е Никулина мир стал иным": "Даже в  "Гостиной  ОГ" на
Кутузовском  нечасто  случаются  вечера,  которые  нельзя  пересказать.   Их
смотришь  с  начала  до конца,  затаив  дыхание.  Нет  лишних  слов,  лишних
выступлений -  все к месту: и смех, и слезы, и раздумье, и песня, и анекдот.
Таким был  вечер, приуроченный к 77-му дню рождения Юрия Никулина. Таким был
и сам Юрий Владимирович".


     "Власть", 1 декабря 1998 года:

     А. Кабаков. "Уходим!": "Господа, прошу простить, что обращаюсь  к  вам,
не  будучи  лично  знаком с кем-либо.  Но  ситуация настолько серьезная, что
решился позволить себе, конкретно. Вот в чем суть дела, по жизни".


     "Коммерсант-Ъ", 25 декабря 1998 года:

     А. Колесников. "Бой быков":  "В  Красноярске - скандал.  Лебедь  против
Быкова. На первый взгляд речь идет о тарифах и холдинге. Пустяк?"


     "Деньги", 19 декабря 1998 года:

     Н.  Кулакова.  "Всероссийский   день   вкладчика":  "Быв-шие  вкладчики
МЕНАТЕПа,  Мосбизнесбанка, Мост-банка и  Промстройбанка могут перевести дух.
Начиная с прошлой недели те, кто передал свои  вклады из этих четырех банков
в Сбербанк  - а  таких набралось  около 25 тысяч, - могут получать деньги. А
вот вкладчиков СБС-АГРО и Инкомбанка пока порадовать нечем".


     "Автопилот", декабрь 1998 года:

     И.  Свинаренко. "Папенькин сынок": "100 лет со дня  рождения  Владимира
Набокова  будут  праздновать  в  наступающем  году.  Главный  мотор  будущих
торжеств -  Дмитрий  Набоков,  сын  гения.  Он бросил  оперное  искусство  и
полностью отдался литературным  делам, главным образом отцовским. Еще раньше
он бросил другое высокое искусство - а был ведь автогонщиком!"


     "Огонек", август 1988 года:

     О. Лунькова. "Не  мы устраиваем - жизнь обновляется": "В бывшей конюшне
Боткиных,  у  Покровских  ворот,  где уже  лет десять  работает  Юрий  Рост,
холодно. Рост предлагает мне сидеть в пальто.  В углу  мастерской на  старом
проигрывателе,  подобранном на  свалке, жарко шипит пластинка с аргентинским
танго".


     "Домовой", ноябрь-декабрь 1998 года:

     Я.  Зубкова.  "Жизнь  после  стресса":  "Нынешней  зимой  у   нас  есть
возможность впасть, как сурки, в глубокую депрессию, господа. Строго говоря,
возможность  эта есть  у нас  всегда.  Отвратительные климатические условия,
частые и  болезненные смены государственного строя и дурная наследственность
- вот что мы имеем постоянно, как фон".

