корабли - и мне не передали никакой злобы к ним. Я буду твоим другом, Сигурд, сын Тригга, все время, пока мы будем вместе. И мы с тобой... вместе... Он многозначительно замолчал, как перед этим викинг. Северянин кивнул, затем снова взглянул искоса. - Как выпала тебе эта злая судьба? - спросил он по-прежнему шепотом. - С тех пор как меня привели на корабль на острове волшебников, мы не заходили в гавань. И тебя здесь не было, когда меня приковали к веслу. - Сигурд, клянусь всеобщим отцом Одином, не знаю! - руки северянина вздрогнули при имени его бога. - Невидимая рука выхватила меня из моего мира и перенесла сюда. Сын Гелы, главный на черной палубе, предложил мне свободу - если я совершу постыдный поступок. Я отказался. Я сразился с его людьми. Убил троих. И тогда меня приковали к веслу. - Ты убил троих! - Викинг смотрел на Кентона сверкающими глазами, оскалив зубы. - Убил троих! Твое здоровье! Товарищ! Твое здоровье! Что-то, похожее на летающую змею, свистнуло рядом с Кентоном; свистнуло и ударило северянина по спине. Кровь брызнула с этого места. Хлыст ударил еще и еще. Сквозь свист бича послышалось рычание Зачеля: - Собака! Отродье свиньи! Ты сошел с ума? Убить тебя? Под ударами хлыста Сигурд, сын Тригга, задрожал. Он посмотрел на Кентона, на губа]х его появилась кровавая пена. И Кентон вдруг понял, что это не от боли ударов - от стыда и гнева, что удары вызывают кровотечение из сердца, могут разорвать его. И Кентон, откинувшись, заслонил собою окровавленную спину, принял удары на себя. - Ха! - закричал Зачель. - Ты тоже хочешь? Ты ревнуешь к поцелуям моего кнута? Что ж - получи их сполна! Хлыст безжалостно свистнул и ударил, свистнул и ударил. Кентон стоически переносил побои; ни на мгновение не отодвинул он своего ставшего щитом тела; и при каждом ударе думал, как он ответит на них, когда придет время... Когда он овладеет кораблем! - Остановись! - Сквозь затянутые болью глаза он увидел наклонившегося через перила барабанщика. - Ты хочешь убить раба? Клянусь Нергалом, если ты сделаешь это, я попрошу у Кланета разрешения приковать тебя на его место! Потом мрачный голос Зачеля: "Греби, раб! Молча, почти теряя сознание, Кентон склонился к веслу. Северянин взял его за руку, сжал его в железном захвате. - Я Сигурд, сын Тригга! Внук Ярла! Хозяин драккаров! - голос его звучал негромко, но в нем был отзвук скрещивающихся мечей; он говорил, закрыв глаза, будто стоял перед алтарем. - Теперь между нами кровное братство, Кентон из Эйрна! Мы с тобой - кровные братья. Клянусь кровавыми рунами на твоей спине, которую ты подставил вместо моей. Я буду твоим щитом, как ты был моим. Наши мечи всегда будут заодно. Твои друзья - мои друзья, твои враги - мои враги И моя жизнь - твоя, если понадобится! Клянусь всеобщим отцом Одином и всеми асами - я, Сигурд, сын Тригга! И если я нарушу эту клятву, пусть жалят меня ядовитые змеи Гелы, пока не увянет Ягдразил, древо жизни, и не наступит Рагнарек - ночь богов! На сердце у Кентона стало тепло. Пожатие северянина стало еще сильнее. Затем он разжал руку и склонился к веслу. Ничего больше не было сказано, но Кентон знал - клятва скреплена. Щелкнул бич надсмотрщика, просвистел резкий свисток. Четыре передних гребца высоко подняли весла и положили их в ниши. Викинг поднял свое весло и положил в такое же углубление. - Садись, - сказал он. - Сейчас нас вымоют и накормят. Тут на них полилась вода. Прошли два коричневых человека, обнаженные по пояс, со спинами, покрытыми шрамами. В руках они держали ведра. Подняли их и опрокинули на следующих двух гребцов. Потом повернулись и ушли по узкому проходу между скамьями. Тела у них были мощные. Лица как будто с древней ассирийской фрески, узкие, с крючковатыми носами, с полными губами. На этих лицах не было признаков разума. Глаза у них были пустые. Пара вернулась с другими ведрами, воду вылили на пол и чисто вымыли его. Тогда два других раба поставили на скамью между Кентоном и северянином грубую тарелку и чашку. На тарелке лежал десяток длинных стручков и груда круглых лепешек, напоминающих хлеб из маниоки, который в тропиках пекут на солнце. Чашка полна была темной густой жидкостью, пурпурно-красной. Кентон пожевал стручки. Они были мясистые, и вкусом напоминали мясо. Круглый лепешки имели вкус того, что они напоминали, - хлеба из маниоки. Жидкость оказалась крепкой, ароматной, со вкусом брожения. В этой еде и питье была сила. Северянин улыбнулся ему. - Теперь хлыста нет, можно говорить, только негромко, - сказал он. - Таково правило. Поэтому, пока мы едим и пьем, задавай вопросы без страха, кровный брат. - Прежде всего я хотел бы узнать две вещи из многих, - ответил Кентон. - Как ты попал на корабль, Сигурд? И откуда приходит эта пища? - Пища из разных мест, - ответил викинг. - Это корабль колдунов, к тому же проклятый. Он нигде не может надолго останавливаться, и