мнишь, как в прошлом году мы собирали землянику в долине, а два часа спустя играли в снежки, поднявшись на гору? Чем выше поднимаешься, тем холоднее, правда? Сегодня, например, первое июля, а поднимись на какую-нибудь из этих вершин, и закоченеешь. Гризли устраивается на спячку _высоко_, а черный медведь - _низко_! Когда там, где гризли устраивается на спячку, снегу навалит уже на четыре фута в глубину, черный медведь все еще может подкармливаться в долинах и лесной чаще. Он заваливается спать на неделю, на две позднее гризли и встает весной настолько же раньше. Он жирнее в начале спячки и не такой истощенный после нее. Поэтому у черного медведя медвежата еще до рождения набираются от матери больше сил. По-моему, в этом все дело. - Ты попал в самую точку, Брюс! - закричал Ленгдон в полном восторге. - Мне это и в голову не приходило! - Мало ли какие полезные истины в голову не приходят, пока вдруг невзначай не столкнешься с ними, - отозвался горец. - Ты сам говорил об этом только что... Когда начинаешь понимать, что охота не сводится только к тому, чтобы убивать, а состоит еще и в том, что оставляешь дичь живой, - тогда именно подобные открытия и придают ей особую прелесть. Как-то раз я пролежал на вершине горы целых семь часов, наблюдая за стадом горных баранов, как они резвились, и это доставило мне больше радости, чем если бы я перестрелял всю эту братию. Брюс встал и потянулся - обычная процедура после ужина, неизменно служившая сигналом, что он намерен отбыть ко сну. - Хороший денек будет завтра, - сказал он зевая. - Посмотри, как бел снег на вершинах. - Брюс... - Да? - Сколько будет в этом медведе, за которым мы гоняемся? - Тысяча двести фунтов, а то и побольше. Я ведь не испытал удовольствия посмотреть на него так близко, как ты, Джимми. А то мы бы сейчас уже сушили его шкуру. - И он сейчас в самом расцвете сил? - Да, судя по тому, как он взбирается вверх по склону, ему что-нибудь от восьми до двенадцати лет. Старый медведь не мчался бы с такой легкостью. - А тебе, Брюс, попадались очень старые медведи? - Бывали и такие, которым уже костыли впору, - отозвался тот, расшнуровывая ботинки. - Стрелял я и таких старых, что у них не оставалось уже ни одного зуба. - И сколько же им было? - Тридцать... Тридцать пять... а то, поди, и все сорок... Покойной ночи, Джимми. - Покойной ночи, Брюс. 8. МАТЬ МУСКВЫ Брюс уже давным-давно спал, а Ленгдон все сидел один под звездами. У ног его, догорая, тлел костер. Еще ни разу в жизни не ощущал он с такой силой, как сейчас, своего слияния с природой. Оно наполняло его каким-то непонятным смятением и вместе с тем глубочайшим спокойствием. Он начинал понимать, что после долгих лет скитаний и поисков таинственный, непостижимый дух безмолвия этих мест, дух лесов и озер окончательно покорил его и порвать связь между ними невозможно. И он томился оттого, что еще не поведал миру об этом, что еще не заставил людей взглянуть на милые его сердцу дебри его, Ленгдона, глазами, чтобы и они тоже поняли. По нескольку лет приходилось ему работать не покладая рук, чтобы хоть ненадолго вырваться в эти края. Раньше он был одержим страстью убивать - это тешило его самолюбие, и все стены его комнат были увешаны шкурами убитых им животных. А теперь что-то погасило жажду убийства. За последние несколько недель он подарил жизнь сотне животных, которых ему ничего не стоило подстрелить. Помиловал двух медведей. Новая радость, только что открытая им, захватывала Ленгдона, медленно, но верно вытесняя из его души старое. Он не мог больше убивать просто ради удовольствия. Ему вспомнился один странный сон, который он видел как-то раз дома, заснув за работой. Головы животных, развешанные по стенам комнаты, вдруг ожили и одна за другой повернулись к нему. Их огромные живые глаза горели огнем, обвиняя и осуждая его. "Сорок лет"! Ему казалось, что он все еще слышит слова Брюса. Если зверь может дожить до такого возраста, то сколько же лет жизни загубил он в те дни, когда считал себя удачливым охотником? Сколько лет отнял он у всех этих животных, которых убил? Сколько лет жизни загубил в один только день, когда утром на одном и том же склоне горы подстрелил трех медведей, а вечером, в долине - двух карибу? У всех вместе - не меньше ста лет. Сто лет биения сердца за несколько минут захлестнувшей охотника страсти! Сколько же таких лет вообще поставлено в счет лично ему за это его подлое удовольствие? Пристально глядя в костер, он подсчитал, получалось - тысяча лет! Ленгдон поднялся и пошел прочь от лагеря. Шел до тех пор, пока не почувствовал, что остался один на один с этим безмолвным небом и сияющими над головой звездами. Он вслушивался в ночное бормотание долины, вдыхал глубоко, полной грудью, напоенный ароматом пихты воздух и задавал себе все один и тот же вопрос: достиг ли он чего-нибудь этим истреблением десяти столетий жизни? И пришел к выводу, что ничего. В