Ксения Букша. Питерские каникулы
---------------------------------------------------------------
© Copyright Ксения Букша,2002
Email: da7da(а)mail.ru
Date: 18 Aug 2004
Изд. "Амфора", 2004
---------------------------------------------------------------
Ксения Букша, Петербург, 2002
Вейся дымка золотая, придорожная,
Ой ты радость молодая - невозможная!
Советская песня
1
Я доездился до такой степени, что пиво не лезло мне в глотку, а валеты
спали с дамами. Голова кружилась от зелени, которая четыре дня проносилась
мимо меня, и от жары. Я ехал в Петербург поступать в высшее учебное
заведение. Мы вообще-то питерские, но мой папаня лоханулся в свое время, и
родился я в городе Каменный угол. Над ним месяцами висит облако сернистого
газа. Несмотря на это, мой организм ничем не болел - ни мочеиспусканием, ни
даже срывом, - и, стало быть, осенью меня ожидало ужасное несчастье. У меня
не было никакой отмазы. Поступить надо было во что бы то ни стало. Правда,
того, во что может "стать", у папаши тоже не было.
Наконец, поезд вырвался на финишную прямую. Мы поняли это потому, что
водитель кобылы, выпендриваясь, наддал по газам, и оставшийся отрезок мы
промчались с дикой бешеной скоростью, грохоча и разлетаясь по железным
мостам.
- Перед начальством старается, - заметили женщины.
Бабушка пришла меня встречать и всю дорогу шла, вцепившись в сумку,
отчего нести было втрое тяжелее.
- Ну, и куда же ты будешь поступать? - ласково спросила она.
- Куда-нибудь, - говорю, - поступлю. Во много мест, куда повезет.
Сейчас, сама знаешь, поступить трудно. Лишь бы не в армию.
- Да, да! - согласилась бабушка испуганно.
Ни фига-то она не понимала в этой жизни, иначе ее бы давно инфаркт
хватил.
В Питере тоже было очень жарко, просто сдохнуть как жарко; над каналами
поднимался пар, от этого пара пахло грязью и чем-то неприятно живым. В
парках все было разрыто в жирную зелень и мясные бугры. По дорогам
возюкались комбайны, скрежетали и царапали асфальт железными лапами. Мы с
бабушкой спотыкались о вывороченные камни и мешки с цементом. В горле у меня
пересохло, а пива прикупить было нельзя, и это меня бесило, приводя в
состояние полного отупения, обалдения и равнодушия ко всему миру. Оно не
прекратилось и в квартире у дяди, хотя там было приятно: темно и прохладно,
окна за марлевыми занавесочками выходили на мрачный двор. Дядя и тетя
собирались на юг, метались, складывали сумки и поверхностно спрашивали меня,
какого хрена я приперся.
- А ты физику-то помнишь? - прищурилась на меня тетя.
Я ей, кажется, не нравился.
- Помню, - отвечал я сумрачно.
- Ну, вот и молодец, - сказал дядя издевательски, взял сумки и побежал
на поезд; а мы с бабушкой остались вдвоем.
Вечер, по ощущениям, еще не начался, солнце стояло совсем высоко, и я
решил сделать вылазку за пивом.
Я вышел. Все высокие дома, рыжие, бурые и грязно-желтые, были освещены.
Жара и запах горелой резины разливались в воздухе. Веяло водой. Кругом
валялись огромные бетонные кольца и железные цацки, запорошенные песком. По
всему по этому прыгали одуревшие от жары люди и девушки.
- Эх, люблю Питер, - сказал я, купил пива и выпил.
Сразу жизнь стала поживее, и я пошел домой, по дороге обдумывая, как бы
мне начать учить физику. Однако после пива какая физика. Сели мы с бабушкой
телевизор смотреть. А там шла передача "Глаз народа". Обсуждалась такая
тема: почему у нас вечно такая лажа.
Одна баба вышла и говорит:
- Надо, чтобы иномарки в Россию не ввозили, тогда будут покупать наши,
и все будет хорошо.
Другой мужик с места кричит:
- Ни хрена! - кричит. - Все будет плохо, потому что наши быстро
ломаются, и если на них еще и ездить, они совсем сломаются, и придется
ходить пешком.
Третий, писатель непонятно какого пола, Валя Койко его зовут, выскочил
и заблеял:
- Ой, ну ребята, разве это вообще важно. Важны отношения между полами.
Тут меня бабушка спрашивает:
- Егор, а ты у нас мужчина?
Мне стало жутко.
- Эй, - говорю, - бабушка, это нехорошо. Мы ведь с тобой близкие
родственники.
- Тьфу ты, - плюнула бабушка. - Язык у тебя поганый.
А передача разгорелась, точнее, ее ведущая умело поджигала. Интересно
так стало. Я уже сам сижу, оторваться не могу. Заинтриговал меня этот
вопрос: почему же у нас всюду такая лажа? И меня переклинило. С утра встал и
спрашиваю бабушку:
- А ты-то сама как думаешь на этот счет?
Бабушка так жеманно крошки с подола халата стряхнула, прическу подняла
и говорит гордо:
- Потому что дерьмократы Советский Союз развалили.
- Нет, не поэтому, - возразил я. - При Советском Союзе тоже была лажа,
и даже хуже.
- Ну, если ты такой умный, - вскричала бабушка, - то иди и в партию
вступай!
- Да где же я ее найду-то!
- Да до фига тут партий! - кричит бабушка. - Вон любую выбирай, от
красных до рыжих!
