и чудесной глицинии, заплетшей всю заднюю стену дома. Тут царили мир и покой. Я прислонил голову к шершавой коре акации и закрыл глаза. Надо мной наклонился герр Фарренен, совершенно такой, каким я его себе представлял. Его физиономия дышала негодованием. -- Что ви сделайт? -- вскричал он, брызгая слюной, и его жирные щеки затряслись от ярости. -- Вы входийт в мой дом обманом. Вы оскорбляйт фрейлен Бромптон, ви тринкен мой тшай, ви съедайт майне пирожки. Что вы еще делайт? Вы украдайт серебряный ложки? Ви говорийт -- мой помощник, но я не нуждайт ни в каком помощник. Сей минут я вызывайт полиция. Пухлая рука герра Фарренена сжала телефонную трубку. Даже во сне я удивился тому, как нелепо он коверкает язык. Низкий голос повторял: "Э-эй, э-эй!" И я открыл глаза. Кто-то говорил "э-эй", но это был не герр Фарренен. К ограде, сунув руки в карманы, прислонился высокий худой человек. Он чему-то посмеивался. Когда я с трудом встал на ноги, он оторвался от ограды и протянул мне руку. -- Извините, что заставил вас ждать. Я Зигфрид Фарнон. Такого воплощения чисто английского типа я в жизни не видел. Длинное полное юмора лицо с сильным подбородком. Подстриженные усики, растрепанная рыжеватая шевелюра. На нем был старый твидовый пиджак и летние утратившие всякую форму брюки. Воротничок клетчатой рубашки обтрепался, галстук был завязан кое-как. Этот человек явно не имел обыкновения вертеться перед зеркалом. Я глядел на него, и у меня на душе становилось все легче, несмотря на ноющую боль в затекшей шее. Я помотал головой, чтобы окончательно разлепить глаза, и из моих волос посыпались сухие травинки. -- Приходила мисс Бромптон, -- вдруг объявил я. -- К чаю. Я сказал, что вас срочно вызвали. Лицо Фарнона стало задумчивым. Но отнюдь не расстроенным. Он потер подбородок. -- Хм, да... Ну неважно. Но приношу извинения, что я вас не встретил. У меня на редкость скверная память, и я попросту забыл. И голос был сугубо английский. Фарнон поглядел на меня долгим изучающим взглядом и весело улыбнулся. -- Идемте в дом. Я покажу вам, что и как. 3 В дни былой славы длинная пристройка позади дома предназначалась для слуг. В отличие от комнат по фасаду там все было темным, узким и тесным. Фарнон подвел меня к первой из нескольких дверей, открывавшихся в коридор, где висел запах эфира и карболки. -- Это, -- сказал он, и глаза его таинственно заблестели, словно он указывал мне вход в пещеру Аладдина, -- наша аптека. В дни, когда еще не было пенициллина и сульфаниламидов, аптеке принадлежала весьма важная роль. От пола до потолка по стенам тянулись ряды сверкающих банок и бутылей. Я с удовольствием читал знакомые названия: эфир, настойка камфары, хлородин, формалин, нашатырь, гексамин, свинцовый сахар, линиментум альбум, сулема, вытяжной пластырь. Хоровод этикеток действовал успокаивающе. Я был среди старых друзей. Сколько лет им отдано, сколько трудов положено, чтобы постичь их тайны! Я знал их состав, действие, применение и все капризы их дозировки. У меня в ушах зазвучал голос экзаменатора: "Доза для лошади? Для коровы? Для овцы? Для свиньи? Для собаки? Для кошки?" Эти полки содержали весь арсенал ветеринара в его войне с болезнями. На рабочем столе у окна красовались орудия для приготовления из них нужных лекарств -- мензурки, колбы, ступки, пестики. А под ними за открытыми дверцами шкафчика -- пузырьки, груды пробок всех размеров, коробочки под пилюли, бумага для заворачивания порошков. Мы медленно обходили комнату, и Фарнон с каждой минутой оживлялся все больше. Глаза его сверкали, он так и сыпал словами. То и дело он протягивал руку и поглаживал бутыль на полке, взвешивал на ладони лошадиный болюс*, доставал из коробки баночку с пастой на меду, ласково похлопывал ее и бережно ставил на место. -- Поглядите-ка, Хэрриот! -- неожиданно закричал он так, что я вздрогнул. -- Адреван! Прекрасное средство от аскарид у лошадей. Но дороговато! Десять шиллингов коробочка. А это пессарии** с генциановым фиолетовым. Если засунуть такой пессарий в матку коровы после чистки, выделения обретают прелестный цвет. Так и кажется, что от него есть польза. А этот фокус вы видели? Он бросил несколько кристаллов йода в стеклянную чашечку и капнул на них скипидаром. Секунду все оставалось как было, * Лекарственная форма мягкой консистенции, которую вводят лошадям через рот специальным прибором -- болюсодавателем. ** Антисептические противовоспалительные свечи для профилактики эндометрита (воспаления слизистой оболочки матки). а потом к потолку поднялось клубящееся облако фиолетового дыма. При виде моего ошарашенного лица он расхохотался. -- Прямо-таки черная магия, верно? Так я лечу раны на ногах у лошадей. Химическая реакция загоняет йод глубоко в ткани. -- Неужели? -- Точно не скажу, но такая теория существует, а к тому же, согласитесь, выглядит это