тот день, когда он отнял пять жизней, он волновался ничуть не больше, чем сегодня, когда не отнял ни одной. Теперь он утратил свое давнишнее желание подстрелить зверя, но охота от этого не потеряла для него своей прелести. Сейчас она привлекала его даже больше, чем когда-либо. Она доставляла ему теперь радости, о которых он раньше и понятия не имел. Совсем новые ощущения пришли на смену чувству минутного торжества при виде бьющегося в агонии, поверженного его смертоносными пулями зверя. Да, он будет и впредь стрелять зверя, иначе какой же из него охотник? Но никогда он больше не превратится в дикаря, опьяненного жаждой крови. Ленгдон посмотрел на спящую долину. Он знал, что там сейчас должен прятаться Тэр. Вот это охота, настоящая охота. И он тут же поклялся себе, что будет бороться честно и по совести. Он поставил себе целью добыть Тэра и, значит, будет охотиться только за Тэром. Он радовался, что не убил его тогда, на склоне, потому что теперь, когда этот великан гризли познакомился с его пулями, охота станет еще увлекательней. И Ленгдон с удовлетворением думал о том, что когда наступит развязка, то ему не придется страдать от жгучих укоров совести. Этот огромный зверь, которого он видел и в которого стрелял, не достанется им просто так, его не возьмешь голыми руками. Он еще заставит их поломать себе голову. Он будет драться отчаянно, до последнего, если дело дойдет до драки. И собаки, если Метусин подоспеет с ними вовремя, найдут в нем достойного противника. Тэр получил предупреждение. После этого, если ему так заблагорассудится, он волен перекочевать в другие места, спастись бегством. Или же пусть остается и борется. Ленгдон знал, что Тэр выбрал борьбу, и он пошел спать, страстно желая, чтобы поскорее наступил новый день. Он проснулся оттого, что начался проливной дождь. Ленгдон с воплем, разбудившим Брюса, выскочил из-под одеял. Устраиваясь на ночь, они не разбили палатки. И Ленгдон слышал, как Брюс проклинал на чем свет стоит их обоих за эту глупость. Выло темно, словно в пещере. Зловещие вспышки молний разрывали небо. В горах отдавались глухие раскаты грома. Сверкнувшая молния осветила Брюса, завернутого в одеяла, его мокрые волосы растрепались и прилипли к длинному, худому лицу. При виде этого зрелища Ленгдон так и покатился со смеху. - Славный денек будет завтра, - передразнил он, повторяя слова, сказанные Брюсом несколько часов назад. - Посмотри, как бел снег на этих вершинах! Ответ Брюса заглушил резкий удар грома. При новой вспышке молнии Ленгдон Нырнул под защиту деревьев в пихтовую чащу. Он просидел там, согнувшись в три погибели, минут пять или десять, а затем дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Гром прогрохотал, удаляясь к югу. Теперь и молнии вспыхивали уж где-то вдали. Опять воцарилась темнота. Ленгдон слышал возню Брюса где-то поблизости. Вот чиркнула спичка, и он увидел товарища. Тот смотрел на часы. - Скоро три, - сказал он. - Чертовски приятный ливень, правда? - Ну, я-то ничего другого и не ожидал, - невинным тоном отозвался Ленгдон. - Ты ведь сам знаешь, Брюс: когда снег на вершинах так бел... - Заткнись ты... и давай-ка разложим костер. Хорошо еще, что у нас хоть достало ума укрыть провизию. Ты вымок? Ленгдон отжимал волосы. Вид у него был не лучше, чем у намокшей крысы. - Ни капельки. Я спрятался в пихтовой чаще и заранее был готов к тому, что произошло. Как только ты обратил мое внимание на белизну снега на этих вершинах, я сразу понял, что... - К черту снег! - проворчал Брюс. Ленгдону было слышно, как он ломает сухие, смолистые еловые сучья. Ленгдон пошел помочь товарищу, и через пять минут костер уже полыхал. Огонь осветил их лица, и, взглянув друг на друга, они увидели, что оба ничуть не огорчены. Брюс ухмыльнулся. - Я спал как убитый, когда полило, - пояснил он, - и мне приснилось, что я свалился в озеро, а когда проснулся, то все еще пытался плыть. Ночной дождь в первых числах июля, да еще в горах северной части Британской Колумбии, - не такая уж согревающая процедура, и почти целый час Ленгдон и Брюс не переставали собирать топливо и сушили одеяла и платье. Позавтракали они только в пять часов, а в начале седьмого, захватив с собой тюк и седла, двинулись в долину. Брюс не без самодовольства напомнил Ленгдону о своем предсказании, так как оно полностью оправдалось: после грозы и ливня наступал ясный, безоблачный день. Они ехали по мокрым лугам. Звонко журчали вздувшиеся ручейки. Последний снег в горах за ночь наполовину стаял, и Ленгдону казалось, что и цветы за это время выросли еще больше и стали еще красивее. Воздух, струящийся по долине, был напоен благоуханием и свежестью утра. А надо всем этим сияло солнце, и свет его разливался теплым, золотым морем. Охотники ехали вверх по ручью, то и дело свешиваясь с седел. В поисках следов они изучали каждую из встречных песчаных отмелей. Не проехали так и четверти