Корфу". - Надеюсь, милая Марго, ты не всех подряд приглашала, - справлялась чуточку встревоженная мама. - Конечно, не всех, - беспечно отзывалась Марго, кончив очередной рассказ, героем которого были греческий красавец моряк и его восемь братьев, также удостоенные радушного приглашения. - Я приглашала только интересных людей. Разве тебе не приятно будет встретиться с интересными людьми? - Благодарю, с меня довольно интересных гостей Ларри, - едко произнесла мама. - А тут еще ты туда же. - Это путешествие открыло мне глаза, - торжественно возвестила Марго. - Я поняла, что вы тут все просто мещане. Становитесь все более ограниченными и... и... узколобыми. - Не вижу, милая, чтобы отказ принимать нежданных гостей говорил об ограниченности, - сказала мама. - Как-никак, готовить на всех приходится мне. - Но они вовсе не нежданные, - заносчиво возразила Марго. - Я пригласила их. - Ну, ладно, - сказала мама, явно чувствуя, что спор заходит в тупик. - Пожалуй, если они напишут и предупредят о своем приезде, мы что-нибудь придумаем. - Конечно, предупредят, - холодно произнесла Марго. - Это мои друзья, они достаточно хорошо воспитаны, напишут заранее. Однако она ошибалась. Возвратясь как-то под вечер домой из очень приятной морской прогулки, посвященной поискам тюленей на побережье, подрумяненный солнцем и жутко голодный, я в поисках чая и приготовленного мамой огромного шоколадного торта ворвался в гостиную и увидел картину до того поразительную, что застыл на пороге, а льнувшие к моим ногам псы от удивления ощетинились и заворчали. Мама в неловкой позе сидела на подушке на полу, опасливо держа в руке веревку, к другому концу которой был привязан весьма бойкий черный барашек. Вокруг мамы также на подушках сидели, скрестив ноги, свирепого вида престарелый мужчина в феске и три женщины в чадрах. Здесь же на полу расположилось угощение: лимонад, чай, тарелочки с печеньем, бутербродами и шоколадным тортом. Когда я вошел, старец как раз наклонился вперед, выхватив из-за пояса внушительный, щедро орнаментированный кинжал, отрезал себе здоровенный кусок торта и принялся уписывать его с нескрываемым удовольствием. Ну прямо сцена из "1001 ночи". Мама обратила на меня страдальческий взгляд. - Слава богу, что ты пришел, милый, - произнесла она, отбиваясь от барашка, который ненароком вскочил к ней на колени. - Эти люди не говорят по-английски. Я спросил, кто они. - Понятия не имею, - молвила мама с отчаянием в голосе. - Они явились вдруг, когда я готовила чай, уже несколько часов сидят тут. Я ни слова у них не понимаю. Они настояли на том, чтобы расположиться на полу. Думаю, это друзья Марго. Или, может быть, не Марго, а Ларри, да только у них недостаточно интеллектуальный вид. Я попробовал заговорить со старцем по-гречески, и он вскочил на ноги от счастья, что нашелся человек, способный его понять. Орлиный нос старца нависал крючком над пышными седыми усами, напоминающими побеленный инеем сноп овса, а черные глаза искрились фейерверком обуревавших его чувств. Надетая на нем белая туника была опоясана красным кушаком, за которым торчал кинжал; белые мешковатые шаровары заправлены в длинные белые бумажные чулки; ноги обуты в красные чувяки с загнутыми вверх носками, увенчанными большими помпонами. А-а, так это я - брат восхитительной сеньориты, радостно пророкотал он, и приставшие к его усам крошки шоколадного торта испуганно затрепетали. Знакомство со мной - великая честь! С этими словами он заключил меня в объятия и расцеловал так пылко, что псы дружно залаяли, опасаясь за мою жизнь. Насмерть перепуганный видом четырех голосистых барбосов, барашек сорвался с места и забегал вокруг мамы, опутывая ее веревкой. В заключение, подстегнутый особенно грозным рыканьем Роджера, он жалобно заблеял и метнулся к застекленной двери, за которой ему мерещилась свобода, опрокинув при этом маму спиной прямо на смесь лимонада с шоколадным тортом. Начался переполох. Роджер, посчитав, что престарелый турок вознамерился истребить меня и маму, атаковал его чувяки и вцепился зубами в один из помпонов. Старец замахнулся свободной ногой для пинка, и сам шлепнулся на пол. Три женщины, неподвижно сидя на подушках, громко визжали сквозь чадры. Мамин данди-динмонт-терьер Додо, давно пришедший к выводу, что всякого рода скандалы исключительно пагубны для собак с его родословной, печально скулил, забившись в угол. Старый турок, удивительно шустрый для своих лет, выхватил кинжал и делал им лихие, но мало эффективные выпады против Роджера, который со злобным рычанием хватал то один помпон, то другой, легко уклоняясь от взмахов кинжала. Вьюн и Пачкун обложили барашка; мама, вся в лимонаде и торте, обрушила на меня сумбурные наставления. - Поймай барашка! Джерри, поймай барашка! Они убьют его! - кричала она, отчаянно сражаясь с веревкой. - Нечистый отпрыск сатаны! Ведьмин