и тягучей патоке. Глянет: протянулся на лавочке гость - дремлет, не дремлет? Он: "Ай-ай-ай, какой казнь мне! И хоть бы уж за приятную махаловку. Но не даст. По всему видать: не даст! Помирай при сухом конце". И от такой мысли, от обеда-вина твердо подымается конец. Микоян и выпростай его из ширинки: напоследки хоть нагляжусь. Ай-ай, в этакую головку - пулю из нагана! А Гликерья от печи увидела - ее и ожги. Мед ложкой мешает, а журавка-то зудит! А Микоян: "Ай-ай, была б хоть махаловка с хозяюшкой... экий зад..." На том увлекся и забылся. Гликерья - как была ложка в руке - стала красться. Вот она: тугонька головка лилова. Лишь бы глаза не открыл, пока не насела. А там поздно ему смущаться... Приподымает подол - а тут муха на кончик и сядь. Микоян враз глаза открыл. Гликерья: "Ах, гада!" Да ложкой по мухе. Со всего-то размаху! Муха слетела, ложка обломилась, черпак с вязким медом налип. Почти с блюдце черпак-то. Микоян со сна разинул рот. Решил - сполняют над ним сталинскую казнь. Муха на конце побыла, палач - не то баба, не то с бороденкой парень - гаркнул. Кончик от пули вон как разнесло! И в дури ему мысль: "Даст хозяйка глинку - еще спасусь!" Он в горницу: "Дай! Да-ай!!" А Арина - полдень-то жаркий - лежит себе в повалуше на тахте. Лузгает семечки. Что за охерень? Гликерья взорала дико. По горнице топот, дверь настежь. Гость - эдакая булава наружу - "Да-а-ай!!!" Ее с тахты в подкид. У вятских битюгов не видано такого. С чайное блюдце комель-то, и густое с него... Ее страхом и хлестни: ой, мамочка родна! Видать, впер Гликерье эту булаву. Да не в зев, а промеж елбаней, как мужиков дрючат любители. То-то Гликерьюшка взопила. Поди, бедную пронесло - оно и верзится с комлевища. Сейчас со мной то же будет... Гость руки к ней: "Дай!" Она сигани в окно - даром что верхний ярус. Кур, индюшек как отметнуло на тын. Она со двора да вниз, к Ую-реке. Микоян за ней: "Дай! Да-ай!" Овечку сшиб, индюка растоптал. Бежит, орет - от сталинской казни ускользает. Арина подлети к реке, а на бережку - две лодочки. Она в лодку, но весла и с другой прихватила. Гребет на тот берег. А там народ копнил. Обернулись, глядят. Микоян: "Дай! Дай!" Прыг в лодочку. А весел-то нету. Он черпак с конца сдернул, им гребет. Без ручки черпак, а эдак греб-дерзал - почти что не отставал от Арины. С тех пор то место зовется Микоянова Гребля. Где, мол, привадил жмыхом леща? Под Егливыми шиханами, на Микояновой Гребле... Арина скок на берег, летит по лугу. Микоян следом. А народ со страху так весь и прилег. Гонится за Ариной городской человек в костюме, срам наружу, крику - как от табуна ослов в случку! Добегла до копны, нырк в нее. Норовит в сене спастись. На голове коса уложена теремом - о сено-то и спружинь. Морока! Кое-как угнездила голову в копну, а тут и Микоян. Сарафан задрал, влупил сердешного: "Дай! Дай!" Аринушка: "А-атя-тя-тя..." Ножками, ручками засучила. Отгребла сено от головы. "Атя-тя-тя, пусик-пихусик! Зря пужалась, павочка! Не сладка ли палочка?" А он жарит ее да знай орет: "Дай!" - "Дала уж, гостенек..." - "Мандяжну глинку дай, неумный женщин!" Получил он и глинку нужную. Аринушка Непозорница зароку верна. Изумил, испужал? На-а - чего посулила. То-то. На месте куйбабы-бочажника выработан целый карьер. Как поперли наши танки тыщами! Куда немецким? Не живи данью с чужих кунок - умей свои понимать. Наш народ понял досконально, как завезли к нам в сельпо конфеты "Раковая шейка". Понял - от Микояна конфеты нам. За то, что почитаем Аринушку. Кто на лугу прилег и видел, как он сзади достигал ее, те знают. Слыхали, как он после "дай!" стал кричать: "Гхаком и за шейку!" Придерживает за шею, жарит и покрикивает. Картавый пихер. "Гхаком и за шейку" - то ись "раком". "Раковая шейка" - сказать образованно. В честь этого Микоянова успеха Москва выпустила занимательные конфеты. Сколь им присвоено золотых медалей! Кто из наших мест выезжали на партейные съезды, дивились. По темноте дивились, лаптежники! Что после закрытых заседаний вручали им коробки конфет с картинкой. На картинке - вишь, нашим-то диво! - лужок, стожок, Микоян назади Арины: плотно. Привезут коробку со съезда, скалятся. Лапти. А никакого похабства нету. Микоян в костюме, Арина в сарафане. А где сарафан задран, его нога заслоняет ее голую ногу. Чай, художник делал, не обормот. Интересно наблюдать, что на одних коробках Микоян в шляпе, а на других на нем по-кавказски фуражка "танкодром". Давно уже не завозят к нам в сельпо "Раковую шейку". И Аринина дома нету. Юрту ее желтую то ли видают еще, то ли нет. Но сладкой палочки покамесь хватает. Пояснения аршин - 71 см белец - сорт меда из цветов липы бочаг - глубокая колдобина, ямина, залитая водой варок - небольшой крытый загон для скота верзиться - срываться, спадать вершок - 4,4 см вздрючить - сильно