али, и мое моточудо испортилось от злости. - Не могу, голубчик... - флегматично проговорил бас Анны Егоровны. - У меня больной. Жиклер продуйте... Сержант, гарантирую вам взыскание. Кто-то отошел от нашего "Москвича" - стало светлее. Тогда третий голос зашептал: - Доктор, я знаю объезд через Березовое... В район требуется, хоть вешайся... Возьмите, я иммунный. - А машину бросите? - Жениться еду, не до машины. Отбуксируют эти же, я им трояк дам! - торопился голос. - В детстве чем болели? - спросила Анна Егоровна. (Я чуть не прыснул.) - Свинкой, ветрянкой, этой... Коклюшем... - Договаривайтесь о машине, только быстро! - И после паузы: - Алеша, ты лежи. Если я чихну, начинай стонать... Давайте, давайте! Передняя дверца хлопнула, солнце с моих ног перебралось на голову - мы ехали обратно. - Что с мальчиком? - спросил новый попутчик. - Свинка, - отрезала докторша. - Ай-яй-яй... Очень плох? Она промолчала. Потом спросила: - Поворачивать на Березовое, говорите? Там бревно, шлагбаум. - Объедем, ничего. Отличный грунт. Я на рыбалку там проезжал две тысячи раз. Или чуть поменьше. - Резвитесь, жених? - Мое дело жениховское, доктор. Почти молодожен. - Значит, объезд через Березовое тоже запрещен? И там авария? - Это почему? - спросил попутчик. - Не знаю. Вы-то не сказали при милиции об этом варианте. В город просились... Молчание. Я осторожно приоткрыл глаз и увидел, что попутчик внимательно смотрит на докторшу. У него был вздернутый нос и рыжие ресницы. - Вот и бревно, - сказала она. - А вы для жениха не староваты, юноша? Тогда он выпалил: - Ох, доктор! В Тугарине творится неладное. Машина остановилась. Нас обогнал грузовик. Анна Егоровна прищурилась на попутчика. - У вас ангина, - сказала она. - Господи, где моя зажигалка? - Доктор! - застонал попутчик. - Какая ангина? - Покажите горло... Ну? (Он испуганно открыл рот.) Хорошо. Алеша, ты можешь сесть. Мы едем на Березовое. Что вы заметили неладного в городе?... Осторожно, ухаб... И как ваше имя-отчество? Понимаете, дядька тоже ехал в район, чтобы поднять тревогу. Он знал чепуху: что телефон междугородный не работает, автобусы отменены до семнадцати часов и что заводу тракторного оборудования запретили отправлять продукцию на железную дорогу - ближняя станция тоже в райцентре. Он говорил, путаясь от волнения: - Я мальчуганом оставался в оккупации, под фрицами. Вы небось военврач. Майор медицинской службы? Ну, вы страха не знали... - Как сказать... - Извиняюсь, конечно, - поспешно сказал попутчик. - Вы того страха не знаете. Словно бы воздух провонял - отовсюду страшно. От приказов страшно, от всего... И сейчас завоняло. Кто же тут виноват? - Он испуганно смотрел на Анну Егоровну. - Авария - это действительно. Сорвало мост, конечно, столбы повалило... - Он вертелся на сиденье, глядя то на меня, то на докторшу. - И телефон порван. Доктор! - вскрикнул он. - Я вам говорю. Точно! Фактов нет, только воняет. Туда нельзя, сюда... - Что же вы поехали без фактов? - С испугу, - жалким голосом признался дядька. - Польза будет, и ноги унесу. Страшно. Меня в гестапо били. - Вот как, - сказала докторша. - Однако же чутье вас не обмануло. Подчас и с испугу действуют правильно. - Не обмануло? И факты есть? - вскинулся он. - То-то я смотрю - мальчик и не болен вовсе. - А вы не смотрите, - сказала докторша. Я не помню, как звали попутчика - то ли Николаем Ивановичем, то ли Иваном Николаевичем. Мы расстались очень скоро. В Березове, у брода. Березовский деревянный мост сгорел незадолго перед нашим приездом - сваи еще дымились. Шипели уголья, падая в воду. Откос перед радиатором машины застилало дымом. - Чистая работа, - сказала Анна Егоровна. - Парома здесь не держат? Мальчишки завопили, набегая на машину: - Тетенька, за старицей брод! Хороший, грузовики перебираются! Один, маленький, прошепелявил: - Овшы тоже перебираются. Другой малыш развесил губы сковородником, заревел и припустил наутек - испугался белого халата. Попутчик сказал: - Правильно, хороший брод! В малую воду тормоза будут сухие. - Едем. - Она тронула машину в объезд старицы. Я тоже знал эти места - чуть выше по реке водились крупные раки. До города отсюда не больше пяти километров, и с высокого старого берега можно было рассмотреть телескоп. Я с самого начала не хотел уезжать, и теперь, когда мы начали крутиться, не удаляясь от города, мне стало паршиво. Пускай теперь рыжий трус изображает больного! И я страшно обрадовался, когда Анна Егоровна спросила: - Отправить тебя домой, Алексей? Она курила и хмуро посматривала на темный склон противоположного берега. Лучшего места для засады нельзя придумать: мы внизу, освещены солнцем, - бей, как куропаток... - Я постою тут, пока вы переезжаете, - сказал я. - Не заблужусь, отсюда телескоп виден. - Виден, да по дороге все надежнее, - сказала она. - Возьми сверток с