нуть в него, как с двух сторон выпрыгивали крысы, дерзко взглядывали на людей и скрывались. На полу, под травяным ковром, тоже кипел муравьиный город - действительно, зоопарк! - Ладно, - сказал наконец Колька. - Нас-то не трогают, переживем... Но дерево-радиостанцию я видел. Тоже кругом в муравьях. - Видел - описывай. - Процентов на девяносто. Послушай, Вовка... Где мы все-таки? Бурмистров нашел в дневнике страничку, изрисованную формулами, показал: - Я сегодня рано проснулся, понимаешь... Посчитал на досуге... - Ну-у, если ты прав, - поразился Колька. - Если ты прав, тогда мы живем! Володя оперировал с известными формулами соотношения времени в земном пространстве и в СП, но ввел новое исходное предположение: при переходе от одного пространства к другому время стоит на месте, а поэтому энергия не расходуется. Теперь выходило, что запас энергии сохранится в "Криоле" не сутки, как считалось прежде, а четверо суток без малого. - ...Тогда мы живем! Ага... Ты утверждаешь, что квантовые часы останавливались закономерно? И у нас еще трое суток в запасе? Ну, ты - гигант... - Сначала проверь как следует. Бери карандаш. - Очкарь, бумажная душа, - нежно сказал Колька. - Тетрадочки-карандашики. Володя внимательно смотрел на него, прижимая очки к глазницам: - Я бы не стал принимать это за истину. Умозрительные выводы... - он пожал плечами. - Послушай, - сказал Колька. - Вчера у нас была альтернатива: или Земля, или мы пропали. Так? Сегодня тройной выбор. Либо Земля, и нам некуда спешить, либо СП, и мы имеем трое суток на обследование... - Или пропали, - закончил Володя. - Да. И опять-таки нам некуда торопиться. Главное, что некуда торопиться, и наши шансы теперь составляют два к одному. Они посидели рядом, плечо к плечу. "Ах ты, дружище, - думал Колька. - Настоящий исследователь... Мы везучие все-таки, могли же влипнуть черт-те во что, а не-в этот райский зоопарк. И здорово, что мы не супермены, потому что те сначала стреляют, а потом думают. Хороши бы мы оказались; если бы вчера открыли пальбу по врачам, когда они кормили слепых поросят Рафкиной кровью..." - Ну их всех, - сказал Колька. - Не вешай носа, выберемся. - Я не вешаю коса. Свисти, пора к Рафаилу. Явился лохматый охотник, Ахука. Раз-раз, - не слушая возражений, промассировал гостям ноги, еще сведенные после верховой прогулки. Раз-раз - умыл, накормил завтраком. Он был взбудораженный, очень решительный... За едой прокричал: "Тан, Та-ан-и!" С дерева съехал орангутанг, заковылял в соседнюю хижину. Вынес и подал хозяину подзорную трубу. Колька чуть не подавился. Охотник передал ему трубу и взволнованно замигал лохматыми ресницами. - Серьезное сооружение, - одобрил Колька. Объектив был примерно трехдюймовый. Стекла отличной шлифовки, оправы - полированные, серебряные. Тубус твердого дерева, в широкой части обтянут той же кожей, из какой были сделаны плавки. Увеличение... ого! Тридцатка или сороковка, очень приличный инструмент... - Ваше мнение, товарищ инженер? - спросил Володя. - По-моему, работа не европейская. - Работа ручная, корешок, оправы чеканные, тубусы не вполне круглые... Колька навел трубу на вершины дальних деревьев. Краем глаза он видел, что Ахука засиял и заулыбался. - Вовк... Прямо над просекой - еще поющее дерево. Посмотреть не успели. Из-за кустов, образующих как бы палисадник перед хижиной, вышел Брахак. Свежий, подбритый, поглаживал круглую седую бородку. - Теперь начнутся дела, помяни мое слово, - сказал Колька. Дела начались немедля. Ахука возбужденно что-то рассказал Брахаку - старик выслушал неодобрительно. Охотник взял у Володи инструмент, поработал тубусом. Брахак поднял плечи... - Показывает, что мы знакомы с оптикой, - определил Володя. - Угу. А старик темнит. Ох, дорого бы он дал, чтобы от нас избавиться. Брахак проговорил длинную фразу, развел руками, сел. Ахука посмотрел на него с мрачным торжеством и вызвал обезьянку. И пока она подтаскивала - в три захода - овальные листья для рисования, мелки и мокрую губку, парни посовещались, и Николай попросил: - Рафаи, Рафаи! Ахука схватил мелок, нарисовал спящего Рафаила и над ним - солнце, чуть приподнявшееся над горизонтом. Рядом второй рисунок, на котором Рафаил сидит, и тут же Володя разговаривает с Ахукой. У всех троих заинтересованный и глубокомысленный вид, а время, судя по солнцу, - несколько после полудня. Рисунки были артистические. Володя сказал: - Прекрасно рисует! Показывает, что Рафа до полудня не проснется. - Нет, он чего-то еще добивается... Ахука досадливо сморщился, подумал, тронул Володины очки, потом прикоснулся к пистолету, потом, совершенно неожиданно, к красному жуку на груди Брахака. Показал своего, голубого, и изобразил удивление - почему, мол, красный? У меня - голубой... Спросил что-то у Брахака. Тот с неохотой показал: не