мили, как Брюс вдруг вскрикнул и остановился. Он указал на круглую песчаную отмель, на которой Тэр оставил отпечаток одной из своих огромных лап. Ленгдон спешился и измерил след. - Он! - крикнул Ленгдон, и голос его дрогнул от волнения. - Не лучше ли будет двинуться дальше без лошадей, Брюс? Горец тряхнул головой. Но, прежде чем высказать свое мнение, спешился и принялся исследовать склоны окрестных гор в подзорную трубу. Ленгдон взялся за свой неизменный охотничий бинокль. Но они ничего не обнаружили. - Он все еще идет по пойме ручья и обогнал нас мили на три-четыре, - сказал Брюс. - Проедем, пожалуй, одну-две мили, пока не найдется подходящее местечко для лошадей. А трава и кусты к тому времени пообсохнут. Следовать по маршруту Тэра было нетрудно, хотя гризли и шел у самого ручья. Не больше чем в трех-четырех сотнях ярдов от огромной кучи камней, около которой гризли натолкнулся на рыжемордого медвежонка, посредине заросшего травой откоса рос небольшой ельник. Здесь охотники расседлали и стреножили лошадей. А еще через двадцать минут они уже, крадучись, подобрались к мягкому песчаному ковру, на котором состоялось знакомство Тэра и Мусквы. Проливной дождь смыл крошечные следы лап медвежонка, но следы гризли испещрили весь песок вокруг этого места. Взглянув на Ленгдона, Брюс улыбнулся. - Где-то неподалеку, - сказал проводник шепотом. - Вполне возможно, что он ночевал по соседству с нами и сейчас до него рукой подать. Он послюнявил палец и поднял его над головой, чтобы определить направление ветра. - Лучше подняться по склонам, - заметил Брюс. Они обогнули груды камней, держа ружья наизготовку, и направились к небольшому оврагу, по которому восхождение на ближайший склон обещало быть более легким. Здесь снова замешкались. Дно овражка было устлано песком, на котором оказались следы еще одного медведя. Брюс опустился на колени. - Еще один гризли, - сказал Ленгдон. - Нет. Не гризли. Черный медведь, - заявил Брюс. - Ах, Джимми, когда мне только удастся вколотить тебе в голову разницу между следами гризли и черного медведя! Вот она, видишь? Задняя нога, и пятка круглая! А если бы это был гризли, то пятка была бы острая. Слишком широка и косолапа для гризли эта нога, и когти слишком велики по сравнению с длиной ступни. Ясно, как дважды два четыре, - это черный медведь! - И идет нашим маршрутом, - сказал Ленгдон. - Пошли же! Поднявшись вверх еще на двести ярдов, медведь выбрался из оврага и полез вверх. Туда же направились и Ленгдон с Брюсом. В густой траве и на жестком сланце ближайшего выступа скалы следы этого медведя вскоре пропали, но сейчас они не очень-то интересовали охотников. Со скал, по которым они теперь пробирались, под ними открывался великолепный вид. Взгляд Брюса то и дело обращался к пойме ручья. Он знал, что только там, внизу, удастся обнаружить гризли, и ничто другое его сейчас не интересовало. Ленгдона же привлекало к себе все, что жило и двигалось вокруг них. Каждая груда камней и заросль боярышника манила его к себе, и его глаза исследовали каждый выступ горного кряжа над их головами так же внимательно, как и след, по которому они шли. Именно поэтому он и увидел нечто такое, что заставило его схватить своего спутника за руку и потянуть, чтобы тот присел рядом с ним к самой земле. - Смотри! - прошептал он, не отпуская его руки. Стоя на коленях, Брюс огляделся. Глаза его широко раскрылись от изумления. Не более чем в тридцати футах над ними возвышалась большая скала, и с нее свешивалась задняя часть туловища медведя. Это был черный медведь, его лоснящаяся шуба переливала на солнце. Целых полминуты Брюс глядел на него во все глаза. Затем ухмыльнулся: - Спит... спит мертвым сном!.. Хочешь, Джимми, увидеть одну забавную штуку? Он положил ружье и вытащил свой длинный охотничий нож. Посмеиваясь потихоньку, он попробовал пальцем его отточенное острие. - Если тебе еще не доводилось видеть, как медведь удирает во все лопатки, то сейчас ты это увидишь, Джимми! Не трогайся с места! Медленно и бесшумно он начал карабкаться вверх к скале. А Ленгдон затаил дыхание, предвкушая дальнейшее развитие событий. Дважды Брюс оглядывался на него, широко улыбаясь. Через минуту или две медведь даст такого тягу, что только держись. Мысль об этом и вид долговязой фигуры Брюса, ползущего наверх, настроили Ленгдона на самый веселый лад. И вот Брюс достиг скалы. Длинное лезвие блеснуло на солнце, и сталь на целых полдюйма вошла медведю в огузок. Того, что последовало за этим, Ленгдону не забыть до самой могилы. Медведь не шелохнулся. Брюс ткнул его ножом еще раз. Тот же результат. После второй попытки Брюс сам окаменел, как скала, за которую он цеплялся. Когда он, оглянувшись, уставился на Ленгдона, рот его был разинут от изумления. - Ну, что ты скажешь о такой чертовщине? - спросил он, медленно поднимаясь на ноги. - Ведь он не спит. Он мертв! Ленгдон подбежал к нему, и они взошли