Андрэ Моруа. Открытое письмо молодому человеку о науке жить ---------------------------------------------------------------------- Перевод с французкого О.Э. Гринберг Из книги Моруа, Андрэ. Байрон. Письма незнакомке. Открытое письмо молодому человеку о науке жить. Издательство "Олимп": Москва, 1998, стр. 576-650 OCR & spelchecked by Zhanna Marina, 2 July 2001 ---------------------------------------------------------------------- ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МОЛОДОМУ ЧЕЛОВЕКУ О НАУКЕ ЖИТЬ Мне восемьдесят лет, вам двадцать. От всех, кто вас знает, я слышал о вас много хорошего. И вот вы спрашиваете у меня совета, как строить свою жизнь, иначе говоря, просите написать вам "воспитательное письмо", как в бальзаковской "Лилии долины" или "Вильгельме Мейстере" ГЈте. Не скрою, просьба ваша доста­вила мне удовольствие. Я не ищу популярности, мне претит модный псевдофилософический жаргон ны­нешних интеллектуалов. Я опасался, что у меня нет шансов найти общий язык с молодым поколением, -- ведь в юности людей ослепляет словесная мишура. Ваша просьба растрогала меня и придала мне силы. Попытаемся же вместе разобраться в том, что представляет собой окружающий нас мир. Но прежде всего я прошу вас раз и навсегда выкинуть из головы надуманный неоромантический пессимизм, отравивший целое поколение. Вам внушили, что мир абсурден. Что это значит? Высказывание абсурдно, если оно противоречит доводам рассудка. Закон абсурден, если он оскорбляет здравый смысл. Но ут- (576) верждение, что все кругом абсурдно, -- абсурд. Мир таков, каков он есть. Он не подчиняется ни доводам рассудка, ни здравому смыслу. Мир -- исходная точка, некая данность. А как же иначе? Трудно предположить, чтобы мир был создан единственно для удовле­творения наших потребностей. Это было бы чудом из чудес. Мир нейтрален. Он не дружествен и не враждебен человеку. Вам внушили, что человек рождается для того, чтобы умереть, и что вы должны всю жизнь тер­заться этой мыслью. Чего ради? Смерть -- не факт сознания. "Смысл раздумий о смерти в том, что они лишены смысла", -- писал Монтерлан. Смерть близ­ких людей потрясает нас. А наша собственная? Бояться ее -- значит представлять себе и мир, где мы есть, и мир, где нас нет. Эти два образа несовместимы. Вам внушили, что мы живем на краю пропасти и что сознание смертельной опасности отнимает у нас последние крохи разума. Но люди всегда жили на краю пропасти, и это не мешало им любить, трудиться, со­зидать. Почему бы вам не последовать их примеру? Мне возразят: "Все изменилось. Людей прошлого под­держивала вера. К тому же им в отличие от нас не грозила опасность погибнуть вместе с планетой, на которой они живут". А кто мешает верить и вам? Боги умерли? Думаю, они просто стали иными. Не забывайте, что в вас есть нечто более великое, чем вы сами; не забывайте, что это величие заложено в каждом человеке: недаром подлеца терзают угрызения совести; не забывайте, что общими усилиями можно предотвра­тить катастрофу и не дать земному шару погибнуть от рук его обитателей; не забывайте и о том, что, даже если мы идем по краю пропасти, ничто не толкает нас вниз. Вам внушили, что старые моральные ценности ка­нули в прошлое. Это ложь. Если вы присмотритесь к современному человеку, то под словесной шелухой об­наружите человека, каким он был во все времена. Пи­сатели трубят о конце классической культуры. "Факты неумолимы, -- говорят они. -- Не подлежит сомне­нию, что XX век завершает пятитысячелетний период развития человечества -- эру великих классических (577) культур -- и мы стоим на пороге новой эры... Она не будет иметь ни малейшего сходства с прошлой; прежде обновленная душа вселялась в исторически обуслов­ленную оболочку; теперь новая душа оживит новое тело". Новая душа в новом теле? Ничего подобного. Я не верю ни в какое новое тело. Разве у нас не такие же сердце, печень, артерии, нервы, как у кроманьонцев? А что касается души, то моральные ценности -- не бессмысленное изобретение дряхлых моралистов. Они потому и называются ценностями, что без них невоз­можны ни дальнейшее развитие общества, ни счастли­вая жизнь. Я напомню вам для начала несколько древ­них как мир истин, отменить которые не может ни технический прогресс, ни нигилистическая филосо­фия. Во-первых, нельзя жить для себя. Думая только о себе, человек всегда найдет тысячу причин чувствовать себя несчастным. Никогда он не делал всего того, что хотел и должен был делать, никогда не получал всего того, чего, по его мнению, заслуживал, редко был любим так, как мечтал быть любимым. Без конца пере­жевывая свое прошлое, он будет испытывать одни со­жаления да угрызения совести, меж тем и то и другое бессмысленно. "Наши ошибки обречены на забвение, ничего иного они не заслуживают". Зачеркнуть про­шлое все равно невозможно, попытайтесь лучше со­здать настоящее, которым