ешено ежегодно закупать определенное количество гнезд по рыночной цене; яйца собирали, выводили черепашат и выпускали на волю. Таким образом, был соблюден обоюдный интерес: спасена кожистая черепаха и обеспечена семья концессионера. На бумаге подобное решение выглядело чрезвычайно дельным и прогрессивным, но я знал по горькому опыту, что самые замечательные постановления об охране животных на деле чаще всего терпят провал. Приободренные видом яиц, мы поспешили завершить последний этап нашего путешествия и прибыли в маленький аккуратный городок Дунгун. Из книг и статей мы знали, что для съемки понадобится освещение, так как черепахи выходят на берег только по ночам. Наладить освещение для съемок на пляже в пятидесяти - шестидесяти километрах от ближайшего источника электроэнергии довольно сложно, но эту проблему для нас любезно разрешило Министерство сельского хозяйства Малайи, прислав в Дунгун электрика и переносной генератор. Электрик, кругленький коротыш, встретил нас и, радушно улыбаясь, сообщил, что забронировал номера в китайском отеле - лучшем в городе. Отель был чистенький и опрятный, правда, несколько спартански обставленный; нам с Джеки посчастливилось попасть в номер рядом с ванной. Я намеренно говорю "посчастливилось", ибо это соседство позволило мне провести кое-какие научные исследования на тему о чистоплотности китайцев. Стена, отделявшая нашу комнату от ванной, сантиметров на пятнадцать не доходила до потолка, так что мы могли слышать каждое движение и с точностью до капли определить. сколько воды вытесняли из ванны купающиеся. Первые двое ограничились быстрым, но довольно основательным омовением, после чего удалились, весело насвистывая, но третий был человеком другого склада. Он ворвался в ванную бегом, точно за ним гнались, захлопнул дверь и так энергично щелкал задвижкой, что я испугался, как бы он ее не оторвал. Такого начала было достаточно, чтобы приковать мое внимание, и я продолжал слушать, словно завороженный, сидя на своей кровати. Заперев дверь, он минут пять-шесть не мог отдышаться, будто ждал, что к нему вломятся преследователи. Уж не спасается ли он от какой-нибудь малайской банды?.. А что, если я пойду мыться и увижу его окровавленный труп на вешалке для полотенец?.. В конце концов ему, очевидно, удалось победить страх, потому что дыхательные упражнения прекратились, и он принялся, насколько я мог судить... стегать ванну. Странные звуки доносились через перегородку в нашу комнату - избиваемая ванна гудела, точно соборный колокол. Концерт затянулся, я уж хотел постучать в стену и сказать, что это не лучший способ скрыть свое пребывание от преследующих головорезов, но тут музыка кончилась. Дальше, судя по звукам, он принялся драить пол сухой щеткой; этого занятия ему тоже хватило надолго. Наконец, хорошенько отстегав ванну и надраив пол, он пустил воду. Некоторое время царила полная тишина, если не считать шума воды, и я представил себе, как он стоит, безмолвный, объятый страхом, глядя на наполняющуюся ванну. Через четверть часа я забеспокоился. Даже самая большая ванна не вместит такого количества воды! Я озабоченно посмотрел на пол возле стены, но не заметил никаких признаков просачивающейся влаги. Может, он утонул? Пустив воду, поскользнулся, упал и теперь лежит в ванне лицом вниз... Пойти и постучаться? Моя тревога за его судьбу несколько умерилась, когда он неожиданно завернул краны и (опять-таки ничего не утверждаю, только предполагаю, так как мог положиться лишь на свой слух) прыгнул в ванну с семиметровой высоты. Нужно было слышать этот гром и плеск! Завороженные мысленным видением того, что происходило у нас за стеной, мы с Джеки сидели на краешке кровати, нервно глотая пиво и ожидая следующего откровения. Оно не заставило себя ждать. Человек-невидимка громко зафыркал, словно водяной буйвол, наслаждающийся жизнью в особенно смачной луже. и начал выбрасывать в воздух каскады воды, которые гулко шлепались обратно в ванну. Я по сей день убежден. что он пользовался кастрюлей или еще каким-нибудь