гламенту, -- сказал Краснов. -- Вроде бы на Деймосе... Сейчас спрошу у него. -- А не спрашивай. Загоним в него тест-проверку, и все тут. -- Что, есть основания? -- А заодно, -- ласково сказал Хайдаров. -- Пока нечего делать... Ты разрешишь? -- он уже лез в тумбочку пульта, где хранились тест-проверки всех корабельных устройств. Когда он заправлял проволочный хвостик в катушку, послышался голос командира: "Рубка, мы готовы. Разрешите откачать большую шлюзовую". Краснов ответил, глухо застучал насос -- Николай надел наушники и погнал тест. Придерживая одной рукой кнопку "проверка", другой наушники, он пытался за формальными крестиками-ноликами проверки увидеть главное, и остро чувствовал свою беспомощность, свою неполноценность, если угодно. Машине, буде она захочет, ничего не стоит подтасовать результаты проверки. Вот в чем штука. А человек не может обмануть тест-проверку. Даже автор теста не в состоянии обмануть свое творение -- не хватит памяти и комбинаторных способностей. У машины -- хватит. Остается лишь полагаться на ее добрую волю. Поэтому Хайдаров с особым тщанием проверял первые таблицы, показывающие искренность компьютера, его готовность к сотрудничеству -- да-да, дорогие коллеги, вы предусмотрели контрольные шкалы, но учтите, для хорошего компьютера каждая лишняя шкала -- лишний ключ к разгадке кода... Когда проверочные таблицы кончились, воротник и спина Хайдарова были влажными. А перед ним на овальном экране. под надписью "Выход Оккама", возник кодовый рисунок. Он показывал уровень надежности высших функций -- психологической надежности, если применить к машине привычные понятия. Раз за разом, нажимая кнопку "проверка", Николай сравнивал кодовый ажур, похожий на вышивку "крестом", с таблицей нормальных функции, и получал норму. Превосходную норму, с ничтожными отклонениями от полного благополучия -- да его и не бывает в природе. И снова, быстро повернув голову, он уловил оранжевый отблеск на карнизе. Оккам наблюдал за ним. Почему вот он не успевал гасить лампу вовремя? Пока Хайдаров поворачивал голову, Оккам пять раз мог успеть выключить объектив Неужто -- нарочно? Пожалуй, это чересчур. Он еще раз повернул голову -- снова оранжевое сияние, подмигивание такое -- рыжим круглым глазом. Мигнуло и погасло. Ладно. Ладно, старина Оккам. Мы посмотрим -- кто из нас беспомощен... Он скоренько разделался с проверкой. Уим и Стоник как раз вернулись в рубку. У них были сосредоточенные, отрешенные лица. Уим, сутулясь, прогрохотал башмаками к своему креслу, сел, и Хайдаров на секунду увидел то, что было до поры вытеснено из его сознания -- бархатную, небывалую черноту по всем экранам. Она подчеркивалась проблесками стояночных огней и резкими, пронзительными вспышками аварийных сигналов, монотонно отбивающих "СОС". При каждом знаке по краям экранов пробегали бледно-голубые полосы. Командир обвел глазами рубку -- как-то боком, мельком зацепив Хайдарова, и заговорил: -- Экипаж, внимание. Даю расписание постов при запуске капсулы номер два на тросе, с проводной связью. Первый пост -- Юнссон, в шлюзовой камере, отдает с лебедки трос и кабель. Второй пост... "Не успел!" -- мысленно метнулся Хайдаров, Юнссон остался в шлюзовой камере, которую уже вакуумировали -- остался фактически вне корабля. Из камеры волновая связь невозможна. Ах ты черт... Приказать ему подключить мозговые датчики к разъему? Не сумеет работать, не хватит длины контрольного кабеля. Разъем для кабеля -- у самой двери, а лебедка в другом углу... М-да!. Ах ты черт! Отменить приказ Уима, поставить Тиля на другой пост? Это уже чрезвычайное происшествие, -- отмена оперативного приказа командира... И потеря драгоценного времени -- минут до сорока. Создалась как раз та ситуация, о которой ему толковал Марсель Жермен -- при первом их разговоре, здесь, в рубке... Самое трудное решение -- не допустить человека к работе без достаточных оснований. А у Хайдарова не было никаких оснований. Он даже не был куратором Юнссона. Шерна был его куратором... Позже Хайдаров понял, что Оккам все-таки переиграл его. Сначала навел на мысль, а потом сбил с толку, -- когда показал на проверке столь полное, несколько даже придурковатое доверие к экипажу. Эта маленькая загадка лишила Николая необходимой самоуверенности. Почему компьютер демонстрирует доверие, если экипаж поставил себя и пассажиров на край гибели? Это не укладывается ни в какую логику -- ни человеческую, ни машинную. Все поведение Оккама становилось сомнительным, и, конечно уж, делались зыбкими и ненадежными психологические построения Хайдарова, в которых Оккам был основным звеном. Да еще фокус с лампочками-"пчелками", нагло демонстрирующими недоверие Оккама. И Хайдаров выслушал задание: "Вести общее наблюдение", сказал "Есть", спрятал на место катушку. Командир скомандовал: -- Внимание, старт капсуле... -- Есть