вы впоследствии сможете гордиться. Разлад с самим собой -- худшее из зол. Всякий, кто живет ради других -- ради своей страны, ради женщины, ради творчества, ради голодающих или гонимых, -- словно по волшебству забывает свою тоску и мелкие житейские неурядицы. "Подлинный внешний мир -- это подлинный внутренний мир". Второе правило -- надо действовать. Вместо того чтобы жаловаться на абсурдность мира, постараемся преобразить тот уголок, куда забросила нас судьба. Мы не в силах изменить вселенную, да и не стремимся к этому. Наши цели ближе и проще: заниматься своим делом -- правильно выбрать его, глубоко изучить и достичь в нем мастерства. У каждого свое поле дея­тельности: я пишу книги, столяр сколачивает мне (578) книжный шкаф, постовой регулирует уличное движе­ние, инженер делает расчеты, мэр управляет комму­ной. Если человек в совершенстве овладел каким-ни­будь ремеслом, работа приносит ему счастье. Даже в свободное время люди не сидят сложа руки -- они занимаются такой, казалось бы, бесполезной деятель­ностью, как игры и спорт. Регбист счастлив, даже когда противник валит его в грязь. Что же касается полезных дел, то мы радуемся их результатам: деятель­ный мэр следит за порядком в городе, деятельный священник пестует прихожан -- и оба получают удо­вольствие от плодов своего труда. Третье правило -- надо верить в силу воли. Неверно, что будущее целиком и полностью предопределено. Великий человек может изменить ход истории. Тот, у кого достанет смелости захотеть, может изменить свое будущее. Безусловно, никто из нас не всемогущ; человеческая свобода имеет свои пределы. Она живет на границе возможностей и желания. Не в моей власти помешать войне, но мои устные и письменные призывы, помноженные на призывы миллионов других людей, ослабят угрозу войны. В моей власти не повторять моим соотечественникам по всякому поводу и без повода, что им было нанесено оскорбление и честь повелевает отомстить ценой собственной жизни и жизни своей страны. Я не в силах выиграть битву, но я'в силах быть храбрым солдатом и исполнить свой долг. И поскольку "возможности наши зависят от того, на что мы дерзнем", нужно, не задумываясь об их ограниченности, быть всегда в форме. Давая себе поблажки, человек ленится и трусит; уси­лием воли он заставляет себя трудиться на совесть и совершать геройские поступки. Быть может, воля и есть царица добродетелей. Не менее важно и четвертое правило -- надо хра­нить верность. Верность слову, обязательствам, другим, себе самому. Надо быть из тех люден, которые никогда не подводят. Верность -- добродетель не из легких. Человека ждет тысяча искушений. Вы скажете: "Как? Если я женился на кокетливой, лживой и глупой женщине, я не могу ее оставить? Если я избрал про­фессию, а потом разочаровался в ней, я не могу ее (579) сменить? Если я вступил в организацию и вижу, что она состоит сплошь из ничтожеств и алчных прохо­димцев, я не могу перейти в другую, удостоверившись, что она состоит из более достойных людей?" Нет. Вер­ность не должна быть слепой. Однако не забывайте, что часто в основе неверности лежит не столько не­удачный выбор, сколько обыкновенная привередли­вость. Ален пишет: "Всякий выбор плох, если человек сидит сложа руки, но всякий выбор может стать удач­ным, стоит только захотеть. Профессию всегда выби­рают вслепую -- ведь изучить ее можно лишь после того, как выбор сделан. То же и в любви". Тем не менее всегда (или почти всегда) можно перевоспитать жен­щину, плодотворно работать в избранной области и изменить дух организации. Верность сама создает для себя почву. Наверно, эти жизненные правила покажутся вам и слишком строгими, и слишком общими. Я прекрасно это понимаю, но других предложить не могу. Я не требую от вас, чтобы вы прожили жизнь суровым сто­иком. Развивайте в себе чувство юмора. Будьте способ­ны улыбнуться своим -- и моим -- словам и поступ­кам. Если вы не можете побороть свои слабости, сми­ритесь с ними, но не забывайте, в чем ваша сила. Всякое общество, где граждане думают только о почес­тях и удовольствиях, всякое общество, которое допус­кает насилие и несправедливость, всякое общество, где люди не испытывают ни малейшего доверия друг к другу, всякое общество, члены которого ни к чему не стремятся, -- обречено. Пока Рим был Римом героев, он процветал; стоило ему перестать чтить ценности, которые его породили, и он погиб. Технический про­гресс изменяет виды деятельности, но значимость дея­ния и потребность в нем остаются неизменными. Так было прежде и так будет всегда. _____________________________________________________________ Возражения Начав читать мое письмо, вы убедились, что я не обманул вас, и меня действительно мало волнуют мод­ные течения современной мысли. Найдутся люди, ко- (580) торые предложат вам совсем иные правила. Они ска­жут: "Выкинь из головы традиционные ценности; они отжили