал: - Ты сама сказала, Дахут. Я прошу их, потому что они символ Иса. Потому что они - ты. И пока я их держу, сердце твое не изменится, Белая Ведьма. И для меня это щит от твоих теней. Удвой стражу у морских ворот, если хочешь, Дахут. Но, - я снова прижал ее к себе и поцеловал, - я никогда больше не поцелую тебя, если ключи не будут у меня в руках. Она, запинаясь, ответила: - Подержи меня еще немного, Алан... и ты получишь ключи... держи меня... ты освобождаешь мою душу от рабства... ты получишь ключи... Она склонила голову, и я почувствовал ее губы у себя на сердце. И во мне боролись черная ненависть и черная похоть. Она сказала: - Отпусти меня. Когда я это сделал, она посмотрела на меня мягким затуманенным взглядом, сказала: - Ты получишь ключи, любимый. Но надо подождать, пока уснет мой отец. Я позабочусь, чтобы он рано лег спать. И ключи от Иса будут в руках короля Иса... потому что ты, мой любимый, станешь королем Иса. А теперь жди меня... И она исчезла. Я подошел к окну и посмотрел на море. Буря усилилась, превратилась в ураган, и волны все били и били о каменный нос Иса, и я чувствовал, как дрожит от этих ударов башня. Эти удары и бушующее море соответствовали возбуждению в моем сердце. Я знал, что прошли часы, я ел и пил. У меня были смутные воспоминания о большом зале, я сидел за столом с другими пирующими, а на возвышении сидел старый король Иса, и справа от него Дахут, а слева жрец в белой одежде, с желтыми глазами, вокруг его лба узкая золотая лента, а у пояса священная кувалда, которой разбивают груди моих людей у алтаря Алкар-Аза. Он злобно смотрел на меня. А король стал сонным, голова его склонялась, склонялась... Но теперь я в башне Дахут. Буря стала еще сильнее, и еще сильнее бились волны о каменный нос Иса. Розовый свет померк, тени на зеленых шпалерах застыли. Но мне показалось, что они близки к поверхности, следят за мной. В руках у меня три стройных бруска зеленого морского металла, с углублениями и зарубками: на всех символ трезубца. Самый длинный втрое длиннее расстояния между концом указательного пальца и запястьем, самый короткий длиной в ладонь. Они висят на браслете, тонкой серебряной ленте, в которой посажен черный камень с тем же алым трезубцем, символом морского бога. Это ключи Иса, созданные морским богом, построившим Ис. Ключи от морских ворот! Рядом со мной стояла Дахут. Она как девочка в своем белом платье, стройные ноги обнажены, серебристые волосы падают на изысканные плечи, розовый свет создает ореол вокруг ее головы. Я, Алан Карнак, подумал: "Она похожа на святую". Я, владыка Карнака, ничего не знал о святых и потому подумал: "Как я могу убить такую женщину, хотя и знаю, что она зла?" Она просто спросила: - Теперь ты веришь мне, мой владыка? Я опустил ключи и обнял ее за плечи: - Да. Она, как ребенок, подставила мне свои губы. Я почувствовал жалость. Хоть я и знал, кто она такая, все равно почувствовал жалость. И солгал. Сказал: - Пусть ключи вернутся на место, белый цветок. До наступления утра, до того, как проснется твой отец, верни их на место. Это было всего лишь испытание, сладкое белое пламя. Она серьезно взглянула на меня. - Если хочешь, это будет сделано. Но не нужно. Завтра ты станешь королем Иса. Я испытал шок, жалость исчезла. Если обещание ее что-нибудь значит, она собирается убить своего отца так же безжалостно, как предложила убить дочь. Она сонно сказала: - Он состарился. И устал. Он будет рад уйти. А с этими ключами... я отдаю тебе себя. Этими ключами... я закрываю прежнюю жизнь. Я пришла к тебе... девственной. Забыла тех, кого убила, и ты их забудешь. А их тени... перестанут существовать. И опять я услышал вздох в комнате, но она не слышала... или не обратила внимания. Неожиданно она сжала меня в объятиях, впилась губами... больше она не была девственной... и желание, как пламя, охватило меня... Я не спал. Зная, что мне предстоит сделать, я не смел спать, хотя сон смыкал мне глаза. Лежал, прислушиваясь к дыханию Дахут, дожидаясь, пока она уснет крепче. Но, должно быть, я все же задремал, потому что осознал, что слышу шепот и что шепот этот начался раньше. Я поднял голову. Розовый свет потускнел. Рядом лежала Дахут, белая рука и грудь обнажены, волосы разбросаны по подушке. Шепот продолжался, становился все настойчивей. Я огляделся. Команата была заполнена теневыми фигурами, которые раскачивались и шевелились, как тени волн. Ключи Иса лежали на полу, куда я их бросил, сверкал черный камень. Я снова посмотрел на Дахут - и смотрел и смотрел на нее. У нее на глазах тень, как от протянутой руки, такая же тень над губами, и над сердцем тень руки, ее запястья и ноги держат такие же теневые руки, сжимают, как кандалами. Я выскользнул их постели, быстро оделся и набросил на плечи плащ. Подобрал ключи. Последний взгляд на Дахут - и решимость почти оставила меня. Ведьма или нет, она слишком хороша, чтобы умереть. Шепот становился все яростней, он угрожал, он подталкивал меня. Больше я не смотрел на Дахут, не мог. Вышел из ее спальни и почувствовал, что тени сопровождают меня, вьются передо мной, вокруг меня и за мной. Я знал путь к воротам моря. Он идет по дворцу, оттуда к подземному помещению в самом конце каменного носа города-корабля, выступающего в океан, о который бьются волны. Ясно рассуждать я не мог, мысли были как в тумане, я сам шел, как тень среди теней. Тени торопили меня, шептали... о чем они шепчут? Что мне ничто не может повредить... ничто не остановит меня... но я должен торопиться... торопиться... Тени окутали меня, как плащом. Я увидел стражника. Он стоял у входа в тот подземный коридор, куда я направлялся. Стоял сонно, глядел отсутствующим взглядом, смотрел сквозь меня, как будто я уже превратился в тень. Тени шептали: "Убей!" Я ударил его кинжалом и прошел мимо. Из подземного коридора я вышел в помещение, за которым находились ворота. Туда вела еще одна закрытая дверь. Оттуда только что вышел человек. Это был жрец в белой одежде с желтыми глазами. Для него я не был тенью. Он смотрел на меня и на ключи в моих руках, будто я демон. Потом бросился ко мне, взмахнув кувалдой, поднимая к губам золотой свисток, чтобы вызвать стражу. Тени подтолкнули меня вперед, и прежде чем он поднес свисток к губам, я пронзил кинжалом его сердце. Передо мной была дверь, Я взял самый маленький ключ, и при его прикосновении дверь открылась. И снова тени собрались вокруг меня, подталкивая вперед. Здесь находились два стражника. Одного я убил, прежде чем он смог извлечь оружие. Потом бросился на второго и задушил его, прежде чем он смог поднять тревогу. И когда мы с ним боролись, тени окружили его и тоже душили. Скоро он лежал мертвый. Я подошел к воротам моря. Они из того же металла, что и ключи; огромные; в десять раз выше меня; шириной в два раза больше высоты: такие массивные, что не могли быть выкованы людьми; действительно, дар морского бога, как и говорили жители Иса. Я нашел скважину. Тени шептали... сначала я должен вставить больший ключ и повернуть... теперь меньший и повернуть... теперь нужно произнести имя, написанное на камне... раз, и два, и три. Я произнес имя. Массивные створки задрожали: начали открываться - внутрь. В отверстии показалась вода, сначала тонкой струйкой. Она, как мечом, ударила в противоположную стену. Тени продолжали шептать... нужно бежать... быстрее... быстрее... Прежде чем я добрался до двери, щель между створками превратилась в ревущий водопад. Прежде чем добрался до коридора, меня ударила волна. На гребне ее летело тело жреца, руки протянуты ко мне, как будто и после смерти он старается вцепиться в меня, утащить за собой на дно... под воду... И вот я на лошади, скачу по широкой дороге в Карнак сквозь ревущий ураган. В руках у меня ребенок, девочка, ее фиолетовые глаза широко раскрыты, в них ужас. А я скачу все вперед и вперед, и волны гонятся за мной, пытаются схватить. И сквозь рев ветра и волн доносится другой шум из Иса: рушатся дома и храмы, море разрушает стены, слышится предсмертный крик жителей, и все это сливается в одну ноту отчаяния. 10. ПРОЧЬ ИЗ БАШНИ ДАХУТ Я лежал с закрытыми глазами, но не спал. Сражался за пробуждение, боролся за господство над собой с другой личностью, которая упорно не желала сдаваться. Я победил, и другая личность ушла в мои воспоминания об Исе. Но воспоминания эти очень живы и сильны, как и та, вторая личность; и она будет жить, пока живут эти воспоминания; будет ждать своего шанса. Я так устал, будто борьба была физической; в моем сознании владыка Карнака и Алан Карнак, Дахут из древнего Иса и мадемуазель де Керадель сливались в колдовском танце, переходя друг в друга, перемещаясь от одного к другому - как девушки в "Доме сердечного желания". Прошло время между тем моментом, когда во время бегства по белым пескам меня догнал предсмертный вопль Иса, и моим пробуждением. Я это знал. Но были ли это минуты или тысячелетия, сказать не мог. И произошло многое другое, чего я не помнил. Я открыл глаза. Мне казалось, что я лежу