и?
-- Да бывают, -- уклончиво ответил директор. -- Только все больше по линии ОБХСС. Мебель, знаете ли... А вот и Бобров! -- вдруг воскликнул он, тыча пальцем в окно.
Прямо перед окном остановилось грузовое такси. Из него вывалился здоровенный детина под два метра ростом и вперевалку направился к магазину. Щеглов невольно нащупал пистолет в кармане. "Вот так бугай! -- с непонятным чувством подумал он. -- Такому место как раз в порту".
-- Вы разрешите нам побеседовать с ним? -- попросил директора Щеглов. -- И если можно, здесь, в вашем кабинете.
-- Конечно, конечно! -- вскочил Мормышкин. -- О чем речь!
Он приоткрыл дверь и крикнул кому-то:
-- Петрович! Скажи Боброву, что я его жду!
Через минуту вошел Бобров. Руки и плечевой пояс его были настолько развиты, что он вполне мог бы выступать на соревнованиях по культуризму -- и наверняка вышел бы в лидеры. Но то, что возвышалось у него над плечами, производило впечатление совершенно потрясающее. Маленькая голова венчала толстую мускулистую шею, и все вместе это -- то есть шея с головой -- напоминало некий обрубок с торчащими в разные стороны ушами и коротким ежиком жестких, как проволока, волос.
-- Вызывал, шеф? -- неожиданным тенором спросил Бобров и настороженно покосился маленькими глазками на двух незнакомцев.
-- Вызывал, Бобров, вызывал, -- ответил директор магазина. -- Вот эти два товарища из уголовного розыска желают с тобой побеседовать... Мне выйти? -- обратился он к Щеглову.
-- Если вас не затруднит.
-- Конечно, конечно! Я же все понимаю...
Директор вышел, осторожно прикрыв за собой дверь, а Бобров, не дожидаясь приглашения, развалился в отчаянно заскрипевшем кресле шефа.
-- Вы Бобров Михаил Павлович? -- начал Щеглов.
-- Да, я Бобров Михаил Павлович, -- ответил тот, закуривая. -- О чем же вы хотели со мной побеседовать, товарищ начальник?
Щеглов решил действовать напролом.
-- Вы подозреваетесь, гражданин Бобров, -- резко произнес он, -- в убийстве некоего профессора Красницкого...
Щеглову показалось, что Бобров вздрогнул, но уже в следующий момент мебельный грузчик нагло ухмылялся и пускал дым в потолок.
-- Продолжайте, -- произнес он фамильярным тоном, -- я люблю слушать про убийства и вообще всякую детективную дребедень. Особенно про Жеглова с Шараповым.
-- Не паясничайте, Бобров, -- строго сказал следователь Щеглов, -- вам это не поможет. Если вы невиновны...
-- А, так вы еще сомневаетесь! Нет уж, я сознаюсь сразу: да, я убил и этого вашего профессора, и еще с десяток других, а заодно трех академиков и четырех депутатов Верховного Совета. Нет, вру, -- пятерых! Точно, пятерых!.. -- Глаза Боброва постепенно наливались кровью; вдруг он вскочил и заревел: -- Вы что, думаете, вам все позволено?! Не те сейчас времена! Честного трудового человека обвинять в убийстве! Пролетария, можно сказать! И в то время, когда враги перестройки снова поднимают головы, когда преступность растет не по дням, а по часам, когда мафия проникла во все сферы нашей жизни, а от рэкета нет покоя ни днем, ни ночью!.. Не позволю!!
Щеглов молча выслушал этот монолог оскорбленного достоинства и спокойно спросил:
-- Вам знаком человек по имени Алфред Мартинес?
Бобров застыл на полуслове и вытаращился на Щеглова, забыв закрыть рот. Вся спесь с него слетела буквально на глазах. Вопрос следователя застал его врасплох. Он шумно выдохнул и рухнул в кресло.
-- Впервые слышу, -- ответил он тихо, но Щеглов все же уловил в его голосе некоторые нотки растерянности. -- Нельзя же так, товарищи... -- попытался было продолжить игру Бобров, но осекся и махнул рукой.
-- Ну как же, Бобров! -- теперь вступил в игру Щеглов. -- Ведь вы познакомились с Мартинесом в Таллинне, когда работали там портовым рабочим. Ну, вспомнили?
-- Мартинес? Не знаю такого. -- Бобров уставился в потолок, умело скрывая волнение.
-- Хорошо, тогда ответьте мне на такой вопрос: кому вы передавали ружье, полученное вами от Храпова?
-- От Храпова? -- Бобров очень натурально удивился. -- От какого Храпова?.. Ах, от Храпова! Да, да, помню. Нет, никому я ружье не передавал. Могу вам в этом поклясться. И вообще я целыми днями на работе...
-- А зачем вы вообще брали у Храпова ружье, когда у вас есть свое?
-- Это что, допрос? -- угрюмо спросил Бобров.
-- Нет, пока только беседа.
-- Пока? Спасибо, успокоили. А я чуть было не решил, что мне дело шьют. Ан нет, оказывается, просто беседуем. Так о чем же вы хотите, чтобы я с вами побеседовал, граждане начальники?
-- Вы не ответили на вопрос, гражданин Бобров. Зачем вам второе ружье?
-- А как по-вашему, зачем вообще ружья нужны? По зверью, я думаю, стрелять.
-- Но у вас же есть свое -- зачем вам храповское?