побить, отколотить палкой; (перен.) - сексуально овладеть взъерепенить (здесь) - взъерошить взыркнуть - зорко, быстро, остро взглянуть вкрячить, вкрячиться - всадить, всадиться, углубиться влупить - впихнуть, вогнать, воткнуть, втолкнуть выкунеть (здесь) - повзрослеть, созреть, войти в лучшую пору гусек (перен.) - фаллос дрючить - бить, колотить палкой; (перен.) - сексуально овладевать дурачок (перен.) - половой член елбань - высокий округлый холм; (перен.) - ягодица елок - заросшая рытвина, впадинка, канавка; (перен.) - влагалище жарить (перен.) - сексуально овладевать жмых - остатки семян масличных растений после выжимания из них масла журавка (здесь) - клюква, ягодка-клюковка; (перен.) - женский половой орган запер дых - вызвал бурно нарастающее наслаждение половым актом икнулось ему - тревожно подумалось, проняло беспокойство исфагань-узорочье - дорогие украшения работы знаменитых мастеров персидского города Исфаган камышовая махалка (перен.) - половой член определенных пропорций и размеров кокорье (здесь) - нижние части деревьев с корневищами, выкорчеванные пни комлевище (перен.) - головка фаллоса копылок (здесь) - торцом вставленная во что-то деревяшка; (перен.) - небольшой, но долго стоящий половой член кошара - загон для овец, овчарня куердить (здесь) - ерошить, теребить, трепать куйбаба - желтый цикорий кунка - женский половой орган кутак - дверной круглый деревянный засов, задвижка; (перен.) - пенис ласанька (здесь) - охотница до ласки, нежности, привета; (перен.) - влагалище лядина - низкое влажное место, заросшее кустарником или мелколесьем мандяжная - от "манда" (влагалище) манежить - томить, мучить, проводить через испытания, изводить, заставлять долго ждать махаться (перен.) - производить ритмичные движения при совершении полового акта межеулок - проулок, переулок; (перен.) - промежность модень - первоцветка, золотянка, трава-яичник, селенник мурыжить (здесь) - досаждать, мучить нахрапник - бесцеремонный, дерзкий, наглый субъект нахрапом - нагло, напропалую, неудержимо, дерзко, резко, стремительно наяривать - частить, делать одно и то же усердно, усиленно, долго некулема - несообразительный, неуклюжий, мешковатый человек обдувная стойка - совокупление нагишом на открытом месте, на воздухе, когда мужчина и женщина стоят лицом друг к другу или же когда женщина стоит, упираясь руками в землю оголовок - верхняя утолщенная часть столба; концевая часть сваи, трубы; (перен.) - головка фаллоса пава - женщина с горделивой осанкой, спесивая красавица павочка (здесь) - изнеженная, жеманная, капризная красотка; (перен.) - влагалище палочка (перен.) - половой член патока - густая сладкая жидкость, что образуется при варке арбузов, винограда; мед нетопленый, чистый, сам стекающий с сотов подклеть - нижнее жилье избы, деревянного рубленого дома, людская, черная или рабочая нижняя изба; либо кладовая подстарок - человек старше пятидесяти постник - верующий, который строго соблюдает посты, привержен строгому воздержанию прогонистый (здесь) - длинный и тонкий; охотно, бойко прокладывающий дорогу, далеко достигающий распадок - мелкая ложбина, длинный овраг, балка свель (здесь) - наиболее плотная, крепкая часть дерева свиристень (здесь) - ласкательное выражение вроде "перепелочки"; тростниковая или из бузины дудка; (перен.) - длинный фаллос сердешный (перен.) - половой член сирота-пасынок (перен.) - стоячий пенис, почему-либо не допускаемый во влагалище томлена (здесь) - настрадавшаяся от томления, от желания улестить - склонить к чему-либо обещаниями, соблазнить челоуз - баран старее трех зим шишка (перен.) - головка полового члена шишкарь (здесь) - активный в половом отношении мужчина с крупным фаллосом Буколический сказ "Сладка палочка" следует пятым, после сказа "Птица Уксюр", в книге "Русский эротический сказ" (Бендеры, "Полиграфист", 1993, ISBN 5-88568-090-6). ___________________________________________________________________________ Игорь Гергенредер. Степовой Гулеван Буколический сказ Буколический сказ Как по реке Илеку вверх иди -- всюду начальство любит на отдых приезжать. Ну, степь и степь: чего ехать? Да уж такой климат! Уж больно хорош от горла... Ку-ки, ну-ки -- задницу в брюки; климат!.. Жены: губищи большого пальца толще; крашены, как из мужика крови насосамшись, а глаза горят -- еще дай! А дочки? Подростки -- не боись загвоздки... Только пусти их к нашим парням. Из машин повыйдут у своих дач -- титьки торчмя, как за ручку берись. А от зада отскочи мяч тебе в голову -- без башки останешься. Какое там горло? какая чахотка -- на зевке махотка? Климат -- они знают, кому снимут... Но климат у нас в натуре: не меняется. Вон поезжай, небось, куда в иные места: где было что красивое. Дожди и дожди -- кислотные; кругом загрязнение. И кто не больной -- все