ошеломил, что я не сразу заметил грязные обрывки мешковины рядом с ним и миску с затхлой водой. -- Вы взгляните на его задние ноги! -- буркнул Холлидей. Я осторожно приподнял пса и понял, что вонь в сарае объяснялась не только кучками экскрементов. Задние ноги представляли собой сплошную гноящуюся язву с болтающимися полосками отмирающих тканей. Язвы покрывали грудь и ребра. Шерсть, по-видимому, тускло-золотистая, свалялась и почернела от грязи. Инспектор сказал: -- По-моему, он вообще все время тут. Он же еще почти щенок -- ему около года, -- но, насколько мне удалось установить, он безвыходно живет в этом сарае с двухмесячного возраста. Кто-то, проходя задами, услышал, как он скулит, не то мы бы его не обнаружили. У меня сжало горло, меня затошнило -- но не от вони. От мысли, что этот терпеливый пес сидел, голодный и забытый, в темноте и нечистотах целый год. Я посмотрел на него и встретил взгляд, в котором не было ничего, кроме тихой доверчивости. Одни собаки, попав в такое положение, принялись бы исступленно лаять, так что их скоро выручили бы, другие стали бы трусливыми и злобными, но этот пес был из тех, кто ничего не требует, кто беззаветно верит людям и принимает от них все, не жалуясь. Ну, разве что он иногда поскуливал, сидя в черной пустоте, которая была всем его миром, и тоскливо не понимал, что все это означает. -- Во всяком случае, инспектор, -- сказал я, -- хорошо уж, что виновника вы привлечете к ответственности! -- Тут мало что можно сделать, -- угрюмо ответил Холлидей. -- Невменяемость! Хозяин явно слабоумен и отчета в своих поступках не отдает. Живет со старухой-матерью, которая тоже плохо понимает, что вокруг происходит. Я видел этого субъекта и выяснил, что он бросал ему какие-нибудь объедки, когда считал нужным, и этим все ограничивалось. На него, конечно, наложат штраф и запретят ему в дальнейшем держать животных, но и только. -- Понимаю. -- Я протянул руку и погладил пса по голове, а он тотчас откликнулся на ласку, положив лапу мне на запястье. В его попытке сидеть прямо было какое-то трогательное достоинство, спокойные глаза смотрели на меня дружелюбно и без страха. -- Ну, вы дадите мне знать, если мои показания потребуются в суде. -- Да, конечно. И спасибо, что приехали. -- Холлидей нерешительно помолчал. -- А теперь, полагаю, вы сочтете, что беднягу надо поскорее избавить от страданий. Я задумался, продолжая поглаживать голову и уши. -- Да... пожалуй, другого выхода нет. Кто же его возьмет в таком состоянии? Так будет гуманнее всего. Но все-таки откройте дверь пошире: надо осмотреть его как следует. В более ярком свете я увидел отличные зубы, стройные ноги, с золотистой бахромкой шерсть. Я приложил стетоскоп к его груди, и, пока в моих ушах раздавался размеренный сильный стук его сердца, он снова положил лапу мне на руку. Я обернулся к Холлидею. -- Вы знаете, инспектор, внутри этого грязного мешка костей прячется прекрасный здоровый лабрадор-ретривер. Если бы можно было найти другой выход! Тут я заметил, что в дверном проеме рядом с инспектором стоит еще кто-то. Из-за его широкой спины в собаку внимательно вглядывалась пара черных блестящих глаз. Остальные зеваки остались в проулке, но миссис Донован со своим любопытством совладать не сумела. Я продолжал говорить, словно ее тут не было. -- Этого пса, как вы понимаете, совершенно необходимо было бы вымыть хорошим жидким мылом и расчесать свалявшуюся шерсть. -- А? -- растерянно спросил Холлидей. -- Да-да! И ему было бы крайне полезно некоторое время получать сильнодействующие укрепляющие порошки! -- О чем вы говорите? -- Инспектор явно чувствовал себя в тупике. -- Тут никаких сомнений нет, -- ответил я. -- Иначе его не вызволить. Но только где их найти? То есть достаточно сильнодействующие средства! -- Я вздохнул и выпрямился. -- Но что поделаешь! Другого, видимо, ничего не остается. Я сейчас же его и усыплю. Погодите, пока я схожу к машине за всем необходимым. Когда я вернулся в сарай, миссис Донован уже проникла в него и внимательно осматривала пса, не слушая робких возражений инспектора. -- Вы только посмотрите! -- воскликнула она взволнованно, указывая на выцарапанные на ошейнике буквы. -- Его зовут Рой! -- Она улыбнулась мне. -- Почти как Рекс, правда ведь? -- А знаете, миссис Донован, вы совершенно правы. Действительно, похожие клички. Рекс -- Рой... Особенно в ваших устах. -- Я решительно кивнул. Она помолчала, видимо, под влиянием какого-то сильного чувства и вдруг быстро спросила: -- Можно, я его возьму? Уж я его вылечу. Я знаю, как! Можно? Ну, пожалуйста! -- Собственно говоря, -- сказал я, -- решает инспектор. Разрешение надо просить у него. Холлидей поглядел на нее с недоумением, сказал "извините, сударыня" и отвел меня в сторону. Мы остановились в густом бурьяне. -- Мистер Хэрриот, -- сказал он вполголоса, -- я не совсем понимаю, что происходит, но