понимаю. А-а! Показывают, что для них многое непонятно! - догадался Колька. Но это ведь само собой разумеется... Чего он хочет, охотник? Ахука сказал: "Каопу!" и прикоснулся к голове. "Каопу, каопу", - подтвердил Брахак. "Нк-и!" - Ахука похлопал себя по руке, а Бракак успел запомнить кое-что, но первым понял хозяев Володя: - Это по твоей части, Колюня. Предлагают изучить язык. - За два-то дня? - горько откликнулся Николай. - Если мы сумеем уйти через два дня. - Типун тебе на язык! Сейчас я им нарисую... Он торопливо изобразил два круга солнца и баросферу - его поняли. Брахак сразу оживился. Честное слово, он хотел поскорее спровадить пришельцев, что за притча такая! Ахука, напротив, помрачнел и нарисовал совсем уже невероятную сценку. Нарисовал себя, Володю и Николая за р_а_з_г_о_в_о_р_о_м_ - ошибки не могло быть. У каждого изо рта выходило облачко, как рисуют в комиксах. ...Брахак был любезен дипломатически. Ахука сверкал раскаленными очами и еще раз, и еще, и еще показывал, что сегодня гости сумеют разговаривать! И Колька поверил и сказал почти благоговейно: - Вовк, а они могут. Пойдем? - Собственно, мы ничем не рискуем... - Пошли! - провозгласил Колька. - Почтеннейшая публика, чудеса продолжаются. 5 Их повели не по просеке, а вроде бы задами, по извилистой аллейке между зелеными куполами хижин. Очень тих был этот город. Шуршали шаги редких прохожих, неизвестно откуда доносилась струнная музыка, да покашливали вверху обезьяны. То и дело попадались узкие, чистые ручейки с травянистым руслом. В них проплывали животные, похожие на бобров. В одном ручье паслась маленькая антилопа. Встреченные люди были все на одно лицо - крупные, красивые, в стандартных плавках. Прохожие не выказывали особого любопытства и деликатно отводили глаза после беглого взгляда. Колька крякнул. Он думал - толпой побегут, будут пальцами тыкать: гляди, рыжий! Тут же и Володя зашептал: - Как вышколены, а? Я себя чувствую неотесанным провинциалом. - Наше дело исследовательское, - сказал Николай. - Смотри себе, не стесняйся. ...Ахука показал вперед - пришли. Дома кончились. Открылась огромная поляна - холм, покрытый плюшевой травой. С вершины холма вздымался граненый ствол "поющего дерева", массивный, как обелиск. Ниже по склону, редким ожерельем его окружали деревья с чешуйчатыми, мохнатыми, красно-бурыми стволами. Их перистые листья перекрывали всю поляну, как колоссальный тент, а могучие доски корней были разукрашены яркими цветными картинами, другие картины лежали прямо в траве, и было это так здорово, что Колька задохнулся. Дымчатый золотистый воздух висел между деревьями. Поднимаясь к вершине холма, он старался быть внимательным и спокойным. Старался смотреть и запоминать. Здесь было много людей. Некоторые рисовали, обратив к ним лица с характерным замкнутым выражением, - вскидывали темные, с голубыми белками глаза и опять опускали к рисунку. Группы в пять - семь человек сосредоточенно разговаривали. К одной компании обезьяна подтащила гроздь бананов. Чуть подальше грохотали струны - человек сидел и играл на басовом инструменте, сверкая бритым блестящим черепом. Слушатели кивали, раскачивались в такт. Одна женщина лежала в траве, подперев щеки ладонями. На вершине холма чернел вход а пещеру - узкая, высокая арка. Здесь трава была выбита до земли. Рядом с входом сидел охотник в форме - нагрудник, шорты, шапочка, - и при нем угрюмая обезьяна с дубиной... Колька поежился. Вдруг стало неуютно. Несколько минут они простояли у входа, под бухающие, глубинные удары огромного инструмента - бритоголовый все играл, раскачиваясь: "Баба-бам-м... ба-ба, ба-ба-бам-м... ба-ба..." Из пещеры вышел белый человек. - Все-таки Земля, - быстро сказал Николай. - Заговори с ним. Белокожий человек прикрывал глаза старческой узловатой ладонью. За его спиной стояли двое "коричневых" с решительными лицами. - Ду ю спик инглиш? - отчетливо прозвучало на поляне. - Парлата иль испаньола? Вместо ответа старик поклонился, сделал приглашающий жест и бочком, как краб в глубину, скрылся в пещеру. Ахука выскочил вперед и - повторил жест белого. Парни переглянулись и пошли за ним в темноту. Пещера оказалась освещенной. Едва привыкли глаза, как стали различаться стены узкого туннеля. Фигуры людей и полоса дороги были, как водой, облиты слабым зеленым светом. По отлогому спуску люди плыли вниз, погруженные в этот странный свет, и впереди открылась ярко-оранжевая арка, и в нее по-рыбьи бесшумно нырнул старик с сопровождающими. - Отличный кондиционер, воздух сухой и чистый, - донесся до Кольки голос Бурмистрова. Передние исчезали за оранжевой аркой, поворачивая направо. Акустический фокус. За поворотом тишина сменилась гулом хора на спевке. Длинный прямой туннель, по всей длине сидят люди. Поют. Слева - то же самое. Насколько хватает глаз, бесконечным рядом, сидят голые люди на пятках, поют. ...