а почуй мои усы!" - да ржать. Как она его отбрила! "Вы видели, чтобы я в овсы садилась?" - покраснела свеклы красней. Он не знает: пардон, что ль, сказать? Втолкнул поршень и тогда уж: "Пардон". Будто ей теперь до того. Такие встречи-труды и пошли у него, и пошли. Третья хорошая явилась, потом - опять первая. И ни разу не сорвется тормоз, хоть дергай колесо до бешенства. Как после этого плечи не расправить? Подбоченится, думает: "Идут ко мне телом обмяться, щедрость получить - и снова летают птицами. Вон куропаточка села. Была моей! И вон та уточка. И сойка. Мне ли вас не узнать?" Оборотни и те, мол, от меня в лежку лежат! Очень растроганный, лезет спать в укрытие из коровьего навоза. Снятся голые бесстыдницы и куропатки, а надо б, чтоб снились глухие платья и строгие лица. Ходят-то к нему учительницы из сел. Молодые, а женихов для них нет; деревенские парни им не ровня. Просто мление унять и то не с кем. Дай Игнату или Нилу Нилычу - ославит жена, службы лишишься. А тут узналось: поселился в лесу сильный мужчина, самим царем направлен. К роднику жизни да не поспешить? Наладились пробираться через дебри, кружным путем. Удумали умницы использовать слух о заколдованных барышнях. Спрячут одежду под кустами или в дупло и изобразятся с цветком. Егерь разохотился продолжать. Уверен, что где-то здесь Разлучонский таится. Никуда, мол, не денешься - выдашь себя. Приказал Артюхе, чтобы, помимо обычного, привозил горшочек сметаны с вареньем. Останется Егерь один - оглядится, отнесет горшочек в чащу. Там из валежника выступает пень, оброс грибками. Поставит на него горшок, скажет направо, а после налево: "Не побрезгайте. Ни я и никто сметану не трогал". Той-то порой прибыла к поместью Полинька. Ехала, наняв карету и прислугу. Следом багаж везли: французских платьев дюжину дюжин да еще несколько. Привыкла к форсу. Кто в поместье служил, все набежали. Она из кареты показалась: личико - волшебство зари! Брови - ястребок прильнул, крылья вразлет - на переносье сошлись. Глаза из-под них - огнистая синь гордяцкая; в плен только и сдаваться им. Губы: соленым помидором стать - чтобы присосом впились. Прическа - смоль; локоны сажевые вдоль щечек бело-розовых колышатся. Артюха было ей подножку каретную опустить, а слуга с запяток прыг: толкнул его. Каблуком ему на ногу - и сам подножку примостил. Полинька - даром что глядела поверх голов на бельведер - приметила и это. Долговязенький парнишка уж больно кудреват: над мордашкой - будто папаха золотистого каракуля. Прошла в дом, осмотрелась в комнатах и велит Артюху позвать. На ней платье креп-рашель: по ночному небу узорная позолота. Плечики голенькие - голубкам целоваться на них. Он стоит тихонький, а она: ах! так и запустила б обе ручки в кудри его! "Мой человек сделал вам больно грубым сапогом. Покажите это!" Артюха задрожал: "Это?" Она: "Разумеется!" Он перекосил лицо на плач: "Пожалейте мой стыд, ваше сияньице". Как она ударится в смех! "Стопу покажите отдавленную!" Снял он легкий ботинок: за барином донашивал. Она замечает: мозолей нет, пятка не разношенная, а кожа - как у молочного поросеночка. Соблазнительный паренек. Сосун сердечный. Спросила: "А девицы здешние, видимо, толстопятые?" - "Ух, толстопяты!" Она снова в хохот: черные локонцы так и заплясали вдоль щечек. Глазки гордяцкие стали слаще малины-вареньица. "Хотел бы, - не говорит она, а мурлычет, - разницу увидеть?" Он привскочил: "Совершу, как прикажете!" Она думает: "Чудо, какой чудак! Не мой ли долг - поднять его до благородства?" Но покамесь спросила, куда отлучился ее муж. Артюха голос приглушил и, как о страшной тайне, слово за