м, конечно, доставит большое удовольствие, а к тому же вы все про- вернете гораздо быстрее. Меньше чем за четверо суток. - Понимаю, - сказал я. Не хотел я ничего проворачивать быстрее! Я же так предвкушал семнадцать безмятежных, нетороп- ливых дней! Ну, да ничего. И это тоже по-своему очень интересно. - Хорошо, - сказал я вслух. - До четверга. В среду вечером я упаковал тот же чемоданчик, который брал с собой в Клайпеду. Антибиотики, кальций, стероиды, бинты, шов- ный материал. Но я от души надеялся, что ничего этого мне не по- надобится. А уж тем более - приютившийся в углу пистолет для безболезненного убоя животных. 8 августа 1963 года Поезд мчал меня в Лондон, и я начинал все больше радоваться предстоящей поездке. Конечно, жаль, что не морем, и из-за трех суток не стоит заводить, дневника. Запишу все потом. Однако ле- тать мне нравится, и будет интересно понаблюдать, как переносят полет коровы. По дороге в Клайпеду я узнал очень много о том, как ведут себя животные во время морских перевозок, а теперь выясню, как чувствуют себя коровы на борту грузового самолета. Тут меня неприятно кольнуло: мне вспомнилась история о ветеринаре, кото- рый летел в Америку со скаковыми лошадьми, а одна вдруг обезу- мела и копытом пробила дыру в фюзеляже... Да что это я! Никакая джерсейская корова на такое не способна. Утешала меня и мысль, что на этот раз я захватил с собой фото- аппарат. Ах, какие снимки привезу я домой! Мистер Костейн был весьма мил и любезен. В Гатуик мы прие- хали поездом, и в нескольких сотнях шагов от себя я увидел на лет- ном поле свой самолет. Сверкающий на солнце, красно-бело-се- ребристый, он выглядел великолепно. - Черт! Какой же он огромный! - ахнул я. Мистер Костейн кивнул. - Да. Это ведь "глобмастер", и, насколько мне известно, в настоящее время он самый большой самолет в мире. Не знаю, так ли это, но, во всяком случае, "глобмастер", по ме- ре приближения к нему, становился все больше и все менее ве- ликолепным. При ближайшем рассмотрении краска отнюдь не сия- ла свежестью, и вообще от могучей машины, казалось, исходило ощущение какого-то одряхления. Возможно, потому, что гигант- ские шины были изношены до гладкости, а кое-где и протерты. Ко- роче говоря, попробуй кто-нибудь прокатиться на автомобиле с та- кими протекторами, у него мигом отберут права, не говоря уж о штрафе. Моторов с пропеллерами было четыре, а по фюзеляжу тянулись огромные красные буквы, слагаясь в название "Геракл". Я забрался внутрь и ощущение дряхлости, долгой, трудно про- житой жизни стало еще сильней. Черная краска на приборной дос- ке заметно облезла, и там, и на рычагах управления, поблескивал металл, словно в прорехах рубища. Из-под кожи сидений выпира- ли пружины, а за занавеской пряталась сантехника самого при- митивного типа. Да, это был глубокий старик. Я с некоторым удивлением оглядел огромное пустое брюхо ма- шины, и тут в двери возникла голова мистера Костейна. - Колоссально, а? Начинал он в войну как транспортный са- молет. Я молча кивнул. Давненько это было. Мы вместе направились к зданию аэровокзала и в ожидании прибытия коров выпили по чашке чая с бутербродами. Я узнал, что везем мы сорок племенных коров и телок. Тем временем стрел- ки приблизились к половине седьмого. Каким образом их сумеют погрузить до восьми? Наконец, на летное поле, громыхая, выехали два тяжелых ско- товоза. Мы поспешили им навстречу, и я с большим облегчением увидел двух джерсийских фермеров, которые должны были сопро- вождать живой груз до места назначения. Меня познакомили с ними перед погрузкой. Оба темноволосые, с медлительной речью однако мало похожей на манеру говорить моих йоркширских кли- ентов Ноэль, улыбчивый человек тридцати с небольшим, распо- лагал к себе с первого взгляда. Джо, лет на десять старше его, держался достаточно приветливо, но казался внутренне очень жестким человеком. Нет, он мне понравился, но я решил, что с дураками он не церемонится. Скоро мне стало ясно, что они оба прекрасно знают свое дело. Карл, щуплый датчанин, член экипажа, управлял электриче- ским подъемником с решеткой из труб. Джо и Ноэль вели коров по пандусу в подъемник, и, когда он наполнялся, рогатые пасса- жирки возносились в брюхо самолета. Там их ставили рядами по шесть, мордами вперед, а между шестерками опускали металличе- ские перекладины. Эти фермеры знали, как обращаться со скотом. Ни криков, ни ударов палками, а только ласковое подталкивание, похлопывание, мягкие ободряющие слова. Но правда, грузили-то они животных с идеальным характером. Сколько раз мне доводилось повторять, как жаль, чти не все коровы - джерсейки! Эта же мысль посети- ла меня и теперь. Редко приходится видеть вместе столько красавиц. Почти все - телки, с небольишм вкраплением молодых коров, все тон- кокостные, грациозные. Послушно занимая свои места в грузовом отсеке, они смотрели на нас с кротким интересом в больших томных глазах. Был жаркий, душный лондонский вечер, у Джо и Ноэля по ли- цам струился пот. Но, как и моим йоркширским фермерам, тяже- лый труд был им привычен: закатав рукава