-- Мое ружье неисправно. А у Храпова я взял ружье потому, что собрался было идти на охоту, но в последний момент мероприятие сорвалось и ружье мне не пригодилось.
-- Ну, у следствия несколько иное мнение на этот счет. Вы знаете, что из этого ружья был убит человек?
-- Но ведь это же не мое ружье! Оно и было-то у меня всего лишь неделю...
-- Да, но человек был убит именно тогда, когда это ружье находилось у вас.
-- А разве Храпов... -- хотел было что-то спросить Бобров, но осекся.
-- Что -- Храпов? -- насторожился Щеглов.
-- Нет, ничего, -- тихо ответил Бобров.
-- Вы хотели сказать, что Храпов тоже стрелял в профессора? Вы ведь это имели в виду? Откуда вам это известно?
-- Ничего мне не известно, -- угрюмо ответил Бобров.
-- Тогда что значит ваше упоминание о Храпове?
-- Да не убивал я никого! -- яростно заревел Бобров. -- И вообще, я в это время был на работе.
-- В какое время? -- быстро спросил Щеглов. -- Откуда вы знаете, когда было совершено убийство, если непричастны к нему? Отвечайте, Бобров!
-- Да я на работе с раннего утра до позднего вечера -- потому так и сказал. Ничего конкретного я в виду не имел.
-- Допустим. Тогда как вы объясните тот факт, что из ружья, находящегося в вашей квартире, стреляли в человека, а вы к этому отношения вроде как даже и не имеете?
-- Но ведь я был на работе!
-- Это очень похвально, что вы так помногу работаете, гражданин Бобров. Но вопрос сейчас не в том. Да, действительно, в момент совершения преступления вас видели на работе -- алиби у вас безупречное.
-- Я же говорил! -- воспрянул духом Бобров. -- Так на каком же основании вы обвиняете меня в убийстве?
-- Не обвиняю, а подозреваю, -- поправил Боброва следователь, -- и не в убийстве, а в соучастии или, если хотите, в пособничестве убийству. Да, убийца не вы, но оружие в руки убийце вложили именно вы.
-- Опять вы за свое! А факты у вас есть?
-- Факты будут. Поэтому я и хочу выяснить, каким образом из ружья, которое находилось в вашем доме, был убит человек. Вы можете мне это объяснить?
-- Нет, не могу. И не хочу. Объясняйте сами. Впрочем... впрочем, попытаюсь, хотя работа эта целиком на вашей совести, граждане розыскники. В мое отсутствие, а также в отсутствие моей жены, некий злоумышленник проник в мою квартиру, похитил ружье, сделал свое черное дело, а потом подкинул его, то есть ружье, обратно. Вот и все объяснение. Устраивает?
Щеглов задумался, пристально разглядывая грузчика.
-- С некоторыми оговорками, но -- допустим, так оно и было. Вы подозреваете кого-нибудь конкретно, кто мог бы это сделать?
Бобров пожал плечами.
-- Да нет, никого я не подозреваю. А что, если Храпов? -- вдруг воскликнул он. -- Ведь только он знал об этом ружье.
Щеглов снова задумался. Мокроусов, за все время беседы не проронивший ни слова, нетерпеливо заерзал.
-- Храпов, говорите? -- произнес Щеглов. -- Что ж, это мысль. Я как-то об этом не подумал.
-- А вот и зря! -- подхватил Бобров с воодушевлением, видя, что подозрения от него переходят на другого человека. -- Тот еще тип! Тем более, в Афгане служил, небось людишек там щелкал, что твои орехи.
Щеглов опустил голову и несколько минут молчал. Потом поднял глаза на Боброва и неожиданно произнес извиняющимся тоном:
-- Да, мы, видимо, поспешили, подозревая вас, Михаил... э-э... Павлович, в преступлении. Вы уж извините нас, если мы ненароком наговорили вам лишнего. Работа, знаете ли, чертовски нервная. А ваша мысль, товарищ Бобров, действительно заслуживает внимания. Мы обязательно ее учтем.
-- Чего уж там, -- милостиво махнул рукой Бобров и осклабился, обнажив два ряда маленьких, желтых от никотина зубов, -- и в органах бывают проколы. Честно говоря, на вашем месте я рассуждал бы точно так же. И даже задержал бы подозреваемого.
-- Задержать человека мы можем только в том случае, -- строго произнес Щеглов, -- если факты явно свидетельствуют о его вине.
-- Я думаю, вы не всегда придерживаетесь этого правила, -- подмигнул следователю Бобров.
Щеглов замотал головой.
-- Нет, нет, закон обязателен для всех.
В этот момент на столе зазвонил телефон. И тут же в кабинет вбежал директор Мормышкин.
-- Извините, это, наверное, мена, -- извиняясь на ходу, пропищал он и схватил трубку. -- Да, директор у аппарата!..
Щеглов поднялся. Вслед за ним поднялся и Мокроусов.
-- Примите наши извинения, товарищ Бобров, -- произнес Щеглов, -- за причиненное беспокойство...
-- Если что, -- Бобров вытянул вперед огромный кулак, -- я всегда готов помочь нашим доблестным органам.
-- Спасибо... Спасибо, Степан Ильич.
-- А? Что? -- Директор оторвался от телефона. -- А, прощайте! Всего хорошего!.. Да это я не вам! Не вам, говорю!.. Тьфу, бросили трубку!..
Оба сыщика молча вышли из мебельного магазина, и лишь в машине Мокроусов нарушил молчание:
-- Семен Кондратьевич, почему вы не задержали его сейчас? Не хватает улик?