Таким было первое впечатление: длиннейший оранжевый туннель с низким круглым сводом и такой же длинный ряд людей, сидящих с очень прямыми спинами перед невысоким парапетом. Потом они _у_в_и_д_е_л_и_. За парапетом, в каменном желобе покоился гигантский членистый червь. Тысяча или больше метровых оранжевых бугроватых шаров, соединенных в бесконечную, монотонную цепь. Слипшихся боками. Нависающих над парапетом. Уходящих далеко, в оранжевую мглу. Старец выбросил руку, показывая на ближний шар. Провозгласил: "Нарана! Нарана!" Сквозь хор человеческих голосов прорывались невыносимо визгливые, не людские, почти ультразвуковые вскрики. От режущего запаха подступал кашель. Это было совершенно ни на что не похоже. ...Николай вырвался из оцепенения, шагнул вперед, вплотную к парапету. На уровне его глаз была бесконечная волнистая череда визжащих шаров. Они лежали, на треть погруженные в оранжевую густую жидкость, кисель, трепыхавшийся мелкими волнами. Володя придерживал очки двумя руками. - Увеличенная модификация существ-анализаторов, я полагаю? - Они, голубчики, - пробурчал Колька. - Существа... Режущий формалиновый дух, розоватые, мясистые тела в редких черных волосках, мерзкие ротики-щелки. Чавкают, слившись боками. Белые муравьи, просвечивая оранжевым, суетятся на бугристых телах - облизывают... - Логическое завершение, - бормотал Володя. Живая магнитофонная станция. - Ну, ты держись, в общем, - ответил Колька. - Вперед, разведчики, во имя Науки... Ахука смотрел на них, сочувственно выставив бороду. Старец вернулся и делал неловкие приглашающие движения. Колька сказал: - Веди, веди, старый краб! Шар, около которого они стояли, ответил внезапным визгом: "О-и-и!" Это было ужасно, в сущности. Неподвижная безглазая глыба говорила, пошевеливая впадиной-воронкой... Старец тут же подскочил и глухим басом, с оттенком подобострастия пропел что-то. Воронка умолкла. - Нарана, нарана! - экзальтированно повторил старец. Пошли, пробираясь по узкому проходу за спинами людей, которые перекликались с _э_т_и_м_, тихо, протяжно распевая гласные, а _э_т_о визжало, отвечая. У людей были сосредоточенные, усталые лица. Володя вслух считал шары, потом сбился и бросил. Некоторые были побольше, другие - поменьше. В нескольких местах за _э_т_и_м_, сгибаясь под сводом, ходили люди. По одному, наклонившись, осторожно переставляя ноги. Что-то делали там, сзади, невидимое. Пришли в тупик, к глухой стене. От двух крайних мест поднялись грустные парни, поклонились, поднеся руки к груди. У них были, жуки нового цвета, фиолетовые. Бледный старец сказал несколько слов, один парень подошел к Кольке, второй - к Бурмистрову. Пригласили сесть в метре друг от друга. Володька, торжественно-бледный, перед своим шаром, Колька - перед своим. Край желоба закрыл чавкающие ротики, перед самым лицом оказалась оранжевая тьма воронки. - йе... - пропел парень с фиолетовым жуком. Колька догадался повторить звук. - У-у... Повторил и это. - А-а... Пожалуйста... Как в музклассе, пой себе "ре" третьей октавы. Сольфеджио. Учитель быстро запел, обращаясь к _э_т_о_м_у_. Воронка шевельнулась, ответила тонким визгом: "Й-иуи-аье-е", в разных тонах. Колька почувствовал - от него ждут, чтобы он поговорил на своем языке. Он посмотрел на учителя. Тот кивнул, заламывая густые брови. - Ну, что я вам скажу... Жила-была курочка... то есть баба. Была, понимаете, у нее эта - курочка Ряба. Ну что, хватит? Воронка опять запела - длинно, грустно, замедленно, как пастушья жалейка. Учитель выслушал ее и произнес: "Каопу", Николай повторил сразу правильно, подмигнув Ахуке. Тот медленно улыбнулся. Старец закивал, восторженно сжимая руки. - Каопу, - повторил учитель и пропел два звука: "у-о", первое в "до", второе в "ми". Колька тоже повторил и пропел. Вот как - предмет можно обозначить и словом, и пением без слов. "Э, нет - эта штука посложней магнитофона, Бурмистров!" - легко подумал он, и в этот самый момент с ним случилось нечто, чего он никогда потом не мог объяснить и понять. Слова полились рекой в его мозг. Воронка их выпевала, учитель произносил, а он впитывал - все легче и легче, с наслаждением легкости и удачи. Слово влетает, как ласточка в гнездо, ложится на место, как кирпич в стену, голова приятно согревается, и так весело, хорошо на сердце! Он чувствовал, что дважды повторять не надо, запомнит и с одного раза, и учитель перестал повторять слова, и началась группа абстракций - знать, запоминать, верить, изучать, действовать, соотноситься - в бешеном, нарастающем темпе... Но он был и сам не промах, о учителя, Николай Карпов брал английский по кембриджской программе! Он даже успевал оценивать их методику, успевал гордиться собою и отвечал Воспитателю все более сложными фразами. Потом он перестал ощущать себя, а слова, летящие