словом... толкует о заколдованных барышнях и офицерах. Сперва-де его барин к ним подался, а после - ее супруг: и к ним и к барину. Она не поверила. "Какая милая темнота! Ишь, завел язык. Ну ничего, и я его заведу кое-куда в свой момент". С улыбкой объявила: "Я знаю, что да почему. Кочевники пригнали табун, и муж объезжает горячих кобыл! Поеду погляжу". Велит запрячь в коляску-ландо и подать платье люби-сквозь-блондо. В нем спинка открыта - до последнего позвонка нижнего, до ложбинки. Талия обтянута - лебяжья шея. Взирай-любуйся: лебедь раскинул крылья и под ними два мячика холит. Подкатила к кизячному укрытию, кучер Мефодьич ткни пальцем: "Вон ихо степенство!" А Егерь только-только попрощался с одной из голеньких. Вылакал черпак водки - стоит на карачках, мочится. Полинька - вздрог-вздрог; под крыльями у лебедя мячики встрепенулись: на волю рвануть. Егерь спьяну ее не узнал. Видит: явилась какая-то разодетая. "Никак, мне в укор?" - и взъярился. Мы-де познали здесь голый рай, а ты - нарушать?! Из горла рев ревом. Отревел с минуту - орет: "Не форси-ии!!!" И бросил в нее конским яблоком. От Артюхиной лошади оставался навоз. Подарок - шмяк по пояску, по тугому животику. На пряжку плюха налипла. У Полиньки губы вздуйся, брови изломились. "Мой папа - фельдмаршал!" Пальчиками сбоку за поясок: "Фу!" - да как дернет. Он и порвись; пряжка матерьяльчик сквозной-воздушный зацепила. Платье - вжик! - рассеклось и слетело, с навозом-то. Мефодьич сидел на козлах - эка уставился! Хочет высмотреть у барыни самое барское-дорогое. Плешивый уж - а так бы и впер в укромный зазор! Полинька к нему ястребицей. Отняла кнут, мах-мах: скидавай-де рубаху. Ее на себя, а ему приказала платье натянуть. Порвано - зато и налезло. Поехали домой. Она сидит в ландо в кучерской рубахе, а кучер будто обрывками покрывальца обвязан; лоскутья трепыхаются на ветерке, но кое-кому - именины. Именинник окреп: еще чуть - и покажет ласточку в небе. Мефодьич мается: "Барыня б хоть одним глазком глянула!" А то она исподтишка не увидала. Вот уж ей диковина - у кучера морковина. Влетела в дом, пробегла семь комнат до кабинета и вызывает Артюху. На "вы" к нему. Вы, мол, мне доложили о заколдованных офицерах - как они обречены страдать в виде птиц и зверьков. "Я хочу разобраться в их судьбе. Утром доставьте какого-нибудь!" Он вышел - она глазки закрыла: предвкушает, что будет завтра происходить. А о Егере у нее вывод: "Неспособный мужчина. Оттого и запил, сбежал, пытается позор в навозе пережить. Ну, вольному воля! У меня свой долг есть". Утречком в ванне понежилась, служанки ее одевают. А Артюха ездил ночью в лес, кликал-кликал несчастных - никакая птица не подлетела, и хоть бы отозвался хорек или ежик. Тогда он в сарае поймал индюка. Принес в кабинет - туда и Полинька через другую дверь. Ястребок-барынька! Наряд на ней хитрого интересу: мерси-муслин-припаси-ка-клин. На прическе - холм-елбань: округлая шапочка зеленая, перехлестнута наискось золотой лентой. Груди - самые кончики - чуток прихватила материя; от пояска бежит вниз лазурь с золотом. Из разреза то одна ножка, вся до межеулка, то вторая стать преподаст. Артюха стоит с индюком на руках. Полинька со всей заботой: "Мусье офицер, как вам тут?" Сказала индюку, а улыбочка на паренька просияй. Кудрявенький! долговязенький! "Пустите его на пол. И разуйтесь". Он снял ботинки, а как голову поднять - глянул в окно. Оно начиналось чуть не от пола: видны огороды, лесок. У леска Галя Непьющая чего-то собирает: поди, рвет черемшу. Юбка задрана, и с этим видом баба в наклоне. Окорока от жаркой силы в испарине. Липнут к ним комары, слепни: кому бы казнь, но Гале - отвлеченье от жажды. Артюха навострился смотреть, а Полинька будто про индюка: "Огрубелый мусье! Никакой любезности к мадам. А будь козочка недоена, сласть-очко раздвоено - тоже клюв в сторону?" Индюк ковер клюнул, почистил о него лапу. Полинька круть-верть - и к парнишке. Указала на свою шапочку-елбань, его руку взяла, к пупку прижала, тихонечко книзу ведет: "Хочешь - палочкой елбань или звездочку достань!" Он слышит, нет? Другому зову привержен. Она прямее: "Где смак-пастечка медова - встояка насесть готова?" Артюха: "Не могу сказать. У господина офицера спросите!" - отвернулся к окну, Галю кусаную зрит: валуны необхватные. Полинька всю досаду - в резвость, подскочила к индюку: "Негожий вы, мусье! Ох, взыщу!" Тот: "Кулдык, кулдык!" Она носком туфельки ему на лапу. Он - всхлоп крыльями, она как отпрянет! Лазоревый муслин оторвался от пояска, открыл белые булочки. Полинька: "Грубиян! Пригласи таких-то - норовят тут же сдобу перелапать!" Паренек назади нее, она индюку выговаривает, смешочки сыплет - бац-бац ладошками по калачикам. Дразнит круглыми с пришлепкой, в оттопырку вертит попкой. Обернулась к Артюхе лицом: "В межеулке зев горяч - елдачок скорее вкрячь!" Он чуть не в стон. Сердчишко не туда рвется. "Барыня! Ковер замерзит!" - хвать индюка и в дверь. Она ножками затопала: "Зарезать немедля!" Он по лестнице вниз и к леску помчись. Навстречу Галя: беремя черемши несет. Обежал ее и с индюком на руках - за нею. Вот они, верзилища голые! Шаг плавный, а сила-то как волнует их! вроде и слегка - но мощно. Ближе-ближе к ним, телом прижал птицу к Галиной пояснице - и хочет облапить потную могучесть. "Пустого не думай, - кричит, - я с наказом! Велено зарезать индюка". Она задом оттолкни приставалу, он круче приналег: чуть птицу не задавили. Пронесло бедную да прямо на Галино роскошество. Та решила: Артюха восторгом извергся. В сердцах лягни его в десятую долю силы. Упал навзничь, хочет взмолиться: "Не опускай подол!" - да голоса недостает. Она юбку расправила, говорит: "Впопад, невпопад - каплю пролил и рад!" Положила индюка на беремя черемши, понесла с плачем. Всякую живность ей было жаль. В тоске и Полинька. Не с изъяном ли паренек? По наружности - куда бойчее здоровьем. Свежей и не видано. Может, он есть хочет? Простые-то люди всегда несыты. Нес индюка да, поди, щупал жирного. Слюнки потекли: поджарки б наесться! Одно другое и перебило. Вечером послала за Артюхой. "Я, - говорит, - не оставлю офицеров на произвол природы. Чтоб мне утром был какой-нибудь для разбора!" Он вышел, она на кухню приказ: как только завтра появится - накормить его индюшатиной до отвалу. Ночью поехал он в лес, покликал - все попусту. Вернулся в поместье и в кроличьем хлеву взял из клетки кролика, какой покрупнее. Несет к барыне - из кухни кричат: "Зайди!" Увидал угощение на столе: не верит, что для него. Ему говорят: "Эдак шутить - не дорого ли?" Ну, фарт упускать не с руки. Связал кролику лапки, чтоб не убежал, да давай индюка уплетать. Одни чистые косточки оставил. Поднялся в кабинет - и Полинька туда через другую дверь: купаная, томленая! Наряд на ней острого интересу: мусье-лениву-не-быть-живу. Шапочка-елбань - моря синей - молочным ободком понизу обведена. Из-под него локоны спадают, черные как смоль. Грудки обтянуты тельняшкой полосатенькой; куцая - до пупка не хватило. Талию обвил поясок, горящими рубинами усажен. От него книзу - будто тельняшки лоскут сузился клином, приник к заветному. А далее совсем ничего, лишь туфельки на высоком каблуке. Артюха держит кролика, она подступи игривым шажком. "Мусье телепень! При