- Да ладно, - говорю я, - я в институт приехал вступать, а не в партию.
Давай-ка мне справочник "Желтые страницы", я буду сидеть и по телефону
звонить.
Сижу я в кресле, звоню по телефону, сам пиво пью. А пиво я приноровился
в кефирный пакетик переливать. Бабушка заходит - о, внук кефирчик попивает и
в институт собирается. Идиллия.
Ну, и постепенно начинаю прикалываться над всем происходящим. Мне
весело.
- Але, - говорю, - а у вас в институт за взятки поступают или по блату?
А с той стороны, видать, студентка на телефоне сидит.
- И за взятки, - пищит смешливо, - и по блату! А если мозги есть,
можешь и сдать!
- Есть мозги, - говорю, - даже много, но сдавать я их не собираюсь,
самому пригодятся.
- А ты откуда?
- Я с Диксона, - вру я. - У нас солнце состоит из сыра, а из животных
водятся только шарики от пинг-понга.
Хрюкотание.
- А... а как они размножаются? такие гладкие? Им неудобно?
- Ну ты блин пошлая! - говорю я. - Все мысли на одно! Размножаются...
очень просто. Выроют глубокую узкую ямку, залезут вдвоем и трутся друг об
друга. В урожайные годы у нас даже пельмени в тарелке друг на друга
залезают. А уж мужики - звери.
И все в этом духе. Часы тикают, я названиваю, даты экзаменов всяких
записываю. Листаю себе справочник, от пива уже в сон клонит. И тут натыкаюсь
на страничку: "Политические партии".
Ну, на хрен мне не нужны политические партии, подумал я. Ну просто до
такой степени не нужны. И никому они не нужны. Самая ненужная вещь на свете,
подумал я. А с другой стороны: если куча народу этим занимается, то,
наверное, они ловят от этого какой-то кайф? Тут я вспомнил, что говорила о
политике испанская королева Изабелла. Она говорила так (тут я увидел ее):
"Дочь моя, политика - это еще более захватывающее занятие, чем любовь".
Вообще-то я не очень образованный, даже местами серый. Но у меня есть
несколько любимых персонажей в истории, от которых я просто фанатею. Вот,
например, королева Изабелла - редкая, надо сказать, стерва.
А что, подумал я, - может, ты и права, Изя, может, сублимируем, а
может, там с кем-нибудь как раз и познакомимся. Чисто для прикола -
вступлю-ка я в какую-нибудь партию! Питер! лови момент!
Но тут начались трудности.
Партий было - три с лишним страницы, но такой, как мне надо, я все
что-то не находил. Все они были какие-то сомнительные. Как вы, например,
представляете себе партию под названием "Партия за самоотречение вплоть до
обрезания?" Или "Партия Старый Кот"? Оттянешься там? Вот и я так не думаю.
Все партии, которые начинались с буквы "К", я вообще не рассматривал:
"Красные перцы" там были, и "Крутые яйцы", - но все сплошь коммунисты.
Потом, после тягостных раздумий, я вычеркнул все партии, в которых
значилось слово "Русь" или "Россия". Я, конечно, тоже не люблю, когда на
рынке только и слышно что "гыр-гыр-гыр", но вот, например, зубной врач у нас
армянин, и вполне достойный человек.
В общем, после всех этих исключений осталось две партии. Одна
называлась "Дыборосс", а другая - "Выдембор". У обеих было молодежное
отделение, и оттяжные названия, и свой депутат, и штаб-квартира. Я решил,
что выбирать из них не буду, а вступлю и туда, и туда - в конце концов,
какая мне разница.
2
Штаб-квартира дыбороссов находилась на седьмом этаже большого
угловатого дома. Этот дом местами порос травой, которая от жары
закручивалась и змеилась. Я долго шел вверх по квадратной мраморной
лестнице, а два дыборосса стояли сверху, хихикая, и мимо меня пролетал их
пепел.
- Вот, хочу к вам в партию вступить, - сказал я, представ перед ними.
Дыбороссы рассмеялись. Один был парень года на два старше меня, - но
он-то не знал, что я младше, потому что я как шкаф трехстворчатый с
антресолью. У этого парня везде жгло, а больше всего, видимо, под черепом.
Вторая была девушка неземной красоты. У нее было лицо все высокое, она как
бы носила на макушке блюдечко - и носик, и скулы кверху, и пушистый хвостик
кверху, и губки тоже.
- Миша, - сказал дыборосс. - И Катя.
- Очень приятно, - сказал я. - Егор.
- А почему ты решил в партию вступить? - спросила Катя, стряхивая
пепел, а сама поглядывает.
- Да так, - говорю, - вот восемнадцать стукнуло, решил записаться.
Это я, как Гайдар, годов себе прибавил.
- А то хожу, чмо беспартийное, - добавил я.
Миша и Катя переглянулись.
- Ладно, - говорит Миша, - а чего тогда к нам? Почему не к коммунистам?
Или не к бритоголовым?
- Нет, - отвечаю, - шановны панове, то не можно, то не жечно.
Коммунисты - они все какие-то левые. А голову побрить я всегда успею. Вот
провалю экзамены в институт, и побреют меня. Так что я к вам.
- А вот чего ты все-таки у нас ищешь? Карьеру хочешь сделать?
Въедливая какая, чего ищу, чего ищу. Не люблю, когда девушки курят,
между прочим.
- Я ищу, - говорю я, - где бы пожертвовать собой за святое, правое
дело, между прочим. И хочу узнать, почему у нас всюду такая лажа. А карьеру
пусть делает зафаканый истеблишмент.