одно болеет незаметно. Насылают к ним туда врачей. Мужчины-то и вообще пожилые, ушлые не едут. Одни молоденькие бабенки лечат как каторжные. А там замуж не за кого. Вот ее припрет: она кусточками, кусточками к бережку. Местный рыбачит. Она сымет с себя все до нитки, чтоб вздохнуло тело-то сдобное, перестоянное, и во всем белотелом виде доброжелательном -- к мужику. Он глядит, глядит на нее. "Сигаретки фильтрованной нет?" - "Извините, не курю". Врач же. Он опять: "Может, какая сломанная в пачке?" - "Да негде на мне пачке-то быть!" Деликатная -- другого ничего не позволит себе высказать. Он оглядит, осмотрит всю. "И правда -- негде сигаретке быть!" И пойдет. А она, бедная, в слезы. Лечи таких-то! Фильтрованную ему дай, а? Какой стал климат по местам. А про нас говорят: некрасиво, мол, степь -- и оттого он и не меняется у вас. Нет! Уж какая у нас красота -- уж такую понимал только один человек. При старопрежнем, конечно, времени. Летом на закате из усадьбы выйдет -- на голые плечи бухарское полотенце накинуто, обут в женские боты... Оно уж заведено: для такого выхода особо шил сапожник на его ногу боты женского фасону. Взойдет к Илеку на кряжок, на песчану горку чагур, а солнце шаром-то над самой над степью. У него высчитано: лишь чуть-чуть оно краешком притронулось -- он кругом себя плавно и обернется. И солнца уже и нет!.. Вот какая точность! С того и красота. В правильное время увидел весь наш вид: и небо, и степь, Илек-реку... Сумел же открыть! Тогда-то еще говорил: "Будет у вас климат постоянно здоровый". Что сказал Назарий Парменыч, то сам и подтверждает... И все-то оно у нас каждому известно, да не больно решаются разевать рот. Назарий Парменыч -- не абы кто. Генерал-губернатор! Была усадьба какая! При ней часовенка. Найди теперь ту усадьбу и часовенку? А люди, однако, к нему ехали даже при культе! На то и был сделан съезд с актюбинского шоссе, насыпан бугорок, положена плитка: "Легендарный комбриг-два погиб от зверств басмачей". Какие-такие басмачи доходили сюда? Какой хрен "комбриг-два" - бабы мостиком у рва? На то он и без фамилии: средь сурепицы комбриг -- длинный мах, короткий дрыг! Экскурсиям талдычат про комбрига, а понимается как почесть Назарию Парменычу. Власть этак ублажает его: "Извини, пойми, уважься!" Они, может, и фамилию Назария Парменыча комбригу бы присвоили, да опасаются: фамилия пойдет гулять, а "комбриг" отпадет. У нас фамилию все, конечно, знают, но неохота схлопотать пять лет. От имени-отчества тоже пяти годами пахнет... Да мало ль Назариев Парменычей -- генерал-губернаторов? Любил он наблюдать хорошее здоровье. Это у него было от большого образования. Для его передачи и подбирал способных воспитанниц. Поедет в какой пансион для подбора, а сам: "Что -- красота? Она -- дело второе. Мне важно, как через нее здоровье будет влиять на прием образованных мыслей!" Выходы на закате давали ему какую-нибудь хорошую мысль. Выйдет добавить себе здоровья от красы местности -- не ищи медку в честности, - а воспитанницы взыгрывают себя. В усадьбе, в верхней зале ковровой, готовят прелести и здоровье к занятиям по образованию. Кому предстоит повыше образование, повыше тыквочки воздеть, кому, наоборот, - низом, но всесторонне. То обычно вкрячит, а то иначе, на сторону обратную в подкиды попятные. То сравнивал зевок с глазками, а то -- с тыквами тряскими. И так убедительно, и этак наставительно. А то ради их образования девичьего вовсе понизит себя, даст над собой вознестись. Сядь на маковку елком и качайся с ветерком! Раз было: восходит Назарий Парменыч на чагур. А давеча нагрянул Сосибонский развратный цирк. Вздули шатры на берегу. Хозяйка Марточка Сосибон-Хрипунша отлучилась в Соль-Илецк на бойню: погадать по драченым конским частям. А циркачи-то -- баловники. У них там только звери тихие, куплены по дешевке. Почему? Яванские! У себя на Яве вскормлены чистым человечьим мясом и ничего окромя жрать не хотят. Марточка Сосибон-Хрипунша сажает акробатов после номеров голым задом на мясо. Напитается человечьим потом -- тогда лишь кое-как едят звери. Ванька Каин, борец, такая сволочь -- на торчун навилась помочь -- зубами вырывал у тигра из глотки это насиженное мясо, для разжигания аппетита. А тигрица глядит и признает за мужа не тигра, а Ваньку. От тигра припахивает человечьим потом, да еще если сидевший на мясе акробат была женщина. А от Ваньки Каина тигриным прет. Кому предпочтение тигрицы? Вот и разврат. И с этим намеком баловники -- булавы-половники -- устремились на юрты казахов, по соседству. Их-то мужики, казашьи, подались с отарами в Аксай, а что бабенки против циркового разврата? Вертись-машись и радуйся, что билетов не спрашивают. Ванька Каин бугая племенного -- троих жеребцов на рогах вынянчит -- сграбастал за причинное место и на выверт. Бугай передом