Александр Исаакович Мирер. Субмарина "Голубой кит" --------------------------------------------------------------- Текст подготовил Еpшов В. Г. Ў http://vgershov.lib.ru --------------------------------------------------------------- Повесть (для среднего возраста) Рисунки Е. Бачурина ________________________________________________________________ ОГЛАВЛЕНИЕ: 1. Двадцать семь двоек 2. Негр с этикетки 3. Явь или сон? 4. Второе перемещение 5. "Леонардо да Винчи" 6. Секрет погиб 7. Квадратик 8. "Бэтискэйфбритн" 9. Чего не знает Катя 10. Вот это фокус! 11. Катя-радиограмма 12. Темно и страшно 13. Как шла депеша 14. Не понимают! 15. Лепесток 16. Лекция Квадратика 17. Четвертое перемещение 18. Столкновение в океане 19. Беспокоить нельзя 20. Тайна корабля 21. Нахожу и настигаю 22. Бабушка Таня 23. Обвал 24. Кусачки 25. Два предупреждения 26. Капитан и старший помощник 27. Очная ставка 28. Все готово 29. Погружение 30. Где Мак? 31. Эриберто Солана 32. Бунт 33. В лаборатории 34. Друзья, прощайте! 35. Свой! 36. Сейф поднят 37. Чай-кофей 38. Нет контакта 39. Благополучное возвращение 40. Игрушки для взрослых 41. Что будет потом 42. Послесловие о кирпичах ________________________________________________________________ 1. ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ДВОЕК После уроков к Кате подошла Тося Матвеева и загнала ее в угол между бюстом Ушинского и глянцевитым фикусом. Тося была решительная, рыжая и легко краснела. Когда она краснела у доски, физичка Дора Абрамовна говорила: "Пожар!.." Загнав Катю в угол, Тося покраснела и выпалила: -- Гайдученко, ты получила пятерку! Возражать было трудно. Катя действительно получила пятерку у новой физички Доры Абрамовны, не считая пятерки по химии, и все это за один день. Возражать было очень трудно. Прежний учитель физики уехал, и целых четыре недели физики не было совсем. На пятой неделе, когда седьмой "Б" опять приготовился со вкусом провести пустой урок, пришел завуч. Класс встал в печальной тишине. Завуч привел с собой Дору Абрамовну, и приятная жизнь кончилась навсегда. Кругленькая седоватая учительница неторопливо и вежливо проводила завуча до двери, сказала: -- Прекрасно! -- и неторопливо уселась за свой стол. Она говорила тихо. Так тихо, что никто не решался разговаривать -- даже шепотом. Она смотрела на каждого такими спокойными глазами, что многие поняли сразу: с ней шутки будут плохи. А кто не понял сразу, тот понял через пятнадцать минут. Сначала Дора Абрамовна сделала перекличку. Закрыла журнал, а сверху положила очки. Без очков ее глаза стали меньше, но остались пристальными и такими, будто она видит, что у каждого за спиной. -- Березовский, что было задано на прошлом уроке? Березовский встал с ужасным грохотом, а Тося Матвеева пискнула синичьим голосом, потому что новая учительница вызывала Березовского, глядя прямо на Березовского, а не на Баландину или на кого-нибудь еще на букву "б" или другую букву алфавита! Конечно, Березовский не помнил, что было задано на прошлом уроке -- пять недель назад то есть. И Дора Абрамовна посадила его и сказала очень тихо: -- Прекрасно... -- а потом: -- Тогда вы, Матвеева. Тося даже не покраснела, так она была изумлена странным поведением новой учительницы. Вы только подумайте, последний урок был, когда еще о ледоходе не думал никто, а сейчас все без пальто бегают! И надо помнить, что было задано на то-о-ом уроке! -- Садитесь, Матвеева... -- сказала Дора Абрамовна. -- Может быть, Садов помнит? Так она спросила человек десять, и все не открывая журнала, и никто не помнил, естественно, что было задано на том уроке. Зато все запомнили, что Дора уже знает их всех в лицо и по фамилии. Но саму Дору Абрамовну ничто не могло пронять. Даже общее восхищение ее памятью. Она подняла очки с журнала и вызвала по алфавиту всех. От Аленького до Яковлевой. Тихим голосом. И всем поставила д в а. Кроме Кати Гайдученко. Поначалу никто не испугался. Все думали, что новая учительница только делает вид, что ставит в журнал двойки. Но после повторения пройденного, перед самым звонком, Дора Абрамовна предупредила, обводя класс выпуклыми глазами: -- Предупреждаю... Тем, кто получил двойку, не приходится рассчитывать на хорошую оценку за четверть. Тройка, не более. Получалось так, что весь седьмой "Б" получит за четверть тройку по физике! Правда, кроме Гайдученко. Затиснутая в угол, между Ушинским и фикусом, Катя в тысячный раз вспомнила этот несчастный день, когда она совершила две ошибки. Первая -- сдуру призналась, что помнит заданное бывшим физиком Иван Иванычем, уехавшим в Новосибирск. Вторая -- что она обещала перед всем классом получить двойку по физике и сравняться со всеми: чтоб у всех было по двойке. И тогда