- Вау! - закричал Миша. - Наш человек!
Катя хмыкнула, потушила сигаретку и пошла. Наверное, я ей не
понравился.
Отвели меня в кабинет. Там сидит под портретом Старовойтовой дама
средних лет и чай с блюдечка дует.
- Это наш старый член, - указал Миша. - Сан Саныч.
- Как Сан Саныч? - удивился я.
- Александра Александровна, - пояснила дама спокойно, - сложно для
произнесения. Возьми эту бумажку, отрок, - это устав партии, - и подпишись
внизу.
Я взял, и только хотел подписаться, как меня вдруг сомнение взяло.
- Ага, - говорю, - я подпишусь, а потом окажется, что я вам денег
должен.
- Так ты прочитай.
- А если я не умею?! - обиделся я.
Сан Саныч плечами пожала, Катя фыркнула, а Миша от радости, что новый
член такой приколист, на столе на голову встал. Я сразу понял, что он
хип-хоп и брейк-данс могет.
- А если не умеешь, - выкрикнул он, вертясь на макушке, - то тогда
рискни, приятель! подпиши, не читая, а потом посмотрим!
Я подписал. Миша встал обратно на ноги и стал скакать от радости.
- Сан Саныч! - крикнул он. - Наливай нам водки!
- Хрен вам водки с утра, - возразила Сан Саныч, - таким маленьким. Вот
завтра у нас будет акция, комсомольский праздник. Вот и выпьете, а сейчас -
ни-ни.
На том мы и разошлись, то есть, я разошелся, а старые члены остались.
Только я, однако, спустился до пятого этажа - скок, скок, легкими шагами
догоняет меня Катерина. В такую жару пахло от нее только свежестью. Не
дезодорантом, а как от младенцев - молоком и карамельками.
- Ты в какую сторону идешь?
Вот, думаю, блин. Специально привяжется и будет прикалываться. Ясно как
белый день. Все они такие.
- В другую, - нажал я.
Катя расхихикалась, как придурочная, и пальцем грозится:
- Нехорошо так относиться к товарищам по партии. За это бывает высшая
мера.
- А я не боюсь, - говорю я. - Меня уже один раз приговорили к высшей
мере, а я охрану прирезал, народ поднял, купил корабль и сбежал на
Мадагаскар. Стал там королем...
- Ага, - подхватила Катя. - Беневский твоя фамилия.
Вот, думаю, блин. Почувствуйте момент. Это как если, например, древний
грек встречает древнего грека где-нибудь в Сибири. Этого Беневского, может,
кроме меня, пара человек во всей России и знают. Ну, десяток. Родная душа,
можно сказать. Я весь покраснел, слился с жаркой природой.
А мы между тем вышли на Исаакиевскую площадь. Там дуло ровным золотым
дыханием, там купол собора, как яйцо, округлялся вверх, и весь Исаакий,
тяжелый, с ситечками на фронтонах, стоял, словно каменный торт. Нева журчала
и блестела за машинами.
- Ну ладно, - говорю, - я пошел.
- У нас завтра акция, - напомнила Катерина. - В десять утра начало.
Придешь?
- Конечно, приду! - пообещал я, и мы расстались.
Очень уж было жарко, или я не привык, что Питер такой большой и
роскошный город, - а только я все время оборачивался. Я боялся, что Катя
пойдет за мной и увидит, что я направляюсь в штаб партии "Выдембор".
3
Если к месту обретения дыбороссов надо было долго идти вверх, то к
выдемборцам - вбок. Их штаб-квартира находилась в самом конце какой-то
туповатой и кривоватой улицы. Такие улицы в Питере, насколько я понимаю,
встречаются довольно редко; надо же мне было на второй день напасть на одну
из них. Я плелся по ней долго-предолго, то мимо психушки, то мимо школы, то
мимо памятника поэту Майкопскому, а чаще всего мимо стройки. Вся эта улица
поросла крепкими узловатыми тополями, у которых каждый лист был, как
тропический лотос. Машины по этой улице не ездили, но стояли стройными
рядами.
Наконец, я дошел до розовенького двухэтажного домика под номером не то
сто три, не то сто восемь, прошел сквозь двор - там тоже что-то росло и тоже
что-то строили. Здесь же, прямо на дверях, висела залихватская табличка:
"Выдембор".
- А кто это к нам пришел, - умильным голосом сказали за дверью.
- Это я, - гаркнул я. - Егор! Гайдар, практически! Пришел к вам в
партию вступать!
Дверь открылась. На пороге стоял босой мужик. Он был ниже меня на
голову, но весь мякенький и гладкий. В волосах у него запуталась стружка.
- Мы тут ремонт делаем, - объяснил он кокетливо.
- Да уж я вижу, - сказал я суровым тоном. - Ох, не закончите вы к
трехсотлетию!
- Конечно, - подхватил мужик, приглашая меня внутрь. - Конечно, не
закончим! Начальник-то у нас - водопроводчик. Трубы починил, а остальное не
умеет.
- Да, трубы - это еще не все! - поддержал я. - Главное - это система!
Мужик меня усадил за стол и восхищенно полюбовался.
- А что же мы будем пить, - сказал он.
Только я рот раскрыл, как из соседней комнаты выбежал какой-то
кривоногий герцог с афишами под мышкой и закричал:
- Коля, а ну марш отсюда! Если ты тут ремонт делаешь, это еще не дает
тебе права распоряжаться!