подручным средством, ибо человеческие ладони, даже самые широкие, не способны захватить столько воды. Когда он вошел в ванную, я просто так, для интереса посмотрел на часы. и вот теперь, снова взглянув на них, обнаружил, что прошло полчаса, как он заперся. Стрелки моих часов отмерили еще сорок пять минут, а он все продолжал фыркать, булькать и расплескивать воду. - Господи, что он там такое творит? - сказала Джеки. - Наверно, это какой-нибудь особенно рослый китаец,- предположил я. - Но ведь он не моется, а просто расплескивает воду. Прошло еще полчаса, шум не прекращался. - Не может он столько мыться,- убежденно произнесла Джеки. - Но чем-то он занят,- возразил я.- Если ты мне поможешь, мы пододвинем к стене вон тот комод, я влезу на него и погляжу в щелку. - Этого нельзя делать! - Почему нельзя? Это же научное исследование. Я напишу для "Ланцета" статью, которая принесет мне богатство и славу. - Неприлично смотреть в щелку на людей, когда они моются,- твердо сказала Джеки. - Хочешь, я спою для него несколько строф из "Бурного океана"? - предложил я. - Нет,- ответила Джеки.- Но я хотела бы знать, чем он там занят. Не подозревая, какой зловещий интерес вызвала у нас его деятельность, китаец плескался и булькал, словно разбушевавшаяся русалка во хмелю, потом вдруг воцарилось безмолвие. - Слава Богу,- сказала Джеки,- наконец-то кончил. - Или же выплеснул всю воду из ванны,- добавил я. Долго тянулась жуткая тишина, прерываемая лишь глубокими вздохами. Внезапно - мы даже подскочили от неожиданности! - он пустил душ на полную мощь и снова принялся фыркать и булькать. - Нет, я больше не могу,- не выдержал я.- Сейчас пододвину к стене комод и погляжу. Видит Бог, я и сам не прочь понежиться в ванне, но ты обратила внимание, что он сидит там почти два часа?! Невзирая на протесты Джеки, я взялся за комод и уже заканчивал передвижку, когда, к моей величайшей досаде, китаец выключил душ, щелкнул задвижкой и с такой поспешностью покинул ванную, будто угадал мои намерения. Я метнулся к двери и рванул ее, рассчитывая хоть одним глазком взглянуть на редкостного водолюба, но в коридоре было пусто. Это происшествие так на меня подействовало, что все остальные дни, пока мы жили в гостинице, я в перерывах между съемками стерег лестничную площадку, мечтая увидеть неуловимого поборника чистоты. Я даже придвинул к стене комод и водрузил на него стопку книг, но единственным, кого мне удалось рассмотреть в щель под потолком, был моющийся под душем Крис - зрелище до того непривлекательное, что на этом я прекратил свой эксперимент. В первый же день мы отвезли на черепаший пляж нашего кругленького электрика и генератор. Пляж находился довольно далеко от Дунгуна, по соседству с рыбачьей деревушкой, в которой жили сборщики яиц. Длинную полосу ослепительно белого песка окаймляли пальмы. Сборщики не преминули нам сообщить, что до семи часов черепах не будет, зато после семи они могут появиться в любую минуту. Когда черепаха откладывает яйца, ее ничто не в состоянии отвлечь от этого занятия, вы можете даже потрогать ее руками, но пока она ползет через пляж и роет яму, лучше не пугать ее, не то она поспешит обратно в море и поминай как звали. Отсюда следовало, что мы должны, как только обнаружим черепаху, подкрасться к месту, облюбованному ею для гнезда, и тихонько наладить генератор, а когда начнется кладка яиц, включить свет и снимать. Но пляж был огромный, и заранее не угадаешь, где именно черепаха выйдет из воды,- значит, будь готов к тому, чтобы тащить генератор легкой трусцой с полкилометра, а то и больше. Мы устроили пробный забег, чтобы проверить, как это у нас получится, и я сразу же решил, что слово "переносной" в приложении к этому генератору - величайший эвфемизм, какой я когда-либо слышал. Во-первых, эта махина весила минимум тонну и была снабжена двумя такими крохотными ручками, что за них не ухватиться. Добавьте и тот факт, что с каждым шагом нога по щиколотку уходила в песок, и вы поймете, почему мы очень скоро оказались на грани истерического