бутербродами, коробочку давай сюда. Я отдал коробочку со "слизняком", взял ненужные бутерброды, открыл дверцу и зацепился ногой за футляр с бластером. "Зачем мне эти бутерброды?" - подумал я и покосился на Анну Егоровну. Она что-то регулировала на приборном щитке. Я зацепил футляр носком ботинка, выкинул в траву, вылез и захлопнул дверцу. Попутчик в подвернутых брюках уже шлепал по воде - он пойдет впереди машины. - Счастливо, мой мальчик... Серый "Москвич" осторожно пополз в воду, заблестели мокрые колеса, а я стоял на берегу и смотрел, пока машина, забирая влево, не перевалила через гребень высокого берега. Мелькнул белый рукав, хлопнула дверца, и остался только запах бензина. Тогда я поднял футляр с бластером и напрямик, через холмы, побежал в город. Черная волга Отличный, солнечный был день. Тихий, по-весеннему жаркий. Над березовыми перелесками кричали кукушки, в овраге пели зяблики. Штук двадцать, не меньше - столько зябликов сразу я сроду не слыхивал. Перелески светились насквозь: между березовыми стволами зеленя сверкали, как спинка зимородка. А я мчался, как мотоцикл, волоча бластер и пакет с бутербродами. Холм с телескопом служил мне ориентиром, я держал его справа, почти под прямым углом к своему направлению Понимаете, я мог выбрать дорогу намного короче, прямо к восточной части Тугарина, через совхозную усадьбу. Идти через усадьбу не хотелось, и я знал почему. В совхозном клубе, что в центре усадьбы, вчера выступал Федя-гитарист. На бегу я думал о трусах. Рыжий попутчик - несомненный трус. У них всегда чутье на опасность, как у Кольки Берсенева из нашего класса. Едва запахнет дракой, он исчезает. Он как барометр. Если он исчез из компании, то наверняка жди неприятностей - подеремся, либо из кино выведут, либо затеем на овраге слалом и переломаем лыжи... Ладно. Трусы есть трусы. Этот, по крайней мере, побежал в верном направлении. Я не задумывался, правильно ли было - воровать бластер у Анны Егоровны. Гордясь своей храбростью, топал по тропинкам, надеясь сегодня же пустить бластер в дело, и неожиданно выскочил на шоссе рядом с памятным местом. Метрах в тридцати справа темнел въезд на ту самую проселочную дорогу, ведущую к поляне "посредника". Очень хотелось отдохнуть, но я побежал дальше - к городу, конечно, инстинктивно держась боковой грунтовой тропки. Так же инстинктивно остановился за кустарником, когда услышал шум встречной машины. Ф-р-р-р! - черная "Волга" промчалась мимо. И как будто в ней я увидел Сура на заднем сиденье. Сначала я решил, что обознался. Сурену Давидовичу чистая гибель в такую погоду вылезать из подвала. Он и домой ходит только по ночам, чтобы принять ванну. Из-за проклятой астмы он и в тире стал работать - в сыром подвале ему хорошо дышится. "Их болезнь - наше здоровье", - говорит он о подвале... Нет, в черной "Волге" Сура быть не могло... Стоп! Киселев, туда собирался Киселев! В подвале железная дверь, и на окнах решетки, но ведь Сур сам откроет дверь, не побоится! И я помчался за машиной, вылетел на холм. Так и есть... Пустое шоссе сверкало под солнцем - "Волга" свернула в лесопарк. Они приходили к Суру и увезли его на поляну "посредника" - машине другого пути не было. Или по шоссе прямо, или на ту дорогу, в лесопарк. И я перепрыгнул через канаву и побежал обратно. И только теперь я догадался бросить докторские бутерброды. Находка и пропажа Лес был тих. Здесь, за дорогой, даже синицы молчали. Душный воздух пахнул пылью, которая уже успела лечь на землю после машины. Следы покрышек на мягкой дороге вились узорчатыми змеями. Метрах в ста пятидесяти от шоссе свернули влево. Я удивился: поляна "посредника" была справа. Но машина виляла между деревьями, держась уверенно одного направления. Иногда буксовала, продирая траву до земли... Хлоп! Из-под ног метнулся заяц! Это было здорово. Это было бы здорово, если бы заяц удирал от меня, как полагается. А он, прежде чем скрыться за кустом, остановился и несколько секунд сидел и крутил левым глазом вниз-вверх - рассматривал меня, понимаете? И тогда я увидел, что "Волга" шла по колее другой машины. Той же ширины колея, но колеса другого рисунка... Я даже попятился и шепотом спросил у зайца: "А твое какое дело?" Получалось, что он показал мне вторые следы: длинные отпечатки его задних лап тянулись аккуратно по следам неизвестной машины. Это было довольно далеко от дороги. Я стоял и смотрел на следы, когда зафыркал мотор. Я отошел, спрятался за елкой. Черная машина плыла между деревьями навстречу мне. Водитель сидел один и смотрел на дорогу, вытянув шею. Оказывается, обе машины останавливались совсем близко: вот два полукруга следов, где они разворачивались и поехали обратно. А кругом натоптано каблуками - много и разными. И людей не видно. Ни шагов, ни голосов - тихо. И птицы молчали, будто они рыбы, а не птицы. Я поискал глазами: хоть заяц-то здесь? Он был здесь. Сидел перед можжевеловым кустом, приподняв толстую морду над кучкой хвороста. Когда я топнул на него ботинком, заяц переложил уши и лениво отпрыгнул за куст. Я заставил себя не обращать на него внимания и принялся отыскивать следы Сурена Давидовича. Прямо передо мной была прошлогодняя трепа к оврагу. Она тускло блестела под густым орешником - еще не просохла. Издали казалось, что после снега по ней не ходили. Я сунулся туда - на обочине следы... В десятке шагов дальше, прямо уже посреди тропы, след левого ботинка Сура. Тупоносый, с рифленой плоской подметкой, так называемая танкетка. Я почему-то взвесил на руке бластер и двинулся к оврагу. Теперь послушайте. Я шел по этой тропинке в сотый раз за последние два года и отлично знал, что она выводит к глубокому бочагу в ручье, что на дне оврага. Я ногами - не головой - знал, что от места, где развернулась "Волга", и до оврага метров пятьдесят. Первый поворот, налево, у сухой сосны, а спустя еще двадцать метров, где кончается орешник, второй поворот и сразу спуск в овраг. Так вот, я прошел первый поворот, не теряя следов Сура, но после второго поворота тропа исчезла. Вместе со следами она словно растворилась в земле, а впереди, взамен обрыва, оказался ровный, густой осинник. Сначала я подумал, что проскочил второй поворот. Вернулся к сухой сосне... Опять то же самое! Миновав орешник, тропа исчезла вместе со следами. Ну ладно. Тропу весной могло смыть. Я двинулся напрямик через осинник и вышел к оврагу, но не к бочагу, а много левее. Странное дело... Я пошел вправо, держась над оврагом, и потерял его. Я даже взвыл - запутался, как последний городской пижон! А плутать-то негде, овраг все время был справа от меня. Естественно, я взял еще направо, чтобы вернуться к обрыву, и очутился знаете где? На том же месте, откуда начинал, - у поворота тропы. Совсем разозлившись, я продрался через кусты вниз по склону и пошел вдоль ручья, еле выдирая ноги из грязи. И через двадцать метров уперся в откос. Овраг, который должен был тянуться еще на километр, внезапно кончился. Чертыхаясь, едва не плача, я выбрался наверх и очутился снять у второго поворота тропы! Поодаль, у куста боярышника, сидел заяц - столбиком - и делал вид, что мои мучения его абсолютно не интересуют... Я проголодался и устал. Из ботинок текла грязь. Футляр с бластером был весь заляпан. Я никак не мог взять в толк, что происходит, пока мне не пришла в голову одна мысль. Под крышкой футляра была подмотана бумага, а в кармане у меня была Степкина авторучка. Я достал то и другое и нарисовал план местности, как я помнил ее, до всех этих оползней. Вот он, этот план. Маршрут I - я пошел от крестика, с тропы, прямо я должен был выйти к бочагу, а оказался - видите где? Далеко справа. Маршрут II - от крестика взял левей и оказался слева от бочага. Маршрут III - когда я шел низом, по ручью, натолкнулся на откос и вылез к крестику, хотя воображал, что лезу прямо, никуда не сворачивая. Понимаете? Большого куска оврага - вместе с песчаным бочагом, зарослями малинника, чертовыми пальцами на дне ручья, таволгой, птичьими гнездами, отличным лыжным спуском - не существовало. Часть оврага сгинула, и ничего не оставалось взамен. Как бы вам объяснить? Если вы возьмете простыню и в середине ножницами вырежете дырку, то куска материи не будет. Но останется дырка. Если бы овраг рухнул в одном месте, то оставалось бы что-то вроде дыры. А тут получалось, будто вокруг вырезанного места продернули нитку и затянули ее, так что совсем ничего не оставалось - ни вырезанной материи, ни дырки. Ошалеть можно! Мне казалось, что надо попробовать еще раз, и еще, и еще. Я весь изодрался о кусты и лез к несуществующему бочагу, как черепаха на стену ящика. А заяц мелькал то здесь, то там и нагло усаживался поодаль, когда у меня опускались руки. Потом он показал мне конфету. Или принес - я так и не знаю до сих пор. Он перепрыгнул дорогу, вскинул морду - одно ухо торчком - и исчез, а в метре от конца тропы, под листом подорожника, блеснула на солнце конфетная бумажка. Та самая, с розовым котом в сапогах-недомерках. Я поднял "кота". В нем было что-то завернуто - не конфета, другой формы... "Слизняк"! Говорящая зеленая штуковина! Разворачивая ее и рассматривая, я машинально брел вперед. И, подняв глаза, увидел, что стою на пропавшем куске тропы, за вторым поворотом. Подо мною был спуск, истыканный каблуками, слева светился ободранный ствол сухого дерева, за которое все хватаются при подъеме, а внизу, на песке бочага, виднелась свежая тропинка... Стоп, где же футляр с бластером? Я положил его на землю, когда поднимал "слизняк". Оглянувшись, я увидел, что сзади нет орешника, из которого я сию секунду выбрался. Что тропа выходит из багульника, и он тянется кругом, и за оврагом тоже. Что нет тропы, нет следов