- Да я что, я ничего, - виновато развел руками мужик и испарился.
- Чего он тебе втюхивал? - спросил кривоногий герцог.
- Что начальник у вас водопроводчик, - донес я. - Что к трехсотлетию не
управимся.
- Ну, это правда, - махнул рукой герцог. - Он у нас из сантехников во
власть пришел. А к трехсотлетию... сам посуди!
- Да, - опять поддакнул я - и промахнулся.
Кривоногий герцог проковылял вокруг меня, с маху уперся волосатыми
руками в край стола и провещал страшным голосом:
- А что это ты мне все время поддакиваешь? А ну, отвечай, кто ты таков?
Я почесал в затылке. Жарко тут у вас, братцы, рассудил я. У нас и то не
так жарко. Однако надо было отвечать, не срамить родной Каменный угол и
науку пацанского стеба.
- Я, - ответил я гордо, - правый лев, отстаиваю отсутствие отстоя, а за
права готов даже отсиживать!
- А любишь ли ты Чубайса? - спросил хитро кривоногий герцог.
- Чубайса?? - изумился я. - Обожаю. Я скучаю по нему.
Чубайсом, или просто Баксом, звали нашего рыжего кота.
- Скучаешь, - хмыкнул кривоногий герцог. - Нечего по нему скучать. Он и
на своем месте хорош. Хотя он, конечно, профессионал. Не то что нынешние:
совсем мышей не ловят.
- Ловят, - сказал я наперекор.
Я допер, что кривоногий любит плюрализм, и чтобы спорили. И тут угадал.
- Молодец, - сказал кривоногий герцог, - отлично.
Тут дверь распахнулась, - оттуда повеяло прямо-таки жаром, как из
печки, - и вошли, оживленно беседуя, еще два члена. Одна была молодая,
годами чуть старше меня (но это, опять-таки, мог знать только я), другой был
примерно ровесник герцогу, и держался как начальник, или как добрый конь.
- Так! - зарычал он. - Приветствую! Я - здешний главарь, звать меня
Пармен! Это Варя, знакомься.
Варя улыбнулась, причем я увидел край ее языка.
- А это наш идеолог Герман, - главарь указал на герцога, - он, правда,
все пропивает, но от этого только сильнее блещут его добродетели.
Варя села на край стола и стала болтать ногами. Она вообще была
непосредственная девица.
- Мы пиво пить будем? - спросила она.
Вопрос был в струю, но лица Германа и Пармена вытянулись в стручки.
- Ох, Варя, - простонали они. - Нам же сегодня Москву встречать. Что он
про нас подумает.
- А гостя угощать? - изумилась Варя.
- Знаешь, вот у нас послезавтра акция будет, - вспомнил Пармен, - пусть
гость приходит, заодно посмотрим его в деле.
- Да! - согласился кривоногий герцог Герман. - А то принимаем всяких
предателей, а потом в крепости почем зря сидим.
- А я тоже в крепости сидел, - похвалился я. - Только не в этой, а в
Шлиссельбурге.
- За что? - поинтересовалась Варя.
- За что, - махнул рукой я. - Приплели, что я зятю какие-то там земли
не так продал, и что на работу не ходил. А на самом деле у нас власть
некондиционная, и я хотел довести ее до кондиции.
- До кондиции, - хохотнул Пармен. - Как же, помню. Царица Нюрка тогда
правила. Точно?
Вау, думаю, какие в Питере все культурные. Все, что нам историк в школе
под строгой тайной рассказывал - все знают. Прямо обидно даже. Неужели у
меня теперь нет ничего сокровенного?
- Ну ладно, - говорит Герман, - значит, будешь у нас работать в
качестве кондиционера. Это нам сейчас, сам видишь, позарез нужно. Жара.
Приходи послезавтра на акцию. В десять утра. Первый раз взносы можешь не
приносить.
- А я и не собирался, - сказал я, да и пошел.
Только прошел домиков пять, слышу сзади топот, и Варька меня догоняет.
- Эй! - кричит. - Эй, ты!
Я не отзываюсь.
- Ну, как тебя там!
Я не отзываюсь. Варька забежала вперед, - ноги у нее были пыльные, но
сама она вся свежая, как клубника, и что-то было в ней очень справедливое,
как будто она дождь за три дня чуяла.
- Ну, короче, ты, короче, чего, не местный?
- Не местный, - сказал я достойно, - сами ми не здешные. А что,
собственно?..
- Да у тебя что, уши отсохли? - кричит Варька.
И тут я дотумкал.
- А-а! - кричу. - Земеля! Ура-а!
- Я вэээбще-то питерская, - важно поправилась Варька, - одначе...
- У-у-у! - завопил я в полнейшем восторге и стал Варьку обнимать,
правда, осторожно.
И от нее, как и от Катерины, даже в эту жару не пахло подмышками или
носками, а пахло неожиданно зимними и темными запахами: не то чем-то
цитрусовым, не то просто резким синим ветром.
4
Бабушка вечером подошла, поджав ручки на животе, и сказала:
- Егор!
- Что?
- Ты зачем сюда приехал?
Она прекрасно знала, зачем я приехал, а вопросом своим хотела сказать:
"Ты, Егор, дурак, не учишь физику и никуда не поступишь". Поэтому я ответил:
- Я все знаю. Я взял с собой учебник. Он распространяет вокруг себя
ауру. Не волнуйся, тебе вредно.
Бабушка укоризненно сжала красные губы.
- Ты хоть решил куда поступать?