ублюдок! Мои чувяки! Оставь мои чувяки! Я убью тебя... разрублю на куски! - вопил запыхавшийся турок, пытаясь поразить Роджера кинжалом. - Ай-яй! Ай-яй! Ай-яй! Его чувяки! Его чувяки! - хором кричали женские статуи на подушках. Сам с трудом уклонившись от грозного лезвия, я ухитрился оторвать беснующегося Роджера от помпонов турецкого старца и выставить его, а также Вьюна и Пачкуна на веранду. После чего, открыв дверь в столовую, на время заточил там барашка и принялся лить бальзам на уязвленные чувства турка. Мама, нервозно улыбаясь и энергичными кивками подтверждая все, что я говорил, хотя не понимала ни слова, попыталась привести себя в порядок, однако без особого успеха, так как напичканный кремом торт был на редкость большой и липкий и, падая на спину, она угодила локтем прямо в середину своего кулинарного шедевра. В конце концов мне удалось успокоить старца; мама пошла переодеться, а я поднес бренди турку и его трем женам. При этом я отнюдь не скупился, и, когда мама вернулась, по меньшей мере из-под одной чадры доносилось приглушенное икание, а нос турка приобрел ярко-красный оттенок. - Ваша сестра... - говорил он, нетерпеливо протягивая рюмку за очередной порцией, - ... как бы это выразиться?.. чудо... дар небес. В жизни не видел подобной девушки. Вот у меня, сами видите, три жены, а такой девушки, как ваша сестра, я еще не видел. - Что он говорит? - осведомилась мама, тревожно поглядывая на его кинжал. Я перевел. - Старый безобразник, - сказала мама. - Право же, Марго следует быть поосторожнее. Турок опустошил свою рюмку и снова протянул ее мне, сердечно улыбаясь нам. - Эта ваша служанка, - он указал большим пальцем на маму, - глуповата, а? Не говорит по-гречески. - Что он сказал? - спросила мама. Я добросовестно перевел. - Какой наглец! - негодующе воскликнула мама. - Право же, Марго заслуживает хорошей взбучки. Объясни ему, Джерри, кто я. Я объяснил, и впечатление, произведенное моими словами на турка, превзошло все, на что рассчитывала мама. Вскочив с громким криком на ноги, он бросился к ней, схватил ее руки и осыпал их поцелуями. После чего, с дрожащими от полноты чувств усами, продолжая сжимать ее пальцы, уставился на мамино лицо. - Мама, - чуть не пропел он, - матушка моего Миндального цветка... - Что он такое говорит? - робко справилась мама. Не успел, однако, я перевести, как турок рявкнул какое-то повеление своим женам, и они наконец-то ожили. Вскочив с подушек, все три подбежали к маме, подняли свои чадры и с великим благоговением принялись целовать ее руки. - Сколько можно меня целовать, - выдохнула мама. - Джерри, скажи им, что это совершенно излишне. Между тем турок, возвратив своих жен на подушки, снова повернулся к маме. Могучей рукой обнял ее за плечи, отчего она жалобно вскрикнула, и вскинул другую руку вверх в ораторском жесте. - Разве мог я подумать, - рокотал он, созерцая мамино лицо, - разве мог я подумать, что когда-нибудь удостоюсь чести познакомиться с матушкой моего Миндального цветка! - Что он говорит? - беспокойно допытывалась мама, заключенная в медвежьих объятиях турка. Я перевел. - Миндальный цветок? О чем он толкует? Этот человек ненормальный. Я объяснил, что турецкий гость явно очарован нашей Марго и называет ее таким именем. Мои слова подтвердили самые худшие опасения мамы относительно намерений турка. - Миндальный цветок - надо же! - негодующе молвила она. - Ну, пусть только придет домой, я ей покажу Миндальный цветок! В эту самую минуту, освеженная морским купанием, в гостиную вошла Марго в облегающем купальнике. - О-о-о-о! - радостно воскликнула она. - Мустафа! И Лена, и Мария, и Телина! Вот чудесно! Бросившись к Марго, турок почтительно поцеловал ее руки, а его жены окружили их обоих, выражая свой восторг приглушенными звуками. - Мама, это Мустафа, - сообщила Марго, сияя всем лицом. - Мы уже познакомились, - сурово отозвалась мама. - И он испортил мое новое платье, вернее, его барашек испортил. Ступай и оденься. - Его барашек? - озадаченно сказала Марго. - Какой барашек? - Барашек, которого он привез для своего Миндального цветка, как он тебя называет, - укоризненно ответила мама. - Да это просто прозвище такое, - зарделась Марго. - Он вовсе не подразумевает ничего дурного. - Знаю я этих старых развратников, - зловеще произнесла мама. - Право же, Марго, тебе следовало быть умнее. Престарелый турок с блаженной улыбкой слушал этот диалог, переводя свои искрящиеся глаза с одного лица на другое; я же, чувствуя, что мои переводческие способности будут исчерпаны, если мама и Марго затеят спор, отворил двери столовой и впустил барашка. Он смело вошел горделивой походкой, кудрявый и черный, как грозовая туча. - Как ты можешь! - воскликнула Марго. - Как ты смеешь оскорблять моих друзей! Никакой он не старый развратник, более порядочного старика надо поискать. - Мне нет