на скалу. Брюс все еще не выпускал ножа из рук, и на лице его появилось странное выражение. Он взволнованно хмурился и не сразу обрел дар речи. - В жизни не видел ничего подобного! - сказал он, медленно убирая нож в ножны. - Это медведица, и у нее медвежата - к тому же, судя по ее виду, совсем еще маленькие... - Полезла за сурком и сорвалась со скалы, - прибавил Ленгдон. - Разбилась насмерть, да, Брюс? Брюс кивнул. - В жизни не видал ничего подобного, - повторил он. - Я всегда ломал себе голову над тем, как они не убьются, роясь на кручах под скалами... но видеть такое мне еще не доводилось. Хотел бы я знать, где теперь ее медвежата. Вот горемыки-то! Опустившись на колени, Брюс осмотрел медведицу. - У нее их было не больше двух, а то и всего один, - сказал он, подымаясь на ноги. - Что-нибудь около трех месяцев. - И теперь они умрут с голоду? - Если только один, то скорее всего с ним так и будет. У этого маленького бездельника было столько молока, что ему не приходилось еще самому хлопотать о дополнительном рационе. Вот что получается, когда удираешь и бросаешь своих малышей одних, - заключил свою речь нравоучением Брюс. - Если ты когда-нибудь обзаведешься женой, Джимми, то не разрешай ей выкидывать подобные штуки. Ведь малышам ничего не стоит устроить пожар или сломать себе шею. И он свернул на прежний путь по гребню кряжа. Глаза его внимательно исследовали долину. Ленгдон тронулся следом, размышляя о том, что сталось с медвежонком. А Мусква сладко почивал рядом с Тэром на уступе скалы. Ему снилась мать, и медвежонок жалобно скулил во сне... 9. ПОЕДИНОК Первые лучи восходящего солнца осветили уступ, на котором спали Тэр и Мусква. Солнце поднималось все выше, становилось все теплее. Поэтому, проснувшись, Тэр знай себе только потягивался, не проявляя ни малейшего желания вставать. После всего, что произошло так недавно - ранения, выздоровления и вчерашнего пира, - он чувствовал себя великолепно. Ему было так уютно; и он не спешил покидать эту солнечную купель. Долгое время он с интересом рассматривал Мускву. Ночной холод заставил медвежонка пристроиться в тепле между огромными передними лапами гризли. И сейчас он, как ребенок, жалобно похныкивал во сне. Немного погодя Тэр сделал нечто такое, чего за ним никогда не водилось: осторожно обнюхав пушистый комочек, свернувшийся между его лапами, он своим большим красным языком лизнул медвежонка в мордочку. И Мусква, которому, наверное, все еще снилась мать, прижался к гризли еще теснее. Мусква, неизвестно почему, вдруг покорил Тэра. Огромный гризли все еще не мог разобраться в том, что же, собственно, произошло. Он постепенно преодолевал не только свою безотчетную неприязнь ко всем медвежатам на свете, но и свои прочно укоренившиеся привычки зверя, прожившего десять лет в полном одиночестве. Мало-помалу он начинал находить в близости Мусквы удовольствие и в нем проснулось что-то вроде дружеского участия к медвежонку. С появлением человека в его жизнь вошло какое-то новое чувство, вернее только проблеск его. Ведь, пока не появится враг и не очутишься перед лицом опасности, нельзя до конца оценить дружбу. И не исключено, что Тэр, который впервые столкнулся лицом к лицу с настоящими врагами и настоящей опасностью, начинал понемногу понимать, что значит дружба. К тому же не за горами было и наступление брачного сезона, а Мусква еще сохранял запах матери. Вот поэтому-то, пока Мусква, нежась на солнышке, все еще витал в сновиденьях, Тэр чувствовал все большее удовлетворение. Окинув сверху взглядом долину, которая вся так и сверкала после прошедшего ночью дождя, он не увидел в ней ничего подозрительного. Принюхался - но ничто не примешивалось в воздухе к чистейшему аромату травы, цветов, пихты и свежей дождевой воды. Тогда он принялся лизать рану, и это разбудило Мускву. Медвежонок поднял голову. Поморгал глазами на солнце, протер лапкой мордочку и встал. Как и всем юнцам, ему уже не терпелось встретить наступающий день, независимо от того, каким бы тяжелым и утомительным ни был вчерашний. И, пока Тэр все еще безмятежно лежал, созерцая долину, Мусква принялся обследовать трещины в каменной стене и кувыркаться между камнями. Тэр перевел глаза с долины на медвежонка. Гризли проявлял несомненный интерес к ужимкам и веселому кувырканию Мусквы. Затем он грузно поднялся и отряхнулся. Минут пять, не меньше, стоял, вглядываясь в долину и принюхиваясь к воздуху, в котором не чувствовалось ни малейшего дуновения, точно все оцепенело вокруг. А Мусква, навострив ушки, подошел и стал рядом. Его маленькие глазки перебегали с Тэра на залитое солнцем пространство и снова на Тэра, как бы допытываясь, что же произойдет дальше. Огромный гризли разрешил это недоумение. Пройдя по карнизу скалы, он начал спускаться в долину, и Мусква, так же как и вчера, припустился за ним бегом. По сравнению со вчерашним днем медвежонок чувствовал себя повзрослевшим