припадка. Оставив в деревне электрика с его дьявольским изобретением, мы поехали в Дунгун обедать, а в половине седьмого погрузились со всем своим снаряжением на лендровер и отправились на черепаший пляж. Был чудесный, теплый, безлунный вечер - идеальный с точки зрения черепах. Подъехав к деревне, мы увидели возле дороги прыгающих и возбужденно размахивающих руками старосту, несколько сборщиков яиц и нашего электрика. Выяснилось, что в эту самую минуту в каких-нибудь трехстах метрах ползет по пляжу крупная самка. Невероятная удача! Покряхтывая под тяжестью камер и переносного генератора, мы затрусили следом за сборщиком, которому принадлежала честь открытия. Тяжело дыша, все в поту и в песке (ибо каждый из нас шлепнулся не меньше раза) мы прибыли к месту, где трудилась черепаха. Я знал, что морские черепахи бывают очень большими, но никак не ожидал увидеть такую громадину. Казалось, на берегу лежит опрокинутая лодка. Голова - как у крупной собаки; огромные глаза кинозвезды печально глядели в пространство из-под тяжелых век. Задними ластами, поразительно подвижными и похожими на руки, она вырыла в песке яму свыше метра шириной и около полуметра глубиной, затем аккуратно сложила ласты лопаткой и выгребла влажный песок, так что получилось чашевидное углубление для яиц. Вся эта процедура потребовала от черепахи стольких усилий, что она совсем запыхалась. Время от времени она прерывала работу для отдыха, издавая при этом протяжный вздох со всхлипом, так что сердце обливалось кровью. Из глаз ее обильно текла слизь, которая смазывает глазное яблоко, предохраняя его от морской воды, и висящие под каждым глазом длинные струйки вкупе с страдальческими вздохами создавали впечатление, что душа черепахи объята чувством безысходного горя. Очень любопытно выглядел панцирь: цветом и формой он напоминал хорошо смазанное седло, только цепочка маленьких пирамидальных костных выступов в центре нарушала иллюзию. Черепаха трудилась около получаса, затем, очевидно довольная достигнутым, несколько изменила положение тела, так что ее хвост и задняя часть тела оказались над ямой. Внезапно, без всяких видимых усилий, она начала кладку. Прямо в гнездо упало первое яйцо - белое, поблескивающее в свете ламп, точно огромная жемчужина. После небольшой паузы последовала сразу целая очередь; яйца сыпались, будто здоровенные градины. Большинство было размером с бильярдный шар, но попадались и поменьше - с мячик для игры в пинг-понг, даже с маленький шарик. Не знаю, вылупляется ли что-нибудь из недомерков, во всяком случае, из девяноста с лишним яиц мы насчитали штук десять - пятнадцать деформированных. После кладки черепаха принялась засыпать гнездо песком, работая преимущественно задними ластами и время от времени делая перерывы, чтобы получше утрамбовать песок. Движениями, напоминающими ход косы, черепаха своими широкими "веслами" загребала песок и бросала за спину, где его утаптывали задние ласты. Когда вся яма была заполнена. черепаха накрыла ее своим могучим телом, чтобы окончательно утрамбовать песок. Потом подвинулась примерно на метр вперед и начала как попало швырять песок назад передними ластами. Я поначалу не понял смысл этого маневра. но потом сообразил, что черепаха попросту маскирует гнездо. Ровная, гладкая площадка сразу бросилась бы в глаза, а слой беспорядочно насыпанного песка делал гнездо неотличимым от окружения. Удостоверившись, что все следы уничтожены. черепаха поволокла свое огромное трехметровое тело к воде, Это был трудный и долгий процесс, она ползла около получаса, делая большие перерывы для отдыха, во время которых вздыхала, зевала и выдувала пузыри, и длинные струйки слизи под ее глазами все больше обрастали песчинками. Наконец она достигла воды, и набежавшая волна умыла ее. Несколько минут черепаха лежала, наслаждаясь прикосновением воды, потом заскользила дальше по влажному песку. Волны накатывались на нее и вдруг оторвали от песка. Тотчас она из тяжеленного увальня превратилась в ловкое и быстрое существо. Легла на бок, не