старт... Есть... Есть... -- ответили голоса. Капсула пошла в неведомое. Управляли ею трое. Тильберт Юнссон следил за ходом троса из шлюзовой, превратившейся после отшвартовки капсулы в некое подобие пещеры -- люк причала остался открытым в космос, чтобы пропускать трос и кабель. Киоси Такэда управлял лебедкой из промежуточного тамбура и был готов в любую секунду придти на помощь Тилю. Албакай вел капсулу на дистанционном управлении, -- из инженерного отсека. Через несколько секунд после старта, когда чернотою был съеден веничек рыжего газа, торчащий из малого двигателя капсулы, послышались первые доклады. Юнссон: "Капсула идет ровно", затем Такэда: "Кабель на глаз отходит по радиусу", затем Албакая: "По приборам кабель прямой, потравлено десять метров, тяга пять тысяч граммов". Уйм спросил: -- Юнссон, сколько потравили? Пауза. Юнссон кашлянул и бойко ответил: -- Боюсь, пропустил марку. Тринадцать или восемнадцать метров. -- Прошу быть внимательней, -- сказал Уим. Шло медленное время. Его течение задавалось тросом -- двойной оранжево-белой полоской, пересекающей по диагонали средний сектор траверсного экрана. Белая полоска -- кабель, оранжевая -- трос. Они монотонно раскачивались. Вдоль них ползли белые, менее яркие, чем кабель, перевязки. Каждые пятнадцать секунд перевязка выползала на экран слева, и спустя три с половиной секунды исчезала справа, скрываясь в черноте. Лебедка разматывала трос со скоростью двадцать метров в минуту, перевязки были устроены каждые пять метров. Провожая глазами очередной узел, Хайдаров думал, что Уим и Такэда подготовили все с немыслимой быстротой -- состыковали куски кабеля, навязали сто сорок перевязок -- для этого, наверно, и приглашали Марту Стоник, -- и намотали сложный линь на барабан лебедки... Постой, кабель-то еще надо было вывести на скользящий контакт, сообразил Хайдаров. Иначе бы он закручивался -- ну и ловкачи, когда же они успели! Ловкачи, любая работа у них путем -- если не считать Оккама... Так прошло полчаса. Диагональная полоса на левом траверсе стала привычной, и теперь все в рубке смотрели на овальный экран Оккама, к которому были подключены объективы капсулы. От непрерывного, безнадежного наблюдения за чернотою, за ничем, глаза Хайдарова заслезились. Он словно бы захотел спать. На экране не было ничего. Даже помех. Черным-черно, словно Николай ослеп и давно живет в темноте и привык к ней. ... Он вздрогнул. Албакай доложил: "Кабель весь". Это было сказано тревожно, не так, как инженер докладывал предыдущие тридцать пять минут. Стоник возразила Албакаю: -- Осталось две перевязи, десять метров. -- Юнссон, сколько на барабане? -- спросил Уим. Пауза, и сейчас же несколько голосов. Албакай: "Двигатели переложены на тормоз!", Такэда: "Тиль, отвечай!", и спокойно-насмешливый тенор Юнссона: -- Отставить... Я в капсуле. Взял управление на себя. Затем Такэда: -- Юнссона в шлюзовой нет! Хайдаров обмер. О, это тягостное ощущение непоправимой ошибки! Время, которого не вернешь, движение, которого теперь не сделаешь! Двинуть бы тебя по башке, по дурацкой башке, которой ты имеешь наглость гордиться! Но Уйм спокойно повернул голову -- взглянул на Хайдарова. Николай машинально подставил ухо. "Оккам?" -- шепнул командир. Хайдаров кивнул. "Отключим его?" -- "Не надо. Я проверял, -- шепнул Хайдаров.-- Сейчас проверю Тиля". Из рубки поспешно выбирались люди. Воистину, это было чрезвычайное происшествие! Тильберт Юнссон не мог попасть в капсулу. Во-первых, ее люк был законтрен "траверсой безопасности", снять которую мог только Оккам -- по приказу командира. Во-вторых, расконтренный люк тоже нельзя было открыть, потому что в шлюзовой камере был вакуум, а в капсуле -- полное давление, и крышку люка вмяло в горловину этим давлением с силой в полторы тонны. Чтобы все-таки открыть крышку, надо было сравнять давление. То есть удалить воздух из капсулы, а сделать это мог только Оккам. Тот же Оккам. И сделать в единственный момент -- при откачке шлюзовой. В другое время был бы слышен свист воздуха. Вот в чем штука. Юнссон ничего не предпринимал. Он Даже не мог говорить с Оккамом -- не имел пароля. Инициатива принадлежала машине. Оккам увидел, что Тиль остается в шлюзовой один, откачал капсулу и приглашающе приоткрыл люк. Входи... И Юнссон пошел, уже самостоятельно задраил люк, и вот -- болтается на конце троса, в ледяной черноте НО. Все же чутье у меня есть, с мрачным удовлетворением подумал Хайдаров. Ай да Оккам. Ай да Юнссон. Выдали спектакль -- что ваши "Белки в колесе"! И -- слово вам даю -- пират на этом не успокоится... Пират заговорил. -- Грант, Грант... Кабель весь, но трос не кончился. На барабане еще двести метров... Ты слышишь меня, Грант? -- Да, слышу. -- Я чую, еще сотня метров, и будет просвет. Ровно бы светлеет на продолжении радиуса. Ты слышишь, Грант? Разреши, я