и, конечно, нет чехла с бластером. Я попал внутрь "дыры". Ее края сомкнулись, будто невидимая рука аккуратно и неслышно затянула нитку. Зона корабля Честно говоря, мне хотелось удрать. Но я остался. Я не желал бегать кругами, как оса, закрытая в банке от варенья. О том, что говорящая штука служит пропуском и на вход и на выход, я просто не подумал, и вообще не мог же я бросить Сурена Давидовича! Вот следы его ботинок - редкие и глубокие. Видимо, он сбежал с обрыва. Я, оскальзываясь каблуками, побрел по следам. На середине сухого русла, на мокром, темно-рыжем песке их можно было читать, как на бумаге. Следы танкеток Сурена Давидовича, и рядом размашистый след узких, гладких подошв. Потом еще какие-то следы, очень большие и тупоносые. Я опустился на палый ствол ивы. По моему колену суетливо пробежал рыжий паучок. Свои глаза он нес отдельно, в целом миллиметре впереди головы. Рядом со мной по откосу ходил круглый солнечный блик - передвигался в листья орешника над головой и опять возвращался к ногам. Я посмотрел вверх. Там не было солнца - странный зеленый туман с желтыми разводами. Помню, я похлопал глазами, покрутил в пальцах "слизняк", лизнул его и сунул в рот. Я не знал, какое там твердое или мягкое небо, и прилепил штуку над серединой языка. Она прилипла и заговорила в тот момент, когда я понял, что круглый луч ищет меня, скрытого за откосом. Я не удивился. Чему уж тут удивляться... Внутри головы звучал тонкий голос, знакомо растягивающий окончания слов: "Ты включен, назови свое имя". Я потрогал штуковину языком - она смолкла. Отпустил - снова: "Ты включен". Штуковина пищала голосом Неллы из универмага - выкрутасным и глупо-кокетливым. Я пробормотал: - Эй, Нелка, это ты? (Знакомая все-таки!) Голос в третий раз спросил о моем имени. По правилам их игры полагалось назвать имя. Ладно. Я наугад сказал: "Треугольник одиннадцать". Голос отвяжется, и я встану. Я все равно поднимусь и отыщу Сура. - Треугольник одиннадцатый, - кокетливо повторил голос и умолк. Когда он говорил, во рту становилось щекотно. Я встал и шагнул. Луч качался на моей груди, как медаль. Странное сооружение поблескивало верхушкой, держа меня в луче. Оно стояло на дне оврага. Башня, похожая на огромную пробку от графина. Зеленого, тусклого, непрозрачного стекла. В высоту она была метров пять, с широкой плоской подошвой. Шар наверху - аспидно-черный, граненый, как наконечник бластера. Я стал пробираться по оврагу, держась как можно дальше от зеленой башни, и вдруг грани забрызгали огнями по ветвям и траве, по моему лицу. Я ослеп, споткнулся, упал на руки. Свет был страшной силы, почти обжигающий, но в моих глазах, под багровыми пятнами, осталось ощущение, будто я видел у подножия башни человеческую фигуру, полузакрытую ветвями. Не открывая глаз, я пополз через кусты. Если туда пошел Сур, я пойду тоже. Пойду. Пойду... - Девятиугольник - зоне корабля, - заговорил Нелкин голос. - Позвольте глянуть на детеныша. Везде кругом спокойствие. Несколько секунд молчания: Нелка выслушивала ответ. Снова ее голос: - Девятиугольник идет в зону. Представляете, я еще удивился, что пришельцы возят с собой детенышей. И позволяют нашим - загипнотизированным, конечно, - смотреть на своих детенышей. Приподнявшись, я осторожно открыл глаза - шар не блестел. Листья рядом с ним были желтые и скрученные. И детеныша я не увидел, но человек, сидящий на плоской опоре корабля, поднял руку и крикнул: - Алеша, перестань прятаться, иди сюда! Я тебя жду. Я пошел как во сне, цепляя носками ботинок по песку, глядя, как Сурен Давидович сидит на этой штуковине в своей обычной, спокойной позе, и куртка на нем застегнута, как всегда, до горла, на лбу синие точки - следы пороха, а пальцы желтые от астматола. Я подошел вплотную. Толстый заяц подскакал и сел рядом с Суреном Давидовичем.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОЛДЕНЬ *  Наводчики и "посредники" Когда Сурен Давидович прогнал нас из подвала, Степка забрался на старую голубятню. Он был в отчаянии: Сурен Давидович остался в тире один - больной, задыхающийся, обожженный. Как он отобьется от Киселева с его бандитами? А Степка мог отстреливаться не хуже взрослого, он из пистолета выбивал на второй разряд. И его выставили! Степан сидел в пыльном ящике голубятни и кусал ногти. Во дворе, на песчаной куче, играла мелкота. Потом прибежал Верка - только его здесь не хватало... Он удрал от бабушки, из-за стола. Рот весь в яичнице. Степке пришлось посвистеть, и Верка, очень довольный, тоже влез на голубятню. Приближался полдень, ленивый ветер гнал пыль на окна подвала. Там Сур ждал врагов, и под третьим окном от угла лежал на узкой койке Павел Остапович. Глядя на эти мутные, покрытые тусклым слоем пыли, радужные от старости стекла, Степан понял: наступает его главный полдень, о котором говорилось в любимых стихах Сура: "Неправда, будто бы он прожит - наш главный полдень на земле!..." - Ты на кота похож, - вдруг фыркнул Верка. - Молчи, несмышленыш! - сказал Степан. - А дядю Павла уже закопали? Степка дал ему по загривку. И тогда в подворотне простучали шаги. Весь в черном, подтянутый, спокойный, Киселев спустился к дверям подвала - ждал, пока откроют. Он даже не оглядывался - стоял и смотрел на дверь. Потом немного наклонился и заговорил в щель у косяка. "Бу-бу-бу..." - донеслось до голубятни. Поговорив, он вынул из кармана плоскую зеленую коробку и приложил к замочной скважине. К ручке двери гитарист не прикасался, ее повернули изнутри: он толкнул дверь коленкой и исчез в темноте коридора. Стрельбы, шума - ничего такого не было. Вошел как к себе домой. Верка захныкал: - Я тоже хочу к дяде Сурену!... - Степка пригрозил, что отведет его домой, к бабке. Это было в двенадцать часов. Тетка с балкона третьего этажа кричала на весь двор: "Леня, Ле-еня, ступай полдникать!" По ней можно часы проверять. Степка раздраженно обернулся на крик. Он знал, что Сурен Давидович не даст гитаристу выстрелить. Даже кашель не помешает Суру выстрелить первым, его знать надо... Но Сур пока не стрелял. А Киселев... Бластер бьет бесшумно. В прямом солнечном свете да еще сквозь стекла вспышки не увидишь... "Дьявольщина! Что же там происходит? Сур не мог опоздать с выстрелом, - думал Степка. - Он держит Киселева под прицелом, и я как раз нужен - связать или что. А дверь в подвал не заперта. Этот гад не догадался захлопнуть замок". - А ну вниз, Валерик! Они слезли. Верке было велено посидеть с малышами - он захныкал. Степка погрозил ему кулаком, проскользнул в прохладный, полутемный коридор и сразу услышал из-за перегородки громкий рычащий голос Киселева: - ... Во-пи-ющая! Отдал ключи и оружие мальчишке - невероятная глупость! Сурен Давидович спокойно отвечал: - Угол третий, не увлекайся. Ключи и орущие отдал Габриэлян, а не я. Дьявольщина! "Габриэлян, а не я"! А он - кто? Вмешался слабый голос: - Братья, так ли необходимы эти трещотки? В милиции целый арсенал. И своего оружия хватает... как ты его называешь? - Бластеры, - сказал Сур. - Мальчики так называют. - "Мальчики"! - рявкнул Киселев. - Немедленно, немедленно изолировать этих мальчиков! Пятиугольник, ты связался с постом? - Дорожный пост не отзывается, - доложил слабый голос. - Контроль показывает помехи от автомобильных двигателей. Разъездились... - Докторша гоняет лихо, - пробормотал Киселев. - Дадим Расчетчику запрос на блюдце. Ты еще не видишь, Пятиугольник? - Пока еще слепой. - Ну подождем. Дай запрос на блюдце, - сказал Киселев. - Квадрат сто три! Сейчас же отыщи мальчишку с ключами. Голос Сурена Давидовича ответил: - Есть привести мальчишку... Скрипнул отодвигаемый табурет. - Так или иначе, его необходимо... - заговорил Киселев, но Степка больше не слушал. Вылетел наружу, подхватил Верху и потащил его через улицу, за киоск "Союзпечати". Теперь их сам Шерлок Холмс не увидел бы, а они сквозь стекла могли смотреть во все стороны. - Валерик, срочный приказ! - выпалил Степка. - Дуй к Малгосе, выпроси ее платье в горошек, синее, скажи - мне нужно. Приказ! И ни слова никому! Верка так и вытаращился. Степка сказал, чтобы платье завернули получше, завязали веревочкой. Если Малгоси нет дома, пусть Верка ждет ее. Платье притащить на голубятню. И никому, ни под каким видом пусть не говорит, что в свертке и где Степан. Даже дяде Суру. Верка пропищал: "Есть!" - и убежал. А Сурен Давидович вышел из подвала и скрылся в глубине двора. Постоял чуть-чуть, поправил куртку и ушел. Вот дьявольщина, он должен бояться Сура! Проклятые гады! Они добрались до Сура, понимаете? Этого нельзя объяснить. Вы не знаете, как мы любили Сура. Теперь Степка за ним следил, а наш Сурен Давидович дружелюбно разговаривал с врагами и сам стал одним из них под кличкой "Квадрат сто три". - Ну, держись... - пробормотал Степан. Перемахнул через улицу. На бегу бросил связку ключей сквозь решетку в колодец перед заложенным окном подвала. Выглянул из-за трубы и увидел Сурена Давидовича. А, идешь к голубятне... Знаешь, где искать... Вот он скрылся за нижней, дощатой частью голубятни и позвал оттуда: "Степик!" Боком, кося глазами то на ноги Сура, то в приоткрытую дверь подвала, Степан скользнул в коридор. При этом со злорадством подумал: "Велел наблюдать - пожалуйста..." В коридоре стояла огромная, коричневого дерева вешалка. На ней круглый год висел рыбацкий тулуп Сурена Давидовича, тоже огромный, до пят. "Получай свой главный полдень", - подумал Степан, забираясь под тулуп. В кладовой молчали. Сколько времени Верка будет бегать за платьем? Если Малгося пришла из школы и если сразу даст платье - минут двадцать. Пока прошло минут пять. Сур, наверно, обходит подъезды. Только бы Верка не нарвался на него. Малгося Будзинская - девочка