и силы его тоже удвоились. Тоска по материнскому молоку уже не мучила его. Тэр просветил его - отныне медвежонок перешел на мясо. И Мусква уже понимал, что они отправляются туда, где пировали вчера вечером. Они уже наполовину спустились со склона, когда ветер вдруг принес Тэру что-то новое. На мгновение гризли приостановился, и из груди его вырвалось рычание. Густая шерсть на загривке грозно встала дыбом. Запах исходил оттуда, где находился его тайник. И это к тому же был один из тех запахов, к появлению которых, а особенно возле своих кладовых, гризли относился совершенно нетерпимо - тут с ним шутки были плохи. На него резко пахнуло запахом другого медведя. В обычных условиях это не вызвало бы у него такого раздражения. Не вывел бы его из себя и запах медведицы. Но пахло медведем. И запах шел из расщелины в скале, которая вела прямо к той самой пихтовой чаще, в которой он запрятал вчера остатки карибу. Тэр не стал тратить времени на праздные домыслы. Ворча про себя, он начал спускаться так быстро, что Мусква еле поспевал за ним. Они остановились только тогда, когда достигли края плато, с которого хорошо просматривались озеро и пихтовая чаща. Мусква еле переводил дух. Затем уши его насторожились. Он пристально посмотрел вперед, и вдруг каждый мускул его маленького тельца напрягся до отказа. Ярдах в семидесяти пяти под ними кто-то разорял их склад! Грабителем оказался огромный черный медведь, который делал это просто с неслыханным нахальством, Был он фунтов, пожалуй, на триста полегче Тэра, но почти такого же роста, и его шуба отливала на солнце бархатом, совсем как соболиная. Такой большой и наглый пришелец еще ни разу не заявлялся во владения Тэра. Он вытащил тушу карибу из тайника и, пока Тэр и Мусква смотрели на него сверху, пожирал ее. Немного погодя Мусква вопросительно взглянул на Тэра. "Что же нам делать? - казалось, спрашивали его глаза. - Этак ведь и без завтрака недолго остаться!". Тщательно выбирая дорогу на спуске, Тэр стал медленно преодолевать эти последние семьдесят пять ярдов. Теперь он, казалось, совсем не спешил. Ступив наконец на луговину ярдах в тридцати - сорока от незваного гостя, гризли снова остановился. Он как будто не рвался в бой, но шерсть на загривке поднялась так, как Мускве еще ни разу не приходилось видеть. Черный оторвался от своего пиршества и поднял глаза. Целых полминуты медведи смотрели друг на друга. Голова гризли медленно, будто маятник, раскачивалась из стороны в сторону. Черный застыл на месте, неподвижный, как сфинкс. Футах в четырех-пяти от Тэра стоял Мусква. Чутье подсказывало ему, что вот-вот что-то произойдет. И с мальчишеским задором он ждал этого, готовый в любую минуту либо поджать куцый хвост и удирать вместе с Тэром без оглядки, либо ринуться вперед и сражаться бок о бок с ним. Его глаза были прикованы к раскачивающейся маятником голове Тэра. А что значит это покачивание, понятно всем на свете. Научился понимать его и человек. "Если гризли качает головой, то держись!" - гласит самая первая заповедь охотников на медведей в горах. И черный медведь понял это. Будь он как все другие медведи, забредавшие во владения Тэра, ему бы немного отступить, повернуться и убраться подобру-поздорову. И Тэр дал ему для этого достаточно времени. Но черный медведь был новичком в долине, и, кроме того, он и сам был могучим зверем, которого, наверное, еще ни разу не проучили как следует и который, вполне возможно, был хозяином в своих владениях. Он не отступил ни на шаг и первым издал угрожающее рычание. Все так же не спеша двинулся Тэр вперед - прямо на мародера. Половину этого пути Мусква шел за Тэром по пятам. А потом остановился и припал к земле. В десяти футах от туши карибу Тэр снова задержался. Теперь он раскачивал головой гораздо быстрее. И вот громовые раскаты низкого рычания вырвались из его полуоткрытой пасти. Черный оскалил клыки так, что Мусква жалобно взвизгнул. И снова Тэр двинулся вперед: шаг - и остановка, шаг - и остановка. Теперь разинутая пасть гризли касалась чуть ли не самой земли, и сам он прильнул к земле всем своим огромным телом. И все-таки этот черный проходимец стоял как вкопанный. Когда расстояние между ними сократилось до одного ярда, наступила пауза. С полминуты стояли они, совсем как два рассерженных человека, каждый из которых старается своим непреклонным взглядом нагнать на другого страх. Мускву трясло, как в лихорадке. Он жалобно скулил, и Тэр услышал его визг. Дальнейшее совершилось так быстро, что Мусква просто онемел от ужаса и лежал, распластавшись на земле, неподвижный, как камень. С тем необычным ревом и скрежетом зубов, которого не издает ни один другой зверь на земле, гризли кинулся на черного медведя. Черный чуть подался назад - только для разгона, бросился навстречу, и вот они сшиблись грудь с грудью. Черный опрокинулся на спину. Но Тэр был слишком искушенным и опытным бойцом, чтобы