по самые загорелые плечи, они вели и вели коров, даже не помышляя о передышке. Погружено было заметно больше половины коров, когда к са- молету подошли остальные члены экипажа. Сухопарый капитан Берч, пожиная мне руку, смотрел на меня сверху вниз - таким он оказался высоким. Черная с сединой борода, хмурое сосредоточен- ное лицо - от этого человека исходило ощущение силы и уверен- нести в себе. Эд, второй пилот, он же штурман, и Дейв, механик, забросили свои сумки в рубку, весело улыбаясь. Обоим было лет по двадцать пять. Темная строгая форма сразу выдавала в капи- тане англичанина, но молодые люди оказались американцами, и их одежда меня поразила - белые свободного покроя пиджаки, брюки из тонкой материи вкупе со сдвинутыми на ухо фуражками придавали им весьма лихой вид. Как я и предвидел, в восемь мы не вылетели. Подъемник в по- следний раз опустел, и фермеры закрепили последнюю переклади- ну почти в одиннадцать. Грузовой отсек теперь являл любопыт- ное зрелище: сорок коров мирно стоят рядами почти по брюхо в со- ломе, перед каждой лежит охапка сена, светло-рыжие спины в электрическом свете сливаются в одну золотистую, словно подер- нутую рябью поверхность. Но жарко в узком замкнутом простран- стве было до невыносимости, и мне оставалось только робко на- деяться, что во время полета отсек как-то вентилируется. Подошел попрощаться мистер Костейн. Он очень долго обсуж- дал с капитаном какие-то финансовые вопросы, связанные со сто- имостью перевозки (если не сказать, отчаянно торговался), из чего я заключил, что либо "Геракл" - собственность капитана, либо капитан - глава фирмы, которой принадлежит самолет. Наконец, они обо всем договорились, и мистер Костейн крепко пожал мне руку. - Доброго пути, мистер Хэрриот, - сказал он. - Заправитесь горючим в Риме, а в Стамбуле будете рано утром. Уверен, Стам- бул вас очарует. Всего хорошего. Представив себе, как тяжелогруженная громадина приземля- ется где-то на своих лысых шинах, я вздрогнул, но тут же отогнал от себя эту мысль и опустился рядом с Джо и Ноэлем на продав- ленное сиденье. Мы ждали, ждали, ждали, а в рубке тянулась какая-то беско- нечная дискуссия. Сразу стало ясно, что человеческий элемент внутри самолета распадается на две части - экипаж и фермеров с ветеринаром. На нас троих никто не обращал ни малейшего вни- мания, если не считать сопровождаемого суровым взглядом стро- гого предупреждения, которое нам сделал капитан: - Вы будете как следует следить за коровами? Они стоят боль- ших денег, и отвечаю за них я. Надеюсь, вы с них глаз не спустите? - Разумеется, - ответил я. - Для этого мы и летим с ними. Голос мой звучал твердо, но я понятия не имел, как поведут себя коровы, когда поглотившее их чудовище с ревом оторвется от земли. Если они в панике начнут метаться и переломают себе ноги, мне останется только достать пистолет и избавить их от лиш- них мучений. Но капитана это вряд ли особенно обрадует. Скрашивая томительное ожидание, мы втроем переговарива- лись между собой. Джо и Ноэль рассказывали мне про всякие свои неприятности, а я описывал им жизнь йоркширского ветери- нара. Затем около часа ночи, к нашему большому облегчению, за- кашляли, разогреваясь, моторы, и "Геракл" вырулил на взлетную полосу. Настала роковая минута, и я, повернувшись, уставился на со- рок гладких спин. Моторы взвыли, огромная машина, содрогаясь и подпрыгивая, ринулась вперед. Последний толчок - и ощуще- ние, что мы возносимся все выше, выше... Коровы только чуть покачивались и смотрели на меня с безмя- тежным спокойствием. Некоторые, пока мы поднимались в ночное небо, с аппетитом пережевывали сено. Слава богу! Ну просто природные летчицы. Я со вздохом облег- чения откинулся на спинку и увидел, что Карл, Дейв и Эд изо всей мочи тянут какую-то канатную петлю. Выяснилось, что огромное шасси не до конца вошло внутрь. Несколько секунд спустя их дружные усилия были вознаграждены, и они невозмутимо верну- лись на свои места, словно убирать шасси вручную было для них делом привычным. От нечего делать я прикинул, сколько еще ме- ханизмов в этом самолете могут работать плохо или вовсе не работать. Радовало меня одно: чем выше мы поднимались, тем прохлад- ней становилось в отсеке, и опасность погибнуть от жары пол- ностью миновала. День для Джо, Ноэля и меня выдался долгий. Встали мы ни свет ни заря, и теперь погрузились в чуткую дремоту, то и дело вздрагивая и поглядывая на наших подопечных. Затем я разом очнулся: мы шли на посадку. Я не спускал глаз с коров все время, пока мы, громыхая, прыгали по взлетной полосе, однако они и это приняли с прежним тихим достоинством. Но вот "Геракл" замер, и я увидел пылающую неоновую надпись: "Мюнхен". - Заправляемся, - буркнул Карл. Мистер Костейн предупредил меня о заправке в пути. Но в Ри- ме. А это оказался Мюнхен. И вновь во мне пробудилось грызу- щее сомнение. Ни единый пункт блистательной программы, кото- рую набросал Джон Крукс, пока еще не осуществился. Впрочем, приземлились мы на своих лысых шинах вполне бла- гополучно, как затем и взлетели, хотя Карлу с Дейвом