ольше с вами ничего не случается, тем больше шансов, что случится. И скоро! Простая математика. - Простая, не простая! - пробурчал Дик. - Коли с нами ни- чего до сих пор не случалось, это еще не значит, что обязательно случится... - Речь его оборвалась, потому что заарканенная телка вдруг резко попятилась, ударила его задом в солнечное сплетение и впечатала в каменную стену. Он осел на солому, вцепившись руками в живот и тщетно стараясь вздохнуть. - Ну, что! - вскричал Джордж. - Что я говорил? Ваша жизнь полна опасностей. Произойти может, что угодно! - Так ведь не произошло же, - с некоторым сомнением воз- разил Клем, глядя, как его брат поднимается с пола. Но глаза Джорджа уже горели неистовым огнем, который вспыхивает в груди страхового агента, когда он внезапно обнару- живает, что судьба на его стороне. - Ну пусть на этот раз и обошлось, но ведь ему могло внутрен- ности повредить, верно? И когда бы он еще выздоровел! А как бы вы с работой без него справлялись? Пришлось бы кого- нибудь со стороны нанять, так? Платить ему, верно? А получи вы деньги по такому полису, и было бы чем платить. Звонкие два слога "день-ги", видимо, пробудили в Клеме какое- то новое чувство. Он бросил на страхового агента взгляд искоса. - Сколько? Джордж ответил кратко и деловито: - У меня тут как раз то, что вам требуется. - И он извлек из внутреннего кармана пачку полисов. - Годовой взнос в десять фунтов гарантирует вам получение по двадцать фунтов в неделю, пока вы будете оправляться после несчастного случая. Разумеется, есть и другие льготные условия. Вот посмотрите. Клем водрузил на нос очки в стальной оправе и принялся штудировать полис, а Дик читал, стоя у него за плечом. До меня доносились обрывки фраз: - Двадцать в неделю... деньги порядочные... чего уж тут... В 1948 году, когда квалифицированный помощник ветеринара получал в неделю в среднем фунтов десять, двадцать фунтов действительно были завидной суммой. Наконец, Клем посмотрел на агента. - Попробуем, пожалуй. Двадцать фунтов в неделю, ох как кстати придутся! - Вот и чудесно! - Джордж вытащил серебряный каран- дашик. - Просто распишитесь вот тут. Вы оба. Большое спасибо. После краткой паузы он продолжал: - А как же Херберт, он же работает у вас? - На лугу он сейчас, - ответил Дик. - А что? - Вам следует и его застраховать. - Так у него еще молоко толком на губах не обсохло. - Ну, ладно. Взнос за него будет меньше. Пять фунтов в год. А условия такие же. Братья, видимо, уже полностью сдались. - Оно пожалуй. Застрахуем и его. Джордж, весело насвистывая, упорхнул к своему автомобилю, а мы вернулись к телкам. Примерно через три недели я столкнулся с Клемом на рыночной площади: Он неторопливо шествовал по тротуару, заглядывая во все витрины. Костюм на нем был темный, щеголеватый и совсем не похожий на его рабочую одежду. До вечера оставалось еще порядочно, и я удивился: в этот час ему полагалось бы пригонять коров с пастбища и доить их. Но тут он обернулся, и я увидел, что рука у него в лубке. - Что с вами приключилось, Клем? - спросил я сочув- ственно. Он посмотрел на толстую гипсовую скорлупу. - Да вот, руку угораздило сломать. Поскользнулся в коров- нике. Хотите верьте, хотите нет - хлопнулся я ровнехонько через три дня, как взял ту страховочку. - Глаза у него расширились. - Получаю по двадцать фунтов каждую неделю, а доктор говорит, что раньше, чем через девять недель, работать начать я не смогу. Значит, получу двести фунтов с лишком. Неплохо, а? - Бесспорно. Какое счастье, что вы послушались Джорджа Форсайта! Но ведь вам приходится платить кому-то за помощь? - Ан нет! Сами управляемся. И он пошел своей дорогой, тихо посмеиваясь. Когда мне пришлась заехать к Хадсонам "почистить" корову, рука Клема успела срастись. Он принес мне ведро горячей воды, и я принялся намыливать руки, но тут в коровник вошел Дик. Мне следовало бы добавить "кое-как ковыляя", потому что вошел он на костылях. Я уставился на него, и у меня по коже пробежали мурашки: как-то жутко становится, когда на твоих глазах вершит свое дело судьба. - Ногу сломали? - Угу, - лаконично ответил Дик. - Раз - и готово. Ярку ловил на верхнем лугу, ну и угодил ногой в кроличью нору. - Значит, пока вы работать не можете? - Угу. В гипсе мне ходить недель четырнадцать, не меньше. Морока, конечно, но вот двадцать фунтов в недельку очень кстати пришлись. Хорошо, что мы подмахнули ту бумаженцию. В следующий раз я его увидел, когда как-то в базарный день он заглянул в приемную уплатить по счету. Гипс сняли, но Дик все еще прихрамывал. - Как нога, Дик? - спросил я, выписывая квитанцию. - Не очень чтоб. Он поморщился. - Иной раз до того раз- болится, что хоть на стенку лезь. А так вроде покрепче стала. - Ну что же! - Я отдал ему квитанцию. - Не надо только ее пока перетруждать. - Это уж как получится. - Дик покачал головой. - Работа, она не ждет, а с Хербертом несчастный случай произошел. - Что-о?! - Ну да. Проткнул ногу вилами, и на тебе - заражение крови. Сам-то он ничего, только доктор говорит, что ходить он нескоро будет. Действительно, выздоровел