вас ваша лень? - сказала кролику, а глядит зорко на парня. - Коли так уж ленивы, отдохните на ковре". Опустил он связанного на пол, разулся, как в прошлый раз, и скосил глаза к окну. Нет, не видать Гали у леска. А в кабинете у стенки подушки положены одна на другую, по наперникам вышивка: курочки и гусята. Полинька взяла его за руку, к горке подушек ведет, а он не утерпел, снова в окно зырк - Галя! На огород вышла. Подол задрала, за опояску подоткнула и в наклон: редиску дергать. Полинька указала ему на свою шапочку-елбань и его руку к его же порткам, к причинному месту прижала. Говорит: "Хочешь шапочку, где ловко поместилась бы головка?" Он - в краску, да не в дрожь. Иными чарами заневолен. В окно Галя видна: курганы живые над зеленью встали, так и подул бы на них взамен ветерка! Барыня ему: я-де росла в именье и научилась от крестьяночек играм. "Это нам поможет в деле с офицером. Чтоб с ним разобраться, надо поконаться! - поправила подушку и пальчиком в вышивку: - Уговоримся так. У меня - курочка-сладкоежка, у тебя - тупорылец-гусишка, на носу шишка". Усадила Артюху на горку, к нему на колени села, ляжками его обжала. И как запустит ручки в кудри ему! Ах, красота! "Буду, - говорит, - кудри перебирать, меж них родинку искать и присказку сказывать. Найду родинку на последнем словце - гуська ставим на кон. Нет - ставим курочку". Артюха: "А с господином офицером что будет?" - "И его поставим на кон. Дойдем по порядку!" - ерзает у паренька на коленях, думает: "Был бы вправду кролик офицером - и связанный добрался бы уж до сладкоежки". Растрепала Артюхе кудри, начала: "Лебедь на ослядь, елбани погладь!" Он сидит сиднем, по иному прельщенью страдает. Она: "Не приметила, была ли родинка?" - елдыр-елдыр балабонами по его ляжкам; тронула ручкой поясок: лоскут отстегнись - и нет его. "Пусть, - Полинька говорит, - гусек смотрит да сам решает, ставить ли ее на кон?" - и выпростала у парня красавца. Тот словно задумался перед ротком: зевнет, нет? А у Артюхи одна нужда: в окно глянуть. Смотрит: верзилища голые дышат-волнуются на вольной воле. То-то страсть его и погибель. Застонал не стерпел. Барыня: к чему-де этот звук? Он: "Господина офицера жалею - развязаться хочет!" - пальцем показывает на кролика: тот лежит-дрожит на ковре. Полинька на коленях у парня елозит: "Я этого мусье поняла. Таких пригласи, они - нет чтобы даму увлечь. Набьют трубку и ждут, когда она свистнет. Чем их жалеть, гуська пожалеем - ишь, как хочет конаться!" И за присказку: "Стоек будь, не валок, вваливай вдовалок, задвигайся с кряком туго, будь как палица-бульдюга!" - только приподняла очко - поставить сладкоежку на кон, - а Артюха и выдерни подушку из-под себя. Оба грянулись набок. Миг - он на ногах. "Господин офицер развязался, беспорядка наделает!" - сцапал кролика, бежит вон. А Полинька вскочить не успела, задрыгала ножками в воздухе: "Забить, ободрать - тушеным подать!" Артюха кубарем по ступенькам скатился. Выбежал в огород, а Галя набрала редиски - идет навстречу. Он с кроликом на руках - прыг в сторону. Она мимо, он сзади засеменил. Какие тыквища перед ним плывут-покачиваются! Ай, да лоснятся претолстые! Жар, мощь - сплошь прелесть! Бросился: телом прижал кролика к Галиной пояснице - хочет руками объемище обхватить. "Ерунды не подумай, - кричит, - я с делом! Приказано обработать грызуна для кухни". Она наддала задом: "Отлепись!" Он плотней притерся. Кролик сдавленный и проссысь: прямо на Галино достояние. Ее озлило: "Парнишка соком изошел". Лягнула в девятую часть силы. Он отлетел на сажень, лежит плашмя; так бы и взмолился: "Повремени подол опускать!" Духу