вниз, возделся в грубой позе: слезищи яблоками в пыль. Тут Назарий Парменыч с чагура нешуточным голоском: "Отпустите быка и девушек!" Ванька Каин-то: что, мол, за фигура? На голом теле -- синь с желтым, в розовую полосу: полотенце бухарское; бабьи боты... Ванька перед выходом на арену двенадцать вафельных полотенец рвал на своих трицепсах. Зато и убивал борцов ненаглядно. Кому щипковой протиркой сготовит закупорку в шейном позвонке -- на восьмой день у человека вдруг западет голова затылком на левую лопатку, так сердце и крякнет. Другому сшустрит загаданный надлом нижнего ребра. Неделю-вторую ничего, а там обломится внутрь, пробурит легкое. А кому брюшину наласкает: расшивается селезенка -- лишь пива попей. Ванька и побеги на Назария Парменыча с самым легким французским приемом -- давануть о чагур до отнятия поясницы. Назарий Парменыч его образованно отклонил, разверни -- да пинка! Бота дамская, но ножка без удовольствия. Ванька с чагура чижиком -- и в циркачей. Толпой упали. Опять бежит -- с яванским приемом, с ложным укусом завлекательным и двойным втыком локтей в надпашье. Назарий Парменыч его до паха не допустил и в четыре движения подвел под тот же пинок... Только уже циркачи от Ваньки увернулись. Он, как птичка оляпка, в Илек нырк, по дну посеменил мелким шажком, выбег и снова на чагур. Теперь с тройным прободейным сардоническим приемом: чтоб дать Назарию Парменычу пуповую грыжу и конвульсию мочевого пузыря с излиянием мочи в артериальную кровь. Назарий Парменыч выбрал для ответа саркастический пинок. От этого пинка человек в полете раздувается низом туловища и от боли дико затухает до тихого помешательства. Но у Ваньки-сволоча -- на теплюше помоча -- вошка об вошку чешутся. Как низ туловища потянул в себя воздух для раздутия, вошка в мочевую протоку и всосись. Легла там поперек, впилась и своей желчью прервала последствия. И Ванька -- не буйный и не тихий. На чагур уж не кидается, но и навоза не ест. Закурил. Ну, Назарий Парменыч-то понял, что без вошки тут не обошлось. Уходит к воспитанницам -- все это им обрисовать. Не для одной, мол, образованности настойкой фиалочки омываемся, но и вон от чего случайного... Зачем мне такое приключение, пятнай вошка других? И точно: приключение дало себя понять. Марточке Сосибон-Хрипунше нагадано-то на разном конском. Уж и нагадано хорошо! Не житье -- бульдюжина! Это удовольствие не упущу из горсти я: пылком-жарком палится, часть драчена не валится! Вернулась и перво-наперво -- в свой шатер. Сколь за гаданьем не спамши, а еще б не спала, хотя спать не терпится: зев, как рыбка, на зевоту, не говори, кума, - охота! Требует Ваньку Каина. Делают свое; извержение вошку и выбрось. Время, конечно, прошло, последствие ослабло, но все ж таки оказало себя. Низ туловища у Ваньки не раздуло -- осталось раздутие малой частью. Гадали на торчун драчен, а он как арбуз мочен. Из винной бутылки дорогой почему пробку без штопора не вырвешь? Ниже горлышка она раздута. Катайся не катайся: не разомкнуться любителям. Послали к ведуну по черной магии, к Цыганевичу. Звездочет и кудесник уважительного могущества -- его до нонешнего дня помнят. Упитанный, шея салом оплыла; грива чернее дегтя, но пробита сединой. Чернота блестит, и седина блестит: эдак изукрашен мужчина. Лицо цыганское темноватое и будто маслом помазано. Был ли он цыган или более того -- природный индус, но жил в русском подданстве и все местное знал скрупулезнее наших дедов. У него две больших избы рядом поставлены: в одной прямо теснота от имущества. Сундуки, сундучки, комодики; посуды ценной, материй дорогих -- переполнено кругом. А вторая изба -- просторная, чистая; не для мебелей, а для воздуха -- как бы особая изба. Цыганевича обихаживали люди по найму, но больше -- так, за помощь колдовством. Вот он из трубки потянет и кому помог-то -- дых ему дымом в лубетку: "Чуешь, у меня пиво варят? Иди и займись. Живи у меня монахом, но пиво мне вари!" Цыганевич только и разлучил слюбившихся. Через держанье в пьяных лягушках. Сперва велел гнилую плоскодонку просмолить. После -- в лягушачьей заводи мочить коноплю. Лягушки от нее -- пьяней кабака. Их бреднем повывезли: семь кабаков обсядут. В плоскодонку пьяненьких-то. И соединенных любителей туда к ним, бочком. Лягушки-пьянь по ним колготятся, во всяком-то промежутке. А Цыганевич подливает коноплевых помоев, подливает. Ну, раздутость с конца и перескочи на самую пьяную лягушку: в полчайника разбухла. Любители вскок -- и опрометью друг от дружки! Ванька Каин с Марточкой. А народу на все это глядело!.. Думали: цирк. И подают Назарию Парменычу жалобу: "Не представление, а провокация! Просим оштрафовать". Сейчас бы оштрафовали в момент. А Назарий Парменыч, между своих, взял на себя вину. Марточка с шатрами-зверями снялась, он посылает ей