поддаться на такую уловку и дать тому нанести снизу задней лапой удар, который распорол бы ему брюхо. Он вонзил зубы черному в плечо, прокусив его до самой кости. Одновременно он нанес левой лапой страшный рассекающий удар. Но Тэр был "землекопом", и когти у него были затуплены на концах. А черный был "лазающим по деревьям", и у него были не когти, а настоящие ножи. И вот эти ножи вонзились в недавнюю рану Тэра, и кровь хлынула струей. С ревом, от которого, казалось, задрожала земля, великан гризли отпрянул назад и поднялся на задних лапах во весь свой девятифутовый рост. Он предупредил черного. Даже после их первой схватки враг еще мог ретироваться, и Тэр не стал бы его преследовать. А раз так - то бой будет не на жизнь, а на смерть! Мало того, что черный медведь обокрал его - это бы еще куда ни шло, но он разбередил его старую рану, _рану, нанесенную человеком_. Минуту назад Тэр отстаивал закон и справедливость и не испытывал еще особой злобы, не жаждал крови врага. Теперь он был страшен. Пасть открыта, губы раздвинулись, обнажив белые зубы и красные десны. Мышцы у ноздрей напряглись, как струны, и меж глаз набежала морщина, глубокая, как зарубка топором на стволе сосны. Глаза зажглись красным, рубиновым светом, и темно-зеленые зрачки потонули в этом пламени ярости. Встреться в эту минуту с Тэром человек, он понял бы с первого взгляда, что живым ему не уйти. Тэр не умел драться, стоя на двух ногах. И, как только черный сделал шаг вперед, Тэр опустился на все четыре лапы. Они снова сшиблись, и Мусква, прижавшись к земле, долго еще следил горящими глазами за их боем. Зрелище было ужасным. Разыгрывалось одно из тех побоищ, видеть которые удается только этим дебрям и горам. Рев разносился по всей долине. Как два борца, сцепились медведи своими могучими передними лапами, в то время как их клыки и задние лапы работали без устали. Минуты на две они слились в крепком объятии и катались по земле, переваливаясь друг через друга. Черный яростно рвал когтями. Тэр же действовал главным образом зубами, нанося при этом страшные удары задней правой лапой. Передними лапами он то удерживал, то отбрасывал своего противника прочь. Как при нападении на карибу, Тэр старался очутиться снизу, чтобы иметь противника над собой. Снова и снова вонзал он свои длинные клыки в тело врага. Но в состязании этим оружием черный превосходил его по быстроте. И к тому моменту, когда их челюсти сцепились, все правое плечо гризли было буквально изодрано в клочья. Мусква слышал, как их зубы лязгнули друг о друга. Он услышал, как зубы одного скрежещут по зубам другого, как кость грызет кость. А затем черный вдруг медленно завалился на бок, как если бы ему свернули шею, и Тэр схватил его за горло. Черный все еще сопротивлялся, хотя его широко раскрытые челюсти были бессильны теперь, когда гризли сомкнул свои огромные зубы у него на шее. Мусква поднялся на лапы. Он весь трясся мелкой дрожью, но теперь уже от нового, незнакомого ему ранее чувства. То, что происходило на его глазах, оказалось не игрой, в которую и он когда-то играл со своей матерью. Впервые в жизни он увидел битву, и от возбуждения кровь его загорелась и заиграла в жилах. Со слабым щенячьим рычанием медвежонок очертя голову кинулся в схватку. Но тщетно пытался он вцепиться зубами в густую шерсть и в жесткий огузок черного медведя. Он дергал его и рычал, помогая себе передними лапами и набив полный рот шерсти. Слепая, безотчетная ярость охватила его. Черный повернулся на спину и сверху вниз полоснул задней лапой по брюху Тэра. Прежде чем этот удар повторился, Тэр уклонился в сторону, и второй удар достался Мускве. Задняя лапа черного обрушилась на него своей подошвой, и футов двадцать Мусква пролетел, как камень, пущенный из пращи. Он не был ранен, но удар оглушил его. В тот же миг Тэр отпустил горло врага и отступил на два-три фута в сторону. Плечи черного, его грудь и шея были в крови. Он попытался подняться, но Тэр снова очутился на нем. На этот раз гризли с безошибочной точностью применил самый страшный из своих приемов. Его огромные челюсти мертвой хваткой вцепились в переносицу черного медведя. В один момент он с треском перегрыз ее, и битва была закончена - черный испустил дух. Но Тэр этого не знал. Теперь ничто не мешало ему рвать противника похожими на ножи когтями своей задней лапы. И он терзал его еще минут десять. Когда гризли наконец унялся, то на арену их боя страшно было взглянуть. Земля вокруг была вспахана и залита кровью, повсюду валялись клочья шерсти. А в двух милях от этого места Брюс и Ленгдон, бледные, затаив дыхание, смотрели в окуляры. Они стали очевидцами этого жуткого побоища, но медвежонка за дальностью расстояния им не было видно. Когда Тэр, весь залитый кровью, поднялся, переводя дух, над своим бездыханным врагом, Ленгдон опустил бинокль. - Боже мой! - прошептал он. Брюс вскочил на ноги. - Пошли! - крикнул он. - Черному крышка. И если мы не будем терять времени даром, то и гризли от нас не уйдет! А там, внизу, на лугу, Мусква подбежал к Тэру, неся в зубах клок черной шерсти, и Тэр, опустив к нему свою огромную окровавленную голову, ласково лизнул его в мордочку. Маленький рыжемордый медвежонок тоже испытал свои силы, и - кто знает! - может быть, Тэр все видел и понял... 