недостало. Она стянула юбку на потное, мощное да скажи: "Навел клоп на взгорье потоп!" Подобрала кролика, пошла: слезы по нему роняет. А Полинька виски трет, мигрени ждет. Эка мороки с пареньком! И пригожий, и справный. Кудри - папаха золотистого каракуля. Цацка - колокол качать! Млей и малиновый звон слушай. Отчего ж не довелось упиться? Вчера - то вчера. Видать, индюшатины так хотел, что тронет своего, а чудится ножка. Но нынче-то пришел накормленный... "О! - тут ее стукни мыслью по мозжечку. - Простые люди сколько ни едят - им бы и еще съесть. Кормили его индюшатиной, а нес-то кролика. Щупал жирного и разохотился на крольчатину. Ему дают блинчик с медом, а он нашпигованного хочет - аж из утробы стон". Ладно, думает она, теперь знаю, как помочь палке водить хозяина... Призвала Артюху, велит: чтобы наутро был еще один офицер! После передала на кухню: с какой дичью его завтра увидят, таким же самым и накормить. Воротился он из лесу ни с чем. Пошел в свинарник, отнял у матки поросенка-ососка. Только в доме появись - зазвали на кухню. Повариха видит у него свинку, кумекает: "Это сколь надо времени - молочного поросенка сготовить! Барыня заждется, потребует человека, а он еще не накормлен. Лучше так сделаю..." Вытерла руки о передник и навалила на стол свиных колбас. Артюха не стал на сей раз глаза таращить. "Кровяная, - говорит, - колбаса - лишняя. Положи больше ливерной". Поместил связанного ососка в сторонку, режет колбасу, угощается. Съел немало и кучу обрезков оставил. Взошел по лестнице, а барыня не в кабинете; из смежной комнаты голоском озорует: озорства озорней. Выкликает, как иностранка, несуразно: "Старичок всталь и на обед-баль. Ищет вазочку с желе, а ему даваль филе". Артюха в ответ: "Уж вы не взыщите - офицер, кажется, в очень молодых летах". Полинька: "Ха-ха-ха!" - дала смеханца: так и цепляет задором. Он ступил на порог - она посреди комнаты. Шик - никакого восхищенья не хватит! Наряд на ней голого интересу: мамзель-вдувель-как-всталь-засандаль". Шапочка белым-белая, зимнего горностая, чуть набекрень сидит; спереди украшена драгоценным полумесяцем. Грудки поддерживает лифчик из рыжевато-темной куницы, сосцы не скрыл. Более на теле почти ничего, кроме пояса. Из куньих хвостов сшит: лежит низко, на бедрах. Хвостик и по паху пролег, прихватил промежность. Полинька повернись на каблуках - балабончики блеснули; меж них тоже куний хвост пропущен. Артюха прижал поросенка к себе, на нее глядит, но и вправо зыркнул - в окно. Из него вид во двор. Она повертелась перед парнем, мизинцем щекотни поросячий пятак: "Мусье ленивец, это ваш тупорылец? - да: - Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!!!" - смеется Артюхе в глаза, стремится раздразнить. Указала на свою шапочку, на полумесяц, потом ладошку к его порткам приложи, шепчет: "А от прямого рожка - до звезды два вершка". У него ширинку натянуло - раскрыться пуговки не дают. Барыня за них взялась: вышла цацка наружу. Маковка крепка - арбузы пробивать. Полинька будто рукоять сжала ручкой, повела парня в угол. А угол этот отгорожен зеркалом-трюмо. Оно стоит к стенке боком и отделяет как бы закуток. Артюха в нем затоптался: позади - стена и диванчик, слева - трюмо, справа - окно. Выйти - барыня встала перед ним. Тронула куний хвост, который от пояска спущен в промежность, и говорит: "В ступу ли пест, в перстень ли перст, а куницы шерстка не спрячет наперстка!" Поросенок у Артюхи на руках: "Хрю-хрю..." А Полинька: "Подкуни накунок куний - куманька кума прикумит". Артюха ей: "Если вы не мусье офицеру сказали, дозвольте их на диван положить". Она себе: как бы, мол, в