из нашего класса. Она полька, ее зовут по-настоящему Малгожата. Штуку с переодеванием они со Степаном уже проделали однажды, под Новый год, - поменялись одеждой, и никто их не узнавал на маскараде. В кладовой молчали. Степка, сидя под тулупом, томился. Решил посчитать, сколько раз за сегодня пришлось прятаться. Раз десять или одиннадцать - сплошные пряталки. Наконец заговорили в кладовой: - Блюдце не посылают, - проговорил Рубченко-Пятиугольник. - Рискованно. Над нами проходит спутник-фотограф. - Будьте счастливы, перестраховщики, - сердито отозвался Киселев. Рубченко засмеялся: - Э-хе-хе... Степка слышал, как он повернулся на кровати и как заскрипел табурет-развалюха под Киселевым. - А ты не гогочи, - тихо проговорил Киселев. - Забываешься... - Виноват, - сказал Рубченко. - Виноват. Капитану Рубченко не повезло, а монтеру Киселеву пофартило. - Ты о чем это? - О чем, спрашивают! - Один стал Углом, а другой - Пятиугольником, - пробормотал Рубченко. - Потому и сидишь в низшем разряде, - наставительно сказал Киселев, - что путаешь себя, Десантника, с телом. Это надо изживать, Пятиугольник. Ты не отключился от Расчетчика? - Молчит. Киселев выругался. Рубченко заговорил приниженно: - Я, конечно, Пятиугольник... всего лишь. - Ну-ну? - Телу моему, капитану милиции, полагался бы Десантник разрядом повыше... - Возможно. У него должны быть ценные знания. Говори. Рубченко откашлялся. Было слышно, что он кашляет осторожно - наверно, рана еще болела. - Так я что говорю... Старуха и мальчишка могут проскочить в район. Так? Неприятный факт, я согласен. Но треба еще посмотреть, опасный ли этот факт. Пока районное начальство раскумекает, пока с командованием округа свяжется, а генерал запросит Москву - о-го-го! - минимально шесть часов, пока двинут подразделения. Ми-нимально! Так еще не двинут, еще не поверят, уполномоченного пошлют удостовериться, а мы его... - Мы-то его используем, - сказал Киселев. - Во! А он в округ и отрапортует: сумасшедшая старуха, провокационные слухи и те де. - Здесь тебе виднее. Ты же милицейский, "мусор"... - Правильно, правильно! - льстиво подхватил Рубченко. - А за "мусора" получите пятнадцать суточек, молодой человек! Степка засунул кулак в рот и укусил. Потом еще раз. Он уже понимал, что Павел Остапович не всегда был таким, что его только нынешним утром превратили в "Пятиугольника", и сначала Степка почувствовал облегчение, потому что самое страшное было думать: они всю жизнь притворялись. И даже Сурен Давидович. Но только сначала было облегчение. Теперь Степка кусал кулак, пока кровь не брызнула на губы, и всем телом чувствовал, какой он маленький, слабый, и сидит, как крыса, в шкафу, провонявшем овчиной. - ... Пятиугольник - Пятиугольник и есть... - заговорил Киселев. - Округ, подразделения... В этом ли дело? Информация всегда просачивается, друг милый. На то она и информация... - Киселев, похоже, думал вслух, а не говорил с капитаном. - Загвоздочка-то в ином, в ином... Расчетчик не помнит ни одной планеты, сохранившей ядерное оружие. Мерзкое оружие. Стоит лишь дикарям его выдумать, как они пускают его в ход и уничтожают весь материал. Кошмарное дело. - Ты видел это? - Да. Много десантов назад. Пустая была планета. - Сколько материала гибнет, - сказал Рубченко и вдруг прохрипел: - Х-хосподи! Так здесь ядерного оружия навалом! Как они выжили, Угол третий? - Не успели передраться, - равнодушно сказал Киселев. - Сейчас это неважно. Ты радиус действия водородной бомбы знаешь? - Откуда мне знать? Говорили, правда... на лекции... - Ну-ну? - Забыл. Склероз одолевает. - Отвратительная планета, - сказал Киселев. - Никто ничего толком не знает. Бомбы, ракеты, дети... Мерзость. А ты говоришь - уполномоченный. Он больше нужен нам, чем им: хоть радиус действия узнаем. - Не посмеют они бросить, ведь на своих! - Могут и посметь. Они замолчали. Стукнула дверь, быстро прошел Сурен Давидович. Степка, как ни был потрясен, удивился: Сур совершенно тихо дышал, без хрипа и свиста. Где же его астма? - Как сквозь землю провалился, - сказал Сур - Квадрат сто три. - Объявляю его приметы. - Объявил уже, - прошелестел Рубченко. - Приметы его известные... - Почему он скрывается от тебя? - спросил гитарист. - Умен и подозрителен, как бес. Прирожденный разведчик. Степан все-таки покраснел от удовольствия. Киселев выругался, сказал: - Не будем терять время, Десантники. Квадрат сто три, корабль не охраняется, а обстановка складывается сложная. Справишься? Там еще Девятиугольник. Предупреждаю: лучеметами не пользоваться! - Есть, - сказал Сур. - Пятиугольник, машину! - Вызываю. - Машин хватает? - спросил голосом Сура Квадрат сто три. Киселев ответил: - Штук тридцать. Пока хватает. - Я вижу, вы времени не теряли в самом деле. Они замолчали. Наверно, Квадрат сто три смотрел в окно - голос Сура проговорил: - Какой