оборву кабель и пойду дальше? -- Да, я слышу, -- сказал Уим и кивнул Хайдарову. Николай распорядился: -- Прошу дать капсулу на монитор. Голосовую связь с Юнссоном -- на мои телефоны, -- он включил ларингофон. -- Юнссон, это я, Хайдаров... В рубке произошло мгновенное, сосредоточенно-суетливое движение. На коленях Хайдарова очутилась коробка монитора, с освещенным уже экраном -- лицо Юнссона, прикрытое, как вуалью, отражениями приборных шкал на шлеме. Скафандр его был надут -- действительно, в капсуле вакуум. Лицо отрешенное, но спокойное. Ах вы душечка моя, Тиль, яростно подумал Николай. -- Ты меня видишь, Юнссон? (Голова кивнула колпаком). Я говорю по кураторскому каналу. Нас никто не слышит. Подключи скафандр по регламенту, включи датчики мозга. Исполняй... Юнссон сидел неподвижно. Не изменяя позы и выражения лица, он исхитрился изобразить непоколебимое упрямство. Выразительный же вы мужчина, подумал Хайдаров. -- Ты был, когда ударило Филипа, -- прошептал он. -- Был. Ты действовал бессознательно. Это бывает. Когда ты очнулся, люк в кают-компанию уже захлопнулся. Ты хотел вернуться, но люк был закрыт. Ты не виноват. Подключайся. Я должен тебя проверить. Подключайся, старина... -- Теперь все равно, -- сказал Юнссон. -- Нечего проверять. Я в порядке. -- Ну, если твои пиратские фокусы считать порядком... -- миролюбиво сказал Хайдаров, -- тогда конечно... Но без проверки ты не пойдешь дальше. Юнссон с полминуты сидел молча. В корабле никто не дышал. Вдруг Тиль наклонился к объективу, и Хайдаров увидел, что он улыбается. -- Николушка, пойду. Оборву ваш поводок -- настолько-то я в порядке. Козыри у меня. -- А хочешь -- докажу, что ты не в порядке? -- Потому что забрался в капсулу? -- Юнссон пренебрежительно махнул перчаткой. -- А вовсе нет, -- сказал Хайдаров. -- Забрался ты ловко. Доказать? -- Докажи. -- Тогда подключишь датчики? -- Предположим. -- Ну слушай. Рвать трос" надо было сразу, без тары-бары. -- Что? -- А то, что плохо соображаешь, Тиль. Пока ты беседовал, Албакай и Бутенко вошли в шлюзовую, а Киоси начал вирать лебедку... Поздно, говорю тебе! Инженер и врач еще надевали скафандры, а Такэда выбирал слабину троса, но это было неважно -- Юнссон понял, что оборвать трос ему не дадут. Чтобы проделать такую штуку, надо вернуться метров на пятьдесят к кораблю, ослабив этим трос, а затем рвануть на полной тяге, с разгона. Но теперь Такэда не даст ослабить трос. Лебедка сумеет выбирать слабину быстрее, чем капсула ее создаст. Юнссон опустил руку, протянутую к секторам тяги. Конечно, он был не в себе, но цель-то у него была благая -- выбраться из черноты и спасти корабль. Так рассчитывал Хайдаров, и не ошибся. Юнссон послушался. Беззвучно шевеля губами, он стал подключать скафандр к системе капсулы: приточный шланг, отводящий шланг, энергопитание, контрольный кабель. В надутом скафандре это сделать нелегко. Хайдаров терпеливо ждал. Готовился к сеансу, пустив мысли на самотек, и никак не удавалось сообразить -- правильно ли он делает, принуждая Тиля к проверке. С проверкой, или без нее, придется давать Тилю серпанин. Адское снадобье. По сравнению с ним тригразин, инъецированный Уйму -- мятная конфетка... А ты не рассуждай, сказал он себе. Серпанин нельзя давать без предварительной проверки мозга -- не-льзя, и точка. И не рассуждай. Юнссон подключил последний кабель. Стюард-автомат капсулы сейчас же наполнил ее воздухом -- на экране было видно, что серебристый чехол скафандра сжался на Юнссоне, обтянул плечи. Тем временем рядом с первым монитором: поместили второй, от Оккама, для кривых мозга, и на нем вспыхнула бессильная и бесшумная гроза сознания Тильберта Юнссона, подсознания и всего остального. Николай мужественно потянул монитор к себе -- с чувством отчаяния. Четвертый сеанс за три часа. И после сеанса не будет времени отдохнуть, о великий космос... ... Отодвигая от себя монитор, он не рассчитал движения -- плоская тяжелая коробка полетела в экраны, дернула кабель и рванулась обратно. Невесомость... Кто-то перехватил монитор. Кто-то -- кажется, Сперантов -- подсунул Хайдарову термос с горячим кофе. Николай заставил "себя сделать три глотка. Его здорово трясло, не столько от усталости, сколько от сострадания. Бедняга Тиль. Тяжела расплата за тайную ненависть... Конечно, серпанин. Это -- сейчас. Но как быть с тобою дальше? Да, надо же устроить консилиум с Жерменом... Корабельный куратор сидел рядом. Он еще смотрел кривые. Многоцветное страдание Тиля металось на его мониторе, завораживало взгляд, укачивало, по Марсель наблюдал его равнодушно -- поднимал глаза, посматривал то на командира, то на Хайдарова. И, перехватив этот встревоженный, но легкомысленный взгляд, Хайдаров пришел в ярость. Марсель Жермен, вы предатель. Пусть я фанатик, но куратор не имеет права становиться куратором наполовину. Пусть я миллион