без ехидства помахала нам одним ластом на прощание и проворно удалилась. За первой черепахой последовали другие, и около полуночи, сняв нужные нам кадры, мы возвратились в Дунгун - усталые, но счастливые. На следующее утро мы вновь приехали на пляж. Теперь нам хотелось посмотреть (и снять), что делается для спасения кожистой черепахи. Речь шла о недавно разработанных мерах, которые впервые испытали в предыдущем сезоне. Руководил операцией сотрудник Министерства рыбного хозяйства, он же был нашим гидом. Как я уже говорил, у концессионера выкупали по рыночной цене гнезда, затем их осторожно раскапывали и переносили яйца на другой, огороженный участок пляжа. Здесь выкапывали новую яму положенных размеров, клали в нее яйца и тщательно засыпали их песком, стараясь возможно точнее воспроизвести настоящее гнездо. Возле гнезда ставили маленький деревянный крест, на котором записывали дату кладки, количество яиц, а потом и количество вылупившихся черепашат. С этими крестиками, выстроившимися правильными рядами, огороженный участок напоминал военное кладбище лилипутов. В первом году было выкопано девяносто пять гнезд, что отвечало примерно восьми тысячам яиц; из них вылупилось больше трех тысяч черепашат. Обычно детеныши, вылупившись, выбираются на поверхность и со всех ног бегут через пляж к морю. В силу какой-то загадочной телепатии большинство морских хищников, таких, как акулы и барракуды, угадывают, где можно ожидать появления вкусных черепашат. Они выстраиваются вдоль мелководья, и детенышам надо одолеть этот кровожадный барьер. Многие гибнут, а если еще учесть рвение сборщиков яиц, то будущее кожистой черепахи выглядит довольно мрачно. Чтобы можно было обойти ненасытных акул и барракуд, каждую "могилку" своевременно окружают проволочной сеткой; теперь детеныши, вылупившись, никуда не уйдут. Их собирают в ведра и тазы и вывозят на катере министерства на три - пять километров в море, где выпускают, рассеивая на большой площади. Так у них гораздо больше шансов выжить. Только что вылупившиеся черепашата не похожи на своих могучих родителей. Они около десяти сантиметров в длину и выглядят очень мило в своем ярком зелено-желтом наряде в мелкую полоску. Никто не знает, какой срок нужен этим полосатым малышам, чтобы достигнуть зрелости, но полагают, что проходит от двадцати до тридцати лет, прежде чем они возвращаются на родной пляж, чтобы вырыть ямы уже для своего потомства. Пока что меры, принятые малайцами, приносят большой успех, и я надеюсь, что так будет и впредь. Что просторный белый пляж у Рантау всегда будет служить надежными яслями для этих исполинов моря. ПОДВЕДЕМ ИТОГ Незаметно и тихо он сгинул, Ведь Ворчун был на деле Мычун. "Охота Ворчуна" Вот и завершилось наше путешествие, во время которого мы проехали по трем странам свыше семидесяти тысяч километров и познакомились с десятками интереснейших животных. Чувствую, однако, что, сделав упор на них за счет всего остального, я создал однобокое и чересчур радужное представление об охране животных. Постараюсь исправить свою ошибку. Прежде всего, что такое охрана животных? Не только спасение от гибели таких видов, как такахе, сумчатая белка или кожистая черепаха,- это важное дело, но оно составляет лишь часть проблемы. Бессмысленно охранять тот или иной вид, если при этом не охраняют его среду обитания. Уничтожьте или хотя бы измените эту среду, и вид погибнет так же неизбежно, как если бы вы устроили поголовный отстрел. Охрана животных означает, что надо охранять леса и луга, озера и реки, даже море. Это необходимо не только для спасения фауны, но для будущего самого человека - обстоятельство, которого многие люди явно не учитывают. Мы получили в наследство невыразимо прекрасный и многообразный сад, но беда в том, что мы никудышные садовники. Мы не позаботились о том, чтобы усвоить простейшие правила садоводства. С пренебрежением относясь к нашему саду, мы готовим себе в не очень далеком будущем мировую катастрофу не хуже атомной войны, причем делаем это с благодушным самодовольством