сильный ветер. Пыль. - Не теряли... - подтвердил Киселев. - Айн момент! Квадрат, ведь ты был в "малом посреднике"! - Конечно. Ты меня и выпустил. - Ты же не в курсе насчет детей. Сюрпризец. На этой планете детеныши... (В это время Рубченко кашлянул, и Степка не расслышал последнего слова.) Квадрат сто три прохрипел: - Что-о-о? А Угол окрысился: - То, что я говорю! И нечего чтокать! До шестнадцати лет примерно - сейчас уточняют. Степка снова прихватил зубами кулак. Говорят: "детеныши" и что-то скверное "уточняют", и Федя-гитарист кричит на Сура, а тот своим привычным, грустным голосом говорит: - Какая неожиданность! До шестнадцати лет - третья часть всего населения. Третья часть, скажи! А до сигнала наводки еще семь часов, ах как нехорошо!... Нужно очень охранять наводчика. Киселев промолчал, и, видимо ободренный этим, Рубченко поддержал Сура: - Проклятая работа! Знаешь, сколько Десантников на телескопе? Не берем своего наводчика... - Мол-чать! - взорвался Киселев. - Вспомни о распылителе, Пятиугольник двести! А ну двигай в город и действуй по расписанию... Найдешь мальчишку - обезвредь его. Ступай! Эскадра ждет на орбите, а каждый Пятиугольник рассуждает... Крыса опять зашевелилась под вешалкой. Скрипнула дверь кладовой - тяжело ступая, прошел Рубченко. Бинтов на его голове не было. Почти тотчас вышли и Сур с Киселевым. Но прежде они поговорили о том, что сигнал будет послан в двадцать часов плюс-минус пять минут, а до тех пор надо держаться, хоть тресни. Проходя по коридору, Сур спросил: - Следовательно, высшие разряды сосредоточены при телескопе? - Пока штаб весь в разгоне. Они захлопнули дверь тира снаружи. В коридоре стало совсем темно. Аккуратный заведующий тиром не забыл выключить электричество в кладовке. Степка, чтобы утешиться, пробормотал: "Вы - с носом, а я - с оружием..." Пробрался в кладовую и уже протянул руку к сейфу... Дьявольщина! Ключи-то валялись на противоположной стороне дома, в колодце перед заложенным окном стрелкового зала! Он рванулся бежать за ключами. Остановился. Они оповестили всех своих через говорящие штуковины. Сколько их, неизвестно. Каждый может схватить за шиворот. Даже Верка не надежен - повстречался ему такой тип, и готово. Верка, Верка... Что-то там у них еще с детьми. Проверяют... Степан присел за стоп, чтобы подумать. На полу кладовой валялись бинты, вата вперемешку с бетонным шлаком из стены. Сур захлопнул наружную дверь. Значит, возвращаться не собирается. Значит, можно отсидеться здесь, пока все не кончится. Есть хлеб, сахар, коробка яиц. Вода в кране. Ночью выберется, добудет ключи - и он вооружен, как в крепости. Начнут ломиться - будет стрелять сквозь дверь. Есть газовая плитка и вермишель. И книги. Он видел в окошке голубятню - ярко-зеленые столбы, сетку. Представил себе, как он будет сидеть, словно крыса под вешалкой, а Верка будет ждать в голубятне, пока эти не найдут. Малыш сейчас должен явиться. Минут пять Степка просидел, глядя в окно. Его мысли колотились, словно о каменную стену, о "малый посредник". Вот, значит, как они орудуют? Этот зеленый ящичек, который Киселев приложил к двери подвала, вот что привез в рюкзаке сержант - "малые посредники". Они и внушают людям насчет "Квадратов" и "Углов" и заставляют действовать заодно с пришельцами. Степка первый раз твердо произнес про себя это слово. Да, пришельцы, и они хотят загипнотизировать всех людей! Не убивать, а покорить гипнозом. Это гнусно. Однако еще не особенно страшно, будь у них только один "посредник"-гипнотизер. Много народу с ним не обработаешь. Но если каждый из загипнотизированных гуляет с такой штукой в кармане? Тогда им целая армия не страшна. Что же делать? Дьявольщина! О маленьких "посредниках" Алешка не знал, уезжая... Солнце обошло дом и светило в пыльные стекла, пришлось влезть из кровать ногами, чтобы убедиться: это Валерик. Он бежал с коричневым маленьким чемоданчиком, ноги в коротких штанишках так и мелькали. Степка пожал плечами, вздохнул и пошел наружу. Огляделся, рывком вскочил на голубятню. Кое-как он уговорил Верху пойти домой и там ждать следующего приказа. Оставшись один, натянул платье, спрятал брюки в чемоданчик и слез с голубятни. Ужасно неловко было в платье. Малгося-умница, догадалась прислать и платочек из такой же, как платье, материи в беленький горох. Они недавно прочли про Гека Финна, как он переодевался под девчонку. Степан твердо запомнил: нельзя совать руки в карманы, а когда тебе что-нибудь бросят на колени, надо их не сдвинуть, а раздвинуть, чтобы поймать. Так там написано. Первым долгом он выудил из ямы ключи - в юбке лазить было страсть как неудобно. Вернулся в тир, перетащил все винтовки из кладовой в стрелковый зал и запрятал под мешками с песком. Потом взял в чемоданчик два боевых пистолета, две коробки патронов, обоймы. Запер сейф, кладовую, положил