раз пристрастен. Только добрые имеют право быть добрыми, но я не верю, что у вас не хватило доброты. Мужества, вот чего не хватило. Впрочем, это ваше дело. ... Он слышал голос командира: "Инженерный отсек, результаты?" И ответ Сперантова: "Не можем порадовать, командир. Все в статистических пределах фона. Какие-то ничтожные отклонения гравиметров... То же и с излучением... Скорее -- интуитивно, нежели имманентно. М-да. Но я склонен согласиться с пилотом Юнссоном. Пожалуй, что-то есть". "А, разговаривают, -- подумал Хайдаров. -- Я пока и отдохну..." Он прикрыл глаза, вытянул ноги. Приступ ярости прошел так же внезапно, как начался. Извне доносился вежливый голос Сперантова: "Если мы попросим пилота отсоединить кабель, коммутирующий его с кораблем, и заземлить антенну ве-че? Возможно, получим связь... Собственно, это мысль коллеги Такэда..." "Тиль, разрешаю, -- отвечал Уйм. -- Заземли ве-че антенну и сними разъем кабеля". Затем -- голос Юнссона: "Перемычки, перемычки-то где? Киоси, в каком ящике перемычки, клянусь брам-стеньгой? А, нашел... Ставлю под болт антенны, готово... Заземляю..." "Славно, что его заняли делом", подумал Хайдаров. Наверху неистово затрещал динамик, что-то закричал Такэда, и треск перебрался в динамик штурманского отсека. -- Тихий голос Юнссона заговорил: "Корабль, не слышу вас, не слышу вас. Даю настройку: раз, два, три, четыре... Киоси, слышу тебя хорошо... Но с треском". "Так, пора за работу", -- Хайдаров открыл глаза. Уйм сказал: -- Инженерный отсек, благодарю. Трос работает антенной, так? -- Трос вместе с корпусом "Мадагаскара", -- отвечал Такэда. -- Понятно. Кураторы, ваше решение о Юнссоне? -- Сейчас будет, -- сказал Жермен. Он повернул монитор к Хайдарову. -- Видишь? Грязноватый ноготь Жермена указывал на седьмую шкалу, синяя и голубая, пунктир-штрих-пунктир и так далее. Это все обозначало патологическое снижение инстинкта самосохранения, сверхсоциальность, взрыв самоотверженности, необходимость следовать стандартам поведения, и если стандарты требуют смерти, то умереть. -- Вижу, -- сказал Хайдаров. -- Твое мнение?. -- Вернуть. Сейчас он может взорвать реактор, чтобы просигналить на Землю. -- Мое мнение, -- сказал Хайдаров, -- серпанин, ноль пять, перорально. -- Тогда он уснет. Или впадет в апатию, -- угрюмо возразил Жермен. Он стал угрюм от робости. Хайдаров подумал -- знает кошка, чье мясо съела. И нажал: -- Пора бы знать, что психика -- вроде пива. Ее разливают по кружкам вне бочки. Внутри-то перемешано... Кажется, он побелел. Его трясло все сильнее, и Жермен испуганно махнул рукой: -- Э, делай как знаешь. Я умываю руки, -- и покосился на хайдаровский значок. Ты, мол, профессор и член Совета -- не я... Тем временем Сперантов с настырной вежливостью допрашивал Юнссона: -- Следовательно, какое расстояние между черной зоной и корпусом корабля? По вашей оценке? -- Сто десять -- сто двадцать сантиметров по моей оценке. -- Граница четкая? -- Очень четкая. -- Не размыта? -- Совершенно не размыта. По иллюминатору проходила, будто заливало тушью, ровным фронтом. -- А сейчас какая дистанция? Между капсулой и черной зоной? -- Оценить не могу. Малая. На глаз -- се нет. -- Нет дистанции? -- Нет дистанции. -- Простите, вы не могли бы выдвинуть какой-нибудь перископ и попытаться оценить дистанцию? -- К сожалению, у меня нет какого-нибудь перископа, -- отвечал Юнссон, сохранивший -- для внешнего наблюдателя -- профессиональное терпение и чувство юмора. "Ах, как весело, как радостно шел на плаху Макферсон", подумал Хайдаров, взмахнул рукой перед объективом, привлекая к себе внимание пилота, и отчетливо, почти неслышно проговорил: "Серпанин...". Тиль откинул шлем. С каменным лицом повернулся, достал упаковку серпанина, показал се и проглотил таблетку. Красная пилюля с желтым ободком. Единственное в мире средство от отчаяния. О люди, люди! Почему вы с таким упорством цепляетесь за свое отчаяние? ... У лебедки стояли Албакай и Бутенко. Они были одеты в суперскафандры, имели при себе па всякий случай газовые движители. Албакай выдвинул в космос двухметровый стержень с делениями и докладывал расстояние от обшивки до края черноты. Юнссон не зря считался первоклассным наблюдателем -- чернота стояла в ста семнадцати сантиметрах от обреза люка, плавно отодвигаясь на полтора-два сантиметра и возвращаясь к ста семнадцати. А лебедка потихоньку вертелась, отдавая трос -- метр за метром. Тишайше, без малейшего рывка пятнадцатитонная капсула прокрадывалась в неведомое: Десять мет- ров в минуту. Ксаверы Бутенко обыкновенным мелом наносил марки на трос. Десять метров в минуту.. Точно Юнссон воистину делал невероятное. И через восемнадцать минут трос кончился. Албакай крикнул: "Стоп, конец!", потравил оставшиеся три-четыре метра и выбросил их за борт. По тросу прошла волна, которой никто не