вдогон духи. Такого интересного вида флаконец! И надпись золотом по серебру: "Сосибон -- от вошек он". Пойми! Духи различал Назарий Парменыч очень разнообразно. Образование-то высшее. А тут и климат, и воспитание девушек, и все нужное для здоровья. Чего -- духи-то! Натуральные цветы собирали на хорошее дело: собрания для обоняния. Приезжали офицеры молодые, как возвращались из Аравии. Туда они -- за жемчугами, а обратно -- жемчугов полные карманы. У Назария Парменыча в карты на жемчуг играют, а после за жемчужками ныряют. Не одну раковину усахарит маковина! Делалось заботливо. Собрания -- среди всего мягкого, в зале ковровой. Цветкам тут -- вся полная любовь. Хоти не хоти, а люби растеньишко до замирания. При неполной любви его оставленного запаха не распознаешь. А нет распознанья -- за то наказанье! Назарий Парменыч следил, чтоб воспитанницы со всей нежностью к цветку, а не к офицерам с жалостью. Ради, говорит, уважения к лепестку, к самой слабой природе, пострадай, страдалец человека! Чтоб натуральный запах не перебить ничем -- все удаляют с себя еще до залы. Зашли, телом разневолены, и первого рискового-то -- на середку. А девушка у него за спиной. Корзинку ей с цветами свежими: куневата красавка, луп-залучница или барвинок синенький; многосортно. Выбирает она цветочек чин чином, старательно -- поцелует его, после приложит душистый к зев-губени сладкой, к приветени мечтательной, и ляжками зажмет. Ухажер оборачивается теперь, к себе ее приблизит -- и ищет туговина под цветком медовину. Как к цветку прикоснется нетерпеливо -- так носом к ее губам. Коль нечуткая ноздря -- изготовился зазря. Принюхайся к девичьим губам, на поцелуи жарким, назови, какой целован цветок: заячий огурчик, навздрючь-копытце или драпач. Узнал -- ляжки врозь гулеваны, вот она медована! Даст цветку срониться: ухаживанье принимается, за жемчугом ныряется. А нет угадки -- оторвись мучиться. А то -- иначе. Так же за его спиной девушка цветочек подберет себе, но не целует, а воткнет в прическу на затылке. После, зажав-то, на ковер встанет тигрицей: приручи! Тут ухажер по запаху на прическе определяет, к чему притронулся: к белопопице или к черлоку нежному. Сколько зависит от чутья, от понимания в цветах! Бывает, нос так нос -- этак гордо сидит на лице: загляденье. А и теплюша под стать, оголовок дубовый -- разминай подкову. Какой девичий глаз не посочувствует? Взыграет мечта-то. А не опознан цветок -- для другого елок. Как чувства ни жгучи -- судьба разлучит!.. А другой-то, цветочный любитель: весь талант в чутье -- оно и не подводит. Глянь на него: нос косенький, а то и вовсе пуговка, посошок тонкий, не проймет избенку, а ты его привечай -- ладом мячики качай. А ежели сзади тыквочки гладит, изволь на коленки -- посымает пенки, дай на каждый втык аккуратный брык. Ладком-чередом идут собрания-то, и раз приносит Назарий Парменыч с красоты заката новую мысль. Как плавный оборот он закруглил и солнце скрылось, и в правильное время открыла себя вся наша местность -- тверезым мед, хмельному честность, - рыбаки выволокли из Илека сеть. Средь улова-то щука -- наполовину заглотамши судака. И сама жива, на хвост вскок-вскок, и судака подымает живого: из пасти торчуна -- так жабрами и топырится. Назарию Парменычу умыслилось. Но до собрания не разъяснил. Слаживается собрание, и выпадает ему три раза подряд у трех разных барышень опознать цветочек ноготки. Тут и выскажи: "Быть мне судаком заливным, с горошком мозговым, со стручковым перцем! Будет жена меня щучить с хреном, с приятным желе, кушать с шафранами. То и цветок подтверждает -- быть мне в жениной ручке, в ее ноготках!" Воспитанницы, гости молодые от своего увлекательного распрямились телами, взволновались: как так, небритый мыс, ерша в зевоту?! А наши собрания? Она ж к цветкам-лепесткам заревнует! Чем они повинны? Назарий Парменыч посмеивается: "А мы возьмем обонятельную. Судачок заливной духовит! Не естся без стручка перцового -- а уж горек, кажись! От хрена слезы, но на хрену и вкус. Хочу быть пробованным женой! Пусть щучит под настоечку под шафрановую. Хочу попробовать самой огневой женской ревности!" И уезжает жениться. Думали, поездит: что, мол, в щуке? Заскучает по корзинкам с лютиками, по навздрючь-копытцам. Но приходит телеграмма из Питера: женился, скоро будем... Ну-ну. Значит, охота попробовать огневой ревности забористой? И барышни с молодыми офицерами, чин чином, в дорогом убранстве по-модному -- зонтики, перчатки, сумочки-ридикюль -- прямой дорожкой к Цыганевичу. А у него во двор проведен желоб от родника; и колодец есть, но помимо поступает ключевая вода для пивоварения. Офицеры дух услышали, переглянулись: день в зное перекипает -- пивца бы из погреба, а? И -- в просторную избу, она поновее. Офицерик лощеный платочком обмахнись: "Хозяин!" А