дела до его порядочности, - терпению мамы пришел конец. - Ему нельзя оставаться у нас со всеми его.. его... женщинами. Я не намерена кормить целый гарем. - Великая радость слушать разговор матери и дочери, - сообщил мне турок. - Их голоса звучат, как овечьи колокольчики. - Ты гадкая! - говорила Марго. - Гадкая! Хочешь совсем лишить меня друзей. У тебя ограниченные, мещанские взгляды! - Разве это мещанство - быть против троеженства? - возмутилась мама. - Это напоминает мне, - глаза турка увлажнились, - пение соловья в родной долине. - Он не виноват, что он турок! - пронзительно кричала Марго. - Не виноват, что ему положено иметь трех жен! - Всякий мужчина может избежать троеженства, если по-настоящему захочет, - твердо возразила мама. - Я так понимаю, - доверительно обратился ко мне турецкий гость, - что Миндальный цветок рассказывает матушке, как весело нам было в моей долине, верно? - Ты вечно давишь на меня, - хныкала Марго. - Что я ни сделаю, все не так. - Беда как раз в том, что я даю тебе слишком много воли, - ответила мама. - Отпускаю тебя на несколько дней, а ты возвращаешься с этим... этим... старым распутником и его баядерами. - Вот-вот, то самое, о чем я говорю: ты угнетаешь меня, - торжествующе произнесла Марго. - Я должна получать особое разрешение, чтобы пригласить турка. - Ах, как бы я хотел привезти их обеих в мою родную деревню, - сказал турок, лаская взглядом мать и дочь. - Вот бы мы повеселились... танцы, песни, вино... Барашек явно был разочарован тем, что на него не обращают внимания. Он уже попрыгал немного, по-своему украсил пол, выполнил два безупречных пируэта, но никто не оценил по достоинству его искусство. И, наклонив голову, он пошел в атаку на маму. Атака была проведена блестяще, говорю об этом со знанием дела, ибо во время моих экспедиций в ближайших оливковых рощах я частенько встречал бойких и дерзких барашков и, к взаимному удовольствию, исполнял роль матадора в корриде, где собственная рубашка заменяла мне плащ. Отнюдь не одобряя исход, я должен был признать саму атаку превосходной и тщательно продуманной. Вся мощь удара костистой головы и жилистой туши пришлась точно под мамины коленки сзади. Подброшенная в воздух, словно из пушки, мама опустилась на весьма жесткий диван, где и осталась лежать, судорожно глотая воздух. Потрясенный тем, что наделал его подарок, турок подбежал к дивану и стал перед мамой, широко расставив руки для отражения новой атаки. А она явно назревала, потому что барашек, чрезвычайно довольный собой, отступив в дальний угол, упруго подскакивал там - совсем как боксер, разминающийся на ринге. - Мама, мама, ты цела? - вскричала Марго. Мама слишком запыхалась, чтобы отвечать. - Ага! - воскликнул турок. - Видишь, Миндальный цветок, этот барашек такой же прыткий, как я! Ну, давай, удалец, выходи! Барашек принял вызов с такой скоростью и внезапностью, что застиг турка врасплох. Выбив копытцами пулеметную очередь по чисто выскобленному полу, он пролетел черным облачком через комнату и с громким стуком боднул голени своего хозяина, так что тот шлепнулся на диван рядом с мамой, крича от ярости и боли. Моим голеням не раз доставались такие удары, и я вполне ему сочувствовал. Три жены турецкого гостя, потрясенные падением своего повелителя, в ужасе замерли, но не замолкли - ни дать, ни взять три минарета на закате. В эту увлекательную минуту появились Ларри и Лесли. Стоя в дверях, они впитывали глазами невероятную сцену: я гонялся по комнате за строптивым барашком, Марго успокаивала трех завывающих женщин в чадрах, мама барахталась на диване в компании с престарелым турком. - Мама, тебе не кажется, что ты уже несколько старовата для подобных потех? - полюбопытствовал Ларри. - Ух ты! Поглядите на этот изумительный кинжал, - произнес Лесли, с интересом взирая на корчившегося турка. - Не говори глупостей, Ларри, - сердито сказала мама, растирая икры. - Это все турок, знакомый Марго, виноват. - Туркам нельзя доверять, - заметил Лесли, продолжая любоваться кинжалом. - Так говорит Спиро. - Но почему ты барахтаешься вместе с турком в такое время суток? - допытывался Ларри. - Готовишься выступать на борцовском ковре? - Перестань, Ларри, хватит с меня на сегодня, - ответила мама. - Не выводи меня из себя. Я сейчас мечтаю об одном - как бы поскорее избавиться от этого человека. Попроси его, чтобы он был так любезен и удалился. - Не делай этого, ни в коем случае! - крикнула Марго со слезами в голосе. - Это мой турок, я не позволю так обращаться с моим турком. - Я поднимусь наверх, - сказала мама, ковыляя к двери, - приложу к ссадинам гамамелис, и чтобы этого человека не было здесь, когда я спущусь. К тому времени, когда мама вернулась, Ларри в Лесли успели тесно подружиться с турком, и, к маминому недовольству, турецкий гость и его три жены просидели у нас еще несколько часов, поглощая