нигде его не ждут. Да, даже в Эмактиле, которая полна колдунами. Когда корабль приходит в гавань, на него несут пищу и такелаж быстро и со страхом. Все это быстро грузят на корабль и отплывают, чтобы владеющие им демоны не рассердились и не уничтожили их. У них сильное колдовство - у этого бледного сына Гелы и у женщины на белой палубе. Иногда она мне кажется дочерью Локи, которого Один заковал в цепи за его злобность. А иногда я считаю ее дочерью Фреи, матери богов. Но кто бы она ни была, она прекрасна и у нее великая душа. У меня к ней нет ненависти. Он поднес чашку к губам. - Как я появился здесь, - продолжал он, - это долгая история. Я плыл на юг во флоте Рагнара Красное Копье. Мы выплыли на двенадцати больших драккарах. И плыли на юг через множество морей, грабя по пути. Потом из оставшихся десяти драккаров шесть приплыли в город в земле египтян. Очень большой город и полон храмов богов со всего мира - кроме наших. Нас рассердило, что среди этих храмов нет храма всеобщего отца Одина. Мы разгневались. И вот однажды вечером, когда мы выпили много крепкого египетского вина, мы вшестером решили захватить храм, выбросить оттуда его бога и отдать его Одину. Мы пришли к храму и вошли в него. Это был темный храм, полный черных одежд, как эти, на корабле. Когда мы объяснили им, что собираемся делать, они зажужжали, как пчелы, и бросились на нас волчьей стаей. Мы тогда многих убили. И захватили бы храм для Одина, воюя вшестером в кольце врагов, но тут - затрубил рог. - Он призывал помощь? - спросил Кентон. - Вовсе нет, кровный брат, - ответил Сигурд. - Это был колдовской рог. Рог сна. Он навел на нас сон, как ветер бросает брызги пены на паруса. Он превратил наши кости в воду, наши красные мечи выпали из рук, которые больше не могли держать их. И мы упали, охваченные сном, упали среди мертвых. Проснулись мы в храме. Мы решили, что это тот же самый храм: он был темный, и в нем полно жрецов в черных одеждах. Мы были закованы в цепи, нас высекли и превратили в рабов. И тут мы узнали, что находимся не в земле египтян, а в городе, который называется Эмактила, на острове колдунов в море, и все это, как я думаю, в мире колдунов. Долго я был рабом у черных жрецов, я и мои товарищи, пока меня не приволокли на этот корабль, который бросил якорь в гавани Эмактилы. И с тех пор я сижу у весла, смотрю на их колдовство и стараюсь уберечь свою душу. - Рог, который насылает сон! - удивленно сказал Кентон. - Я не понимаю этого, Сигурд. - Поймешь, товарищ, - мрачно сказал Сигурд. - Скоро поймешь. Зачель хорошо играет на нем... слушай... он начинает. Сзади послышался звук рога - глубокий, монотонный, густой звук. Низкий, дрожащий, длительный, он забирался в уши и через них, казалось, проникает в каждый нерв, касается его, ласкает, навевает на самую душу наркотический сон. Нота монотонно тянулась, навевая сон. Гневные глаза викинга были напряжены в борьбе со сном. Медленно, медленно его веки сомкнулись. Руки расслабились, пальцы разжались, тело покачнулось, голова упала на грудь. И он упал на скамью. Монотонная нота продолжала тянуться. Как ни старался Кентон, он не мог отогнать мягкий, липкий сон, навалившийся на него со всех сторон. Все тело его онемело. Сон, сон - рои бесчисленных частиц сна летели на него, плыли в крови каждого сосуда, вдоль каждого нерва, туманили мозг. Все ниже и ниже опускались его веки. Больше он не мог бороться. Звеня цепями, он упал рядом с Сигурдом. Что-то глубоко внутри Кентона заставило его проснуться. Что-то поднялось из пропасти зачарованного сна к поверхности его сознания. Медленно начали подниматься тяжелые веки и остановились, повинуясь какому-то предупреждению. Он посмотрел сквозь сомкнутые ресницы. Цепи, приковывавшие его руки к кольцам на весле, были длинные. Он подвинулся во сне и теперь лежал вытянувшись, спиной к низкой скамье. Лицом к белой палубе. На краю ее, глядя на него, стояла Шарейн. Бледно-голубая накидка, на которой руки давно умерших ассирийских девушек выткали золотые лотосы, покрывала ее грудь, струилась по стройной талии и падала к маленьким ногам в сандалиях. Черноволосая Саталу стояла рядом с ней и тоже наклонялась, глядя на него. - Госпожа, - услышал он голос Саталу, - он не может быть человеком Нергала, слуги Нергала приковали его здесь. - Да, - проговорила Шарейн, - да, в этом я ошибалась. И будь он слугой Нергала, он не смог бы пересечь барьер. И Кланет не насмехался бы надо мной, как тогда... - Он очень красив и молод, - вздохнула Саталу, - и силен Сражался с жрецами, как повелитель лев. - Даже крыса, загнанная в угол, может отбиваться, - презрительно ответила Шарейн. - Он позволил заковать себя в цепи, как побитую собаку. - О! - воскликнула Шарейн, это был наполовину плач, - о, Саталу, я стыжусь! Лжец, трус, раб - и все же он затрагивает что-то в моем сердце, что не затрагивал еще ни один