я не могу отдать животное в подобном состоянии в первые попавшиеся руки. Мало ли какая это может быть прихоть. Бедняга и так уже настрадался. Я не могу рисковать. Она не производит впечатления... Я перебил его. -- Поверьте, инспектор, вы можете быть абсолютно спокойны. Она, бесспорно, старая чудачка, но сюда ее послал сам бог, не иначе. Если кто-нибудь в Дарроуби и способен вернуть эту собаку к жизни, то только она. Холлидей смотрел на меня с прежним сомнением. -- Но я все-таки не понимаю. Причем тут жидкое мыло и укрепляющие порошки? -- А, ерунда! Я вам объясню как-нибудь в другой раз. Конечно, ему нужны хорошее и обильное питание, и еще заботы, и еще любовь. И все это ему обеспечено. Поверьте мне. -- Ну, хорошо. Если вы ручаетесь... -- Холлидей умолк, несколько секунд смотрел на меня, потом повернулся и пошел к сараю, где изнывала от нетерпения миссис Донован. Прежде мне не приходилось специально высматривать миссис Донован: она сама постоянно попадалась мне на глаза; но теперь я день за днем тщетно обшаривал взглядом улицы Дарроуби -- ее нигде не было. Когда Гоббер Ньюхаус напился и решительно направил свой велосипед на барьер, огораживающий траншею для водопроводных труб, я с беспокойством обнаружил, что в толпе зевак, следивших за тем, как землекопы и двое полицейских пытаются извлечь его из десятифутовой ямы, миссис Донован отсутствует. Не оказалось ее и среди зрителей, когда пожарная машина примчалась вечером к закусочной, где вспыхнул жир, в котором жарилась картофельная соломка. И меня охватила тревога. Не следует ли мне заехать посмотреть, как она справляется с псом? Да, разумеется, я удалил омертвевшую ткань и обработал язвы, прежде чем она его увела, но, возможно, ему требовалось серьезное лечение? Правда, я тогда был совершенно убежден, что его надо только извлечь из этого ужасного сарая, хорошенько вымыть и сытно кормить -- и природа сделает все остальное. Да и в вопросах лечения животных я доверял миссис Донован заметно больше, чем она мне. Ну, не мог же я настолько ошибаться! Прошло что-то около трех недель, и я уже совсем решил заехать к ней, но вдруг увидел утром, как она энергично семенит по другой стороне рыночной площади, заглядывая во все витрины точно так же, как прежде. Но только теперь она вела на поводке большого золотистого пса. Я повернул машину и, трясясь по булыжнику, подъехал к ней. Увидев, как я вылезаю из машины, она остановилась и лукаво улыбнулась, но ничего не сказала и продолжала молчать, пока я осматривал Роя. Он все еще был довольно тощим, но выглядел бодрым и счастливым, язвы почти совсем затянулись, а его шерсть блистала чистотой. Теперь я понял, куда запропастилась миссис Донован: все это время она мыла, расчесывала, распутывала слипшиеся колтуны и теперь могла похвастать результатом. Когда я распрямился, ее пальцы сжали мне запястье с неожиданной силой, и она поглядела мне прямо в глаза: -- Ну, мистер Хэрриот, -- сказала она, -- я ведь подлечила эту собачку,а? -- Вы сотворили чудеса, миссис Донован, -- ответил я. -- И не пожалели на него вашего замечательного жидкого мыла, верно? Она засмеялась и пошла дальше. С этого дня я постоянно видел эту пару то там, то тут, но всегда издали, и снова поговорить с миссис Донован мне довелось только месяца через два. Она проходила мимо нашей приемной как раз тогда, когда я спускался по ступенькам, и снова она стиснула мое запястье. -- Ну, мистер Хэрриот, -- сказала она ту же фразу, -- я ведь подлечила эту собачку, а? Я поглядел на Роя с почтительным благоговением. За это время он подрос, налился силой, и его шерсть, уже не тусклая, лежала пышными золотыми волнами на спине и ребрах, покрытых тугими мышцами. На шее сверкал металлическими кнопками новенький ошейник, а на диво пушистый хвост мягко колыхал воздух. Передо мной был великолепнейший лабрадор-ретривер во всей своей красе. Тут он встал на задние лапы, передние положил мне на грудь и посмотрел мне прямо в лицо. И в его глазах я увидел ту же ласковую доверчивость, с какой они глядели на меня в гнусном темном сарае. -- Миссис Донован, -- сказал я негромко, -- это самая красивая собака во всем Йоркшире. -- И, зная, что ей хочется услышать, добавил. -- Да, ваши укрепляющие порошки бесспорно творят чудеса. Что вы в них намешиваете? -- Секреты мои выведать вздумали! -- она выпрямилась с кокетливой улыбкой. И действительно, давно уже она не была так близка к тому, чтобы ее звонко расцеловали. Пожалуй, можно сказать, что так для Роя началась вторая его жизнь. Год за годом я размышлял над благодетельным капризом судьбы, благодаря которому пес, проведший первый год жизни без ласки, никому не нужный, недоуменно глядя в неизменный вонючий сумрак, вдруг в мгновение ока перенесся в жизнь, полную света, движения, любви. Я был убежден, что с этой минуты Рою могла бы позавидовать любая самая избалованная