впечатляюще. Самый твердолобый клиент не устоит. Некоторые бутылки на полках не вполне отвечали этическим нормам, которые я усвоил в колледже. Например, та, которая была украшена этикеткой "Бальзам от колик" и внушительным рисунком бьющейся в агонии лошади. Морда животного была повернута вверх и выражала чисто человеческую муку. Кудрявая надпись на другой бутыли гласила: "Универсальная панацея для рогатого скота -- безотказное средство от кашлей, простуд, дизентерии, воспаления легких, послеродовых параличей, затвердения вымени, и всех расстройств пищеварения". По низу этикетки жирные заглавные буквы обещали: "Не замедлит принести облегчение". Фарнон находил, что сказать почти обо всех лекарственных средствах. У каждого было свое место в его опыте, накопленном за пять лет практики; у каждого было свое обаяние, свой таинственный ореол. Многие бутыли были красивой формы, с тяжелыми гранеными пробками и латинскими названиями, выдавленными по стеклу, -- названиями, которые известны врачам уже много веков и успели войти в фольклор. Мы стояли, глядя на сверкающие ряды, и нам даже в голову не приходило, что почти все это практически бесполезно и что дни старых лекарств уже сочтены. В ближайшем будущем стремительный поток новых открытий сметет их в пропасть забвения, и больше им не вернуться. -- А вот тут мы храним инструменты. Фарнон провел меня в соседнюю комнатушку. На полках, обтянутых зеленой бязью, были аккуратно разложены блистающие чистотой инструменты для мелких животных. Шприцы, акушерские инструменты, рашпили для зубов, всевозможные зонды и -- на почетном месте -- офтальмоскоп. Фарнон любовно извлек его из черного футляра. -- Мое последнее приобретение, -- пророкотал он, поглаживая гладкую трубку. -- Удивительная штучка. Ну-ка, проверьте мою сетчатку! Я включил лампочку и с любопытством уставился на переливающийся цветной занавес в глубине его глаза. -- Прелестно. Могу выписать вам справку, что у вас там все в порядке. Он усмехнулся и хлопнул меня по плечу. -- Отлично, я рад. А то мне все казалось, что в этом глазу у меня намечается катаракта. Настала очередь инструментов для крупных животных. По стенам висели ножницы и прижигатели, щипцы и эмаскуляторы, арканы и путы, веревки для извлечения телят и крючки. На почетном месте красовался новый серебристый эмбриотом, но многие орудия, как и снадобья в аптеке, были музейными редкостями. Особенно флеботом* и ударник для "отворения крови" -- наследие средневековья, хотя и теперь порой приходится пускать их в ход и густая струя крови стекает в подставленное ведро. -- По-прежнему непревзойденное средство при ламините**, -- торжественно провозгласил Фарнон. Осмотр мы закончили в операционной с голыми белыми стенами, высоким столом, кислородным баллоном, оборудованием для эфирной анестезии и небольшим автоклавом. -- В здешних местах с мелкими животными работать приходится не часто, -- Фарнон провел рукой по столу. -- Но я стараюсь изменить положение. Это ведь куда приятнее, чем ползать на животе в коровнике. Главное -- правильный подход к делу. Прежняя доктрина касторки и синильной кислоты совершенно устарела. Наверное, вы знаете, что многие старые зубры не желают пачкать рук о собак и кошек, но пора обновить принципы нашей профессии. Он подошел к шкафчику в углу и открыл дверцу. Я увидел стеклянные полки, а на них скальпели, корнцанги, хирургические иглы и банки с кетгутом в спирту. Он вытащил носовой платок, обмахнул ауроскоп*** и тщательно закрыл дверцы. -- Ну, что скажете? -- спросил он, выходя в коридор. -- Великолепно! -- ответил я. -- У вас тут есть практически все, что может понадобиться. Я даже не ожидал. Он прямо-таки засветился от гордости. Худые щеки порозовели, и он начал что-то мурлыкать себе под нос, а потом вдруг громко запел срывающимся баритоном в такт нашим шагам. Когда мы вернулись в гостиную, я передал ему просьбу Берта Шарпа: -- Что-то о том, что надо бы просверлить корову, которая работает на трех цилиндрах. Он говорил о ее мошне и об опухании... я не совсем разобрался. -- Пожалуй, я сумею перевести, -- засмеялся Фарнон. -- У его коровы закупорка соска. Мошна -- это вымя, а опуханием в здешних местах называют мастит. -- Спасибо за объяснение. Приходил еще глухой мистер Муллиген... -- Погодите! -- Фарнон поднял ладонь. -- Я попробую догадаться... Собачку выворачивает? -- Очень сильно выворачивает, сэр. * Прибор для рассечения вены и кровопускания с целью лечения интоксикаций, ламинита, отека легких и других заболеваний животных ** Ревматическое воспаление копыт; чаще наблюдается у лошадей при чрезмерном скармливании им богатых белками кормов. *** Прибор для исследования наружного слухового прохода у животных. -- Ага. Ну так я приготовлю ему еще пинту углекислого висмута. Я предпочитаю лечить этого пса на расстоянии. С виду он смахивает на