Доре придется эти двойки аннулировать. Так выразился Толя Шведов, классный умник и стратег. Витька Аленький утверждал, что Катя влюблена в Тольку. Неправда! Но болтовня Аленького не имела отношения к Катиным мукам. Дора появилась месяц назад. Прошло с тех пор целых восемь уроков физики и еще три дополнительных. Она получила еще две пятерки, а двойки получить не удалось ни одной. -- Ну, Гайдученко? -- спросила Тося голосом завуча Шахназарова. -- Ну, Гайдученко, что будем делать? Гай-ду-чен-ко! Катя невольно засмеялась. Тося стала красной, как снегирь. -- Так я и знала, что ты забоишься, Катька! -- Неправда! -- сказала Катя. Обычно этого хватало. Если Катя говорила свое "неправда", никто обычно возразить не смел, чтобы не схлопотать леща или тычка. Но чаша терпения класса переполнилась, как сказал тот же Шведов. А Тося Матвеева всегда первой показывала, в каком состоянии находится эта самая чаша. Тося не отступила ни на шаг и только пожала плечами. -- Неправда? Не боишься? А почему ты сегодня не сказала, что вот урока не знаю и ставьте мне двойку? Почему? Зубрила! Приходилось вступать в переговоры. Под фикусом, каучуконосным деревом, доставленным на Урал неведомо откуда. Кажется, из Южной Америки. -- Ну хорошо, -- сказала Катя, -- побоялась. А ты бы не побоялась Доре соврать, когда она смотрит? -- Катя показала, как Дора смотрит настойчивыми неблестящими глазами. -- Говори, так или не так? Тося поймала свой рыжий локон, пожевала веснушчатыми губами. -- Ну, предположим. А зачем ты зубрила? Обещала физику не учить? Обещала? -- Антонинушка, -- сказала Катя проникновенно, -- физику-то я не учила вот ни настолечко. Я так запомнила, на уроке. -- Зако-о-он Кирхгофа? Запомнила? Ну уж нет... Согласись, что врешь! -- Тоське очень нравилось слово "согласись", и она совала его ни к селу ни к городу. -- А ты согласись, что Дора отлично объясняет. -- Ну, соглашусь. Она же доцент! -- сказала Тося и с уважением посмотрела вверх, на третий этаж -- в учительскую. -- Но все равно закон Кирхгофа запомнить без зубрежки невозможно. Катя тоже не знала хорошенько, кто такой "доцент". Помладше профессора, кажется. Всех в школе прямо потрясло, что доцент Салтанова, преподаватель института, начала еще учить и в школе. "Говорит, что невыносимо скучает по детям, удивительно!" Это Катя подслушала, когда относила в учительскую сумку, забытую географичкой. -- Она замечательно объясняет! -- оправдывалась Катя. -- Невольно запоминаешь, совершенно невольно! Помнишь, как она сказала про фикус? Что он -- каучуконос и из него делают резину для изоляции? Тося потрогала крепкий лист и сказала плаксиво: -- Да-а, мне бы твою па-амять... -- но тут же справилась со своей минутной слабостью. -- Вот что, Гайдученко. На следующем разе -- контрольная. (Катя сдержалась, не поправила "в следующий раз".) Контрольная!.. Ты ее напишешь на двойку. Понятно? -- Понятно, -- мрачно сказала Катя. Возразить было нечего. Из школы Катя пошла одна-одинешенька. Она прошла через школьный участок и, постепенно прибавляя шагу, миновала новые дома -- высокие, вкусного кремового цвета -- и побежала вниз, к оврагу, по деревянным тротуарам. Здесь начинался старый город, строенный из кедра и ели, с крытыми дворами и сарайчиками на столбах. Во дворах, под щелястыми крышами, задыхались от злости собаки. Катя говорила всем собакам по очереди: "Ну, песик, что ты!.." Собаки словам не верили и грозились поймать и разорвать на части. Почти такими же несговорчивыми были здешние мальчишки. Уборщица тетя Паня называла их непонятно, зато выразительно -- "оторвыши". Этих белоголовых сероглазых мальчишек со странным окающим говором влекло к институтскому городку так сильно, будто они -- железные светленькие опилочки, а институт -- постоянный магнит. И тем сильнее и ревнивее они отстаивали свои права старожилов-уральцев против всех понаехавших из Москвы, Киева и других столичных городов. Мальчишкам из Катиной школы не стоило показываться в старом городе -- не стоило, и все. Девчонок здесь не трогали. Но и друзей здесь у Кати не было. И шла она не в гости, а к речке, протекавшей через старый город, по Зимнему оврагу и дальше, в тайгу, мимо бетонного забора института. Там берег обрывался отвесно и лежали большие камни прямо посреди речушки. Большие светлые каменья, глыбы песчаника, твердого, если об него стукнуться, и мягкого, если поцарапать его железом. Бабушка Таня называла их "скельки", то есть скалы, по-украински. Катя про себя говорила: "Пойдем-ка мы на скельки". Это было хорошее место. Мальчишки сюда не забредали. Рыбачить они ходили вверх по реке, на Верхние Камни. А тут были Нижние Камни, и прямо к обрыву выходили квадратные столбы институтского забора, и желтоватая