снова пришлось поднапрячься, втягивая шасси. Около пяти утра мы трое, совсем истомившись, думали только о том, как бы поразмять затекшее тело. Первым не выдержал Джо. Он встал, поманил нас за собой и пробрался мимо коров в хвост, где вольготно растянулся на большой куче сена. Мы благодарно последовали его примеру. Опять-таки это сено не слишком напоминало мягкое ложе в рос- кошной каюте моего друга Джона Крукса во время вояжа по Сре- диземному морю. Но мне оно показалось куда великолепнее. Я сом- кнул веки и погрузился в сладкую пучину сна. Конечно, долг и капитан требовали, чтобы я неусыпно стерег дорогостоящий груз, но глаза у меня неумолимо слипались. К тому же, хотя я летел где-то высоко в ночном мраке над Югославией, запахи и звуки вокруг были такими привычными, как если бы я не покидал Дар- роуби: благоухание сена, сладкое дыхание коров, их покряхтыва- ние, чавканье десятков медленно жующих челюстей. Все это, такое знакомое, такое родное, убаюкало меня в одну секунду. Когда я снова открыл глаза, отсек заливал яркий солнечный свет. Я взглянул на свои часы. Семь! Оба фермера неподвижно покоились на сене. Вскочив на ноги, я с тревогой оглядел ряды коров. Уф-ф! Можно было подумать, что они у себя в родном ко- ровнике на Джерси. Одни спокойно лежали на соломе, другие столь же спокойно стояли и жевали свою жвачку. Удивительно мирная сцена! Однако в рубке разворачивались какие-то далеко не мирные со- бытия. Поглядев туда поверх коровьих спин, я обнаружил, что члены экипажа словно охвачены лихорадкой: они метались из сто- роны в сторону, выглядывали в правые иллюминаторы, передви- гали невидимые мне рычаги и ручки. Я пробрался вперед вдоль перекладин и выглянул в иллюми- натор. Ближний ко мне правый мотор не работал. Четыре лопасти пропеллера застыли в неподвижности, а изнутри мотора, ввинчива-- ясь в незапятнанную голубизну небес, била черная струя, растека- лась струйками по крылу, заляпывала стекло иллюминатора. Никто не оглянулся на меня, не пожелал мне доброго утра. Нет, паники я не ощутил, но все они были очень озабочены. Тут я обнаружил кое-что похуже: из-под кожуха мотора выби- валось пламя. Внезапно длинный огненный язык облизал крыло. Но прежде, чем я успел толком понять, что это означает, как пламя исчезло, видимо сбитое усилиями экипажа. Капитан, Эд, Дейв и Карл заметно расслабились и даже обменялись бледными улыб- ками. В ухо мне вонзился шепот: - Тот еще самолет, а Джим? Рядом со мной стоял Джо, ошеломленно уставившись на не- подвижный мотор, на почернелый кожух. Ноэль заглядывал через его плечо, весь белый, и молчал. А мы летели себе и летели на трех моторах по безоблачной го- лубизне над бирюзовым морем далеко внизу. Вскоре "Геракл" по- шел на снижение, и я увидел панораму сказочного города, всю в куполах мечетей и стрелах минаретов. Да, самолет был еще тот, но он доставил нас в Стамбул! 30 В течение многих лет мне вновь и вновь вспоминалось мудрое изречение мистера Гарретта: "Чтобы быть родителем, надо иметь железные нервы!" Однако тот показательный концерт учеников мисс Ливингстон по классу фортепьяно потребовал бы нервов из сверх- твердого сплава. Мисс Ливингстон, пятидесятилетняя очень симпатичная дама с приятным мягким голосом давала в Дарроуби уроки музыки не одному поколению юных дарований и ежегодно устраивала концерт в местном зале, дабы продемонстрировать успехи своих учеников в возрасте от шести до примерно шестнадцати лет, и зал при методистской церкви неизменно переполнялли гордые родители и их добрые знакомые. В тот год, о котором пойдет речь, Джимми было девять и он готовился к торжественному дню, не слишком утомляясь. В маленьких городках все друг друга знают, и пока ряды запол- нялись, шел непрерывный обмен дружескими приветствиями, кив- ками и улыбками. Мне досталось крайнее место у центрального прохода, Хелен села справа от меня, а по ту сторону узкого сво- бодного пространства я увидел Джеффа Уорда, скотника старого Уилли Ричардсона. Он сидел, вытянувшись в струнку, чинно по- ложив руки на колени. Темный праздничный пиджак, казалось, вот-вот лопнет по швам на напряженных мускулистых плечах. Об- ветренное крупное лицо было отдраено до блеска, а непокорная шевелюра гладко прилизана - на бриллиантин Джефф явно не поскупился. - Здравствуйте, Джефф, - сказал я. - Кто-то из ваших млад- ших выступает? Он поглядел на меня и улыбнулся во весь рот. - А, мистер Хэрриот! Ага. Наша Маргарет. У нее на пианино хорошо получается, вот только бы сумела лицом в грязь не уда- рить. - Что вы, Джефф! Мисс Ливингстон - превосходная учи- тельница, и Маргарет, конечно, сыграет отлично. Он кивнул и отвернулся к сцене. Концерт начался. Первыми играли крохотные мальчики в коротких штанишках и девчушки в пышных платьицах с оборками. Ножки в носочках болтались высоко над педалями. Мисс Ливингстон стояла поблизости, готовая сразу же прийти на помощь в трудную минуту, но слушатели лишь снисходительно улыбались их мелким ошибкам, разражаясь по завершении каж- дой пьески громовыми аплодисментами. Однако я заметил, что, когда