из оранжевой воронки, четырехзвучные-четырехнотные слова, стали видимыми. Они выплывали из воронки, как оранжевые много-рельефные фигуры. Другие были серебристыми, переливались радужной пленкой. Форма их и мера были геометрически-совершенными, причем буквам соответствовала горизонтальная плоскость, а тону и продолжительности звука - две вертикальные, и эта чудесная геометрия озвучивалась голосом Воспитателя, повторявшим слова на раджана. Но голос отставал от мягкого лета фигурок. Они говорили свое, и оказывалось, что мир также устроен геометрически-совершенно, стоит лишь понять сущность и выразить ее символами. Жизнь, обладание, смерть, рождение, счастье? Не более чем звуки! Четырехмерные звуки, вечно изменчивая вибрация времени... - Потешно! - расхохотался он. - Ты разве не сущностна, разве ты - чрезмерный звук? Как мне называть тебя? - Нарана, - был ответ, что означало "Великая Память". Он больше не смеялся. Было счастье: слушать молча и запоминать. Ибо высшее счастье - не в действии, но в памяти, и в ней же истина. В памяти - истина. - Погоди, - взмолился он. - Я не могу без действия! - Слушать и мыслить... - сказала Нарана, и вдруг его схватили за плечи. Голос извне приказал: - Поблагодари Нарану и Воспитателя! И встань! Он улыбался. Пропел, улыбаясь: "Пришелец без касты благодарит и уходит". Кровь, горячая, как неразведенный спирт, отливала от мозга. - Встань, встань! - твердил голос Ахуки. Он со счастливой улыбкой посмотрел на них. Ахука и Брахак. Их лица были неподвижны - серые каменные маски. Он воскликнул: - Хорошо ли я владею речью, друг Брахак и друг Ахука? Они воткнулись в него глазами, - да что с ними? - Что тревожит тебя, друг Ахука? Краска стала возвращаться на лицо охотника, Брахак сделал успокоительный жест. Старец, Хранитель Великой Памяти, покачал головой и засеменил к выходу. Он вовсе не был светлокожим - выцвел в подземелье. Медленно, с тем же сверлящим взглядом, Брахак выговорил: - Как твое имя? - Коля, ты ведь знаешь, друг Брахак! - и по-русски: - Володь, да посмотри на меня! Они же меня не узнают! - Повернись... Почему не узнают? Все в порядке... Ахука засмеялся коротким, невеселым смехом. - Не-ет, внешностью ты не переменился, пришелец... Вставай же, я тебе помогу. - Взял за плечи, поддержал. - Обошлось, во имя Равновесия... Колька не спросил, что обошлось. Он охнул, нестерпимые мурашки бежали по ногам, кололи иглами. Разминаясь, постанывая, взглянул на часы. Шестнадцать ноль пять?! А тогда было десять без минут - просидели шесть часов! Как миг единый... - Идите за мной, поспешайте, - приказал Ахука. Подгонять не приходилось - двадцать часов они не видели Рафаила, и стал заметен гнет подземелья, пригибал головы. Душно, тяжко... Мимо поющих, шевелящихся оранжевых глыб, мимо неподвижных людей, скорее на волю... Но что за чудище, - думал Колька, - это же гигант немыслимый, не зря они его боятся... показалось им, что со мной беда. Рисковали, значит. Игра того стоила, ай да Великая Память! Вдруг остановка. От Уха Памяти поднялся человек и загородил им дорогу. Длинный, ясноглазый; костлявые плечи подняты. - Ахука, - проговорил костлявый, - надо ждать беды. - Пропусти, мы торопимся. - Наблюдающий небо, остерегись! - Остерегись ты, Потерявший имя! - Ахука, как зверь, оглянулся, увидел нагоняющего Брахака и рывком обошел незнакомца. Тот грустно улыбался, и Колька постарался запомнить его тощую фигуру. "Чудак печальный и опасный", как сказал Пушкин, - возьмем его на заметку. Наверху было жарко. На холме играли другие музыканты, и слушатели были другие. Брахак, сжав губы в линейку, отозвал Ахуку. Их разговор был тих и краток, но кое-что удалось подслушать. Брахак советовал охотнику оставить пришельцев в покое. Особенно этой ночью... Высказался и вернулся в подземелье, - мрачно, не попрощавшись. Ахука же ринулся с холма, в беспощадном темпе привел гостей к лечилищу и выговорил одним дыханием: "Я произношу важное. Без меня лечилище не покидайте - я вернусь до заката". С дерева съехал орангутанг, держа под лапой колчан, лук и другое снаряжение, и Ахука исчез. Володя посмотрел ему вслед и нырнул в лечилище. Колька еще немного постоял на поляне, хмурясь от головной боли и соображая. Вот они узнали язык, и по логике должно стать легче, а стало непонятно и тягостно. Главное - непонятно, и поговорить не с кем. Плохо, плохо... Он чувствовал - дело оборачивается очень плохо. 6 Рафаил лежал розовый, бритый. Спал, посвистывая вздернутым носом. Хоть здесь все спокойно... Колька рухнул на лежанку, взялся за виски. - Бурмистров, болит голова? - От голода, по-моему, а здесь пусто. ..."