глинистая вода журчала между скельками. Сиди и думай. Или прыгай с глыбы на глыбу. Сегодня не было настроения прыгать, а было настроение думать. Катя пробралась на середину реки. Залезла на Полудыньку -- глыбу, похожую на половину дыни, -- уселась на портфель. Не только для удобства. Весной был случай: она задумалась и уронила портфель в воду. Теперь можно было подумать о физике, о контрольной и о делах вообще. Дела были грустные. Двойки за контрольную Катя не боялась, если брать двойку как самостоятельное явление. Она с удовольствием повторила про себя: "Двойка как самостоятельное явление". Значит, сама по себе плохая оценка -- чепуха. Но мама и бабушка Таня в особенности не привыкли к тому, чтобы их дочь и внучка получала плохие оценки. К пятеркам они привыкли, а не к двойкам. -- И зачем я их так избаловала? -- спросила Катя. 2. НЕГР С ЭТИКЕТКИ Вздохнув, Катя посмотрела на камни. Они были светлые поверху и темные в воде. Под самой Полудынькой неподвижно стоял, работая хвостом против течения, щуренок. Солнце еще светило в овраг, и горячий воздух дрожал, поднимаясь от камней. За забором простучали крепкие шаги -- сменялась охрана. И вдруг... И вдруг дрожащий воздух побелел, как молоко, и задрожал еще сильнее. Неприятно заныло под ложечкой и стало совсем ничего не видно -- ни камней, ни солнца, ничего, совсем-совсем ничего: светло, и ничего не видно. "Ну и туман!" -- пробормотала Катя, таращась в светлую темноту. Ей показалось, что туман приподнял ее над камнем. Она схватилась за портфель. Портфеля не было. Катя пискнула: "Мама!" Туман ответил гулким вздохом. И она очутилась в комнате. В чужой комнате. Она стояла посреди комнаты, закрыв глаза. Огляделась и поскорее опять зажмурилась. Но так оказалось еще страшнее: стоять и ждать. "Я просто заснула. Странный сон! Так можно и в воду упасть", -- подумала Катя и приоткрыла один глаз. Прямо перед глазом сверкнуло что-то блестящее, золотисто-коричневое, с цветными пятнами. Похожее на огромную коробку шоколадных конфет. Ресницы мешали смотреть, и она открыла второй глаз. Перед ней было сложное сооружение из коричневого дерева, блестящих латунных труб и зеркал. Высокий деревянный барьер, весь полированный, как гардероб, отгораживал трубы и зеркала от комнаты, а перед барьером стояли в ряд высокие табуретки. Круглые, выпукло обшитые красной кожей с черным узором. "Это винный магазин", -- подумала Катя, потому что по всей высоте стены за барьером, на фоне зеркал, стояли бутылки. Сотни бутылок! Длинные и узкие, пузатенькие, квадратные и многогранные, черные и прозрачные, но все с яркими этикетками и иностранными надписями. Кроме того, на самом барьере стояла квадратная большая бутылка -- отдельно, как генерал перед строем войск. На пламенно-розовой этикетке был изображен толстый белозубый негр, а под негром была английская надпись. Катя прочла: "Rum Jamaika". Непонятный сон с бутылками, смеющимся негром и "Рам Джамайка". Катя знала, что все люди в подобных случаях щипали себя за руку. Чтобы убедиться, сон или не сон. А ну... Щипок вышел крепкий, но сон продолжался. Толстый негр смотрел на Катю насмешливо. Она поскулила: "Ой-ой-ой-о-о-ой-й!" Затем топнула ногой и подергала себя за косичку. Все было напрасно. Никакие меры не действовали. Тогда Катя решила, что глупо стоять и смотреть на бутылочное войско, и решительно повернулась к нему спиной. Комната была отличная. Мама сказала бы: "Мечта!" Папа, конечно, не обратил бы внимания, а просто уселся в кресло с "Нейчер" или другим ученым журналом в руках. А Кате очень понравилось длинное низкое окошко во всю стену, и низкие кресла, и столики с большими фарфоровыми чашками на каждом. На серых -- нет, на серебристо-серых стенах висели яркие картины, изображавшие неизвестно что. А на полу лежал огромнейший ковер, мягкий, как подушка, и шагов не было слышно. Как во сне. Она бродила от стены к стене, рассматривая картины. Кругом все было тихо. Воздух теплый, свежий, с запахом табака и хвои. Перед окном по траве гулял важный скворец. Катя подошла и стукнула ногтем по стеклу. Скворец не обратил на нее внимания. Он гулял с большим достоинством. Она постучала еще. Скворец как бы невзначай повернулся спиной к окну. "Какой задавака!" -- проговорила Катя и вдруг поняла, что в комнате кто-то есть, кроме нее. Она повернулась так быстро, что коса ударилась о стекло. Ой! Негр с этикетки стоял перед барьером. Толстенный -- здоровенный негр в белом костюме и синем фартуке смотрел на Катю. Улыбку он оставил там, на этикетке. Катя прижалась спиной к стеклу. Крик застрял в ее горле -- так стало страшно! Страшнее всего -- бутылка с тем негром исчезла с барьера, а стакан, стоявший рядом, остался! Негр покачал головой и