Щеглов кивнул.
-- И он чувствует это. Видит наше бессилие. Потому так нагло и вел себя. Хорош, а? Классический тип громилы-боевика! А кулачищи! Заметили? Попробуй задержи такого, даже если у тебя улик полный карман! Уж теперь-то я точно знаю, что он в этом деле -- главный организатор. А как все точно продумал! Но в одном он просчитался. Он решил, что сразу же после признания Храпова следствие будет прекращено. Так бы оно и случилось, если бы не вторая пуля... Кстати, предъявите Храпову бобровское ружье и составьте протокол опознания.
-- А что же теперь с Бобровым? -- спросил Мокроусов, когда машина остановилась у управления. -- Ведь этого бандита нельзя упускать из виду.
-- Ни в коем случае, тут вы правы, -- согласился Щеглов, -- иначе вся наша игра с ним -- коту под хвост. Позаботьтесь, чтобы за ним лично, за его домом, а также за его телефоном было установлено круглосуточное наблюдение. И немедленно!
-- Будет исполнено, Семен Кондратьевич.
На этом они расстались, и Щеглов направился в свой кабинет. В коридоре его уже ждала Валентина Храпова.

 

Глава десятая

Капитан Щеглов скорее согласился бы в одиночку и без оружия участвовать в задержании головореза Боброва, чем в предстоящем разговоре с дочерью преступника. Но выбора у него не было. Работа следователя порой сродни неудачному вмешательству врача-хирурга в жизнь пациента: разбередит рану, влезет в самую душу, зацепит невзначай какой-нибудь нерв -- а облегчения не принесет, наоборот, одну только боль. Сейчас был именно тот случай.
Валентина сидела с красными от слез и бессонной ночи глазами и ввалившимися щеками. Следователь Щеглов долго собирался с мыслями, подбирая нужные слова, но это давалось ему с трудом. Нет, куда легче общаться с матерыми преступниками!
-- Я вас вызвал затем, -- наконец решился он, -- чтобы из ваших уст услышать некоторые подробности этого печального дела. Ваш отец мне все рассказал.
Далее Щеглов поведал Валентине Храповой все то, что услышал нынешним утром от ее отца, А. М. Храпова. Рассказ вызвал на лице бедной девушки яркий румянец, да несколько горьких слезинок скатились по ее щекам.
-- Вы подтверждаете слова своего отца? -- спросил Щеглов, когда рассказ был окончен. Она молча кивнула и опустила голову. -- В таком случае вы должны отдавать себе отчет в том, что явились невольной причиной, толкнувшей его на преступление. Ваш отец убил человека, пусть негодяя, но...
-- Он не негодяй, -- горячо возразила Валентина.
-- Не негодяй?.. Впрочем, не буду с вами спорить -- вам, наверное, видней. Но факт остается фактом: профессор мертв, убил его ваш отец, а вы -- вы стали той самой силой, которая вложила оружие в руки вашего отца. Вы хоть понимаете это?
Глаза ее, полные ужаса и тоски, устремлены были на беспощадного следователя и молили о жалости, о снисхождении. Но Щеглов боялся встречаться с ней взглядом.
-- В чем же я виновата? -- взмолилась она, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. -- Не могла же я скрыть этого... позора от отца. У меня и в мыслях не было, что он может сделать такое... Бедный отец!
Все-таки она не выдержала и заплакала, размазывая слезы по щекам, на этот раз лишенным косметики.
-- Отец! Бедный отец!.. Прости! -- причитала она, всхлипывая. -- Да, да, это я виновата, я! Только я... Прости! Что же я наделала?.. Ведь я думала, что так будет лучше... Пойми, я не могла иначе... Бедный, бедный мой...
Щеглов понял, что большего от несчастной дочери Храпова он не добьется. Но один вопрос все же не давал ему покоя.
-- Успокойтесь, Валентина, я вас очень прошу. Вот, выпейте воды, вам станет лучше. Успокойтесь, и постарайтесь ответить на один вопрос. Ваши отношения с Петром Николаевичем Красницким действительно зашли так далеко?
Валентина на секунду вскинула на Щеглова глаза, обильно залитые слезами, но тут же вновь затряслась в рыданиях, еще более сильных, чем прежде. Ни слова больше не услышал от нее следователь Щеглов. С тем и отпустил бедную девушку, внутренне переживая ее боль как свою собственную.
Вызванный в следственный отдел Максим Чудаков в назначенное время не явился. Прождав его около получаса, Щеглов позвонил ему на квартиру, но к телефону никто не подошел.
Остаток дня прошел без происшествий. Максим Чудаков дома так и не появился. Наблюдение за Бобровым пока ничего нового не дало. Вечером, в положенный час, он вернулся домой с работы и больше в этот день никуда не отлучался. Ни телефонных звонков, ни встреч с кем-либо у него не было. Лишь супруга его дважды выходила из дома: первый раз -- в магазин, второй -- к соседке. И больше ничего.
Молчали и коллеги из таллиннского угрозыска. Мартинес словно сквозь землю провалился, и, несмотря на усиленные поиски, следы его пока обнаружить не удалось. Вызывало тревогу у Щеглова также и отсутствие Чудакова. Правда, кое-что, касающееся этого странного малого, все же просочилось, но это нечто сейчас совершенно не интересовало Щеглова и вызвало у него лишь раздражение. Сотрудник, вторично посланный за Чудаковым, столкнулся на лестничной клетке его дома с каким-то пузатым типом в майке и шлепанцах. Тот назвался Тютюнниковым и, многозначительно засопев, сунул сотруднику в руки какую-то бумагу. Затем, кинув напоследок странные слова: "Сигнал. Считаю свои долгом. Всегда к услугам", он скрылся за дверью соседней квартиры.