Ие-и-о", - провизжали голоса, завертелись оранжевые пятна. Кудрявая девушка протянула ему сверток, вроде блинчика с мясом. Колька пробормотал: "Прохладного полудня..." - Прими это и съешь. Это бахуш. В свертке были сушеные белые черви, какие попадаются в яблоках, но крупные, парафиновые - гадость. - Оч-чень вкусно, похоже на снетки, - сказал Володя. - Ешь, ешь! Это не черви, - он хрустел бахушем вовсю. - Ну, другая гадость, - Николай нерешительно попробовал и вдруг набросился на хрустящие соленые штучки, как собака весной на траву - с бессознательной жадностью. Голова начала проясняться, спадала боль. Кудрявая прибежала, принесла кульком свернутый лист с кучей плодов; Колька, морщась от уходящей боли, смотрел на нее. Потрясающая эстетика движений... Ох, что за аппетит, чертовщина! Они ели так, что треск стоял кругом, - охмелели и развеселились. Володя проговорил: - Сиги. Необыкновенно вкусны с белым столовым вином, смотри нумер 1250... Колька захохотал, брызнув оранжевой плодовой мякотью. - Это сиги, а снетки?.. - "Привозятся в Петербург только морожеными. Это - самая мелкая рыба...". И дальше: "их совсем не потрошат, промыв только как можно лучше, осушить на салфетке". - Ох-ха-ха! - заходился Колька. - Отлично! "К каждой книге приложен следующий мой штемпель!" Хорошо! Будто они сидели в уютной кухне Клавдии Ивановны, Володькиной матери, и он, забавляясь, цитировал на память целые страницы из книги "Подарок молодым хозяйкам, или Средство к уменьшению расходов" - толстый золоченый корешок красовался на полке, рядом с эмалевыми вместилищами для круп... Девушка наблюдала за ними внимательно. - Ну, посмеялись, и к делу. Задаем вопросы, Вовк? Х-м... - Он заговорил на раджана, слушая свой голос: - Прохладного полудня тебе... - Ничего, получалось на раджана. - Мы не знаем твоего имени. - Нанои мое имя. И вам прохладного полудня. "Нанои - рыжая белка", - перевел Николай. - Подходящее имя. - Скажи, Нанои, кто, из какой касты поможет нам, сопроводив нас к Железной дыне? Мы хотим отправиться туда с возможной поспешностью. Она досмотрела еще внимательней. - О, да ты воистину Адвеста... Тебе ведомы касты? Он покраснел. "Адвеста" - шустрый, ловкий. Прилепили кличку! Но, действительно, названия каст сами поднялись из памяти: Управляющие Равновесием, Воспитатели, Врачи, Наблюдающие небо, Художники, Певцы, Кузнецы... Он повторил их по-русски, Володя поспешно чиркал карандашом, записывая. Почему-то Володя ничего не знал о кастах - странно. Нанои с интересом поглядывала на бумагу. Потрогала тонким пальцем обложку и сказала: - О вас печется Брахак, Управляющий, и Ахука, Наблюдающий небо. Жара спадет через одну дюжинную, и, взяв птиц, они вас сопроводят. Колька решил, что "взять птиц" - технический термин, вроде нашего "поехать на Красной стреле". - Ты - Врач, Нанои. Позволишь ли ты теперь везти Раф-фаи к Железной дыне? Далекий и трудный путь. - Он здоров, - послышался тихий ответ. - У Железной дыни я дам ему бахуш последний раз. - Мое лицо обращено к тебе, как к звезде восхода, - он неуверенно выговорил формулу наибольшей благодарности. - Рафаил совсем, совсем здоров? - Совсем, совсем, совсем! - Она сердито отвернулась. Колька пожал плечами. Володя сказал: - Посмотри, у Рафы и лицо стало розовое... Невероятно! - Счастливо улыбаясь, он перелистывал дневник. - Я подготовил вопросник. Володя читал свои заметки, Колька переводил. Нанои отвечала. Народ именуется Раджана, как и язык (пение у Памяти называется "нарана-на"). Городов, точнее поселений, имеется дюжина дюжин приблизительно. Доподлинно это известно Наранам... На вопрос, едят ли здесь мясо, ответ был кратким, с оттенком брезгливости, - не едят. Это походило на Индию, и Колька приободрился, но дальше следовало спросить: кто ваши боги? Слова "бог" и любого другого аналогичного понятия в словаре не оказалось. Религия, вера, культ, поклонение - тщетно... Колька с досадой покряхтел. В языке не было даже глагола "верить". - Кто создал людей - нашелся Бурмистров. Ответ был странный: "Людей создало Равновесие". - Кто создал Равновесие, Врач Нанои? - Раджаны, - ответила девушка с явным удивлением. - М-да, - сказал Володя, - кольцовка... Спроси-ка, кто создал касты? По-видимому, девушка теряла терпение. Ответом был вопрос: - Разве в вашем Равновесии все Головастые делают одно? Очень кстати разговор прервался. Опрокинулась корзинка, и на траву вывалился нардик - розовый клубок, - с писком пополз, таращась мокрым глазом посреди спины... - Вовка, слушай... Они поклоняются этим вот и Наранам! В них все дело, я точно говорю, давай о них выспрашивать, а? Но у Бурмистрова были свои соображения. - Кто создал землю, животных, растения? - спросил он. Ответ был туманный: "Предлежащие Равновесия". Отвечая, Нанои смотрела на Кольку - длинными, мохнатыми, мрачными глазами - так, что становилось жутко. Взгляд из-под высокого выпуклого лба, коричнево-красный рот, - она была чуждо, дико, непонятно красива, и Колька сказал по-русски: - Эй, ты бы не смотрела так, а? - Говори со мной по-нашему, Адвеста... Володя быстро спросил: - Какое расстояние от северной до южной границы Равновесия? - Дюжина, шестикратно помноженная, шагов. Колька понял, что "шестикратно помноженная" означает шестую степень. - ...