свой век. Оглядись вокруг. Что ты видишь? Общество хапуг и мошенников. Тебе советуют хранить верность? Да кто соблюдает эту заповедь? Люди делают карьеру на беспринципности. Самые преуспевающие писатели, самые кассовые фильмы пропитаны циниз­мом и проповедуют его. Злоба окупается -- она питает газетную хронику. Садизм окупается -- в нем черпают вдохновение авторы самых нашумевших романов. Эротика окупается -- она привлекает толпы зрителей в темные кинозалы. Педантизм, невежество, жаргон окупаются -- они слывут признаками глубины мысли. Ты любишь Бальзака? Послушай, что говорится в его книге: "Есть две истории: одна -- официальная, лжи­вая с начала до конца, где все поступки совершаются из благородных побуждений; и другая -- тайная, един­ственно подлинная, где цель оправдывает средства. Люди в большинстве своем фаталисты; они обожают сенсации, они становятся на сторону победителя. Итак, добейтесь успеха -- и вы будете оправданы. Ваши поступки сами по себе ничто; важно лишь мне­ние окружающих. Имейте привлекательную наруж­ность, скрывайте изнанку вашей жизни и показывайте товар лицом. Главное -- форма". Так говорит Вотрен". Да, Бальзак вкладывает эти слова в уста Вотрена, и в самом Бальзаке, как во всяком тщеславном человеке, было что-то от Вотрена. Но Вотрен бандит. Он говорит эти слова Люсьену де Рюбампре. И чем же кончил Рюбампре, послушавшийся этих советов? Самоубийст­вом в тюремной камере. Учения такого рода не выдер­живают проверки жизнью. Гитлер, этот Вотрен в мас­штабе целой нации, дорвавшийся до власти бандит, проповедовал беспощадную жестокость, попрание всех моральных устоев, коварство и насилие. Для Гит­лера поступать "как истинный национал-социалист" значило убивать детей, сжигать женщин в печах кре­маториев, нарушать самые священные обязательства, окружать себя палачами. И чем же кончил Гитлер? Самоубийством в рейхсканцелярии. Конечно, и пра­ведникам случалось потерпеть поражение; некоторые (581) из них вынуждены были даже покончить с собой, лишь бы не выдать тайну. Уважение к истинным ценностям далеко не всегда залог спокойной жизни, но оно по крайней мере залог душевного покоя. Я не требую, чтобы все люди были добрыми. Толь­ко безумец может надеяться на это. Вчера я видел по телевизору, как коршун подстерегает заблудившегося крольчонка. Хищник не спускал своих страшных глаз с добычи, буквально пожирая ее взглядом. Внезапно он камнем упал на зверька. Страшное зрелище -- кло­чья шерсти, брызги крови -- мелькнуло перед моими глазами. Во всех областях человеческих джунглей есть свои коршуны. Авантюристы отправляются в погоню за золотом. Так называемые доверенные лица обкра­дывают своих патронов. Торговцы человеческим телом охотятся за девушками. Садисты высматривают себе жертвы. Каждую секунду в десятке мест на земле сол­даты с автоматами бродят по лесам и болотам и убива­ют, как кроликов, других солдат. Таково человечество, и именно из этого мы должны исходить, создавая новое общество. "Ведь человек считается украшением мира; а если это не так, остается пойти и утопиться" (Ален). Но человек -- в самом деле украшение мира. Не­смотря на свою животную грубость, он уже несколько тысячелетий борется за то, чтобы построить общество лучшее, чем то, где коршун пожирает крольчонка, и осуждает тех, кому на все наплевать. В человеческом лесу есть и здоровые деревья. Вы в этом убедитесь. Конечно, вам придется сталкиваться с подлецами; вас будут предавать лучшие друзья; вас будут мучить ник­чемные кокетки, не стоящие ни единого вздоха; вы станете жертвой такой глупой клеветы, что у вас пере­хватит дыхание и вы не будете знать, что ответить. "Mit der Dummheit Kampfen die Gotter selbst vergebens" (Шиллер). Против глупости бессильны даже боги. "Надо каждое утро говорить себе: сегодня меня ждет встреча с глупцом, наглецом, грубияном, мошен­ником" (Марк Аврелий). И это чистая правда. Все эти пороки не что иное, как плоды невежества; зато, попав в беду, вы совершенно неожиданно встретите в людях, (582) которых вы считали равнодушными или легкомыслен­ными, и беззаветную преданность, и нежную любовь, и постоянство. Благородства вы встретите не меньше, чем низости. Вы убедитесь, что даже злые люди спо­собны на милосердие, ростовщики -- на щедрость, а кокетки -- на ласку. Если Фортуна добра и тебе улыбается ясно, Все устремляются с ней за колесницей твоей, Но разразится гроза -- и бегут, узнавать не желая, Прочь от того, вслед за кем сонмом теснились вчера.