- Решил, - сказал я. - Вот тебе мои документы, завтра отксерокопируешь
их и отнесешь, ну, в одно место.
- Не нукай, не запряг! - в полный голос завопила бабушка. - Вот сейчас
выгоню тебя по одному месту поганой метлой, будешь знать!
Я прирожденный начальник. Если человек орет на тебя, значит, сейчас
будет подчиняться.
- Ну, согласись, - говорила бабушка полчаса спустя, вымазывая пальцем
банку из-под сметаны, - что надо учить физику. Вот ты сейчас свежий, вот
поди и поучи.
В комнате, где меня поселили, на полу повсюду лежали чемоданы с
тряпками и игрушками, всякие сломанные шмудаки - пульты от телевизоров, игры
"тетрис", безногое буратино. Все это усеивало пол, а поверху хлам
припудривала пыль. На уродливом шкафу тоже пылилось что-то очень
пластмассовое. Зато окно было большое, с медными ручками, в три рамы, и за
ним стоял прозрачный жаркий воздух. Он становился все зеленее, как будто дом
опускался на дно. Я лег на раскладушку. Учебник физики просился в руки. Я
решил помучить его ожиданием.
Вот, подумал я, - лежу здесь, практически почти учу физику. А на фиг
мне эта физика? Может быть, я по природе приспособлен к чему-то лучше, чем к
физике? Просто в нашем отстойном городишке, в нашем Каменном угле, принято,
чтобы те мальчики, которые не хотят идти в армию, становились инженерами.
Вот и все. С другой стороны, если рассудить здраво, все тройки в моем
аттестате совершенно одинаково круглы. Кроме четверки по физкультуре.
Эмбарас ан ришас. Теперь в институте будет то же самое. Вот выучусь, -
мечтал я тоскливо, - буду провода на столбы навешивать, блин. Каждый месяц
буду я таскаться за зарплатой. У меня будет толстая жена...
Нет, воскликнул я про себя, нехорошо так себя настраивать! Не так! У
меня будет не толстая, а пухленькая жена! Жена-пампушечка! Я буду навешивать
на столбы провода, это напряженная работа, от меня будет каждый вечер
пахнуть током... в сумерках я крадусь по проспекту Ленина в кирзачах, из
карманов у меня торчат вороха денег... откуда вороха?.. по десятке разменяю,
и будут... Это будет суровая жизнь, со столба видно Каменный пояс, и весь я
буду похож на героя наших краев Василия Никитича Татищева. Я - наводнение! Я
выше ординара. Меня купят выше номинала. Я - много обещающий!..
В этот критический момент надо мной в последний раз мелькнул дневной
свет, я уснул, и мне стали сниться идиотские сны.
Мне снилось, что мы с Катей стоим на лестничной площадке, а за окном не
жара, а зима. Катя курит, причем дым вываливается у нее изо рта большими
клейкими кусками. Лицо у нее состоит из четырех неравных частей, как будто
ее голову разбили, как вазу, а потом обезжирили поверхность и склеили. Я
стою рядом и хочу ее обнять-поцеловать, но мне мешает дым, и к тому же я
боюсь, что лицо у нее расклеится от слюны.
Потом будто бы пришла Варя, я ее тоже хотел обнять-поцеловать (вот
такой сон был эротический), но девчонки вдруг повели себя очень агрессивно.
Они повалили меня на пол и стали лить в меня одновременно из четырех
кувшинов различные жидкости, заставляя эмпирически, горлом, измерять их
плотность. Их было целых четыре, и всякая звучала по-разному, отчего
несколько звуков сливалось в один, как в песнях, когда поют на четыре голоса
каждый свое. И мне стало очень хреново. Горло не вмещало всю эту дрянь, я
стал задыхаться и проснулся.
Кругом было видно только жару и темноту; по полу, правда, тянуло гнилой
свежестью, если можно так сказать. Я отдышался и опять стал спать.
Лучше бы я не спал, но я не мог удержаться. Сны, снившиеся мне во
второй половине ночи, отличались неприличными подробностями. Если Фрейд прав
насчет снов, то мне пора в психушку. Самое невинное: кот пил у меня из
грудей молоко, а потом выяснилось, что это Чубайс в женском платье.
Утром я проснулся с трудом, хотя шел дождь, нисколько не посвежело. Я
посмотрел при жарком сером свете неба (рваные тучи цеплялись за кресты
церкви) на свой живот. Он был мертвенно бледен, и я понял, что разлагаюсь.
Однако надо было идти на митинг.
5
Митинг дыбороссов должен был происходить на углу Конюшенной и Невского
в десять утра. В без пяти десять я подошел на угол. В десять часов десять
минут я забеспокоился. Вообще-то, додумался я, митинг тут проводить
абсолютно негде. Во-первых, нет тени. А во-вторых, абсолютно нет почвы.
Ландшафт был изрезан траншеями и рвами, то там, то сям пролетали булыжники,
тужились трактора, матерились какие-то цыганские работники. Все тряслось,
шум стоял до небес. Иностранцы и народ целенаправленно бежали через траншеи
по досточкам. Земля под асфальтом была похожа на начинку голубцов: бежевое
мясо и белый рис.
Я еще раз пригляделся и решил пройтись по Невскому в другую сторону:
может, кого-нибудь встречу. Вскоре моя предприимчивость победила. На
следующем же углу, на ровной гранитной поверхности, в тени огромного тополя,
я увидел орды народу под разноцветными флагами.