И вот сейчас эта бумага лежала на столе Щегловым.
"Я, Тютюнников К. К., -- сообщалось в бумаге, -- считаю своим долгом сообщить, что некто Чудаков М., совершенно случайно являющийся моим соседом по месту жительства и работающий экспедитором в магазине "Овощи-фрукты", ведет подозрительно одинокий образ жизни и спекулирует овощами всех сортов и категорий, начиная со свежих огурцов и кончая далеко не свежей картошкой, которую он целыми мешками перепродает "налево" за явно завышенную плату, преимущественно лицам кавказской национальности. Потом эта картошка (и огурцы) появляется на рынке..."
Далее в письме подробно излагались многочисленные "факты преступной деятельности" Чудакова М. Письмо заканчивалось припиской, сделанной женской рукой: "Я, Тютюнникова П. П., полностью подтверждаю слова своего мужа, Тютюнникова К. К., в чем и подписуюсь". Ниже, действительно, стояли подписи четы.
Щеглов со злостью бросил письмо в ящик стола и тут же забыл о нем. Другие мысли в этот предвечерний час одолевали его.
Около семи вечера следователю Щеглову пришлось пережить еще один разговор, давно уже тяготивший его, но неизбежный. К нему на прием пришла супруга покойного профессора -- Анна Петровна Красницкая. Это была красивая стройная женщина интеллигентной наружности, с изысканными манерами. Держалась она спокойно, сдержанно, на вопросы отвечала кратко и односложно, но Щеглов, за многие годы своей сыскной деятельности научившийся с полувзгляда понимать людей и часто видевший то, что скрыто от глаз посторонних, прочитал во взгляде посетительницы глубокую скорбь и бесконечную, идущую от самого сердца печаль. Никаких ценных сведений, могущих в чем-либо помочь следствию, она не сообщила. На вопрос, почему профессор Красницкий отдыхал на даче один, в то время как она сама находилась в Москве, Анна Петровна ответила, что Петр Николаевич вообще любил проводить отпуск в одиночестве, а тем более в тот раз, после длительной и утомительной экспедиции. Этот факт наконец прояснил Щеглову, почему труп профессора был обнаружен только через сутки после его смерти.
Визит вдовы Красницкой угнетающе подействовал на следователя и вверг его в мрачное расположение духа. Проводив ее, он снова принялся уничтожать одну сигарету за другой, доводя содержание никотина в крови до критической концентрации, которая не то что лошадь -- слона бы с ног свалила.
Результаты истекшего дня были явно неплохими. Кульминацией его стала беседа с Бобровым. И если в начале беседы с ним Щеглов надеялся, что мебельный грузчик быстро сознается в совершенном им преступлении, то в конце ее ему пришлось срочно возвращаться на исходный рубеж. Несмотря на дебильный облик Боброва, его умственные способности были далеко не на нулевом уровне, более того, в этом типе Щеглов встретил достойного противника. Бобров сразу понял, что все утверждения следователя построены на одних только догадках, фактов же и улик против него не было. Это и позволило ему вести себя столь нагло и вызывающе. Да, Бобров был не дурак. Он отлично понял маневр следователя и, разумеется, не поверил в искренность тех извинений, которые Щеглов принес ему за якобы огульные и не подтвержденные фактами обвинения. Бобров видел, что следователь не верит ни единому его слову, но решил поддержать игру, потому что она была выгодна обоим. Он видел, что следователь не верит ни единому его слову, но решил поддержать игру, потому что она была выгодна обоим. Он знал, что теперь его не оставят в покое и будут следить за каждым его шагом, что куча шпиков будет вертеться у его дома и следовать за ним по пятам. Он понимал, что должен быть предельно осторожным, контролировать любое свое действие и постараться не скомпрометировать себя. Да, Бобров раскусил следователя Щеглова, но именно на этот эффект и рассчитывал капитан угрозыска. Сыщик сыграл перед преступником роль эдакого доверчивого простофили, но сыграл заведомо плохо, чтобы убедить преступника в своей неискренности. Какую же цель преследовал Щеглов этой игрой? Убедившись в недоверии к себе со стороны органов, Бобров наверняка начнет нервничать, суетиться, делать необдуманные шаги, совершать ошибки -- вот тогда-то и сможет Щеглов получить те недостающие улики, которые изобличат Боброва как преступника. Самое любопытное, что Бобров все это понимал, но иного выхода, кроме как подыгрывать Щеглову, не видел. Да и не было у него другого выхода. Единственное, что могло его спасти, -- это действительная невиновность и непричастность к убийству профессора. Но в том-то и дело, что Щеглов был уверен в обратном.
Надо было ждать, ждать, ждать... Ждать, когда преступник проявит себя. А как хотелось действовать! Действовать немедленно, не теряя ни минуты, ловить, бежать, догонять, выслеживать, хватать, все равно -- как, но действовать... Это-то бездействие и наводило тоску на следователя Щеглова.
Ночь накатила незаметно. И снова Щеглов бродит по кабинету из угла в угол, снова растет пирамида из сигаретных "бычков", снова мысли роем носятся в уникальной голове следователя.