очередь дошла до учеников чуть постарше и пьесы стали сложнее, вокруг начало нарастать напря- жение. Ошибки уже не вызывали улыбок. Вот Дженни Ньюкомб, дочка зеленщика, сбилась раз, другой, наклонила голову, словно собираясь заплакать, и зал замер в тревожном безмолвии. Да и сам я стиснул зубы и сжал кулаки так, что ногти вонзились в ла- донь. Однако Дженни совладала с собой, снова бойко заиграла, и я, расслабившись, поймал себя на мысли, что мы здесь - не просто родители, пришедшие послушать, как их дети играют перед публикой, но братья и сестры во страдании. По ступенькам на сцену вскарабкалась Маргарет Уорд, и ее отец превратился в каменного истукана. Уголком глаза я видел, с какой силой мозолистые пальцы Джеффа сжимают колени. Маргарет играла очень мило, пока не дошла до довольно слож- ного аккорда, и тут нам в уши ударил режущий диссонанс. Она поняла, что сбилась, попробовала еще раз, и еще раз, и еще... вздергивая голову от тщетных усилий. - Нет, деточка, до и ми, - ласково поправила мисс Ливинг- стон, и Маргарет опять ударила по клавишам, - изо всех сил и не по тем. - Господи, она совсем запуталась! - охнул я про себя и вдруг заметил, что сердце у меня бешено колотится, а мышцы просто судорога сводит. Я покосился на Джеффа. Побледнеть при таком цвете лица невозможно, но его лоб и щеки пошли жуткими пятнами, а ноги конвульсивно подергивались. Видимо, он почувствовал мой взгляд, потому что обратил на меня полные муки глаза и изобразил жал- кое подобие улыбки. Его жена вся вытянулась вперед с полуоткры- тым ртом. Пока Маргарет рылась в клавишах, переполненный зал застыл в мертвой тишине. Казалось, прошла вечность, прежде чем девочка взяла правильный аккорд и отбарабанила остальное без единой дополнительной ошибки. Хотя слушатели облегченно перевели дух и громко захлопали больше от облегчения, чем от восторга, я всем своим существом понял, что этот маленький эпизод обошелся нам очень дорого. Во всяком случае, я погрузился в какой то тягостный транс и тупо следил, как на табурете одна маленькая фигурка сменяет дру- гую. Но сбоев больше не было. А затем подошел черед Джимми. Бесспорно, нервничали не только все родители, но и большин- ство исполнителей, однако к моему сыну это не относилось. Он беззаботно поднялся на сцену, только что не насвистывая сквозь зубы, а к роялю прошествовал с некоторой заносчивостью. "Тьфу, подумаешь!" - говорило каждое его движение. Я же при его появлении окостенел. Ладони вспотели, в горле поднялся тяжелый ком. Конечно, я пытался себя пристыдить. Но тщетно. Что я чувствовал, то чувствовал. Играл Джимми "Танец мельника" название это будет гореть в моем мозгу до смертного часа. Естественно, веселый бойкий мо- тив я знал наизусть до последнего звука. Джимми заиграл с боль- шим подъемом, вскидывая руки и встряхивая головой, как Артур Рубинштейн в зените своей славы. Примерно на середине "Танца мельника" быстрый темп сменя- ется с энергичного "та-рум-тум-тидл-идл-ом-пом-пом" на медли- тельные "та-а-рум, та-а-рум, та-а-рум", а затем устремляется дальше прежним карьером. Композитор тут весьма искусно внес разнообразие в вещицу. Джимми лихо проскакал первую половину, замедлился на та- ких мне знакомых "та-а-рум, та-а-рум, та-а-рум" и я ожидал, что он рванет дальше во весь опор, но его руки замерли, глаза несколь- ко секунд пристально вглядывались в клавиши, а затем он снова проиграл медленные такты, и снова остановился. Сердце у меня подпрыгнуло и ухнуло куда-то в пятки. Давай же, миленький, давай! Ты же знаешь вторую половину! Сколько раз я ее слышал! Моя безмолвная мольба была пронизана черным отчаянием. Но Джимми, казалось, ничуть не был обескуражен. Он поглядел на клавиши с легким недоумением и почесал подбородок. Вибрирующую тишину нарушил нежный голос мисс Ливинг- стон. - Лучше начни с начала, Джимми. - Ага! - бодро откликнулся мой сын и вновь с неколебимой уверенностью заиграл "Танец мельника", а я, зажмурившись, ждал приближения рокового перехода "Та-рум-тум-тидл-идл-ом пом-пом, та-а-рум, та-а-рум, та-а-рум..." И тишина. На этот раз Джимми вытянул губы, положил ладони на колени и наклонился над клавиатурой, словно полоски слоновой кости что-то от него прятали. Ни смущения, ни паники, только легкое недоумение. Тишину в зале можно было резать ножом, и, конечно, гро- хочущие удары моего сердца слышали все вокруг. Я почувствовал, как дрожит колено Хелен рядом с моим. Я знал, что еще немного и мы не выдержим. Голос мисс Ливингстон был нежнее зефира, не то я, наверное, взвыл бы. - Джимми, деточка, не начать ли нам еще раз сначала? - А? Хорошо. И он вновь взял ураганный темп, полный огня и неистовства. К этому времени остальные родители уже знали первую половину "Танца мельника" не хуже меня, и мы все вместе ждали грозного перехода. Джимми достиг его с рекордной быстротой. "Та-рум-тум- тидл-идл-ом-пом-пом", а затем "та-а-рум, та-а-рум, та-а-рум " И все. Колени Хелен стучали друг о друга, и я с тревогой посмотрел на ее лицо. Оно оказалось очень бледным, но все же у меня не со- здалось впечатления, что она созрела