огромное количество сладкого чая и печенья, прежде чем нам все же удалось усадить их в экипаж и проводить в город. - Ну, слава богу, с этим покончено, - сказала мама, направляясь нетвердой походкой в столовую, где нас ждал обед. - Не остались они у нас, и то благо. Но право же, Марго, тебе следует быть осмотрительнее в выборе гостей. - Мне тошно слушать, как ты критикуешь моих друзей, - ответила Марго. - Самый обыкновенный безобидный турок. - А что, мама, очаровательный был бы зятек? - заметил Ларри. - Марго назвала бы первенца Али Баба, а дочку Сезамой. - Ларри, милый, что за шутки, - взмолилась мама. - Я вовсе не шучу, - возразил Ларри. - Старикан признался мне, что его жены уже не первой свежести и он не прочь бы видеть Марго четвертой супругой. - Не может быть, Ларри! - воскликнула мама. - Так и сказал? Гадкий развратный старикашка! Хорошо, что он мне не говорил ничего подобного. Услышал бы пару теплых слов. А что ты ему ответил? - Он заметно остыл, когда я рассказал ему про приданое Марго, - ответил Ларри. - Приданое? Какое приданое? - озадаченно спросила мама. - Одиннадцать четвероногих сосунков, - объяснил Ларри. Призраки и пауки Остерегайтесь сатаны! Шекспир, Король Лир Самым главным из дней недели для меня был четверг - день, когда к нам приходил Теодор. Иногда в этот день затевалось семейное мероприятие - пикник на южном берегу или что-нибудь в этом роде, но чаще всего мы с Теодором вдвоем совершали очередную экскурсию, как он упорно называл наши вылазки. В сопровождении собак, нагруженные коллекторским снаряжением, включая мешочки, сети, бутылочки и пробирки, мы отправлялись исследовать остров, и наш энтузиазм немногим уступал азарту, который вдохновлял путешественников прошлого столетия, вторгавшихся в дебри Африки. Однако мало кто из путешественников той поры мог похвастать таким товарищем, как Теодор; он представлял собой незаменимую для полевых работ ходячую энциклопедию. В моих глазах он был всеведущ, как господь бог, выгодно отличаясь от всевышнего своей досягаемостью. Всякого, кто с ним знакомился, поражало сочетание невообразимой эрудиции и скромности. Помню, как мы, сидя на веранде после очередного роскошного чаепития и слушая предвечернюю песню утомленных цикад, забрасывали Теодора вопросами. В безупречном твидовом костюме, с тщательно расчесанной русой шевелюрой и бородой, он тотчас загорался, когда заходила речь о каком-нибудь новом предмете. - Теодор, - начинает Ларри, - в Палиокастрице в монастыре есть картина, про которую монахи говорят, что ее написал Паниоти Доксерас. А ты как считаешь? - Ну-у, - осторожно произносит Теодор, - боюсь, я не очень сведущ в этом предмете, но думаю, что вряд ли ошибусь, если автором скорее был Цадзанис... э... его кисти принадлежит интереснейшая маленькая картина... в монастыре Патера... ну, вы знаете, на верхней дороге, что ведет на север острова. Конечно, он... Следует сжатая и исчерпывающая получасовая лекция об истории живописи на Ионических островах, начиная с 1242 года, которую он подытоживает такими словами: - Но если вас интересует мнение эксперта, следует обратиться к доктору Парамифиотису, он куда более сведущ в этом вопросе. Не удивительно, что мы смотрели на Теодора как на оракула. "Тео говорит" - эти слова гарантировали достоверность любой сообщаемой вами информации; сошлись на Тео, и мама признает пользу и безопасность какого угодно почина, будь то переход на чисто фруктовую диету или содержание скорпионов в своей спальне. Любой мог обратиться к Теодору с любым вопросом. С мамой он толковал о растениях, в частности о лекарственных травах и соответствующих рецептах, а сверх того снабжал ее детективными романами из своей обширной библиотеки. С Марго он обсуждал различные диеты и упражнения, а также чудодейственные мази, помогающие от прыщей, волдырей и угрей. Он легко поспевал за стремительным бегом мысли моего брата Ларри, готовый развивать любые темы от Фрейда до веры крестьян в вампиров. А Лесли мог почерпнуть у него полезные сведения об истории огнестрельного оружия в Греции и о зимних повадках зайца. Для меня, с моим алчущим, непросвещенным и пытливым умом, Теодор был кладезем всевозможных познаний, к которому я жадно припадал. По четвергам Теодор обычно прибывал около десяти часов утра, чинно восседая в конном экипаже. На голове - серебристая фетровая шляпа, на коленях - ранец для образцов, одна рука опирается на трость, к концу которой приделана маленькая марлевая сеть. Я уже с шести часов пронизывал взглядом оливковые рощи, высматривая Теодора, и мрачно говорил себе, что он, должно быть, забыл, какой сегодня день, а может, упал и сломал ногу, или же с ним приключилась еще какая-нибудь беда. Сколь велико бывало мое облегчение, когда появлялся экипаж и в нем-степенный и сосредоточенный Теодор, целый и невредимый. Затуманенное до той