заговорил по-английски. Катя ничего не поняла с перепугу и еще потому, что он говорил быстро, сливая слова. Но приходилось отвечать. -- Good morning, sir. Repeat, please, what have you said, -- сказала она, что значило: "Здравствуйте, сэр. Пожалуйста, повторите, что вы сказали". -- Как сюда попала юная леди? -- переспросил негр с этикетки. Правую руку он прятал за спину. -- Мне тоже хотелось бы знать об этом, -- ответила Катя с отчаянием. -- Я очень сильно удивлена. -- О-а! -- сказал Негр, покачивая огромной круглой головой. -- Маленькая мисс не похожа на воровку, но мне придется вызвать полицию. Тогда Катя наконец заплакала. Она презирала плакс, и все равно из глаз посыпались слезы. Этого никто бы не вынес! Согласитесь -- никто! Ведь только что она сидела на Полудыньке! Что случилось, что же такое случилось? И еще -- полиция!.. Она постыдно ревела, прикрываясь рукавом. Негр заметно растерялся -- Катя следила за ним поверх рукава -- и вытащил правую руку, спрятанную за спиной. От изумления Катя перестала реветь. Вот куда пропала бутылка "Рам Джамайка" -- негр прятал ее, а сейчас вытащил и отхлебнул прямо из горлышка, закатил глаза и причмокнул. Он мастерски закатывал глаза, как кукла, если отломить грузик, подвешенный к ее закрывающимся глазам... Глаза закатывает! А она стоит здесь, и ее хотят сдать в полицию! Негр присел перед ней на корточки, обтянул фартук вокруг колен. Маленький его двойник смеялся на розовом квадрате этикетки. -- Как попала мисс в такую нехорошую компанию? -- задумчиво спросил Негр. -- Не знаю! -- всхлипывала Катя. -- Я не знала, что вы -- плохая компания, я сюда не хотела абсолютно! -- Мисс говорит по-английски, как иностранка. -- Это вы -- иностранец, сэр, а я советская... -- О-а! Мисс живет в русском посольстве? В Лондоне? "Какой дуралей! -- подумала Катя. -- Он пьяный, наверное, от своего рома с Ямайки и все путает". Но в то же время снизу, по ногам, на нее пополз новый страх. Раньше был удивленный страх, а теперь -- холодный, как вода в речке. -- Это... это Англия? -- Конечно! -- сказал негр. -- Англия?.. Негр сложил губы трубкой и покачал головой, подозрительно рассматривая Катино школьное платье, фартук и красный галстук, едва заметный над высоким фартучным нагрудником. Неизвестно, кто из двоих удивлялся больше. -- Как называется это место? -- Лучше бы мисс не притворялась и рассказала Джошуа все как есть. -- Я абсолютно не притворяюсь! Даю вам честное слово, я не знаю, как здесь очутилась! -- Мисс, -- строго сказал Джошуа, -- лгать грешно. -- Я не лгу! Негр опять закатил глаза. У него было доброе лицо, и губы совсем не такие толстые, как на картинках. Он, кряхтя, разогнулся во весь рост и сверху посмотрел на Катю, расправляя синий фартук. -- Хотелось бы мне знать, кто заманил такую хорошенькую юную леди в шайку. Он так и сказал "gang" -- шайка, банда! Катя вдруг догадалась, какого признания он добивался. Он подумал, что Катя влезла через форточку, как Оливер Твист или Маленький оборвыш. У них в Англии так принято среди воров, прочтите какую угодно книжку... -- Неправда! У нее прыгали губы. Как теперь объяснить и кто ей поверит? Разве она хотела пробираться в их Англию? Она пришла в такое отчаяние, что негр сам испугался, поставил бутылку и начал уговаривать: -- Сядьте вот сюда, мисс, пожалуйста, я очень вас прошу... Катя мотала головой и твердила: -- Нет! Я не воровка!.. -- Как зовут маленькую леди? -- хлопотал негр с этикетки. -- Успокойтесь, мисс. Джошуа не даст вас в обиду. Как вас зовут? -- Катя, Кэтрин... -- Расскажите Джошуа все, мисс Кэтрин. Вот платок, он чистый. Катя отказалась от платка и попробовала рассказать все по порядку. Она всхлипывала, сбивалась и сама себе не верила, так получалось диковинно. Камни -- белый туман -- Англия... Какой дурень поверит? Джошуа слушал, держась ручищами за пластмассовое древко щетки, и, конечно, не верил даже вот настолько. Выслушав, он проворчал: -- О-а, Урал очень далеко отсюда, -- и направился к телефону. Наверное, звонить в полицию. Кате все равно было -- пускай звонит в полицию. Джошуа сказал в трубку: -- Миссис Гарнет, это говорит Джошуа. Очень вас прошу, миссис Гарнет, огромная просьба, наведайтесь и маленькую гостиную... Благодарю вас... А Катя, глядя на телефон, внезапно поняла, что ей надо делать: потребовать, чтобы позвонили в Лондон, в посольство! -- Сейчас она придет, -- сообщил Джошуа. -- Откуда русская леди так хорошо знает английский язык? Это очень удивляет. Но Катя уже не боялась его. -- Позвоните в посольство! Слышите? Позво... Ее будто ударило под ложечку. Лоснящееся лицо Джошуа задрожало, и в светлой темноте раздался низкий гудящий вой и бормочущие, хриплые голоса: "Прроходит... накал дерржите... пять, четыре... лепессток... перегррружженнн..." И Катя увидела солнце, речку, и она опять была на Полудыньке, и щуренок светился в тени, быстро поводя хвостиком. Белый туман уходил вверх клочьями, по спирали. Катя стояла на своем портфеле, журчала вода, а во дворе института бухал волейбольный мяч. -- Неправда, -- сказала Катя и крепко схватилась обеими руками за теплый шершавый камень. Сползая с Полудыньки, окунула ботинок в воду и тут уже, не разбирая дороги, вылетела на берег и помчалась домой без оглядки. 