-Хорька. Он обнял Нейду и прижал ее головку к своей груди. - Только бы ты никогда об этом не пожалела, - сказал он, по-прежнему глядя на лес. - Нет-нет, я никогда не пожалею! - негромко воскликнула она. - Пусть нам придется скитаться без приюта, и голодать, и отбиваться от полиции... и умереть. Я ни о чем не пожалею, пока буду с вами! Он молчал, прижимая губы к мягким каштановым волосам, и Нейда начала рассказывать ему то, что он уже слышал от отца Джона: как она бежала за ним по лесу в грозу, когда он ушел из хижины миссионера у Гребня Крэгга. А Веселый Роджер, в свою очередь, рассказал ей, как Питер разбудил его на рассвете и он нашел ее подарок, который спас его от отчаяния и безумия, и как на берегу Уолластона он отдал этот подарок на хранение Желтой Птице. Они бродили по душистому весеннему лесу, и целый час Нейда расспрашивала его про Желтую Птицу и Солнечную Тучку. Так она постепенно узнала, что в детстве он называл Желтую Птицу доброй волшебницей, а когда вырос, стал ради нее преступником. Когда он кончил рассказывать, глаза Нейды блестели и она часто дышала. - Когда-нибудь мы побываем там вместе! - шепнула она. - Я так горжусь тобой, мой Роджер! И я уже люблю Желтую Птицу... и Солнечную Тучку тоже. Когда-нибудь мы навестим их, хорошо? Веселый Роджер кивнул, и грызущий страх в его сердце исчез - так он был счастлив. - Да, мы побываем там. Я видел такой сон, и он поддержал меня, когда мне грозила смерть... Потом он рассказал ей про Кассиди, с которым он расстался на другом берегу Уолластона в хижине старого траппера и его внучки Жизели, где рыжий капрал конной полиции нашел свое счастье. Время шло незаметно, и только под вечер они вернулись в хижину. Нейда опять заперлась у себя в комнате и вышла, только когда свадебные яства, состряпанные Усимиской, уже стояли на столе. И Веселый Роджер снова тихо ахнул, когда увидел ее, - так она преобразилась. Опять перед ним была новая, взрослая Нейда - от волос, красиво уложенных на голове, до изящных туфелек на маленьких ножках. Руги, когда-то покрытые синяками, были теперь белоснежными, и вся ее изящная красота настолько поразила Мак-Кея, что он только тупо смотрел на Нейду, пока она не подбежала к нему и не чмокнула его в щеку так громко, что Питер навострил от неожиданности уши. Потом Нейда поцеловала отца Джона и принялась весело хозяйничать за свадебным столом. И теперь она уже не смущалась, произнося его имя, много раз смело называла его Роджером, а дважды с застенчивым лукавством сказала даже "мой муж", и во время этого блаженного обеда Роджер Мак-Кей, закаленный невзгодами северный бродяга, не спускал полных обожания глаз со своей жены и не уставал дивиться своему счастью. Но и в этот безмятежный час где-то в самом дальнем уголке его мозга пряталось тревожное воспоминание о Брео-Хорьке. 19 Когда сгустились сумерки и в вышине высыпали звезды, он рассказал о своих опасениях отцу Джону. Нейда кликнула Питера и ушла к себе, а отец Джон, обратив бледное лицо к бескрайнему великолепию небес, беззвучно шептал слова благодарственной молитвы, и вот тогда-то Веселый Роджер тихо положил руку на его плечо. - Отец Джон, - сказал он, - какая прекрасная ночь! - Ночь света и благодати, - ответил миссионер. - Взгляните на звезды. Они словно живые и, ликуя, ниспосылают вам свое благословение. - И все же... мне страшно. - Страшно? Отец Джон взглянул на Мак-Кея и увидел, что его глаза устремлены куда-то за стену леса. - Да, страшно - за нее. И Мак-Кей коротко рассказал миссионеру о том, что произошло зимой в тундре, и о том, как он чуть было не попал в руки Брео, когда, вернувшись к Гребню Крэгга, искал там их с Нейдой. - Он идет по моему следу, - закончил Веселый Роджер. - И, наверное, скоро доберется сюда. Миссионер ласково положил руку на его локоть. - Вы не убили Джеда Хокинса, сын мой, и это было главным утешением Нейды - и моим - все эти месяцы. Она думала о вас днем и ночью и верила, что вы снова увидитесь. - Она мне дороже жизни - тысячи жизней, если бы они у меня были, - прошептал Мак-Кей. - Если что-нибудь случится... теперь... - Да, если случится то, чего вы опасаетесь, что тогда? - спросил отец Джон проникновенным голосом. - Что произойдет, Роджер? Вы не убивали Джеда Хокинса. И если правосудие заставит вас заплатить за то, что оно считает нарушением закона, так ли уж велика будет цена? - Тюрьма, отец Джон. Возможно, пять лет тюрьмы. Миссионер негромко засмеялся и возвел глаза к сияющим звездам. - Пять лет! - повторил он. - Сын мой, неужели пять лет большая плата за то сокровище, которое вы сегодня поклялись беречь и лелеять? Пять коротеньких лет, всего только пять. А она будет ждать вас, гордиться теми самыми вашими поступками, которые привели вас в тюрьму, и строить планы на те многие светлые годы, которые начнутся, когда кончатся эти пять коротеньких лет. Будет ждать, становясь все лучше и краше. Роджер, неужели