мужчина. О, я стыжусь, я стыжусь, Саталу! - Госпожа Шарейн, не плачь! - Саталу схватила ее за руки. - Может быть, он не лжец и не трус. Откуда нам знать Может, он сказал правду. Как нам знать, что случилось в мире, который мы потеряли так давно? И он очень красив - и молод! - И все же он раб, - горько сказала Шарейн. - Ш-ш-ш! - предупредила Саталу. - Зачель возвращается. Они повернулись, направились к каюте и исчезли из поля зрения Кентона. Прозвучал свисток побудки. Рабы зашевелились, и Кентон застонал, потянулся, потер глаза и схватился за весло. В сердце его был восторг. Ошибиться в словах Шарейн было нельзя. Он привлекал ее. Может быть, слегка, но привлекал И если бы не был рабом - но ведь он не всегда будет рабом - что тогда? Не такой тонкой нитью будет он держать ее. Он рассмеялся, но негромко, чтобы не услышал Зачель. Сигурд с любопытством взглянул на него. - Сонный рог принес тебе веселые сны, - прошептал он. - На самом деле веселые, Сигурд, - ответил Кентон. - Такие сны делают наши цепи тоньше, пока мы не сможем их порвать. - Пусть Один шлет такие сны почаще, - пожелал северянин. 9. ДОГОВОР С ШАРЕЙН Когда Зачель снова подул в свой рог, Кентону не нужна была его помощь, чтобы уснуть. Острый взгляд надсмотрщика улавливал все хитрости Сигурда, он постоянно следил за Кентоном и стегал его, если то сбивался с ритма или позволял северянину брать на себя большую тяжесть. Руки Кентона были в волдырях, каждая кость и каждая мышца болели, а мозг тупо дремал в усталой голове. И так продолжалось пять следующих снов. Однажды Кентон нашел в себе силы и задал вопрос, который все время возникал в его мозгу. Половина гребцов находилась за линией, разделяющей белую и черную палубы - ни Кланет с его свитой, ни Шарейн с ее женщинами не могли пересечь эту границу. А Зачель расхаживал от одного края ямы до другого; другие жрецы тоже, потому что он видел их. И хотя он не видел внизу ни Кланета, ни Джиджи, ни перса, он не сомневался, что они тоже могли бы пройти. Почему же тогда черные одежды не проберутся понизу и не захватят розовую каюту? Почему Шарейн и ее женщины не спустятся в яму и не устроят засаду черной каюте? Почему не пускают в ход свои копья, свои стрелы - через яму в стаю черных жрецов? Это колдовской корабль, повторил викинг, и на нем лежит не простое заклятье. Умерший раб рассказывал ему, что он был на корабле с того дня, как его спустили боги, и что всегда невидимый загадочный барьер отделял одну половину корабля от другой. Ни копье, ни стрела, ни другой снаряд не могли пересечь этот барьер, если не были посланы рукой бога или богини. Оставаясь людьми, и тот и другой лагерь бессильны друг перед другом. Есть и другие законы, говорил раб Сигурду. Ни Шарейн, ни Кланет не могут покинуть корабль, когда он приходит в гавань. Женщины Шарейн могут. Черные жрецы тоже, но ненадолго. Скоро они должны вернуться. Корабль тянет их к себе. Что сними будет, если они не вернутся? Раб не знал, но сказал, что это невозможно, корабль все равно притянет их. Кентон раздумывал над этим, с болью в спине гребя веслом. Несомненно, корабль создали весьма практичные и эффективные божества они ничего не упустили, ни малейшей подробности, подумал он насмешливо. Что ж, они создали игру, и у них есть право создавать законы этой игры. Он подумал, сможет ли Шарейн свободно ходить по кораблю от носа до кормы, когда он станет его хозяином. Думая об этом, он услышал рог Зачеля и, довольный, погрузился в забвение, которое приносил сон. После шестого сна он проснулся с кристально ясным сознанием, с удивительным чувством радости жизни, тело его, свободное от боли, стало гибким и сильным. Он легко и сильно двигал веслом. - Я предсказывал, что сила придет к тебе из моря, - сказал Сигурд. Кентон с отсутствующим видом кивнул, его обострившаяся мысль ухватилась за проблему освобождения от цепей. Что происходит на корабле, когда гребцы спят? Не может ли представиться ему и викингу шанс освободиться, если они не заснут? Если бы он мог не заснуть! Но как закрыть уши, если рог льет в них сон, как сирены в древности лили свои смертоносные песни в уши моряков, посмевших приплыть в их владения. Сирены! В его памяти вспыхнуло приключение хитроумного Одиссея. Как его охватило желание услышать песни сирен - но не остаться с ними. Как приплыл он в их владения, залепил уши своих гребцов растопленным воском, велел им привязать себя к мачте с открытыми ушами - и тога, проклиная всех, стремясь разорвать путы, сходя с ума от желания прыгнуть в их белые руки, он слышал их зачарованные мелодии - и благополучно уплыл от них. Поднялся ветер - постоянный ровный ветер, который заполнял парус корабля и нес его по мягким волнам. Скомандовали сушить весла. Кентон склонился на скамье. Сигурд был в дурном настроении, когда он становился молчалив, лицо хмурое, глаза устремлены вдаль, он полон