для обморока. Джимми сидел спокойно, и только его пальцы барабанили по деревянной полосе у клавиш. А у меня точно стягивали удавку на горле. Выпученными глазами я безнадежно посмотрел по сторонам и увидел, что Джефф Уорд по ту сторону прохода держится из последних сил. Лоб и щеки у него опять пошли пятнами, у скул вздулись желваки, а лоб лоснился от пота. Напряжение достигло предела, и вновь жуткую атмосферу слегка разрядил голос мисс Ливингстон. - Ну, ничего, Джимми, детка, - сказала она. - Пойди пока на свое место и немножко отдохни. Мой сын встал с табурета, пересек сцену, спустился по ступень- кам и сел во втором ряду среди своих товарищей. Я тяжело откинулся на спинку. Ну, что же, малыш осрамился. И как! Хотя он словно бы не очень расстроился, я был твердо убеж- лен, что его грызет стыд: ведь только он один застрял на середине. На меня накатила волна липкой горечи. Мнорие родители обо- рачивались и слали нам с Хелен кривые улыбки дружеского со- чувствия, но легче мне не становилось. Я почти не слышал продол- жения концерта. А жаль. Потому что старшие ученики играли очень неплохо. Ноктюрны Шопена сменились сонатами Моцарта, и у меня осталось смутное воспоминание, что какой-то высокий юноша как будто бы сыграл "Экспромт" Шуберта. Прекрасный концерт, прекрасные исполнители - все, кроме бедняги Джимми, единственного, кто не сумел доиграть до конца. В заключение мисс Ливингстон подошла к краю сцены: - Я хотела бы поблагодарить вас, уважаемые дамы и господа, за теплый прием, который вы оказали моим ученикам. Надеюсь, вы получили не меньше удовольствия, чем мы сами. Опять раздались аплодисменты, заскрипели отодвигаемые стулья и я тоже встал, чувствуя себя довольно муторно. - Ну, как, Хелен, поедем? - спросил я, и моя жена кивнула в ответ. Лицо ее было застывшей скорбной маской. Но мисс Ливинготон еще не кончила. - Прошу вас, уважаемые дамы и господа, немного подо- ждать. - Она подняла ладонь. - Тут есть один молодой человек, который, я знаю, мог бы сыграть гораздо лучше. И мне было бы грустно уйти домой, не предоставив ему еще одной возможности показать, на что он способен! Джимми! - Она наклонилась над первым рядом. - Джимми, может быть... может быть, ты попро- буешь еще раз? Мы с Хелен обменялись взглядом, полным холодного ужаса, а по залу разнесся бодрый голос нашего сына: - Ага! Попробую. Я не поверил своим ушам. Вновь поджариваться на медленном огне? Да, ни за что! Но, увы! Слушатели покорно опустились на свои места, а знакомая маленькая фигурка взбежала по ступень- кам и промаршировала к роялю. Откуда-то из неизмеримого далека до меня долетел голос мисс Ливингстон: - Джимми сыграет "Танец мельника"! Этих сведений она могла бы нам и не сообщать. Мы их как-то уже усвоили. Словно в кошмаре, я опустился на свой стул. Несколько секунд тому назад я ощущал только неимоверную усталость, но теперь меня свела такая судорога напряжения, какой я еще ни разу не испытывал. Джимми поднял руки над клавишами, и по залу слов- но прокатился невидимый девятый вал. Малыш начал, как обычно, - с полной беззаботностью, а я кон- вульсивно заглатывал воздух, чтобы перетерпеть роковой миг, кото- рый приближался с беспощадной быстротой. Я же знал, что он снова остановится. И знал, что в то же мгновение рухну без чувств на пол. Смотреть по сторонам у меня не хватало духа. Собственно, я крепко зажмурился. Но музыку слышал - так ясно, так четко... "Та-рум-тум-тидл-идл-ом-пом-пом, та-а-рум, та-а-рум, та-а-рум..." Нескончаемая пауза, и вдруг: "тидл-идл-ом-пом, тидл-идл-ом- пом" - Джимми залихватски понесся дальше. Не сбавляя темпа, он проиграл вторую половину, но я, весь во власти несказанного облегчения, продолжал жмуриться. Глаза у меня открылись, только когда он добрался до финала, известного мне назубок. Ах, как Джимми завершил "Танец мельника"! Голо- ва наклонена, пальцы бьют по клавишам, последний громовой аккорд, и правая рука взлетает над клавиатурой, а потом повисает вдоль табурета, как у заправского пианиста. Вряд ли зал при методистской церкви когда-либо прежде был свидетелем подобной овации. Рукоплескания, вопли одобрения, а Джимми, естественно, не мог оставить без внимания такое призна- ние своего таланта. Все прочие дети сходили со сцены, храня пол- ную невозмутимость. Все, но не мой сын. Не веря глазам, я смотрел, как он встает с табурета, направля- ется к краю сцены, одну руку прижимает к животу, другую закла- дывает за спину, выдвигает ногу и отвешивает одной стороне зала поклон с изяществом придворного восемнадцатого века, затем ме- няет местами руки, выдвигает другую ногу и кланяется в сторону второй половины зала. Овация перешла во всеобщий хохот, который провожал его, по- ка он скромно спускался по ступенькам. Зал продолжал смеяться и когда мы направились к двери. Там мы столкнулись с мисс Мульон, содержавшей школу, куда ходил Джимми. Она утирала глаза. - Боже мой! - еле выговорила она. - Как Джимми умеет вовремя внести шутливую ноту! Машину я вел очень медленно, по-прежнему ощущая против- ную слабость в руках и ногах. Лицо Хелен утратило мертвую блед- ность, но морщинки усталости у рта и вокруг глаз еще не разглади- лись. Она молча смотрела на темную улицу за ветровым стеклом. Джимми раскинулся во всю длину на заднем сиденье и болтал ногами в воздухе, насвистывая обрывки мелодий, которые раздава- лись на концерте, - Мам! Пап! - воскликнул он в обычной своей отрывистой манере. - Я люблю музыку! Я поглядел на него в зеркало заднего вида. - Отлично, сынок, отлично. Мы тоже ее любим. Внезапно он скатился с сиденья и просунул свою мордашку между нами. - А знаете, почему я ее так люблю? Я покачал головой. - А потому! - воскликнул он в телячьем восторге. - Я толь- ко сегодня понял. Потому что от нее так спокойно делается! 