это такая уж большая жертва, такая уж непомерная цена. Пять лет... а потом спокойствие, любовь, счастье навек! Скажите сами, Роджер! Мак-Кей попытался ответить, но его голос прервался: - Но как же она, отец Джон... - Да, да, я знаю, что вы хотите сказать, - мягко перебил его миссионер. - Я уговаривал ее, приводил те же доводы, какие привели бы и вы, Роджер. Я взывал к ее рассудительности. Я объяснял, что ваше возвращение грозит вам тюрьмой, и, по странному совпадению, я тоже назвал пять лет. Но она была упряма, Роджер, очень упряма и не хотела ничего слушать. И это она первая задала те вопросы, которые я задавал вам сейчас. "Что такое пять лет? - спрашивала она, опровергая мою логику. - Что такое пять лет, десять, даже двадцать, если я буду знать, что потом мы будем вместе?" Да, она была очень упрямой, Роджер. Так велика ее любовь к вам. Мак-Кей что-то пробормотал и умолк, глядя на звезды невидящими глазами. - А после этого, после того, как я уступил ее упрямству, она стала строить планы, как мы - она и я - поселимся вблизи того места, где будет ваша тюрьма, и как каждый день вы будете получать от нее весточку - о ней и о вашем сыне... - Сыне, отец Джон? - Таковы были ее мечты, Роджер. С придушенным криком Роджер закрыл лицо руками. Миссионер на мгновение умолк, а потом продолжал почти шепотом: - Я много лет прожил в лесной глуши, Роджер, и мне открывались сердца многих людей. Но любовь Нейды - самое большое чудо, какое только мне довелось увидеть за всю мою жизнь. А ведь мне уже скоро будет семьдесят лет. Понимаешь ли ты это, сын мой? И разве не черпаешь ты в этом радость и бесстрашие? Миссионер не стал дожидаться ответа, а медленно побрел к хижине, оставив Роджера наедине со звездами. И как прежде их сияние озаряло лицо отца Джона, так теперь оно озарило черты Мак-Кея, дышавшие глубокой решимостью. Ради Нейды, ради их будущего сына он не хотел приносить ту жертву, о которой говорил отец Джон. Но теперь, после разговора с миссионером, она уже не казалась такой страшной, как раньше. Теперь это была уже не трагедия, а только недолгая разлука - ведь они будут ждать его, Нейда и их сын... Вдруг он услышал шорох и, оглянувшись, увидел Нейду, которая в свете звезд показалась ему еще более стройной и прекрасной. - Я сказал ему, - шепнул Нейде отец Джон, возвратившись в хижину. - И теперь мысль о тюрьме не будет его пугать - и из-за него самого и из-за вас. И Нейда вышла к нему тихая и серьезная, а в ее улыбке, когда она протянула к нему руки, была новая зрелая мудрость и почти материнская нежность. Роджер решился заговорить, только когда Нейда прильнула к его плечу и он совсем близко увидел ее глаза под длинными ресницами. - То, что сказал мне отец Джон... это правда? - спросил он. - Правда, - прошептала она. Ее пальцы прокрались к его щеке, а Роджер, которому было довольно одного этого слова, прижался губами к ее пушистым волосам, и в этой полной гармонии душ они слушали тихие шепоты ночи. - Роджер... - сказала наконец Нейда. - Что, моя Неева? - А что это слово значит, Роджер? - Оно значит "возлюбленная", "жена". - Тогда оно мне нравится. Но больше всего мне нравится, когда ты говоришь... - Моя жена. - Да... Я чувствую себя такой счастливой, Роджер! Твоя... жена. Это лучшие в мире слова. Это... и еще... Она спрятала лицо у него на груди. - И еще слово "мать", - докончил он. - Да, - сказала Нейда дрожащим голосом. - Моя мама, Роджер... я ее не помню. Но она мне часто снилась. И я всегда тосковала по ней. Как, наверное, чудесно, когда у тебя есть мать! - Но, наверное, еще чудеснее быть матерью, Нейда. - Послушай! - перебила его Нейда. - Это поет Усимиска. - Любовную песню? - Да, на языке индейцев кри. Нейда подняла голову и посмотрела на него. - С тех пор как мы поселились здесь, весь этот чудесный мир вокруг обещал мне песню, Роджер. И когда ты вернулся, он запел и теперь все время поет - каждый час дня и ночи. Ты когда-нибудь думал, Роджер, расстаться со всем этим, уйти в один из больших городов, о которых мне столько рассказывал отец Джон? - А тебе этого хотелось бы, Нейда? - Побывать там - да, но не жить. Я хочу всегда жить в лесах, Роджер, где мы познакомились с тобой. Она привстала на цыпочки и поцеловала его. - Я хочу жить возле Желтой Птицы и Солнечной Тучки... Ну, пожалуйста, мистер Веселый Роджер! И отец Джон поедет с нами. И мы будем так счастливы там все вместе: Желтая Птица, Солнечная Тучка, Жизель и я... Ай! Роджер внезапно обнял ее так крепко, что она невольно вскрикнула. - Но прежде нам, наверное, придется расстаться, Нейда. Правда, ненадолго. Что такое пять лет, когда перед нами вся жизнь? Ничего... И они пройдут быстро... - Да, они пройдут быстро, - повторила Нейда так тихо, что он с трудом расслышал ее слова. Но он ясно расслышал рыдание, которого она не сумела сдержать. Правда, она тотчас же попробовала улыбнуться, и Роджер, зная, что так ей будет легче, сделал вид, будто ничего не заметил. Вот так, пока в хижине их терпеливо ждали отец Джон и Питер, Нейда с Роджером под звездным небом обдумывали свое будущее. 