видел, -- Есть. Затормозил, -- бесстрастно сказал пилот. -- Кругом то же самое. Поворачиваю для обзора... Не знаю. Посветлело как будто. -- Гравиметр -- спросил Уйм. -- Какой здесь гравиметр... В нулях он, в нулях, старина Грант... -- Вопросы к пилоту?. -- таким же бесстрастным голосом сказал Уйм. -- Нет вопросов? На лебедке! Приготовьтесь вирать. -- На лебедке готовы, -- сказал Албакай. -- Отставить лебедку. Грант, разреши выйти в космос на лине. Это сказал Юнссон. На секунду все замерло. Потом Марта Стоник прыгнула к Уйму, двумя руками вцепилась в него и затрясла головой. Уйм снял ее руки.. Отчетливо проговорил: -- Пилот, здесь Уйм. Разрешаю выйти в космос па лине. Юнссон ответил: "Есть!" и засмеялся -- было очень хорошо слышно в эти секунды. Он смеялся весело, без тени надрыва. "Открываю люк, сейчас... Да, коллега Сперантов! Дистанция два тире..." -- и тишина. На секунду. Затем из нее выделился знакомый звук -- щелканье дыхательного автомата на скафандре. Связь по тросу работала. Но некому было отвечать на той стороне. В безнадежной тишине завертелась лебедка. Уим повторял размеренно, как метроном: "Тиль, здесь Уим. Тиль, здесь Уим. Отвечай". И снова: "Тиль, здесь Уим". Рокочущий бас Албакая врывался в паузы: "Сто пятьдесят метров. Сто сорок метров." ... Албакай первым заметил, что чернота уходит, и крикнул: "Смотри!" Это произошло так быстро, что в рубке не успели отрегулировать яркость экранов. Все инстинктивно смотрели в сторону капсулы, а Солнце возникло за нею, по левому борту, ослепило. Сквозь багровые пятна и полосы, прикрываясь рукой от косматого Солнца, Хайдаров увидел белый овал капсула и -- немного в стороне -- что-то ритмично поблескивающее, как астероид при близком прохождении. Тело Юнссона вращалось, следуя за капсулой на лине. Хайдаров отвернулся и ив видел, как по тросу прыгнул Бутенко в своем суперскафандре. Сверху обрушился Сперантов. Не удержался, пал на четвереньки, перебежал к экранам. Лицо его было искажено отчаянием. Он готов был броситься в экран, схватить неопознанное голыми руками. В корабле сразу стало шумно. Закричали голоса лунной и земной диспетчерских, пронзительно взвыла морзянка, хрипло запели радиомаяки, запущенные диспетчерами на полную мощность. За кормой, в чудовищной дали, пыхнуло огненное облачко -- спасательный корабль-робот "Отважный" поймал "Остров Мадагаскар" в пеленг и дал первый ядерный импульс. Ночь была нескончаема. В космосе не бывает дней и ночей. Если сияние космоса ощущается, как ночь, значит, рейс закончен. Уим и Хайдаров сидели в командирской каюте. "Остров Мадагаскар" был эвакуирован, по его тихим палубам гремели голоса заправщиков и ремонтников. Они властно стучали башмаками, от них исходил острый, пороховой запах Луны. Даже на обшивке кипела жизнь -- спектрометристы под защитными зонтами разворачивали свое оборудование, отыскивали следы неведомого. Хайдаров держал в коленях термос. Они с Уимом поочередно тянули кофе через соску и разговаривали. -- Странно, -- сказал Уйм. -- Столько лет ходили на параллельных, и вот когда познакомились. -- Да, странно, -- сказал Хайдаров. -- Очень славно, что познакомились. Очень славно... Хайдаров кивнул. Славно. И то, что командир Уйм говорит так с человеком, от которого зависит его судьба, вот что по-настоящему хорошо. Не боится, что его заподозрят в подхалимстве. Верит. Уйм хлопнул его по руке и невесело засмеялся. -- Едва познакомившись, они вступили в сговор... Куратор Хайдаров, используя свое влияние в Совете космокураторов, добивался реабилитации штурмана Уйма. Со своей стороны этот последний обещал Хайдарову поддержку Ассоциации судоводителей в устройстве космической системы психоконтроля... -- Хорошо поешь, -- сказал Хайдаров. -- Но так и будет. Ты должен водить корабли. -- Я бы не доверил корабль такому командиру, -- сказал Уйм. -- Брось, брось... Трехмесячный отпуск, и все будет олл райт. Каждый должен оступиться, чтобы сбило спесь. Напортачить, у нас говорят. -- Напор-ртачить? -- Плохо сработать, ошибиться. -- Надо запомнить. Ты думаешь, с меня сбило спесь? -- Надеюсь, -- сказал Хайдаров. -- Э! Не сбило. Отпуск я возьму, и возьму Ани в экипаж, но спесь остается при мне, ты учти -- прежде чем заступаться за меня. -- На место Бутенко? -- Да. Ксаверы больше не пойдет со мной. Не простит. -- Покажи мне еще Ани, -- попросил Хайдаров. Уим отвел руку за спину, нажал кнопку, и в стенке оружейного шкафчика -- на том месте, куда смотрела Марта Стоник -- возникла женщина. Она была прекрасна. За ее спиной был песок и вздыбленные стеклянные океанские волны и тропическое небо, но женщина была прекраснее неба, моря и песка, и у ног ее сидел сонный львенок. -- Ха! Это я, -- сказал Уим, погружая палец в львиную шерсть. -- С нею я такой. Поэтому не брал ее на корабль. -- Возьми, -- сказал Хайдаров. -- Возьму. Попробую, -- сказал Уим. О