малолетнего идиота, стригущего ножницами картину Рембрандта. Из года в год, повсеместно мы создаем пылевые пустыни и поощряем эрозию, сводя леса и подвергая луга чересчур интенсивному выпасу, загрязняем промышленными отходами одно из наших главных достояний - воду, плодимся, словно крысы, и еще удивляемся, почему не хватает пищи на всех. Мы настолько оторвались от природы, что возомнили себя богами. Такое воззрение никогда не приносило добра. Средний человек эгоистично относится к миру, в котором живет. Когда я показываю посетителям моих питомцев, один из первых вопросов (если животное не наделено располагающей внешностью), который они задают, неизменно гласит: "А какая от него польза?" При этом они подразумевают, какая польза им от этого животного. На такой вопрос можно ответить только вопросом: "А какая польза от Акрополя?" Разве животное непременно должно приносить человеку утилитарную пользу, чтобы за ним признавали право на существование? Вообще, спрашивая: "Какая от него польза?", вы требуете, чтобы животное доказало свое право на жизнь, хотя сами еще не оправдали своего существования. Знакомясь с охраной животных в Новой Зеландии, Австралии и Малайе, я видел одну и ту же знакомую удручающую картину. Малочисленные отряды преданных своему делу, плохо оплачиваемых и перегруженных работой людей сражаются против равнодушия общественности софистики политиков и промышленных воротил. Вообще говоря, люди безучастны только потому, что не отдают себе отчета в размахе бедствия. Опаснее всего апатия политических деятелей, ибо речь идет о вопросах, которые можно решить лишь на высшем уровне. Большинство политиков не станут рисковать своей карьерой ради животных. Во-первых, они считают, что дело того не стоит. во-вторых, они смотрят на борцов за охрану животных с таким же пренебрежением, как на какую-нибудь старую деву, причитающую над любимым мопсиком. В Новой Зеландии не кто-нибудь, а министр, член правительства, заявил мне, что никакой беды не случится, если какие-то альбатросы покинут свое гнездовье. Дескать, остров, где они обосновались, лежит так далеко, что люди, интересующиеся альбатросами, все равно туда не доберутся, так стоит ли беспокоиться? Я ответил, что в Европе есть немало картин и скульптур, которые мне вряд ли доведется увидеть, однако я не стану на этом основании предлагать, чтобы их уничтожили. Если государственные деятели рассуждают так, на что надеяться борцам за охрану животных? Кто-нибудь скажет самоуспокоенно: "Но ведь есть большие Национальные парки, там дикие животные в полной безопасности". Мало кто осознает, что большинство Национальных парков отнюдь не являются неприкосновенными. Стоит обнаружить на их территории золото, или олово, или алмазы, как государство сразу разрешит производить горные работы,- и что останется тогда от заповедника? Это не ложная тревога, такие вещи случались. Как раз сейчас, когда я пишу эти строки, в Новой Зеландии собираются заложить рудники на острове, который считается одним из важнейших заповедников в стране, последним убежищем уникальных видов птиц. Есть много мест, где животный мир формально охраняется - охота и отлов запрещены. Но это чисто бумажная защита, не осуществляемая на деле по той простой причине, что - либо из-за равнодушия, либо из-за отсутствия средств - не создан аппарат для претворения запрета в жизнь. А это все равно что говорить: не смейте убивать соседа, если же вы это сделаете, мы не сможем вам помешать, потому что у нас нет полиции. В последнее время люди постепенно начинают осознавать, как важно охранять диких животных и их среду обитания. Поздновато спохватились, ведь многих видов (их перечень составляет два пухлых тома) уже нет, а в целом ряде случаев численность вида сведена до такого минимума, что нужны поистине героические усилия, чтобы спасти его. Всю жизнь меня чрезвычайно заботит эта проблема. По-моему, во многих случаях, если принять надлежащие меры, можно сохранить животное в его природной среде, но часто это оказывается невозможным, во