20 Воскресенье выдалось удивительно ясное и тихое. Над Бернтвудом поднялось золотое теплое солнце, звонко распевали птицы, и когда отец Джон вышел на заре из хижины, воздух показался ему необыкновенно душистым и свежим. Он очень любил эти ранние часы пробуждения природы, сонные шорохи еще сумрачного леса и особую тишину, в которой звуки разносятся удивительно далеко. В это утро он услышал собачий лай, хотя собака была по крайней мере в миле от него, и Питер, который его сопровождал, немедленно поставил уши торчком. Миссионер не в первый раз замечал эту вечную готовность Питера встретить опасность, настороженность, с которой он то и дело нюхал воздух, и постоянную бдительность его глаз и ушей. Мак-Кей объяснил ему, почему Питер стал таким. Но теперь, пока они с Питером спускались к заводи, отец Джон как-то по-новому воспринял все это. Ночь напролет миссионер, забыв о словах надежды и утешения, которые сам же произносил так недавно, раздумывал об угрозе, нависшей над Мак-Кеем, - угрозе страшной и неотвратимой. И все же... пять лет - это такой короткий срок! Любое пятилетие его собственной жизни теперь, когда он вспоминал их, казалось не длиннее пяти минут. Восемь пятилетий назад он впервые увидел ту девушку с милым лицом, которая стала для него всем миром, как Нейда для Роджера, и хотя с тех пор, как он ее потерял, прошло тридцать лет, время пронеслось так быстро, что ему порой чудилось, будто всего несколько часов назад он держал ее в объятиях и слышал ее голос. Однако будущие пять лет, в отличие от прошедших, были вечностью, и отец Джон думал о них с тоской, глядя в зеркало заводи, в котором отражалось небо, розовевшее над верхушками сосен. Пять лет! А ведь он уже старик. Для него это время ожидания будет невыносимо долгим и тягостным. Но Роджер и Нейда так молоды! И эти пять лет, когда они будут вспоминать про них потом, покажутся им совсем коротенькими. Отец Джон продолжал размышлять о долгой жизни, которую он прожил, и о том недолгом сроке, который ему еще осталось прожить, и им все сильнее овладевало яростное желание оградить эти пять лет от оскверняющего вторжения закона - и не только ради Нейды и Роджера Мак-Кея, но ради себя. На закате своей печальной жизни он обрел радость и утешение в их любви, и мысль о том, как безжалостное и заблуждающееся правосудие расправится с этой любовью, пробуждала в нем гнев и протест, которые более приличествовали бойцу, чем смиренному служителю божьему. Миссионер тщетно боролся с этим, как он считал, греховным чувством. А когда позднее за завтраком он смотрел на счастливые лица Нейды и Роджера, его томил стыд, словно он обманул их. И он не мог избавиться от тайного страха и тревоги, которые грызли его сердце. Миссионеру казалось, что весь этот день любое произнесенное им слово было ложью - например, когда он читал проповедь окрестным жителям, собравшимся в молельне, которую они помогли ему построить. Миссионер говорил на языке кри и по-английски; он говорил о благости надежды и о том, что в каждом несчастье можно найти свою светлую сторону. Мак-Кей слушал его, сжимая руку Нейды, и был преисполнен умиротворения. Если бы в эту минуту в открытую дверь вошел Брео, он встретил бы полицейского спокойно, потому что отец Джон убедил его в необходимости такой жертвы. Позднее, когда прихожане разошлись и они опять остались одни, отцу Джону пришлось вновь выслушать историю Желтой Птицы, потому что Нейда не уставала расспрашивать про индианку. Однако миссионер впервые узнал, какую нравственную поддержку черпал Веселый Роджер в ее пророчествах. - Конечно, это было глупо, - с виноватым видом признался Мак-Кей, хотя и видел по глазам Нейды, что она свято уверовала в колдовские способности Желтой Птицы. - Я знал, что обманываю себя, но мне от этого становилось легче. - Нет, вовсе не глупо! - заспорила Нейда. - Желтая Птица приходила ко мне, теперь я это знаю. И ей все было известно наперед. - Веру никогда не следует называть глупостью, - мягко сказал отец Джон. - Желтая Птица верила, и это главное. Она ни в чем не сомневалась, она верила, а это, возможно, придает мысли особую силу. Я верую в могущество мысли, дети мои. Я верую, что наступит день, когда она откроет нам даже тайну самой жизни. За сорок с лишним лет, прожитых мною в лесных дебрях, я видел немало странных вещей, и среди них не последнее место занимают замечательные способности людей, еще сохраняющих единство с природой. Мне кажется, Роджер, что Желтая Птица дала тебе много полезных советов. Не приходило ли тебе в голову... Миссионер умолк, понимая, что говорит все это под влиянием все той же безотчетной тревоги, почти страха. - Что вы хотели спросить, отец Джон? - сказала Нейда, наклоняясь к