там девочка деревенская, прислуга: как горохом подавилась. Глянула -- наряды, погоны бело-серебряные: стоит чуркой. В другую дверь вступает Цыганевич. Пухлые пальцы в драгоценных кольцах, мякоть так и всосала их. Офицер гордо, с требованием: "Пиво есть?" - и из-под губы два золотых зуба блесни. Цыганевич буркалами как жиганет! "Пива нет!" - рот открыл -- вся нижняя челюсть золотая. Тут барышни -- они смелей смелого, задор и напор -- офицерика в сторону и в один голос: "Мы не за пивом!" Зонтики солнечные закрыли, вуальки подняли, высказывают по делу... Цыганевич глядит: такая делегация. Они из ридикюлей деньги вытряхают. И кавалеры повынимали свои лопатники -- бумажники из поросячьей кожи. Цыганевич авансы посчитал, вошел в положение. И про молодую жену Назария Парменыча: видать, она у него женщина патентовая, безбоязненная к перепарке. Банный лист без рук отлепит и так же, без помощи рук, поставит забубенного подчаском хоть по пятому разу. А мы на это умудрим вязкие путы, обротаем обротью, как быка, когда его не в пору на телок подвигает. Как тут зонтики раскрылись! Тут же и закрылись. И ну черкать воздух перед носом у Цыганевича. "Нет! Хотим полное разочарование! Что оброть? Сыми с быка -- он и опять возвышен над телушкой!" И офицеры -- ага, поддакнули: вынули каждый кто по пять сотен, кто по восемь. Суют ученому в карман. Он нижнюю губу пальцем оттянул -- челюсть золотом блещет. Подумывает-раздумывает мужчина, темное лицо. Чтобы-де от патентовой женщины, да было разочарование? Это не собачачий хвост оплевать. Тут, оббить вашу медь, нужен ход ума против часовой стрелки. Следите: она душой -- зверь, а телом деликатна. Так надо деликатность обратить в зверство. Гости: "Говорите яснее!" - "Это можно. Будет и телом -- натуральный зверь". А мамзели: "Только пускай -- маленький зверь! Так себе -- зверушка". -- "Сделаем и эту жестокость". Барышни топц-топц каблучками: "Не обманул бугорок -- на вот-ка и стойку! Предложено полезно!" Цыганевич им: как-де знаю ваши важные собрания, то через них и проведем разрешение вопроса. К вечеру пришлите ко мне за делом. И посланных снаряжает разнообразием цветков. Они, мол, досконально заговоренные. На зверя ли, на птицу, на скотину. Как у вас заведено, так и занимайтесь. Но при каждом опознанье цветочка давайте к радостному толчку приговорку: "Не боле, не мене, а впер к перемене!" К концу собрания и доймете женщину ту: переменит гладкое тело горячее, ярь-прелесть ядреную, на коростеля или ежика. Через какой-де цветок сомкнется самая жгучая желательность, тот цветок и победит. То есть заговоренное на него животное. К примеру взять, угадал кавалер, что напестик-вкрячница зажата на лакомом месте. И с таким желанным криком толкнулись оба приналечь, елок оглобельке вовстречь, - что все собрание: "О-оо!" - загляделось. Экий втык горячий, гость с избенкой плачут, а слеза густа-то всласть, а жадны-то оба -- страсть!.. Ну, а на цветочек напестик-вкрячницу заговорено животное суслик. Невинный цветок, этакий мил-миленький, а любовь через него сделает далекую женщину сусликом. Чего ж, зала ковровая привычна к своему-то. Но нет Назария Парменыча -- нет и строгости. Один ухажер сунул нос в прическу да брякни: "Медуница!" А вовсе и не медуница была. Однако ж барышня дала отпасть лепестку. Помедуемся, не помнемся: и то и сдобны булки -- поди ж ты! Он приговорку выкрикнул -- и уж пахтают масло. Другой принюхался к волосам, к пышности-завитости -- "Напарьник!" Напарьник -- так и напарь... А был-то дарьин коренец. Еще один выкликает: "Луп-залучница!" И эта смухлевала. Ясное дело: как не залучница? И вовстречь поддай кругляшами. Зев цветка-мака надену до кряка! За ними другие стали. "Белопопица!" Она самая. И эта кругляшами поддала: не по вам ли назван цветочек? Хотя в полном порядке была куневата красавка. Не все барышни так-то. Иные -- справедливые, вполне выдержанные. И нацелены серьезно на уважение к цветку -- ни на чего другое. Но тут ухажеры -- в дыбки и вскачь, не изломит спотыкач. Подглядят, какой цветочек девушка избрала для аккуратного понятия, да дружку на ухо подскажут. И он называет: "Заячий огурчик!" И как ей лепестка не сронить, когда огурчик и есть, да каков?! Был бы недомерок, а то: заяц с топотком, гусак с гоготком, а скок до упора -- что от суженого, что от вора. Этак все собрание и съехало на фальшь. Когда взрык попер -- сперва подумали на двоих. Они, мол, вздохнули-рыкнули, как жарок-разлучник с лукавого прищура отпал, пустил толкуна толокно присластить. Да уж больно вздох громовый, толкун стоголовый! Как львы и тигры около залы взбесились, двери ломят... Чего уж подумало собрание -- может-де цирк Сосибон-Хрипунши воротился и звери взбеленились до открытого людоедства от обмана пищи? Посигали барышни, офицеры молодые в окна. Высокий