Слева стояли те, что на "К": красные перцы и крутые яйцы. Справа стояли
россияне для русских. Коммунисты совестливо молчали, бритоголовые угрюмо
топали и произносили свои речевки, - все они, бритоголовые, были грязны и
неухожены. Один из них стоял совсем близко ко мне. Голые ноги заканчивались
огромными ботинками с тяжелыми подошвами, правая рука была в гипсе, на
бритой голове - прыщи и перхоть.
Посередине между этими двумя толпами выпендривались мои товарищи по
партии. Их было мало, всего-то пять человек, но как! Мишка на серединке
крутился на макушке под овации толпы, и выделывал всякие рискованные штуки.
Три более взрослых члена стояли, держась за трехцветное знамя.
- Эй, - сказал я, подойдя, - а я ваш.
- Что-то мы тебя не знаем, - сказали члены подозрительно. - Нас
всего-то раз, два и обчелся.
Так бы меня и выгнали, но тут подбежала Александра Александровна,
потрясая браслетами.
- А-а-а! - радостно закричала она. - Егор пришел! Сейчас мы его к делу
приставим. Будешь раздавать талоны на свободу слова!
Александра Александровна дала мне десять талонов, и мы пошли их
раздавать. На талонах было написано: "Талон на свободу слова. Дает право
обладателю произнести одно из нижеперечисленных слов". Ниже перечислялись
всякие приличные слова: Путин, губернатор, Чечня, бандит, беспредел и
взяточник. Я раздавал просто так, а Катя бойко выкликала:
- Вождя под землю!
- Похороним дедушку!
- Долой язычество!
Тут до меня дошло, что, наверное, Катя имеет в виду Ленина. Честно
говоря, я против похорон. Ведь я его еще не видел. Но в принципе это,
конечно, позор, и Кате я завидовал: мне хотелось тоже что-нибудь крикнуть,
да в голову ничего не приходило, кроме стиха "святая ревность гражданина".
А Мишка все крутился. Первоначально все было, наверное, задумано, чтобы
привлекать внимание к митингу, но потом Мишка его даже отвлек. Коммунисты,
бритоголовые, прохожие - все смотрели только на него. Члены так загляделись,
что опустили трехцветный флаг на землю, и кто-то из посторонних уже кинул на
него пять рублей.
- Да чо вы смотрите! - заорал тут один бритоголовый. - Они же тут все
жиды!
Бритоголовые пошли на коммунистов. Те замахали авоськами и отступили.
Бритоголовые начали драку. Коммунистический дед, брякая орденами, наскакивал
на него и азартно кричал:
- Бей фашистов!
С перекрестка уже бежали менты. На нас никто не обращал внимания.
Грянула пушка с крепости, сгустился мрак и пошел горячий проливной дождь;
молния хряськнула в тополь, и тот аккуратно лег поперек Невского; дыбороссы
собрали флаг, Мишка поспешно спрятал выручку, и мы побежали под навес, на
котором было написано: "Балтика".
- А! - кричал в красной темноте среди грома Мишка. - Как я?!
Но никто не поддержал его, потому что вообще трудно находиться в
обществе гения. А Мишка, конечно, был гений. Он сидел на дубовой бочке среди
снастей. Все было обставлено подобно кораблю. Катерина пила мелкими глотками
и все время курила в сторону.
- Ну, давайте обсудим план дальнейших действий, - предложил толстый
старый член Валера.
По плану Валеры, который он, двигая бровями, нам изложил, выходило, что
есть три пути, прокладываемые в сумраке белой ночи: один вел в кабак, другой
- в кабак на Неве, третий - в магазин, а потом в штаб-квартиру.
- У нас плюрализм, - сказал наконец Мишка. - Это значит, что будет все,
как я сказал. То есть мы скинемся и пойдем на Неву. Там романтично и есть
где поссать.
- Фу, какой ты пошлый! - немедленно вскричала Катерина.
Я поддержал ее, и мы пошли в другую сторону, но пришли все равно к Неве
- туда волокла нас бурная толпа.
До того я никогда не видел настоящей питерской белой ночи. Сквозь
оливье пробираешься ты в ней, сквозь разноцветное оливье, накромсанное
кусочками разной формы: тут круглый горох, и квадратная колбаса, и аморфная
картошка, и все в светлом тенистом майонезе. К небу прилипли таинственные,
мокрые покровы. Солнце в желтом дыму качалось за крепостью, - нетрудно было
поверить, что оно - звезда. А еще в Питере были какие-то абсолютно
остервенелые выпускники.
- Ура! - ревели они жуткими голосами, катаясь друг на друге. - Мы
дожили!
То одна, то другая патлатая голова металась передо мной на фоне яркого,
светлого неба. Я оглянулся: Катя презрительно курила.
- Мне кажется, - указал я ей, - что ты все время о чем-то думаешь.
- А ты - не думаешь?
- Я - нет, - честно признался я, растолкал толпу и побежал в кусты мимо
пьяных теней.
Кусты колыхались неподалеку от Эрмитажа. Я вбежал в них и в панике не
заметил, что напротив меня пристроился еще кто-то.
- Стой, кто идет! - засвистели менты, и затопали, и окружили кусты.
В блестящей темноте я вырвался на свободу; Дворцовый мост поднимался
под общее улюлюканье. Мишку я нашел возле хилой лошади.
- Прокатиться, - хриплым голосом сказала девица.
Люблю ездить на лошадях.
- А почем? - спросил я.
- Смотря, - пожала плечами девица.