мечтами о далеких днях, когда его драккар бороздил Северный океан. Кентон опустил руки на шелковые тряпки, в которые были завернуты его ноги, пальцы его, внешне бесцельно, начали отрывать нити, сминать их и собирать в шелковые цилиндрики. Он продолжал работать, викинг не обращал на него внимания. И вот он сделал две пробки. Зажал одну в ладони, потер лицо и незаметно всунул пробку в ухо. Немного подождал, закрыл второе ухо. Рев ветра превратился в громкий шепот. Медленно, незаметно вынул пробки, скрутил еще нитей. Снова заткнул уши. Теперь слышалось только слабое далекое бормотание. Удовлетворенный, он сунул пробки за пояс. Корабль летел вперед. Вскоре пришли рабы и вылили на них с викингом ведра с водой, принесли им еду и питье. Перед самым началом сна Кентон опустил голову на скамью, держа в пальцах шелковые цилиндрики. Быстро засунул их в уши. И расслабил все мышцы. Монотонный звук рога превратился в еле слышное жужжание. Но даже и теперь его охватывал сон. Кентон боролся с ним, отгонял сон. Жужжание прекратилось. Он слышал, как рядом прошел надсмотрщик, посмотрел ему вслед сквозь сомкнутые ресницы. Надсмотрщик поднялся на корму и исчез в каюте Кланета. Черная палуба была пуста. Как бы ворочаясь во сне Кентон перевернулся, опустил руку со скамьи, положил на нее руку и взглянул на то, что находилось за ним. Он услышал смех, золотой, звонкий. По краю палубы шла Шарейн, рядом с ней черноволосая Саталу. Шарейн села, развязала свои волосы, распустила золотое облако по плечам, сидела будто под ароматным шелковым красно-золотым тентом. Шаталу приподняла золотистую прядь, начала расчесывать ее. И сквозь эту прекрасную паутину глаза Шарейн устремились на него. Невольно он широко раскрыл свои, взглянул в ее полускрытые зрачки. Она удивленно выдохнула, приподнялась, в изумлении смотрела на него. - Он не спит! - прошептала она. - Шарейн! - выдохнул он. Он видел, как краска покрыла ее лицо, оно стало холодным. Она подняла голову, нарочито принюхалась. - Саталу, - сказала она, - тебе не кажется, что очень воняет из ямы? - Она сморщила нос. - Да, я уверена. Как на старом базаре рабов в Уруке, когда приводили новых рабов. - Я... я не заметила, госпожа, - запинаясь, ответила Саталу. - Ну, конечно, - голос Шарейн стал безжалостен. - Вот он сидит, новый раб. Странный раб, который спит с открытыми глазами. - Но он... он не похож на раба, - девушка по-прежнему запиналась. - Неужели? - ласково спросила Шарейн. - Что с твоей памятью, девушка? Каковы признаки раба? Черноволосая девушка не ответила, низко склонилась над локонами госпожи. - Цепь и следы кнута, - насмехалась Шарейн. - Вот признаки раба. И у этого нового раба они есть - во множестве. Кентон по-прежнему молчал, не отвечал на насмешки, не двигался; он на самом деле едва слышал ее, упиваясь ее красотой. - Ах, мне снился человек, который пришел ко мне с великими словами, носитель обещаний, надежда моего сердца, - вздохнула Шарейн. - Я открыла ему свое сердце - в том сне, Саталу. Все сердце! А он ответил мне ложью, и его обещания оказались пустыми, и мои девушки побили его. А теперь мне кажется, что там сидит этот лжец и слабый человек из моего сна, и на спине у него следы кнута, а руки у него в цепях. Раб! - Госпожа! О, госпожа! - прошептала Саталу. Кентон хранил молчание, хотя насмешки начали жечь его. Неожиданно она встала, просунула руки сквозь сверкающие пряди. - Саталу, - прошептала она, - может ли мой вид разбудить раба? Может ли раб, особенно молодой и сильный, разорвать свои цепи - ради меня? Она качнулась, обернулась; сквозь тонкую одежду сверкнули изящные розовые округлости грудей и бедер. Она широко раскинула сеть своих волос, посмотрела сквозь них на него шаловливым взглядом. Прихорашиваясь, выставила вперед розовую ногу, колено с ямочкой. Он безрассудно поднял голову, кровь ударила ему в лицо. - Цепи будут разорваны, Шарейн! - воскликнул он. - Я разорву их - не сомневайся. И потом... - И потом, - повторила она, - потом мои девушки снова побьют тебя, как и раньше! - она усмехнулась и отвернулась. Он следил, как она уходит, пульс бился в его висках, как барабан. Он заметил, что она остановилась и что-то шепнула Саталу. Черноволосая девушка обернулась и сделала ему предупреждающий жест. Он закрыл глаза и опустил голову на руки. И услышал шаги Зачеля, спускавшегося в яму. Прозвучал будящий свисток. Но если она смеялась над ним, почему предупредила об опасности? Шарейн снова смотрела на него с палубы. С того первого раза прошло время, но как измерить его в этом заколдованном мире, Кентон не знал Как и корабль, он запутался в безвременной паутине. Сон за сном лежал он на скамье, ожидая ее. Она не выходила из каюты. Или если и выходила, то не попадалась ему на глаза. Он не рассказывал викингу, что сумел разорвать чары сна. Сигурду он верил душой и телом. Но он был уверен в хитрости