Херберт только через два с поло- виной месяца, но, как поведал мне Клем как-то вечерком в "Гур- товщиках", двести фунтов полученной страховки послужили им некоторым утешением. - Поразительно! - вздохнул я. - В то утро вам Джорджа Форсайта не иначе как бог послал. Его страховая компания стала вам хорошей поддержкой. Клем, однако, не только не выразил никакого восторга, но хмуро уставился на дно своей кружки. - Я вам вот что скажу. Странные они какие-то, страхователи эти. Хотите верьте, хотите нет, при вас же он нас уламывал, а теперь они не желают нас больше страховать. - Неужели? Как же так? - Письмо прислали: дескать, не желаем возобновлять ваш полис. Вот и весь сказ. Это, по-вашему, как? - Бывает, Клем, - сказал я, нисколько не удивившись. За взнос в двадцать пять фунтов Хадсоны еще до истечения года получили от страховой компании семьсот фунтов с лишним. Есте- ственно, что она забила отбой. - Только мы в конце года у других застраховались. Все прежние страховки на них перевели на дом, машину и прочее там. - И против несчастных случаев тоже застраховались? Клем поднял кружку и сделал большой глоток. - Угу... - Он добавил с оскорбленным видом: - Только они за каждого лишний фунт содрали. Несколько месяцев спустя после того, как новая страховая компания взвалила на себя такую обузу, Дик упал под открытый капот трактора. Он мог бы получить серьезные увечья, но отделался только трещиной в большом пальце на правой руке и восемь недель не мог работать. Об этом поведал мне он сам, когда палец у него уже полностью зажил. Я пил с ним чай у них на кухне. - Еще сто шестьдесят фунтов в копилку, - философски про- изнес он, пододвигая ко мне тарелку сдобных лепешек. Вероятно, вид у меня был достаточно ошарашенный, потому что он добавил: - И это, мистер Хэрриот, еще не все. Я машину разбил. - Да не может быть! - Ага. Врезался в дверцу Бесси Тренхолм. Радиатор и фары прямо в смятку! - Нет, просто не верится! И еще страховку получили? Дик улыбнулся странной улыбкой. - Вот послушайте. Тут целая история вышла. Виновата была Бесси - вылетела из ворот на дорогу и не посигналила даже. Ну, а я застраховался только на тот случай, если вина будет не моя. И думаю, как мне доказать это? Свидетелей ведь нет, а Бесси девка молоденькая, хорошенькая, так кто же моим словам против ее слов поверит? И решил я страховки не требовать, однако своему страховщику сказал, как дело было. - Так, значит, на этот раз вы ничего не получили? Улыбка Дика расползлась до ушей. - Я-то думал, что не получу, да только через пару дней приезжает страховщик и говорит мне, что у них там ошибка вышла, и мою машину застраховали против всех случаев, а кто виноват - неважно. - Господи! Так вы опять получили? - Ага. Еще полтораста фунтов. Не скажу, чтобы плохо. - Дик отрезал клин уэнслидейлского сыра и лицо его посерьезне- ло. - Одно нас тревожит: когда страховщик деньги выплачивал, что-то он мялся. Вроде бы не очень был доволен. Вот мы и опаса- емся, как бы и эта компания нам не дала от ворот поворот, как та. - Да, конечно, ответил я. - Это было бы неприятно. - Не то слово, - сказал Дик, печально кивнув. - Уж очень мы с Клемом в страховку верим. 21 3 ноября 1961 года На койку я забрался в три утра и сразу провалился в сон. Но тут же - так мне, во всяком случае, показалось - снова открыл глаза, потому что судно вздыбливалось то кормой, то носом, словно взбесившаяся лошадь. Я выглянул в иллюминатор и увидел неистовую пляску волн. Вдали, скрываясь из виду, мерцали огни Клайпеды. Помощник знал, что говорил: бушующий шторм нашего капитана не смутил. До утра я все время получал наглядное подтверждение словам капитана, каково нам придется, если обратно мы пойдем против лобового ветра. По пути в Клайпеду качка была в основном бортовой, и, растопыривая локти и колени, я кое-как удерживался на койке, но теперь она стала килевой и оказалась в десять раз хуже. Вновь и вновь я скользил от изголовья вниз, а потом назад, и ничто не помогало. Зато я точно знал, когда наш нос задирался вверх, а когда ухал вниз и все за считанные секунды. Снаружи ревела буря, по стеклу иллюминатора хлестали водяные струи, а мебель и мои вещи кружились в вольном хоро- воде. Я не стал им мешать. Наводить порядок было бы не только бесполезно, но и опасно. Кувыркаясь вместе с койкой, слушая лязг, стук, грохот, доносившиеся отовсюду, я распростился с надеждой уснуть, а когда рассвело, ничего утешительного не увидел. Однако я понял источник одного из новых звуков, преследо- вавших меня всю ночь. Если прежде, при кормовом ветре, "Ирис Клоусен" плавно соскальзывала с гигантских волн, теперь она проваливалась килем в каждую зеленую пропасть и раздавался лязгающий удар, точно мы стукались о скалистое дно. Ну совсем так, как бывает, когда ныряльщик хлопается о воду животом. Ощущение было не из приятных. Видимо, эта жуткая ночь породила у всех моих здешних добро- желателей мысль, будто я валяюсь на койке в полной прострации. Во всяком случае, в восемь часов в дверь вместо юнги поскребся Нильсен. - Вы не вставайте, мистер Хэрриот, - сказал