Лошадь была ничего. Я сел на нее, наддал, и она поскакала. Народ
почему-то шарахался, хотя я ехал не так уж быстро. За мной сквозь толпу
гнались Мишка и хозяйка лошади.
- Он губернаторский племянник, - доносились до меня Мишкины враки. - С
него больше шестидесяти рублей брать нельзя.
- Чего? А шестьсот не хочешь за такую езду?
Услышав сумму, я обалдел, наддал лошадке, и та рванула сквозь толпу
прямо на ментов, которые как раз расставили руки, говоря:
- Ага! Вот он, кустарный писун!
Рядом с Эрмитажем на площади, кажется, строили какой-то дом, по крайней
мере, котлован уже вырыли. В кромешной темноте мы вдвоем с лошадью
пронеслись по дну котлована. Посередине стояла для ориентира невысокая
колонна, на вершине которой темнела фигура прораба.
- Ну, стой, - шепнул я лошади, привязал ее к колонне и метнулся назад.
Народу уже поубавилось; Мишка опять крутился на голове, перед ним в
пыли сипло звенели пятаки. Из-за всей этой беготни пиво во мне взболталось,
и опять захотелось в кусты. Я наехал на Мишку.
- Ты говорил, - обидчиво сказал я, - что около Невы есть туалеты.
- Я не так говорил, - лапая ладошками землю, ответил Мишка, - я
говорил, что тут есть где поссать...
- Ну и где же?
- Умный человек всегда найдет, - сказал Мишка.
Уже начало неприятно белеть небо. В этом новом свете я увидел: на
волнах у каменных ступеней качался катер. На боку у катера было выведено:
"Чекист".
- Вон, - указал я, - там катер, называется "Чекист". Не нассать ли мне
на него?
- Пожалуйста, - позволил Мишка.
Катер сильно качался, но мне удалось сделать свои дела; потом я сделал
шаг назад и опрокинулся в воду, причем пришелся прямо вертикально к
поверхности Невы, отчего ноги мои перелетели через голову. Несколько секунд
я очумело хлебал воду, потом резко вынырнул и обнаружил, что Нева полна
долларами. Экскурсовод стоял на катере и крыл меня по матери. Катерина
стояла на берегу, ерошила прическу и заливисто курила.
"Все-то у меня не слава Богу", - подумал я досадно. Лошадиные подвиги
Катерина не видела, а вот как я в воду упал - это пожалуйста, завсегда.
- Десять долларов, - сказал я, вваливаясь в квартиру, бабушке. -
Заработал честным трудом!
- Каким таким честным трудом? - подозрительно спросила бабушка, зевая.
- Из Невы человека спас! - гордо ответил я.
- Очень хорошо, - не слушая, сказала бабушка, - иди же спать.
Я глянул на часы. Время подходило к десяти.
- Извини, - говорю, - мне на митинг опять пора.
- На какой митник-магнитник? - проснулась бабушка. - А физику когда
учить будешь?
- Ну, спроси меня что-нибудь по физике, - предложил я, не расшнуровывая
кроссовок.
Бабушка растерялась и рассердилась.
- Да пошел ты со своей физикой, - высказалась она и отправилась
смотреть телевизор; а я крутнулся, ссыпался по лестнице и побежал на митинг
выдемборцев.
Я не опасался, что встречу кого-нибудь из дыбороссов; по моим расчетам,
все они должны были отсыпаться в домах. Ведь только я так крут, только я
двухпартиен.
6
В отличие от вчерашнего, митинг выдемборцев я нашел сразу: по вождю
Пармену. Он торчал бородатой макушкой назад и вверх, стоя на ящиках из-под
капусты, а Варька и кривоногий Герман придерживали эти ящики, чтобы они не
разлетелись. В руке у Пармена была газета "Справедливость": он использовал
ее в качестве матюгальника. Из горла Пармена вырывались речи.
- Наши чиновники - взяточники и воры! - кричал Пармен. - Но мы-то
знаем, где собака порылась! Хозяйственная политика, при которой трехсотлетия
приходится ждать триста лет, преступна!
Народ останавливался послушать Пармена. Варька сразу заметила меня и
быстренько приплела к делу:
- Слушай, землячок, принеси-ка нам мороженого. Ужасть как жарко.
В самом деле, жара была хуже прежнего. Земля вся пылала, народ еле шел,
и даже фонтан в полукруге собора был какой-то приторный.
Я зажал в руке деньги и помчался покупать мороженое. Оно стоило пять
рублей. Я вручил продавщице две десятки и попросил четыре стаканчика.
Продавщица выдала товар, а потом дала мне семь рублей сдачи. Я бестрепетно
принял их и потребовал у нее еще два стаканчика. Продавщица подозрительно
покосилась на меня, смахнула пот с усиков, выдала еще два и уже как-то
свирепо дала пять рублей сдачи.
- Еще один можно?
- А сразу, молодой человек, вы не могли? - прорвалась продавщица, но
стаканчик все-таки дала.
Итак, я оказался обладателем семи стаканчиков мороженого. Они
стремительно таяли. Нести их было трудно, но я донес.
- Ждри, - объявил я Варьке.
Я решил с ней не церемониться, раз она моя землячка.
Варька взяла один, Герман - другой, третий я. Но оставалось четыре
штуки.
- Пармену дайте, - предложила Варька.
- Ты дура, - заявил Герман. - Раздайте народу!