10. ЧЕРЕЗ ГОРЫ После боя ни Тэр, ни Мусква даже и не приближались к карибу. Тэру было не до еды, а Мусква был так возбужден и его так трясло, что кусок стал бы у него поперек горла. Он все еще, как бы завершая дело, начатое Тэром, трепал клочок черной шкуры, ворча и взвизгивая, как щенок. Долго гризли стоял так, низко склонив огромную голову, и у ног его натекли лужицы крови. Перед ним простиралась долина. Ветра не было... Вернее, он был настолько слаб, что почти невозможно было установить, откуда он дует. Его порывы замирали в ущелье, и сильнее он становился лишь выше, на перевалах и вершинах. Время от времени поток воздуха устремлялся вниз и проносился по долине, как долгий, бесшумный вздох, чуть задев верхушки елей и пихт. Но, когда Тэр повернулся к востоку, ветер дохнул прямо на него. И Тэр почувствовал вдруг еле уловимый, но страшный запах человека! С ревом Тэр стряхнул с себя то недолгое оцепенение, в которое он позволил было себе погрузиться. Его расслабленные мускулы снова напряглись. Он поднял голову и принюхался. Мусква прекратил свою никому не нужную расправу с клочком черной шкуры и тоже принялся втягивать воздух носом. Ленгдон и Брюс бежали, сильный запах человеческого пота далеко разносился по воздуху. Этот запах вызвал у Тэра новый прилив ярости. Второй раз приходит он, когда Тэр ранен и истекает кровью! Человеческий запах и боль уже неразрывно связались в сознании гризли друг с другом. И теперь этот запах был ему вдвойне ненавистен. Он повернул голову и зарычал на истерзанное тело черного медведя. А затем угрожающе зарычал на ветер. Меньше всего он был расположен к бегству. И, случись Ленгдону и Брюсу подоспеть именно сейчас, Тэра охватила бы такая ярость, что ему вряд ли удалось бы сдержать ее, - та самая ярость, которой весь его род и обязан своим именем: "Страшный медведь". Но ветерок пролетел мимо, и снова все стихло. Долина была наполнена журчанием струящейся воды, сурки на скалах спокойно посвистывали, белокрылые стаи куропаток легко проносились в воздухе. Все это успокаивало Тэра, как нежная женская рука успокаивает разгневанного мужчину. Он рычал, безуспешно пытаясь еще раз уловить в воздухе этот запах. Но рычание становилось все тише и тише. Наконец гризли повернулся и не спеша зашатал к ущелью, по которому они с Мусквой не так давно спустились сюда. Мусква побежал следом. Ущелье спрятало их от посторонних взоров, как только они начали подъем. Дно ущелья было покрыто сланцем и загромождено каменными глыбами. Раны, полученные Тэром в недавней битве, в отличие от пулевых ран, через несколько минут уже перестали кровоточить. И он больше не оставлял на своем пути предательских красных пятен. Ущелье привело их к обвалу. Здесь они стали еще недоступней для наблюдения снизу. Остановились напиться у озерка, образованного потоками талой воды, сбегающей с горных вершин, и тронулись дальше. Когда они добрались до скалы, на которой провели ночь, Тэр не стал задерживаться. Мусква на этот раз еще не чувствовал усталости. Два дня неузнаваемо изменили маленького рыжемордого медвежонка. Он был уже не таким круглым и толстым и стал сильнее, гораздо сильнее. Он закалился и под надежной опекой Тэра быстро проходил курс превращения из медвежонка в молодого зверя. Заметно было, что Тэру и раньше уже случалось хаживать по этому уступу и он знает, куда тот ведет: все выше и выше, пока не упрется, как могло показаться, в отвесную каменную стену. Идя все тем же путем, Тэр пришел к глубокой расщелине, настолько узкой, что он едва пролезал в нее. По ней они выбрались на край такого крутого склона, какого Мускве еще ни разу не приходилось видеть. Он был похож на гигантскую каменоломню, которая уходила вниз, углублялась в лес далеко под ними и вздымалась вверх чуть ли не до самой вершины горы. Для Мусквы переход по этим хаотическим нагромождениям с тысячей опасностей был совершенно непосильной задачей. И, как только Тэр начал перебираться через первые же глыбы, медвежонок остановился и жалобно заскулил. В первый раз он отказывался идти дальше. Когда же он увидел, что Тэр, не обращая ни малейшего внимания на его писк, все идет и идет, его обуял ужас. Завопив что было сил, медвежонок отчаянно заметался в поисках хоть какой-нибудь тропинки через эти громадины. Тэру же было совершенно невдомек, в какое трудное положение попал Мусква, и он знай себе лез вверх, пока не забрался на целых пятьдесят ярдов. Тогда он остановился, оглянулся через плечо и подождал. Это приободрило Мускву, и он, стараясь не отстать, принялся