Марте Стоник они не говорили. Они знали, что вины здесь нет ничьей -- ни командира, ни пассажирки. Так вышло. И все. Они уже знали, что Тильберта Юнссона не удалось оживить, хотя никаких следов насильственной смерти на нем не обнаружено. Просто выключился мозг. Просто... Так же просто, как гипотеза Сперантова и других набольших физиков, по которой НО не был ничем материальным. Ни пространством, ни антипространством -- ничем. Лучом прожектора, состоящим из абсолютной пустоты. Поэтому он и не имел массы, поэтому поворачивал без радиуса, как пятно от прожекторного луча на склоне горы или на поверхности моря. Юнссона убило ничто, поглощающее любое излучение, как мы -- ничто по сравнению с матерью-природой, -- поглощаем любое знание о ней, накалываем его на булавки, как бабочек. Уим погасил голографию и требовательно спросил: -- Почему Тиль бросил Шерну? -- "Чтоб вам не оторвало рук, не трожьте, музыку руками", -- Хайдаров ответил цитатой, чтобы закончить разговор, но командир Уим был упрям, и ему предстояло водить пассажирские корабли, в которых все каюты будут заняты космическим персоналом. -- О-а, все тот же миф о ненависти к, куратору? Я в это не верю. -- Ты слишком здоровый человек, чтобы поверить, дорогой Грант. И ненависть -- не то слово. Скорее, нелюбовь, еще точнее -- раздражение и нетерпимость. Куратор, к сожалению, воспринимается не как врач, а как требовательный наставник. Нас либо очень любят, либо едва терпят. И то и другое -- лишнее. Почему -- едва терпят? А мы пристаем, настырничаем... Тиль был очень эмоционален. Вечный подросток, понимаешь? И агрессивен при этом... -- Стоп...-- перебил Уим. -- Ты хочешь распространить на нас машинный контроль, чтобы устранить личность куратора? -- Ну, нет, -- живо сказал Хайдаров. -- Наоборот, безличный контроль -- еще хуже. Каждому ясно, что нелюбовь к куратору -- чувство несправедливое... -- Постыдное, -- сказал Уим. -- Дикое и постыдное. -- Предположим. Как таковое оно и загоняется в подсознание относительно легко. А вытеснить отвращение и недоверие к машинной системе будет куда как сложнее. Уим закрыл глаза, собрал лицо крупными коричневыми морщинами и запел: -- О, великий и черный космос, какие же мы дикари... О жалкие песчинки, наделенные жалкими чувствами... Охотники, страшащиеся своего копья, -- пел командир Уим, раскачиваясь всем телом. -- Охотники, прикрывающиеся щитом от темноты ночи... Прости, куратор, -- надменно и застенчиво проговорил он. -- Просто терпения не хватает. Но говори дальше о Юнссоне. Он был агрессивен... -- Да. И слишком долго работал в космосе. В сущности, без Шерпы он давно был бы списан на планетную службу -- но Шерна тоже имел свои слабости... -- Любил веселых людей? -- Кто их не любит, -- сказал Хайдаров. -- Нет. Шерна слишком любил космос. Он берег первоклассного пилота и исследователя. Тащил его буквально за шиворот. Смотрел за ним, как за любимым ребенком... -- Спас ему жизнь, -- сказал Уим. -- Да. Чего подчас нельзя простить... Значит, модель события... Вот она. Они встретились у буфета не случайно. Тиль. последнее время избегал Шерну, их почти не видели вместе на корабле. Филип вызвал Тиля для кураторского собеседования, пользуясь ночным временем -- пока в каюткомпании пусто. Юнссон был раздражен его настойчивостью. Когда ударил метеорит и Шерна упал, он бросился к люку не сознательно. Подсознание, которое постоянно отталкивало его от куратора, воспользовалось аварийной ситуацией. Правило: "отсек с нарушенной герметичностью покинь немедленно" было подхвачено подсознанием, и Тиль прыгнул в люк. -- О-а, подсознательно -- через три секунды? Он же быстрый, он -- пилот! За три секунды Тиль умел продумать целый философский трактат! Хайдаров кивнул. -- Этот факт и был самым ужасным для Юнссона. Вот как я это объясняю. Шерна упал не сразу. Даже кровь ударила из раны не сразу. Секунду -- полторы Тильберт ждал. Шерна должен был уйти первым. И вдруг он упал. Понимаешь? Юнссона это настолько поразило... -- Поразило? При пробое всегда можно ждать травмы! -- Только не у всемогущего куратора, Грант. Только не у него. В подсознании Юнссона куратор был огромен, неуязвим... в тупом скорее удивлении Тильберт наклоняется, видит агонию и неведомо для себя прыгает в люк. И тут же наступает прозрение. Внутренний вопль: "Что я наделал!?", и он кидается обратно... -- Но люк уже закрыт, -- сказал Уим. -- Так? -- Так... Дальше -- дальше он оказывается в своей каюте, по аварийному расписанию, и ничего не понимает. Как он мог наклониться, может быть, тронуть Филипа рукою, и удрать, бросив его? Почему!? И кто поверит ему, что он действовал в помрачении разума? -- Никто. -- Теперь никто, -- сказал Хайдаров. -- Шерна бы поверил. -- О великий и черный космос! Вот на чем ты все построил. -- Ну, не все. Эта догадка завершила цепь рассуждений. Казалось