     Примечание.  Наше  короткое  путешествие закончено. Мы  познакомились с
отрывками из работ известных журналистов, опыт  и профессиональная репутация
которых известны читателю. Теле-, радиожурналистику мы пропустили намеренно:
их слова, как воробьи, неуловимы, не записывать же тексты и "начала" передач
на диктофоны?
     Я  сам  публично  провозглашал  (и  не однажды,  а  надо  бы  еще  чаще
напоминать об этом себе  и коллегам): следует писать  материалы экологически
чистые, во избежание неприятных последствий.
     Впрочем, критиковать коллег, процитированных  выше,  нет смысла:  среди
них нет ни "первых", ни "последних". Фамилии коллег вообще надо перечислять,
как  в  недавние  времена  это  делали  политические  зэки  - вкруговую.  Вы
прочитали их "начала" и "литы", а может быть, и авторы (если попадется им на
глаза мой опус, перечитать самих себя захочется)  -  вот, собственно, и весь
смысл.
     Позволю   себе  предположить  вердикт  читателя  и   коллег:  при  всем
многообразии  почерка,  при  издержках и находках в  стилистике и  при  всем
разнообразии - "жив курилка!".
     Можно  и так  сказать:  вы  на них  посмотрели,  они  -  друг на друга,
грешники. Разве нет в этом резона для всех участников "переклички"?
     Так или  иначе, главное  для нас заключается в том, что "в  начале было
Слово..."
     Язык мой - враг мой
     Журналисты - не мимы, газета, радио и телевидение - не сцена,  читатель
- не зритель, да и зритель - не с неба свалился: кому это не понятно?
     Слово - наше оружие!
     Но и наше несчастье.
     Мы очень разные люди, даже нет смысла доказывать это обстоятельство. Мы
можем позволить себе разные темы,  сюжеты, стили, тональности. Однако слова,
которыми мы пользуемся, - это, как ни крутите, все те же "семь нот", не нами
придуманные  и,  кстати,  выверенные  веками.  Они  вполне   обеспечивают  и
полифонию звучания (доказательством чему  служат многочисленные произведения
классиков журналистики), но, к сожалению, и какофонию тоже (чтоб убедиться в
этом, надо раскрыть любую сегодняшнюю газету). "По отношению к очень  многим
нашим писателям, - говорил М. Горький, - нужно сказать, что с русским языком
они обращаются  варварски и знают его плохо" [3].  Уж в чем, в чем, а в этом
вопросе мы, журналисты, писателей на первое место не пропустим.
     Между тем  широта  и неординарность читательской  аудитории накладывают
вето как на серость изобразительных  средств, так и на вычурность языка: нас
читает  не избранная публика, а миллионы "газетных  тонн  глотателей". "Надо
писать  крепкими,  тугими словами, -  говорил Горький  в  беседе  с молодыми
очеркистами, - рассказывать  так, чтобы  все было просто, ясно, - вот к чему
нужно стремиться" [4].
     Но где находить "тугие" слова?
     "ОГЛУМИТЬ" МОЖНО!
     Рабы ли мы?
     Позвольте, читатель,  предложить  вам на десерт  такую историю.  В пору
моего студенчества  мы пели  под  гитару  старинные  романсы. Говорю о конце
сороковых годов. Еще не было отечественных бардов, даже термина такого мы не
знали, гитаристы именовались властями бесполой  "авторской  песней".  И  вот
попадает  к   нам   романс  мелодичный,   мягкий  и  с  чувственным  набором
замечательных  слов, иначе говоря, с содержанием. К стыду  своему (не я этот
романс пел,  а  давний мой  друг,  но  его  уже  нет  с нами),  сохранился в
благодарной  памяти всего  лишь кусочек строки: герой романса  куда-то едет,
смотрит в окно вагона  поезда, при этом "вино на губы тихо лья".  До сих пор
не покидает меня щемящий романс с "настроением" и прелестным ("неграмотным")
глагольным оборотом.  Много  позже мы даже огорчились, узнав, что романс был
не народом сочинен, у него талантливые авторы (поэт с композитором), которые
стилизовали текст "под народ".  Но как похоже и как  нежно: "Вино на губы...
лья"; ах, хорошо!
     Что   сегодня  поет  эстрада?  Тема  эта  стоит  особого  и  серьезного
разговора,  я  же трону  ее  по  касательной.  Когда-то иронично  звучало  в
исполнении  Татьяны  и  Сергея  Никитиных:  "...и  чушь  прекрасную  несли";
нынешняя  "чушь" бездарна и  бессмысленна.  На одной  примитивной  строке  с
примитивной  глагольной рифмой построено все содержание:  "мотылек, куда  ты
летишь, стремишь, спешишь, сгоришь" (какие из вас, авторов, прости, Господи,
Лебедевы-Кумачи и Матусовские?).
     Вы  можете,  читатель, воспроизвести  (ладно, не мелодии, которых  чаще
нет, нежели они есть в так называемой "попсе") хотя бы смысл услышанных вами
песен?  Конкурс не голосов,  а мод, причудливых и  красивых поз и совершенно
одинаковых исполнителей, которых  - по пять копеек за пучок в базарный день:
они, созданные способом клонирования, уверены  (бедняжки!), что неповторимы.
Многочисленные  "композиторы и поэты"  (случайно ли взятые мною в  кавычки?)
сочиняют, а  лучше сказать: гонят неразличимую музыку и безразмерные тексты,
и не  потому,  что бездарны:  им  просто некогда.  Читатель сам это  видит -
слышит, понимая при этом, что  талантливым поэтам и композиторам нет места в
этом бизнесе, которому они  чужаки: нельзя,  будучи стайером,  участвовать в
забегах на стометровку.  Ритмовики и рифмачи там  правят бал, забирая призы:
налетайте и не опаздывайте! Пли!
     Торжество  мелодий растаяло, как дым, ушло в небытие содержание. Хотите
печалиться или радоваться,  но факт "на лице". Увы (или "ура"), наша эстрада
вышла на старт, как на панель, и кинулась зарабатывать деньги на проживание.
Кто  смеет  ее упрекнуть  в этом, если можно выжить, лишь  услаждая вкусы  и
прихоти потребителей (кто платит, тот и заказывает)? Его Величество Рынок! А
дальше  уже  финиш,  пора  стремиться  к  нему,  как  это  делают  маленькие
черепашечки:   склюют,  едва  замешкаешься.  Даже  остановиться  невозможно:
упадешь, не  встанешь.  (Помните жесткий  и блистательный американский фильм