всяком случае пока. Убедительным примером может служить бескрылый пастушок острова Инэксесэбл в архипелаге Тристан-да-Кунья. Эта крохотная птица обитает только на названном острове, вся площадь которого - около десяти квадратных километров. Ее нет больше нигде в мире. Формально она строго охраняется, и это превосходно, но один мой друг орнитолог, служащий на флоте, заходил со своим эсминцем на Тристан-да-Кунья, и среди различных сувениров, предложенных местными, жителями морякам, он увидел неряшливо сделанные чучела бескрылых пастушков. Если учесть, что вся популяция этих птиц исчисляется несколькими сотнями (остров больше просто не прокормит), представляете себе, какой ущерб приносит такая расправа? На островах Тристан-да-Кунья нет никаких инспекторов, которые охраняли бы бескрылого пастушка, да их там и держать непрактично. Между тем стоит случайно завезти на этот клочок суши крыс, или свиней, или кошек, или еще кого-нибудь из приспешников человека, и бескрылый пастушок может исчезнуть в несколько недель или месяцев, как исчез дронт. Вот вам проблема. Как спасти такого пастушка? Допустим, остров объявят заповедником, но крысы, свиньи и кошки могут об этом и не узнать, и если не будет наблюдения (а на это нужны деньги), никто не поручится, что заповедник не окажется еще одним бумажным мероприятием. Нет, чтобы спасти пастушка, ему нужно предоставить надежное убежище в таком месте, где он сможет жить и плодиться, не опасаясь четвероногих и двуногих хищников. Случай с бескрылым пастушком не единственный, в мире насчитываются тысячи видов, которым грозит та же участь. В одном месте уничтожается среда, в другом месте люди истребляют само животное столь безжалостно, что воспроизведение не покрывает убыль. А то и просто в стране, где обитают такие виды, никогда не слышали об охране животных и людям на это наплевать. Было время, когда в ответ на предложение отлавливать представителей вымирающих видов и разводить их в неволе на вас обрушивались доброжелательные и не очень далекие защитники животных из числа тех, кто простодушно полагает, будто звери на воле ведут идиллическое существование. Однако постепенно даже эти люди уразу-мели, что подчас нет другого способа спасти вид. За последние сто лет было много убедительных примеров. Скажем, олень Давида водился только в садах при Императорском дворце в Пекине. Ценой немалых трудностей (ибо бамбуковый занавес в ту пору был даже толще, чем в наши дни) удалось доставить несколько экземпляров этого замечательного оленя в Европу. И очень кстати, потому что во время боксерского восстания стадо в садах Императорского дворца погибло. С большим трудом покойный герцог Бедфордский собрал немногие экземпляры, разбросанные по зоопаркам Европы, и создал небольшое стадо в Вобернском аббатстве. Понемногу оно росло и теперь насчитывается около четырехсот голов. Пары для развода разосланы в большинство крупнейших зоопарков мира, а недавно одну пару отправили даже на родину, в Китай. Можно рассказать о таком же успехе с зубром, гавайской казаркой, североамериканским бизоном и многими другими животными. Наиболее свежий и яркий пример - белый орикс. За ним гонялись на автомобилях, вооруженные пулеметами, на него охотились даже (хороший "спорт"!) с самолетов, и в конце концов численность этих великолепных животных сократилась настолько, что стало ясно: орикс обречен. Никаких законов, которые охраняли бы его, не было, и охотников ничуть не волновала угроза полного истребления орикса. Тогда из числа уцелевших отловили несколько экземпляров и переправили по морю в Америку, где они теперь успешно размножаются. Когда-нибудь, если на их родине изменится отношение к охране животных, можно будет привезти несколько пар для развода и снова заселить те места, на которых орикса извели. Рассуждая о судьбе вида, люди всегда неверно толкуют цифры. "Ну, их много",- говорят обычно, увидев полторы сотни представителей какого-нибудь вида, причем говорящему невдомек, что, быть может, эти полторы сотни - последние. Даже самый