Александр Мирер. Дождь в лицо I -- Крокодилы! -- оглушительно заорал попугай. Андрей повернулся на левый бок и посмотрел вниз, туда, где полагается быть ночным туфлям. Между прутьями настила была видна вода -- цвета хорошего крепкого кофе. За ночь вода поднялась еще на несколько сантиметров. Оставались последние секунды ночного отдыха. Он вытянулся в мешке и закрыл глаза. Примус шипел за палаткой, и через клапан проникал запах керосиновой гари, а от Аленкиного мешка пахло Аленкой. Счастливые дни в его жизни. Вот они и наступили, наконец. -- Эй, просыпайся! Через краешек сна он услышал сразу ее голос, и отдаленный шум джунглей, и шорох и скрипы Большого Клуба, и совсем еще сонный, полез из мешка и натянул болотные сапоги. Настил, сплетенный из тонких лиан, провис к середине и почти не пружинил под ногами. "Давно пора сплести новый, -- подумал Андрей. Сегодня я натащу лиан". Он знал, что все равно не сделает этого ни сегодня, ни завтра, и вспомнил, как в Новосибирске директор спал в кабинете на старой кровати с рваной сеткой, а когда ее заменили, устроил страшный скандал, и кричал: "Где моя яма?" Посмеиваясь потихоньку, он оделся, спустился в воду -- шесть ступеней, -- и посмотрел на сапоги. Вода дошла до наколенников. Поднимается. -- Неважные дела. Надо бы к черту взорвать эти бревна. Запруду. Там полно крокодилов, -- сказала Аленка сверху. -- Разгоним, -- ответил Андрей. Он шел под палаткой, ощупывая дно ногами. Палатка стояла на четырех столбах, провисший настил был похож на днище огромной корзины. Прежде чем выбраться на мостки, он посмотрел в сторону деревни. Он смотрел каждое утро, и ничего не видел -- только лес. Ни дымка, ни отблеска очага... Примус шумел что было мочи, Аленка осторожно накачивала его хромированное чрево. Синие огни прыгали под полированным кофейником, на очаге лежали вычищенные миски, и Аленка сидела деловитая, чистенькая, как на пикнике -- ловкие бриджи, свежая ковбойка, светлые волосы причесаны с педантичной аккуратностью. -- Как спалось? -- спросил Андрей. -- Ты что-то говорил? Ничего не слышно. Как в метро. Кстати, что ты вчера говорил о дисках, когда возвращался? В лодке? Андрей открыл рот и несколько секунд так и стоял, соображая. -- Тебя же не было в лодке... Как ты узнала, что я сам с собой говорил? -- Всю жизнь мне не верят, что я читаю мысли, -- сказала Аленка, отмеряя кофе десертной ложкой. -- И ты тоже, никто мне не верит. Лентяи все недоверчивые, хоть пистолет бы почистил. -- Он в палатке, -- машинально сказал Андрей. -- Ты ведь сам говорил, что он осекается. -- Почищу после завтрака. -- Возьми, лентяй, -- она просунула руку в клапан, и достала тяжелый пистолет. В левой руке она держала ложку с кофе. -- Все равно не буду, -- сказал Андрей, расстегивая кобуру. Он разложил детали на промасленной тряпке, и, гоняя шомпол в стволе, соображал, как бы к Алене подступиться. Если она заупрямилась -- ищи обходной маневр. Это он усвоил. Он собрал пистолет, вложил обойму, и заправил в ствол восьмой патрон. Пистолет поймал солнце, -- багровый край, беспощадно встающий над черной водой, среди черных стволов. В чаще ухнула обезьяна-ревун. -- Готово, -- сказала Аленка. -- И это не первый раз? -- спросил Андрей, принимая у нее миску. -- Говорю тебе -- всю жизнь. Помолчали. -- Это фокусы Большого Клуба, -- неожиданно сказала Аленка. -- Он же совсем рядом. -- Может быть. А часто это бывает? И как ты это слышишь? -- Я веду дневник, -- сказала Аленка. -- По всем правилам, уже пятнадцать дней. Иногда я слышу тебя оттуда. Как будто ты говоришь за моей спиной, а не возишься у Клуба или в термитниках. В дневнике все записано. -- Брось, -- сказал Андрей. -- Оттуда добрый километр. -- Он положил Ложку и смотрел на Аленку сквозь темные очки. -- И ты все время молчала? -- Тебе этого не понять. Ешь кашу. Ты ужасный трепач, "только и всего". -- Покажи дневник. -- Вечером, вечером. Солнце уже встало. -- Нет, это невозможно! Какие-то детские фокусы, -- Андрей бросил миску и встал с ложкой в руке. -- Каша остынет, -- кротко сказала Алена. -- Какая каша? -- завопил Андрей. -- Ты понимаешь, что надо ставить строгий эксперимент? -- "Строгий заяц на дороге, подпоясанный ломом", -- тонким голосом пропела Алена. -- Эксперимент достаточно строгий. Ешь кашу. -- Хорошо. Я доем эту кашу. -- Вот и молодец. "И кому какое дело, может волка стережет!" -- Аленка! -- Я же слушаю твои магнитофонные заметки. Слово в слово с моим дневником. Понял? И все. Пей кофе, и пойдем. Комбинезоны висели на растяжке. Андрей молча влез в комбинезон, застегнул "молнию", молча нацепил снаряжение: кинокамеру, термос, запасная батарея, фотоаппарат по кличке "Фотий", ультразвуковой комбайн, набор боксов, инструменты. Магнитофон. Теперь все. Он натянул назатыльник, заклеенный в воротник комбинезона, и надел шлем. Плексигласовое