В два часа ночи сон все же сморил его. Но и во сне он продолжал думать о деле, и даже сновидения, изредка посещавшие его воспаленный мозг, были все на ту же тему.
Бой часов на Спасской башне, отсчитавших шесть ударов, разбудил Щеглова. Было уже светло, и первые лучи солнца били в противоположную от окна стену. Но еще не успев как следует открыть глаза, он уже закурил.
В девять часов утра в кабинет вбежал лейтенант Веселовский -- тот самый, который уже дважды знакомил своего шефа с результатами экспертизы. Лейтенант был бледен и растерян.
-- Бобров исчез! -- выпалил он с порога.
-- Что-о?! -- Щеглов вскочил из-за стола, опрокидывая массивное кресло.
-- Как в воду канул! Сегодня утром в положенное время он не вышел на работу, и мы, предвидя недоброе, послали нашего сотрудника к нему домой под видом работника Мосэнерго якобы для проверки электроплиты. Но дома его не оказалось. Жена его была чем-то испугана и ничего толком сообщить не могла.
-- Так где он, черт возьми?! -- взревел Щеглов, страшно вращая глазами.
Лейтенант побледнел еще больше.
-- Около трех часов ночи, -- продолжал он, -- к подъезду бобровского дома подъезжала машина "скорой помощи"; минут через пятнадцать она уехала, забрав больного.
-- Больного? -- прохрипел уже все понявший Щеглов. -- Кого же именно?
-- Боброва, -- смущенно ответил лейтенант, потупив взор. -- Наша это вина, товарищ капитан, проглядели. Бобров обвел нас вокруг пальца. Дело в том, что "скорую" он не вызывал, по крайней мере, его телефон молчал всю ночь -- наши сотрудники на АТС не зарегистрировали ни одного звонка ни в ту, ни в другую сторону.
-- Ясно, -- буркнул Щеглов, сверля лейтенанта взглядом, -- звонили с другого аппарата.
Лейтенант Веселовский кивнул.
-- Около одиннадцати Бобров спустился на этаж ниже к своему соседу, некоему Прокофьеву Александру Федоровичу, пенсионеру и инвалиду войны.
-- Зачем?
-- Сыграть партию-другую в преферанс. Так показал Прокофьев. А преферанс, сами знаете, игра увлекательная и у хороших игроков порой затягивается не на одни сутки. Одним словом, ничего необычного в этом не было, тем более что подобные товарищеские встречи за карточным столом они устраивали не впервые. Около трех часов ночи Боброву вдруг стало плохо, он схватился за правый бок и со стоном упал на диван. Сосед испугался и вызвал "скорую", причем Бобров не возражал против этого. Приехавший вскоре врач определил у Боброва приступ острого аппендицита и настоял на его немедленной госпитализации. Бобров согласился, и его на носилках снесли в машину. К сожалению, все это происходило буквально на глазах наших сотрудников, но они преспокойно дали преступнику уйти.
-- Вот-вот! Дали уйти! Молокососы! Дилетанты! -- Щеглов в бешенстве носился по кабинету, бросая на лейтенанта гневные испепеляющие взгляды. -- Да вам блох ловить у моей собаки, а не преступников! Ротозеи!.. Такого хищника упустили!.. Куда его увезли?
-- В двадцать третью больницу. Она в двух шагах от дома Боброва.
-- Были там?
Лейтенант кивнул.
-- Хоть здесь проявили оперативность, -- буркнул Щеглов более спокойно. -- И что же в больнице?
-- Как только Боброва привезли в приемное отделение, ему сразу стало лучше.
-- Надо думать!
-- Пока производили обычную в таких случаях процедуру приема больного, Бобров слезно стал умолять медперсонал отпустить его в туалет. Ему возразили, но Бобров разыграл перед ними такую комедию, что они наконец сдались. "Больной" выскользнул в дверь -- и больше его не видели. След его терялся сразу же за порогом больницы.
-- Это все?
-- Все.
Щеглов покачал головой. Гнев уступил место досаде и разочарованию.
-- Да, ловко он нас провел, -- горестно произнес он. -- И, главное, как просто! Как все верно рассчитал! Сымитировал приступ аппендицита, добился, чтобы вызвали "скорую" не его голосом и не с его телефона -- и дело в шляпе! Ведь знал, подлец, что нам и в голову не придет устанавливать наблюдение за всеми аппаратами в подъезде! Знал! Нет, теперь его не найти, теперь он надолго затаился, и только неосторожность с его стороны может навести нас на его след... Постойте, вы говорили, что его везли в машине "скорой помощи"; значит, никаких вещей у него с собой не было. Так ведь?
-- Так, -- ответил Веселовский после некоторого раздумья. -- Его забрали прямо из квартиры Прокофьева, куда он перед этим явился налегке.
-- Ага! Это уже лучше! -- Глаза Щеглова снова вспыхнули дьявольским огнем. -- А вещи у него быть должны. Значит, они у него где-то припрятаны -- видно, заранее подготовился к возможному бегству. А где можно оставить, например, небольшой чемоданчик или дипломат? Думайте, лейтенант!
Веселовский наморщил лоб.
-- В камере хранения, -- сказал он некоторое время спустя, -- или...
-- Или?..
-- ...или у знакомых, -- закончил лейтенант.
-- Вот именно! Или в камере хранения, или у знакомых!.. Вот что, лейтенант. Сию же минуту установите наблюдение за всеми камерами хранения на всех вокзалах Москвы, а также выясните круг знакомств Боброва и с каждого -- с каждого, слышите? -- кто так или иначе может оказаться в этом кругу, глаз не спускайте! Поняли? И чтобы в этот раз прокола не было! Ступайте!.. Нет, погодите. Вызовите ко мне... этого... как его... соседа...