он сквозь дверь. Я сейчас подам вам позавтракать сюда. - Спасибо, не надо, - ответил я. - Да входите же! Нильсен приоткрыл дверь и выпучил глаза, увидев, что я пы- таюсь бриться, упершись спиной в одну стенку, а ногой - в другую. - Вы себя хорошо чувствуете? - растерянно спросил он. Я воспользовался мгновением неподвижности, чтобы соскрести с физиономии еще клочок мыльной пены. - Отлично. А как насчет завтрака? - Ну-у... есть жареная рыба, яичница, копченая колбаса. - Вот и чудесно. Сейчас приду, только добреюсь. Он ответил мне еще одним недоверчивым взглядом и исчез за дверью. В салоне сидел один помощник, усердно расправляясь с раз- ными яствами, но вдруг его вилка застыла на полпути ко рту, а брови полезли вверх - он увидел, с каким аппетитом я набро- сился на груду всякой всячины, которой нагрузил свою тарелку. - Мистер Хэрриот, - произнес он торжественно, - из всех сухопутных крыс, каких я знаю, вы первый, кого не доконала такая ночь, как сегодняшняя. Меня распирала гордость. Безусловно, для того чтобы хорошо переносить качку, особых талантов не требуется, и все-таки было лестно услышать, что такой вестибулярный аппарат и желудок найдешь не у всякого. Интересно, что немножко не по себе мне стало только один раз - когда я кое-как выбрался на палубу подышать свежим воздухом и некоторое время смотрел на взбесившееся море. Очевидно, хаотическая пляска волн на меня подействовала, и я счел за благо вернуться к себе в каюту, где и провел почти весь день. Овец мы доставили, делать мне было нечего, а разгули- вать по судну в такую погоду неопытному моряку вроде меня не рекомендовалось. Раза два я уже полетел кувырком, и опасность сломать ногу или разбить голову была вполне реальной. Мне оставалось только лежать на спине, почитывать детектив- ные романы и есть. Звучит не так уж плохо, но я привык к деятель- ной жизни и чувствовал, что в Дарроуби вернется изрядно ожиревший Хэрриот. Несомненно, пробудь я на "Ирис Клоусен" подольше, мне грозила бы судьба уподобиться Карлу Расмуссену, толстенькому помощнику капитана, признанному чемпиону за обеденным столом. Хладнокровно разделавшись с горячими блюдами, он принимался за закуски и поглощал их в неимоверных количествах, заедая всю трапезу огромным ломтем с топленым салом. Не хочу утверждать, что равных ему я вообще не видел - среди йоркширских фермеров мне встречались люди с могучим аппетитом, да и я сам обладаю на этом поприще некоторой репутацией (Тристан имеет обыкновение величать меня "обжорой из Дарроуби"), - однако Карлу я и в подметки не годился и взирал на него со смиренным восхищением. После ужина капитан сказал, что на обратном пути они предполагали зайти в Данциг, но планы изменились, и мы теперь идем в Штеттин - он пользовался более легкими для произноше- ния старыми немецкими названиями, хотя теперь эти польские порты называются соответственно Гданьск и Щецин. В Щецине мы возьмем на борт восемьсот свиней и доставим их в Любек. Капитан рассчитывал погрузить их в воскресенье и быть в Любеке в понедельник. Но все зависело от погоды, которая оставалась омерзительной. Ветер по-прежнему был встречным, и мы продвигались вперед со скоростью шесть узлов. Я сел было писать дневник, но тут же соскользнул к двери, с трудом вернулся на место и вновь соскользнул. Видимо, предстояла еще одна бессонная ночь. 22 - "Сердце я отдал свое в беззаботные руки!" - звенел то- ненький голосок Рози, пока я осторожно вел машину по изрытому колеями проселку. Теперь мои часы за рулем скрашивало пение. Ехал я перевязать рану на спине коровы и слушал с огромным удовольствием. Мало-помалу до моего сознания дошло, что свер- шилось еще одно чудо: вновь со мной на вызов едет мой ребенок! Когда Джимми поступил в школу, мне очень не хватало его об- щества в машине, однако я и вообразить не мог, что все повто- рится, но уже с Рози. Следить, как твои собственные дети впервые знакомятся с четвероногими обитателями ферм, наблюдать их растущую любовь и интерес к окружающей природе, слушать детскую болтовню, не способную надоесть, разделять веселье и смех, скрашивающие трудности и заботы каждого дня, - все это мне было даровано дважды. Ну а что до пения, так все началось с покупки радиолы. Музыка всегда значила для меня очень много, и мой проигрыва- тель доставлял мне немало счастливых минут. Однако я мечтал обзавестись чем-нибудь получше, чтобы прекрасные оркестры, игра и пение моих любимых исполнителей звучали точнее и естест- веннее. В те времена о стереосистемах и прочих современных но- винках, революционизировавших мир записанной музыки, еще ни- кто не грезил. Пределом желаний была хорошая радиола. После долгого мучительного изучения каталогов разных фирм, наслушавшись всяческих советов и рекомендаций, я сократил список возможных моделей до трех и, чтобы сделать окончатель- ный выбор, попросил доставить их в Скелдейл-Хаус, прослушал на каждой начало бетховенского Скрипичного концерта, потом повторил пробы еще несколько раз, несомненно доведя представи- теля радиомагазина до белого каления. Зато я убедился, что