забрало висело над его мокрым лицом, как прозрачное корытце. -- Включи вентилятор, ужасный ты человек, -- сказала Аленка. -- На тебя страшно смотреть. И возьми пистолет. Под комбайном зашипел воздух, продираясь через густую никелевую сетку, и вентилятор заныл, как москит. -- Родные звуки, -- сказала Аленка. -- Я тоже пойду, после посуды. -- Мы же договорились. Я иду к Клубу. -- Андрейка, они мне ничего не сделают. Я знаю слово. Ну, один разок сходим вдвоем. -- Не дурачься. Клуб начнет нервничать и пропадет рабочий день. У тебя хватает работы. Сиди и слушай. Он уже сошел с мостков, взял шестик, прислоненный к перилам и посмотрел на жену -- все еще с досадой. Аленка улыбнулась ему сверху. -- Ставь в дневнике точное время, часы сверены. Я пошел. -- Очень много крокодилов. Ты слышал, сегодня один шнырял под палаткой? -- Тут везде полно этой твари. Будь осторожна. -- Я ужасно осторожна. Как кролик. Сейчас я их пугну. Поспорим, что я попаду из пистолета вон в того, большого? -- Аленка достала из-под палатки свой пистолет, и положила его на локоть. -- Нет, лучше с перил. Вот смотри. Солнце уже поднялось над черной водой, и ровная, как тротуар, дорожка шла к палатке, и по ней ползли черные пятна треугольниками, и рядом, и еще подальше. За пятнами по тихой воде тянулись следы, огромным веером окружая палатку. Выстрел и удар пули грянули разом, палатка дрогнула, и крокодил забил хвостом, уходя под воду. -- Вечная память, -- сказала Аленка. -- Вечная память, сейчас мы вам добавим, вечная... Палатка снова качнулась, и зазевавшийся крокодил щелкнул пастью над водой и скрылся в темной глубине, и вот уже над поляной тишина, гладкая маслянистая вода отражает солнце. Андрей бредет по вешкам к берегу, ощупывая дно шестиком и обходя ямы. Кинокамера сверкает на поворотах. Хлюп-хлюп-хлюп, -- он идет по вязкому дну, а вот и шагов не слышно. Андрей подтянулся на руках, прошел по сухому берегу и исчез. Обезьяна снова заорала в джунглях. День начался. -- Сегодня день особенный, -- сказала Аленка, обращаясь к примусу. -- Понял, крикун? Ну то-то... Она сидела под тентом, придерживая пистолет, и прислушивалась, хотя почему-то была уверена, что теперь ничего не услышит -- с сегодняшнего дня. После еды ей стало совсем нехорошо. Она достала щепотку кофе из банки, -- пожевала и плюнула в воду. -- Все ученые -- эгоисты, -- сказала Аленка. -- Завтра все равно пойду в муравейник. Я тоже стою кой-чего, только я очень странно себя чувствую. И еще это. Когда-нибудь это должно было получиться. И все равно, завтра я пойду. Она попробовала представить, что он там видит, продвигаясь по пружинистой тропке, и как всегда увидела первую атаку муравьев, первый выход в муравейник три месяца тому назад. Они шли вдвоем по главной тропе, Потея в защитных костюмах, и в общем, все было довольно обыденно. Как в десятках муравьиных городов по Великой Реке. Они осторожно ставили ноги, чтобы не давить насекомых, хотя много раз объясняли друг другу, что это -- чепуха, сентиментальность -- этим не повредишь муравейнику, который занимает десятки гектаров. Они часто нагибались, чтобы поймать муравья с добычей и посадить его в капсулу, иногда смахивали с маски парочку-другую огненных солдат, свирепо прыскающих ядом. На повороте тропы Андрей обнаружил новый поток рабочих -- они тащили в жвалах живых термитов, -- и сказал: "Ого, смотри!.." Это было немыслимое зрелище -- огненные муравьи, свирепые "аракара", тащили живых термитов, держа их поперек толстого белого брюшка, а живые термиты покорно позволяли беспощадному врагу нести себя неизвестно куда... -- Ну и ну! -- сказала Аленка. -- Если в джунглях встретишь неведомое... -- Оглянись по сторонам, авось увидишь что-нибудь еще. Сидя на корточках, они рассовывали термитов по боксам, и вдруг она сказала: -- Ой, Андрей. Мне страшно. -- Кажется, мне тоже... -- пробормотал Андрей. Они встали посреди тропы, спина к спине, и Аленка услышала щелчок предохранителя, и новая волна ужаса придавила ее, даже ноги обмякли. Маленький тяжелый пистолет сам ходил в руках, -- набитый разрывными снарядами в твердой оболочке -- оружие бессильных. -- Смех, да и только, -- пробормотал Андрей. -- Как будто рычит лев, а мы его не слышим. -- Откуда здесь львы? -- Откуда хочешь, -- ответил Андрей совершенно нелепо, и тут страх кончился, как проходит зубная боль, и они увидели алый полупрозрачный диск, неподвижно висящий метрах в двадцати от них, над низкими деревьями, как летящее блюдце. Так они и подумали оба, таращась на него сквозь стекла масок. Наконец, Андрей поднял стекло и посмотрел в бинокль: -- Крылатые, только и всего... Именно с этого момента и началась игра в "только и всего". Когда они добрались до Большого Клуба, Аленка сказала: "только и всего", и когда в первые дни разлива огромный муравьед удирал от Огненных, Андрей