31 Когда Уолт Барнетт вызвал меня к своему коту, я удивился: с тех пор как Зигфрид смертельно его оскорбил, заставив запла- тить десять фунтов за простенькую кастрацию жеребца, он все эти годы прибегал к услугам других ветеринаров. К тому же че- ловек вроде него - и вдруг тревожится из-за кота! Многие поговаривали, что в Дарроуби никого богаче Уолта Барнетта не найти - просто купается в деньгах, которые нажил многими и разными способами. В первую очередь он, конечно, занимался скупкой и продажей утиля, но держал еще грузовую контору, торговал подержанными машинами, подержанной ме- белью - ну, словом, всем, что попадало в руки. Мне было извест- но, что обитает он по-прежнему за городом и владеет кое-какой живностью, в частности лошадьми. Но все это приносило ему день- ги. Деньги были главной его страстью. А какую прибыль можно извлечь из кошек? Далее, с недоумением размышлял я, подъезжая к его конторе, если человек обзаводится котом просто так, следовательно, у него есть в душе какой-то теплый уголок, какая-то способность к сочув- ствию, а уж это абсолютно не вязалось с натурой Уолта Барнетта. Я пробрался через заваленный всяким утилем двор к деревян- ному строению в его дальнем углу, откуда Барнетт управлял сво- ей империей. Он сидел за дешевым письменным столом и был точь-в-точь таким же, каким мне запомнился: плотное туловище, лопающийся по швам синий залоснившийся костюм, прилипшая к краю губы сигарета. Даже сдвинутая на затылок коричневая фетровая шляпа словно бы донашивалась еще с тех пор. Не изме- нилась ни мясистая красная физиономия, ни заносчивое выраже- ние, ни враждебно-подозрительный взгляд. - Вон он! - Без лишних слов Барнетт ткнул пальцем в черно- белого кота, восседавшего на столе среди бумаг. Типичное приветствие! Никаких "здравствуйте" я, впрочем, от него не ждал, а улыбаться он никогда не улыбался. Я нагнулся к коту и почесал его за ухом. Наградой мне было басистое мурлы- канье. Кот выгнул спину и потерся о мою ладонь. Очень крупный, пушистый, с красивой окраской - белая грудь, белые лапы, и, хотя я предпочитаю трехцветных кошек, он сразу завоевал мои симпа- тии, такое дружелюбие от него исходило. - Прекрасный кот, - сказал я. - Так что с ним? - Да вот нога у него. Что-то там не то. Может, поранился. Я погрузил пальцы в густую длинную шерсть и принялся ощу- пывать ногу. Внезапно кот мяукнул. Я достал ножницы и выстриг небольшой участок. Ага! Поперечная ранка,.. довольно глубокая... с выделением серозной жидкости - Да. По-видимому, он порезался. Но странно! Не понимаю, как это могло произойти. Он во дворе много гуляет? Барнетт кивнул. - Случается. - Очевидно, задел какую-то острую грань. Я сделаю ему инъ- екцию пенициллина и оставлю мазь. Накладывайте ее вечером и утром. Некоторые кошки терпеть не могут уколов, а так как они во- оружены не только зубами, но и когтями, справиться с ними бывает трудновато. Но мой пациент даже не шевельнулся. Наоборот, ког- да я ввел иглу, мурлыканье стало громче. - Какой покладистый! - сказал я. - Как вы его назвали? - Фредом. Уолт Барнетт смотрел на меня немигающим взглядом. В клич- ке не было ничего такого уж странного, но продолжать разговор на эту тему мне расхотелось. Я достал из чемоданчика мазь и положил тюбик на стол. - Ну, хорошо. Если ему не станет лучше, позвоните. Ответа я не получил. Не счел он нужным и попрощаться со мной. И я ушел, испытывая то же раздражение, какое и в прошлый раз вызывала у меня его угрюмая грубость. Но, шагая по двору, я забыл про нее, вернувшись мыслями к пораненной лапе. Вряд ли кот мог случайно рассечь ее таким обра- зом. Слишком уж глубок и ровен порез, словно сделан бритвой. И вновь внутренний голос шепнул мне, как нередко шептал в прош- лом, что все не так просто, как кажется на первый взгляд. Кто-то потрогал меня за локоть, и я очнулся. Мне заговор- щицки подмигнул один из рабочих, сортировавших утиль. - У хозяина были, а? - Да. - Чудно, как старый черт из-за драной кошки переживает, верно? - Да, пожалуй. А давно он у него живет? - Года два будет. Кот-то приблудный. Забежал как-то в кон- тору. Ну, думаю, сейчас он ему хорошего пинка даст. Так нет. При- ютил животину. В голове не укладывается. Сидит день-деньской у него на столе. - Значит, понравился ему, - сказал я. - Ему-то? Да когда ему кто или что нравилось-то? Такому... Из дверей конторы донесся зычный окрик, и