должен купить "Мэрфи" и только "Мэрфи". Великолепный футляр, изящные ножки, а главное - звучание! На полной мощ- ности - ни малейшего смазывания! Я был совершенно очарован, но в бочке меда имелась своя ложка дегтя, стоило это чудо девяносто фунтов с лишним, деньги в 1950 году колоссальные. - Хелен, - сказал я, когда мы установили покупку в гости- ной. - Надо последить, чтобы дети к ней не прикасались. Пусть ставят пластинки на старый проигрыватель, но к "Мэрфи" их допускать нельзя. Какая наивность! На следующий же день, вернувшись, я еще в коридоре был оглушен хоровым припевом к "Призрачным всадникам" Бинга Кросби, неистовавшем на обороте "Беззаботных рук" во всю силу, на какую был способен "Мэрфи". Я приоткрыл дверь гостиной и заглянул в щелку. "При- зрачные всадники" окончились, Рози пухлыми ручонками сняла пластинку, уложила в конверт, потряхивая косичками, про- маршировала к шкафчику с пластинками, поставила Бинга Кросби на место и извлекла новую пластинку. На полпути к радиоле я ее перехватил. - А на этой что? - спросил я. - "Пряничный человечек", - ответила она. Я посмотрел на наклейку. Действительно! Но как она узнала? Детских пластинок у меня была уйма и многие выглядели абсо- лютно одинаково. Тот же цвет, та же группировка слов, а Рози в свои три года читать еще не умела. Она опытным движением поставила пластинку на круг и за- пустила ее. Я прослушал "Пряничного человечка" до конца, а Рози выбрала еще одну пластинку. Я посмотрел через ее плечо - А это какая? - "Петя и волк". Так оно и оказалось. Мне некуда было торопиться, и около часа Рози продолжала ублажать меня одной пластинкой за другой. Вскоре выяснилось, что из песен Бинга Кросби, чьим верным поклонником я был и остаюсь по сей день, она всем предпочитала "Беззаботные руки". К исходу часа я пришел к выводу, что пытаться разлучить Рози с "Мэрфи" - бесполезно. Если она не уезжала со мной, то принималась слушать пластинки. Радиола стала ее любимой игрушкой. Но все оказалось к лучшему: ни малейшего вреда моей дорогой покупке она не причинила, зато, сопровождая меня, распевала самые любимые свои песни, не ошибаясь ни в едином слове, ни в единой ноте. И мне искренне нравилось ее пение. А "Беззаботные руки" скоро заняли особое место и в моем сердце. Дорогу на эту ферму в трех местах преграждали ворота. Едва мы подъехали к первым, как пение оборвалось. Наступил звездный час моей дочурки. Чуть я затормозил, как она спрыгнула на землю, гордо зашагала к воротам и отворила их. Относилась она к этой своей обязанности с величайшей серьезностью, и маленькое личико сосредоточенно хмурилось, пока я благополучно не проехал в проем. Когда она вновь уселась рядом с Сэмом, я погладил ее по коленке. - Спасибо, радость моя, - сказал я. - Ты мне всегда очень помогаешь. Она промолчала, но порозовела и надулась важностью. Ведь она знала, что похвалил я ее от души - необходимость самому открывать ворота всегда меня угнетала. Вторые и третьи ворота мы одолели тем же манером и въехали во двор фермы. Хозяин, мистер Биннс, запер корову в старом коровнике с продольным проходом, упиравшимся в стену. Заглянув в стойло, я не без дурных предчувствий обнаружил, что моя пациентка принадлежит к галлоуэйской породе: черная масть, косматая челка падает на угрюмые глаза. Перехватив мой взгляд, корова наклонила голову и захлестала хвостом. - А что, привязать ее вы не могли, мистер Биннс? - спро- сил я. Он помотал головой. - У меня для них места не хватает, и эта почти все время пасется на пустошах. Оно и видно! Назвать ее домашним животным язык не повора- чивался. Я посмотрел на Рози. Обычно я сажал ее в кормушку на сено или на перегородку, чтобы она могла посмотреть, как я работаю. Но галлоуэйская корова была малоподходящим для нее обществом. - Рози, - сказал я, - тут мне негде тебя посадить. Пойди в конец коридора и подожди там в сторонке. Мы вошли в стойло, и корова начала приплясывать, явно пытаясь вскарабкаться на стенку. Я был приятно удивлен, когда фермеру удалось набросить на нее веревку. Он попятился в угол. - А вы сумеете ее удержать? - спросил я с сомнением. - Уж постараюсь, - пропыхтел мистер Виннс. - А эта штука у нее вон там на спине. Редкий случай! Большой вскрывшийся абсцесс почти у осно- вания хвоста. А хвост все хлестал и хлестал из стороны в сто- рону - верный признак дурного норова у быков и коров. Я осторожно провел пальцами по вздутию, и задняя нога, словно подчиняясь врожденному рефлексу, брыкнула меня, косо скользнув по бедру. Я этого ожидал и продолжал исследование. - И давно у нее это? Фермер врыл каблуки в пол и судорожно стиснул веревку. - Да месяца с два. То прорвется, то опять вздуется. Я всякий раз думал, что уже все, но конца что-то не видать. А причина в чем? - Не знаю, мистер Биннс. Наверное, она каким-то образом поранилась, и в рану попала инфекция. Ну, а отток тут очень плохой. Мне придется удалить много омертвевшей ткани, иначе заживление вообще не начнется. Я перегнулся через перегородку. - Рози, пожалуйста, принеси мне ножницы, вату и бутылку с перекисью. Крохотная