вопил ему вслед: "Только и всего!", -- а муравьед в панике шлепал по воде, фыркал и вонял от ужаса. ... Андрей смотрел, а она подпрыгивала от нетерпения, и канючила "Дай бинокль, дай-дай бинокль", пока их не укусили муравьи -- сразу обоих, -- и тогда пришлось опустить стекла, и они сообразили, что диск надо заснять. Огненный укусил ее в нос, было ужасно больно, и нос распух, пока она меняла микрообъектив на телевик, стряхивая муравьев с аппарата. Андрею было лучше -- он просто повернул турель кинокамеры. Она сделала несколько кадров, тщательно прокручивая пленку, потом диск пошел к ним и повис прямо над головами, -- в шести метрах, по дальномеру фотоаппарата -- и в фодесе можно было различить, как мелькают и поблескивают слюдяные крылья, и весь диск просвечивает на солнце алым, как ушная мочка... -- Ты встречал что-нибудь в этом роде? -- спросила Аленка. -- Не припоминаю. -- Но ты предвидел, да? Только и всего, и великий Шовен! Они захохотали, с торжеством глядя друг на друга. Никто и никогда не видел на Земле, чтобы муравьи роились диском правильной формы. Никто и никогда! Значит, не зря они угрохали три года на подготовку экспедиции, не зря клеили костюмы, парафинили двести ящиков со снаряжением и притащили сюда целую лабораторию, и обшарили десять тысяч квадратных километров по Великой Реке... -- Я тебя люблю, -- сказал Андрей, как всегда не к месту, и Аленка процитировала из какой-то летописи: -- "Бе бо женолюбец, яко ж и Соломон". На Андрея напал смех. Они хохотали, а диск висел над головами, слегка покачиваясь, сильно и неприятно жужжа. Они до того развеселились, что второй приступ страха перенесли легко -- не покрываясь потом и не вытаскивая пистолетов. Но хохотать они перестали. И когда колонны Огненных двинулись к ним, шурша по тропе и между деревьями, они сначала не особенно удивились. Но только сначала. "Наверно, так видна война с самолета", -- подумала Аленка, и заставила себя понять -- почему появилась эта мысль. Муравьи шли колоннами, рядными колоннами, и наклонившись, она увидела сквозь лупу в забрале, что сяжки каждого Огненного скрещены с сяжками соседа. Скульптурные панцири светились на солнце, ряды черных теней бежали между рядами Огненных -- головы подняты, могучие жвалы торчат, как рога на тевтонских шлемах. Крупные солдаты до двух сантиметров в длину двигались с пугающей быстротой, но Аленка наклонилась еще ниже и увидела в центре колонны цепочку, ниточку рабочих с длинными брюшками и толстыми антеннами. Она сказала: "Андрюш, ты видишь?", а он уже водил камерой над самой землей и свистел. Они снимали сколько хватило пленки в аппаратах, потом пытались переменить кассету кинокамеры, и в это время их атаковали сверху крылатые -- другие, не из диска, -- и сразу покрыли забрала, грызли костюмы, и вентиляторы завыли, присасывая муравьев к решеткам, а снизу поднимались пешие, и Аленка испугалась. Она увидела, что Андрей судорожно чистит забрало, и он был весь шуршащий, облепленный Огненными, как кровью облитый, -- и тогда она выхватила контейнер из-за спины и нажала кнопку. ... Аленка закрыла глаза. Это был великолепный и страшный день, когда они поняли, что найден "Муравей разумный". Иной разум. После наступило остальное: работа-работа-работа, и умные мысли и суетные мысли... Но тогда, на тропе, было великолепно и страшно. Контейнеры стали легкими, а земля густо-красной, и по застывшим колоннам бежали другие, не ломая рядов, и тоже застывали слоями, как огненная лава. Когда ее контейнер уже доплевывал последние капли аэрозоля, муравьи ушли. Все разом -- улетели, отступили, сгинули, бросив погибших на поле боя... Под настилом послышалось сопение, скрежет. Аленка посмотрела сквозь люк и сморщила нос. Здоровенный крокодил медленно протискивался между угловой сваей и лестницей. По-видимому, он воображал, что принял все меры предосторожности -- над водой торчали только глаза и ноздри, и он явно старался не сопеть и деликатно поводил хвостом в бурой воде. Над палаткой. раздалось оглушительное: "Кр-р-рокодилы! Кр-р-рокодилы!" -- попугай Володя орал, что было мочи, сидя на коньке палатки и хлопая крыльями. Крокодил закрыл глаза и рванулся вперед. Звук был такой, как будто провели палкой по мокрому забору -- это пластины панциря простучали по свае. Он не успел нырнуть -- Аленка навскидку всадила в него две пули, а Володя неуверенно повторил: "Кр-р-рркодилы?". -- Позор! -- сказала Аленка. -- Какой ты сторож, жалкая ты птица? Попугай промолчал. Он не любил стрельбы. -- А я не люблю мыть посуду. Тем не менее дисциплина нам необходима как воздух. И еще я не хочу работать. Как ты на это смотришь? -- Иридомирмекс [аргентинский муравей, в просторечьи -- "огненный"] -- оживленно сказал попугай. Он почесал грудку и приготовился к интересной беседе, но Аленка сказала ему: -- Цыц, бездельник. Давно