нему. - Это только праздное любопытство, моя дорогая, и вы лишь посмеетесь надо мной. Я подумал, не приходило ли в голову Роджеру, что таинственный Далекий Край, который пригрезился Желтой Птице, - это просто какая-нибудь страна за пределами Канады. Ну, например, Соединенные Штаты. Он говорил почти против воли и сразу же заметил, что Нейда уловила скрытый смысл его слов. Ее глаза широко раскрылись. Их синева потемнела, и Роджер, когда она повернулась к нему, увидел, что ее пальцы стиснули оборку платья. - Или, скажем, Китай, Африка, Южные Моря, - засмеялся он, вспомнив свои мечты. - Да любая страна подальше отсюда! Губы Нейды полураскрылись, она словно хотела что-то сказать, но промолчала, сжимая руки на коленях, а когда все-таки заговорила, миссионер понял, что она не решилась произнести вслух то, о чем думала на самом деле. - Я очень люблю Желтую Птицу и когда-нибудь скажу ей об этом, - сказала Нейда. Следует упомянуть, что с тех пор как Питер пришел с хозяином к Бернтвуду, ему все время казалось, будто он потерял что-то очень важное: занятый своим счастьем Мак-Кей почти не обращал на него внимания, да и Нейда теперь не возилась и не играла с ним, как в прошлые дни. Он лежал в стороне, изнывая от одиночества, но тут Нейда вдруг подбежала к нему и позвала за собой в частый ельник. Питер затявкал от восторга, как щенок, а Нейда даже не взглянула ни на мужа, ни на отца Джона. Однако миссионер все же успел заметить выражение ее лица. - Я был неосторожен, - сказал он, тяжело вздохнув. - Я поступил нехорошо, ибо теперь ей по моей вине захочется бежать с вами туда... на юг. Она поверила Желтой Птице, потому что Желтая Птица помогла вам вернуться к ней. Она верит... - Я ведь тоже верил, - ответил Роджер, глядя на стену зеленых елок. - Да... и все же вам лучше остаться. Счастье не приходит без искупления. Такова воля божья. Веселый Роджер встал и посмотрел на юг. - Это большое искушение, отец Джон. Я не знаю, хватит ли у меня сил расстаться с ней. Если бы Брео подождал хоть несколько месяцев! Но теперь... Он медленно пошел туда, где за завесой из еловых ветвей скрылись Нейда и Питер. Отец Джон смотрел ему вслед, и на его губах дрожала улыбка. В глубине души он понимал, что он трус и что эти молодые люди сильнее его духом. Они были счастливы, потому что он ложными доводами внушил им веру в будущее, и они смирились с неизбежным, и вот теперь он сам в минуту слабости подверг их искушению. Он глядел им вслед; он не раскаивался в этом - наоборот, с его души спала большая тяжесть. Несколько минут в сердце миссионера длилась борьба простых человеческих чувств и того отречения от себя, которого требовала проповедуемая им религия. Он никогда еще не испытывал такого состояния. В нем вдруг проснулась надежда. Пять лет были долгим сроком для него. Он снова и снова возвращался к этой мысли, а она привела за собой и другую: инстинкт самосохранения - это первый закон существования и, следовательно, не может быть греховным. Так отец Джон про себя отрекся от всего, что говорил раньше, хотя его спокойное улыбающееся лицо не выдало этого, когда час спустя Нейда и Роджер вернулись в хижину с охапками первых цветов. Щеки Нейды разрумянились, а глаза были синими, как пучок фиалок, который она приколола у себя на груди. Отец Джон почувствовал, что Веселого Роджера больше не угнетает сознание своей беспомощности перед лицом неотвратимой опасности - в его глазах, когда он смотрел на Нейду, светилась неколебимая уверенность. Когда наступил вечер, Питер оказался единственным свидетелем весьма таинственного события. Он сидел у Нейды в комнате. И Нейда была совсем такой, как раньше: она сжимала в ладонях его курчавую морду и болтала с ним. Но тут вдруг Питеру вспомнился некий узел, потому что Нейда очень тихо, словно боясь, что ее подслушивают невидимые уши, сложила на столе всякие вещи и связала их в узел, но уже другой. Этот узел она спрятала у себя под кроватью, как тот, первый, - под кустом шиповника на маленькой прогалине среди густого ельника под Гребнем Крэгга. Отец Джон лег в этот вечер рано. Его мысли были заняты Брео: до ближайшей фактории Компании Гудзонова залива всего двенадцать миль, а полицейский, разумеется, сначала побывает там и уж потом отправится от хижины к хижине в поисках своей жертвы. И вот вскоре после полуночи миссионер тихонько встал и при свете свечи написал записку Нейде о том, что ему нужно побывать на фактории и он не стал их будить, так как решил уйти еще до рассвета. Нейда прочла эту записку Мак-Кею, когда они сели завтракать. - Он так часто делает, - объяснила Нейда. - Ему нравится ночной лес в лунном свете. - Но ведь сейчас новолуние, - заметил Роджер. - Правда... - И когда отец Джон уходил, небо затянули тучи и было темно, хоть глаз выколи. - Ты слышал, как он уходил? - Да. И видел его лицо, когда он зажег свечу, чтобы написать эту записку. Вид у него был