(1) Так сказал Овидии; но он не прав: именно в горе вы обретете настоящих друзей. Если вам постоянно будет сопутствовать удача, то, сколь бы заслуженной она ни была, у вас появятся враги. Это закон природы. Почему? Потому что най­дутся люди, которых вы будете раздражать самим фак­том своего существования. Невозможно нравиться всем. Успех восстановит против вас людей, которые мечтали о той же должности, добивались аплодисмен­тов той же публики. Кроме того, успех развяжет вам язык, и вы неизбежно наговорите много лишнего; вы будете искренне высказывать свое мнение о людях, которые терпеть не могут искренности; ваши суждения будут переходить из уст в уста. Одно ироническое или суровое слово -- и вы приобретете себе врага на всю жизнь. Люди очень чувствительны к тому, как к ним относятся; малейшая критика ранит их, особенно если попадает по больному месту. Они недоверчивы, как норовистые лошади, к которым надо приближаться с осторожностью, поглаживая их по боку. Многие похо­дят на больного, чья рана зарубцевалась, но при ма­лейшем прикосновении причиняет боль. Из пустяко­вой сплетни может родиться смертельная ненависть. Множество людей получают величайшее наслаждение, принося другим огорчения и ссоря их. Если вы сами еще не нажили себе врагов, эти люди вам помогут. --------------------------------------------- О в и д и й. Скорбные элегии (кн. I, стих 9). (583) Найдутся и такие, которые будут испытывать к вам инстинктивную неприязнь. "Неприязнь, -- писал Спиноза, -- это бунт души против какого-либо предмета, который, как мы знаем или предполагаем, вреден или враждебен нам по своей природе". Неприязнь -- не ненависть. У нее нет опре­деленной причины. Я могу не испытывать ни малей­шей неприязни к человеку, чьи убеждения противопо­ложны моим. Мы сознаем, что придерживаемся раз­личных взглядов, и уважаем мнение друг друга. Напро­тив, я знал людей, с которыми все, казалось бы, долж­но было меня роднить, но к которым я тем не менее испытывал неприязнь, и они платили мне взаимнос­тью. Бывает, не идеи, а темпераменты и натуры стал­киваются между собой. Человек агрессивный, вспыль­чивый, сварливый, несговорчивый шокирует человека спокойного, беспристрастного, доброжелательного и мирного. Тот, кто презирает всех людей, больше всего презирает того, кто старается их любить. Человек уме­ренный приводит в бешенство фанатика. Вы всю жизнь будете встречать людей, о которых с удивлением скажете: "За что он меня невзлюбил? Я же ему ничего не сделал". Ошибаетесь! Вы нанесли ему самое тяжкое оскорбление: вы -- живое отрицание его натуры. Как вести себя с недругами? Не отвечайте ненавис­тью на ненависть. Ненависть -- тягостное чувство, на­гоняющее тоску, а подчас приводящее в ярость. Если человек сгоряча поверил гадостям, которые ему о вас наговорили, и позволил себе судить о вас по слухам, следует ли вам быть таким же легковерным и поспеш­ным в выводах? Если вы решите отомстить, это вызо­вет ярость вашего врага, и так без конца; вражда отра­вит вам жизнь. Перед вами два пути. Если вас оболга­ли, сделайте хоть одну попытку рассеять недоразуме­ние. Пусть на помощь придут общие друзья. Не будьте злопамятны: кто прошлое помянет... В этом случае не стоит прибегать к прямому объяснению, чтобы не по­ссориться снова. Пожмите друг другу руки (рукопожа­тие -- древний символ мира) и забудьте о том, что было. Я знаю прочные дружбы, построенные на об- (584) ломках былых обид. Прощать надо молча -- иначе какое же это прощение. Если же, наоборот, жизнь столкнет вас с человеком по-настоящему злым, то есть с беднягой, не способ­ным посмотреть правде в лицо, ожесточенным, черст­вым, -- порвите с ним. Из вашего общения не выйдет ничего путного. Пусть даже ваш противник не лишен достоинств и пользуется уважением окружающих -- раз вы оба так устроены, что не переносите друг друга, забудьте о мире. Лучше прямой разрыв, чем кисло-сладкий компромисс. Пусть вами движет не злопамят­ность, а желание соблюсти моральную гигиену. Ска­жите себе: "Я предпочитаю с ним не видеться, чтобы не выходить из себя". Будем общаться с теми, кто нас любит. Те, кто ненавидят нас, подавляют и унижают нашу душу. Да и о чем говорить с врагами: "В споре рождается истина, лишь если спорят друзья. Да и то не всегда..." Я имею в виду: лишь если спорящие стоят на одних и тех же позициях в принципиально важных вопросах и относятся друг к другу с уважением и даже с восхищением. "Избавиться от приступа тщеславия -- все равно что выйти из темной комнаты на свет, к солнцу". Что же касается чудовищ, прилагающих все силы, чтобы навредить (есть и такие), обращайтесь с ними как с дикими зверями. Повторяю еще раз: ни грана ненависти -- она только унизит вас, а их все равно не изменит. Лев не вызывает ненависти; если он бросает­ся на человека, его убивают. Сумасшедший не вызыва­ет ненависти; на него надевают смирительную рубаш­ку и лечат. Не ненависть к Гитлеру уничтожила Гитле­ра, а самолеты и танки. С их помощью люди окружили логово и прикончили зверя. Пожив с мое, вы поймете, что на жестокость нужно отвечать жестокостью. В не­противлении злу насилием есть своя прелесть, но оно на руку подлецам. Важнее всего -- предотвращать жестокость, всеми силами борясь с ее проповедни­ками... Впрочем, вернемся