северянина, не был уверен, что тот сумеет изобразить сон, как это делал Кентон. Он не мог рисковать. И вот Шарейн стояла и смотрела на него с палубы возле изумрудной мачты. Рабы спали. На черной палубе никого не было. И в лице Шарейн не было насмешки. И когда она заговорила, слова ее нашли отклик в его сердце. - Кто бы ты ни был, - шептала она, - две вещи ты можешь делать. Пересекать барьер. Оставаться бодрствовать, когда другие рабы спят. Ты сказал, что можешь разорвать цепи. Поскольку те две вещи ты можешь делать, я верю, что и третья может оказаться правдой. Если только... Она помолчала; он прочел ее мысли. - Если только я солгал тебе, как лгал и раньше, - спокойно сказал он. - Что ж, я тебе не лгал. - Если ты разорвешь цепи, - сказала она, - ты убьешь Кланета? Он сделал вид, что думает. - Зачем мне убивать Кланета? - спросил он наконец. - Зачем? Зачем? - в голосе ее звучало презрение. - Разве он не заковал тебя в цепи? Не высек тебя? не сделал тебя рабом? - А разве Шарейн не прогнала меня копьями? - спросил он. Разве не Шарейн сыпала мне соль на раны своими насмешками? Своим смехом? - Но... но ты лгал мне! - воскликнула она. Снова он сделал вид, что раздумывает. - И что же получит этот лжец, слабак и раб, если убьет ради тебя этого черного жреца? - спросил он. - Получит? - повторила она, не понимая. - Чем ты мне за это заплатишь? - сказал он. - Заплатить тебе? Заплатить? - она жгла его своим презрением. - Тебе заплатят. Ты получишь свободу - любые из моих драгоценностей - все бери... - Свободу я и так получу, убив Кланета, - ответил он. - Какая польза мне от драгоценностей на этом проклятом корабле? - Ты не понимаешь, - сказала она. - Когда ты убьешь черного жреца, я смогу высадить тебя в любом месте, где захочешь, в этом мире. Тут везде ценятся драгоценности. Она помолчала и добавила: "И разве они не ценятся в твоем мире, куда ты, кажется, можешь возвращаться, когда тебе грозит опасность?" Голос ее теперь был сладкий яд. Но Кентон только рассмеялся. - Чего же еще ты хочешь? - спросила она. - Если этого недостаточно, чего же еще? - Тебя! - Меня? - выдохнула она. - Я, которая не отдавалась за плату никому. Я - должна отдаться тебе? Ты избитый пес. - Она бушевала. - Никогда! До этого момента Кентон вел рассчитанную игру; теперь же он почувствовал гнев, такой же настоящий, как и ее. - Нет! - воскликнул Кентон. - Нет! Ты не отдашь себя мне! Клянусь Богом, Шарейн, я возьму тебя! Он протянул к ней сжатые в кулак закованные руки. - Я буду хозяином корабля, и без всякой твоей помощи - ты назвала меня трусом и лжецом, а теперь готова бросить мне плату мясника. Я захвачу корабль своими руками. И теми же руками возьму - тебя! - Ты угрожаешь мне! - лицо ее покраснело от гнева. - Ты! Она прижала руку к груди, достала кинжал - бросила в него. Но он, как будто ударившись о невидимую стену, упал со звоном у ее ног, лезвие откололось от рукояти. Она побледнела, съежилась. - Ненавидь меня! - насмехался Кентон. - Ненавидь меня, Шарейн: что такое ненависть, как не очищающий пламень для чаши любви? Она ушла и дверь каюты закрыла вовсе не бесшумно. А Кентон, мрачно усмехаясь, склонил голову на весло. Скоро он спал, как и его сосед северянин. 10. НА КОРАБЛЕ ПОД ПАРУСОМ Он проснулся от шума и суматохи по всему кораблю. На белой и черной палубах стояли люди, они указывали, разговаривали, жестикулировали. Стая птиц, первая увиденная им в этом странном мире, пролетела над головой. Крылья у птиц были похожи на крылья больших бабочек. Оперение сияло как лакированное золотым и ярко-зеленым цветом. Из раскрытых клювов доносились крики, похожие на перезвон маленьких колоколов. - Земля! - воскликнул викинг. - Мы входим в гавань. Должно быть, кончаются пища и вода. Дул свежий ветер, и корабль шел под парусом. Не думая о биче Зачеля, Кентон взобрался на скамью, заглянул за нос. Надсмотрщик не обратил на это внимания, его собственный взгляд был устремлен вперед. Перед ними находился солнечно-желтый остров, высокий и круглый, усеянный кратерами радужной расцветки. Если не считать этих углублений, весь остров казался сверкающим топазом, от основания, лежавшего в переливчатом мелком лазурном море до вершины, на которой росли деревья с листвой, похожей на оперение; ветви деревьев напоминали огромные плюмажи из страусиных перьев, окрашенные в тусклое золото. Над ними и в них мелькали яркие вспышки - как многочисленные летающие цветы. Корабль подошел ближе. На носу собрались девушки Шарейн, они смеялись и болтали. А на галерее стояла Шарейн и смотрела на остров грустным задумчивым взглядом. Теперь берег был совсем рядом. Опустился ярко-синий парус. Корабль на веслах медленно подходил все ближе и ближе. И только когда нос чуть не уткнулся в берег, рулевой резко повернул рулевое весло и развернул корабль. Они плыли вдоль берега, и султаны странных деревьев, овевающих