-- Прокофьева, -- подсказал Веселовский.
-- Да, Прокофьева, и жену Боброва. Хочу с ними побеседовать. Теперь все.
Как только лейтенант Веселовский покинул кабинет шефа, Щеглов с силой шарахнул кулаком по железному сейфу, стоявшему в углу, тем самым пытаясь сорвать накопившееся в душе раздражение на безответном предмете мебели... Какая неудача! Как все шло хорошо -- и на тебе! Ведь из-под самого носа ушел. Нет, теперь его не поймать, не такой он дурак, чтобы после блестяще проведенной операции вновь оказаться в руках милиции... Но тут одна мысль пришла в голову следователю. Не только в камере хранения или у друзей мог оставить свои вещи Бобров. Был еще один способ, куда более оригинальный и хитрый, спрятать их на некоторое время. Он вполне мог отправить ценности, деньги или что-то еще посылкой по почте. Куда? Да в любое отделение связи страны! Достаточно при отправке написать магическое словосочетание "до востребования", а при получении предъявить документы -- и все будет в полном ажуре... Щеглов взглянул на часы. Без двадцати десять. А почтовые отделения открываются в десять ровно. Значит, еще есть время.
Не теряя ни секунды, он тут же распорядился взять под контроль все отделения связи Москвы и, если возможно, Подмосковья и в случае появления там Боброва немедленно сообщить об этом в уголовный розыск, лично старшему следователю Щеглову.
Около десяти позвонил сотрудник, дежуривший на АТС, и сообщил, что за все время наблюдения за телефоном в квартире Боброва был зарегистрирован всего один звонок. Звонил сам Бобров, вчера, в десять часов вечера, некоему Курганову и обещал завтра, то есть уже сегодня, "забежать буквально на одну минуту".
-- Так что ж вы раньше молчали! -- взорвался Щеглов, поражаясь нерасторопности своих сотрудников, и бросил трубку.
Оперативник, тотчас же выехавший к Курганову, застал хозяина в полнейшем недоумении, причем недоумение это было вызвано не столько появлением милиции, сколько вчерашним звонком "неизвестного типа, который даже не соизволил представиться". Причем на обещание Боброва "забежать" Курганов не успел даже ответить, так как тот сразу же бросил трубку.
-- Ясно, -- проворчал Щеглов, когда получил это известие. -- В кошки-мышки решил поиграть с нами Бобров. На ложный след наводит. Ладно, мы это ему еще припомним. А за квартирой Курганова понаблюдайте -- мало ли что...
Состоявшаяся вскоре после этого беседа сначала с Прокофьевым, соседом Боброва по подъезду, а затем с женой последнего, не принесла никаких видимых результатов. Несколько штрихов к общей картине вчерашнего вечера, правда, добавила гражданка Боброва, но они не меняли существа уже имеющейся в распоряжении следствия информации. По ее словам, муж вчера был раздражителен, мрачен, часто брался за телефон, но тут же бросал его, на вопросы не отвечал, копался в каких-то документах, шарахался от темных окон. Но что больше всего поразило ее, так это его полнейшее безразличие к футбольному матчу "Динамо" (Москва) -- ЦСКА, транслировавшемуся вчера по телевизору; подобного раньше не случалось. Сам страстный болельщик, Щеглов понял, в каком состоянии находился вчера вечером Бобров, и даже где-то в глубине души посочувствовал ему.
В начале двенадцатого появился лейтенант Веселовский и принес известие, окончательно расстроившее следователя Щеглова. Лейтенант тщательно исследовал все возможные связи Боброва, начиная с родственных и кончая служебными, и установил, что сегодня в шесть часов утра Бобров на несколько минут заходил к одному своему приятелю, некоему Бурдюку Остапу Валериановичу, и забрал у него оставленный сутками раньше небольшой чемоданчик. На вопрос, что было в чемоданчике и зачем Бобров его оставлял, Бурдюк пожал плечами и ответил, что не знает и в чужие дела вмешиваться обыкновения не имеет, а если товарищи из милиции столь любопытны, то пусть спросят у самого Боброва, что, зачем и почему. Одним словом, последняя нить, связывавшая следствие с исчезнувшим преступником, оборвалась. Правда, Щеглов сделал отчаянную попытку отыскать такси, которым должен был воспользоваться Бобров ночью, чтобы добраться до Бурдюка, но эта попытка не принесла успеха. Бобров вполне мог воспользоваться услугами частника, что он наверняка и сделал, и тогда любые попытки становились совершенно бессмысленными.
Щеглов был реалистом, и как реалист отлично понимал, что Бобров для него потерян, и потерян безвозвратно. Только неосторожный шаг мог случайно обнаружить его, но такой серьезный противник, как Бобров, наверняка не совершит ошибки и не выдаст себя, раз ему уже однажды посчастливилось уйти от возмездия. Но наблюдения с дома Боброва Щеглов решил пока не снимать.
Объявился Чудаков. Совершенно уже не надеясь застать его дома, следователь Щеглов в очередной раз набрал его номер и, к своему великому удивлению, услышал голос пропавшего экспедитора.
Их краткий разговор уже приводился выше.