встревоженный. - Роджер, о чем ты? Мак-Кей подошел к ней сзади и, перегнувшись через спинку стула, поцеловал мягкие волосы и недоумевающие глаза своей жены. - Это значит, женушка, что отец Джон отправился на факторию, чтобы навести справки о Брео. Это значит, что в глубине души он хотел бы, чтобы мы до конца последовали совету Желтой Птицы. Ведь он, по его мнению, разгадал, что такое Далекий Край. Это мир, лежащий за нашими лесами, - мир, такой огромный, что, если понадобится, мы можем уехать от конной полиции хоть за десять тысяч миль. Вот почему он отправился на факторию в такую ночь. Нейда обхватила руками его шею и тоненьким, взволнованным голоском сказала: - Роджер, мой узелок готов. Я собрала его вчера и спрятала под кровать. Он обнял ее еще крепче: - И ты готова пойти со мной... куда угодно? - Да, куда угодно. - На край света? Прижатая к его груди взлохмаченная головка попыталась кивнуть. - И оставить отца Джона? - Да. Ради тебя. Но я думаю... когда-нибудь потом... он к нам приедет. Ее пальцы коснулись его щеки. - Только, Роджер, пусть там, на краю света, тоже будут большие и прекрасные леса. - Или пустыня, где им и в голову не придет нас искать, - засмеялся он. - Пустыня мне, наверное, понравится, Роджер. - А необитаемый остров? Она снова кивнула: - Мне всюду понравится, если мы будем вместе. - В таком случае... мы уедем, - сказал он, стараясь говорить спокойно, хотя его охватила радость, жаркая, как пламя. И почти невозмутимо он продолжал: - Но это означает, Нейда, что тебе придется отказаться почти от всего, о чем ты мечтала. От этих лесов, которые ты любишь, от отца Джона, от Желтой Птицы, Солнечной Тучки... - Я мечтаю только об одном, - перебила она нежно. - А ведь пять лет прошли бы очень быстро, - продолжал он. - Да и почему меня обязательно должны приговорить к пяти годам тюрьмы, а не к четырем или даже трем? И тогда мы могли бы спокойно жить в стране, которую так любим. Я с радостью останусь и сам сдамся полиции, если благодаря этому мы сможем быть счастливы. - Я мечтаю только об одном, - повторила она, поглаживая его щеку. - Всегда быть с тобой, Роджер. И куда бы ты меня ни увез, я все равно буду самой счастливой женщиной в мире. - Женщиной! - рассмеялся он. - Для меня ты навсегда останешься маленькой девочкой, которую я встретил у Гребня Крэгга. И внезапно, крепко прижав ее к себе, он крикнул с гневным вызовом: - Мне легче лишиться жизни, чем потерять ее. Нейду, - маленькую девочку с распущенными волосами и земляничным пятном на носу, девочку, которая так свято верила в Лунного Человека! И я буду любить ее до конца моих дней. Тем не менее весь этот день, пока они ждали возвращения отца Джона, Веселый Роджер вновь и вновь убеждался, насколько с тех пор Нейда переменилась. Однако эта перемена его тоже радовала и приводила в восторг. Нейда уже не была робкой, запуганной сироткой, которая потянулась к нему, пожалуй, только потому, что он был большим и сильным и мог ее защитить. Нет, теперь она любила его как подруга, равная ему во всем, а не потому, что чего-то боялась и чувствовала себя беспомощной. И с не меньшим восторгом он заметил еще одно: теперь он все больше начинал полагаться на нее, и когда они обсуждали свои планы, ее спокойная решимость и обдуманные суждения придавали ему новые силы и уверенность. Поглядев на ее волосы, уложенные в прическу, он сказал: - Когда ты такая, ты моя Маргарита Анжуйская. А когда ты их распускаешь, ты снова становишься маленькой Нейдой с Гребня Крэгга. И... и я не понимаю, за что судьба дала мне такое счастье! Весь этот день и Питер пытался по-своему осмыслить, что же произошло с Нейдой за месяцы их разлуки. Прикосновение ее руки по-прежнему радовало его, и все-таки он замечал какую-то перемену. Когда она прижималась щекой к его щеке и начинала с ним разговаривать, ее голос звучал даже нежнее, чем в те дни, но все-таки чего-то не хватало - их прежнего товарищеского равенства, хотя этого Питер понять не мог. Однако к новой Нейде он проникся яростным обожанием, которое было еще сильнее его прежней любви к ней. Теперь ему довольно было лежать, уткнувшись носом в ее туфлю или оборку платья. Но когда под вечер она ушла к себе в комнату и вскоре выбежала оттуда, распустив волосы и подхватив их вылинявшей лентой, привезенной с Гребня Крэгга, он запрыгал вокруг нее, заливаясь радостным лаем, и Нейда в ответ на его вызов пустилась с ним наперегонки через вырубку. Вся раскрасневшаяся, она подбежала затем к Веселому Роджеру и, запыхавшись, упала в его объятия. И вдруг сквозь облако ее растрепавшихся кудрей Мак-Кей увидел, что из леса кто-то вышел. Это был отец Джон. Он на мгновение остановился, а потом, пошатываясь, побрел к ним - казалось, он вот-вот упадет. Нейда услышала, как Роджер судорожно вздохнул, почувствовала, как сжались его руки, и, оглянувшись, тоже увидела миссионера. Вскрикнув, она вырвалась от Мак-Кея