Я решил выполнить волю партии немедленно. Слушали Пармена примерно
шесть человек, остальные останавливались и уходили. Я задержал нескольких из
них и вручил им по мороженому. Тут же образовалась толпа, преимущественно из
старушек. Тут же стояла и моя бабушка. Меня она не видела, потому что все
время задумчиво смотрела на Пармена. А тот разорялся:
- Преступная хозяйственная политика! Своекорыстно! Зарыл деньги!
Варька тут меня в бок толкнула и говорит:
- Слушай, ты заметил, они мороженое любят.
- Его сейчас все любят, - возразил я. - Там, кстати, продавщица
какая-то тормозная, может, беременная. Сдачи дает больше чем надо.
Варька проследила долгим взглядом из-под некрашеных ресниц, потопала
серым сандаликом, да и говорит:
- А давай лоток у ней скрадем и сюда поставим.
- А давай, - говорю. - Ты ее будешь отвлекать, а я лоток через улицу
перевезу и закрою российским флагом.
Варька бегом метнулась на ту сторону Невского, я тихо за ней, к тумбе
холодной прислонился. Варька, хитрющая, к продавщице подкатилась и что-то ей
на ушко зашептала. Предположительно:
- У вас дома утюг горит.
Или:
- Менты запретили есть мороженое и всех штрафуют.
Или еще что что-то, не знаю, а только продавщица ахнула, гикнула и
помчалась, хлопая тапками, за угол; тут-то я вылетел из засады, и мы с
Варькой, давясь от смеха, покатили лоток через Невский. Надо сказать, что с
непривычки нам было тяжело, и мы даже провели несколько не самых приятных
минут, когда застряли последи Невского на красный свет, а машины на нас
громко бибикали.
- А может, назад? - затрусила Варька в тот миг.
Но я на нее прикрикнул:
- Куда назад! Риск благородное дело!
В общем, прикатываем. Бабушка моя как раз к тому времени ушла, так она
меня и не видела. Фонтан дымился, звенел приторным голоском. Речь Пармена,
как и солнце, как раз в зените стояла:
- Но никогда мы не доходили до такого позора! - рычал он, почти не
отбрасывая тени, а Герман и еще несколько членов, как кордебалет, держали
ему ящики.
Тут мы с лотком как раз подоспели. Я флаг накидываю, а Варька кричит:
- Бесплатное мороженое! Бесплатное мороженое!
Только она это прокричала, сразу налетела туча народа. И кто слушал, и
кому пофиг, и кто автобуса ждал, и вообще все. Варьке даже пришлось от лотка
отойти. Орава прямо на него навалилась, кое-кто жадный даже внутрь залез и
чавкал там среди сухого льда. Пармен со своих ящиков пригляделся, заметил
нашу инициативу и как закричит:
- Вы что, сдурели? Как же теперь управлять этими народными массами?
- А никак, - говорит ему кривоногий Герман. - Теперь пока все не
сожрут, не отстанут. Кстати, откуда вы взяли мороженое, дети?
- Нам его подарил благодарный народ, - говорю я.
- А-а, - успокоился Герман. - А то мне в милицию нельзя, я армию кошу.
Люди наши тут совсем разошлись, еще бы, халява все-таки. Какой-то
молодой человек отходит, у него семь палочек изо рта торчит. Девицы друг
друга мороженым обмазывают. Жара-то сильная была. Варька тут за проспект
вгляделась и шепчет мне:
- Смотри, как интересно. Менты бегут, свистят, а впереди продавщица
мороженого.
- Точно, - говорю. - И чего это они разбегались в такую жару. Знаешь,
мне, наверное, пора идти.
- Да, и мне, - засобиралась Варька. - Только надо договориться, где мы
встретимся. Знаешь, давай в кафе "Рассвет".
И мы с Варькой помчались в разные стороны, причем, хотя мчались мы
действительно в разные стороны, я почему-то видел, каждый раз как моргал,
как она выстилает своими длинными тощими ногами, и как развевается ее
китайская юбочка в пятнах от мороженого. Герман и Пармен соскочили с ящиков
(груда обрушилась, загородив милиционерам путь) и тоже побежали. Каждый раз,
как я открывал глаза (и чем дальше я бежал), я видел, что погода
стремительно портится. Там, вдали, топотали и свистели: поднялся жаркий
ветер. Я бежал по улице Казанской, кривой, как сабля; на углу Вознесенского
стоял, кусая губы, председатель Комитета Финансов и думал, как ему
избавиться от своих врагов. Ветер с шорохом поднимал дамам юбки; потом шумно
полил дождь, и я, весь мокрый, потопал к Сенной. Дождь имел странный вкус и
запах; вероятно, где-то взорвали водочный завод, и крутые пары спирта,
поднявшись вверх, образовали эту тучу. Глаза мне заливало, гром гремел и
молнии гудели в проводах.
Наконец, я устал и прыгнул вбок; там как раз открылась какая-то дверь,
и так, боком, крутясь, я влетел в маленькую пивнушку. Там горел ночник на
бронзовой львиной лапе, там пили пиво и не знали, что делается на улице.
- А вот и Егор пришел! - хором сказали Герман, Пармен и Варька. - Где ж
ты гулял столько времени?
- Что вы сидите! - выложил я. - За что вы платите! Там на улице винный
дождь идет, а они тут пиво дуют, как придурки.
- Так при дураках живем! - завопил Пармен.
Вся пивная выскочила на улицу и стала кататься по лужам, пропитываясь
пьяной влагой.
Дальнейшее помнится мне смутно; вроде как потом мы, обратившись к
посветлевшему небу, молили о продолжении бан