палубу своими листьями, походили на ту листву, которую рисует мороз на стекле. Топазно-желтыми и солнечно-янтарными были эти листья, а ветви, с которых они свисали, блестели, как высеченные из желтого хризалита. На них висели огромные гроздья цветов, в форме лилий, пламенно-алых. Медленно, все более медленно плыл корабль. Он вполз в широкую расщелину, которая рассекала остров почти до его середины. Берега расщелины пестрели многоцветными кратерами, и Кентон теперь увидел, что это просто поля цветов, росших как бы глубокими круглыми амфитеатрами. А сверкающие вспышки оказались птицами - птицами всех размеров, маленькие не больше стрекозы, а у самых больших крылья как у кондоров с высоких Анд. Большие и маленький, все они летали на ярких крыльях бабочек. Остров дышал ароматом. И в нем не было ничего зеленого, кроме изумрудного сверкания птичьих перьев. Мимо них скользила долина. Все медленнее мели палубу ветви деревьев. Корабль проскользнул в устье оврага, в конце которого водопад обрушивал дождь жемчужин в золотой бассейн, обрамленный папоротником. Послышался звон цепи, упал якорь. Нос корабля развернулся, прорезал листву, уперся в берег. По трапу спустились женщины Шарейн, неся на головах большие корзины. Шарейн смотрела им вслед с глубокой грустью. Женщины мелькнули меж цветов, усеивавших рощу, все тише и тише звучали их голоса, совсем стихли. Шарейн, опустив подбородок на белые руки, впивала в себя землю широко раскрытыми тоскующими глазами. Над ее головой, над серебряным полумесяцем, по которому струились рыже-золотые волосы, парила птица - птица из сверкающих бриллиантов и блестящей синевы, с звоном волшебных колокольчиков. Кентон видел слезы на ее щеках. Шарейн заметила его взгляд и гневно отвернулась. Повернулась, как будто хотела уйти, потом уныло спряталась за цветущими деревьями своей галереи, где он больше не мог видеть, как она плачет. Женщины вернулись с корзинами, полными добычи: фруктами, похожими на тыкву, пурпурными и белыми, большими гроздьями тех стручков, которые он ел, когда оказался на корабле. Они занесли свой груз в каюту и вышли с пустыми корзинами. Еще не раз они уходили и возвращались. Наконец они унесли не пустые корзины, а мехи для воды. Их они наполнили водой у водопада. Несколько раз приносили они мехи, полные водой, на своих плечах. И вот они еще раз отправились на берег, на этот раз без ноши; весело спустились с борта, скинули свои легкие одежды и бросились в воду. Как водяные нимфы, плавали они и играли, а перламутровая вода ласкала, гладила их изысканные округлости - цвета слоновой кости, теплого розового цвета, мягкого коричневого. Наконец они выбрались из пруда, в цветочных венках и с охапками водяных лилий в руках, неохотно поднялись на борт и исчезли в каюте. Теперь за борт спустились люди Кланета. Они тоже носили грузы на корабли, выливали воду в баки. И снова началось движение на корабле. Загремели цепи, поднялся якорь. Вверх и вниз взметнулись весла, отводя корабль от берега. Вверх взлетел синий парус. Корабль развернулся, поймал ветер, медленно поплыл по аметистовым отмелям Быстрее заработали весла. Золотой остров уменьшался, превратился в шафрановое облачко на горизонте, исчез. Корабль шел на парусах. Все дальше и дальше - куда, в какой порт, этого Кентон не знал. Сон за сном шел корабль безостановочно. Огромная чаша серебряного тумана, краем которой был горизонт, то расширялась, то сужалась - туман то сгущался, то чуть рассеивался. Им встречались бури, но они их выдерживали; ревущие шторма сменяли серебро тумана расплавленной медью, чернотой, более глубокой, чем ночная тьма. Неожиданные порывы бури грозили молниями, страшными и прекрасными. Эти молнии напоминали осколки огромных призм, разбитые драгоценные радуги. Бури мчались на ногах громов. Гром звучал металлически, как звон колоколов; ураганы из бьющихся цимбал сменялись дождями многоцветных пламенеющих жемчужин. И постоянно море вливало в Кентона силу через весло, как и пообещал Сигурд, переделывая его, преобразовывая, превращая его тело в машину, такую же закаленную и гибкую, как рапира. Между снами Сигурд пел ему песни викингов, неспетые саги, забытые эпосы севера. Дважды посылал за ним черный жрец допрашивал, угрожал, соблазнял - напрасно. И каждый раз с еще более мрачным лицом отправлял его обратно к цепям. Сражений бога и богини больше не было. И Шарейн во время сна рабов не выходила из своей каюты. Бодрствуя, он не мог повернуть головы, не рискуя навлечь на себя бич Зачеля. Поэтому он часто поддавался сонному рогу - какой смысл бодрствовать, если Шарейн скрывается? И вот наступил момент, когда он, лежа с закрытыми глазами, услышал чьи-то шаги. Он повернулся, лицом прижимаясь к спинке скамьи, как будто в беспокойном сне. Шаги остановились возле него. - Зубран, - это голос Джиджи, - этот человек превратился в юного льва. - Да, он