и бросилась к старику. Отец Джон тяжело оперся на ее плечо, и тут к ним подбежал Мак-Кей. Лицо миссионера было искажено усталостью, он задыхался, но, держась за сердце, он все-таки попытался улыбнуться им. - Я торопился, - сказал он, силясь говорить спокойно. - И совсем запыхался. Он перевел дух и посмотрел на Веселого Роджера. - Роджер... я торопился... чтобы сказать вам... Брео совсем близко. Я опередил его на полмили или на милю. Он взял побледневшее лицо Нейды в ладони и посмотрел на нее сквозь сгущающийся сумрак. - Слишком поздно... я понял, что ошибся... дитя мое, - сказал он совсем спокойно. - Вам нельзя ждать Брео. Уходите! Времени терять нельзя. Если Брео не собьется с пути в темноте, он будет здесь через несколько минут. Быстрее! Нейда молчала, пока они шли к хижине. Но что-то в ее упрямо вздернутом подбородке и откинутой голове сказало Роджеру, что она готова ко всему и не боится. В хижине их встретила Усимиска, и Нейда что-то быстро шепнула ей. Было видно, что они обо всем договорились заранее, - Усимиска принесла из кухни набитый заплечный мешок, а Нейда появилась из своей комнаты с узлом в руке. Она остановилась перед Мак-Кеем и миссионером, тяжело дыша от волнения. - Больше ничего не надо делать! - воскликнула она. - Здесь все, что нам может понадобиться. На мгновение она забыла обо всем, кроме отца Джона, и, обняв его, подняла на него глаза, в которых не было слез. - Вы же приедете к нам? - прошептала она. - Вы обещаете? Миссионер тоже обнял ее и прижался лицом к ее лицу. - Молю бога, чтобы это сбылось, - произнес он тихо. Руки Нейды конвульсивно сжались, и в эту секунду перед дверью хижины раздалось предостерегающее рычание. - Питер! - вскрикнула Нейда. Отец Джон задул лампу. - Бегите, дети мои! - приказал он. - Быстрее! В двадцати шагах ниже заводи спрятан челнок. Вчера по моей просьбе его оставил там один из приходивших сюда индейцев. Роджер... Нейда... Он на ощупь нашел в темноте их руки. - Да будет на вас благословение божье! Отправляйтесь на юг... Прямо на юг. А теперь - скорее! Мне кажется, я слышу шаги... Он толкнул их к двери. Нейда схватила узел, а Роджер - мешок. Внезапно миссионер заметил, что рядом стоит Питер, и, нагнувшись, крепко схватил его за загривок. - Прощайте... - прошептал он хрипло. - Прощайте... Нейда... Роджер... Нейда, всхлипнув, ответила из темноты: - Прощайте, отец Джон! Миссионер и Питер напряженно прислушивались, пока шаги тех, кого они любили, не затихли в ночной тьме. Питер взвизгнул и попытался вырваться, но отец Джон захлопнул дверь. - Тебе лучше остаться здесь, Питер, - попробовал он объяснить. - Лучше будет, если ты останешься со мной, для тебя же. Ведь они уедут очень далеко и поселятся в стране, где ты можешь зачахнуть и умереть. Да и в челноке для тебя нет места. Будь же умником, Питер, и останься со мной... со мной... И Усимиска, которая неподвижно стояла в темноте, услышала, как отец Джон, ощупью искавший лампу, засмеялся странным, придушенным смехом. 21 Хижина осветилась. Сначала вспыхнул желтоватый огонек спички, а потом загорелась лампа, и как только из темноты возникло восковое лицо отца Джона, Питер завизжал, заскулил и принялся царапать дверь. Усимиска - Молодой Листок - стояла неподвижно, точно статуя, и, казалось, не дышала, хотя ее большие темные глаза были устремлены на отца Джона. Прочитав в ее упорном взгляде испуганный вопрос, старичок с торжеством улыбнулся. - Все хорошо, Усимиска, - сказал он вполголоса на языке кри. - Они ушли, и их не поймают. Занимайся своими делами так, словно ничего не произошло. Брео с минуты на минуту будет здесь. Миссионер расправил плечи, словно собирая все свои силы и мужество, а потом подозвал Питера и начал утешать собаку, чьи хозяин и хозяйка бежали сейчас в темноте к заводи. - Они уже добрались до заводи, - сказал он и сел, поглаживая колючую морду Питера. - Они, наверное, как раз спустились к заводи, а Брео вышел на вырубку с противоположной стороны. Роджер должен легко найти челнок: он ничем не прикрыт и до него точно двадцать шагов. Я думаю, он его уже нашел и еще через минуту они отчалят. А по берегам Бернтвуда растет густой лес, и ночью никто не рискнет пуститься за ними в погоню пешком. Внезапно он крепче сжал руки, и Усимиска, исподтишка наблюдавшая за ним, заметила, что его лицо просветлело. - Они уже плывут, - воскликнул он ликующе, - а Брео еще не пересек вырубку! Миссионер встал и принялся расхаживать по комнате, а Питер опять начал тоскливо обнюхивать дверь. Усимиска, предусмотрительная в минуту опасности, как все ее соплеменники, задернула занавески на окнах, и отец Джон одобрительно улыбнулся. Ему была неприятна мысль, что Брео, человек-ищейка, может тайком подсматривать за ним в окно. Расхаживая по комнате, он продолжал прислушиваться, не раздадутся ли шаги Брео. Питер, вздохнув, перестал царапать дверь и уселся у порога комнаты Нейды. Отец