эрделя, но ростом не уступит ослу, и характер у него мрачный. Он уже несколько раз валил Джо Муллигена на пол -- опрокинет и треплет от нечего делать. Но Джо его обожает. -- А эта рвота? -- Ерунда. Естественная реакция на то, что он жрет любую дрянь, какую только находит. Но к Шарпу надо бы поехать. И еще кое-куда. Хотите со мной -- посмотреть здешние места? На улице он кивнул на старенький "хиллмен", и, обходя машину, чтобы влезть в нее, я ошеломленно разглядывал лысые покрышки, ржавый кузов и почти матовое ветровое стекло в густой сетке мелких трещин. Зато я не заметил, что сиденье рядом с шофером не закреплено, а просто поставлено на салазки. Я плюхнулся на него и опрокинулся, упершись затылком в заднее сиденье, а ногами -- в потолок. Фарнон помог мне сесть как следует, очень мило извинился, и мы поехали. За рыночной площадью дорога круто пошла вниз, и перед нами развернулась широкая панорама холмов, озаренных лучами предвечернего солнца, которые смягчали резкость очертаний. Ленты живого серебра на дне долины показывали, где по ней вьется Дарроу. Фарнон вел машину самым непредсказуемым образом. Вниз по склону он, словно зачарованный пейзажем, ехал медленно, упершись локтями в рулевое колесо и сжав подбородок ладонями. У подножия холма он очнулся и ринулся вперед со скоростью семьдесят миль в час. Дряхлый "хиллмен" трясся на узком шоссе, и, как я ни упирался ногами в пол, мое подвижное сиденье моталось из стороны в сторону. Потом Фарнон резко затормозил, чтобы показать мне элитных шортгорнов* на соседнем лугу, и сразу же прибавил газа. На шоссе перед собой он вообще не смотрел, и все его внимание было обращено на происходящее по сторонам и позади. Именно это последнее обстоятельство внушало мне тревогу: слишком уж часто он гнал машину на большой скорости, глядя в заднее стекло. Наконец мы свернули с шоссе на проселок, тут и там перегороженный воротами. Студенческая практика научила меня лихо выскакивать из машины, чтобы отворять и затворять ворота -- ведь студенты считались как бы автоматами для открывания ворот. Однако Фарнон каждый раз благодарил меня без тени иронии, и, когда я оправился от изумления, мне это понравилось. Мы въехали во двор фермы. -- Тут лошадь охромела, -- объяснил Фарнон. Фермер вывел к нам рослого клайдсдейлского мерина и не * Порода крупного рогатого скота, выведенная в Англии. сколько раз провел его взад и вперед, а мы внимательно смотрели. -- По-вашему, какая нога? -- спросил Фарнон. -- Передняя левая? Мне тоже так кажется. Хотите провести осмотр? Я пощупал левое путо, почувствовал, что оно заметно горячее правого, и попросил дать мне молоток. Когда я постучал по стенке копыта, лошадь вздрогнула, приподняла ногу и несколько секунд продержала на весу, а потом очень осторожно опустила на землю. -- По-моему, гнойный пододерматит. -- Вы безусловно правы, -- сказал Фарнон. -- Только тут это называется "камешком". Что, по-вашему, следует сделать? -- Вскрыть подошву и эвакуировать гной. -- Правильно. -- Он протянул мне копытный нож. -- Интересно, каким методом вы пользуетесь? Понимая, что подвергаюсь испытанию -- чувство не из приятных!-- я взял нож, приподнял ногу лошади и зажал копыто между колен. Я хорошо знал, что надо делать: найти на подошве темное пятно -- место проникновения инфекции -- и выскабливать его, пока не доберусь до гноя. Я соскреб присохшую грязь и вместо одного обнаружил несколько темных пятен. Еще постукав по копыту, чтобы определить болезненную зону, я выбрал наиболее подходящее с виду пятно и принялся скоблить. Рог казался твердым, как мрамор, и поворот ножа снимал только тоненькую стружку. Мерину же0явно понравилось, что ему можно не опираться на больную ногу, и он с благодарностью навалился на мою спину всей тяжестью. Впервые за целый день ему было удобно стоять. Я охнул и ткнул его локтем в ребра. Он слегка отодвинулся, но тут же снова навалился на меня. Пятно тем временем становилось все светлее. Еще один поворот ножа -- и оно исчезло. Выругавшись про себя, я принялся за другое пятно. Спина у меня разламывалась, пот заливал глаза. Если и это пятно окажется ложным, мне придется опустить копыто и передохнуть. Но какой может быть отдых под взглядом Фарнона? Я отчаянно кромсал копыто, воронка углублялась, но мои колени начинали неудержимо дрожать. Мерин блаженствовал, переложив значительную часть своего веса (а весил он никак не меньше тонны!) на такого услужливого двуногого. Я уже представлял себе, какой у меня будет вид, когда я наконец ткнусь носом в землю, но тут из воронки брызнул гной и потек ровной струйкой. -- Прорвало! -- буркнул фермер. -- Теперь ему полегчает. Я расширил дренажное отверстие и отпустил копыто. Выпрямился я далеко не сразу, а когда выпрямился и отступил на шаг, рубашка на спине пластырем прилипла к коже. -- Отлично, Хэрриот! -- Фарнон