на мягкой постели. Но это не так. Я стоял одетый у окна в комнате, полной розовым светом: в комнате, похожей на башню... с восьмиугольными стенами, покрытыми шпалерами цвета морской волны, на которых двигались тени. И вторая личность во мне вдруг ожила, и я услышал рев бегущих за мной волн... Я быстро повернул голову и посмотрел в окно. Никакого бурного моря, никаких пенных волн, бьющих о стены. Я смотрел на перекрытую мостами Ист Ривер и на огни Нью-Йорка; смотрел и извлекал из этого зрелища силу и умственное здоровье. Медленно отвернулся от окна. На постели лежала Дахут. Она спала, одна рука и грудь обнажены, волосы шелковой сетью покрывают подушку. Лежала, прямая и стройная, как меч, и улыбалась во сне. Никакие теневые руки не держат ее. На руке у нее браслет, и черный камень немигающим глазом смотрит на меня, наблюдает за мной. Я подумал, не смотрит ли она на меня из-за своих закрытых ресниц. Грудь ее поднималась и опускалась, как медленный подъем и падение воды в море. Рот, с оттенком какой-то древности, мирно расслаблен. Она похожа на душу моря, над которым пронесся ураган, оставив море спящим. Очень красива... и в сердце у меня желание и страх. Я сделал шаг к ней... убить, пока она лежит, спящая и беспомощная... убить безжалостно, как убивала она... Я не могу сделать это. И разбудить ее не могу. Мешает страх, стоящий на пути. А желание таким же барьером стоит перед убийством. Я отступил назад и вышел на террасу. Немного подождал, размышляя и следя за комнатой Дахут. Возможно, колдовство - суеверие. Но то, что дважды сделала со мной Дахут, вполне подходит под определение колдовства. Я подумал о том, что произошло с Диком, и о том, как она спокойно призналась, что убила его. Она сказала правду, независимо от того, что вызвало смерть: внушение или настоящая тень. Мой собственный опыт не давал усомниться в этом. Она убила Дика Ральстона и тех троих тоже. И только она одна знает, сколько еще. Я отказался от мысли возвращаться через ее башню и искать скрытую дверь. Может, тени не станут помогать мне, как помогли в древнем Исе. И еще впереди прихожая и лифт. Правда же заключалась в том, что холодный ужас, который я испытывал перед мадемуазель, парализовал во мне всякую веру в себя. В ее доме я слишком уязвим. И если я ее убью, то как объясню свой поступок? Смерть Дика, тени, колдовство? В лучшем случае меня ожидает сумасшедший дом. Как я смогу доказать весь этот абсурд? А если я ее разбужу и потребую, чтобы она меня освободила... мне казалось, что это тоже не сработает. Нью-Йорк и древний Ис все еще слишком близки в моем сознании, и что-то шептало мне, что избранный мною в древнем Исе путь по-прежнему остается лучшим. Бежать, пока она спит. Я подошел к краю террасы и заглянул за перила. Следующая терраса находилась ниже в двадцати футах. Прыгать я не рискну. Я осмотрел стену. Там и тут выступали кирпичи, и я подумал, что справлюсь. Я снял туфли и повесил за шнурки на шею. Потом перелез через перила и без особых трудностей добрался до нижней террасы. Окна ее были открыты, и изнутри доносился храп. Часы пробили два раза, и храп прекратился. Какая-то женщина подошла к окну, выглянула из него и захлопнула. Мне пришло в голову, что это не место для незнакомца без шляпы, пальто и обуви, просящего убежища. Поэтому я пополз к следующей террасе, но она оказалась заколоченной. Спустился еще ниже - опять заколоченная терраса. К этому времени рубашка моя превратилась в лохмотья, брюки порвались в нескольких местах, ноги стали голыми. Я понял, что быстро приобретаю такую форму, при которой потребуется все мое красноречие, чтобы мне позволили уйти, как бы мне дальше ни повезло. Я посмотрел на террасу Дахут, и мне показалось, что свет в ее комнате стал ярче. Я торопливо перелез через перила и направился к следующей террасе. Там оказалась ярко освещенная комната. Четверо мужчин играли в покер за столом, уставленным бутылками. Я перевернул горшок с растением. И увидел, что они смотрят в окно. Ничего не оставалось делать, как войти и использовать представившуюся возможность. Я так и поступил. Во главе стола сидел толстяк с маленькими мигающими голубыми глазками и торчащей изо рта сигарой; рядом с ним - человек, похожий на старомодного банкира, затем худой мужчина с насмешливым ртом и меланхоличный человек маленького роста с выражением неизлечимого несварения желудка. Толстяк спросил: - Вы все видите то же, что и я? Все, сказавшие да, получают выпивку. Все взяли полные стаканы, и толстяк