В первом часу дня поступила наконец долгожданная весть из Таллинна. Эстонские коллеги сообщали, что буквально полчаса назад к ним явился некто гражданин Барабанов и сделал важное сообщение, причем просил передать его в Москву лично следователю Щеглову. Сообщение содержало ни много ни мало как московский адрес Алфреда Мартинеса, судового радиста с "Академика Булкина". На вопрос таллиннских сотрудников, почему посетитель считает необходимым довести эту информацию до их сведения, он смущенно ответил, что делает это лишь из опасения, что его друг, Максим Чудаков, частным образом расследующий убийство профессора Красницкого, может попасть в беду; Мартинес же, по мнению Чудакова, и есть убийца профессора. Если этот факт неизвестен следователю Щеглову, добавил он, то пусть ему его сообщат.
Опять Чудаков! Снова сует нос не в свое дело! Ну, он дождется... Следователь Щеглов сердито покачал головой и внезапно поймал себя на мысли, что испытывает к этому пронырливому малому невольное чувство симпатии. Но взгляд, брошенный им на только что полученный из Таллинна адрес Алфреда Мартинеса, тут же заставил его забыть и о Чудакове, и о Барабанове, и даже о потухшей сигарете в углу его рта. Улица Чкалова, дом пятьдесят восемь... Так ведь это адрес Боброва! Цепь замкнулась. Теперь совершенно ясно, что Алфред Мартинес -- убийца, вернее, исполнитель преступления, а Бобров -- его инициатор, идейный вдохновитель. Видимо, профессор Красницкий раскрыл какую-то их аферу, и они решили убрать случайного свидетеля. Одно непонятно: почему вчера, будучи у Бобровых, ни Щеглов, ни Мокроусов не заметили в квартире следов пребывания там еще одного человека -- неуловимого Мартинеса. Правда, они и не думали его там искать, вполне возможно, что в тот момент он просто отсутствовал, а хозяйка не сообщила о нем по той простой причине, что об этом ее никто не спрашивал. И все же... все же профессиональное чутье и интуиция сыщика должны были подсказать им правильное направление поисков. Ведь наверняка в квартире Бобровых были какие-то, на первый взгляд незаметные, детали, указывающие на присутствие постороннего человека. Но теперь поздно об этом вспоминать. Теперь надо действовать.
Щеглов срочно вызвал опергруппу и выехал во главе ее на задержание преступника. На этот раз судьба благоприятствовала ему: он прибыл вовремя. Шум борьбы и звон бьющейся посуды, доносившиеся из квартиры Бобровых, вынудили оперативников незамедлительно выломать дверь. На полу, усыпанном осколками, рыча и изрыгая проклятия, катались два совершенно одинаковых тела, и только наметанный глаз следователя Щеглова помог ему распознать в одном из них пропавшего Максима Чудакова. Значит, вторым был Алфред Мартинес...

 

Глава одиннадцатая

-- Жив, герой?
Чудаков с трудом открыл глаза и ничего не увидел. Все было белым-бело, только справа немного ярче, а слева темнее. Да, конечно, он в больнице. Чудаков это сразу понял. Ведь не на том же он свете!.. Постепенно взгляд его сфокусировался, и он увидел белый потолок, белый пододеяльник, женщину во всем белом, мелькнувшую мимо, белые шторы, не дающие ярко-белому солнцу ворваться в белую палату, белый халат на плечах следователя Щеглова... Щеглов!
Чудаков окончательно пришел в себя. Он с удивлением и тревогой взирал на улыбающегося следователя и ничего не понимал.
-- Жив, говорю, герой? -- снова услышал он голос Щеглова.
-- А где Мартинес? -- прохрипел Максим и сам не узнал своего голоса.
-- Ну, раз готов сразу в бой идти -- значит, жив, -- удовлетворенно отметил Щеглов. -- Не волнуйся, парень, твой Мартинес в надежном месте.
Да, он в больнице. Голова его забинтована -- краем глаза он увидел повязку, но ни боли, ни желания оставаться здесь он не испытывал. Вот только предательская слабость... Максим попытался подняться, но руки задрожали, подогнулись, и он со стоном упал на подушку.
-- Лежи, лежи, герой, -- с неожиданной теплотой произнес Щеглов. -- Ты потерял много крови, и теперь тебе надо отлежаться.
Щеглов в небрежно накинутом на плечи халате сидел на краю его кровати и заботливо смотрел на осунувшееся лицо Чудакова.
-- Здравствуйте, гражданин следователь, -- произнес Максим.
-- Почему гражданин? Заладил: гражданин, гражданин... -- нарочито сердясь, ответил Щеглов. -- Насмотрелся, поди, фильмов. У меня ведь имя-отчество есть, к твоему сведению... Ну, давай, что ли, знакомиться. Семен Кондратьевич. -- И следователь Щеглов протянул руку.
-- Максим. Максим Чудаков, -- ответил на рукопожатие больной. -- Очень рад познакомиться. Давно я здесь?
-- Вторые сутки. Он ведь тебя головой об угол серванта шарахнул, артерию перебил. А так ты в целости и сохранности, скоро на ноги встанешь.
Только сейчас Максим заметил, что грозный следователь обращается к нему на "ты", и ему стало как-то теплее на душе. Он улыбнулся.
-- Спасибо, что пришли, гражданин... Семен Кондратьевич. Расскажите, пожалуйста, чем закончилось дело -- если, конечно, можно. -- В глазах Чудакова вспыхнул жгучий интерес.