поры солнце принималось сиять с новой силой. Учтиво поздоровавшись со мной за руку, Теодор рассчитывался с кучером и напоминал ему, чтобы тот заехал за ним вечером в условленное время. После чего забрасывал за спину ранец для образцов и устремлял задумчивый взгляд на землю, покачиваясь на каблуках начищенных до блеска башмаков. - Ну что ж... э... видишь ли... - обращался он ко мне, - пожалуй, нам стоит обследовать пруды возле... э... Контокали. Конечно, в том случае, если... э... словом... ты не предпочитаешь какое-нибудь другое место. Я спешит заверить его, что пруды возле Контокали меня вполне устраивают. - Превосходно, - отзывался Теодор. - Одна из причин, почему меня... э... привлекает именно этот путь... заключается в том, что он проходит около очень интересной канавы... э... словом... речь идет о канаве, в которой я находил кое-какие стоящие образцы. Оживленно разговаривая, мы трогались в путь, и псы, покинув тень под мандариновыми деревьями, присоединялись к нам, свесив язык и виляя хвостом. Тут же нас догоняла запыхавшаяся Лугареция, чтобы вручить забытую нами сумку с съестными припасами. Продолжая беседовать, мы шли через оливковые рощи, время от времени останавливались, чтобы поближе рассмотреть какой-нибудь цветок, птицу или гусеницу; нам все было интересно, и Теодор мог обо всем что-то рассказать. - Нет, я не знаю способа, который позволил бы тебе сохранить грибы для коллекции. Что бы ты ни применил, они... гм... э... словом.... высохнут и сморщатся. Лучше всего зарисовать их карандашом или красками... или же, знаешь, сфотографировать их. Но вот что можно коллекционировать-споровые узоры, они удивительно красивы. Что?.. А вот как: берешь шляпку... э... словом... гриба и кладешь на белую карточку. Естественно, гриб должен быть зрелый, иначе он не отдаст споры. Через некоторое время осторожно снимаешь шляпку с карточки... то есть, осторожно, чтобы не смазать споры... и ты увидишь на карточке... э... очаровательный узор. Собаки трусили рассыпным строем впереди, делая стойку, обнюхивая ячею темных дыр в стволах могучих старых олив и затевая шумную, но тщетную погоню за ласточками, которые проносились над самой землей в извилистых длинных просветах между деревьями. Затем мы выходили на более открытую местность, оливковые рощи сменялись участками, где фруктовые деревья соседствовали с кукурузой или виноградниками. - Ага! - Теодор останавливается возле заросшей канавы с водой и смотрит вниз; глаза его блестят, борода топорщится от возбуждения. - Вот и кое-что интересное! Видишь? Вон там, у самого кончика моей трости. Но сколько я ни всматриваюсь, ничего не вижу. Теодор прикрепляет на конец трости сеть, делает аккуратное движение, словно извлекая муху из супа, и поднимает ловушку. - Вот - видишь? Яйцевая камера Hydrophilus piceus... э... то есть водолюба большого. Ну, ты ведь знаешь, что камеру ткет... э... делает самка. В камере может быть до пятидесяти яиц, и что удивительно... минутку, я возьму пинцет... ага... так... видишь? Так вот... гм... эта труба, так сказать, а еще лучше, пожалуй, подойдет слово "мачта", наполнена воздухом, и получается нечто вроде лодочки, которая не может опрокинуться. Этому мешает... э... мачта, наполненная воздухом... Да-да, если ты поместишь камеру в свой аквариум, из яиц могут вывестись личинки, но должен тебя предупредить, что они очень... э... словом... очень хищные и способны сожрать всех других обитателей аквариума. Ну-ка, поглядим, удастся ли нам поймать взрослую особь. Теодор терпеливо, словно какая-нибудь болотная птица, выступает по краю канавы, время от времени окуная в воду сачок и водя им взад-вперед. - Ага! Есть! - восклицает он наконец и осторожно кладет на мои нетерпеливые ладони большого черного жука, возмущенно дрыгающего ногами. Я восхищенно разглядываю жесткие ребристые надкрылья, колючие ноги, тело жука, отливающее оливковой зеленью. - Он далеко не самый быстрый пловец среди... э... словом... водяных жуков, и у него весьма своеобразный способ плавания. Гм... гм... другие водные обитатели работают ногами одновременно, а этот поочередно. Вот и кажется... н-да... что он весь дергается. Псы во время таких вылазок были когда в радость, когда в тягость. Иногда они вносили сумятицу в наши дела: ворвутся на двор какого-нибудь крестьянина и наводят панику на кур, вынуждая нас тратить не менее получаса на перебранку с хозяином; но иногда помогали: окружат змею, не давая ей уйти, и громко лают, пока мы не подойдем посмотреть на их добычу. Впрочем, я всегда был рад этой компании - Роджер, смахивающий на косматого, упитанного черного барашка; элегантный Вьюн в шелковистом рыже-черном облачении; Пачкун, похожий на миниатюрного бультерьера в темно-каштановых и белых пятнах. Если мы надолго останавливались, они порой начинали томиться от скуки, но чаще всего терпеливо