Степени, три миллиона шагов, примерно две тысячи километров, - записывал Володя. - М-да, обширный район, не спрячешь.... Ты понял, что Равновесием они называют страну? - Которая создала людей, землю и животных... Путаемся мы в синонимах, Володя. Нанои вдруг исчезла, как тень. Без шороха. Нардик пищал в своей корзинке. Прежде им было невдомек - посмотреть и разобраться, что она была вовсе не плетеная. Это был лист - цельный, выросший заодно с крышкой. И стол, на котором лежал Рафаил, успел с вечера врасти в новый цоколь - следы обреза почти заровнялись... - Ну что - Земля? - спросил Володя. Колька махнул рукой. Нанои вернулась, опять раздала бахуш. Колька спросил, что за твари? Она ответила: "Белые муравьи". Володя сказал, что белыми муравьями обычно называют термитов, которые с муравьями не состоят в родстве. - Спрашиваем дальше, Николай... а, вот что. Прежде они видели белокожих людей, огнестрельное оружие, тканую одежду? Ответ был категорический: не видели. Ни людей, ни таких железных предметов, ни громыхающих предметов, ни одежды из тончайших лиан. Нет. Никто никогда не упоминал, и в песнях не пел, нет. Следующий вопрос был о Наране. - Нанои, мы хотим понять... - начал Колька. - Она перебила: - Ты называй меня "Мин", Адвеста. - Другое имя твое? - Другое, Адвеста. Для _п_р_а_н_г_а_м_а_. Это переводилось: "тот, кого я жажду". Володя кашлянул деликатно. Колька сидел багровый, теребил бороду, как идиот. Он был вовсе не так робок, но эта высокомерная простота накладывалась на непонятность всего происходящего. Слишком много непонятного, и все выпадало из привычных схем, подчинялось чужим алгоритмам, и даже в любви здесь объяснялись не по-нашему, и Колька понимал, что Нанои совсем не дикарка и не распущенная баба - просто здесь все по-другому. Так он и сидел, тупо глядя в траву. В специальную траву, заменяющую паркет, кафель, линолеум - что бывает еще? Пластик. Он вдруг понял, что никакой он не ученый, и никогда не станет настоящим ученым. Он дикарь и трус. Вот почему у него навязчивая идея - скорее к баросфере, скорее домой. Ибо главная заповедь дикаря - "бойся непонятного". Вот он и боится. Так или не так, получалась совершенная нелепость. Нанои смогла его полюбить, следовательно, она - земная женщина, и, следовательно, здесь Земля. Он усмехнулся, все еще глядя в траву. Ничего себе - аргументация! Володя напомнил: - Следующий вопрос о Наране. - Да, расскажи нам о Наране, - сказал Колька. - Что рассказывать тебе? - Все, что можешь. Мы... - Он все еще говорил с трудом, - мы ничего не знаем... о Наране. У нас подобного нет. Нанои вскинула руки и стремительно, крылатыми пальцами ощупала его голову. От нее пахло анисом и еще чем-то чудесным. Потом она всплеснула руками и пролепетала с безмерным удивлением: - Почему же вы Головастые, а не Пожиратели крыс? Почему вы - люди?! - Нанои, Нанои!.. - позвали снаружи, от входа. 7 Азбука был Наблюдающий небо. Минуло три лунных месяца с той ночи, когда Великая Память приказала ему стать Охотником. Он повиновался с готовностью - Врач Дэви предупреждала его, и он сам чувствовал, как сжигает его мозг бессильная ярость. Иногда в пещере Наблюдающих небо он поднимал голову и грозил Звезде оскаленными зубами, как волк. Да, он пошел в Охотники от бессилия, но уже с некоей мыслью, которая развилась в нем за эти три лунных месяца. Прежде он думал, что Нараны подыскивают каждому подходящую дорогу. Теперь он знал, что люди безразличны Наранам, как муравьи, бегающие у подножья дерева. Кому-то из них должно направиться за добычей, и выбор падает на самых суетливых. Три луны назад Великие начали посылать людей на Границы. Одним из тысяч был Ахука, Наблюдающий небо. Он расстался с Дэви, расстался с местом в пещере Наблюдающих и с привычкой проводить рассветные часы перед Ухом Памяти. Но приобрел нечто другое. Возможно, более ценное. Он понял, что может соперничать с Великими, - события последних месяцев он предсказал загодя, за две луны до их начала. Семь месяцев назад в полночной части небосклона вспыхнула Звезда. Она вставала каждый вечер, прежде чем заходило солнце, и, мерцая, поднималась высоко, чтобы вспыхнуть с наступлением темноты невиданным, прозрачным, голубым светом, залить им дороги, вершины спящих деревьев, гнезда рабочих обезьян под широкими листьями. Звезда прокатывалась над плоскогорьем и садилась за Рагангой. Пять месяцев назад ее увидели все. Но прежде ее заметили Наблюдающие небо, те, что работали в обсерватории Высочайших гор. Они передали весть по гониям, и Ахука в следующую же ночь улетел туда, за полуночную