ключи тоже в Малгосин чемодан и ушел. Куда броситься? Степан хотел прорваться в район или в воинскую часть, что стоит недалеко от шоссе. К двум часам он пришел на автобусную станцию. Он ведь не знал, что автобусные рейсы отменены, что в восьми километрах от города стоит застава и никого не пропускает дальше. Все это ему сказали уже на станции. Там шумели возбужденные люди, громко рыдала женщина в черном платье. При Степке вернулся грузовик, набитый людьми, они с криками посыпались наружу: "Вернули! Милиция не пропускает! Мост обвалился!" Кассирша, стоя на ступеньках автостанции, успокаивала народ. Один парень спросил Степана, принимая его за девочку: - Далеко собралась? - В район, дяденька. Парень кивнул. - В гости? Степка не отпирался - в гости. Парень качался с ноги на ногу, руки засунул в карманы и злобно курил, не сводя глаз с кассирши. Он был длинный, с угольным чубом. Рот у него был приметный - изогнутый, как лунный серп, так что получалась улыбка на бледном, злом лице. - Как тебя звать? - Малгося, - ляпнул Степка, не подумав, и стал пятиться, потому что парень опустил глаза и пробормотал: - Гляди, как выросла. Не узнаешь... - Он выплюнул окурок. - Шла бы домой. Он повернулся широкой спиной и ввинтился в толпу. Через секунду его антрацитовая голова блестела уже далеко в стороне - он сел на скамейку посреди сквера и закурил. Степан стал пробираться к нему, потому что парень внушал доверие. И был не из тех. Как он это узнал? Очень просто. Они с Малгосей совершенно не похожи. Она смуглая, чернобровая, а Степка - белобрысый и веснушчатый. Человек из тех, знающий Малгосю, обязательно бы заподозрил неладное, ведь Степкины приметы передал Рубченко - "Десантник". Но чубатый оказался непоседой. Вскочил, опять выплюнул окурок, протиснулся к кассирше и закричал на нее: - Когда переправу наведут, говорите точно! Когда? Саперы вызваны? - Я человек маленький! - верещала кассирша. - Я саперами не командую! - А Березовое? - гаркнул чубатый. - Грязь там, грязь! - надсаживалась кассирша. - Грязь, машины вязнут! - Па-анятно, - сказал парень и снова метнулся в толпу. Степан приподнялся на носках и увидел рядом с его шевелюрой милицейскую фуражку. Парень энергично наседал на милиционера. Их сразу обступила куча народу. Степан влез на скамейку. Дьявольщина! Рубченко успел переодеться в форму. Чубатый говорил с воскресшим капитаном! Рубченко взял парня под правый локоть. Со стороны это выглядело совсем невинно: обходительный офицер милиции объясняет положение взволнованному горожанину. Дела, видимо, печальные - тот свободной рукой схватился за сердце... Он еще не опустил руку, а Степки уже не было поблизости, вот как. Теперь дело времени - рано или поздно он вспомнит про ложную Малгосю... Он забился в щель между палаткой "Овощной базар" и пустыми ящиками. Часы на автостанции показывали четверть третьего. Он думал так, что волосы шевелились. До неведомого "сигнала" оставалось меньше шести часов. Если бы Степан каким-то чудом и пробрался в район, то за час до сигнала, ну, за полтора. Это первое. Второе: Алешка с доктором могли и прорваться. Они на машине, да еще с бластером. И третье: он, Степка Сизов, рванул на автостанцию из трусости, из чистой трусости. Испугался этих, решивших с ним расправиться. Когда Степка начинал сомневаться в своей храбрости, ему удержу не было. Теперь он знал, что не уедет, даже если за ним пришлют персональный самолет. У него есть оружие. Он проник в их планы. Он надежно замаскирован, и плевать ему, что он один и никому не может довериться! - Плевать! - пробормотал Степка. - Да им на меня покрепче наплевать. Эх, дьявольщина! С эскадрой-то на орбите... Та-тара-та... - пропел автомобильный гудок. Сиплый голос прокричал: - На Синий Камень везу и к телескопу! Бесплатно! К телескопу? Степка промчался через сквер, мимо ребят с прыгалками и влез в грузовик - тот самый, который при нем вернулся на автостанцию. Засвистел ветер, замелькали один за другим: молокозавод, второй микрорайон, школа, универмаг, почта, синяя вывеска милиции, дом с тиром. Степан сидел, прижимая к груди чемоданчик. Он все-таки здорово запутался, и простое решение, которое ходило совсем рядом, ускользало от него, как упавший в воду кусок мыла ускользает от руки. Та-ра-та... - снова пропел гудок, и Степка схватил это решение. Сигнал! Сигнал в двадцать часов - наводчик - эскадра! Она ждет на какой-то орбите - эскадра, пришельцы, там, а здесь - не настоящие пришельцы. Они должны подготовить плацдарм и в двадцать часов послать сигнал с "наводчика". Что такое "наводчик"? Они сами сказали, что своего "наводчика" у них нет. Телескоп используют как "наводчик". Ведь наш радиотелескоп не простой, он приемно-передающий, нам рассказывали на экскурсии. Он может принимать радиоизлучение из космоса и может управлять полетом космических к