Джон остановился возле него и положил ладонь ему на голову. - Может быть, мы еще поедем к ним, - сказал он больше самому себе. - Когда-нибудь, когда они найдут безопасное убежище далеко отсюда. Миссионер вдруг почувствовал, что Питер у него под рукой весь напрягся, а Усимиска предостерегающе вскрикнула. Потом она негромко запела на кухне, принимаясь чистить кастрюли и сковородки, уже начищенные до блеска, и продолжала петь, когда дверь хижины распахнулась. На пороге стоял Брео, ищейка. Внезапность его появления удивила даже Питера, который не слышал никаких шагов снаружи. Полицейский стоял так несколько секунд, его худое острое лицо четко рисовалось на фоне ночного мрака, а загадочные глаза, прищуренные и все же острые, как буравчики, обводили хижину проницательным взглядом, от которого ничто не могло ускользнуть. В его позе чудилась смертельная угроза, и Питер глухо заворчал. Он тотчас узнал этого человека. Он видел его в сугробе посреди тундры и сразу проникся к нему недоверием, а потом они с хозяином убегали от него в самый разгар Черного бурана. Питер соображал быстро - в своем роде так же быстро, как сам Брео. И без каких-либо логических рассуждений он понял, что появление этого человека предвещает беду, и связал с ним непонятное исчезновение Веселого Роджера и Нейды. Брео молча кивнул. Потом он увидел Питера, и его губы искривились в улыбке. Улыбка эта была почти дружеской и все же производила неприятное впечатление. Она говорила о характере этого человека, о его беспощадности, упорстве и умении добиваться своего. Он казался воплощением сурового и безжалостного рока. Брео снова кивнул и протянул руку. - Питер! - позвал он. - Поди-ка сюда, Питер! Питер дернул ушами, но не тронулся с места. Однако острый взгляд Брео уловил и это легкое Движение. - Все еще хранит верность одному человеку! - заметил он, входя в хижину и останавливаясь перед миссионером. - Где Мак-Кей, преподобный отец? Брео не закрыл за собой двери, и Питер не замедлил этим воспользоваться. Усимиска увидела, как он в два прыжка оказался за порогом, но не позвала его, а продолжала внимательно слушать. Брео повторил свой вопрос: - Где Мак-Кей, преподобный отец? Питер в темноте снаружи услышал голос полицейского, потому что на мгновение остановился, отыскивая свежий след Нейды и Роджера. Это был очень простой след - прямо к заводи, а оттуда двадцать шагов вниз по течению к маленькой галечной косе. На этой косе была ясно видна борозда от лодки, и тут следы кончались. Питер заскулил, вглядываясь в черный тоннель между стенами леса, где чуть слышно журчала и булькала вода на пути к еще более темной и густой чаще. Он по брюхо вошел в воду, почти решившись плыть вдогонку за хозяевами, помедлил, прислушиваясь, и не услышал ни голосов, ни плеска весла. Но ведь он знал, что Нейда и Веселый Роджер должны быть где-то совсем близко! Питер выбрался на косу и пошел вниз по течению реки, внимательно нюхая воздух и то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться. Иногда он ловил в воздухе запах своих хозяев, но он тратил слишком много времени на частые остановки и потому челнок был все время впереди. С кормы этого челнока Мак-Кей еле различал в слабом свете звезд, кое-где пробивавшемся сквозь ветки, бледное лицо Нейды. Он беззвучно засмеялся от радости. - Наконец-то моя мечта сбылась, Нейда, - прошептал он. - Ты со мной. И мы отправляемся в совсем другой мир. Там нас никто не найдет. Никто, кроме отца Джона, когда мы пошлем ему весточку. Ты не боишься? Она ответила чуть дрогнувшим голосом: - Нет, не боюсь. Только тут очень темно... - Еще две-три ночи, и нам опять будет светить луна - твоя луна, и Лунный Человек будет нам улыбаться. Я понимаю, каково приходится Лунному Человеку, когда он томится по ту сторону земли и не может тебя увидеть, Нейда! Она ничего не ответила, и Роджер наклонился вперед, вглядываясь в смутное пятно ее лица. Тут он услышал вздох, похожий на всхлипывание. - Я о Питере, - пробормотала она, предупреждая его вопрос. - Роджер, ну почему мы не взяли с собой Питера? - Наверное, это мы зря, - ответил он и даже на мгновение перестал грести. - Но, пожалуй, для Питера так будет лучше. Он вырос в лесах и никакой другой жизни не знает. А там, куда мы попадем... - Я понимаю. А потом отец Джон привезет его к нам? - Да. Он обещал. Питер приедет к нам вместе с отцом Джоном. Нейда обернулась и поглядела в непроницаемый мрак перед ними. Он был таким густым, что казалось, будто челнок вот-вот упрется в стену. И вода, журчавшая у бортов, казалась черной, как смола. - Мы въезжаем в большое болото за кедровником, - объяснил Веселый Роджер. - Тут можно играть в жмурки, не завязывая глаз, верно? Ты хоть что-нибудь видишь? - Дальше носа челнока ничего, Роджер. - Ну-ка, переберись поближе ко мне, только осторожно, - сказал он. Нейда послушалась. - Теперь медленно повернись лицом к носу и