"Загнанных  лошадей  пристреливают,  не   правда  ли?";  исключим  из  числа
"загнанных"  наших воистину  талантливых  исполнителей,  которых хоть  и  не
много,  не более, как мне кажется, двадцати эстрадных маэстро, но каждое имя
у нас на слуху и практически "штучное": у любого есть реальный шанс получить
"Овацию" без грубой натяжки.)
     Движение  -  жизнь? А наши  боссы-погонщики  исповедуют  новую  мораль,
название которой  иное  и  сленговое:  "раскрутка".  Именно  в  нее  вложены
огромные  "башли",  дающие  огромную  прибыль.  Маркс придумал  классическую
формулу: деньги-товар-деньги (о  таланте,  заметьте,  ни слова!),  а сегодня
родилась универсальная  модификация:  "деньги-раскрутка-деньги"!  А  талант?
Публика и  "так" слопает: без содержания  и  без смысла (хотя  и  на русском
языке, но звучит, как на иностранном: все едино и мимо мозгов). Одним ритмом
пусть будет сыта.
     Приехали:  коммуно-капиталистический уродливый  гибрид  под  названием:
райчик.  Если  вы помните,  мой читатель, как мы сами  или  наши отцы и деды
учились читать буквари с "мама мыла раму", и там же  была известная формула:
"Мы  не  рабы,  рабы  не  мы",  под  которую маршировали  по улицам,  дружно
скандируя  эту фразу "под  шаг".  Вам не  кажется сегодня (в те времена и не
позволяли бы нам  догадываться), что фраза элементарна (если  не абракадабра
по  типу  "Ослы не мы,  мы  -  не ослы"), то  тавтология,  лишенная  смысла.
Впрочем, многие уже тогда  заметили, что писать и понимать надо иначе: "Мы -
рабы"  (а  почему,  спрашивается?),  а  потому, что:  "Рабы  -  немы".  Вот,
оказывается,  в  чем  фокус:  рабами человека  делает  немота,  а  она  дитя
тоталитарного  режима вкупе с  цензурой  и  страхом. Отсюда  и лицемерие,  с
которым нам вешали лапшу на уши, внушая с детства, будто мы не рабы.
     Демократия со свободой слова и гласностью (тоже, кажется, тавтология?),
но если свободой слова полагать право  и возможность говорить, то гласностью
становится право  и возможность  услышать  сказанное, то все  выше сказанное
мною обретает логику.
     Теперь остался у меня элементарный вопрос на "засыпку", обращенный не к
попсоподобным любителям современной эстрады, лишенной смыслового содержания:
неужто вы  действительно хотите  быть немыми?  Если  это так,  то  Бог вам в
помощь: что еще  скажешь, если  есть  у  вас  такое право? Но есть и  другой
читатель,  который  чтит   истинно  талантливых  эстрадных   исполнителей  и
легендарных  отечественных  бардов,  поющих  прекрасные  умные и чувственные
песни не на "тексты"; так вот, если вы не согласные с эстрадной немотой и не
желаете  быть рабами, то примите совет: у вас тоже  есть право выбирать себе
иную судьбу и другие песни. А всем остальным скажу на прощание: думайте.
     И сопротивляйтесь.
     Таков, собственно, и весь разговор.
     Дурь?
     Теперь предлагаю, читатель, обернуться к волнующей меня и, надеюсь, вас
простенькой  на  первый взгляд теме.  Вы, наверное,  уже  слышали  когда-то:
"Однозначно звенит  колокольчик"? Разумеется,  не сразу различили  подделку,
тем  более  что  мы  привыкли:  чем примитивней звучит, тем  проще "продукт"
усваивается.  Не   зря  мы   (я  -  тоже!)  ощущаем  звуковую  и,  возможно,
генетическую родственность  слов: "однозвучно" и  "однозначно".  Если первое
слово принадлежит перу классика, то второе - самоделка.
     Ведь ни в одном из  современных классических  словарей подобные наречия
не имеют прописки. Откуда они появились? Но нас с вами это, как ныне принято
говорить, не  колышет.  Итак, посвятим  теперь  разговор  родному  языку,  о
котором Владимиром Далем сказано: "Словарь  живого  великорусского".  А коли
так, появление в "живом" новых слов - закономерно. Кто был и есть их автором
(тут же  добавлю:  губителем)?  Прежде  всего  и  главным образом  -  народ.
Заметьте: в спокойные и стабильные времена народ чаще безмолвствует,  а если
творит, то в самые трудные и смутные годы.
     Не уйти нам и от  полного набора характеристик  людского словотворения:
прекрасные,  дурацкие,  умные,  грамотные  и невежественные  слова.  Ну  как
миновать  Вольтера,   сказавшего,   что   все   наши   споры   основаны   на
"многозначительности  слов".  Сказал фразу,  все  поняли: глуп. Пока  молчит
человек - за умного сойдет. (Молчание - золото!) "Новорожденные" слова живут
от  месяца до десятилетий.  Но  народу нужна питательная среда, чтобы зачать
новое  слово.  Обычно  плодоносят,  к   сожалению,   катаклизмы:  революции,
гражданские  и отечественные  войны, эпидемии,  голод, "перестройки". Нужен,
если  угодно,  "бульон",  в котором вывариваются "перлы". Они обогащают  или
обедняют нашу отечественную словесность. Есть смысл еще приводить примеры?
     Извольте, но без дат  и событий, которые вам  известны без напоминаний:
шамать, бузить,  братишка, пайка, тусовка, авоська, горбушка, - остановлюсь,
понимая:  читатель  способен дополнить  список,  при этом  узнать за  каждым
словом  еще и собственную  жизнь,  и  судьбу всего  общества. И  уж  конечно
"углґубить" с ударением на второе "у": эпоха! Вот мы и пришли к персоналиям.
Не забудем Владимира  Маяковского с его "прозаседавшимися". Я знал человека,
который искусственно сконструировал безобидное слово,  неприлично  звучащее:
"скурлядь". Зато уж  о Владимире Жириновском с его  бессмертным (по легенде)
"однозначно" разговор особый, требующий от нас подготовки.
     Сделаю перекур,  но  не без  пользы  для  темы.  Мне  неловко  вести  с
читателем  урок  ликбеза:  он сам  умеет разбираться в "предмете".  Цель моя
иная:  самому задуматься  над тем, как я говорю, и стоит ли прислушиваться к
современному  лексикону  и словарному  богатству, в  которых,  как в  "Новом
ковчеге": всех по  "паре" да еще по семь  "чистых" и "нечистых".  Раньше мне
казалось: как я думаю, так и говорю. И вдруг сообразил: наоборот! Как говорю
- так думать и  начинаю.  Даже  оторопь взяла,  дух  захватило. Засоренность