известно, что это не Иридомирмекс, а Эцитон Сапиенс Демидови. Вот как. Остается только выяснить, Сапиенс он, или не Сапиенс. Она бросила в воду ведерко на веревке, залила грязную посуду, и снова села. Третье утро ее мутит, как проклятую. Пусть Андрюшка сам трет жирные миски. И кроме того, ей хотелось подумать. "Эцитон разумный Демидовых"- разумен ли он на самом деле? Они с Андреем знали, что, вне зависимости от разума, их Огненные -- истинное чудо природы. В два счета супруги Демидовы станут знаменитостями, и их пригласят к академику Квашину, на знаменитый пирог с вишнями, а их будущим деткам придется играть на Гоголевском бульваре. С няней, говорящей на трех языках. Шум будет потрясающий, потому что Андрей предсказал все заранее, и имел наглость выступить на ученом совете. Он прочел доклад, замаскированный под сугубо-математическим названием. А в конце, исписав обе стороны доски уравнениями, он сказал: "Выводы". И пошел... Алена засмеялась. Концовка этого доклада и скандал, разразившийся потом, она помнила слово в слово. "Я заканчиваю, -- говорил Андрей. -- Был дан анализ возникновения разумного целого из муравьиной семьи. Целое, в котором нервные узлы отдельных особей собраны в единую систему... Поскольку наиболее специфической функцией муравейника является инстинктивное управление наследственным аппаратом... необходимо ожидать разумного управления этим аппаратом в разумном муравейнике. И далее, ожидать активного процесса самоусовершенствования разумной системы. Я кончил". После этого он начал аккуратно вытирать руки тряпкой и перемазался, как маляр. По сути, он очень нервный и возбудимый, и слава ему ни к чему. Дача, о господи! Она бросила попугаю кусочек галеты. -- Мы пронесем бремя славы с честью, Володя, или уроним на полпути, но как насчет разума? У тебя его не очень-то много. Попугай ничего не ответил. -- Гордец. Я с тобой тоже не разговариваю. -- Она запустила руку в палатку, наощупь открыла цинку, стоящую у изголовья, и вытянула свои дневник. Вот они, проклятые вопросы, выписанные столбиком. Первое. Могут ли считаться признаком разумной деятельности термитные фермы, "на которых муравьи выращивают термитов как домашний скот, для пищи? -- Ни в коем случае, -- ответила Елена Демидова, и покачала головой. -- Ни под каким видом. Другие мурашки откалывают номера поинтересней. Пошли дальше. Любопытно, -- подумала она, -- что вдвоем с Андрюшкой мы не продвинулись дальше первого пункта. Он упирает на свой мистический тезис -- что муравьи враждебно относятся к термитам, а Огненные преодолели древнюю вражду и прочее. Вопрос второй снимается сам собой -- о рисовых плантациях, о грибных плантациях -- все это умеют другие виды. А вот вопрос мудреный -- инфразвуковой пугач, рассчитанный на млекопитающих, это дельце новенькое, и Андрей утверждает, что львиный рык содержит схожие частоты. Попугай захихикал -- он поймал шнурок от левого кеда. -- Молодчага ты, парень, -- сказала Алена. -- Львиный рык -- не признак разума. Дальше. Летающий диск -- ультразвуковая антенна. Содержание передач неизвестно, но можно полагать, что... Стоп. Этого мы не знаем. Возможно, что диск наблюдает окрестности, передает сообщения Большому Клубу и его команды исполнителям. Может быть и так, но факты... Факты не строгие. Мы знаем только, что диски сопровождают колонны солдат, а рабочие группы меняют поведение, когда диск задерживается над ними. Может быть принять за основу? -- спросила Елена Демидова -- докладчик. Председательница разрешила: -- Валяйте. -- Итак, опыты: в сторону диска посылается ультразвуковой сигнал, и колонна меняет направление или рассыпается... -- Что вы там бормочете, кандидат Демидов? -- спросила Аленка. Голос Андрея тонко-тонко запищал в глубине леса. -- Вот еще тоже феномен -- как его понимать? Она перелистала страницы, быстренько записала число, время и, записывая слова, повернула голову в сторону муравейника. Голос смолк. Она прочла запись: "Черт. Надо было взять контейнер". Аленка кинулась в палатку, -- хлипкое сооружение ходило ходуном. Натягивая комбинезон, она оступилась в дыру настила, упала и больно ушибла спину. -- Ах, сволочи, -- с восхищением сказал Андрей, и вдруг выругался. Она никогда на слышала от Андрея ничего подобного и, шипя от боли, бросилась вытаскивать из-под мешков карабин, и уже повесив его на шею, сообразила, что делает глупость. Андрей что-то бормотал в страшной дали. Комбинезон был уже мокрый изнутри, ковбойка прилипла к животу и сбилась складками. Не оглядываясь, Аленка спрыгнула в воду, подтянула к себе лодку и забралась в нее. Вода как будто еще поднялась с рассвета, но все равно -- Аленка никак не могла дотянуться до ящика с аэрозолью. -- Ученый идиот, -- сказала Аленка, подпрыгнула, ухватилась за настил, и рывком подтянулась к ящику. Скользя ногами по свае, она