этаж-то, а никто ничего не сломил себе. Бегут коньми, потеют голые; голубями летят. И сколь ни было верст до Лесистого Кутака -- они уж там. Даже посейчас есть клены от Лесистого Кутака, а тогда-то он занимал порядочное протяжение. Рассвело, а какое-такое людское собрание прибежавшее? Ни барышень с завитками, ни офицеров со страдальцами! Иди степью от Илека до лесокутачьих остатков: страдальцы есть, а ни галифе, ни шпоры. Кто в зайца, кто в землеройку, кто в кобелька дичалого переосмыслился. Так-то фальшивить на замысловатом занятии! Цыганевич им -- на правильных порядках, а они опорочили терпимость. Ну и получили на себя, чего жене Назария Парменыча хотели. Барышни: у тех, почитай, каждая четвертая -- выхухоль. А сколько и в птичьем виде? Коростели, перепелки. Тоже и птица королек. А кто -- сиповка. Но боле всего оказалось лебедиц. Кому не в охотку лебедушка белым-белая? Углядишь сытенькую, гладенькую хоть издали -- и то встает у тебя вкус, так бы и дал слюну. Но Назарий Парменыч знал своих лебедиц в более лебяжьем виде. Дурная весть ему сердце скомкала. Не может к нам ехать. Невыносимо, говорит; увижу -- застрелюсь! И к царю: кладет на стол билет генерал-губернатора. "Пошлите меня на Командорские острова моржей бить!" Царь ему в глаза посмотрел: "Ни к чему". Наутро он опять к императору: "Пошлите вести железную дорогу -- от Коканда до Пекина!" - "Зачем это?" - "Затем, что я уже название выработал. Пекинка!" - "Пекинка?" - "Да!" А царь знал, конечно, полностью про лебединое дело. Беспокоило его: как бы Назарий Парменыч не поехал лебедиц стрелять, ощипывать и на вертеле жарить. Таких извращенцев искать не надо -- мало ли их? Ну, а от слова "пекинка" император потеплел: наконец, мол, есть без извращений. Собрал пленарное заседание, предъявил кандидата на первый портфель. Все, что постановили и утвердили, отменил как полную чушь и посадил Назария Парменыча надо всем. Тот держится деловым, но тоскует. С женой целую ночь -- поврозь! И раз его выделили как нормального, стремится соблюсти по букве. В постные дни -- на картошке, суп с овсянкой, лук, соль. Но император и весь царский двор и любого возьми прокурора: в посты -- мясцо и мясцо. Супчики с потрошками смакуют. Борщ у них -- наваристей некуда; тарелка до краев, поверху жир круговинами. Назарий-то Парменыч: ладно, царя палкой не бьют! Но я ль виноват, что он лишил себя воспитания? Скажи-ка я ему: вам-де в пользу, чтоб вас выучили, как сидорову козу?.. Чем отзовется? Насколь сознательные будут выводы? То-то! Царице попытался сказал: пост, мол, а вы со всем семейством -- на мясном питании. Я понимаю, что аппетит, ну а французские булочки с медом -- плохо? Съешьте хоть целый магазин! Она на эти слова мажет бутерброд сливочным маслом. Демонстративно. "Коли так -- хорошо! Пусть меня не виноватят! -- думает Назарий Парменыч. -- Пусть мне потом мораль не читают. Я сам могу мораль почитать!" А у него лежат доклады, что по стране очень неспокойно, созрела заварушка. От него ждут только приказа -- прихлопнуть балаган. Он едет к брату императора. Остались они наедине, Назарий Парменыч говорит: "Нравится вам царская корона?" А тот: "С чего это вы распустились такие вопросы ставить?" Назарий Парменыч ему глаза в глаза. Смотрит так, смотрит насквозь. И с подковырочкой: "Вы прекрасно знаете, почему я спрашиваю". Ну, а тот-то был в понятии, что над царем висит меч, да мокрый. "Возьмите себе корону", - Назарий Парменыч ему тихим голосом. Тот скромничает, помалкивает. "Значит, я могу вас понять правильно?" - и Назарий Парменыч со своего плеча снял соринку, поморщился -- и двумя пальчиками тому на плечо положил. Едет к двоюродной царской родне. Оставили их с глазу на глаз, и он: "Нравится вам царская корона?" Все опять точь-в-точь так же. И когда двоюродный брат царя скромно согласился, молчком, - Назарий Парменыч со своего плеча снял волосок, поморщился и двумя пальчиками тому на нос положил. Вернулся в кабинет к себе и велел балаган не закрывать, а, наоборот, всем партиям развязать руки. А с кем он поимел условия -- они и их приближенные втихаря подлили масла в огонь. Двоюродный царский брат -- тот аж первый приколол красный бант. В самую заварушку Назарий Парменыч вызывает Керенского и идет прямо с козырной карты: "Я про вас все знаю! чем неподобным вы занимаетесь и с кем... Какая грязь!" У того и забегали гляделки. Хвост поджал, юлит задом, лодыжку о лодыжку чешет. Назарий Парменыч: эти-де и эти тем же занимаются... и такие-то генералы -- тоже. Керенскому малость полегчало. "Вот, - говорит, - суки!" Назарий Парменыч ему: "Вы про них уже знаете, а они про вас пока что нет. Отдаю вам это преимущество. Сумейте взять их за самое хрупкое". Тот и взял! И корону уже никто не берет -- бессмысленно. Но есть генералы, какие неподобным не