языка  оборачивается засоренностью в мозгах, неряшливостью в политике и даже
путанностью в нашей реальной  жизни: зеркало наяву. Словом раскрывают мысль:
но четкая ли складывается цепочка? Я бы Нобелевскую тому дал, кто ответит (и
докажет!): яйцо было первым или курица?  Господи, что только  произносит мой
бескостный язык  и  рождает на  свет неразборчивость в  мыслях и  поступках!
Сколь  часто подтверждается старое  правило: язык мой  - враг мой. Почему не
друг?  Ответ   напрашивается   сам   собой:  брошенная  на  произвол  судьбы
словесность  - мстит. Так  собака,  некогда  верно  служившая хозяину, вдруг
оставлена без дома:  не дай Бог попасть предателю ей  на глаза.  Так и жизнь
цапает нас больно и зло. Сообщающиеся сосуды.
     Без  боя мы  давно  уступили  толпе  и улице  литературный  язык,  наше
бесценное богатство: оно сегодня "приватизировано" сленгом и жаргоном.  Этим
языком  говорят  и  в  Думе, и в правительстве, и  литераторы,  и юристы,  и
актеры,  и  профессура, и,  как  только  мы убедились,  эстрада, и  -  самое
опасное!  - ведущие  радио и телевидения:  главные  "опылители"  народа.  Не
только говорят,  но  и  думают  одинаково. Нет, не забыл  я "альма-матер"  -
родную  прессу,  и она не  уступает по безграмотности  никому. Бодро  шагает
по-солдатски, видя грудь справа идущего.  Парад-алле! Какая там школа, какие
родители? - даже самые "вежественные" не могут соперничать со  всеми "неве".
Об эстраде мы уже сказали все,  что  хотели.  Далеко ушли от темы, вспоминая
песни с ее непостижимым словарным запасом и убогим содержанием? Да мы в этой
теме по самое горло: только рот ловит губами  глоточек свежего  воздуха. Вот
мы  и пришли к  искомому:  к перлам  современного языка.  "Звучит"  эта тема
сегодня,  когда  жизнь народа "по-райски" прекрасна: какая разница  от того,
русским языком мы  говорим о жизни или собачьим? Я никого не  принуждаю:  не
нравится? - закрывайте газету и бегом к "телеку".  А тому, кто  еще со мной,
скажу: слово "перл" означает в переводе с французского "жемчуг". Каковы наши
родные "перлочки", мы сейчас узнаем, не откладывая на потом.
     Меня мало волнует тотальное  использование таких родных драгоценностей,
как "беспредел" или "однозначно" (которых, кстати, нет ни в одном российском
словаре).  Бог с ними:  пришли они в лексикон  званно и так же уйдут,  когда
поумнеем мы и станем культурней. Беспокоит  меня другое: эти и  такие  слова
стали   знаком,  меткой  для  того,   чтобы  себя  представить  и  к  другим
присмотреться,  как  у боевых самолетов "свой-чужой". Понастроили сленговые,
полублатные, матерные метки в бизнесе, политике,  даже  в средствах массовой
информации  - где  угодно;  пересекаемся  и  с  успокоением  или  с тревогой
расходимся,  причем  независимо  от  возраста,  образования,  интеллекта или
профессии:  министры,  дети,  литераторы, дамы  с  мужиками,  финансисты  и,
разумеется,  теле-  и  радиоведущие.  Как  уберечься  им,  если общепринятое
безграмотное наречие (не  прилагательное!) "однозначно" проникло-просочилось
даже  в  официальные  словари, чтобы  быть подхваченным, как инфекцией, всей
страной?!  Сколько  таких  родных  заразных   перлов  и   прочих   словесных
"драгоценностей"? Если вы думаете,  что только в том проблема, что язык  наш
засорен?  Отнюдь: мозги наши страдают, а с ними и наша жизнь; и Бог с ней, с
"однозначно-стью"   или   "одноклеточностью".  Тронув   больную   тему,   мы
остановились  пока только  на первом этаже проблемы.  А что  этажом  выше? В
конце поднимемся и посмотрим.
     Недавно я  ни  ушам, ни глазам  своим не поверил, когда  один из  самых
"любимых"  героев  российских телезрителей  прожженный интеллигент-бизнесмен
Сиси из "Санта-Барбары" сказал своему коллеге: "Однозначно", я тут же понял:
"жив курилка", он тоже  убог  и во вкусе  моего народа да и  во мне! (Мерси,
переводчик, что разрешил Сиси употребить не "одноклеточно", ведь у них "там"
хоть по две-три клеточки  в башке еще  остались!). Зато через пару дней один
из  самых   (тогда)   высокопоставленных   чиновников   да   еще  со   своим
рафинированным  английским  языком вдруг  произнес, выступая по Центральному
телевидению: "однозначно", я решил, что и он "жалает" показаться своим среди
ему, возможно, чуждых. Типичный вариант "жертвы моды" на отсутствие культуры
и  воспитанности.  Увы,  это  значит,  что  мы  переживаем   самый  смутный,
ирреальный период жизни нашего общества. Кафка.
     Не могу представить себе, чтобы такие политические деятели, как Евгений
Примаков, Олег  Сысуев, Григорий  Явлинский,  Егор Гайдар, Сергей  Кириенко,
Владимир  Рыжков,  Геннадий Селезнев  или Егор  Строев  (кстати,  по  мнению
авторитетных русистов,  все  они  говорят весьма  грамотно), вдруг  нежданно
прорезались  бы с публично  произнесенным  "беспределом" и "однозначно", или
согрешили каким-то другим сленговым словечком, которое, как вирус, вселилось
бы  в  их словарный  запас, моя позиция не  дрогнет.  Но "пардона" просить у
читателя тогда  придется мне: не тот этаж принял за высший, не на ту  орбиту
забрался.
     Все термины и слова живут в одном общем доме под  названием "Российская
словесность". Как я себе  представляю,  в комнатках-коммуналках. Иначе их не
расселить,  ведь  слова  отражают,  когда  все  вместе, разнообразие  и  все
богатство содержания. В этом и есть секрет нашего великого и могучего языка.
Ладно:  вселились чужаки  - живите, хоть и без прописки.  Но выдавливать  из
комнат   прекрасных   хозяев   -   грешно.  Часто  ли   слышите   вы   кроме
"однозначно"-кукушки   такие   наречия,  как   "безусловно",  "категорично",
"непременно",  "безапелляционно", "абсолютно",  "обязательно"  -  не  счесть
алмазов в родном языке! Музей восковых наречий, хранящихся  в запасниках.  Я
за  то, чтобы жили  в нашем  языке все  "цветы", оттенки словесных перлочек,