силен, - согласился перс. - Жаль, что сила его тратится здесь, перегоняя корабль от одного скучного места в другое. - Я думаю так же, - сказал Джиджи. - Сила теперь у него есть. И есть мужество. Помнишь, как он убивал жрецов? - Помню ли я? - в голосе перса больше не слышалась скука. - Как я могу забыть? Клянусь сердцем Рустама, это забыть невозможно! Для меня это первый глоток жизни, кажется, за столетия. Я у него в долгу за это. - К тому же, - продолжал Джиджи, - у него есть верность. Я рассказывал тебе, как он защитил своей спиной человека, который спит с ним рядом. Этим он мне еще больше понравился. - Прекрасный жест, - сказал перс. - Может, для изысканного вкуса чересчур цветистый. Но все же - прекрасный. - Мужество, верность, сила, - размышлял барабанщик, потом медленно, с оттенком веселья в голосе, - и хитрость. Необычная хитрость, Зубран: он нашел способ закрыть уши для сонного рога - и сейчас он не спит. Сердце Кентона остановилось, потом начало биться сильнее. Откуда барабанщик знает? Знает ли он на самом деле? Или только догадывается? Он отчаянно пытался сдержать нервы, заставлял себя лежать неподвижно. - Что! - воскликнул перс недоверчиво. - Не спит! Джиджи, ты бредишь! - Нет, - спокойно ответил Джиджи. - Я незаметно следил за ним. Он не спит, Зубран. Неожиданно Кентон почувствовал прикосновение к своей груди, к сердцу руки. Барабанщик усмехнулся, отвел руку. - Он к тому же осторожен, - одобрительно сказал он. - Он мне немного верит, но только немного. И тебя он знает недостаточно, Зубран, чтобы довериться тебе. Поэтому он лежит тихо и говорит себе: "Джиджи на самом деле не знает. Он не может быть уверен, пока я не открою глаза". Да, он осторожен. Но смотри, Зубран, он не может заставить кровь отхлынуть от лица, не может замедлить ритм сердца до сонного. Он снова усмехнулся. - А вот и еще одно доказательство его осторожности: он не сказал своему товарищу, что рог не имеет над ним власти. Слышишь, как храпит длинноволосый? Он-то уж точно спит. Мне это нравится - он знает, что тайна, разделенная двоими, уже не тайна. - Он кажется мне спящим. - Кентон почувствовал, как перс склоняется к нему, сомневаясь. Усилием воли он держал свои веки закрытыми, дышал регулярно, спокойно. Долго ли они будут стоять тут? Наконец Джиджи нарушил молчание. - Зубран, - негромко сказал он, - подобно тебе, мне тоже наскучил черный жрец и эта бесплодная борьба между Иштар и Нергалом. Но, связанные обетом, ни я, ни ты не можем сразиться с Кланетом, не можем причинить вред его людям. Неважно, что обеты вырваны у нас хитростью. Мы их дали - и они действуют. До тех пор, пока Нергал через своего жреца правит на своей палубе, мы не можем сражаться с ним. Но, предположим, Кланет больше не правит, что чья-нибудь рука отправила его к его темному хозяину? - Это должна быть могучая рука! Где в этих морях мы найдем такую руку? И если найдем, как убедим выступить против Кланета? - насмехался перс. - Я думаю, она здесь, - Кентон снова ощутил на себе руку барабанщика. - Мужество, верность, сила, быстрый ум и осторожность. У него все это есть. К тому же - он может пересекать барьер. - Клянусь Ариманом! Верно! - Теперь я хочу дать еще один обет. Обет, к которому ты присоединишься. Если цепи этого человека будут... разорваны, он легко сможет пробраться к Шарейн, легко вернет свой меч. - Ну, и что тогда? - спросил Зубран. - Ему все же нужно будет встретиться с Кланетом и его сворой. А мы не сможем помочь ему. - Да, не сможем, - согласился барабанщик. - Но мы не будем и мешать ему. Наши клятвы не заставляют нас воевать на стороне черного жреца, Зубран. На месте этого человека - если бы мои цепи были разорваны - и меч снова у меня - я нашел бы возможность освободить спящего рядом товарища. Он, я думаю, смог бы удержать свору, пока этот волчонок, который больше не волчонок, а взрослый волк, сразился бы с Кланетом. - Что ж, - с сомнением начал перс, а потом с большим воодушевлением продолжал: Я хотел бы видеть его свободным, Джиджи. По крайней мере хоть что-то нарушит это проклятое однообразие. Но ты говорил об обете. - Клятва за клятву, - ответил Джиджи. - Если его цепи будут сломаны, если он вернет себе свой меч, если мы не будем помогать Кланету справиться с ним и если он убьет Кланета, станет ли он товарищем тебе и мне, Зубран? Вот что меня интересует. - Почему он должен давать такую клятву? - спросил Зубран. - Разве только мы сломаем его цепи. - Вот именно, - прошептал Джиджи. - Если он даст такую клятву, я сломаю его цепи. Кентон почувствовал надежду. Но потом сомнение. Не ловушка ли это? Уловка, чтобы мучить его. Он не станет рисковать... и все же... свобода! Джиджи склонился к нему. - Верь мне, Волк, - тихо сказал он. - Клятва за клятву. Если согласен, посмотри на меня. Ему предлагают кости. Он не знает, фальшивые ли они, но нужно бросать. Кентон открыл глаза, посмотрел прямо в близкие мигающие бусинки. И снова крепко закрыл, возобновил спокойное дыхание, снова будто крепко спал. Джиджи со смехом распрямился. Кентон слышал, как эти двое поднялись по ступеням из ямы. Снова свобода! Может ли это быть? И когда Джиджи - если это правда и не ловушка - когда Джиджи разорвет его цепи? Он лежал, разрываясь между надеждой и холодным сомнением. Может ли это быть правдой? Свобода! И... Шарейн! 