собака. Теперь он уже не пробавлялся редкими черствыми корками, а получал отличное мясо, галеты, мозговые кости и миску теплого молока на ночь. И развлечений у него тоже было вдосталь: праздники на открытом воздухе, школьные спортивные состязания, выселения, шествия -- среди зрителей обязательно присутствовал и он. Я с удовольствием замечал, что с годами миссис Донован ежедневно проходила даже больше миль, чем прежде. Расходы ее на подметки, должно быть, превышали всякое вероятие, но для Роя такой образ жизни был идеален, долгая утренняя прогулка, возвращение домой, чтобы перекусить, -- и снова кружение по улицам. Впрочем, миссис Донован в своих обходах не ограничивалась только городком. На длинном лугу у реки были вкопаны скамьи, и туда люди приводили собак, чтобы дать им хорошенько набегаться. Миссис Донован частенько сиживала там на скамье, наблюдая, что происходит вокруг, и узнавая последние новости. Я нередко видел, как Рой величавым галопом носился по этому лугу в компании всевозможных собак и собачек, а когда останавливался отдохнуть, кто-нибудь обязательно принимался гладить его, похлопывать по спине или просто вслух восхищаться им. Ведь красота в нем сочеталась с большой симпатией к людям, а такое сочетание делало его совершенно неотразимым. Весь город знал, что его хозяйка обзавелась целым набором всяческих гребней, щеток и щеточек для ухода за его шерстью. Поговаривали даже, ччо среди них есть и особая зубная щетка. Такую возможность я не исключаю, но одно знаю твердо: подрезать когти ему не требовалось -- при такой подвижной жизни они, конечно, стачивались именно так, как следовало. Не проиграла и миссис Донован: круглые сутки рядом с ней был преданный друг и спутник. Главное же в том, что она всегда испытывала неодолимую потребность лечить и исцелять животных, и спасение Роя в некотором смысле явилось кульминацией ее чаяний, высочайшим торжеством, память о котором никогда не приедалась. Я убедился в этом много лет спустя, сидя у боковой линии во время крикетного матча, когда, обернувшись, увидел их: старушку с рыскающими по сторонам глазами и Роя, благодушно взирающего на поле и, видимо, получающего живейшее удовольствие от всех перипетий игры. Когда матч кончился и зрители начали расходиться, я снова посмотрел на них. Рою было уже лет двенадцать, и лишь один бог знал, какого возраста достигла миссис Донован, но крупный золотой пес трусил легкой свободной рысцой, а его хозяйка, пожалуй, немного согнувшаяся и ссохшаяся, семенила за ним почти столь же легкой походкой. Заметив меня, она подошла ко мне, и я ощутил на запястье знакомое сильное пожатие. -- Мистер Хэрриот.. -- начала она, и темные цепкие глаза засияли той же жаркой гордостью, тем же неугасимым торжеством, что и много лет назад. -- Мистер Хэрриот, я ведь подлечила эту собачку, а? 11 Собака, бегущая по обочине шоссе, -- зрелище не столь уж редкое, но в этой было что-то такое, отчего я притормозил и поглядел на нее еще раз. Небольшая, шоколадно-коричневая, она приближалась по дальней стороне шоссе -- не просто трусила по траве, а неслась карьером, отчаянно работая всеми четырьмя лапами и вытягивая вперед морду, точно любой ценой должна была догнать нечто невидимое за изгибом длинной темной полосы асфальта. Я только только успел увидеть устремленные вперед глаза и болтающийся язык, как она, промелькнув мимо, оказалась уже далеко позади меня. Мотор заглох, и моя машина, дернувшись, остановилась, но я даже не заметил, провожая взглядом в зеркале заднего вида уменьшающееся шоколадное пятнышко, пока оно совсем не слилось с побуревшим вереском. Мотор я включил, но никак не мог сосредоточиться на предстоявшей мне работе, потому что на миг, но так живо передо мной возникло воплощение безмерных усилий, безнадежности и такого слепого ужаса, что меня пробрала холодная дрожь. И поехав дальше, я никак не мог избавиться от этого видения. Откуда здесь взялась собака? Боковое шоссе пролегало далеко от ферм по пустынным высотам, и нигде не было видно стоящей машины. Да и в любом случае она бежала не просто так -- все ее движения свидетельствовали об исступленной спешке. Нет, так невозможно! Надо разобраться в чем дело. Я задним ходом развернулся среди редкого вереска на узкой обочине неогороженной дороги и поехал обратно. Прошло неожиданно много времени, прежде чем я увидел впереди собаку, бегущую а упорной надежде нагнать невидимое нечто. Услышав шум приближающегося автомобиля, она на мгновение остановилась, но тут же побежала дальше. Однако видно было, что она совсем измучена, и, обогнав ее шагов на тридцать, я вылез из машины. Я опустился на колено и, когда собака поравнялась со мной, схватил ее. Это оказался бордер-терьер. Он не вырывался, а только еще раз взглянул на машину и снова уставился на пустое шоссе впереди с тем же жутким отчаянием в глазах. Ошейника нет, но шерсть на шее