умножая богатство русского языка, давая всем нам при этом возможность выбора
слов для выражения мыслей и чувств. А получается, что  слова теснятся  не  в
отдельных квартирках или  в собственных комнатках, а на правах приживалок, а
не хозяев-собственников.
     Куда  пропало  слово "произвол",  когда к нему  подселили  "беспредел",
который оказался, если быть справедливым, словом сочным, густым и ярким? А в
том дело, что "раскрутили" слово, как смазливую и безголосую певичку или как
бездарного   политика-кликуху.  Даже   малохудожественный   фильм   обозвали
"Беспределом". Неужели его с "Произволом" публика не унюхала "своим"?
     Тема  наша не исчерпана, но  не из  резины делают газету.  Надо и честь
знать.  Другие допишут,  дорасскажут.  Говорят,  парикмахер оставил на столе
записку, прежде  чем удавиться:  "Всех  не переброешь". Добриться  мы и сами
сумеем, но кто будет надевать на наши размышления слова?
     "Пока я мыслю, я существую!" - кто сказал, не помню.
     P.S. К сожалению (или к счастью), я не приемлю в разговоре  с читателем
(школьником,  студентом, педагогом, инженером,  сантехником, угледобытчиком,
врачом или коллегой-журналистом) менторский тон. Сколько неграмотных слов мы
и сами произносим и слышим, это прост е м у непостижимо, как любил  говорить
легендарный военный фотокорреспондент "Правды" Яша Рюмкин!
     Кроме  того, я и сам  далеко не "шпециалист": до семи  лет не знал, что
слово  "еретик" произносится с  ударением на  "и",  куда уж мне учить других
грамотности? Тем  более  что  из  множества  знаков  препинания  только один
пользуется  моей  симпатией.  "Восклик"  -  командует,  как  часовой:  "руки
вверх!"; точка - знак спокойный, но бессмысленный, всего лишь дает паузу для
вдоха-выдоха;  многоточие  -  мнимомышление;  запятая  с  двоеточием  -  жди
перечисления с вариантом "чего  изволите"; а вот самый достойный знак в моем
ощущении  -  вопросительный.  Иногда говорю студентам  моего  журналистского
семинара:  "Чем отвечать на  мои вопросы, задавайте  мне собственные, в  них
больше сведений о вас и больше  содержания.  Отсюда следует мое  предложение
читателю: мы  будем размышлять  об отечественной  словесности.  Вопросы  мои
будут, но ответы на них каждый сам себе даст. Захочет потом себя проверить?
     Словарей - тьма.
     (Не  могу забыть маму,  которую в  нашей семье называли "босячкой": эй,
вы, "пэсменники-журналисты", как надо  правильней говорить:  "Статосрат  или
сратостат"? Мы с папой  и старшим братом, видя "покупку", начинаем смеяться,
а  мама,  вполне  удовлетворившись  нашей  реакцией,  невозмутимо  советует:
"Спокойно произносите: дирижопель"!)
     Начинаю: ложить или  класть?  договґор или дґоговор?  опека  или опёка?
можно ли сказать о  двух больших разницах или она одна?  играть на  бильярде
или  в бильярд?  переполнен до  отказа или  заполнен? звґонит ли телефон или
звонґит? свет тухнет или гаснет? учители или учителя? инженера или инженеры?
свекла  или свёкла?  ихний или их? срґедства  или средствґа?  астрґоном  или
астронґом?  деньгґами  или дґеньгами (было бы  их  побольше!)?  влазить  или
влезать? отпуски  или отпуска? сойти с рельсов  или с рельс?  зґаняться  или
занґяться?  из  Москвы  или  из  города  Москва?  мышлґение  или  мґышление?
подтверждаю о том или то? разбирательство (словесное, а не техническое!) или
разборка?  осґужден или осуждґен? заявление исковґое или ґисковое? можно  ли
говорить  "расширение  эскалации",  смотрибельно,  читабельно,  волнительно?
чтение или чтиво? сбор, собрание, сборище или тусовка?
     Предугадываю  ваш вопрос:  какая разница, какими  словами выражать наши
мысли и чувства,  если ничего в сущности не меняется? Откровенно отвечу, мой
читатель: вы правы. Но верно ли будет называть общество (и вас вместе с ним)
быдлом? Культурный народ чем вооружен? Только терпением, грамотностью и умом
да знанием. Другого оружия я не знаю. Если вы знаете - парируйте. Я принимаю
ваш вызов.
     Вдруг нахожу, представьте себе, у Даля перламутровое слово:  "Оглумить"
- ошеломить,  поставить  в  тупик".  Разве  не  поучительно  звучит?  И  как
интересно, не богохульствуя, читать Владимира Ивановича  Даля: роман! Просто
"оглумить" можно!  На этом мы оборвем и закончим  наш краткий поиск простоты
языка и ясности изложения.
     Позвольте, однако, завершить Цицероном: "Даже  не приведя доводы, можно
сокрушить соперника своим авторитетом"[5]. Коли так, кто смеет запретить нам
легкомысленно воскликнуть: любой словарь "почище" Цицерона!
     Если  в шутку, то,  без  сомнения,  отвечайте  нашим  семейным  перлом:
"Дирижопель"!
     Но  еще  одно важное  обстоятельство,  без которого я не смею закончить
повествование. Однажды  у себя  дома  я обнаружил  листочек с почерком мамы,
обеспокоенной,  как я понимаю, развитием младшего сына  (меня) -  тогдашнего
студента второго курса юридического института,  а  было это в сорок  девятом
году (неужто полвека уплыло из жизни,  как корова языком слизала?). Так вот,
я прочитал листочек, навсегда запомнил  его содержание: это была цитата! Моя
мама  с  гимназическим  образованием  собственноручно  переписала  откуда-то
добытый  ею документ, написанный и составленный двадцатишестилетним Петром I
в 1698-м:
     "Указую  господам сенаторам с  сего числа выступать не по  писанного, а
своими личными словами, дабы дурь каждого видать было".
     При чем тут, подумал я, риторика: отдельные неграмотные слова, обороты,
если  на самом верхнем этаже двадцатого  века перед нами в полный рост вдруг
замаячил   призрак   настоящей   беды,   имя    которой:   интеллектуальная,
нравственная,  образовательная и  моральная деградация нашего общества. Даже
если б мы не по писаному (многочисленными штатными  спитчрейторами) говорили
и  по их советам поступали, дурь наша все  равно вылезала бы наружу, черт ее
подери! Что же с нами со всеми происходит?