запятнаны. Вот их собрали всех вместе. В зал запускают матросов -- у тех шеи, как у волов. У каждого за плечом -- японский винторез, на боку -- шпалер. Назарий Парменыч показывает им на генералов: "Нравятся вам ихи погоны?" Моряки, груди чугунные -- гвозди на них прями -- как взрыкнут: "Дае-о-ошь!!!" Генералов тут и возьми суета. Одни затараторь чего-то непутное, другие давай не своим голосом романсы петь, а тех как стало коробить да об пол хлобыстать! Назарий Парменыч велел матросам покамесь выйти. Генералам приказ: "Утихнуть!" Они кое-как обуздали себя, и он им: "Ну что? Хотите? Идите и думайте, за кем шлейф-то носить". Презирал он их за подхалимаж. Песня-то известная: "Царь наш -- немец русский, слуги все -- жандармы..." И царь -- немец, и вокруг него -- немцы, и русский мужик обязан немцу-колонисту дом строить. А генералы трепещут перед царем. Ну не противно? Назарий Парменыч вскоре и сказал: "На ком из них пятна грязи нет, то потому, что на черном грязи не видно. Белые генералы!" И решил -- пусть лучше у Ленина будет власть. Он, понятное дело, постов не соблюдал и не станет, но уж страна от поста не отстанет. Поститься ей не перепоститься! Дак и вались оно к тому в полную лихость... И пришла новая власть -- лиха некуда класть. Мы -- ничего, благодарны, конечно. Лихо без места -- чужая невеста, за то и спасибо, что не твоя. А то: невесту тебе лиху -- обряди ее ты, а в постель она в иху! Сам Назарий Парменыч, при лихом-то размахе, не с прибытком -- сожгли усадьбу. Но он на это не смотрит. "Ну да, лишенец! а сколь воспитанниц я лишил невежества? И так же и могу: попадись только мне -- в невежестве нетронутая". Ленину передали -- и он двумя руками за каждый его подсказ! Доверие! И как не доверять тому, кто на доверчивости собаку съел? Честность-то в цене, а кто еще столько честных взял? Брал от нашей местности, нам и утрафил -- через три буквы, первая "х". Как узнал про нашу бесхлебицу, так и назвал рыбицу. Она хоть и не белая, но серебрится, и морозец, по серебру мастер, сбережет ее до наших мест от океана. Никто у нас не дивится на приветственный плакат: "Быть здоровым, сильным, смелым хочет каждый человек. И ему поможет в этом рыба серебристый хек!" Всем привычны эти известные ленинские слова, которые отчего -- на всяком видном месте? Оттого, что Назарий Парменыч подсказал Ильичу. На "х" называется, в три буквы вмещается -- народ им спасается. По шестьдесят копеек кило -- с головкой, в свежемороженом виде. По девяносто копеек -- без головки: это уже на любителей. Есть и такие -- берут. Интерес и польза, что держится долго в твердом состоянии. Когда вроде и не до жареного -- обеспечит жарку! На котлетку вовсю идет. Кто умеет -- и бутерброд получается. Так и как же было не позавидовать? Оно вышло наружу еще в кончину Ленина. Оппозиция, дележка власти, горлохватство. К Назарию Парменычу чуть не с кухонными ножами лезут. Все валят на человека -- от хера до хека! И он, чтоб зря не оправдываться, ни к кому не примыкать, решил вроде б удалиться нормальным образом. Как Ленину придали потустороннюю сохранность -- те же профессора и с ним то же самое... Но при полной секретности. К нам его привезли в окружении тайны. Партейная женщина, пожилая, возглавляла перевозку. Папиросы курила, а глядела-то все искоса. Кого отчитывает или указует -- голову к нему не повернет. Одного человека, так-то вот, даже без кивка, велела отправить... Больше и не видали его никогда. Она безотлучно при упаковке: груз в строго закрытом виде. Вокруг гэпэушники в демисезонках: клетчатые -- клеточка в клеточку. Наганы у них, самовзводы; тоже и браунинги прямого боя, второй номер. В карманах их держат, не выпуская из руки, и глядят нехорошо. Злобность. На кого глянут -- так вроде хотят из него ребра повытаскать. Багаж было в музей краеведческий, а там крыша течет. Ну, пока ремонт -- поставили в нарсуде. Позади зала есть комната, где совещаются судьи: тут установили. А людей на это время стали судить во дворце культуры. ГПУ около упаковки -- в пересменку. Постоянно -- не мене семи рыл; палец -- на спусковой собачке. Женщина-руководитель подойдет посмотрит: палец не убран? Нет. Ей туда, в комнату, и питание носили. Макароны по-флотски, с молотым мясом отварным; хлеб с горчицей и молочный суп. Еще чаю горячего много пила, вприкуску с халвой. Проходят две недели, три...А тут по всей торговой сети -- переучет, ревизия. Инвентаризация к тому же... Ну и решили не избегать проверки груза. Открыли -- в секрете, конечно. Комиссия, все как положено: распаковали -- а там ничего. Пусто! Никакого Назария Парменыча! Над чем профессора старались -- и следка этого нет. Главный в комиссии, председатель, - плюх в обморок! Один ревизор с ума спятил: сел на пол, коленки руками в обхват и башку к ним прижал. Его хотят по