забрал у меня нож и сунул его в карман. -- Это не шутка, когда рог такой твердый! Он ввел лошади противостолбнячную сыворотку и повернулся к фермеру. -- Будьте добры, приподнимите ему ногу, пока я продезинфицирую рану. Плотный низенький фермер зажал копыто между коленями и с интересом наблюдал, как Фарнон заполнил воронку йодными кристаллами, а потом капнул на них скипидаром. И тут его скрыла завеса фиолетового дыма. Я заворожено следил, как поднимаются вверх и ширятся густые клубы, в глубине которых кашляет и фыркает фермер. Дым понемногу рассеивался, и из его пелены возникли два широко раскрытых изумленных глаза. -- Ну, мистер Фарнон, я сперва никак в толк не мог взять, что такое случилось, -- проговорил фермер сквозь, кашель. Он поглядел на почерневшую дыру в копыте и добавил благоговейно. -- Это же надо, до чего нынче наука дошла! Затем мы заехали посмотреть теленка, порезавшего ногу. Я обработал рану, зашил ее и наложил повязку, и мы отправились лечить корову с закупоркой соска. Мистер Шарп ожидал нас, в его круглое лицо сияло все тем же оживлением. Мы вошли вслед за ним в коровник, и Фарнон кивнул на корову: -- Поглядите, что тут можно сделать. Я присел на корточки, начал ощупывать сосок и примерно на середине обнаружил уплотнение. Этот комок необходимо было разрушить, и я начал ввинчивать в канал тонкую металлическую спираль. Секунду спустя я обнаружил, что сижу в стоке для навозной жижи и пытаюсь отдышаться, а на моей рубашке как раз над солнечным сплетением красуется отпечаток раздвоенного копыта. Глупое положение! Но сделать я ничего не мог и продолжал сидеть, открывая и закрывая рот, как рыба, вытащенная из воды. Мистер Шарп прижал ладонь ко рту -- его природная деликатность вступила в конфликт с естественным желанней рассмеяться при виде севшего в лужу ветеринара. -- Вы уж извините, молодой человек! Мне бы вас предупредить, что корова эта страсть какая вежливая. Ей бы только кому руку пожать! -- Сраженный собственным остроумием, он прижался лбом к боку коровы и затрясся в припадке беззвучного хохота. Я отдышался и встал на ноги, старательно сохраняя достоинство. Мистер Шарп держал корову за морду, а Фарнон задирал ей хвост, и мне удалось ввести инструмент в фиброзный комок. Я несколько раз дернул и прочистил канал. Однако, хотя принятые меры предосторожности несколько ограничили возможности коровы, ей все-таки удалось насажать мне синяков на руки и на ноги. Когда операция была завершена, фермер потянул сосок и на пол брызнула белая пенящаяся струя. -- Вот это дело! Теперь она работает на четырех цилиндрах! 4 -- Вернемся другой дорогой, -- Фарнон наклонился над рулевым колесом и протер рукавом сетку трещин на ветровом стекле. -- Через Бренкстоунский перевал и вниз по Силдейлскому склону. Крюк невелик, а мне хочется, чтобы вы все это посмотрели. Мы свернули на крутое узкое шоссе и забирались все выше над обрывом, уходившим в темноту ущелья, по которому клубился ручей, устремляясь к широкой долине. На вершине мы вышли из машины. Окутанные летними сумерками нагромождения куполов и пиков убегали на запад, теряясь в золоте и багрянце закатного неба. На востоке над нами нависала темная громада горы, безлесная, суровая. Большие кубические камни усеивали ее нижние склоны. Я посмотрел кругом и тихо присвистнул. Все это совершенно не походило на дружелюбные пологие холмы, среди которых я въезжал в Дарроуби. Фарнон обернулся ко мне: -- Да, это один из самых диких пейзажей в Англии, а зимой тут бывает и совсем жутко. Перевал иногда неделями остается под снегом. Я глубоко вдохнул чистый воздух. В величавых просторах нигде не было заметно ни малейшего движения, но откуда-то донесся крик кроншнепа, и внизу глухо ревел поток. Уже совсем стемнело. Мы сели в машину и начали длинный спуск в Силдейлскую долину. Она тонула в смутной тьме, но на склонах, там, где ютились одинокие фермы, мерцали огоньки. Мы въехали в тихую деревушку, и Фарнон внезапно нажал на тормоз. Мое подвижное сиденье скользнуло вперед как по маслу, и я с треском ударился лбом о ветровое стекло, но Фарнон словно ничего не заметил. -- Тут есть чудесный трактирчик. Зайдемте выпить пива. Ничего похожего мне еще видеть не доводилось. Это была просто большая квадратная кухня с каменным полом. Один угол занимали огромный очаг и старая закопченная плита. В очаге стоял чайник, шипело и постреливало единственное большое полено, наполняя помещение приятным смолистым запахом. На скамьях с высокими спинками у стен расположились посетители -- человек десять -- двенадцать. Перед ними на дубовых столах, потрескавшихся и покоробившихся от возраста, рядами выстроились пинтовые кружки. Когда мы вошли, наступила тишина, потом кто-то сказал: "А, мистер Фарнон!" -- без особой радости, но вежливо, и остальные дружески кивнули или что-то приветственно буркнули. Почти