3. ЯВЬ ИЛИ СОН? Конечно, у нее поднялась температура. Бабушка Таня засунула ее, горячую, в постель, как в холодильник, накормила кислым аспирином и села, горестно сложив руки на груди. Катя лежала, закрыв глаза, и вспоминала. Бутылочное войско, Джошуа -- негра с этикетки, важного скворца и неизвестную миссис Гарнет. Кресла, которые понравились бы папе. Вспоминая, она задремала, но ей приснился неприятный сон. Большой черный скворец ругался по-английски. "Все время английские сны", -- подумала она и поскорее проснулась. Или сначала проснулась, а после уже подумала. Ей очень хотелось рассказать обо всем бабушке Тане или папе. Наверное, у нее и температура поднялась от невысказанных слов. Не поверят! Катя ненавидела, когда ей не верили. Как хорошо бы сказать маме: "Мам, а мам, я хочу с тобой поделиться". К маме приходила соседка со смешным именем -- Марианна Ивановна -- делиться, то есть рассказывать о всякой чепухе, смешно! Амебы делятся, а не люди. Из прихожей послышался папин кашель: "Кхы-кхы", басом. Чем-то он доволен, если так кашляет. Ага, бросил портфель через всю комнату, в угол дивана. Катя услышала -- шмяк! Бабушка Таня, конечно, кричит из кухни: -- На место положите, на место, Яков Иванович! А отец рокочет, как бульдозер: -- На месте сем он радует мой взор-р-р! Катя едва успела сообразить, что бы такое спросить, как он вошел и стал смотреть -- спит она или не спит. Он был очень большой, но Джошуа, негр с этикетки, был еще больше. Присмотревшись, отец увидел, что она притворяется. Катя здорово умела притворяться спящей. И он всегда немного сомневался: а вдруг она спит на самом деле? Он засмеялся, но позвал шепотом, на всякий случай: -- Эй! Катя, подпрыгнув на матрасе, перевернулась на спину и сказала: -- Эй! -- Как вы поживаете? -- спросил отец по-английски. -- Очень хорошо. Пап, а пап, давай сегодня поговорим по-русски? -- Так уж и быть. Бабушка говорит, ты по воде бегаешь? -- Бр-р-р... Несчастный случай, -- сказала Катя. -- Я не цапля. -- Предположим, не цапля. Тогда зачем ты лезешь в воду? -- Это все случайно, пап. Оступилась в лужу, -- соврала Катя. -- Знаешь, это хорошо, что вы научили меня английскому. -- Ты мне зубы не заговаривай. Английский-французский, а бегаешь по лужам, как дошколенок, -- сказал Яков Иванович. "Взрослых легко обмануть, -- думала его дочь. -- Рассказать или нет? А если он скажет -- тебе показалось, больное воображение, и надо лечиться?" -- Нелепое поведение... Подожди лета и бегай по лужам босиком... -- выговаривал отец. "А может, рассказать? Опять получится -- зубы заговариваю..." -- ...Босиком. А язык -- это хорошо! Я бы на работе пропал, если бы не знал английского. -- М-м. -- Вызывали тебя сегодня? -- Сегодня я отвечала закон Кирхгофа и галогены, пап. -- Пятерки? -- М-м. Яков Иванович кивнул. Он всегда остерегался ее хвалить и старался взвешивать каждый кивок. Очень легко зазнаться круглой отличнице, ведь в школе ее хвалят для примера остальным ученикам. Допустим, через день учитель нет-нет да скажет: "Молодец Катя Гайдученко!" Проходит месяц, потом год, и уже кончается седьмой класс -- значит, семь лет Катьку хвалят. Он посчитал в уме, сколько раз ей говорили "молодец". Наверное, раз семьсот, если через день. Тем временем Катя смотрела на его желтые табачные пальцы и придумывала заход. Чтобы выспросить побольше, а самой не проболтаться. Она уже твердо решила -- не рассказывать. По части разных выдумок они с отцом друг друга стоили вполне. -- Пап, а пап, ты сегодня довольный? -- Доволен и ублажен, дочь! -- "Ублажен?" -- Ублажен, то есть доведен до блаженного состояния. Поняла? -- Поняла, корень -- "блажь". -- Э, нет... Корень, по-видимому, "благ". Благо, благодарю, блаженство. -- Митька говорит "блажь". А про мать говорит "она блажная". -- Митька Садов? По-видимому, он прав. Скверная баба, -- сказал папа и покосился на дверь. Услышит такие слова мама... Ой! Но мама была в клубе, на репетиции. -- Пап, а пап, люди могут перемещаться? -- не удержавшись, спросила Катя. Отец поднял брови. -- Ну, пап, ну как ты не понимаешь! Вот сидит-сидит человек на своем месте и вдруг перемещается. Совсем в другое место. -- Где ты об этом слышала? -- спросил