прислони голову к моим коленям. Нейда сделала и это. - Так уютнее, - прошептала она, - устраиваясь поудобнее. - Гораздо уютнее. Роджер перегнулся, чуть не вывихнув позвоночник, и отыскал в темноте ее щеку, которую и поцеловал. - Я опасался, что ты не заметишь какой-нибудь ветки над водой, - объяснил он, когда выпрямился. - Ты могла бы больно ушибиться. Они помолчали, и Роджер вновь начал медленно и ритмично работать веслом. Потом Нейда лукаво спросила: - Ты ведь думал только про ветки, Роджер, и про то, что они могут меня ушибить? - Ну конечно, - ответил он со смешком. - А раз так, то мне сидеть очень неудобно, - пожаловалась она. - Уж лучше я выпрямлюсь, и пусть ветки выколют мне глаза! Однако она не привстала, а только осторожно, чтобы не помешать ему грести, коснулась его лица. - Ты тут! - промурлыкала она, словно успокаиваясь. - Я решила на всякий случай проверить: здесь такая темнота! И в этом непроницаемом мраке, вслепую пробираясь по водному лабиринту, они были счастливы. Мак-Кей внимательно глядел вперед, но ничего не видел, и каждое его движение было легким и точным, словно в танце. То же ощущение охватило и Нейду. Ночь уже не пугала ее. Ведь они были вместе - и вместе, забыв страх, отправлялись навстречу неведомому, таинственному и манящему будущему. А ночь надежно укрывала их. Самая ее тьма была приветливой и дышала надеждой, Роджер еще два раза опускал руку, ища лицо Нейды, и она прижимала ее к губам, спокойная и счастливая. Они продвигались по болоту очень медленно, потому что из-за темноты Роджер греб еле-еле, осторожно выбирая путь. Он часто въезжал в кусты или упирался в топкий берег, и Нейде не раз приходилось зажигать спички, чтобы помочь ему выбраться из ветвей упавшего дерева. Роджеру очень нравились эти мгновения, когда во мраке вдруг вырисовывалось ее лицо, и дважды он без всякой надобности просил ее зажечь спичку, чтобы подольше ею любоваться. Но в конце концов Роджер почувствовал, что челнок вошел в течение; вскоре после этого вершины деревьев поредели, стало чуть светлее, и он понял, что они приближаются к концу болота. Полчаса спустя оно осталось позади, над их головами виднелось чистое небо, а за бортом весело журчала быстрая вода. Нейда выпрямилась; и было уже так светло, что Веселый Роджер увидел даже блики звездного света в ее волосах. Разглядел он и милую гримаску на ее лице, хотя она и пробовала улыбнуться. - Ой! - воскликнула она. - Нога совсем затекла! Я не могу шевельнуться! - Мы сейчас подыщем подходящее место и разомнемся, - ответил Мак-Кей, взглянув на часы при свете последней спички. - Мы обогнали Брео по крайней мере на два часа - ведь другого челнока ему взять негде. Веселый Роджер начал вглядываться в берег и вскоре увидел справа белую полоску песка. Там они полчаса отдыхали. Потом они отправились дальше, и Мак-Кей уже был готов благословлять болото: ведь теперь оно было преградой на пути Брео! - Не думаю, что он сумеет пробраться через него без лодки, даже если догадается, куда мы направились, - объяснил он Нейде. - И значит, нам ничто не грозит. Его голос звенел веселым торжеством, которое сменилось бы ледяным отчаянием, если бы он мог заглянуть в непроницаемую тьму там, где Бернтвуд петлял по болоту, или в еще более густой мрак, окутывавший трясину по его берегам. Через трясину, с трудом находя путь между бочагами и гнилыми корягами, которые в темноте казались жуткими чудовищами, бежал Питер. А по Бернтвуду медленно, но уверенно плыл человек, ловко отталкиваясь от илистого дна длинным шестом, которому послушно подчинялся легкий плот из двух стянутых проволокой кедровых стволов, без труда проходивший там, где еще совсем недавно скользил челнок. Человеком этим был Брео-ищейка. - Болота ему не одолеть! - с торжеством повторил Мак-Кей. - Даже если он догадается, что мы поплыли сюда, болота ему не одолеть, Нейда! - Но он ведь и не догадается! - возразила Нейда с такой же уверенностью. - Отец Джон направит его на ложный след. А позади них в смоляном мраке болота, порой раздвигая узкие губы в мрачной улыбке и вперяясь в тьму широко открытыми, круглыми, как у совы, глазами, плыл на своем плоту Брео. 22 Питер, мокрый, облепленный грязью, упрямо бежал через топь, потому что все время чувствовал где-то поблизости непонятное, беззвучное присутствие Брео. Порой чуть заметный ветерок, словно поднятый крыльями бабочки, доносил до его ноздрей запах Брео, но чаще теплый воздух оставался совсем неподвижным. Всякий раз этот запах приходил откуда-то спереди, и в конце концов Питер решил, что Брео должен быть там же, где Нейда и Роджер. Однако их запаха он не чувствовал, и это сбивало его с толку. Иногда он оказывался у черной воды протоки, но неизменно опаздывал на несколько секунд и не успевал увидеть во мраке тень Брео или услышать легкий плеск его шеста. Он бежал вперед среди неясных теней и непонятных всхлипывающих звуков, от котор