     Век. 1999, июнь
     Вечерняя Москва. 1999, июль


     А если серьезно: у кого учиться простоте и ясности изложения? Попытаюсь
ответить  на  этот вопрос, хотя должен заранее предупредить: ничего  нового,
всего лишь напомню старые истины.
     1. Прежде всего  надо читать  классиков, и читать  профессионально. Это
значит:  не просто  следить за  развитием сюжета, но  и замечать, как авторы
оперируют словом, за счет чего достигают большей выразительности, как строят
повествование,  когда  и  где  роняют  свое  знаменитое  бутылочное  стекло,
поразительно озаряющее всю картину.
     "Вы  окажете самому  себе хорошую  услугу,  - писал М.  Горький  одному
молодому литератору, -  если поймете, что  решающую роль  в работе играет не
всегда  материал,  но  всегда  мастер. Из березового  полена  можно  сделать
топорище и можно художественно вырезать прекрасную фигуру человека" [6].
     Замечательно "вырезали"  такие выдающиеся  стилисты,  истинные  мастера
слова, как И. Бунин, Н. Лесков, А. Чехов,  Г. Мопассан. У них и надо учиться
журналистам. Мягкости языка - у А. Чехова, и еще его умению писать короткими
фразами,  без  вводных предложений.  Речевому  языку,  языку говора -  у  Н.
Лескова, сделав настольной книгой его "Очарованного странника". И. Бунин, по
мнению М. Горького, "очень удобен для очерка  сухой точностью своего языка";
его  рассказы  написаны   так,  будто   он  "делает   рисунки   пером"  [7].
Филигранность, отточенность, ювелирная выверенность  текста Ги де  Мопассана
общеизвестны; к  сожалению, иные  из нас,  сверхпоглощенные  содержанием его
произведений, этого не замечают. Надо, конечно, иметь определенное мужество,
чтобы   ограничивать  себя  в  читательском   удовольствии,  профессионально
относясь к творчеству великих мастеров.
     Авиационные  конструкторы,   как   известно,   прежде   чем   построить
собственный самолет, до винтика разбирают чужой, предпочитая наслаждаться не
столько красотой свободного полета машины, сколько линиями на чертеже.
     2.   Язык   народа   -  клад  для   литератора.  Но   есть   ли  у  нас
кладоискательское  чутье?  Есть  ли  вкус к  поиску?  Умеем ли  мы "ходить в
народ"? Часто ли пользуемся мудростью предков, заглядывая в книги и словари?
     Как  родниковая вода  отличается от  той,  что течет  из  крана, так  и
литературный язык не  похож  на  речевой:  он без  "местных  примесей",  без
натурализмов, без добавок в виде жаргона;  он  лишен случайного, временного,
фонетически искаженного. Беречь его  чистоту, хранить  от загрязнения такими
словами, как  "лажа", "шамать", "клево", "волынка", наша святая обязанность.
Это с  одной  стороны.  С другой - не следует  забывать, что первоисточником
литературного языка все же является разговорный. Он постоянно  рождает новые
слова   и  понятия,   особенно  бурно  в   эпоху   социальных   революций  и
научно-технического  прогресса.  Воздвигать  непроницаемые  и вечные барьеры
между двумя языками было бы неправильно, да и невозможно: прорыв таких слов,
как "комиссар", "паек", "космонавт", "мероприятие", неизбежен.
     Если  барьеры  невозможны,   то,   стало  быть,   параллельно  процессу
обогащения  языка  идет  процесс  его  засорения.  Что  требуется   от  нас,
журналистов, не без активной помощи которых осуществляются эти оба процесса?
Прежде  всего разборчивость и сдержанность  в употреблении  уже существующих
слов  и  понятий. Мы должны  способствовать только  обогащению и  решительно
препятствовать  засорению  нашего языка.  Но  и  - "зеленая  улица"  словам,
которые прошли через мощные очистительные сооружения времени!
     Кроме того, нельзя забывать, что словотворчество продолжается и что мы,
газетчики, ближе  других находимся к возможности реально творить. "Стиляга",
"звездная болезнь", "эхо войны", "малаховщина" и другие понятия, рожденные в
недрах  "Комсомольской  правды", "обтекатели",  так  своевременно пущенные в
оборот с легкой руки "Известий", - все это, быть может, и льстит авторам, но
и  ко многому  обязывает. Обязывает в том смысле, что "родить" новое понятие
куда проще,  нежели потом "изъять" его из обращения, когда  вдруг выяснится,
что    оно    лишено    социальной     глубины,    неточное    по    смыслу,
поверхностно-ярлыковое,  искажающее  не   только  язык,  но  и  нравственные
представления общества. "Речь, пекущаяся об истине, - писал Сенека, - должна
быть простой и безыскусственной" [8].  Стало  быть, прежде чем давать  новым
словам  газетную  жизнь,  надо  тщательно  измерить  их  глубину,  взвесить,
просчитать все последствия, как социальные, так  и нравственные, и, наконец,
учесть их фонетическое звучание  и  степень  художественности. Какое  емкое,
многопластовое,  точное, яркое  представление дает слово "спутник" и сколько
сомнений  возникает,  когда  читаешь  или  слышишь  "волосатик",  "стиляга",
"хипповый"!
     Однажды в "Комсомолке"  решался на  совещании вопрос,  не  присвоить ли
читателям, пишущим  в  газету, имя  "читкоры" по  аналогии с  "рабкорами"  и
"селькорами":  читатель-корреспондент?  Не  сомневаюсь,  дали   бы   имя   -