все это были фермеры и работники с красными обветренными лицами, собравшиеся тут приятно отдохнуть без шума и бурного веселья. Молодые парни сидели, расстегнув рубашку на могучей груди. Из угла доносились негромкие голоса и пощелкивание -- там шла мирная игра в домино. Фарнон подвел меня к скамье, заказал две кружки пива и поглядел на меня. -- Ну, место ваше, если оно вас устраивает. Четыре фунта в неделю, стол и квартира. Договорились? От неожиданности я онемел. Меня берут! И четыре фунта в неделю! Мне вспомнились трагические объявления в "Рикорде"; "Опытный ветеринарный врач согласен работать только за содержание". Ветеринарная ассоциация вынуждена была пустить в ход все свое влияние, чтобы газета прекратила печатать эти вопли отчаяния. Нельзя было допустить, чтобы представители нашей профессии публично предлагали свои услуги даром. Четыре фунта -- это же целое богатство! -- Спасибо, -- сказал я, изо всех сил стараясь скрыть свое ликование. -- Я согласен. -- Отлично, -- Фарнон отхлебнул пива. -- А теперь я расскажу вам, что и как. Практику я купил год назад у восьмидесятилетнего старца. Он еще работал, учтите. На редкость крепкий старик. Но ездить по вызовам в глухую ночь ему становилось не по силам. И конечно, в других отношениях он тоже недотягивал -- цеплялся за старину. Эти древние орудия в операционной принадлежали ему. Ну как бы то ни было, от практики оставались только рожки да ножки, и теперь я пытаюсь ее восстановить. Пока она почти не приносит дохода, но я убежден, что нам надо только продержаться год-другой, и все будет прекрасно. Фермеры рады врачу помоложе, и им нравятся новые способы лечения. К сожалению, старик брал с них за консультацию всего три шиллинга шесть пенсов, и отучить их от этого непросто. Люди тут чудесные, и вам они понравятся, но раскошеливаться они не любят, пока вы им не докажете, что за свои деньги они получают сполна. И он еще долго в радужных тонах рассказывал о своих планах на будущее. 5 Все предыдущие пять лет вели к одной-единственной минуте, но она никак не наступала. Я пробыл в Дарроуби уже сутки, а еще ни разу не съездил на вызов самостоятельно. И на второй день я тоже ездил с Фарноном. Как ни странно, но он -- такой, казалось бы, небрежный, забывчивый и беззаботный человек -- отнюдь не торопился предоставить своему новому помощнику самостоятельность. На этот раз мы ездили в Лиддердейл, и я познакомился еще с несколькими нашими клиентами -- дружелюбными, приветливыми фермерами, которые принимали меня очень хорошо и желали мне всяческих успехов. Однако, работая в присутствии Фарнона, я словно вновь проходил студенческую практику под руководством придирчивого преподавателя. Я всем своим существом ощущал, что по-настоящему моя профессиональная карьера начнется, только когда я, Джеймс Хэрриот, поеду лечить больное животное без чужой помощи я надзора. Но теперь этот час был уже не за горами. Фарнон снова уехал в Бротон навестить свою матушку. Такая сыновняя преданность меня несколько удивила, к тому же он предупредил, что вернется поздно -- старушка, по-видимому, придерживалась не слишком правильного образа жижи. Ну да неважно. Главное -- лечебница была оставлена на меня. Я сидел в кресле с широким потертым чехлом и созерцал сквозь стеклянную дверь длинные тени, которые заходящее солнце отбрасывало на давно не стриженный газон. Меня охватывало предчувствие, что сидеть вот так мне придется довольно часто. От нечего делать я пытался представить себе, каким будет мой самый первый случай. Уж конечно, после стольких лет ожидания -- что-нибудь самое заурядное. Теленок с кашлем, свинья с несварением желудка. Но, пожалуй, так даже лучше: начать с чего-то простенького и сразу вылечить животное... Спокойное течение моих мыслей прервал трезвон телефона в коридоре, разносившийся по пустому дому как-то особенно громко. Я взял трубку. -- Мистер Фарнон? -- резко спросил глубокий бас. -- Нет, к сожалению, он уехал. Говорит его помощник. -- Когда он вернется? -- Боюсь, что поздно ночью. Могу ли я вам помочь? -- Ну уж не знаю, можете или нет.-- Тон стал очень суровым.-- Я мистер Сомс, управляющий имением лорда Халтона. Очень ценную охотничью лошадь схватили колики. Вы что-нибудь о коликах знаете? Меня это разозлило. -- Я дипломированный ветеринарный врач и, мне кажется, должен что-то о них знать. Наступила длительная пауза, потом голос рявкнул: -- Ну что ж, пускай вы. Да и в любом случае я знаю, что нужно ей впрыснуть. Захватите ареколин*. Мистер Фарнон всегда им пользуется. И ради бога, не тяните до полуночи. Когда вас ждать? -- Я выезжаю сейчас же. -- Ну ладно. В трубке щелкнуло. Я отошел от телефона, и мне стадо жарко. Значит, мой первый случай все-таки не будет чистой формальностью. Колики -- штука коварная, к тому же мне в затылок будет дышать грубый всезнайка по фамилии Сомс. Все