мой собеседник смолк на полуслове. - Эй, ты! Хватит лясы точить. А работать за тебя кто будет? Уолт Барнетт грозно взмахнул тяжелым кулаком, и рабочий, съежившись, тут же куда-то исчез. "Вот так Уолт Барнетт и живет, - философствовал я, садясь в машину. - Среди страха и ненависти". О его безжалостности в городке ходили легенды, и, хотя она, бесспорно, принесла ему богатство, никакой зависти он у меня не вызывал. Два дня спустя я снова услышал в телефонной трубке его голос. - Приезжайте и побыстрее. - Рана не поджила? - Нет, хуже стала. Так что не тяните. Фред сидел на своем обычном месте и замурлыкал, едва почув- ствовал мои пальцы у себя за ухом. Однако нога причиняла ему заметную боль. Конечно, ничего хорошего, но удивило меня дру- гое - рана не стала меньше, а заметно удлинилась, хотя и оста- лась такой же узкой. Еще немного - и она опояшет лапу. На этот раз я захватил с собой кое-какие новые инструменты и осторожно прозондировал дно раны тонким крючком. Он что-то зацепил. Я потянул и это "что-то" упруго сорвалось с крючка. Тог- да я взял длинный пинцет, зажал "что-то", прежде чем оно успело ускользнуть, подтянул к поверхности и увидел тоненькую корич- невую полоску. Все стало ясно. - Ногу перехватила резинка, сказал я, перерезал ее, изв- лек и положил на стол. - Вот она. Теперь все будет в порядке. Уолт Ьарнетт выпрямился, как ужаленный. - Резинка, э? Какого же черта вы ее сразу не вытащили? Ответить мне было нечего. Действительно, какого черта я ее сразу не вытащил? В те дни мое зрение еще оставалось идеальным, но в первый раз я ведь увидел только узкую царапину. - Мне очень жаль мистер Барнетт, - сказал я. - Но реэинка врезалась в мышцу, и ее не было видно. Он запыхтел неизменной сигаретой. - А как она туда попала? - Кто-то перетянул ему ногу. Другого объяснения быть не мо- жет - Перетянул... Это зачем же? - С кошками и не такое проделывают. Я про подобные случаи слышал, но сам столкнулся с ним впервые. Жестоких людей хватает. - Кто-нибудь там во дворе. Больше некому. - Почему же? Фред ведь и на улицу выходит? - Почитай каждый день. - Ну, так сделать это мог кто угодно. Наступило долгое молчание. Дюжий хозяин конторы сидел, нахмурившись, сощурив глаза. Уж не перебирал ли он в уме своих врагов. Если так, то список должен быть длинным. - Как бы то ни было, - сказал я, - нога теперь заживет бы- стро. Что и требуется. Уолт Барнет протянул руку через стол, и толстый палец за- ерзал по боку кота. В прошлый раз я несколько раз наблюдал то же самое. Неуклюжая, угрюмая, но все-таки ласка. Или наиболь- шее к ней приближение, на какое был способен этот человек. Домой я ехал, сгорбившись на сиденье. Страшно было даже по- думать, что бы произошло, еслл бы я, пусть с опозданием, но не обнаружил резинку. Остановка кровообращения, гангрена, ампу- тация ноги, а то и гибель. Меня прошиб пот. Три недели спустя снова позвонил Барнетт, и при звуке зна- комого голоса меня кольнуло дурное предчувствие. Может быть, я слишком рано обрадовался? - У него все еще неладно с ногой? - спросил я. - Она-то зажила. Теперь у него с головой непорядок. - С головой? - Ну да. Все из стороны в сторону ее дергает. Приезжайте-ка. Похожа было на экзему ушной раковины, и я, увидев, как Фред болезненно вертит головой, уже не сомневался в правильности своего диагноза. Но уши оказались совершенно чистыми. Милейшему коту словно бы нравилось, что его осматривают, и, пока я исследовал его зубы, небо, глаза и ноздри, басистое мур- лыканье достигло раскатистого крещендо. Нигде ничего. Но ведь должна же быть какая-то причина! Мои пальцы, прощупывая и прощупывая черную шерсть, спу- стились на шею, и тут мурлыканье перебилось пронзительным "мяу"! - А! - сказал я и взял ножницы. На стол посыпались длин ные прядки, обнажилась кожа - и мне чуть не стало дурно. Я ус- тавился на узенький поперечный разрез, точной такой же, какой я видел три недели назад. Господи! На шее! Крючок, пинцет - и через две секунды над краем ранки при- поднялась знакомая коричневая полоска. Щелкнули ножницы, я извлек ее наружу целиком и тупо пробормотал: - Опять резинка... - На шее? - Да. Боюсь, на этот раз кто-то решил свести с ним счеты. Он провел пальцем сосиской по пушистому боку, и Фред во- сторженно об него потерся. - Кто же бы это мог быть? Я пожал плечами. - Не угадаешь. Жестокое обращение с животными полиция всегда берет на заметку, но виновник должен быть пойман на ме- сте преступления. Возможно, он, как и я, прикидывал, когда ждать следующего покушения, но больше никто на Фреде резинок не затягивал. Шея зажила очень быстро, и почти год я его не видел. А потом, когда я возвращался с утренних вызовов, меня на пороге встретила Хелен. - Джим, только что звонил мистер Барнетт. Просит тебя при- ехать немедленно. Он думает, что его кота отравили. Новое покушение на этого милягу - но через столь долгий срок? Концы с концами не сходились. Я почти вбежал в контору Уолта Барнетта, не зная, что и предположить. Фред был совсем не такой, каким он мне помнился. И не вос- седал среди бумаг на хозяйском столе, а