многочисленный вид можно очень быстро истребить, пример тому - странствующий голубь, которого в Северной Америке было столько, что, пожалуй, нигде на свете не знали таких скоплений птиц. По скромным подсчетам, некоторые стаи насчитывали 2 230 272 000 голубей. Когда они устраивались на деревьях на ночлег, под их тяжестью обламывались сучья. Тут было известное основание сказать: "Их много"! А так как их было много, начался беспардонный отстрел. Собирали яйца, убивали птенцов - потому что их было много. Последний странствующий голубь умер в безбрачии в Цинциннатском зоопарке в 1914 году. Если бы кому-нибудь пришло в голову взять четыре-пять представителей этого плодовитого вида и разводить их в неволе, странствующий голубь мог бы уцелеть. А затем, когда в Северной Америке изменилось отношение к охране животных, можно было бы вернуть его домой. Борцы за охрану животных и зоопарки совсем недавно осознали эти простые вещи. Теперь большинство зоопарков понимает, что их задача - не только служить местом раз-влечения и познания, но и держать и разводить вымирающие виды. Зоопарки должны стать своего рода резерватом, который предотвратит истребление сотен видов животных. В 1959 году именно для такой цели я учредил зоопарк на острове Джерси (Нормандские острова). Как только зоопарк твердо стал на ноги, я преобразовал его в Джерсейский трест охраны животных. Задачи треста очень просты: во-первых, попытаться создать плодовитый резерв видов, которые в местах обитания не охраняются вовсе или охраняются только на бумаге, и тем самым спасти их от полного уничтожения. Больше того, мы надеемся когда-нибудь вернуть на родину пары для развода. Во-вторых, внушить людям, насколько необходима охрана животных, разумная охрана, основанная на том, что нам известно об устройстве нашего мира, и учитывающая нужды человечества. У нас маленькая коллекция, зато наш зоопарк- первый в мире, всецело занятый охраной вымирающих животных для создания резерва. И так как у нас маленькая коллекция, нам нужна ваша помощь. Если вам понравилась эта книга и если вы с удовольствием читали другие мои книги, вам не нужно объяснять, что вы обязаны этим удовольствием животным. Теперь я прошу вас помочь мне спасти некоторых из этих животных. Быть может, вы никогда в жизни не увидите тех, кого будете выручать из беды, но разве это так важно? Вы ведь не чувствуете себя обманутыми, не видя тех, кому помогают ваши взносы, когда происходит сбор средств в какой-нибудь фонд? В отличие от нас, животные не властны над своим будущим. Они не могут добиваться автономии, у них нет членов парламента, которых они могли бы засыпать жалобами, они не могут даже заставить профсоюзы объявить забастовку и потребовать лучших условий. Их будущее, само их существование - в наших руках. Джерсейский трест охраны животных приготовил множеству вымирающих видов убежище, где они могут жить и размножаться, не опасаясь врагов, будь то люди или звери. А в дальнейшем, когда позволят условия, мы надеемся вернуть их вместе с их потомством в исконные места обитания. Можно сказать, что мы создали своего рода стационарный Ноев ковчег. Работа эта не терпит проволочки. Есть много животных, которым ваша помощь необходима сейчас; через десять, даже через пять лет будет поздно, они исчезнут с лица земли. Вступив в наш трест, вы сделаете для них огромное дело, так что отложите эту книгу и напишите мне. Возможно, с вашей помощью удастся спасти десятки видов. Примечания 1 Здесь Даррелл допустил ошибку, слив воедино два самостоятельных вида. Notornis mantelli обитала на Северном острове и полностью вымерла (вернее, была истреблена) задолго до появления европейцев. Она известна (и описана как вид) по костным остаткам. На Южном острове обитает другой вид такахе (N. hochstelteri). Эту-то птицу и видел Даррелл. Внешне оба вида были, по-видимому, очень похожи.- Прим. ред. 2 Речь, несомненно, идет об эму-альбиносе.- Прим. ред. 3 Дж. Даррелл допускает ошибку: вес наиболее крупных кожистых черепах не превышает 600 килограммов.- Прим. ред.