примята, словно еще совсем недавно ее придавливала полоска жесткой кожи. Я открыл ему пасть и осмотрел зубы. Совсем еще молодой пес, примерно двухтрех дет. На ребрах лежал слой жирка, свидетельствовавший, что он не голодал. Я начал ощупывать, нет ли на нем болячек, и тут он весь напрягся у меня под рукой: к нам приближался автомобиль. Секунду пес вглядывался в него с жаркой надеждой, но машина промчалась мимо, и, весь поникнув, он снова тяжело задышал. Вот, значит, что! Его выбросили из машины! Какое-то время назад любимые люди, которым он беззаветно доверял, открыли дверцу, вышвырнули его в неведомый мир и беззаботно укатили. Мне стало тошно -- физически тошно, а потом во мне поднялась жгучая ярость. Может быть, они хохотали, эти мерзавцы, представляя, как растерявшееся беспомощное существо пытается их догнать? Я провел ладонью по жестким завиткам на голове. Грабителю, взломавшему банковский сейф, можно найти извинение, но только не им, не такому поступку. -- Ну-ка, приятель, -- сказал я, осторожно подхватывая его на руки, -- лезь в машину. Поедешь со мной. Сэм привык к внезапному появлению чужих собак на сиденье рядом с ним и обнюхал незнакомца без особого любопытства. Терьер сжался, судорожно вздрагивая, и дальше я вел машину одной рукой, а другой легонько его поглаживал. Хелен, когда мы добрались до дома, быстро поставила перед ним миску с крошевом из мяса и галет, но он даже не взглянул на еду. -- Как они могли? -- пробормотала она. -- И почему? Что их толкнуло на такую жестокость? Я ответил, проводя рукой по жестким кудряшкам. -- Почему? Да причины можно найти самые поразительные! Иногда собаку бросают, потому что она стала слишком злобной, хотя на сей раз такая ссылка не прошла бы. Я достаточно хорошо знал собак и сумел различить в этих напуганных глазах теплый огонек дружелюбия. И покорность, с какой он сносил, как я открывал ему пасть, теребил его, брал на руки -- все указывало на большую кротость. -- Или же, -- продолжал я, -- собак бросают просто потому, что они успели надоесть хозяевам. Люди берут очаровательного щенка и теряют к нему всякий интерес, едва он подрастает. А может быть, подошло время уплатить налог за собаку: для некоторых людей такой причины вполне достаточно, чтобы поехать покататься где-нибудь подальше от дома и бросить там недавнего баловня на произвол судьбы. Я замолчал. Список был длинный, но зачем огорчать Хелен рассказами о том, чему я столько раз бывал свидетелем? Люди переезжают, и оказывается, что на новом месте держать собаку почему-то неудобно. Родится ребенок, и все внимание, вся любовь отдаются ему одному. А то и просто вдруг захочется обзавестись более престижной собакой. Я снова поглядел на терьера. Пожалуй, так с ним и произошло. Крупная эффектная немецкая овчарка, салюки, на которую оборачиваются прохожие, -- ну где с ними тягаться плотненькому, забавному бордер-терьеру? Во всяком случае, по мнению некоторых людей. Мне припомнились аналогичные случаи. А песик, бесспорно, уже отяжелел, несмотря на свою относительную юность. Еще на шоссе я заметил, как на бегу он топырил ноги. Факт, кое-что проясняющий: по-видимому, он большую часть времени проводил в четырех стенах. Ну что гадать понапрасну? Я позвонил в полицию. Нет, никто не заявлял о пропаже собаки. Ничего другого я и не ожидал. Весь вечер мы всячески старались развлечь терьера, но он продолжал лежать, положив голову на лапы, закрыв глаза и нервно вздрагивая. Признаки жизни он проявлял, только когда по улице проезжал автомобиль: голова приподнималась, уши настораживались, но через несколько секунд шум замирал, и голова вновь поникала. Хелен положила его к себе на колени и больше часа утешала, однако он замкнулся в своем горе и словно не замечал ни гладящих рук, ни ласковых слов. В конце концов я пришел к выводу, что полезнее всего будет ввести ему снотворное, и, когда мы ложились, он уже крепко спал в корзинке Сэма, а Сэм философски свернулся калачиком на коврике рядом. Утром он не то чтобы повеселел, но, во всяком случае, настолько пришел в себя, что начал воспринимать окружающее. Когда я подошел и заговорил с ним, он перекатился на спинуне заигрывая, а так, словно повторял привычное движение. Я нагнулся и почесал ему грудь, а он смотрел на меня снизу вверх непроницаемым взглядом. Но мне всегда были симпатичны собаки, ложащиеся лапами вверх. Это и признак приветливого характера, и выражение доверия. -- Так-то лучше, старина, -- сказал я. -- Не вешай носа! Его пасть вдруг широко открылась. Мордочка у него была смешная, как у обезьянки, и на миг ее словно перерезала веселая улыбка, полная редкостного обаяния. Хелен сказала у меня над ухом: -- Джим, он просто прелесть. Такой симпатяга! Я чувствую, что уже привязалась к нему. В том-то и была беда! Мне он тоже начал слишком уж нравиться. Как нравились многие и многие брошенные собаки, проходившие