лежали в тени, свесив розовые языки, и дружелюбно виляли хвостом, поймав наш взгляд. Благодаря Роджеру состоялось мое первое знакомство с одним из самых красивых пауков в мире, носящим элегантное имя Eresus niger. Мы отшагали довольно много и в полдень, когда солнце особенно припекало, решили сделать привал и перекусить в тени. Расположившись на краю оливковой рощи, мы уписывали бутерброды, запивая их имбирным пивом. Обычно, когда мы с Теодором закусывали, псы садились вокруг нас, тяжело дыша, и устремляли на нас умоляющие взгляды. Управившись со своим пайком и твердо убежденные, что наша пища чем-то превосходит их собственную, они принимались выпрашивать подачку, прибегая к всевозможным ухищрениям, не хуже завзятого побирушки. Вот и теперь Вьюн и Пачкун закатывали глаза, жалобно вздыхали и постанывали, всячески давая понять, что умирают от голода. Только Роджер почему-то не присоединился к этому спектаклю. Сидя на солнцепеке перед кустом куманики, он что-то пристально разглядывал. Я подошел проверить, какое зрелище могло увлечь его до такой степени, что он пренебрег крошками от моих бутербродов. Сперва я ничего не заметил, но затем вдруг увидел нечто настолько прекрасное, что не поверил своим глазам. Маленький паук, с горошину величиной, по первому впечатлению более всего похожий на оживший рубин или движущуюся каплю крови. С радостным воплем я ринулся к своей сумке и достал баночку со стеклянной крышкой, чтобы изловить восхитительное создание. Правда, поймать его оказалось далеко не просто, он совершал удивительные для своих размеров прыжки, и мне пришлось побегать вокруг куста, прежде чем паук был надежно заточен в баночке. С торжеством предъявил я роскошную добычу Теодору. - Ага! - воскликнул он и, глотнув пива, вооружился увеличительным стеклом, чтобы получше рассмотреть пленника. - Да, это Eresus niger... гм... да... и конечно самец, настоящий красавец, тогда как самки... словом... совсем черные, а вот самцы окрашены очень ярко. Через увеличительное стекло паук выглядел еще прекраснее, чем я думал. Головогрудь - бархатисто-черная, с алыми крапинками по краям. Сравнительно мощные ноги расписаны белыми кольцами; так и кажется, что на нем потешные белые рейтузы. Но всего восхитительнее было ярко-красное брюшко с тремя круглыми черными пятнами в кайме из белых волосиков. Я в жизни не видел такого замечательного паука и твердо решил найти ему супругу, чтобы попытаться получить от них потомство. Тщательнейший осмотр куста куманики и прилегающей местности не принес успеха. Теодор объяснил, что самка Eresus niger роет норку длиной семь-восемь сантиметров и выстилает ее прочной шелковистой нитью. - От других паучьих норок, - говорил Теодор, - ее можно отличить по тому, что в одном месте шелк выступает наружу и образует козырек над устьем норки. Кроме того, перед норкой рассыпаны остатки последней трапезы паучихи в виде ног и надкрыльев кузнечика и останков разных жучков. Вооруженный этими познаниями, на другой день я еще раз прочесал участок вокруг куста куманики. Потратил на это дело всю вторую половину дня, ничего не нашел и в дурном расположении духа направился домой, чтобы поспеть к чаю. Я выбрал кратчайший путь - через маленькие холмы, поросшие средиземноморским вереском, который превосходно чувствует себя и достигает огромных размеров на здешнем сухом песчаном грунте. Такого рода пустынные засушливые места - излюбленная обитель муравьиного льва, перламутровок и других солнцелюбивых бабочек, а также змей и ящериц. По дороге мне внезапно попался на глаза старый овечий череп. В одной из пустых глазниц самка богомола отложила свои причудливые яйцевые капсулы, на мой взгляд, очень похожие на этакий овальный ребристый бисквит. Присев на корточки, я раздумывал, не захватить ли эту капсулу домой для моей коллекции, и вдруг заметил рядом паучью норку точно такого вида, какой мне описал Теодор. Достав нож, я как мог осторожнее вырезал и отделил большой ком земли, в котором заключалась не только паучиха, но и вся ее норка. Обрадованный успехом, я бережно уложил добычу в сумку и поспешил домой. Самца я уже поместят в маленький аквариум, но самка заслуживала лучшей обители. Бесцеремонно выселив из самого большого аквариума двух лягушек и черепашку, я оборудовал жилище для паучихи. Украсил его веточками вереска и красивым лишайником, осторожно поместил на дно ком земли с гнездом паучихи и предоставил ей приходить в себя от внезапного переселения. Три дня спустя я поместил к ней самца. Поначалу все выглядело очень скучно, никакой романтики: паук носился, будто оживший уголек, преследуя различных насекомых, которых я пустил в аквариум в качестве провианта. Но однажды, подойдя рано утром к аквариуму, я увидел, что он обнаружил логово паучихи. На негнущихся полосатых ногах самец маршировал вокруг норки, и тельце его дрожало, как