скорчился на измятых га- зетах в углу. При моем появлении он даже не приподнял головы, но когда я нагнулся над ним, он кашлянул и из его рта на газету выплеснулась желтоватая жидкость. Вокруг подсыхали лужицы поноса, тоже желтоватые. Уолт Барнетт, сдавленный креслом, буркнул, не выпуская изо рта сигарету. - Отравили его? Подсыпали ему чего-то? - Не исключено. - Я смотрел, как Фред медленно побрел к блюдцу с молоком и скорчился чад ним в той же позе. Лакать он не стал и только смотрел на молоко неподвижными глазами. Все это было мне так мучительно знакомо. Нет, тут, пожалуй, не отрава, тут хуже. - Так или не так? - сказал Уолт Барнетт. - Опять его убить хотели? - Не знаю... Я измерил температуру - нет, он не замурлыкал, как прежде, не потерся о мою руку. Слишком глубокой была его апатия. Термометр показал 40,5ь. Я ощупал живот. Кишки, словно утолщенные шнуры, мышечный тонус отсутствует. - А не отравили, так что это? - Панлейкопения. Ошибка вряд ли возможна. Он посмотрел на меня с недоумением. - Ее еще называют кошачьей чумой. В Дарроуби сейчас на- стоящая вспышка. Я уже наблюдал несколько случаев, и симпто- мы Фреда очень типичны. Уолт Барнетт взгромоздил могучее тело над столом, подошел к коту и провел указательным пальцем по его бесчувственной спине. - Ну, пусть так. А вылечить вы его можете? - Постараюсь, мистер Барнетт, но процент летальных исходов очень высок. - Это что - почти все подыхают? - К сожалению. - Как же так? А я думал, вы теперь обзавелись всякими заме- чательными лекарствами. - Совершенно верно. Но возбудитель - вирус, а на вирусы антибиотики не действуют. - Ну, ладно. - Он выпрямился, хрипло отдуваясь, и вернулся на свое место. - Лечить-то вы его будете? - Сейчас и начну. Я ввел ему физиологический раствор против обезвоживания ор- ганизма, дал антибиотики против патогенных микроорганизмов и завершил снотворным, чтобы снять рвоту. Но я знал, что все это - лишь дополнительные меры. С панлейкопенией, инфекцион- ным гастроэнтеритом кошек, мне всегда не везло. Навещал я Фреда каждое утро, и при первом же взгляде на не- го меня охватывало уныние. Он всегда лежал - либо съежившись над блюдечком с молоком, либо в корзиночке на столе - и не заме- чал ничего вокруг. На уколы он не реагировал. У меня возникло ощущение, что я делаю инъекции трупу. На четвертый день состояние его резко ухудшилось. - Завтра заеду, - сказал я на прощание, и Уолт Барнетт мол- ча кивнул. На протяжении всех моих визитов он хранил каменную невозмутимость. На следующий день я увидел привычную картину: грузный че- ловек в кресле, коричневая шляпа сдвинута на затылок, к нижней губе прилипла сигарета. Кот в корзиночке на столе. Фред не шевелился, и, еще подходя, я с тупой покорностью судьбе обнаружил, что он не дышит. Конечно, я прижал к его сердцу стетоскоп, послушал несколько секунд и выпрямился. - Боюсь, он умер, мистер Барнетт. Хмурое лицо не изменило выражение, рука медленно протяну- лась через стол и указательный палец привычным движением поче- сал черную шерсть. Затем плечи сгорбились, локти уперлись в стол, лицо спряталось в ладонях. Не зная, что сказать, я беспомощно смотрел, как затряслись тяжелые плечи, а сквозь толстые пальцы поползли слезы. Потом, не отнимая рук, Уолт Барнетт буркнул: - Он мне другом был. Что я мог ответить? В комнате повисла гнетущая тишина. Вдруг он поднял голову и поглядел на меня с вызовом. - Знаю. чего вы думаете. Уолта Барнетта голыми руками не возьмешь, а он нюни из-за дохлого кота распускает. Обхохочешь- ся! Будете потом ржать до упаду. Ему искренне казалось, что, проявив такую, по его убеждению, постыдную слабость, он должен неминуемо упасть в моих глазах. И конечно, не поверил бы, что с этого дня у меня появилось к нему какое-то уважение. 32 9 августа 1968 года После того как мы приземлились и подрулили, куда требова- лось, без новых происшествий, все сразу повеселели. Вслед за остальными я спустился на твердую землю и посмотрел по сторонам. Мы стояли посреди широкого бетонного пространства летного поля. Неподалеку виднелся ангар, а вдали с противопо- ложной стороны к самому морю спускалась полоса грубой травы, и на все лился благодатный солнечный свет. До аэровокзала было добрых четверть мили, а за ним в знойном колеблющемся мареве с трудом различались высокие городские здания. Было восемь ча- сов утра. Сейчас выгрузим коров, и у меня останется почти весь день для знакомства со Стамбулом. От приятного волнения мне даже щекотно стало. Оба фермера уже сбросили пиджаки и закатали рукава, гото- вясь приступить к делу. Ноэль сгибал и разгибал руки, шевеля мышцами, чтобы разогреть их после ночной неподвижности. Он ухмыльнулся мне и спросил: - А где фургоны? Вопрос более чем уместный. Действительно, где же фургоны? Они ведь должны были ожидать нас на поле. Но я тщетно огля- дывался по сторонам. Карл отправился навести справки в аэровокзале и вернулся с весьма удрученным видом. - Никто ничего не знает, - сказал он. - Будем ждать. И мы ждали, а солнце накаляло бетон, и рубашки у нас мало- помалу намокали от пота. Фурго