отец как бы безразлично. -- Нигде не слышала, я сама подумала... Вот хорошо бы сидеть-сидеть, а потом -- хлоп! Гуляешь по Киеву или по Гавайским островам. -- Пожалуйста! -- сказал папа неискренним голосом. -- Садись в самолет и валяй в Киев или на Гавайские острова. Х-м... перемещайся. -- Фантастика-романтика, -- сказала Катя. -- Хоть бы на каникулы в Киев попасть. Тебе хорошо так говорить: "Садись в самолет!" Ты и в Англии побывал, и в Бельгии... -- Терпение, мой друг, терпение, -- сказал Яков Иванович. -- Терпение! Еще миллион лет надо терпеть! Нет, я бы просто так, чтобы зажмуриться, и все... Гавайские острова. -- Пока это невозможно, дочь. Пока невозможно. Скажи, почему тебе всякая фантастика лезет в голову? Катя посмотрела на своего грозного родителя кругленькими глазками -- карась-карасем. Между прочим, она его побаивалась, хотя никто бы этого не заподозрил. Даже бабушка Таня. -- Почему-у? В Киев очень хочется. Пап, давай поедем на каникулы в Киев? -- Все возможно. Удастся -- поедем. Отец рассеянно полез за папиросами, позабыв, что в этой комнате курить не полагалось. Дунул в мундштук. Прошелся по коврику особой, "профессорской" походкой -- сутулясь и наклоняя голову. Несомненно, он что-то заподозрил. -- Странные фантазии... Х-м. Чьи это выдумки, твои? Или слышала от кого-нибудь? -- Он быстро, прямо посмотрел на Катю. "Ого! -- подумала Катя. -- Сейчас начнется... Услышит бабушка, взовьется, поведут к невропатологу". То есть к врачу, который лечит нервных. -- Плохо быть единственной дочерью! -- дерзко сказала Катя. Яков Иванович усмехнулся и щелкнул ее по животу. -- Пап, неужели тебе никогда не хотелось путешествовать просто так, без всяких самолетов, пароходов? Пап, ну серьезно -- не хочется? -- Эх, как еще хочется! -- ответил отец с полной искренностью. -- Ты и представить себе не можешь, как мне этого хочется! Он прошелся по комнате с ясной, веселой улыбкой. Хотел еще что-то сказать, но в прихожей хлопнула дверь. Вернулась из клуба мама. И отец заторопился -- помочь ей снять пальто. Разговор сам собой кончился. Катя еще немного повертелась, не зная, довольна она своей хитростью или недовольна. Отец, по-видимому, успокоился насчет ее "выдумок", а с другой стороны, она о перемещениях ничего не узнала. Так она и заснула. А утром ей и вовсе вчерашние события показались ненастоящими. Будто она их вправду выдумала. 4. ВТОРОЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЕ День в школе прошел спокойно. Насчет завтрашней контрольной по физике разговора не было, лишь Тося бросала на Катю многозначительные взгляды. После уроков они вдвоем занимались с беднягой Садовым, объясняя ему все тот же закон Кирхгофа. Тося сказала: "Уф, как горох об стенку", но Митька не обиделся. Он действительно не мог взять в толк, зачем, кроме сопротивления, выдумали еще какую-то проводимость. Уходя, Тося назвала его "удивительной тупицей". Похоже, она была права, хотя папа недавно и объяснял Кате, что мозг у всех людей одинаковый, только не все умеют им пользоваться. С такими мыслями Катя незаметно пришла на скельки и уже на берегу вспомнила: "Ой, а вчера-то..." Так же висело вчера солнце над откосом и вокруг не было ни души. Полудынька под солнцем желтела, как огромная дыня, заброшенная в речку. Водоворот у острого ее конца был виден прямо с берега. Как узнать теперь, приснилось Кате вчерашнее перемещение или нет? Спокойнее было думать, что приснилось. Почему? Потому что так не бывает. -- Не бывает! -- сказала Катя, стоя на берегу. И вспомнила про щипок. Портфель чуть не скатился в речку -- Катя поспешно задрала рукав. Есть! Остался синяк. Значит, бывает. Если только она себя не ущипнула во сне... В прошлом году она так расчесывала комариные укусы, что бабушка повела ее к доктору. Во сне расчесывала! Она стояла и смотрела на камни, будто видела их первый раз в жизни. Если один раз могло случиться перемещение, то и в другой раз тоже? А почему тогда в понедельник ничего не случилось? Теперь даже страшно было забираться на камни. Она вздохнула и, сама не зная, что делает, запрыгала на Полудыньку. Как вчера, приладила портфель на верхушку камня. И как раз, когда она положила портфель, по речке прокатилось: "Смиррна-а!" Это сменялась охрана. И, как вчера, когда шаги караула застучали за забором, воздух побелел и сгустился вокруг Кати. Начиналось оно! Пятнадцатью минутами раньше, в тот самый момент, когда Катя прощалась с Тосей, из кормового отсека подводной лодки "Голубой кит" вышел офицер. Он перешагнул через комингс -- высокий корабельный порог -- я неторопливо двинулся по центральному коридору. На нем были мягкие тапочки с толстой пористой подметкой, и он шел неслышно, заглядывая по дороге в