мне казалось, от страсти. С минуту он взволнованно прохаживался таким манером, затем направился к входу и нырнул под навес. Дальше я, увы, не мог за ними наблюдать, но предположил, что происходит спаривание. Около часа провел паук в норке, наконец бодро выбрался наружу и возобновил беспечную погоню за пойманными мною для него мухами и кузнечиками. Однако я перевел его в другой аквариум, памятуя, что у некоторых видов самки отличаются каннибальскими повадками и не прочь закусить собственным супругом. Подробностей дальнейшего спектакля я не видел, но кое-что подсмотреть удалось. Паучиха отложила гроздь яиц и тщательно обмотала их паутиной. Эту капсулу она держала в норке, однако каждый день выносила наружу и подвешивала под навесом - то ли чтобы лучше прогревать на солнце, то ли чтобы проветривать. Для маскировки капсула была украшена кусочками жуков и кузнечиков. С каждым днем паучиха все больше наращивала навес у входа в норку, и в конце концов образовалась целая шелковистая обитель. Я долго созерцал это архитектурное сооружение, мешавшее мне наблюдать, потом нетерпение взяло верх, я осторожно вскрыл его скальпелем и длинной штопальной иглой и с удивлением узрел множество ячеек с паучатами, а посредине - трупик паучихи. Жуткое и трогательное зрелище: отпрыски словно почетным караулом окружали останки родительницы... Когда же они вылупились, пришлось отпустить их на волю. Обеспечить пропитанием восемьдесят крохотных паучков - проблема, с которой даже я, при всем моем энтузиазме, не мог справиться. В ряду многочисленных друзей Ларри, чье общество он нам навязывал, были два художника, два больших оригинала, по имени Лумис Бин и Гарри Банни. Оба американцы, притом настолько привязаны друг к другу. что не прошло и суток, как все члены нашей семьи называли их Луми Лапочка и Гарри Душка. Оба молодые, очень симпатичные, с плавной грацией в движениях, обычно присущей цветным и очень редко наблюдаемой у европейцев. Может быть, они чуть-чуть переступили грань в увлечении золотыми побрякушками, духами и бриллиантином, однако производили очень славное впечатление и - необычная черта для гостивших у нас художников - отличались большим трудолюбием. Подобно многим американцам, они сочетали очаровательную наивность с искренностью; качества, которые - во всяком случае, по мнению Лесли, - делали их идеальными объектами для розыгрышей. Обычно я участвовал в этих розыгрышах, потом делился нашими успехами с Теодором, и он получал столько же невинного удовольствия, сколько мы с Лесли. Каждый четверг я докладывал ему о наших достижениях, и мне иногда казалось, что Теодор ждет очередного доклада с большим интересом, чем рассказа о пополнениях моего зверинца. Лесли был великий мастер разыгрывать людей, а мальчишеская непосредственность наших гостей вдохновляла его на все новые подвиги. Уже вскоре после прибытия молодых американцев он подучил их вежливо поздравить Спиро с долгожданным получением турецкого гражданства. Спиро, который, как и большинство греков, ставил турок по злодейству даже выше самого сатаны и не один год сражался против них, взорвался, точно вулкан. К счастью, мама оказалась поблизости и живо заняла позицию между опешившими, недоумевающими, побледневшими Луми и Гарри и бочкообразной мускулистой тушей Спиро. Ни дать, ни взять коротышка-миссионер прошлого века перед лицом атакующего носорога... - Ей-богу, миссисы Дарреллы! - ревел Спиро с искаженным яростью багровым лицом, сжимая огромные, словно окорок, кулаки. - Дайте мне поколотить их! - Ну-ну, Спиро, не надо, - говорила мама. - Я уверена, тут какая-то ошибка. Уверена, что это недоразумение. - Они называть меня турецкими ублюдками! - бушевал Спиро. - Я греки, а не какой-нибудь ублюдки! - Конечно, конечно, - успокаивала его мама. - Я уверена, что произошла ошибка. - Ошибки! - орал взбешенный Спиро, не скупясь на множественное число. - Ошибки! Я не позволить этим, извините за выражения, миссисы Дарреллы, проклятыми гомики, называть меня турецкими ублюдками! Немало времени понадобилось маме, чтобы унять Спиро и добиться толка от изрядно напуганных Луми Лапочки и Гарри Душки. Этот эпизод стоил ей сильной головной боли, и она долго сердилась на Лесли. Вскоре мама была вынуждена выселить молодых американцев из отведенной им спальни, поскольку там намечался ремонт. Она поместила их в просторной унылой мансарде, и Лесли не замедлил воспользоваться случаем преподнести им историю о якобы погибшем в этой самой мансарде звонаре из Контокали. Будто бы в 1604 году или около того этот злодей был назначен на Корфу на должность палача. Сперва он подвергал свои жертвы жестоким пыткам, потом отрубал им голову, предварительно позвонив в колокол. В конце концов терпение жителей Контокали лопнуло, однажды ночью они ворвались в дом и казнили самого палача. Теперь он является в виде обезглавленного