Границу, в царство холода и света. Далеко за Границей обитания простирались горы, уступами вверх, и еще вверх, и небо здесь было бледно-голубым, как свет ночной звезды. Наблюдающие небо жили в пещерах, отвоеванных у малоголовых, поддерживали, огонь, как дикари, и закрывали тело звериными шкурами. И здесь Ахука впервые кое-что понял. Здесь, где ближайшая Великая Память отстояла на четыре часа полета и связь с ней по гониям была сложным и затруднительным занятием; где не было услужающих животных, и не было животных-строителей, и сотни разновидностей плодоносящих деревьев, и полусотни растений, создающих удобства. Где Наблюдающие небо сами шлифовали для себя стекла, а Охотники несли охрану без гепардов, обезьян и птиц... да, здесь Ахука кое-что понял. Прежде всего он понял, что далеко за Границей обитания тоже можно жить - мерзнуть, страдать от однообразной пищи, но жить более плодотворно, чем там, в полуденной стране. По ночам к пещере обсерватории подкрадывались снежные барсы, и дежурные Охотники поражали их тяжелыми стрелами, а Наблюдающие небо не отрывались от своих труб, направленных на новую звезду, беседовали и спорили. И ничего не сообщали Наране об этих спорах. Предмет их был удивителен - Наблюдающие небо спорили о природе звезд! Было установлено: звезды на Равновесие не влияют. Их лучи слишком слабы, чтобы искажать течение Равновесия. Тонкие опыты с нардиками подтверждали это - ни один нардик не отклонился в своем развитии под светом звезд. А под лучами Солнца нардики изменялись буйно и разнообразно, каждая разновидность на свой лад. По изменению десятка разновидностей можно было составить полную картину того, как Солнце в настоящую секунду влияет на Равновесие. Еще в воспиталище Ахука узнал, что первые опыты с нардиками делал тысячу лет назад Киргахан, великий ученый. В период больших солнечных пятен Киргахан вынес на свет нардика из разновидности "круглая ящерица". Нардик прозрел, пролежав полчаса под лучами великого светила. Киргахан считался первым Наблюдающим небо - первым "голубым жуком". И поныне все Наблюдающие небо работали с нардиками. Тысячи безглазых в разные часы дня и ночи извлекались из пещер Нараны, их матери, и, урча и попискивая, вбирали в себя лучи. Некоторые разновидности начинали расти, другие оставались неизменными или погибали. И в том, как они росли и за какое время умирали, был глубокий смысл. Тысячи слов непрерывно сообщались Великой Памяти учеными: об открывшемся глазке, об отросшем когте, о каждом орехе, съеденном каждым нардиком. В двухстах поселениях пятьюдесятью тысячами ушей, выделенных для Ученых Равновесия, Великая Память выслушивала эти речи и связывала их с другим потоком сведений. О цветении деревьев и о слонятах в питомниках. И о том, сколько белок, носорогов и нетопырей пересекло Границу. В каком округе появились жгучие мухи. Хорошо ли слышно по гониям. Сколько стариков пришло к Врачам и по-просило смерти. В каком возрасте были умершие случайно, и сколько их было. Началась ли любовная игра у гепардов. В избытке ли пища у домашних обезьян. Охотно ли работают Художники, и на чем они рисуют сегодня - на листьях ниу или на скалах. Сколько крокодилов осмелилось подняться к левому берегу Раганги у излучины, что рядом с большим слоновьим питомником. В этом потоке сведений нардики составляли самую важную часть, ибо Солнце влияло на все Равновесие. Каждая вспышка вызывала бесчисленные последствия, которые сами становились причинами. Первопричиной великого нашествия крии было Солнце. Тогда Граница была прорвана, и добрая треть Равновесия осталась изгаженной и опустошенной... Солнце давало благо, и Солнце приносило беды, но за тысячу лет Наблюдающие небо не заметили, чтобы лучи от неподвижных звезд влияли на Равновесие. Звезды безопасны. Поэтому звезды не следует наблюдать - это бесполезно для Равновесия. Поэтому звезды нельзя изучать - бесполезное вредно для Равновесия! Наблюдающие небо _д_о_л_ж_н_ы_ изучать Солнце. Только Солнце, во имя великого Равновесия! Так считали Нараны. И в этом Ахука усомнился уже шесть месяцев назад, под бледным небом и под буранами полуночных гор. ...