достала один контейнер, другой, сбросила их в лодку, снова спрыгнула в воду, и снова залезла через борт. Пирога зачерпнула бортом. На все это ушло не меньше пятнадцати минут вместе с переправой. Она топала по муравьиной дороге, ничего не слыша за своим дыханием. Андрей внезапно выскочил из леса. Он бежал грузной рысью, нелепо обмахиваясь веткой. Крылатые вились над ним столбом, а диск плыл в своей обычной позиции -- метрах в десяти сбоку. Она бежала навстречу, нащупывая кнопку контейнера. Когда Андрей остановился и поднес руку к лицу, Аленка подняла контейнер, но расстояние было слишком велико. Она через силу пробежала еще несколько шагов, и выронила контейнер. Крылатые улетели. Только диск жужжал над тропой. Улетели... Она села на тропу, сжимая в руках контейнер. Она плохо видела, глаза съело потом, и все в мире было потное и бессильное. Андрей нагнулся и поднял ее за локти. -- Пойдем, -- у него был чавкающий, перекошенный голос. -- Пойдем. Они прогрызли костюм, сволочи летучие. II Удары пистолета и гром кордитных зарядов отразились от воды, а потом заглохли и рассеялись в горячем тумане. В дом вождя влетел неясный рокочущий звук, но Тот Чье Имя Нельзя Произносить и Многоязыкий услышали все это, и еще многое -- щелчки пуль по костяной спине, эхо от дальнего края поляны и тишину, сменившую крики птиц. Тот Чье Имя Нельзя Произносить смотрел поверх согнутой спины Многоязыкого. Под резной перекладиной у входа сидел на корточках старшина Бегущих, прислонившись спиной к автоматическому карабину. Бегущие сидели в тени по всей площадке перед домом и ждали. Потом вождь посмотрел на Многоязыкого, на его тощие плечи, седые длинные волосы и кожаные ботинки на пуговицах. Многоязыкий надевал их в торжественных случаях. Он всегда приходил в дом вождя обутым. Тот Чье Имя Нельзя Произносить погладил рукоятку метательного ножа. Многоязыкого приходилось терпеть, хотя он был плохим советником и называл вождя запретным именем "Дождь в Лицо", когда поблизости не было других людей. Он умел торговать с белыми. Вождь махнул рукой. Старшина Бегущих вскочил. Топот сотни босых ног прокатился по деревне и стих у воды. Многоязыкий разогнул спину. -- Вода поднимается. Тот Чье Имя Нельзя Произносить молчал. -- Вонючие собаки рубят лес. Хотят, чтобы вода поднялась и Огненные утонули в воде. Вонючие собаки, -- повторил Многоязыкий, сплюнул жвачку и аккуратно растер ее ботинком. Вождь молча смотрел поверх его головы. -- Твои воины ждут, -- сказал Многоязыкий. -- Прикажи. Мы убьем белых в доме на высоких столбах и взорвем запруду. Он взглянул на советника; Многоязыкий опустил голову. Вождь думал. Он стар, а его советники глупы. Когда орел попадает в силок, он не ждет помощи и совета. Сейчас надо думать. В одном Многоязыкий прав. От белых всегда воняет. Они рубят лес в верховьях, а здесь бревна скучиваются в запруду. У его порога, в его деревне. Здесь родился Дождь в Лицо, отсюда его увез мусульманин-работорговец и продал на гасиенду. Он не хотел работать и его били плетьми. -- Еще двадцать, -- сказал гасиендадо. Мальчишка молчал, прижавшись к деревянной кобыле. -- Он сдохнет, -- сказал управляющий. -- Он еще мальчишка. Он не выдержит. "Еще двадцать" -- повторил гасиендадо. Он это запомнил. Белые звали его Бембой, но он помнил. Он -- Дождь в Лицо. Сын Большого Крылатого Муравья. Через год он убил гасиендадо и ушел, унося с собой ремингтоновский карабин и двуствольный Холланд-Холланд. Но патронов было мало. Тогда он и встретил Многоязыкого, угрюмого юнца в джутовой рубахе до колен. Многоязыким его стали звать потом, много лет спустя. "Ты и заряжать умеешь? -- спросил человек в рубахе. Смотри. Так; так; щелкнуло. Заряжено". Человек в рубахе взял ружье: "Целиться я умею. Главное уметь заряжать". Дождь в Лицо покачал головой: "Главное -- патроны. Патронов мало". Так он стал вождем. С тех пор он постоянно заботился о патронах. Побеждает тот, у кого много патронов и надежное убежище. Его деревня была надежным местом. Сюда никто не мог приблизиться со стороны большой протоки, где живут Огненные. А в малой протоке нужно. знать дорогу среди тростников, извилистую и узкую, как ход термита в дереве. Здесь он дома, и муравьи дают ему зрение. Под защитой Огненных брошенная деревня его отца разрослась как большой муравейник, и на столбе вождя теперь вырезан крылатый муравей. Отца звали Большой Крылатый Муравей, он обладал зрением и научил сына видеть. Только отсюда, от столба вождя. Джунгли видны сверху, -- плывут и качаются, проносятся ветви мимо. Все ближе откос берега, вода, и виден враг, и Огненные кидаются на врага, как воины из засады, и он убегает. Враг бежит быстро, но зрение летит за ним, и Огненные преследуют врага до поворота протоки. Четырежды солдаты пытались высадиться на острове Огненных и много раз пробовали проплыть по большой