невероятным, что "субъект Икс" скрывается. Я построил модель явки с повинной. К кому этот несчастный мог бы придти? Только к своему куратору. В данном случае, к Марселю. А если его куратором, подумал я, был кто-то другой? Например, Шерна? Я просмотрел список пассажиров четвертого яруса и обнаружил Юнссона, единственного человека на борту, куратором которого был Шерна. -- И ты предложил вызвать его в рубку... -- Ну, естественно. -- О-а, естественно... Почему, скажи пожалуйста, Шерне надо было встречаться с Юнссоном в кают-компании? Шерна мог придти в его каюту. -- Когда человек настроен... э... враждебно, не следует оставаться с ним в тесной клетушке наедине. К ощущению психологической скованности добавится клаустрофобия. Мы не в космосе. Грант... Уим кивнул. Он, старый космонавт, на собственной шкуре испытал все разновидности боязни закрытого пространства. Вряд ли он хоть раз говорил об этом, но знать -- знал отменно... -- О-а! Давай, выпьем кофе, -- сказал Уим. Хайдаров не спрашивал, подозревал ли командир Юнссона, -- все равно не скажет. Но если Грант Уим был командир, то Николай Хайдаров -- куратор, и победы над людьми были столь же необходимы ему, сколь Уиму -- победы над "великим и черным космосом". И прием, которым он собирался раскрыть Уима, был, в сущности, честный. -- Да, вот еще Оккам... -- проговорил он. -- Знаешь, командир, я не видел ни одной трагедии, которая не сопровождалась бы фарсом... Уим одобрительно блеснул глазами -- ох, умны же у тебя глазищи, коричневый ты дьявол... -- Ха! Фарс? -- он вытянул руку и живо загнул три пальца. -- Краснов, первый кибернетист! Бутенко, второй кибернетист, Жермен, космический психолог. Трое, тро-е их было, и -- проглядели машину! Какие слова им говорить, о великий космос! -- А никакие, -- кротко отозвался Хайдаров. -- А нечего тебе сказать, -- Нечего? -- Ну, конечно. Они поклоняются командиру Уиму. Как они могли заметить, что Оккам тоже влюбился в командира Уима? Командир язвительно ухмыльнулся: -- У вашего брата это называется методикой провокации, йес? Быстро же ты заводишься, подумал Николай. Быстро, сдержанно, агрессивно -- как надо... -- Ну какая же провокация, -- сказал он. -- Ты -- хороший командир и обаятельный человек. Очень заботливый. Внимательный к мелочам, но не придирчивый. Помолчи, командир... Ты прикрыл экипаж колпаком душевного комфорта, причем экипаж твердо знал, кому он обязан комфортом. Человек есть хомо социабилис, командир... Но, как сказал один умный человек, мы лишь вчера отпустили канаты, удерживающие нас в каменном веке. Социальный лидер с необыкновенной легкостью становится вожаком стаи, а это -- разные роли... -- В чем моя вина? Кругом виноват, о великий космос! -- Это их беда, а не твоя вина. Вы приняли "Мадагаскар" всем экипажем, так ведь? -- Так. Мы ходили на "Армстронге". Вместе. -- То есть Оккам попал к твоим кибернетистам совсем свеженьким, правда? Они воспитали компьютер, создав его психику по своему образу и подобию, ориентировав его на тебя. Теперь -- происходит событие. Ты попадаешь под подозрение, и Оккам -- поскольку дело касается тебя -- проникает в эту этическую проблему... Кстати, кого ты подозревал?.. -- Причем мои подозрения? Я их не высказывал. -- Они, э, влияли на твое состояние, -- деликатно отговорился Хайдаров. -- Тебе приходилось дополнительно сдерживаться. Итак, компьютер проникается проблемой. По твоим кривым мозга он мог бы определить, что "субъект Икс" -- не ты. Однако, он не умеет читать кривые. И здесь у него произошла ошибка... По стечению обстоятельств и по визуальным данным ты оказался субъектом Икс -- для Оккама. -- По каким данным? -- фыркнул Уим. -- Не фантазируешь ли ты, куратор? -- Никогда, -- сказал Хайдаров. -- У меня фантазия бедная. А у вас с Юнссоном поразительное сходство телосложения. Спроси у Оккама. Он расскажет тебе -- и никому другому, -- как, глядя по пятилинейному каналу, он принял Юнссона за тебя. Как решил тебя выгораживать -- вплоть до лжи. Насколько он способен ко лжи, разумеется... Как воспрял духом, когда я во всеуслышание заявил, что экипаж вне подозрений. И тогда он учинил собственный розыск. Уим поднял ладонь: -- Не так быстро, куратор... Расскажи без поспешности. Как ты добрался до Оккама? -- А по ступенькам. Первая: он пытался что-то утаить при первом опросе. Хитрил, -- Хайдаров усмехнулся. -- Очень по-детски хитрил. Не хотел демонстрировать твои кривые. Тогда я и заподозрил, что он к тебе неравнодушен. Уим тоже усмехнулся -- смущенно. -- Второй ступенью были "пчелки", дорогой Грант. Я обнаружил, что Оккам следит за людьми, и спросил себя -- зачем? Одной из моделей его поведения был розыск. Он искал человека, похожего по росту и телосложению па тебя. Кстати, я не верю, что он определил рост Юнссона по пятилинейке с допуском в двадцать сантиметров. У вас одинаковый рост. В