к вам; я хотел бы видеть вас великодушным и отважным, готовым одобрить всякую разумную реформу, даже если вам лично она невыгод- (585) на. Всегда боритесь с теми, кто разжигает войну, про­тив кого бы она ни была направлена. Однако, если война все же начнется, смело идите в бой, будьте хо­рошим солдатом, сражайтесь без страха и ненависти. "Порок развязывает войну; добродетель воюет за пра­вое дело". Опасности, которыми чревата наша эпоха Люди моего возраста любят хвалить времена своей юности и бранить нынешнее время. "Вы только пред­ставьте себе, -- говорят они, -- какой безоблачной была жизнь французов до первой мировой войны. Последняя война, в которой Франция принимала участие, -- франко-прусская война 1870 года -- не на­несла нации непоправимого ущерба и в сравнении с бойнями XX века выглядит детской забавой. В начале XX века ходили слухи о возможности войны, но никто им не верил. Оружие в те времена было опасно только для тех, кто находился на поле боя; в тылу люди чув­ствовали себя почти в полной безопасности. Валют­ный курс был твердым; доллар стоил пять франков, фунт стерлингов -- двадцать пять франков. Казалось, что такова воля провидения. Наши отцы продумывали будущее своих семей вплоть до мелочей. Налоги, плата за жилье не выходили за пределы разумного. Не было никаких атомных реакций; твердые тела оставались твердыми. Девушки, как правило, вступали в брак дев­ственницами. В сельском хозяйстве, промышленнос­ти, торговле сыновья приходили на смену отцам. Тра­диции соблюдались и в семейной жизни. А сегодня..." Конечно, мне тоже нравилась жизнь начала века; в ту пору я был юн и доверчив. Но я прекрасно вижу, что эта идиллическая картина неверна. Мало кто мог без страха думать о будущем, массы были беззащитны перед лицом болезней или подступающей старости. Большая часть французов жила в нужде, без удобств, не имела досуга; работа пожирала все время; оплачи­ваемого отпуска не существовало. Война, как показали события, была не за горами. Прямые налоги в самом (586) деле были невелики, но государство не брало на себя забот, которые должно было бы брать; нищим, боль­ным, престарелым приходилось тяжелее, чем сегодня. Нет, нашему прошлому было далеко до золотого века. По правде говоря, я вообще не верю в золотой век; человек всегда остается человеком, то есть героем и зверем в одном лице. Законы природы ничуть не изменились. "Прошло­годний снег был таким же белым, как сегодняшний. Его хлопья кружились так же легко и падали так же неслышно". Старея, народы идеализируют свое про­шлое. "В доброе старое время, -- говорят они. -- В доброе старое время умели любить; в доброе старое время подростки уважали старших и не носили ни черных(1), ни золоченых курток". Это неправда. Не то чтобы сегодня все шло хорошо. Но все всегда было плохо. Женщины были добродетельнее? Девушки скромнее? Ничуть. Никогда распущенность не была большей, чем во времена Людовика XV. Мир в те вре­мена не знал тревог? Наоборот. Религиозные войны XVI века были не менее жестоки, чем идеологические войны века XX. "Следует смириться с тем, что есть, и принять то, что приходит ему на смену... Я живу в эпоху самолетов и не тоскую по дилижансу... Прошло­годнего снега не бывает. Есть снег и его белизна" (Габриель Делоне). В конечном счете я счастлив, что живу в нашу удивительную эпоху. За эти полвека человек постиг больше секретов природы, чем наши предки за двад­цать тысяч лет; он открыл такие богатые источники энергии и стал таким могущественным, что собствен­ная сила может его погубить; он исследует космос и плавает в межпланетном пространстве; он летает над землей из города в город со скоростью в три раза большей, чем скорость звука; он строит машины, ко­торые считают и планируют лучше, чем человеческий мозг, -- все это прекрасно и очень увлекательно. Ваше поколение будет еще быстрее идти путем открытий. _________________________________________________ (1) "Черные куртки" -- хулиганствующая молодежь. -- Примеч. пер. (587) Вам многое предстоит: добиться в биологии таких же успехов, как в физике, разрушить механизмы наслед­ственности, превратить в точную науку политэконо­мию. Работы хватит. Работы хватит надолго, навсегда. И чем дальше, тем яснее мы будем осознавать, как мало мы знаем. Тем более что недостаточно что-нибудь открыть. Надо еще, как говорил Валери, освоить собственные открытия. Мы не освоили как следует наши недавние изобретения. Знаете остроумное высказывание Жана Ростана: "Человеку надо научиться быть могуществен­ным"? Могущественным, но не всемогущим. Не будем преувеличивать. Полет с Земли на Луну или даже на Марс и Венеру, на кометы и в другие галактики свиде­тельствует о незаурядной изобретательности и храб­рости человека; но в масштабе вселенной это пустяк. Если бы какой-нибудь обитатель электрона открыл способ перелететь со своего