фигурка помчалась к машине и скоро вернулась со всем, что мне требовалось. - Черт подери! - сказал фермер, с удивлением за ней следив- ший. - А девчушка хорошо разбирается, что у вас там где. - О, да, - ответил я с улыбкой. - Не стану утверждать, что она может отыскать в багажнике любую вещь, но то, чем я часто пользуюсь, знает как свои пять пальцев. Я наклонился через перегородку, Рози вручила мне ножницы, вату и бутылку, а потом послушно отошла в дальний конец про- хода. Ну, приступим. Я срезал, скоблил, протирал. Впрочем, ткань была некротизирована очень глубоко, и чувствовать корова ничего не могла, хотя задняя нога продолжала каждые несколько секунд задевать мое бедро. Есть животные, которые не терпят никакого насилия над собой, и эта корова принадлежала к ним. Наконец, я очистил довольно широкий участок и начал обраба- тывать его перекисью водорода. Я очень верю в антисепти- ческие свойства этого старинного средства (во всяком случае, если гноя много) и с удовлетворением наблюдал, как перекись пузы- рилась на коже. Однако корове подобное ощущение, видимо, пришлось не по вкусу. Во всяком случае, она неожиданно взви- лась в воздух, вырвала веревку из рук фермера, отбросила меня в сторону и ринулась к двери. Дверь была закрыта, но так обветшала, что корова с громким треском проскочила сквозь нее, даже не убавив прыти. Когда мохнатое чудовище вылетело в проход, я с отчаянием подумал: "Влево! Влево поверни!", но, к моему ужасу, она повернула вправо, поскребла копытами по булыжнику и ринулась в тупик, где стояла моя дочурка. Наступила чуть ли не самая страшная минута в моей жизни. Подбегая к проломленной двери я услышал, как тихий голосок произнес: "Мама!" Нет, она даже не вскрикнула - ничего, кроме этого тихого "мама". Выскочив в проход, я увидел, что Рози при- жалась спиной к поперечной стене, а корова неподвижно стоит перед ней на расстоянии двух шагов. Услышав мой топот, корова оглянулась, затем развернулась, почти не сходя с места, и галопом пронеслась мимо меня во двор. Подхватывая Рози на руки, я весь трясся. Ведь корова так легко могла... В голове у меня вихрем кружились бессвязные мысли. Почему Рози сказала "мама"? Ведь прежде я ни разу не слышал, чтобы она произносила это слово. Хелен была для нее "мамочка" и "ма-а!". И почему она словно бы даже не испугалась? Но ответов я не искал, испытывая только невероятную благо- дарность судьбе. Как испытываю ее и теперь, когда вижу этот проход. На обратном пути мне припомнилось, как с Джимми во время одной из его поездок со мной случилось почти то же самое. Правда, не столь страшное, потому что он играл в проходе перед открытой дверью, выходившей на луга, и не оказался в ловушке, когда корова, которую я осматривал, вырвалась и побежала в его сто- рону. Я ничего не успел увидеть, услышал только пронзительное "а-а-а!". Однако, когда я выбежал из стойла, Джимми, к вели- чайшему моему облегчению, мчался через луг к машине, а корова рысила в противоположном направлении. Реакция Джимми была типичной для него, потому что, по- падая в тяжелое положение, он сразу же громкими воплями оповещал всех об этом. Когда доктор Эллинсон приезжал сделать ему прививку, он. не успев еще увидеть шприца, уже отчаянно выл: "Ой-ой-ой! Больно будет, ой-ой-ой!" А добрый доктор, родственная душа, гремел в ответ: "И будет! И будет! О-о-о! А-а-а!" Зато нашего дантиста Джимми сумел-таки пере- пугать насмерть. По-видимому, его потребность вопить выдержи- вала и общую анестезию. Долгий дрожащий стон, который мой сын испустил уже вдохнув газ, вверг бедного врача почти в панику. На обратном пути Рози старательно открывала ворота за воротами, а когда мы миновали третьи, вопросительно посмотрела на меня. Я понял: ей ужасно хотелось поиграть в ее любимую игру. Она обожала, чтобы ей задавали вопросы, как Джимми обожал засыпать вопросами меня. Я повиновался этому сигналу и начал. - Назови мне шесть голубых и синих цветов. Рози разрумянилась от удовольствия, уж их-то она знала! - Колокольчик лесной, колокольчик раскидистый, василек, незабудка, вероника, фиалка. - Умница! А теперь... ну-ка, шесть птиц! И опять румянец, и быстрый ответ. - Сорока, кроншнеп, дрозд, ржанка, овсянка, грач. - Замечательно! Ну, а теперь назови мне шесть красных цветов... И так далее и тому подобное, день за днем, с бесконечными вариациями. Тогда я толком не понимал, какой я счастливец. Работал я буквально круглые сутки и тем не менее много времени проводил со своими детьми. Столько мужчин с таким усердием трудятся во имя семейного очага, что практически не видят своих детей. А какой же тогда это семейный очаг? Слава богу, у меня все сложилось иначе. И Джимми, и Рози, пока не подошли их школьные годы, чуть ли не целые дни проводили со мной на фермах. А Рози, всегда очень заботливо меня опекавшая, по мере приближения ее первого школьного дня начала относиться ко мне прямо-таки по-мате- рински. Она действительно не в силах была понять, как я сумею обойтись без нее и, когда ей исполнилось пять, постоянно из-за этого тревожилась. - Папа, - говорила она с