-- Я бы рад, но... -- шепотом произнес Щеглов и многозначительно покосился на дверь. Оттуда уже слышался шум приближающихся шагов. Вот дверь отворилась, и в палату вошел врач -- строгая женщина средних лет в белоснежно-белом халате.
-- Я вижу, больной полным ходом идет на поправку, -- произнесла она мягким голосом. -- К сожалению, -- обратилась она к Щеглову, -- на этом посещение придется прервать. Больной еще очень слаб.
-- Да, да, конечно, -- засуетился Щеглов и встал. -- Я зайду завтра, -- кивнул он Чудакову. -- Тогда и расскажу обо всем. Поправляйся, герой. Всего хорошего, доктор.
Следователь ушел, оставив врача наедине с пациентом. И потянулись долгие часы томительного ожидания.
Щеглов пришел только через два дня. К этому времени Максим уже свободно передвигался по палате и чувствовал себя намного лучше.
-- А вот и я! -- поприветствовал его с порога следователь. -- Извини, что не пришел вчера, -- дела. Зато теперь есть что рассказать.
Щеглов был в приподнятом настроении и весь так и сгорал от желания поделиться с кем-нибудь своими новостями -- наверняка, хорошими.
-- Врачиха разрешила, -- продолжал он, сжимая своей жилистой пятерней худую ладонь Чудакова, -- говорит, теперь можно, даже нужно. А то, говорит, тоскует наш больной, все в окно смотрит, ждет чего-то. Ну, я-то знаю, чего больной ждет. -- Щеглов хитро подмигнул. -- Только прежде я хотел бы услышать твой рассказ. Все-таки мое положение обязывает знать все первым. Идет?
-- Идет, -- согласился Максим и поведал следователю свою историю, начав ее со случайно подслушанного телефонного разговора в кабинете Щеглова и кончая авантюрой с Мартинесом.
Щеглов слушал молча, то и дело качая головой и разводя руками, а порой даже закатывал глаза, не имея возможности передать свои чувства словами.
-- Нет, это просто уму непостижимо! -- воскликнул он, когда рассказ был окончен. -- Да не подоспей мы вовремя, тебя б, дурака, давно в живых не было! На что ты рассчитывал, горе-герой?
Чудаков смущенно пожал плечами.
-- На то, наверное, -- ответил он тихо, -- что мы с Мартинесом одной весовой категории. По крайней мере, я на это надеялся.
-- Ну и как, твои надежды оправдались? -- усмехнулся Щеглов сердито.
-- Не совсем, -- потупив взор, ответил Чудаков.
-- Не совсем! -- воскликнул следователь, быстро зашагав по палате. -- Да это "не совсем" чуть не стоило тебе жизни! Ты хоть это понимаешь?
Чудаков кивнул.
-- Ничего ты не понимаешь!.. Да уж ладно, -- Щеглов безнадежно махнул рукой, -- не буду тебе мораль читать, а то, чего доброго, обидишься. Горбатого, как говорится, могила исправит. Лучше выслушай мой рассказ.
Первая часть рассказа уже известна читателю, поэтому нет смысла повторять ее здесь; начинался и заканчивался он точно так же, как и рассказ Чудакова: с телефонного звонка и схваткой с Мартинесом. Но вот вторая половина наверняка вызовет интерес не только у главного героя этой повести.
-- С Мартинесом мы церемониться не стали, -- говорил Щеглов, -- и сразу выложили ему все, что знали и о чем догадывались. Приперли, так сказать, к стене. Допросили его прямо у Боброва, воспользовавшись его психическим состоянием. Конечно, ни в какое сравнение с Бобровым этот тип не шел. Глуп, самонадеян, хвастлив... Да потом еще мы поднажали -- и он все рассказал. Причем все было именно так, как мы и предполагали. Профессора Красницкого он, действительно, убил из ружья, которое ему принес Бобров. И план убийства с начала до конца принадлежал тому же Боброву, как, впрочем, и сама мысль убить Красницкого. Так что в этом смысле Алфред Мартинес следствию ничего нового не сообщил, если не считать, правда, одной незначительной детали, которая уже давно не давала мне покоя. Мартинес подтвердил, что стрелял в тот момент, когда прогремел гром. Метеосводка подтверждает, что двадцать седьмого июня, действительно, была гроза. Но мне было непонятно следующее: как мог Мартинес подойти к столу профессора и вырвать из его тетради два листа, не оставив явных следов на полу? Ведь была гроза -- то есть грязь, слякоть... А мы обнаружили только следы Храпова и твои.
Так вот, выяснилось, что гроза действительно была, вернее, только начиналась, но дождя еще не было. Так иногда бывает -- гром гремит, а дождя нет. Именно в этот момент и стрелял Мартинес, убив одновременно двух зайцев (извини за каламбур): скрыл выстрел раскатом грома и не оставил следов. В то время как Храпову не повезло: он стрелял в абсолютной тишине и в очень грязной обуви. Ведь Храпов появился там уже после грозы. Я думаю, это просто случайность, но она дала возможность Боброву и Мартинесу свалить на Храпова ответственность за оба выстрела. Посуди сам: в теле покойного найдены две пули, и обе выпущены из ружья Храпова; на полу обнаружены следы -- и опять его (твои мы исключили), причем Храпов сразу сознался, что стрелял именно он.
Расчет Боброва был прост. Если Храпов сознается в убийстве, то наверняка следствие не будет докапываться до того, сколько раз он стрелял -- один или два. Но в его расчет не входил ты, Максим. А ты слышал только один выстрел... Впрочем, все это мелочи, которые недостойны