Он поежился, вспомнив о буранах. Как трудно было на морозе затягивать чехлами инструменты, - любой Кузнец сказал бы, что в этих инструментах слишком много меди и серебра, что инструменты еретические... Ахука, Наблюдающий небо, лежал в развилке древесного ствола над перекрестием трех дорог, ведущих к лечилищу. Он ждал своих друзей, Наблюдающих небо, чтобы отвезти пришельцев к Старым Кузнецам - если пришельцы согласятся. Великие дела замыслил Ахука... Но Земля уже отвернулась от Солнца, а друзья не шли. Привычным взглядом он отыскал яркую звезду. Сейчас она снова стала обычной яркой звездой, но дело было сделано. Равновесие погибало, сраженное ее светом. Погибало! Равновесие - это дети в воспиталищах, и не больше трех детей на одного Воспитателя. Это Врачи - один на восемь человек. Услужающие животные, животные-строители, птицы, гонии, боевые обезьяны, быстроходные слоны и лошади. И Нараны... Утешься и успокойся, Ахука. Твои дети еще не увидят гибели Равновесия. - Не все ли мне равно? - спросил Ахука самого себя. - Мои дети? Я их не видел. Они растут в воспиталищах. Теперь он сомневался во всем. Так ли необходимо, чтобы все дети росли вдалеке от родительских глаз? Пятью месяцами раньше он считал такой порядок разумным и неизбежным. Воспитатели должны воспитывать, а Наблюдающие небо - смотреть в трубы, изготовленные Кузнецами, и облучать нардиков, выращенных Хранителями Памяти, и общаться по гониям, и есть плоды, и пользоваться дюжинами дюжин благ, даваемых Управляющими Равновесия. Каждому человеку - свое дело. Тогда почему твой голубой жук, Ахука, постукивает по поясу Охотника? Равновесие рушилось. По совету Нараны Ахука стал Охотником. Он усмехнулся, лежа на гладком толстом суку. В недобрый час Нарана послала его к Охотнику Джаванару. Теперь он умеет подстерегать и хитрить, обучать собак и боевых обезьян. Он повел глазами к большому ручью, журчащему перед крайним домом лечилища. Над водой притаился Тан, его гордость - боевая обезьяна, приученная к услужению. Три собаки лежат веером в траве перед домом Раф-фаи. Ждут. А пришельцы ничего не знают, и он забыл дать им бахуша, но там - Врач Нанои, она позаботится о пришельцах. Кудрявая Нанои, она стала Врачом при Охотниках сразу после воспиталища. Она выбрала рыжебородого пришельца Колия, и это хорошо. Да, пришельцы... Другой мир! В одном их летучем доме больше железа, чем все Кузнецы перерабатывают за год.... воплощенная ересь, бессмыслица, имеющая для пришельцев глубокий смысл. Он чувствовал радость при мысли, что первым оценил пришельцев по достоинству. Они - Большеголовые, хотя каждый знает, что Живые науки развили человеческий мозг, а железо и прочие рукоделья уничтожительно влияют на Живые науки. Но, может быть, палочки из меди и железа, хранящиеся в железной игрушке Адвесты, - семена? И пришельцы в своих мертвых рукодельных Науках добились такого совершенства, что сеют железо семенами? Это меняет дело. Это изменило бы дело, если бы было возможно, поправился Ахука, зная, что это невозможно. Солнце не даст прохлады, железо не даст побега. Железо не дает побегов, не выращивает пищи... И, может быть, он совершает губительную ошибку, пытаясь повернуть Равновесие. Научившись сомнению, он стал сомневаться и в себе. Врачи говорят: "Носящий в себе Раздвоение должен оставаться цельным, как плод". Сейчас Ахука мучительно ощутил Раздвоение и поспешил достать припасенный бахуш-ора. Мозг Ахуки яростно спорил сам с собою: "Он действует для блага Равновесия!" - кричал Ахука-Охотник. "Хитроумный, так же полагает и Нарана, якобы действуя для блага Равновесия!" - насмешливо отвечал Ахука-мыслитель. Он сжал зубы, терпел. Наконец подействовал бахуш-ора. Он снова Охотник. Он лежит на дынном дереве, следит за тремя дорогами и слушает дыхание гепарда. Зеленоватый свет проникает сквозь листья домов, светится желтым трава на дорогах, прохожие скользят по полосам света, беспечно улыбаются друг другу. Так он прождал еще часть дюжинной и понял, что далее ждать бессмысленно - его друзья не придут, и пришельцы не останутся в Равновесии. "Этого тебе не удалось предвидеть, о хитроумный. Слуги Великой сумели задержать твоих друзей", - подумал Ахука и спустился на дорогу. Луна, желтая как дыня, висела над деревьями. Ствол большой гонии - на холме Памяти - рассекал пополам лунный диск... - Ахука, сын мой, - сказали за его спиной. Он обернулся и увидел мудрые, воспаленные глаза старого Хранителя Памяти и улыбку, застывшую на его лице. - Оставь пришельцев. Уходи, сын мой. - Учитель, а ты с трудом говоришь на раджана, - сказал Ахука. - Ты отвык говорить с людьми... Значит, такова воля Нараны? - Таков совет Нараны - оставь пришельцев. - Нет, - сказал Ахука. Тогда его схватили сзади, связали, поставили у дерева - он онемел от удивления и не пытался сопротивляться. Потом прохрипел: - Поднявшему руку на Большеголового - изгнание! Он видел, как несколько стрел вонзились в грудь Тана, бросившегося на слуг Памяти. Голос Хранителя проговорил: - Сын мой, не ставь науки превыше Равновесия. Забудь о пришельцах. Их посадят на птиц, и они уйдут. Потом тебя отпустят. Дрогнула земля. За деревьями, по дороге к лечилищу, шли гигантские нардики - ростом с крии, гигантскую обезьяну. Ахука перестал вырываться из лиан, опутавших его тело. Таких гигантов он никогда не видел. И никто в Равновесии не видел. Быстро распорядилась Великая Память... Бесстрашная, мудрая, великая... Крепко же она испугалась трех жалких пришельцев в Железной дыне... - Приходи ко м