глубокой серьезностью, - вот я пойду в школу, как же ты останешься без меня? И ворота открывать, и доставать лекарства из багажника и все самому. Тебе же будет очень трудно. Я старался ее разуверить, гладил по голове и повторял: - Конечно, Рози, я знаю. Мне очень будет тебя не хватать, но как-нибудь я справлюсь. И в ответ всегда солнечный взгляд, улыбка облегчения, уте- шающие слова: - Ну, ничего, папа, я ведь буду ездить с тобой каждую суб- боту и каждое воскресенье. Значит, ты сможешь немножко отдохнуть. Пожалуй, только естественно, что мои дети, наблюдая с самого раннего возраста работу ветеринара, замечая, какую радость дает она мне, выбрали себе профессию сразу и безоговорочно: они будут ветеринарами! Намерение Джимми я мог только одобрить. Он был крепким, закаленным мальчуганом, и, конечно, тяготы нашей практики покажутся ему пустяками, но мне была нестерпима мысль, что мою дочурку будут лягать, бодать, сбивать с ног, топтать, не говоря уж о навозной жиже и прочих прелестях. В те дни ведь не было металлических станков, чтобы удерживать буйствующих гигантов, зато в немалых количествах еще держались рабочие лошади, а именно они постоянно отправляли ветеринаров в боль- ницу то со сломанной ногой, то со сломанными ребрами. Рози твердо решила, что практиковать она будет только в сельских краях, а уж такая жизнь, на мой взгляд, годилась только для мужчин. Короче говоря, я убеждал ее, убеждал, пока не пере- убедил. Поступив наперекор и своей природе, и своим принципам. Как отец я никогда не стремился обязательно поставить на своем - я был глубоко убежден, что детям полезней всего следовать своим наклонностям. Но когда Рози стала долговязым подростком, я не скупился на самые прозрачные намеки и даже прибегал к откровенно нечестным приемам, старательно подбирая для ее назидания случаи пострашнее и процедуры погрязнее. В конце концов она решила, что будет лечить людей. А теперь, когда я вижу, сколько девушек учатся в ветеринар- ных колледжах, и вспоминаю, как отлично работали у нас две молоденькие практикантки, я начинаю сомневаться, правильно ли я поступил. Однако Рози - хороший доктор и счастлива, а родители ни- когда не бывают уверены, что поступали правильно, какие бы наилучшие побуждения ими тогда ни руководили. Впрочем, все это было еще в далеком будущем, а пока на обратном пути с фермы мистера Биннса моя трехлетняя дочка, примостившись рядом со мной, уже вновь с чувcтвом выводила первый куплет своей самой любимой песни: "Беззаботные руки швыряют на ветер мечты"! 23 В 1950 году мой давний кумир Джордж Бернард Шоу, подрезая яблони в саду, упал с лестницы и сломал ногу. А я именно в ту неделю перечитывал некоторые его "Предисловия", вновь упиваясь его неповторимым остроумием, и радовался ощущению, что вот я опять соприкасаюсь с интеллектом, чьи горизонты уходили далеко за пределы, доступные большинству современных писателей, да и не только современных. Известие о том, что с ним случилось, меня потрясло, и англий- ская пресса, несомненно, разделяла мои чувства. Серьезнейшие вопросы внутренней и внешней политики были вытеснены с первых газетных страниц, и неделя за неделей встревоженные читатели начинали день, торопливо проглядывая очередной бюллетень. И как могло быть иначе? Я от души соглашался со всеми похва- лами, которые выстукивались на журналистских пишущих машинках: "Литературный гений...", "Вдохновенный музыкальный критик, далеко опередивший свое время...", "Самый почитаемый драматург наших дней...". Именно в это время сломал ногу теленок Каслингов, и меня вызвали к нему. Каслинги обитали среди вересковых пустошей высоко в холмах. Эти уединенные, далеко разбросанные фермы не всегда было легко отыскать. По дороге к одним приходилось нырять в сумрачные, полные чесночного запаха овраги, а к другим не вело даже проселка, ничего, кроме утоптанной тропки в вереске, которая неожиданно завершалась кучкой сараев. Ферма Каслингов принадлежала к третьей категории и с гор- дым презрением к буйству стихий оседлала самую вершину холма. Единственной уступкой силам природы была купа удивительно выносливых деревьев, посаженных к западу от дома, чтобы укрывать его от наиболее постоянного из ветров. Все они совершен- но одинаково клонились к каменным стенам, свидетельствуя, что безветрие тут было большой редкостью. Я вылез из машины. Мистер Каслинг и два его дюжих сына уже шли неторопливой развалкой мне навстречу. Хозяин фермы был именно таким, каким его могло нарисовать воображение: дубленое сизое лицо, широкие костлявые плечи, готовые вот-вот разорвать залатанную куртку. Обоим его сыновьям, Алану и Харолду, было за тридцать, и они поразительно походили на своего отца вплоть до манеры ходить - руки засунуты в глубь карманов, голова выставлена вперед, подкованные сапоги цепляют булыжник. И ни- каких улыбок. Нет, они все трое были прекрасными людьми, но неулыбчивыми. - А, мистер Хэрриот! - Старший Каслинг прищурился на меня из-под обтрепанного козырька старой кепки и сразу перешел к делу. - Он на лугу. - Хорошо, - сказал я. - Не могли бы вы мне