протоке, но Дождь в Лицо видел, как пароход поспешно разворачивался, убегал вниз, исчезал за поворотом. Только отсюда, от столба вождя, можно видеть через Огненных. Кому он передаст зрение? Его сыновья погибли в походах. "Наступили новые времена, -- думал Тот Чье Имя Нельзя Произносить. -- Белые летают по воздуху, бросая на деревни огонь, а Муравьи бессильны против летающих машин. Теперь патроны нужны еще больше чем раньше. Крупнокалиберные патроны для пулеметов. Скоро большой поход. Но сначала Бегущие должны взять патроны". Многоязыкий оглянулся. В дом вбежал старший воин из отряда Змей и сел на землю за спиной Многоязыкого. -- Белый ушел к Огненным, женщина осталась в доме. Три месяца ему доносили о каждом шаге белых, о том, что они едят, в кого стреляют. Он знал, как они выглядят -- светловолосые, светлоглазые люди, прилетевшие на военном вертолете. Очень большой мужчина, лицо белое и широкое, как пресная лепешка. Женщина -- маленькая, быстрая, стреляет без промаха. Воины рисовали их лица на дощечках, обводя светлые глаза кружками. Тот Чье Имя Нельзя Произносить поднял веки. -- Скажи старшине. Я поплыву в пироге. Воин попятился к выходу, побежал. Выгоревшие солдатские штаны болтались вокруг тощих бедер. Карабин он держал в руке. "Я не люблю убивать, -- думал вождь. -- Только если нельзя по-другому". Он лукавил сам с собой и знал, что лукавит. Ему было все равно. ... Большая пирога вождя невидимо кралась вдоль берега поляны под воздушными корнями. Весла бесшумно отталкивали воду, роняли капли, пирога ровно шла по воде, извиваясь длинным телом, как сороконожка. Из сумрака, из-под завесы корней была видна поляна, белая и сверкающая от солнца, и бледнооранжевая палатка с черным квадратом тени под столбами. Днем джунгли разделены на два мира -- солнечный и сумрачный. Живое прячется в сумрак как может, потому что солнце убивает тех, кто не спрячется. На солнце деревья пахнут смолой, густым белым соком, а животные -- потной шерстью или мертвенной сухостью чешуи. Только от муравьев пахнет всегда одинаково-сильно; кислой слюной, горьким ядом и пылью подземных хранилищ. Они не боятся солнца, не скрываются в черную тень. "Мир сложен", -- думал вождь. Из этой сложности он должен вылущить ясную цель и сплести вокруг свои планы, как резьбу вокруг древка копья. Древко должно быть резным, а лезвие -- гладким и острым. ... Поход! Ворваться в город, сжечь дома и склады каучука и серебряные шары бензохранилищ. Напомнить белым -- кто здесь хозяин... Поход... Пока Бегущие не возьмут патронов, светлоглазых нельзя трогать. У них есть радио. Если радио замолчит, на розыски прилетят солдаты, и придется убить солдат и уходить. Вместо похода придется драться в джунглях, далеко от городов, и гарнизоны успеют получить подкрепления. Пирога подошла к запруде. Тот Чье Имя Нельзя Произносить жестом остановил гребцов, посмотрел вдоль запруды. В коричневой тени под бревнами проскользнул водяной удав. От высокого берега к пироге неторопливо поплыли крокодилы. Вождь поднял руку, пирога вышла на солнце, чтобы развернуться и снова уйти в тень. Дождь в Лицо уже увидел и понял то, чего не заметил советник. Многоязыкий умеет торговать, но он лишен мудрости. Даже он не понял, что сделает вода, если взорвать запруду. Она помчится как раненый ягуар и затопит Огненных. Мы отведем воду вбок. Выроем канал, как белые -- решил вождь. Но сначала Бегущие должны принести патроны. Следующей ночью Многоязыкий убьет светлоглазых. Стрелой, из духовой трубки, двухжальной стрелой, с наконечником из змеиных зубов. Я не позволю трогать их вещи, даже ружья и патроны. А утром воины выроют канал и к ночи начнется поход. Через две ночи. Когда прилетят солдаты, мы будем уже далеко. Солдаты решат, что светлоглазых убила змея. "Все-таки придется, -- думал Тот Чье Имя Нельзя Произносить. -- Как только вернутся Бегущие. Почему-то мне не хотелось их убивать". Он неподвижно сидел в середине пироги, младший воин отстранял корни и лианы, чтобы они не задели вождя, а Дождь в Лицо сидел неподвижно, только зеленая фланелевая рубаха поднималась на выпуклой груди. Он был стар, а его советники -- глупы. Ни один из них не понимал, что племя держится чудом, и храбростью воинов, и его мудростью. Он вышел на берег, медленно пошел к своему дому. Младшая жена сидела на корточках у порога и чистила старое боевое копье. Когда вождь входил в дом, с поляны опять донеслись выстрелы. III Андрей лежал в мешке и стучал зубами -- три десятка укусов даром не проходят, несмотря на сыворотку. Аленка положила его голову себе на колени. Его трясло, но он был очень доволен и, как всегда, начал от удовольствия дерзить. -- Думаешь, мне удобно? У тебя жесткие колени. -- Давай, давай, -- сказала Аленка. -- И зачем ты примчалась? Пока мы хороводились, они куснули раз двадцать или еще больше. Он