восемь миль дороги я мысленно перечитывал классический труд Колтона Рикса "Обычные колики у лошадей". За последний год в колледже я так часто его штудировал, что способен был декламировать наизусть абзацами, как стихи. И перед моими глазами, пока я ехал, маячили потрепанные страницы. Легкий запор или небольшая спазма... Из-за изменения корма или избытка сочной травы. Да, конечно, чаще колики этим и исчерпываются. Быстрая инъекция ареколина и, может быть, чуточку хлородина, чтобы снять неприятные ощущения, и все будет в порядке. Я перебирал в уме случаи, с которыми сталкивался во время практики. Лошадь стоит совершенно спокойно, только иногда приподнимает заднюю ногу или оглядывает свой бок... А, пустяки! И все еще смакуя эту утешительную картину, я въехал в безупречно чистый, усыпанный песком двор, с трех сторон окруженный солидными просторными стойлами. Там прохаживался широкоплечий, плотно сложенный мужчина щеголеватого вида, в клетчатой кепке и куртке, элегантных брюках и блестящих крагах. Я затормозил шагах в тридцати от него и вылез, а он медленно и подчеркнуто повернулся ко мне спиной. Я не спеша пошел через двор, давая ему возможность обернуться, но он стоял, сунув руки в карманы, и упорно смотрел в другую сторону. Я остановился почти рядом с ним, но он так и, не обернулся. В конце концов мне надоело смотреть на его спину, и я сказал: -- Мистер Сомс? Тут он наконец неторопливо повернулся ко мне. Я увидел толстую красную шею, багровое лицо и злобные глазки. Ничего не ответив, он смерил меня с головы до ног пронзительным взглядом, от которого не укрылись ни мой поношенный плащ, ни моя молодость, ни явное отсутствие опыта. Закончив осмотр, он снова уставился мимо меня. -- Да, я мистер Сомс. -- Слово "мистер" он подчеркнул, словно очень им дорожил. -- Я близкий друг мистера Фарнона. -- Моя фамилия Хэрриот. Сомс словно не услышал. * Быстродействующее слабительное. -- Да, мистер Фарнон умнейший человек. Мы с ним большие друзья. -- Насколько и понял, у одной из ваших лошадей колики. Ну почему мой голос прозвучал так пронзительно и неуверенно!? Сомс по-прежнему глядел куда-то в небо. Он негромко засвистел какой-то мотивчик и только потом сказал: -- Вон там! -- Он мотнул головой в сторону денника: -- Один из лучших гунтеров его милости. И требуется ему специалист, так мне кажется. -- Слово "специалист" он произнес с особым ударением. Я открыл дверь, вошел и остановился как вкопанный. Денник был просторный, с толстым слоем торфа на полу. По нему безостановочно кружил гнедой конь, и в торфе была уже протоптана глубокая дорожка. Он был весь в мыле от кончика носа до хвоста. Раздутые ноздри, невидящие неподвижные глаза. При каждом шаге его голова моталась, сквозь стиснутые зубы на пол падали хлопья пены. От него остро пахло потом, словно он долго мчался галопом. У меня пересохло во рту. С трудом, почти шепотом, я спросил: -- И давно он так? -- Ну, утром ему прихватило живот, и я весь день давал ему черный настой -- то есть вон тот бездельник давал. Но может, он и тут все перепутал, как всегда. Только теперь я заметил, что в темном углу стоит высокий грузный человек с недоуздком в руке. -- Да нет, мистер Сомс, настой-то он у меня пил как следует, только вот пользы никакой. -- Он был явно испуган. -- А еще конюх! -- сказал Сомс. -- Конечно, мне надо было самому за него взяться. Ему бы уже давно полегчало. -- Черный настой ему не помог бы,-- сказал я.-- Это не простые колики. -- Ну а что же это, черт побери? -- Я ничего не могу сказать, пока не осмотрю его, но такая непрерывная острая боль может означать непроходимость... заворот кишок. -- Заворот кишок, еще чего! Живот ему прихватило, только и всего. Его с утра заперло, так и надо дать ему чего-нибудь, чтобы его прочистило. Ареколин вы привезли? -- Если это непроходимость, то ареколин -- самое скверное, что можно придумать. У него и так жуткие боли, а от ареколина он вообще взбесится. Ведь ареколин усиливает сокращение мышц кишечника. -- Черт подери! -- рявкнул Сомс. -- Вы что, лекции сюда читать приехали? Будете вы лечить лошадь или нет? Я повернулся к конюху. -- Наденьте на него недоуздок, и я его осмотрю. Недоуздок был надет, и конь остановился. Он стоял, весь дрожа, и застонал, когда я провел ладонью от ребер к локтевому отростку, нащупывая пульс. Пульс оказался хуже некуда: сверхучащенный и нитевидный. Я отвернул веко. Слизистая оболочка была темно-коричневого цвета. Термометр показал 38ьС. Я оглянулся на Сомса: -- Мне нужно ведро воды, мыло и полотенце. Будьте так добры. -- Это еще зачем? Еще ничего не сделали, а решили помыться? -- Я решил провести ректальное исследование. Будьте добры, принесите мне воду. -- Господи помилуй! Это что-то новенькое!-- Сомс устало провел рукой по глазам и вдруг набросился на конюха.