электрона на соседний, все "электронны" затрубили бы о чуде. Ну и что с того? Событие, потрясшее эти крошечные существа, не имело бы глобального значения. Мы сделали четыре шага в пустоту? Что такое четыре шага в сравнении с бесконечностью? Мы считаем, что изучили цепи моле­кул, передающих наследственные признаки, но ведь каждая из этих молекул заключает в себе целый мир, и мир этот для нас тайна за семью печатями. Обе беско­нечности Паскаля* недоступны нам и останутся таки­ми навечно. Мы не боги. Просто в нашем масштабе, на нашем комочке грязи мы обрели дьявольскую силу. Нам остается стать достойными этой силы. У нас есть физические средства уничтожить циви­лизацию и род человеческий; у нас нет моральных средств предотвратить это уничтожение. Народы с грозным видом потрясают межконтинентальными ра­кетами, и где гарантия, что они в конце концов не предпочтут уничтожить всЈ и вся, лишь бы не потерять свой престиж. Одна из задач вашего поколения (если вы на это способны) -- положить конец этим глупым ребяческим выходкам. Герои Гомера могли вволю бра­ниться друг с другом -- бог с ними, они решали вопро­сы чести в поединке, рискуя только собственной жиз- (588) нью. Государи XVIII столетия силой отбирали друг у друга земли -- это еще куда ни шло (хотя поведение их не назовешь благородным); в их времена сражались лишь военные. Но нельзя допустить, чтобы те, кто стоят у кормила власти в наши дни, развязали ядерную войну. Никакая распря, в особенности словесная, не стоит сотен миллионов жизней... Уже сейчас некото­рые дальновидные и трезвые руководители государств поняли это. Они удерживаются от потоков брани. Но в мире еще остается много бесноватых, и миссия ваша не из легких. От вашей победы над словопрениями зависит судьба рода человеческого. В совсем иной, не такой опасной сфере, сфере искусств, вас тоже ждет борьба со словами. Во всякую эпоху в литературе существовали непримиримые тече­ния: древние и новые, классики и романтики. Однако по своего рода всеобщему молчаливому уговору никто никогда не оспаривал у великих авторов всех времен из законное место. Гюго почитал Гомера, Рабле, Монтеня, Корнеля. Сегодня вам твердят, что старые формы обветшали, что новая живопись возвещает конец вся­кой живописи, что традиционным архитектурным формам нет места в современных городах, что новый роман провозглашает гибель романа, что писать рас­сказ с сюжетом -- преступление, что благодаря эротиз­му отпала нужда в описании чувств... Слова, слова. Опасность нашего времени не в том, что на земле живет кучка безнравственных людей, авантюристов, бандитов и разбойников. Эти отбросы общества суще­ствовали всегда; случалось даже, что из низов выходи­ли великие люди. Особая опасность нашего времени в том, что ныне писатели искренне уверены, что, оправ­дывая аморализм, мягкотелость, закон джунглей и без­образное искусство, поступают мужественно. Меж тем ничего героического тут нет; это самый пошлый кон­формизм. Опасность, по словам одного из ваших ро­весников, состоит в том, что "вместо философского учения нам предлагают заклинания, вместо литератур­ной школы -- правила пунктуации, вместо религиоз­ного возрождения -- аббатов-психоаналитиков, вмес­то мистики -- абсурд, вместо счастья -- комфорт". (589) Другая опасность -- в том, что публика утратила спо­собность воспринимать произведения искусства. В XVII веке любители искусства и литературы имели вкус, и он редко изменял им. Они восхищались Верса­лем, хотя, возможно, и не были способны оценить красоту готического собора или античной статуэтки. Из произведений Мольера мы знаем, что среди них встречались Вадиусы и Триссотены*, которые, совсем как их потомки, расхваливали глупость. Но все-таки людей XVII века было трудно и даже невозможно за­ставить восхищаться нагромождением случайных и бессмысленных слов или потеками краски, в горячеч­ном бреду выплеснутой художником на полотно. В мире творятся немыслимые безумства. В англий­ских газетах сообщалось о концерте тишины, который дал однажды некий безвестный пианист. Шумная рек­лама сделала свое дело -- в день концерта зал был полон. Виртуоз тишины садится за рояль и играет, но поскольку все струны сняты, не раздается ни единого звука. Люди в зале косятся друг на друга. Каждый ждет, что сделает сосед, и в результате вся аудитория сидит затаив дыхание. После двух часов гробовой ти­шины концерт оканчивается. Пианист встает и кланя­ется. Его провожают бурными аплодисментами. На следующий день виртуоз тишины рассказывает эту ис­торию по телевизору и в заключение признается: "Я хотел посмотреть, как далеко простирается человечес­кая глупость; она безгранична". Я бы сказал, не столько глупость, сколько слабость. Слушатели понимали, что ничего не слышат, но боя­лись показаться старомодными. "Публике так часто давали пощечины, -- говорит Жан Кокто, -- что