отсеки. Длинный коридор тянулся туннелем по всей лодке. Он членился переборками с овальными отверстиями -- проходами и высокими комингсами. Каждый раз, перешагивая через комингс, офицер заглядывал в темную щель справа от прохода. Там прятались тяжелые листы водонепроницаемых дверей. Если лодке угрожает опасность, эти двери захлопываются. Отсекают одно помещение корабля от другого. Поэтому пространство от переборки до переборки и называется отсеком. На "Голубом ките" было семь таких переборок, восемь отсеков, а на больших надводных кораблях устанавливают еще больше. Пусть вода зальет один отсек, остальные уцелеют. Над второй дверью от кормы была надпись: "Проходи, не задерживаясь. Радиация". Но Бен Ферри, старший офицер субмарины, задержался именно в этой части коридора. Старший офицер -- правая рука капитана. Он отвечает за все механизмы, за все приборы, большие и маленькие. Сейчас он шел над самым главным отделением в лодке -- над отсеком, в котором стоял реактор. Атомный реактор. Он занимал отдельное большое помещение. Под пластиковыми ковриками были окошки, чтобы смотреть на атомное хозяйство. Бен Ферри нагнулся, приподнял коврик. За толстым свинцовым стеклом блеснули поручни реактора. Отсек был освещен ярким мертвенным светом. Когда яркий свет заливает пустое помещение, он обязательно кажется белесоватым, мертвенным. Возможно, Бену так казалось -- он знал, что даже сейчас, когда реактор работает на холостом ходу, в отсеке живет смерть. -- Будь здоров, сосед! -- проворчал Бен, переходя к следующему окошку. Внизу все было в порядке, через какой иллюминатор ни смотри. Выходя из отсека, Бен Ферри повстречался со старшиной рулевых Бигнапалли, индийцем. Остановил его и шепотом приказал: -- Побриться! Ходите как дикобраз. -- Есть! -- ответил Бигнапалли. -- Разрешите доложить, я никогда не бреюсь, я мусульманин. К счастью, у меня борода не растет. И верно, на коричневом подбородке индийца торчал десяток-другой волосков, не более. -- Ладно, Биг. Отставить бритье!.. Конечно, Бен Ферри видел старшину уже раз сто иди двести и ни разу не обратил внимание на его подбородок. Теперь было другое дело. Старший офицер придирался к каждой неисправности в одежде, к невычищенным пуговицам, к небритым щекам. "Голубой кит" лежал на дне. Шестые сутки на океанском дне, на глубине пятисот метров, в полной тишине. Слабо гудели насосы, охлаждающие атомный реактор -- других звуков не было. Молчал телевизор в столовой экипажа. Коки не гремели кастрюлями в камбузе. Все, от капитана до младшего матроса из боцманской команды, ходили в мягких туфлях и говорили шепотом, и всеми овладевало уныние. Бен Ферри считал, что бритый человек меньше поддается унынию, чем небритый. Возможно, он был прав. Корабельный врач больше полагался на успокоительные таблетки. По-своему, он тоже был прав. Команда считала всю затею вполне идиотской. Зачем невоенной подводной лодке военные учения? Какого противника они поджидают, соблюдая все правила звуковой маскировки? Команда была права несомненно. Что думает обо всем капитан, никто не знал. Пожалуй, он был единственным в мире капитаном невоенной атомной подводной лодки. А лодка, пожалуй, единственная в мире могла пролежать неделю на полукилометровой глубине. Все это пахло пиратством. В двадцатом веке тоже пиратствуют, хоть и реже, чем в семнадцатом. Бен Ферри вошел в отсек инерциальных навигаторов, отослал дежурного техника "промяться" и уселся на его место. Отсек был велик, а его оборудование весило тонн тридцать. И Ферри задумался: зачем любой лодке, кроме подводного ракетоносца, тридцать тонн ламп, транзисторов и прочего электронного барахла? Инерциальные навигаторы стоят теперь на многих кораблях, но два навигатора одновременно нужны только подводным ракетоносцам. Они очень точно показывают место, где находится корабль, -- точно, и без всяких измерений высоты звезд. Зачем их поставили на частной субмарине... О господи! Прямо на белоснежной панели навигатора стояла девочка. Вода стекала с ее платья и туфель на драгоценный аппарат. Бен действовал быстро. Еще не успев удивиться, он сдернул девчонку с панели и опустил на палубу. Машинально стряхнул воду с ладоней. Холодная струйка затекла в левую манжету. Катю подхватил на руки приземистый человек в синем берете с большой золотой кокардой. Поставил на пол и попятился. Низко над головой был полукруглый потолок, а кругом жужжали белые ящики, мигали разноцветные огни. Почему-то Катя была вся мокрая -- с бантов и из кармана текли ручейки. Человек смотрел на нее с грозным выражением -- сердился. Бежать было некуда, и она шагнула к человеку с кокардой. Он проворно отскочил за ящик, бормоча с подвыванием: -- Бу-у-бу-бу-буб-в-в! -- Я очень