через наши руки. Да и не просто брошенные, но те, кого приводили для усыпления с просьбой, от которой становилось тошно: "Вот если бы вы отдали его в хорошие руки..." Меня это всегда травмировало. Одно дело усыпить неизлечимо больное животное, искалеченное или одряхлевшее настолько, что жизнь утратила для него всякий вкус, -- это я еще мог стерпеть, и порой мне даже казалось, что я помогаю ему, избавляя от лишних мучений, но совсем другое-умертвить молодое, здоровое, милое существо. Как поступает в таких обстоятельствах ветеринар? Отказывается, и хозяин уходят? Но что ему стоит зайти в ближайшую аптеку и купить отравы? Наши снотворные хотя бы безболезненнее. Только одного ветеринар сделать никак не может -- взять их всех к себе. Если бы я поддавался каждому искушению, у меня к этому времени собрался бы порядочный зверинец. Мне и всегда бывало трудно, а теперь я еще обзавелся мягкосердечной женой, что вдвое усложняло проблему. Я повернулся к ней и сказал: -- Хелен, но мы же не можем его оставить, ты сама понимаешь. Одной собаки на две комнатушки более чем достаточно. Она кивнула. -- Да, конечно. Только такой милой собачки я давно не видела. Во всяком случае, когда он перестает бояться. Но что же нам с ним делать? -- Как собаке, потерявшей хозяев, ему следует отправиться в конуру при полицейском участке, -- ответил я, нагибаясь и поглаживая курчавьте завитки на груди предмета нашего разговора. -- Только если его не востребуют, через десять дней мы окажемся точно в таком же положении... -- Я подцепил терьера под живот и уложил обмякшее покорное тельце себе на колени. Нет, он явно любил людей, любил и доверял им. -- И конечно, я могу навести справки среди клиентов, но почему-то никому не требуется собака, когда у тебя есть лишняя. -- Я задумался. -- Вот если дать объявление в газету... -- Погоди! -- перебила Хелен. -- Ты говоришь: в газету... помоему, я на прошлой неделе читала статью про приют для покинутых животных... Я с недоумением посмотрел на нее и вдруг вспомнил: -- Совершенно верно. Сестра Роза, она работает в больнице. У нее взяли интервью о бродячих собаках, которых она берет под свою опеку. Во всяком случае, попытка не пытка! -- Я уложил терьера в корзинку Сэма. -- Пока оставим малыша тут, а вечером я позвоню сестре Розе. Поднявшись к себе выпить чаю, я обнаружил, что ситуация выходят из-под контроля. Когда я вошел, песик лежал на коленях у Хелен и, по-видимому, уже довольно долго. Она поглаживала курчавую голову и вид у нее был угрожающе задумчивый. Мало того, взглянув на него, я почувствовал, что сам слабею. В голове закопошились непрошеные мыслишки: "Поместимся какнибудь... Да и хлопот в сущности, никаких... А что, если..." Надо было незамедлительно принимать меры, а то я сдамся. Схватив телефонную, трубку, я набрал номер больницы и спросил сестру Розу. Вскоре в трубке раздался приветливый энергичный голос. Она, казалось, нисколько не удивилась и, судя по деловитому тону, по. тому, какие она задавала мне вопросы о возрасте терьера, его внешности, нраве и так далее, через ее руки, несомненно, прошло порядочное число потерявшихся и брошенных собак. -- Ну, что же, отлично. Таких нам обычтао удается пристроить. Так когда вы его привезете? -- Сейчас, -- ответил я. Затуманившийся взгляд, которым Хелен проводила зажатого у меня под мышкой терьера, сказал мне, что еще немного -- и было бы поздно. Да и я всю дорогу думал, что при других обстоятельствах -- будь у нас настоящий дом и прочное будущее -- этот шоколадный песик на заднем сиденье, вопросительно поглядывающий на меня дружелюбными глазами, полуоткрыв пасть, и дальше сопровождал бы меня в поездках. Но стоило появиться встречной машине, как он настораживался и смотрел в окошко с прежним отчаявшимся выражением. Неужели он так никогда и не забудет? Сестра Роза оказалась видной женщиной лет под пятьдесят, именно с таким улыбающимся румяным лицом, которое вообразилось мне во время нашего телефонного разговора. Она выхватила у меня терьера с жадностью искренней любительницы животных. -- Какой милашка, правда?! -- воскликнула она. Позади ее дома -- современного загородного коттеджа неподалеку от больницы -- располагались конуры с огороженными проволочной сеткой площадками. Несколько собак сидело отдельно, но на большой площадке весело играла компания собак самых разных пород. -- Вот сюда мы его и поместим, -- сказала сестра Роза. -- Это его подбодрит, и, не сомневаюсь, он быстро освоится с ними. -- С этими словами она отперла дверцу в проволочной сетке и поставила терьера на утоптанную землю. Собаки тотчас его окружили и началась обычная церемония обнюхивания и задирания ног. Сестра Роза подперла подбородок ладонью, задумчиво глядя сквозь крупные ячейки. -- Как бы его назвать... Ну, как же... Дайте-ка подумать... Нет... тоже нет... ага! Пип! Пусть будет Пипом! Она поглядела