те­перь, аплодируя, она сама бьет себя по щекам". Я называю снобами людей, которые притворно восхища­ются тем, чего в действительности не любят и не по­нимают. Снобизм -- это порок. Вам предстоит пусть не изжить его окончательно (это невозможно), но хотя бы по мере сил бороться с ним и его пагубными пос­ледствиями. Поймите меня правильно. Я вовсе не противник новых форм в искусстве. Всякое потрясение полезно, (590) оно пробуждает от спячки. Потрясение -- неотъемле­мая часть произведения искусства. То, что одна эпоха считает непонятным, для следующей эпохи становится общим местом. Импрессионистов осмеивали, хулили, они долгое время прозябали в нищете; сегодня их по­лотна -- гордость музеев. Жюль Леметр насмехался над Верленом и Малларме; Сент-БЈв видел в Бодлере хо­рошо воспитанного и со вкусом одетого молодого че­ловека, которому не стоит писать стихи*. Вчерашние отверженные порой становятся мэтрами. Экстрава­гантному сюрреализму мы обязаны чудесным Араго­ном. Мишель Бютор", Натали Саррот', Роб-Грийе*, Клод Симон*, Клод Мориак*, каковы бы ни были их теории, весьма талантливы. Я прошу вас только о двух вещах: не презирайте мастеров прошлого; если слава их дошла до нашего времени, значит, они это заслужи­ли. Отстаивайте новые формы только в том случае, если они вам действительно нравятся. Не стоит ориен­тироваться на общественное мнение. Это не маяк, а блуждающие огни. Слушайтесь своего вкуса, уважая в первую очередь тех авторов, которыми до вас восхища­лись бесчисленные поколения людей. _________________________________________________________________ Цель Люди живут, едят, любят, рожают детей, трудятся. Зачем? ГЈте отвечал: "Чтобы пирамида моей жизни, основание которой было заложено еще до меня, под­нялась как можно выше". Попытаться сделать из своей жизни шедевр -- занятие достойное. Фундамент и вправду всегда бывает заложен еще до нас. Возьмем, например, меня: я родился в провинции в семье про­мышленника и должен был пойти по стопам отца, а моя мать, женщина очень образованная, привила мне вкус к изящной словесности. Вот исходная точка. На этом фундаменте я как умел возводил свою пирамиду. В вашем возрасте я и не подозревал, какой она будет. Я никогда не строил далеко идущих жизненных пла­нов. Я ставил перед собой ближайшие цели: написать такую-то книгу, прочесть курс лекций в таком-то уни- (591) верситете, убедить людей в истинности такого-то по^ ложения. Случай то изменял и расстраивал мои планы, то способствовал их выполнению. Непредвиденные события подсказывали мне сюжеты. Произведение по­лучалось совсем не таким, каким я его себе представ­лял. Я леденел от ненависти; меня согревала дружба. Пирамида поднималась в небо, несовершенная, неров­ная, с кривыми ступенями. Сейчас она почти законче­на. Когда архитектор с грехом пополам положит в свою постройку последний камень, ему останется только исчезнуть. Вы молоды и только начинаете строить свою пира­миду на том фундаменте, что достался вам в наследст­во. Я хотел бы уберечь вас от повторения моих оши­бок. Моя пирамида не стала всем, чем могла стать. Почему? Отчасти потому, что я потерял слишком много драгоценного времени. Вы перебьете меня: "Разве вы теряли время зря? Да кто лучше вас умел с пользой потратить каждую секунду?" Это не так. Я действительно много работал, но часто впустую. Сколько лекций, сколько путешествий отняли уйму времени, но не добавили в пирамиду ни камешка! Меня не упрекнешь ни в тщеславии, ни в корыстолю­бии; всему виной моя чрезмерная любезность. Я не умел отказывать наотрез, а это единственный способ отказать. Я боялся огорчить, обидеть. Если вы хотите создать нечто великое в литературе, науке, политике или промышленности, отдайтесь созиданию целиком и полностью. " Жизнь коротка; искусство вечно". На­писал ли бы Пруст "В поисках утраченного времени", если бы отвлекался по пустякам? Создал ли бы Бальзак свой вымышленный мир, если бы отдался целиком миру реальному? Открыли ли бы Пастер, Флеминг', Эйнштейн новые законы природы, если бы не скон­центрировали свою мысль, острую, как луч лазера, на одном предмете? Выберите со всей ответственностью точку приложения своих усилий, и, сделав выбор, будьте тверды, зорки, упорны. Ваш выбор может пасть на предметы, которые дру­гие сочли бы недостойными. Достаточно, если они удовлетворяют вас. Друзьям Фабра* и Флеминга, веро- (592) ятно, казалось странным, что можно посвятить жизнь насекомым или бактериям; друзья Валери не понима­ли, зачем этот молодой человек годами отшлифовыва­ет никому не понятные стихи. Стихи и открытия обре­тают бессмертие, а с ними и их творцы. Впрочем, великие люди -- мой конек, и я, пожалуй, слишком увлекся, говоря о них. Быть может, вам не суждено войти в славную когорту гениев. Неважно. Что бы вы ни избрали, правила остаются прежними. Нужно "уметь быть великим и в малом". Можно быть великим