принести ведро воды? Чуть теплой. Он кивнул, и Харолд молча направился к кухонной двери. Несколько минут спустя он вернулся с видавшим виды ведром в руке. Я попробовал воду пальцем. - В самый раз. Очень хорошо. Мы вышли за калитку в сопровождении двух тощеньких овчарок, и в лицо нам с бешеным восторгом ударил ветер, разгу- лявшиися на просторе этих высоких пустошей, леденящий старых и слабых, бодрящий молодых и сильных. По длинному прямоугольнику зеленой травы, отвоеванному у вереска, телята - их было около десяти - пустились бежать от нас следом за матерями. Своего пациента я распознал без труда, - хотя и с болтающейся ногой, он почти не отставал от остальных. Подчиняясь отрывистым командам мистера Каслинга, собаки кинулись в гущу стада, покусывали за ноги, скалили зубы на грозно опущенные рога и вскоре отогнали в сторону корову с изуве- ченным теленком. Молодые Каслинги ринулись туда и опрокинули малыша на землю. Я ощупывал сломанную ногу, подавляя досаду. Конечно, скорее всего мне удастся помочь бедняге. Но уж если ему приспичило сломать ногу, то почему не переднюю? Лучевая и локтевая кости так хорошо и быстро срастаются! А тут - большая берцовая и почти посредине. Это уже не так просто. Но зато все-таки не бедренная! Вот тогда пришлось бы повозиться, и без большой гарантии, что все кончится благополучно. Моего пациента умело лишили возможности двигаться. Он лежал, распростертый на чахлой траве, Харолд прижимал ему голову, Алан - задние ноги, а их отец - грудную клетку. Слишком часто деревенские ветеринары бывают вынуждены перевязывать, а то и оперировать больное животное, которое не желает сохранять неподвижность, но эти три пары мозолистых рук не давали мохнатому малышу даже шевельнуться. Я окунул гипсовый бинт в воду, начал накладывать повязку и вдруг обнаружил, что наши четыре головы почти соприкасаются. Теленок был месячный - мы смотрели друг на друга в упор, и все-таки никто не произносил ни слова. Под разговор работать легче и веселее, особенно если среди ваших помощников окажется прирожденный рассказчик, щедро наделенный суховатым йоркширским юмором. Порой мне приходи- лось откладывать скальпель, чтобы отхохотаться. Но тут царила гробовая тишина. Свистел ветер, откуда-то донесся жалобный крик кроншнепа, но над теленком склонялись словно бы монахи- отшельники, давшие обет молчания. Мне становилось как-то не по себе. Работа простая, особой сосредоточенности не требует. Господи, ну хоть бы кто-нибудь что-нибудь сказал! И тут мне в голову пришла блестящая мысль, вдохновлен- ная газетной щумихой. Начну-ка сам для затравки! - Ну, прямо как Бернард Шоу, верно? - произнес я с веселым смешком. Мой голос неуверенно замер, тишина вновь стала нерушимой, и через полминуты я уже отчаялся получить ответ. Затем мистер Каслинг прочистил горло: - Кто-о? - Бернард Шоу. Ну, вы знаете - Джордж Бернард Шоу. Он ведь тоже ногу сломал... - Я почувствовал, что начинаю виновато бормотать. Опять наступила тишина, которая теперь меня даже обрадо- вала. Я кончил бинтовать, облил повязку водой и разровнял ее, набрав под ногти порядочную толику гипса. Но тут подошла очередь Харолда. - Он что - здешний? - Да нет... собственно говоря, нет... - Я решил наложить еще слой бинта, горько раскаиваясь, что затеял этот разговор. Бинт опустился в ведро, и тут в беседу вступил Алан. - В Дарроуби проживает, а? Час от часу не легче! - Нет, - уронил я небрежно. - Если не ошибаюсь, он обычно живет в Лондоне. - В Лондоне? - До сих пор головы сохраняли монументаль- ную неподвижность, но при этом нежданном повороте разговора на меня с нескрываемым удивлением посмотрели три пары глаз и три голоса произнесли в унисон сакраментальное название столицы. Когда потрясение несколько прошло, Каслинги вновь устави- лись на теленка, и я уже надеялся, что тема исчерпана, но тут мистер Каслинг пробурчал уголком рта: - Так он, значит, не по сельской части? - Э... нет... он пьесы пишет. О том, что Шоу интуитивно распознал в Вагнере великого композитора, я упоминать не стал. Судя по бросаемым в мою сторону косым взглядам, я и так уже наговорил много лишнего. - Надо дать время гипсу застыть, - пробормотал я взамен, сел на пружинящий дерн, и вновь воцарилась тишина. Несколько минут спустя я постучал пальцами по всей длине белого лубка. Крепче камня. Я поднялся на ноги. - Все в порядке, его можно отпустить. Теленок вскочил и потрусил за матерью, словно с ним ровно ничего не случилось. Гипсовая повязка заметно уменьшила его хромоту, и я улыбнулся. Смотреть на такое никогда не приедается. - Через месяц я заеду снять гипс, - предупредил я, и мы молча направились к калитке. А в ушах у меня гудели слова, которые обязательно будут произнесены на этой кухне за обедом: "Чудной он, ветеринар-то. Все толковал невесть про кого в Лондоне. Пишет там чего-то". Уезжая, я не только ощущал относительность всякой славы, но и зарекался впредь не заводить праздных разговоров про "не- здешних". 