на меня, вопросительно подняв брови, и я энергично закивал. -- Отлично! Нет, правда. Очень ему подходит. -- Вот и я так думаю, -- заметила она с лукавой улыбкой. -- Я ведь в этом набила руку! У меня была большая практика. -- Еще бы! Наверное, вы им всем даете клички? -- А как же? -- Она начала называть одну собаку за другой. -- Вот этот -- Бинго. Его щенком выбросили. И Фергус. Ну, он просто потерялся. А вон тот крупный ретривер -- это Гриф, его хозяева погибли в автомобильной катастрофе, но он уцелел. И Тесса. Она чуть не разбилась насмерть, когда ее вышвырнули на всем ходу из машины. Позади нее Салли-Анна, с которой, собственно, все и началось. Нашли ее на последних днях беременности, но лапы у нее были стерты в кровь -- сколько же она пробежала! Я взяла ее к себе, всех ее щенят пристроила, а она так здесь и осталась. Пока я подыскивала, кто возьмет щенков, у меня завязалось много знакомств среди любителей собак, и уж не знаю почему, только все решили, будто я содержу приют для бродячих псов. Ну, я и завела его. И видите результат -- скоро мне придется добавить еще несколько конурок! Пип явно приободрился и по завершении приветствий принялся вместе с другими азартно следить за перетягиванием палки, которым занялись колли и лабрадор. Я засмеялся. -- Мне и в голову не приходило, что у вас столько собак. И долго они у вас остаются? -- Пока не удается их пристроить. Одни ждут не больше дня, другие живут по нескольку недель, а то и месяцев. Ну, есть и парочка старожилов вроде Салли-Анны: они уже, по-видимому, тут так и останутся. -- Но как же вы их всех кормите? Это ведь должно обходиться недешево! Она кивнула и улыбнулась. -- Я устраиваю небольшие собачьи выставки, утренники с кофе, лотереи, дешевые распродажи и еще пускаюсь на всяческие уловки, хотя, боюсь, эта свора пожирает все положительное сальдо. Но в целом я справляюсь. Да, подумал я, щедро тратя собственные деньги! Передо мной весело возились и лаяли потерявшиеся и брошенные собаки. Каждый раз, когда я сталкиваюсь с подобными свидетельствами жестокости и бессердечной безалаберности, мне рисуется армия бездушных виновников таких трагедий -- огромная тупая орда людей, ни на секунду не задумывающихся о чувствах беспомощных животных, во всем от них зависящих. Мне становится жутко, но тут же я вспоминаю, что этой орде противостоит другая армия, готовая защищать их жертвы, не жалея ни сил, ни времени, ни денег. Я взглянул на сестру Розу, на доброжелательные глаза и оттертые руки, привыкшие ухаживать за больными людьми. Казалось бы, ее профессия должна поглощать ее целиком, не оставляя места ни для чего другого. Но это было не так. -- Я вам очень благодарен, -- сказал я. -- Надеюсь, Пип вас будет затруднять не слишком долго. И если вам понадобится моя помощь, пожалуйста, дайте мне знать. -- Не беспокойтесь, -- ответила она, улыбнувшись. -- У меня предчувствие, что малыш долго тут не задержится. Прежде чем попрощаться, я еще раз прильнул к сетке и посмотрел на бордер-терьера. Он, казалось, уже освоился, но иногда вдруг оборачивался и поглядывал вопросительно на меня своими невыносимо доверчивыми глазами. У меня стало скверно на душе, как-никак, но и я его бросил. Сначала его хозяева, потом я, потом сестра Роза -- за какие-то двое суток... Оставалось только надеяться, что судьба ему, наконец, улыбнется. 12 Бордер-терьер не выходил у меня из головы и, не выдержав и недели, я заехал в собачий приют. Сестра Роза в старом плаще и резиновых сапогах раскладывала корм по мискам возле конуры. -- Вы, конечно, хотите узнать про Пипа, -- сказала она, выпрямляясь. -- Ну, так его вчера забрали. Я так и думала, что с ним хлопот не будет. Очень милые люди. Приехали, потому что решили взять брошенную собаку, и сразу же выбрали его. -- Она откинула волосы со лба. -- Неделя вообще выдалась удачная. Для Грифа и Фергуса тоже нашлись прекрасные хозяева. -- Отлично. Просто чудесно! -- Я помолчал. -- Но вот с... э... Пипом. Его далеко увезли? -- Да нет. Он остался в Дарроуби. Их фамилия Плендерли. Он -- чиновник на пенсии -- был, по-моему, большой шишкой и пожертвовал приюту порядочную сумму без всякой моей просьбы. Они купили особнячок на Холтон-роуд с прекрасным садом -- Пипу будет где побегать. Да, кстати, я дала им ваш адрес, так что, конечно, они скоро к вам явятся. Меня вдруг захлестнула волна нежданной радости. -- Ну, я очень рад. Во всяком случае, буду знать, как ему живется. Ждать мне пришлось недолго. В конце следующей недели, открыв дверь приемной, я увидел пожилую супружескую пару и Пипа на новехоньком поводке. Он сделал свой обычный первый ход -- перекатился на спину и поглядел на меня. Но теперь беспомощная мольба исчезла из его глаз, они сияли озорным весельем, а забавная мордочка вновь раскололась в широченной улыбке. Почесывая по заведенному порядку его грудь, я увидел, что он обзавелся