сожалею! -- пробормотала Катя по-английски, на всякий случай. Вода затекала в рот и мешала извиняться. Бен Ферри лизнул свою руку -- пресная вода! О господи! На палубе натекла целая лужа. -- Кто вы? -- бессмысленно спросил Бен. -- Я девочка. Меня зовут Кэтрин, -- с трусливой любезностью ответила Катя. -- Англичанка? -- Да, англичанка, -- соврала Катя для простоты отношений. Коротышка говорил по-английски хуже, чем она, и потому не смог бы уличить ее во лжи. -- Англичанка! -- шепотом воззвал Бен. -- Как попала сюда девочка-англичанка? Нет-нет... Бу-бу-бу!.. -- Челюсть у него опять запрыгала, как на резинке. "Положительно, он боится", -- сообразила Катя и начала действовать, как бабушка Таня. "Отвлекать и развлекать" -- так называлась бабушкина система. Прекрасная система. И Катя принялась отвлекать Коротышку от неприятных мыслей, связанных с ее собственным появлением. Если он ее боится, то чего бояться ей? -- Скажите мне, пожалуйста, не могу ли я быстро высушить одежду? -- Тсс, -- прошипел Бен, верный своему долгу. На корабле должна быть тишина, что бы ни случилось. Катя продолжала гнуть свое: -- Не будет ли нескромным спросить, почему вы говорите шепотом? -- Вот, так лучше, -- прошипел Бен. -- На судне запрещены громкие разговоры... мисс... -- ...Кэтрин. Странный обычай, корабль не библиотека... А платье я могу высушить? Вы -- моряк? Никогда бы не подумала. Можно, я вылью воду из туфель? Бен Ферри, укрывшись за инерциальным навигатором номер два, пытался вспомнить какую-нибудь молитву, но безуспешно. Молитва не вспоминалась, девочка не исчезала. Она выкручивала подол платья, стоя посреди отсека. Палуба стала мокрой и грязной, как после аварии. Пожалуй, этот вполне реальный и неслыханный факт -- грязь в навигационном отсеке -- успокоил Бена. Старший офицер принялся быстро соображать, каким путем девочка могла проникнуть на корабль. Немедленно выяснилось, что в голове у него, старшего офицера, каша. Нелепые предположения лезли в голову. Девочка поднырнула к субмарине? Бред! На пятисотметровую глубину нырнуть нельзя, тем более в платье и туфлях. Бен громко застонал. Катя сочувственно посмотрела на него, поправляя бант. Платье, туфли! Какая разница -- платье или купальный костюм? Ведь на полкилометра нырнуть нельзя! Бен попытался лизнуть свою ладонь еще раз и смущенно спрятал руку за спину. Он едва удержался от идиотского поступка: его тянуло попробовать на язык воду из лужи на палубе. Пресная вода... пресная... Субмарина оказалась на мелководье, в устье реки, и девчонка нырнула в пресную речную воду? Бред, бред! Люки закрыты изнутри. "Голубой кит" находится в Атлантическом океане. Над лодкой -- соленая вода, пятьсот метров. Люки закрыты. Дверь в помещение навигаторов тоже закрыта... Вот оно что! Бен Ферри понял все и с облегчением выкатил грудь. -- Где вы прятались, плутовка? Отвечайте, и живо! Кто вас кормил? -- Простите, сэр! -- Кто вас кормил?! -- бушевал старший офицер. -- Кто облил вас водой, чтобы замести следы? Кто он?! "Начинается, -- подумала Катя. -- Вчера был большой и черный, сегодня бледнолицый коротышка, и оба про то же. Подавай им шайку!" -- Я одна, сэр, -- кротко ответила она. -- Пять минут назад я была дома. Уверяю вас, я сама не знаю, как это вышло. Только что я была дома. Коротышка обмер и открыл рот. Девчонку невозможно укрывать целый месяц на атомной подводной лодке. Он знал бы все на третий день -- команда его любит. Приходилось считать появление девочки чудом. И действовать соответственно. Прежде всего, ей надо высушить одежду -- пресная вода... Действуй, Бен Ферри, иначе с ума сойдешь! -- Идите вон туда, к решетке, -- скомандовал Бен. -- Обсушите платье, там теплый воздух дует... Алло, рубка, это вы, Галан?.. Старик в своей каюте? Хорошо! Я в навигационном, да-да... Штурман Галан! Прикажите в отсеках осмотреться, результаты доложите. Пришлите ко мне Дювивье и Понсека, старика не будите. Коротышка положил трубку внутреннего телефона и пристроился около двери. Отсюда он видел Катю. Она поворачивалась перед решеткой, придерживая одной рукой платье, другой -- косички, и старательно обсыхала под теплым ветром, дувшим из решетки. Если все будет, как вчера, то обратное перемещение начнется скоро. Времени оставалось немного. -- Значит, сэр, я на корабле? (Бен проворчал: "Где ж еще?") Правда? Я никогда не была на корабле! Он большой? Солидный?.. Военный?.. Не военный? Очень жаль. Может быть, у вас есть хоть одна пушечка, я никогда не видела морских пушек... Явились Понсека и Дювивье -- старые сослуживцы и земляки Бена Ферри. Дювивье был хозяином отсека инерциальных навигаторов и в судовой роли* значился, как шеф-радиоинженер, а Понсека был матросом, радистом, однако они дружили. О