призрака с кровавым обрубком шеи; перед этим слышно, как он исступленно звонит в свой колокол. Заверив с помощью Теодора простодушных приятелей в истинности этой басни, Лесли одолжил у знакомого часовщика в городе пятьдесят два будильника, поднял в мансарде две половицы и осторожно разместил будильники между стропилами, заведя их на три часа ночи. Эффект от согласованного звона пятидесяти двух будильников был весьма удовлетворительным. Мало того, что Луми и Гарри с криками ужаса поспешно оставили мансарду, - второпях они сбили друг друга с ног и, переплетясь руками, с грохотом покатились вниз по лестнице. Поднявшийся шум разбудил весь дом, и нам стоило немалых усилий убедить приятелей, что это была шутка, и успокоить их нервы при помощи бренди. На другой день мама (как, впрочем, и наши гости) снова жаловалась на адскую головную боль и вообще не желала разговаривать с Лесли. Сюжет с невидимыми фламинго родился совершенно случайно, когда мы однажды сидели на веранде и пили чай. Теодор спросил наших американских гостей, как продвигается их работа. - Дружище Теодор, - ответил Гарри Душка, - наши дела идут чудесно, просто изумительно, верно, лапочка? - Конечно, - подхватил Луми Лапочка, - конечно. Здесь предельно дивный свет, просто фантастика. Точно солнце тут ближе к земле, так сказать. - Вот именно, так и есть, - согласился Гарри. - Правильно Луми говорит - так и кажется, что солнце совсем близко и светит прямо на нас, родненьких. - Я ведь как раз об этом говорил тебе сегодня утром, Гарри, душка, верно? - сказал Луми Лапочка. - Верно, Луми, верно. Мы стояли там у маленького сарая, помнишь, и ты сказал мне... - Выпейте еще чаю, - перебила их мама, зная по опыту, что воспоминания, призванные доказать их духовное единение, могут продолжаться до бесконечности. Собеседники стали рассуждать об искусстве, и я слушал вполуха; вдруг мое внимание привлекли слова Луми Лапочки: - Фламинго! О-о-о, Гарри, душка, фламинго! Мои любимые птицы... Где, Лес, где? - Да вон там, - сказал Лес, сопровождая свой ответ размашистым жестом, объединяющим Корфу, Албанию и добрую половину Греции. - Огромные стаи. Я заметил, как Теодор, подобно мне, затаил дыхание: хоть бы мама. Марго или Ларри не опровергли эту беспардонную ложь. - Фламинго? - заинтересовалась мама. - Вот не знала, что здесь водятся фламинго. - Водятся, - твердо произнес Лесли. - Их тут сотни. - А вы, Теодор, знали, что у нас водятся фламинго? - спросила мама. - Я... э... словом... видел их как-то на озере Хакиопулос, - ответил Теодор, не погрешив против истины, однако умолчав о том, что это случилось три года назад и то был единственный раз за всю историю Корфу, когда остров посетили фламинго. В память об этом событии у меня хранилось несколько розовых перьев. - Силы небесные! - воскликнул Луми Лапочка. - Лес, дорогуша, а мы сможем их увидеть? Как ты думаешь, сумеем мы незаметно подобраться к ним? - Конечно, - беззаботно ответят Лесли. - Нет ничего проще. Каждый день они летят по одному и тому же маршруту. На другое утро Лесли пришел в мою комнату с неким подобием охотничьего рога, сделанным из рога коровы. Я спросил, что это за штука; он ухмыльнулся и довольно произнес: - Манок для фламинго. Интересно! Я честно сказал, что никогда еще не слыхал про манки для фламинго. - Я тоже, - признался Лесли. - Это старая пороховница из коровьего рога, в таких держали порох для мушкетов - знаешь, небось. Но самый кончик отломан, так что в рог можно трубить. Иллюстрируя свою мысль, он поднес к губам узкий конец рога и подул. Получился долгий громкий звук, нечто среднее между голосом ревуна и фырканьем, с дрожащими обертонами. Критически прослушав этот номер, я заявил, что не заметил ничего похожего на голос фламинго. - Правильно, - согласился Лесли, - но держу пари, что Луми Лапочка и Гарри Душка этого не знают. Теперь мне остается только одолжить твои перья фламинго. Мне совсем не хотелось расставаться с такими редкими образцами, но Лесли объяснил, для чего это надо, и обещал вернуть их в целости и сохранности. В десять утра появились Луми и Гарри, выряженные, по указаниям Лесли, для охоты на фламинго. На каждом - соломенная шляпа и резиновые сапоги: Лесли объяснил, что за птицами придется идти на болота. Друзья разрумянились, предвкушая волнующее приключение; когда же Лесли продемонстрировал манок, восторгам не было конца. Они извлекли из рога такие гулкие звуки, что обезумевшие псы принялись лаять и выть, а разъяренный Ларри, высунувшись из окна своей спальни, заявил, что покинет этот дом, если мы будем вести себя, словно сборище оголтелых охотников. - А в твоем возрасте следовало бы быть поумнее! - крикнул он в заключение, захлопывая окно; эти слова были обращены к маме, которая вышла узнать, по какому поводу такой шум. Наконец мы тронулись в путь, и уже на четвертом километре прыт