-- Ну хватит прохлаждаться! Притащи воды, и, может, дело сдвинется. Когда принесли воду, я намылил руку и осторожно ввел ее в прямую кишку коня. Я ясно ощутил смещение тонких кишок влево и напряженное вздутие, которому там быть не следовало. Едва я прикоснулся к вздутию, как лошадь вздрогнула и застонала. Я вымыл и вытер руки. Сердце у меня бешено билось. Как мне поступить? Что сказать? Сомс то выходил из денника, то снова входил, что-то бормоча, а изнемогающий от боли конь извивался и дергался. -- Да держи ты чертову тварь! -- прикрикнул Сомс на конюха, сжимавшего недоуздок.-- Чего ты зеваешь? Конюх ничего не сказал. Он ни в чем не был виноват, но посмотрел на Сомса пустым взглядом. Я глубоко вздохнул. -- Все симптомы указывают на одно: у этой лошади непроходимость. -- Ну пусть по-вашему. Пусть непроходимость. Так сделайте что-нибудь, чего вы ждете? Мы что, всю ночь тут простоим? -- Сделать ничего нельзя. Это неизлечимо. Остается только как можно скорее избавить его от страданий. Сомс нахмурился. -- Неизлечимо? Избавить от страданий? Что вы такое болтаете? Миг кое-как удалось сдержаться. -- Я жду, чтобы вы разрешили мне сейчас его пристрелить. -- Это вы о чем? -- Сомс даже рот открыл. -- О том, что его следует немедленно пристрелить. У меня в машине есть специальный пистолет. -- Застрелить! -- Сомс, казалось, вот-вот задохнется от ярости.-- Совсем с ума сошли! Да вы знаете, сколько он стоит? -- Это никакого значения не имеет, мистер Сомс. Он весь день терпел невыносимую боль, и он умирает. Вам следовало вызвать меня давным-давно. Он может протянуть еще несколько часов, но исход предрешен. И он все время будет испытывать дикую непрерывную боль. Сомс зажал голову в ладонях. -- Господи, за что? Его милость за границей, а то я бы дозвонился ему, чтобы он вас образумил. Повторяю, будь тут ваш хозяин, он впрыснул бы ему чего-нибудь и за полчаса поставил бы на ноги. Послушайте, а может, подождем мистера Фарнона? Пусть он его посмотрит. Что-то во мне радостно отозвалось на это предложение. Впрыснуть ему морфия и убраться отсюда. Переложить ответственность на кого-нибудь другого. Так просто! Я взглянул на коня. Он уже опять кружил по деннику, спотыкался и шел, шел по выбитой в торфе дорожке в безнадежной попытке уйти от боли. Я смотрел на него, а он вдруг поднял мотающуюся голову и жалобно заржал. Непонимающе, безутешно, безнадежно. И я не выдержал: стремглав бросился к машине и достал пистолет, предназначенный для убоя животных. -- Подержите его за голову, -- сказал я конюху и прижал дуло между остекленевшими глазами. Раздался резкий хлопок, ноги коня подогнулись, он рухнул на торфяную подстилку и замер. Я повернулся к Сомсу, который ошеломленно смотрел на труп. -- Утром заедет мистер Фарнон и проведет вскрытие. Я хочу, чтобы лорд Халтон получил подтверждение моего диагноза. Надев пиджак, я пошел к машине. Я уже включил мотор, когда Сомс открыл дверцу и просунул голову внутрь. Говорил он негромко, но очень злобно: -- Я сообщу его милости о том, что произошло. И мистеру Фарнону тоже. Пусть знает, какого помощничка он посадил себе на шею. И запомните вот что: вскрытие завтра покажет, что вы все наврали, и я подам на вас в суд. Он яростно захлопнул дверцу и отвернулся. Дома я решил не ложиться, а подождать возвращения Фарнона. Я тщетно пытался перебороть ощущение, что погубил свою профессиональную карьеру еще до того, как она началась. Но, перебирая в уме все события вечера, я не видел, как мог бы поступить иначе. Вновь я возвращался к ним и вновь убеждался, что иного выхода не было. Фарнон вернулся во втором часу. Вечер, проведенный у матери, явно привел его в превосходное настроение. Его лицо пылало румянцем, и от него приятно попахивало джином. К моему удивлению, одет он был в корректнейший вечерний костюм, и, хотя смокинг несколько старомодного покроя висел на его худощавой фигуре, словно на вешалке, все же он умудрялся выглядеть как посол на официальном приеме. Он молча выслушал мой рассказ о случившемся и уже собирался что-то сказать, как вдруг зазвонил телефон, -- Ночной вызов! -- шепнул он, а потом произнес совсем другим тоном. -- А, это вы, мистер Сомс! -- Кивнув мне, он устроился в кресле поудобнее и долгое время ронял лишь "да", "нет" и "ах так!" А затем решительно выпрямился и заговорил сам:- Благодарю вас, мистер Сомс, что вы мне позвонили. Насколько я могу судить, мистер Хэрриот сделал именно то, чего требовали обстоятельства. Нет, я абсолютно не согласен. Оставить его мучиться было бы неоправданной жестокостью. Одна из наших обязанностей -- предотвращать страдания. Мне очень жаль, что вы так на это смотрите, но я считаю мистера Хэрриота во всех отношениях компетентным ветеринарным врачом. И будь я там, то, конечно, поступил бы точно так же. Спокойной ночи, мистер Сомс. Я приеду утром. У меня настолько полегчало на душе, что я чуть было