карабкаться, цепляясь когтями и пустив в ход даже подбородок и зубы. Минут десять понадобилось ему, чтобы догнать Тэра. Он совершенно запыхался. Но от прежнего страха не осталось и следа: Тэр стоял на узкой белой тропинке, надежной, как пол. Ширина ее была дюймов восемнадцать. Странной и загадочной казалась эта тропа, и нельзя было понять, как она могла появиться в этих местах. Вид у нее был такой, будто огромная армия рабочих с молотками, пришедшая сюда когда-то, дробила целые тонны песчаника и сланца и насыпала между валунами гальку, чтобы проложить узкую ровную дорожку. Но сделали это не молотки, а копыта не менее чем тысячи поколений горных коз. Тэр и Мусква ступили на козью тропу. Первое стадо диких коз пронеслось этим путем, вероятно, еще задолго до того, как Колумб открыл Америку [морские путешествия Христофора Колумба к берегам Америки относятся к последнему десятилетию XV века], но сколько же лет ушло на то, чтобы их копыта выбили ровную дорогу в горах! Тэру она служила столбовой дорогой из одной долины в другую. Правда, ею пользовался не только он, но и многие другие обитатели этих гор. В то время как Мусква переводил дух, оба они услышали какой-то странный, похожий на посмеивание звук, доносившийся сверху. Футах в сорока или пятидесяти выше того места, где они стояли, тропинка сворачивала за огромную каменную глыбу. И из-за этой глыбы навстречу им медленно спускался большой дикобраз. На севере существует обычай, согласно которому человек не должен убивать дикобраза, которого называют "другом потерявшихся". Заблудившийся и умирающий от голода старатель или охотник, когда поблизости нет никакой дичи, всегда может отыскать дикобраза. А убить его ничего не стоит и ребенку. К тому же он самое потешное существо в этих дебрях - самый добродушный, приятный и покладистый весельчак на свете. Он болтает и хохочет без умолку, а когда движется, то похож на ожившую гигантскую подушечку для булавок. И он так рассеян, что, кажется, и живет, не просыпаясь. Этот дикобраз, спускаясь прямо на Тэра и Мускву, благодушно болтал сам с собой. А его смешок звучал, как лепет младенца. Он был невероятно толст. Таких называют "Порки" [жирный (англ.)]. Медленно, вперевалку спускался он сверху, и его бока и хвост щелкали по камням. Он смотрел себе под ноги. Неизвестно, что это были за мысли, в которые он был погружен, но Порки заметил Тэра, когда между ними оставалось уже меньше пяти футов. В мгновение ока он свернулся шаром и несколько секунд бранился на все лады. А потом застыл, молчаливый, как сфинкс, следя своими красными глазками за этим огромным, невесть откуда взявшимся медведем. Тэр не собирался убивать его, но тропа была узка, а Тэр хотел продолжать свой путь. Он сделал шага два вперед. Тогда дикобраз повернулся к нему задом, приготовившись наносить удары своим мощным хвостом. В хвосте Порки сотни игл, а Тэр уже неоднократно имел с ними дело и поэтому остановился в нерешительности. Мусква с любопытством уставился на дикобраза. Ему еще только предстояло узнать, что такое дикобраз, потому что игла, которая попала недавно в лапу, была всего-навсего одной из оброненных игл. Тэр сделал еще один шаг вперед. Тогда с неожиданным "чак-чак-чак" - самым устрашающим звуком, на который он только был способен, - дикобраз начал наступать на Тэра задом, рассекая воздух взмахами своего широкого, увесистого хвоста с такой силой, что, попади он в дерево, иглы вонзились бы в ствол на добрых четверть дюйма. Промахнувшись, он снова свернулся, а Тэр шагнул с тропинки на каменную глыбу и обошел его сторонкой. Затем остановился, поджидая Мускву. Порки торжествовал победу в полном упоении самим собой. Он распрямился, его иглы утратили свой угрожающий вид. Все так же добродушно посмеиваясь, он продолжал свой спуск, надвигаясь прямо на Мускву. Инстинктивно медвежонок посторонился, поскользнулся на краю тропинки и сорвался вниз. А когда он снова вскарабкался на нее. Порки уже ушел футов на пять от того места и продолжал свой путь, не обращая ни на что внимания. Однако их приключения на козьей тропе на этом еще не кончились. Только-только Порки убрался восвояси, как из-за края огромной каменной глыбы над их головами появился барсук, с нетерпением устремившийся было на запах дикобраза, обещающий самый лакомый обед. Этот отпетый негодяй, от которого с презрением отворачиваются все в горах, был втрое больше Мусквы, и все в нем - сильные мускулы, когти, острые зубы - было великолепно приспособлено для нападения. На носу и на лбу у него были белые отметины. Ноги короткие и толстые, хвост пушистый, а когти на передних лапах почти такой же длины, как у медведя. Как только он показался, Тэр приветствовал его предостерегающим рычанием, и тот, перепуганный насмерть, удрал без оглядки. А тем временем Порки ковылял себе потихоньку вниз, в поисках новых мест с подножным кормом. Он продолжал разговаривать и что