привилось,  уж очень хлестко звучит: читкор! Но после бурных дебатов все  же
воздержались,  сохранили старое "читатель", главное достоинство  которого  в
том и состоит, что оно - старое. Язык - это самое консервативное изобретение
человечества, ревниво охраняемое от всевозможных реформ, новшеств, изменений
и даже обогащений, такую  бы стойкую идиосинкразию к  засорениям - и нам бы,
газетчикам, цены не было!
     (Однажды  в  небольшом очерке,  напечатанном в  "Литературной  газете",
рассказывая о невежественном целителе, я  позволил себе  весьма сомнительную
форму довольно  простого  слова:  "Вхожу  и  вижу:  за  столом сидит  и  ест
бутерброд с колбасой лет под шестьдесят мужик в грязном халате. Сажусь перед
ним на  стул.  Подаю записку.  Он делает последний смачный ж у й,  ставит на
стол  пустую  бутылку  из-под  кефира и берет  записку..."  А как  прекрасно
употреблено  слово  в одной  авторской песне,  стилизованной  под  цыганский
романс: "Вино на губы тихо л ь я ...!")
     3. Что еще делает журналистов мастерами,  способными к "художественному
вырезанию"?   Думаю,   умение   сохранять  индивидуальность  своих   героев.
"Искусство начинается  там, -  писал М. Горький, -  где читатель, забывая об
авторе, видит и слышит людей, которых автор показывает ему" [9].
     При  элементарной и, казалось бы, кристальной ясности этого  требования
иные из нас, к сожалению, куда чаще пренебрегают им, нежели пользуются. Не о
том сейчас речь, ЧТО говорят наши герои на газетных страницах,  а о том, КАК
говорят! Нет,  не бедным  или  богатым языком, образным или примитивным - не
своим, а нашим,  вот в  чем беда.  Однажды  Е.  Шевелева, тогда еще  молодой
литератор, обратилась к Горькому с вопросом:  как быть, если вода кажется ей
стальной,  а  ее герою - жемчужной,  написать,  как он думает  или  как она?
Горький ответил: "Вы... обязаны смотреть его глазами... Если вы начините его
своими собственными взглядами, то получится  не  герой,  а вы" [10]. Просто?
Проще  некуда.  Неужели Е.  Шевелева  заранее  не  понимала,  что  ей скажет
писатель?   Понимала.   Однако  соблазн  заменить  чужое  восприятие  своим,
авторским, думаю, был настолько велик, что, наверное, еще теплилась надежда:
а вдруг  Горький "разрешит"? Вдруг  скажет:  "Ваша  "стальная" вода точнее и
лучше  "жемчужной",  а  потому  - с богом, валяйте, дозволено!" Так нет: "Вы
обязаны смотреть его  глазами..." При этом Горький напомнил  о  Достоевском,
герои  которого говорили "напряженно и  всегда  от себя". И еще добавил, что
автор "портит свой материал, когда, насилуя социальную природу своих героев,
заставляет их говорить чужими словами" [11].
     Вот  тут-то,  по-моему, и пробивает  час  разговорного  языка, тут-то и
находит он свое применение в литературе, в том числе и в журналистике! Мужик
у  Л.Н.  Толстого  в  "Плодах  просвещения"  произносит:  "двистительно".  И
Толстой,  "поймав" это  слово, сохраняет его,  не "подстругивает", поскольку
оно  важно ему  для речевой характеристики  персонажа.  А  мог  бы  заменить
"двистительно" на "действительно"? Конечно. Но что осталось бы от мужика?
     Практический  совет М. Горького молодым литераторам выглядит так: "...В
высшей степени  полезно  записывать слова,  которые  наиболее поражают своей
легкостью, изящностью, необыкновенной  гибкостью"  [12]. Замечу попутно, что
далеко не  все советы даются  "наперед",  но  они  не  менее ценны  и в  тех
случаях,  когда подтверждают  правильность  того,  что мы уже делаем.  Очень
многие журналисты, вернувшись из командировок, с удовольствием перечитывают,
а потом  применяют в материалах  слова и  обороты, принадлежащие  их героям,
"живьем"  записанные  в блокноты. Я  тоже  делал  попытки записывать речевые
особенности  героев  в   надежде,  что  они  обогатят  образ.   Более  того,
фиксировать их слова и обороты полагал для себя  столь же  естественным, как
собирать грибы, коль оказался  на грибной поляне, прогуливаясь по лесу,  тем
более что корзинка-блокнот, куда можно складывать находки, всегда при мне.
     Сейчас  попробую взять  какой-нибудь  свой  очерк  и  выписать из  него
примеры таких  находок. Они  действительно обогащают  образ  или нет?  Итак,
"Шофер".  Жену, Марию Никаноровну,  мой герой называл "бабулей"; дочь Нину -
"пацанкой",  а  сына  - "пацаном"; жена, по его выражению, иногда "жалилась"
начальству; про  машину с грузом  он говорил,  что  на улице  "за глаза"  ее
никогда не ставит; пассажиров окрестил  "негосударственным грузом"; говоря о
том, что шоферов сейчас слишком много, выразился так: "С количеством вышла у
нас неустойка,  стали  мы друг  к другу хладнокровней";  на вопрос,  как  он
относится к  начальству,  ответил: "Не  в полной мере  любви"; поработать за
маленькие  деньги   -  для   моего   героя  значит  "съездить   и   справить
удовольствие"; машину свою он знает, как "собственную  руку: когда в ней что
болит и когда пора стричь ногти"; на заднем мосту приспособил цилиндрическую
пару и сказал через  "е": "Модерн!";  опоздав на занятия  в  вечернюю школу,