не разразился благодарственной речью, но в конце концов ограничился простым "спасибо". Фарнон открыл стеклянную дверцу шкафчика над каменной полкой, извлек бутылку виски, плеснул немного в стопку и пододвинул ее мне. Налив себе столько же, он опустился в кресло, отхлебнул глоток, несколько секунд смотрел на янтарную жидкость, а потом с улыбкой повернулся ко мне: -- Ну, для начала вы действительно нырнули в самую глубину, дорогой мой. Первый самостоятельный вызов. Да притом к Сомсу! -- Вы его близко знаете? -- Ну, о нем я знаю все, что требуется. Скверный человек и любого способен вывести из себя. Поверьте, среди моих друзей он не числится. Если верить слухам, он вообще нечист на руку. Говорят, он уже давно потихоньку обкрадывает своего лорда. Но сколько веревочке ни виться... Неразбавленное виски огненной струйкой обожгло мне глотку, и я почувствовал, что мое уныние проходит. -- Конечно, лучше бы поменьше вечеров вроде сегодняшнего, но, вероятно, в ветеринарной практике они выпадают не так уж часто? -- Пожалуй, -- ответил Фарнон. -- Тем не менее никогда заранее не знаешь, какой сюрприз тебе готовится. У нас с вами, знаете ли, профессия очень своеобразная. И предлагает огромный выбор возможностей попасть в дурацкое положение. -- Но мне кажется, многое зависит от знаний и умения. -- До определенной степени. Конечно, хорошему специалисту в этом отношении полегче, но даже заведомого гения все время подстерегают всякие нелепые и унизительные случайности. Я как-то пригласил сюда именитого знатока лошадиных болезней, чтобы он сделал не такую уж сложную операцию, а лошадь в самом ее разгаре вдруг перестала дышать. И глядя, как почтенный врач лихо отплясывает на ребрах своей пациентки, я постиг великую истину: время от времени, причем отнюдь не так уж редко, и я буду выглядеть не менее глупо. -- Ну, значит, мне следует смириться с этим теперь же, -- сказал я, рассмеявшись. -- И правильно. Животные непредсказуемы, а значит, и наша с вами жизнь непредсказуема. Она слагается из длинной цепи маленьких побед и непредвиденных катастроф, и надо иметь к ней настоящий вкус или же лучше сменить профессию. Нынче вечером вас допек Сомс, а завтра подвернется кто-нибудь ничуть не лучше. Но одно можно сказать твердо: скучать нам не приходится. Выпейте-ка еще. Я выпил, и разговор продолжался. Время летело незаметно, и вот уже за стеклянной дверью на сереющем небе вырисовался темный силуэт акации, засвистал первый дрозд и Фарнон с сожалением вытряхнул из бутылки в стопку последние капли. Он зевнул, подергал свой черный галстук и посмотрел на часы. -- Ого, уже пять! Кто бы мог подумать? Но я рад, что мы так славно посидели -- надо же было отпраздновать ваш первый самостоятельный выезд. Причем очень нелегкий, верно? 6 За два с половиной часа можно ли выспаться? Тем не менее я решительно встал в половине восьмого, а в восемь, побрившись и приведя себя в полный порядок, уже спустился в столовую. Но завтракать мне пришлось одному. Миссис Холл невозмутимо поставила передо мной тарелку с омлетом и сообщила, что мистер Фарнон уже уехал вскрывать лошадь лорда Халтона. По-видимому, он предпочел совсем не ложиться. Я доедал последний поджаренный хлебец, когда в комнату влетел Фарнон. Я уже привык к внезапности его появлений и даже не вздрогнул, когда, рванув дверь, он прямо-таки прыгнул к столу. Лицо его выглядело свежим и бодрым, и он, по-видимому, был в прекрасном расположении духа. -- В кофейнике что-нибудь осталось? Я выпью с вами чашечку. -- Он рухнул на жалобно заскрипевший стул.-- Ну, можете не волноваться. Вскрытие показало классическую непроходимость кишечника. Несколько петель совсем почернело и вздулось. Я рад, что вы не стали тянуть и сразу избавили беднягу от страданий. -- А моего приятеля Сомса вы видели? -- Ну как же! Он присутствовал на вскрытии и начал было прохаживаться на ваш счет, но я его угомонил. Сказал просто, что ему следовало бы вызвать вас гораздо, гораздо раньше и что лорду Халтону вряд ли будет приятно узнать о том, как мучилась его лошадь. На этом я с ним и расстался. Будущее сразу представилось мне в несравненно более розовом свете. Я подошел к бюро и достал еженедельник. -- Какие из утренних визитов вы думаете поручить мне? Фарнон просмотрел вызовы, составил короткий список и протянул мне листок. -- Вот для вас несколько приятных простых случаев, чтобы вы освоились. Я уже пошел к двери, но он меня окликнул: -- Мне хотелось бы попросить вас об одной услуге. Мой младший брат должен сегодня приехать из Эдинбурга. Он учится там в ветеринарном колледже, а семестр кончился вчера. Добираться он будет, голосуя на шоссе, а когда окажется уже близко, вероятно, позвонит. Так вы не могли бы подъехать забрать его? -- Конечно. С большим удовольствием. -- Кстати, зовут его Тристан. -- Тристан? -- Да. А, я ведь вам не объясн