этом он солгал прямо... -- Так ты пришел к Оккаму. А дальше? -- Дальше? Юнссон уже был на подозрении, как любой пассажир четвертого яруса, затем как единственный подопечный Шерны, наконец, как пилот, три года не бывший в отпуске. Я бы так и сяк добрался до пего, но тогда мы отвлеклись на черное облако, а? -- Пожалуй, -- сказал Уим. -- Несколько отвлеклись... Но как ты объяснишь дальше? -- Трюки в шлюзовой камере? А очень просто... Погоди! Ведь Оккам еще сбил меня с толку в некоторый момент. Я дал ему тест-проверку, пока вы готовили шлюзовую... И он показал абсолютное доверие к экипажу, а я -- я не понял, что он радовался, потому что перед этим Тиль явился в кают-компанию и Оккам узнал в нем "субъекта Икс". Машина была в эйфории, ведь для нее следствие завершилось успешно. Теперь Оккам должен был натолкнуть на эту мысль меня. Мне он доверял -- я уже заявил, что экипаж вне подозрений. И я часто, куда чаще, чем корабельный куратор, работал с биотоками мозга. Компьютер резонно рассудил, что я, увидав кривые Юнссона, установлю истину. Как он мог заставить меня снять биотоки Юнссона? Ну-ка? Уим кивнул: -- Правильно... Посадить Тиля в пилотское кресло. Верно... -- Верно? Допуская пассажира к пилотажу, вы обязаны проверить биотоки мозга? -- Так. "Корабельный свод", раздел "Аварийные ситуации". Параграф сто восьмой. -- Но здесь Тиль нас перехитрил -- не подключился к системе капсулы, а пошел автономно. -- Ха! Бедняга Оккам, -- сказал командир. -- Воображаю его разочарование. Еще вопрос, куратор. Оккаму следовало доложить, что Юнссон находится в капсуле. -- Почему он не сделал этого? Не знаю. Я не специалист по электронной психике, дорогой Грант. Допустим, Оккам притаился, как нашаливший ребенок. Он ведет себя достаточно инфантильно. -- О-а, достаточно! -- проворчал Уим. -- Сущий бэби, зловредный бэби. Подумай, куратор, -- занимает своим мозгом лучший отсек на корабле, и позволяет себе делать глупости... -- Не без того, -- отозвался Хайдаров. Он сообразил, что Уим так и не проболтался насчет своих подозрений. Командир хитренько посмотрел на него: -- Куратор, а почему ты успевал заметить эти лампочки? Ну, "пчелки", "пчелки"? -- Ума не приложу. Разве что он нарочно давал мне понять -- наблюдаю, мол? -- Все уважали его, и люди, и машины, -- продекламировал Уим. -- Нет, Николай. Бедный компи не умеет видеть свои глаза. Иконоскопы, йес? Не может знать, что послесвечение "пчелок" -- порядка секунды... Э? Хайдаров невесело засмеялся: -- Значит, он еще раз сбил меня с толку... -- Стоп! -- сказал Уим. Еще раз? А когда был первый раз? -- Я же говорил. Когда он показал полное доверие к экипажу, и я не осмелился вернуть Юнссона из шлюзовой. Потерял кураж. А я должен был его вернуть. -- И мы бы здесь не сидели, -- сказал Уим и ткнул пальцем в палубу. -- Не понимаю, Грант... -- Мы бы сидели там! -- Уим показал на потолок. -- В небесах. В черном облаке. -- Я все же не понимаю, -- сказал Хайдаров. -- Ты что, всерьез так думаешь? Ну, не ждал... Искупительная жертва? -- Ты и не поймешь, -- грустно ответил Уим. -- Ты слишком рационален. Я тоже рационален, но я -- понимаю. Тиль сделал так, как было нужно... Этому... -- Он опять поднял палец к потолку и некоторое время сидел так, опустив на глаза тонкие веки. -- Пусть, -- сказал Хайдаров. -- Меня это не реабилитирует. Я обязан был бороться за жизнь пациента -- до последнего... -- Ты и боролся. Динамик прохрипел: "Командир корабля!" Диспетчер ремонтников доложил, что готовится к отправке девятиместный бот -- на Землю. Не желают ли командир и куратор отбыть? "Космодром?" -- спросил Уим. "Шпицберген", -- "Мы идем", -- сказал Уим и улыбнулся Хайдарову. -- Как раз и попадешь домой, Хайдаров. -- А ты? От Шпицбергена до Найроби -- не ближний свет. -- Ха! Я соскучен по всему, по югу и по северу. Прогуляюсь. Твердая земля, хорошо... Из рундука появилась на свет потрепанная замшевая сумка. Уим бросил в нее одно, другое, расписался в бортжурнале и надел -- набекрень -- парадную командирскую каскетку. -- Традиция, -- застенчиво сказал он. -- Я готов. -- Хайдаров кивнул в сторону рундука. -- Приборную информацию по НО ты оставляешь? -- Сперантов забрал полный комплект. А мне -- зачем? Пусть каждый занимается своим делом. Я не физик и не специалист по контактам. -- Пожертвуй тогда мне, -- сказал Хайдаров и положил в сумку ролик магнитной ленты -- плотный, массивный, в упругом белом чехле. На Земле он будет довольно тяжел. Зачем взял он ролик? Что надеялся узнать? Пророки всегда ошибаются, но Хайдаров был твердо, пророчески уверен, что луч прожектора, направленный на Землю, ушел навсегда. До скончания времен. И еще он знал -- и ничто не могло поколебать его уверенности -- что Уим прав. В непознаваемой дали, у прожекторного пульта некто понял все и поспешно увел луч, и отныне также считает себя винов