и новым ошейником, очень дорогим, с блестящим медальоном, на котором были выгравированы его кличка, адрес и телефон. Я подхватил его на руки, и мы все вошли в смотровую. -- Так что с ним такое? -- спросил я. -- В сущности, ничего, -- ответил муж, толстячок с розовым лицом и внимательными глазами, одетый в безупречно сшитый темный костюм. Именно таким я представлял себе высокопоставленного чиновника. -- Я приобрел эту собачку совсем недавно и был бы весьма вам благодарен за рекомендации, как за ней ухаживать. Да! Моя фамилия Плендерли. Позвольте также представить вам мою жену. Миссис Плендерли также не отличалась худобой, но ее скорее можно было назвать пухленькой, и в отличие от мужа она не производила впечатление солидности: что-то в ней было от веселой хохотушки. -- В первую очередь, -- продолжал он, -- мне хотелось бы, чтобы вы произвели подробный осмотр. Я уже осматривал Пипа, тем не менее проделал всю процедуру заново, хотя он заметно ее усложнил, перевертываясь на спину всякий раз, когда я пытался приставить стетоскоп к его груди. Измеряя температуру, я заметил, что мистер Плендерли ти хонько поглаживает шоколадную спинку, а миссис Плендерли, выглядывая из за его плеча, ободряюще кивает песику и воркует какие-то ласковые слова. -- Он абсолютно здоров и снаружи и внутри, -- объявил я. -- Отлично, -- сказал мистер Плендерли -- Но... то коричневое пятнышко на животе. -- В его глазах мелькнула тревога. -- Просто пигментация. Ни малейшей опасности не представляющая, можете мне поверить. -- Э... так-так. -- Он откашлялся. -- Должен признаться, мистер Хэрриот, ни у меня, ни у моей жены никогда прежде не было собак или каких либо животных. Я твердо убежден, что любое дело требует ответственного отношения, а потому, чтобы обеспечить ему надлежащий уход, я решил тщательно изучить все требования. С этой целью я приобрел несколько специальных книг. -- Он вытащил из под мышки и положил передо мной "Уход за собакой", "Собака здоровая и больная" и "Бордер-терьер" -- все в глянцевых обложках. -- Прекрасный план! -- ответил я. При других обстоятельствах столь внушительная батарея меня отпугнула бы, но в данном случае такой оборот меня только порадовал. Я больше не сомневался, что Пипу предстоит райская жизнь. -- Я уже почерпнул немало полезных сведений, -- говорил мистер Плендерли, -- и пришел к выводу, что ему необходимо сделать прививку от чумы. Как вам известно, он потерялся и возможности установить, делались ли ему необходимые прививки, у нас нет. Я кивнул. -- Вы абсолютно правы. Собственно говоря, я сам намеревался это предложить. -- Я достал флакон и начал наполнять шприц. Пока я осторожно вводил сыворотку под кожу, Пип проявлял куда больше спокойствия, чем его хозяева. Мистер Плендерли с окаменевшим лицом нежно гладил его по голове, а миссис Плендерли придерживала задние лапы и умоляла бедняжку потерпеть. Когда я убрал шприц, мистер Плендерли с видимым облегчением продолжил расспросы. -- Разрешите, я справлюсь с моими пометками? -- Он водрузил на нос очки, достал золотой карандашик и раскрыл записную книжечку в кожаном переплете. На обеих страницах я увидел аккуратные столбики выписок. -- У меня есть два-три недоумения... Два-три! Он педантично допрашивал меня во всех подробностях о наиболее рациональной диете, о содержании в комнатах, о прогулках, о сравнительных достоинствах плетеной корзины и металлического ложа для собак, о первых симптомах наиболее распространенных заболеваний, то и дело заглядывал в свои глянцевые справочники. "Тут у меня ссылка на страницу сто сорок третью, строку девятую. Там утверждается..." Но всему наступает конец, и пришла минута, когда мистер Плендерли твердыми четкими движениями закрыл записную книжку, убрал ее, а также карандашик и снял очки. -- Одна из причин, мистер Хэрриот, почему я решил завести собаку, -- сказал он затем, -- заключается в том, чтобы я сам совершал долгие прогулки. Как вы считаете, это здравый план? -- Безусловно! Мало более надежных способов сохранить форму, чем обзавестить таким живчиком. Вы просто не сможете не гулять с ним. А сколько на окрестных холмах прелестных тропинок! Днем в воскресенье, например, когда многие тяжелые на подъем, ленивые люди дремлют в креслах, укрывшись газетами, вы будете дышать свежим воздухом, бодро шагая по склонам под дождем, градом и снегом! Мистер Плендерли расправил плечи, выставил подбородок и сдвинул брови, словно уже пробивался сквозь буран. -- И еще! -- засмеялась его жена. -- Вот тут у тебя поубавится! -- и она непочтительно похлопала его по брюшку. -- Дорогая моя! -- произнес он с упреком, но я успел уловить тень смущенной улыбки, которая полностью противоречила маске застегнутого на все пуговицы чинуши. Мистер Плендерли, решил я про себя, куда приятнее, чем кажется на первый взгляд. Он зажал книжки под мышкой и протянул руку к терьеру. -- Идем, Пип, мы