смотрел на нее, и видел ее шею, нежный треугольник подбородка и внимательные глаза. И ковбойку, мокрую насквозь, и соски под мокрой тканью. -- Я тебя очень люблю, вообще-то. -- Подумаешь. Тебя просто лихорадит. Молчи, а то вкачу еще сыворотки. Растяпа. Он сел, придерживая мешок изнутри, и прислонился к стенке палатки: -- Что ты напугалась, собственно? Я мог убежать сразу. Просто не захотел. Аленка пожала плечами. -- Я пойду переоденусь. Она осторожно прошла в палатку, и зашуршала пластмассовыми чехлами. -- Ладно. Зато я провел опыт. -- Какой? -- Ультразвук прямо на Большой клуб. -- Поделом вору и мука. -- Э-хе-хе, -- сказал Андрей. -- Ничуть не бывало. Если бы не это, они бы напали еще раньше. Аленка вылезла из палатки, натягивая рубашку на ходу. -- Бедняга Клуб ничего не понял, -- сказал Андрей. -- Он временно прекратил полеты, пока я не выключил звук. Слушай. Вот что главное: диск сегодня раза три облетел меня кругом. -- Только и всего? -- Он присматривался. Где их любимый синий контейнер. -- Не верю, -- сказала Аленка. -- Завтра повторим. Но это не все еще. -- Погоди, Андрей. Есть у тебя уверенность, что мы ни разу не ходили без контейнера? -- В том-то и дело! Пока мы ходили с контейнерами, которые они видели в работе один-единственный раз -- атак не было. -- Он выдержал паузу. -- Это тебе не условные рефлексы, это разум. Рефлекс не вырабатывается с одного раза. -- Спешишь, -- сказала Аленка. -- Повторим. Сама увидишь. Только вода мне не нравится. А как ты думаешь, почему они улетели? -- Я вот и думаю -- почему бы. Неужели все-таки из-за контейнера? -- И даже более того, -- сказал Андрей. -- Слушайте меня все. Я был ровно в трехстах метрах от Клуба, по прямой. Сколько времени ультразвук идет туда и обратно? Отвечаю -- две секунды. Так вот. Крылатые улетели через три секунды после того, как ты подняла контейнер. По секундомеру. Лишняя секунда ушла на промежуточные преобразования сигнала, их было восемь. Увидеть, передать доклад, получить, выдать команду, получить ответ, и три исполнительных действия. Восемь операций в течение секунды. Убедительно? -- Молодец, -- сказала Аленка. -- Ты ужасный молодец. -- Угу, Все это сделал я. А что ты услышала? -- Равным счетом ничего. -- Она прыснула. -- Ни-чего-шень-ки. -- Понятно, -- сказал Андрей. -- С этого момента слышимость стала отличной, да? -- Я не люблю, когда ты распускаешься. Кандидат наук, а ругается, как... -- Доктор наук, -- быстро сказал Андрей. Аленка засмеялась, и Андрей в том же темпе спросил: -- Сначала ты ничего не слышала. Когда ты начала слышать? -- Смотри сам. -- Она подняла дневник с очага -- пластины нержавеющей стали, привинченной к мосткам. Дневник валялся там, где она его бросила, когда ринулась к Андрею. "Черт. Надо было взять контейнер", -- прочел Андрей. -- То есть, за считанные секунды до начала атаки появилась слышимость... Почему? -- Не знаю, -- сказала Аленка. -- Я сегодня сочинил сто гипотез про твое дальнеслышанье, и чую, -- все они ложные. Ох, беда мне... -- он рывком повернулся набок. -- И я имею мистическое убеждение: этот самый эффект дальнослышанья мы объясним последним, а может быть, никогда не объясним. Андрей вздохнул и закрыл глаза. Аленка крутила на пальце свою любимую игрушку -- большой пистолет Зауэра. -- Ты бы положила пистолет... -- не открывая глаз, сказал Андрей. -- Положила уже. Ты знаешь, Андрей, мне странно. Даже низший разум, зачаточный -- все равно. Зачем ему нападать, если мы не приносим вреда? -- Почему низший? Дай бог какой... -- сонно сказал Андрей. -- Ладно. Ты поспи, мудрец. Пожалуй, я тебя прощу. В будущем, уже недалеком. -- Легко нам все дается, Аленушка. Чересчур легко... Не люблю я... легкости. -- Ты спи, -- сказала Аленка. -- Ты совсем одурел в этих джунглях. Спи. ... Она сидела над Андреем и прислушивалась к его дыханию -- больному, тяжелому и все равно знакомому до последнего звука. Она сидела гордая и счастливая, охраняла его сон, и знала, что ничем его не возьмешь -- ни славой, ни деньгами. Он все равно будет самим собой. И все равно будет такой же беспомощный -- даже удивительно, рабочий парень, золотые руки, и в сути -- совершенно беспомощный, но это знает только она, потому что Андрей не отступает -- ни за что. В его уверенности что-то есть от большой машины, от трактора, или танка. Ведь Он все предсказал заранее, и хотя ему никто не верил, кроме Симки Куперштейна, он добился своего. "А Симка -- молодец; тоже настоящий ученый", -- подумала Аленка. Ей вспомнилось, как Лика устроила вечеринку в своей шикарной генеральской квартире и Андрей все испортил. Лика сказала обиженно: "Твой сибирский стеклодув просто невыносим", потому что она была влюблена в Симку, и на вечеринке он робко попытался ухаживать, но Андрей все испортил. Андрей сидел в кабинете с Костей. Поначалу они спорили тихо, и