торговцем или промышленником, здесь тоже необхо­димы сосредоточенность, четкость, обдуманное соче­тание осторожности и смелости. Вчера я видел, как работает один молодой книготорговец, больной поли­омиелитом. Величие этого человека проявлялось во всем: в выборе книг, в советах клиентам, в предпочте­нии одних авторов другим, в отношении к читателям. Его пирамида, пусть невысокая, была прекрасна в своем порыве к небу Хорошо сделанных вещей. Понимаете? Главное не "преуспеть" в смысле "блистать". Это приложится -- или не приложится -- в зависимости от обстоятельств. Главное -- отдать все силы избранному делу. В деревне, где я живу, есть фруктовый сад. Главный садовник не ищет славы и думает лишь о том, как вырастить яблоки, много вкус­ных яблок. Ему помогают обширные познания и боль­шой опыт. Целыми днями он трудится, по вечерам читает специальные журналы, чтобы быть в курсе дея­тельности своих коллег, поддерживает с подчиненны­ми дружеские отношения, не переставая энергично руководить их работой. Он старается овладеть смеж­ными науками. Например, он знает все об опылении цветов пчелами, о роли насекомых, умеет предсказы­вать погоду. Лучшего садовода нельзя себе и предста­вить. Невозможно требовать от человека большего. Де­лайте маленькое дело, но овладейте им в совершенстве и относитесь к нему как к делу великому. В своей области вы станете великим человеком. И о вас пойдет молва. Ибо совершенство -- ред­кость. Я знал ремесленников, которые трудились в полной безвестности, не помышляя о славе, и, пройдя (593) через множество испытаний, получили в конце концов признание. Вспомним трех девушек из Турени, кото­рые на своей ферме, не имея ни поддержки, ни денег, красили овечью шерсть и ткали из нее ковры с архаи­ческим и символическим орнаментом. Им пришлось нелегко, но они остались верны своему призванию. И в один прекрасный день фонд, который так и называ­ется "фонд Призвания", узнал о них, обратил на них внимание общественности, создал им имя. Они доби­лись своего. Я не хочу сказать, что счастливая развязка -- пра­вило. Бернар Палисси* тоже нашел новую форму кра­соты. Он выстрадал это открытие и думал, что все трудности позади. Однако Палисси был протестантом и под конец жизни попал за свои религиозные убеж­дения в тюрьму, где и умер, сломленный горем. Каза­лось бы, можно назвать его неудачником. Но в царстве духа победа осталась за ним. Я не могу поручиться за успех ваших начинаний. Случай играет здесь не мень­шую роль, чем труд и талант. Но если вам удастся в любых обстоятельствах сохранить корректность, до­стоинство, мужество, если вы не уступите в главном, вы станете непобедимым. Повторяю вам: цель не в том, чтобы "преуспеть", добиться "бренных вещей" (Плутарх), но в том, чтобы иметь право, заглянув в свою душу при свете совести, убедиться, что сделан­ным можно гордиться или по крайней мере не крас­неть за него. Приятно на старости лет жить в почете; старики немощны и нуждаются в моральной поддерж­ке. Однако если жизнь ваша сложится иначе -- не отчаивайтесь; важно, чтобы вы могли сказать себе: "Я всегда поступал так, как подсказывали мне разум и совесть". Цель жизни не в том, чтобы стяжать себе бессмертную славу. "Бессмертье жалкое, увенчанное лавром". Она в том, чтобы превращать каждый день в маленькую вечность. Цель также и в том, чтобы быть счастливым. Мон-терлан сказал: "Всю жизнь я руководствовался двумя правилами: всегда делать то, что хочется, в тот момент, когда этого хочется, всегда откладывать на завтра то, чего делать не хочется". Так он и жил, и прожил слав- (594) ную жизнь. Дело, однако, в том, что Монтерлану хоте­лось создавать прекрасные произведения, и, делая то, что хочется, он создавал их. Художник имеет право отложить на завтра то, чего ему не хочется делать. ГЈте тоже всегда начинал с того, что казалось ему самым легким. В политике, экономике, на войне все обстоит иначе, поскольку "время торопит и жизнь не ждет". Ваше образование Я не знаю, какое поприще вы изберете. Судя по всему, у вас есть способности и к словесности, и к точным наукам, и к праву, и к политике. Вы можете поступить на государственную службу, посвятить себя научным изысканиям или практической деятельности. Чем бы вы ни решили заняться, необходима культур­ная база. Это одна из первых ступеней пирамиды. По­жалуй, пора поговорить о ней. Я слышал, вы блестяще учились; поэтому вы, я полагаю, знаете из истории и литературы все, что положено знать хорошему учени­ку, то есть самую малость. Поэзию вы учили по анто­логиям, историю -- по учебникам. Быть культурным не значит знать обо всем понемногу, не значит это и знать все о чем-нибудь одном; быть культурным -- значит изучить как следует произведения великих пи­сателей, проникнуться духом их творчества, сроднить­ся с ними. Я хотел бы назвать тех немногих авторов, которые станут вам верными спутниками