11. ДЖИДЖИ РАЗРЫВАЕТ ЦЕПИ Недолго пришлось ждать Кентону. Едва прозвучал в следующий раз сонный рог, как Кентон почувствовал прикосновение к своему плечу. Длинные пальцы дернули его за ухо, приподняли веки. Он смотрел в лицо Джиджи. Кентон вытащил пробки из ушей, которые помогли ему не поддаться рогу. - Вот как ты это делаешь. - Джиджи с интересом осмотрел их. Он присел на корточки рядом. - Волк, - сказал он, - я пришел поговорить с тобой, чтобы ты узнал меня немного получше. Я мог бы посидеть рядом с тобой, но кто-нибудь из этих проклятых жрецов может рыскать близко. Поэтому я сяду на стул Зачеля. А ты повернись лицом в мою сторону и прими тот обманчивый сонный вид, который я столько раз наблюдал у тебя. Он поднялся со скамьи. - Зубран сейчас с Кланетом, спорит о богах. Зубран, хоть и присягнул Нергалу, считает его подчиненным Аримана, персидского бога тьмы. Он также убежден, что эта борьба между Иштар и Нергалом за корабль не только лишена оригинальности и изобретательности, но и вкуса - ничего подобного его собственные боги и богини не сделали бы или если бы сделали, то гораздо лучше. Это бесит Кланета, что, в свою очередь, веселит Зубрана. Джиджи встал и осмотрелся. - Однако, - продолжал он, - на этот раз Зубран спорит, чтобы держать Кланета и особенно Зачеля подальше от нас, пока мы говорим: в таких спорах Кланет часто за аргументами обращается к Зачелю. Я сказал им, что не выношу таких разговоров и буду сидеть на месте Зачеля, пока спор не кончится. А он не кончится, пока я не вернусь, потому что Зубран умен, о, очень умен и ожидает, что наш разговор приведет в конечном счете к освобождению его от его скуки. Он искоса взглянул на белую палубу. - Так что не бойся, Волк, - он привстал на коротких ногах. - Только следи за мной. Я предупрежу тебя, если понадобится. Он, раскачиваясь, пошел к сидению надсмотрщика и сел на него. Кентон, повинуясь, сонно повернулся, положил руку на скамью и голову на руку. - Волк, - неожиданно сказал Джиджи, - есть ли в том месте, откуда ты пришел, куст под названием чилкор? Кентон смотрел на него, поставленный в тупик вопросом. Но у Джиджи, должно быть, была причина спрашивать. Слышал ли он о таком растении? Он порылся в памяти. - Листья у него вот такого размера, - Джиджи расставил пальцы на три дюйма. - Он растет только на краю пустыни и очень редок - к сожалению. Послушай, может, ты знаешь его под другим названием? Может, вот что тебе поможет. Нужно растереть его почки, перед тем как они раскрываются. Потом смешать с сезамовым маслом и медом, добавить немного перегоревшей слоновой кости и намазать голову, как пастой. Потом тереть, тереть, тереть - вот так, так, так - он показал это на своей лысой сверкающей голове. - Спустя немного, - продолжал он, - начинают расти волосы; они прорастают, как зерно под весенним дождем, и вот скоро - о, чудо! - лысый купол оброс. И вместо того, чтобы отражать свет, на нем играют новые волосы. И мужчина, который был лыс, снова прекрасен в глазах женщин! Клянусь Надаком Козлиным! Клянусь Танит, подательницей радости! - с воодушевлением воскликнул Джиджи. - Мазь отращивает волосы! Как растут от нее волосы! Они выросли бы и на дыне. Да, даже на досках, если натереть их этой мазью, отрастут волосы, как трава. Ты уверен, что не слыхал об этом растении? Борясь с изумлением, Кентон отрицательно покачал головой. - Ну, что ж, - печально сказал Джиджи - Все это делают почки чилкора. И вот я их ищу, - он испустил могучий вздох, - я, который снова хотел бы быть прекрасным в женских глазах. Он снова вздохнул. Потом одного за другим потрогал спящих рабов концом хлыста Зачеля - даже Сигурда. - Да, - прошептал он, - да, они спят. Его черные глаза подмигнули Кентону, лягушечий рот улыбался. - Ты думаешь, зачем я говорю о таких обыденных вещах, как растения, волосы и лысые макушки, в то время как ты закован в цепи, - сказал он. - Что ж, Волк, это вещи вовсе не обыденные. Именно они привели меня сюда. А не будь я здесь, разве у тебя была бы надежда на свободу, а, подумай? Нет, - сказал Джиджи. - Жизнь - серьезное дело. И все ее части серьезны. И поэтому никакая ее часть не может быть обыденной. Отдохнем немного, Волк, чтобы ты мог постигнуть эту великую истину. И снова, одну за другой, он перетрогал спины спящих рабов. - Так вот, Волк, - продолжал он, - теперь я расскажу тебе, как оказался на этом корабле из-за чилкора, его воздействия на волосы и из