пили "Спотыкач", а потом Андрей захмелел и стал орать. Симка потихоньку встал и пошел в кабинет. -- Что он орет? -- спросила Лика, глядя вслед Симке. Тогда Аленка тоже пошла в кабинет. Симка грустно смотрел на Андрея, приложив два пальца к губам -- знак высшего внимания. Костя презрительно улыбался. -- Модель мозга в муравьиной семье, -- говорил Андрей, не сводя глаз с Симкиных пальцев. -- Допустим, что двести тысяч муравьев соединили свои головные ганглии. -- Ты выпей, -- сказал Костя, но Симка только повел ресницами. -- Вопрос, -- сказал Андрей. -- Как это может произойти, ага? Я думаю, так: бивуачный клуб Эцитонов почему-то не распался. -- Почему? -- тихо спросил Симка. -- Мутация. Вывелся очередной расплод, должен быть сигнал -- идти в поход, понятно? Предположим, что в результате мутации этот расплод не принимает сигнала... -- Понятно. -- Симка опустил пальцы. -- Мутанты останутся на месте: стационарный клуб... -- Ага, а в клубе у них непрерывный контакт через сяжки. Правдоподобно, ага? Она долго не могла отучить его от сибирского "ага"... -- Вот и добился своего, ага? -- сказала Аленка, и осторожно дернула Андрея за ухо. -- Это ты, -- пробормотал Андрей, -- а я сплю. -- Вот и просыпайся теперь, -- сказала Аленка. -- Поешь и спи дальше. -- Нет... Так он и не проснулся. Алена заставила его перебраться в палатку и он проспал весь день -- свой день победы -- и проснулся только следующим утром. IV Еще один рассвет, а за ним еще один день. Невыносимо парит, наверно, днем прольется гроза. Ковбойки мокрые, по палатке бегут капли -- влажность девяносто пять, температура тридцать. С утра. И солнце еще не вышло из-за леса. Очень жарко и душно, и тяжко на сердце, как всегда в такие дни. Андрей, распухший, как резиновая подушка, пьет кофе и пишет план опытов на сегодняшний день. Он страшно возбужден, у него токсическая лихорадка после укусов. Завтракать не хочет. Попугай Володя сидит на перилах и смотрит на стол то одним, то другим глазом, -- клянчит. Время от времени он произносит: "сахаррррок". Крокодилов не видно. Так начинался самый важный, решительный день. Среди глухих джунглей, в затопленных лесах, трипанозомных, малярийных и бог еще знает каких. Аленка думала обо всем этом и крутила свою утреннюю карусель. Завтрак, посуда, снаряжение. Сверх этого она нашла чехлы для контейнеров, яркооранжевые, как переспелые апельсины; прижгла Андрею укусанные места -- двадцать восемь укусов. Потом забралась в палатку и записала в дневнике: "Очень вялое самочувствие, неровный пульс. Испытываю тревожные опасения. Когда пытаюсь их сформулировать, получается, что О. создают какое-то биополе, враждебное мне и вызывающее тяжелое настроение. Хотя возможно, это обусловлено моим состоянием и жарой". -- И все, -- бормотала Аленка, пряча дневник на самое дно ящика. -- И кончено. Теперь ни пуха, ни пера. В самом деле, ей стало легче, когда она влезла в комбинезон и выставила на солнце термобатареи. Вентилятор гнал по мокрому телу прохладный воздух, и с непривычки было знобко, пошла гусиная кожа. Андрей с кряхтеньем шагал по тропе, жужжал над головой диск, листорезы сыпали па комбинезон дождь шинкованных листьев, и ей стало спокойно и уютно, как у себя в прихожей. -- Сейчас начнут, -- сказал Андрей. -- Давай пока проверку слуха. Они включили магнитофончики и Андрей принялся шепотом наговаривать цифры. Алена повторяла то, что слышала. Цифры Андрей заранее выписал на бумажку из таблиц случайных чисел. С расстоянием становилось слышно не хуже, а лучше. На дистанции тридцать метров Алена четко-четко слышала комариный голос с подвыванием: "нольноль-девять-четыре..." И внезапно муравьи начали второй опыт. Атака. Крылатые обрушились на шлем из-за спины, совершенно неожиданно и сразу закрыли забрало. Аленка вслепую сдернула чехол с контейнера, включила секундомер и замерла, глядя на стекло. Противно заныли виски -- стекло кипело муравьями у самых зрачков. ... Пунцовая каша на забрале -- кривые челюсти скользят, срываются, щелкают, как кусачки, и кольчатые брюшки изогнуты и жала юлят черными стрелочками. "Не жалят, берегут яд, -- подумала Аленка, берегут, берегут, для дела берегут", -- и ей стало жутко при одной мысли о деле. Под маской было красно, как на пожаре, Огненные скребли челюстями везде, кругом, у груди и подмышками, и внезапно забрало очистилось. Секундомер -- стоп. Несколько крылатых еще бегали по стеклу, мешали видеть Андрея. Она смахнула их -- ступайте, недисциплинированные. Пешие колонны, не успевшие вступить в бой, разворачивались на тропе. Алена, вздрагивая, прошла по муравьям к Андрею. -- Сколько? -- спросил Андрей. -- Три и семь. -- У меня четыре секунды ровно. -- Неважная у тебя реакция, -- сказала Аленка. -- Посмотри на свое стекло. -- Чистое. -- "Только и всего", -- сказала Аленка. -- Не понял. -- Яда нет