герой  боится упрека учителя, потому что "для взрослого человека упрек,  что
для пацана порка"; об отношении шоферов к деньгам сказал: "Мы народ простой:
скупиться не скупимся, но и кидать не кидаем"; сравнивая газетную информацию
с той, которая идет от знаменитых шоферских разговоров на дорогах,  заметил,
что "разговоры разговорами, а у печатного  слова своя цена". А вот несколько
оборотов, принадлежащих его жене - Марии Никаноровне: "Одно плохо, что  дети
не промежду нас с Мишей, а все со мной да со мной"; "Овощи - это его сухота,
как-никак,  а  он  с  машиной!";  "В  наших  расходах  Миша меня  никогда не
учитывает".
     Но довольно. Не знаю, хорошо ли, плохо ли услышал я своих героев, умело
передал их  язык или скверно, но  стремление у  меня  было.  Кстати, техника
применения  "живой  речи"  у  нас,  журналистов,  тем  более  у  публицистов
несколько иная, чем у прозаиков. Мы  реже пользуемся прямой речью, начиная с
тире и щедрого  абзаца,  - и места  жалко,  и, кажется,  вроде бы  теряем  в
публицистичности.  Чаще  мы  вводим  чужие  речевые  обороты  в  собственный
авторский текст,  взяв их  в кавычки и иллюстрируя факт существования героя,
его  манеру  выражать свои мысли. Я, например, пытаюсь  делать это  так:  не
"ввожу" героя  в текст, могу даже не упомянуть его в каком-то отрывке,  лишь
кавычками  отмечаю его  фразы, но у читателя, надеюсь, не бывает  сомнений в
том,  кому эти фразы  принадлежат.  Разумеется, и  в  публицистике  возможна
прямая речь, и не забыли мы, как ставить тире перед абзацем, но я говорю еще
об одной  возможности  сохранять речевую характеристику героев,  экономя при
этом дорогую газетную площадь.
     4.  "Большинство  наших поэтов,  - писал  М. Горький,  -  к  сожалению,
работой над языком не занимаются, и стишки у них (в применении к журналистам
можно, наверное, сказать: статейки.  - В. А.) серенькие, жестяные. Меди нет,
нет  серебра,  не  звенят  они, не  поют"  [13].  В  другом месте  я нашел у
Горького: "С языком вообще происходит то же самое,  что с нашими костюмами".
Мы не так одеваемся, как должны одеваться. Нужно одеваться ярче.  К чему эти
серые и черные пиджаки?" [14]
     Я понимаю эти слова не как призыв  к  "серебряному звону", к  лакировке
действительности, а как заботу о  сочности,  образности, силе языка. Мол, не
обязательно пой  тенором,  дорогой товарищ газетчик,  можешь  петь басом, то
есть бичевать недостатки, ругаться, спорить, но даже ругань твоя должна быть
одета не в серый, а в яркий по цвету пиджак, иначе ее не заметят.
     Откуда появился термин  "беллетристика"?  От французского "белль летр",
что означает  в  переводе "красивое  слово". В  чем  же,  спрашивается,  его
"красота"?  Можно  ли  считать   красивыми   словами   только  "прекрасный",
"достойный", "передовой", "умнейший", "розовый",  а вот такие, как "черный",
"глупый", "отсталый", "уродливый", - некрасивыми, изъятыми из употребления в
беллетристике?  Нет,  конечно!  Красота слова  - в его  точности, звучности,
ясности, какие бы светлые или темные стороны жизни за ним ни стояли.
     Итак, умение одеваться в "яркие пиджаки" - вот что, полагаю, нам нужно,
чтобы стать мастерами журналистики.
     5. И  еще:  умение избегать штампа.  Что греха таить, мы слишком  часто
оказываемся в  плену у  штампа,  "газетизма" - за примером,  как  говорится,
ходить  недалеко:  сама эта  фраза  содержит два штампа, сидящих на  кончике
языка и  с поразительной готовностью срывающихся так  легко и непринужденно,
что  нужно  усилие для  того, чтобы  избежать их,  а не для того, чтобы  ими
воспользоваться. Замечу  попутно,  что говорить и писать  о штампах уж очень
рискованно: необходимо тщательно следить за собственным языком, к которому у
читателя немедленно возникнет повышенный интерес. И - не дай бог!..
     Вот наиболее часто встречающиеся "газетизмы": "А воз и ныне там"; "Петр
кивает  на Ивана...", "доколе  с  этим  будут мириться?"; "ответ не заставил
себя ждать"; уже упомянутые мною "что греха таить"  и "за  примерами  далеко
ходить не приходится"; "труженики полей", "работники прилавка",  "разведчики
недр",  "люди в белых халатах", "флагман индустрии", "черное золото", "белое
золото" и  т. д. - несть им числа,  и  даже "несть им числа" - тоже газетный
штамп.
     А есть  еще  такие  штампы:  если взгляды  -  то внимательные,  которые
непременно  бросают;  если речи - то пламенные; поцелуи - звонкие; походки -
мужественные;  звуки - манящие; то, что в сознании, - проносится; страстью -
обуреваем; если на стуле - то примостился;  и так можно до бесконечности. А.
Чехов  однажды  перечислил  то,  что  чаще  всего  встречается  в романах  и
повестях:  "Граф, графиня со следами когда-то  бывшей красоты,  сосед-барон,
литератор-либерал,   обедневший   дворянин,  музыкант-иностранец,  тупоумные
лакеи,  няни,  гувернантки...  Бесчисленное  множество междометий  и попыток
употребить кстати техническое словцо" [15].  У каждого времени, по-видимому,
свои  отштампованные  герои и  ситуации, и  вот  уж  на  смену  графу пришел
дед-колхозник  с   милыми  чудачествами,   шеф-консерватор,   противостоящий
мол