24 4 ноября 1961 года. К утру погода если и изменилась, то в худшую сторону. Во всяком случае, ночь прошла совершенно так же, как предыдущая. За завтраком я обратил внимание на скатерть - она была мокра насквозь. Полагая, что на нее что-то пролили, я промолчал, но, обнаружив, что к обеду она ничуть не стала суше, не удержался и спросил, почему ее не сменили. Капитан улыбнулся. - Ах, да, мистер Хэрриот. Забыл вас предупредить. Ее нароч- но намочили, чтобы она не соскальзывала со стола. Мокрая ска- терть означает, что шторм действительно серьезный. Бесспорно, скользящая скатерть, плещущийся суп, общая нестабильность всего, что стояло на столе, последние два дня слагались в нелегкую проблему. Всякий раз, когда судно ухало с волны вниз, я не мог изба- виться от ощущения, что мы стукаемся днищем о подводный риф. Кажется, преследовало оно не только меня, потому что во время обеда после одного особенно громового удара, когда тарелки, ложки, вилки и ножи взмыли в воздух, механик кинулся к иллюми- натору и выглянул наружу: - Вы увидели этот пребольшой камень?! - вокликнул он, глядя на меня с невыразимым ужасом. Милая шуточка по моему адресу. Вновь я до ночи вел позорно лежачий образ жизни. Правда, я бы с радостью выбрался поразмяться в моем потайном уголке на палубе, но побоялся рисковать. Даже попытка принять душ была чревата опасностями. Общая душевая - и, насколько мне было известно, единственная на нашем суденышке - находилась немного дальше по коридору за кубриком, но когда, вооруженный мылом и полотенцем, я брел туда замысловатыми зигзагами, путь показался мне очень длинным. Пробираясь мимо открытой двери, я увидел, что на многих койках лежат белокурые гиганты-мореходы и услышал - не мог же я просто вообразить такое? - доносившиеся изнутри глухие постанывания. Неужели, неужели и эти супермены не устояли перед морской болезнью? Завтра мы должны быть в Щецине, и, если удача мне улыб- нется, я побываю на берегу, посмотрю, что там и как. 5 ноября 1961 года. Годовщина моей свадьбы Как странно, что мне довелось провести ее в Польше! Утром я проснулся в неподвижном мире. Море с небом уже не водили хоровод за иллюминатором. Значит, мы в порту! Я мигом спрыгнул с койки и увидел, что мы стоим у заинде- велого причала. Сквозь влажную белую пелену я различил пол- дюжины рыболовов, которые удили прямо с его края. Находились мы в тихой заводи Одера, берег у воды порос ивами и камышом. Потом мой взгляд скользнул по загонам с деревянными навесами А, так это место выгрузки и погрузки скота! Нас, как обычно, приветствовала толпа официальных лиц - таможенники, представители портовых служб, заведующие фер- мами. Я нерешительно направился к окруженному со всех сторон капитану. - Мне бы очень хотелось сходить в город, - сказал я робко. Лицо у него было озабоченное, и вновь у меня мелькнуло подозрение, что он с удовольствием послал бы к черту эту на- вязавшуюся на его голову йоркширскую чуму. Несколько секунд он смотрел на меня рассеянным взглядом. - Я очень занят, мистер Хэрриот, и пойти с вами не могу. А в одиннадцать мы отплываем. - Так у меня же целых два часа! - Природное любопытство и настоятельная потребность размять ноги, придали моему тону особую убедительность. - Ну, хорошо... - Он поднял палец. - Но вы не опоздаете? - Нет, что вы! Даю вам слово... Он кивнул и вернулся к делам, а я показал солдату у трапа свой паспорт и зашагал в город. Какое это было наслаждение - вдыхать морозный воздух, шагая по твердой земле после несколь- ких суток вынужденной неподвижности. Не говоря уж о губитель- ном таланте кока-искусителя. Туман рассеялся, и примерно в двух милях впереди замаячили крыши и шпили Щецина. Сперва я прошел мимо казарм с гимнастическими снарядами во дворе, затем начались огороды, где несколько женщин выкапы- вали картофель. Когда же я приблизился к городу, меня ошело- мили следы чудовищных разрушений, оставленных налетами английской авиации в дни войны. Везде виднелись пустыри и развалины. Величественные здания, нередко в богатых лепных украшениях, зияли провалами окон и крыш. Затем начались кварталы современных домов с магазинами на первом этаже. Я старательно запоминал каждый поворот - заблудись я, расспросить, как мне вернуться в порт, я бы не сумел. Общее впечатление от города и его жителей у меня уже сложи- лось. Тут, видимо, соблюдалось воскресенье, в порту никто не работал, а большинство магазинов, мимо которых я проходил, было закрыто. Исключение составили два парикмахерских салона. Вывеска над дверью одного гласила "Дамски", над дверью другого - "Мески" В окне "Дамски" виднелась дама, которой делали маникюр. Прохожие были одеты празднично, и я с удивлением обнару- жил, что местные щеголи носят прямо-таки форму: черный берет с хвостиком на макушке, темный габардиновый плащ, синий костюм. Шею каждого обвивал шарф, концы которого прятались под плащом крест-накрест. У женщин вид был гораздо элегантнее, чем в Клайпеде. На всех углах стояли маленькие киоски, где прохожие поку- пали газеты и сигареты. В других киосках торговали бочковым пивом. Бутылочный портер успел мне порядком надоесть, и я, обли- зываясь, следил, как очередной счастливчик подносит к