и так уже злоупотребили временем мистера Хэрриота! Но жена опередила его -- она подхватила Пипа на руки и, пока мы шли по коридору, прижималась щекой к косматой мордочке. Я смотрел, как они сели в небольшой сияющий чистотой семейный автомобиль и отъехали. Мистер Плендерли любезно наклонил голову, его жена весело помахала мне рукой, но Пип, опираясь задними ногами в ее колени, а передние поставив на перчаточник, с любопытством устремил взгляд вперед сквозь ветровое стекло, успев забыть о моем существовании. Они скрылись за углом, а я подумал о счастливой развязке того, что могло бы обернуться маленькой трагедией. И конечно, главная роль принадлежала сестре Розе. Одна из многих спасенных ею беспомощных собак! Ее приют будет расти, и ей придется работать все усерднее без всякой выгоды для себя. По всей стране другие такие же люди содержали такие же приюты, и я почувствовал гордую радость от того, что на какую-то минуту приобщился к этой бескорыстной армии, неутомимо и без отдыха сражающейся на стороне бесчисленных животных, полностью зависящих от человеческих прихотей. Впрочем, тогда меня занимала только одна мысль: "Пип обрел свой настоящий дом". 13 При первом же взгляде на больных телят, сбившихся в кучку выше по склону холма, меня охватили дурные предчувствия. Неужели Далби ждет новая беда? Так не хотелось этому верить! Старая поговорка "пришла беда, отворяй ворота", несомненно, придумана фермерами. В прошлом году -- диктиокаулез, а теперь вот это. Началось же все со смертью Билли Далби, могучего великана с медлительной улыбкой и медлительной речью. Силой и крепостью он мог помериться с любым своим косматым бычком, но истаял за несколько недель. Диагноз был -- рак щитовидной железы, и Билли не стало прежде, чем окружающие успели понять, что с ним, и вот теперь только его фотография улыбалась со стены его жене и троим малолетним сыновьям. По общему мнению, миссис Далби следовало продать ферму и переехать куда-нибудь в город. Как же на ферме и без мужчины? А Проспект-Хаус и вообще-то ферма плохонькая. Соседние фермеры выпячивали нижнюю губу и покачивали головами: луга ниже дома заболочены, а выше по склонам почва кислая, полно каменных россыпей, трапа жесткая и вся в проплешинах. Нет, где уж тут женщине справиться! В этом все были единодушны -- все, кроме миссис Далби. Она меньше всего походила на богатыршу -- пожалуй, она была самой маленькой женщиной среди всех моих знакомых, но зато выкована из несгибаемой стали. Она всегда знала, чего хочет, и все делала по-своему. Мне вспомнилось, как еще при жизни Билли я делал прививки их овцам, и миссис Далби пригласила меня в дом. -- Не выпьете ли чашечку чаю, мистер Хэрриот? -- спросила она любезно, слегка наклонив голову набок, чуть улыбаясь вежливой улыбкой. Ни следа грубоватой небрежности многих и многих фермерш. Направляясь на кухню, я уже знал, что меня там ждет неизменный поднос. Миссис Далби сервировала чай для меня только так. Гостеприимные обитатели йоркширских холмов постоянно приглашали меня перекусить, чем бог послал, -- иногда и отобедать, но днем дело обычно ограничивалось кружкой чаю с лепешкой или куском яблочного пирога, отличающегося необыкновенно толстой коркой, но вот миссис Далби всегда подавала мне чай на особом подносе. И стоял он на особом столике в стороне от большого кухонного стола -- чистая салфетка, парадная фарфоровая чашка с блюдцем и тарелочки с нарезанными масляными лепешками, глазированными коржиками, ячменными хлебцами и сухариками. -- Садитесь, пожалуйста, мистер Хэрриот, -- произнесла она с обычной своей чинностью. -- Не слишком ли крепко заварен чай? Говорила она, как выразились бы фермеры, "очень правильно", однако это отвечало самой сути ее личности, воплощавшей, мне казалось, твердую решимость все делать, как полагается. -- По-моему, в самый раз, миссис Далби! -- Я сел, с неловкостью ощущая себя выставленным напоказ посреди кухни. Билли тихо улыбался из глубины старого кресла у огня, а его жена стояла рядом со мной. Она никогда не садилась вместе с нами, но стояла выпрямившись, сложив руки перед собой, наклонив голову и церемонно предупреждая каждое мое желание: "Позвольте налить вам еще, мистер Хэрриот" или "Не отведаете ли корзиночку с заварным кремом?" Назвать ее миловидной было бы нельзя: маленькое лицо с загрубелой обветренной кожей, небольшие темные глазки, но оно дышало добротой и спокойным достоинством. И, как я уже упоминал, в ней чувствовалась сила. Билли умер весной, и все ждали, что миссис Далби поторопится продать ферму, но она продолжала вести хозяйство. Помогал ей дюжий работник по имени Чарли, которого Билли нанимал в разгар страды, но теперь он оставался на ферме каждый день. Летом я несколько раз побывал там по довольно пустячным поводам и убеждался, что миссис Далби более или менее управляется со всеми делами. Только выгля