нужный миг не отвернулся к свинке на диване. Велит: "Встань коленями на ковер, положи мусье у колен". Сделал по ее, но как и в окно не взглянуть? Просторное, чуть не до полу: видны весь двор, стойло, сарай. Из сарая Галя покажись. Выволокла корыто: из липы выдолблено. В таких у нас засаливают рыбу, перед тем как сушить. Открыла Непьющая окорока - вдвое толще кобыльих, - подол за опояску заправила, сейчас к коробу с солью нагнется... Паренька проняло огнецом - от кончиков ногтей до кончика. А Полинька не дождалась, когда он руки протянет - куний хвост с межеулка сорвать, - сама отстегнула. И второй, какой меж булочек вжался, следом отпал. Опустилась на четвереньки, очко наставила. Пояс пушистый на ней остался, и кажется: мохнатый зверь обнял талию - из-под темного меха белые балабончики сияют. Обернула она лицо к парню, улыбается разлукаво: "Жар-печурка с поддувальцем просит смазанного сальцем уварить киселик с перцем, в поддувальце вдув от сердца!" Его ладони начни булочки холить, а глаза - знай в окно зырят. Так и застыли! Галя пришлепнула на заду слепня, склонилась к корыту: соль сыпать, рыбу класть. Окорочища голые расперло от силы. Влекут Артюху - хоть вниз кидайся. Он толкнул ососка коленом. Бедный уж повизгивал, а тут как развизжится! Полинька парню: "Не будем отвлекаться!" - от нетерпенья очко подкинула. Он: "Мусье офицер взревновали, грозят откусить!" Она себе: "Ишь, сорвалось с языка! Впрямь заводной! Хотела завести его куда надо - приспел миг". Повернулась к Артюхе - открой, мол, рот и слушай: "Взрос язычок, достанет плечо! Длинен он не по уму - быть залупою ему!" Вновь надвинулась рачком, взвела булочки под нос пареньку. Уж как заветная возбуждена - вот она, встреча!.. Он приложился - да будто сама смерть в ухо скажи: "Мой!" Метнулся взгляд в окно: полушария вздыбились, мощью напружены. Артюха зажал ососку рыльце, чтоб визг прервать, и сам в крик: "Ой! Мусье до крови укусил, велите заколоть!" А Полинька: "Не велю!!!" - от злости, что снова не в лад пошло. Он, однако ж, поросенка сграбастал, через нее скакнул и бегом во двор. Там стал красться. Свинке зажимает рыльце рукой, подбирается к Гале сзади, поводит голой маковкой. Намучился - никакая дерзость не в стыд. Положил ососка наземь, к верзилищам пристроился - и скорее-скорее палкой в норку попасть. Галя чуть не сругнулась: сейчас-де опять осопливит! Лягнула его, обернулась. Парнишка распластался на земле, из ширинки шесток торчит. Поодаль лежит связанная свинка, визгом заходится. Галя всякую скотинку жалела до страданья. Смотрит, вот-вот взрыдает. "Опять, - кричит, - резать?!" А Артюха: "Не велено!" Она верить боится. "Что болтаешь-то?" - "Не велено резать!" - "Не велено?" - "Сказано: нет!" Как радость всколыхнет ее - от пяток до валунов и от них до сережек в ушах. Встала над парнем врастопырку, будто помочиться на него хочет. Присела, задвинула кутак в паз - и примись ездить. Эдакая тяжесть взад-вперед заходила! от рывков не то что сук - мачта хряснет! Парнишка не успел сласти вкусить - в жуть кинуло. А у Гали глаза осоловели: катанье-стон, злее разгон! Артюха царапнул тыквища ногтями, ахнул утробно: сломился черенок. Она подбросилась и домой к сожителю: свое добрать. Он, знахарь, сидел перед зеркальцем, втирал в залысины мазь, чтобы новый волос пробился. Галя притиснула его голову к грудям: "Хочу ложку - со дна доскрести!" Устроили они на тюфяке согласие, потчуют друг друга разлюбезно, дышат наперегонки - она икнула раньше, чем бывало. Он довершил для себя, односторонне, приподнялся. "Я, - говорит, - сразу понял, но желал усомниться. Хватило у тебя совести - на эдакую наглость". Галя полеживает-отдыхает. Каков, мол, а? Посягнул меня корить! Ревнуй, ревнуй. Сказать, что выгоню в шею? Нет, порчу нашлет. Говорит ему: "Куры, должно быть, в огород зашли, овощ клюют. Пойди прогони!" Он зубы оскалил, кулаками машет. Кинул на стол свои амулеты и средства волшебства, взял бутылку водки: пробка сургучом залита. Свел вместе два пальца - тзак! - по горлышку. Головка слетела, будто редиску ножиком срезали. Он полил водкой каждую вещь на столе, шепнул черное слово: и весь мужской пол - на девять верст кругом - обезоружился. Знахарь себе: "Отлейся вам моя обида!" В это время у Пивной Пипени загорали двое. Егерь с барышней то эдак лягут, то так. Солнышко их нежит, они свою обоюдность добавляют. Как по маслу шло - да вдруг войти стало некому. Барышня: "Ну! Ну-у же!!!" А он: "Извините, на меня птица исторгла помет. Вы должны понять, что я чувствую. Встретимся еще - не обессудьте!" Вполз в свое убежище, надел куртку и шляпу с пером, припустил рысцой в село к знахарю. Только знахарь-то не сидит, не ждет. Оскорбленье бьет из него воплем. "Совратилась! - в сотый раз Гале кричит. - Лежишь рада?" Она: "Пожила в полную живость, и что?" - "Меня спросила?" - "Тебя?! Одно фу и сказать, кадило! Лампада с уксусом!" Он голову склонил: что услышал, то чинно обдумал. Отступил от ее постели, сел на корточки. Покряхтел, поднимается - и все больше тянется в рост. То горбился - теперь стройный стоит. Нагнулся к зеркальцу, встрепал усишки, бороденку; правой рукой провел по лицу, словно омыл. Оно было рябое, невзрачное - сейчас обернулся к Гале: преображен! Усы, бородка аккуратней аккуратного. Она было перекреститься - рука как отнялась. Затрясло бабу; повалилась ему в ноги: "Барин-свет, сжальтесь над слабой душой!.." Оказалось, не кого-то чужого пустила к себе, а самого Разлучонского. Во сумел внешность принять! Жила с ним и не разглядела. Теперь слышит от него: "Я бросил мои привилегии и пришел к тебе в полунищем образе - человеком, который пытан народной судьбой. Я хотел, чтобы ты любила меня без угождения, как ровню, и целовала в натуральном желании. Настолько меня восхищают создания природы! Я видел в тебе образец тела и души, а ты - походная кухня!" Сказал так-то и за порог. Направился в свой дом бельведер. А там - переглядки, крики, шепот, разгар любопытства. Полинька узнала, как обкатали Артюху круглые горки, - велела в людскую занести. Спустилась мигом - и наряд не сняла; лишь запахнула на себе накидку. Подошла к лавке, где парнишка положен; на паху у него салфетка - повариха накрыла. Говорит барыне: "Чтобы кровь унять, я поставила прищепки. Важно покалечен. Будто колбаску перекусили да еще наступили ногой. Будете глядеть?" Полинька: "А как же! Надо ведь отдать долг милосердию". Смотрит-осматривает: и жалостно и брезгливо. Смазливый парнишечка - и вчистую сокрушен! "Может, - спросила его, - освежить тебе губы напитком или апельсином?" А у него - жар, бред; он видит на себе Галю, просит: "Не езди, не езди так скоро-то! Качнула вперед - скажи: мель! Сдала назад - скажи: мельница!" Полинька по отвлеченным глазам поняла, что он вне сознания, думает: "А бредит никак не глупо". Тут прокинулась оторопь через весь дом: барин вернулся! Народ хлынул из людской. Разлучонский идет коридором, взирает на согнутые спины. Вдруг показалась перед ним незнакомочка. На ней шапочка-елбань зимнего горностая, такая же белая накидка. Из-под шапочки черные локоны ниспадают. Щечки бело-розовы, брови - ястребок прильнул: крылья вразлет - на переносье сошлись. Глаза - огнистая синь гордяцкая; только и сдаваться им в плен. Губы: соленым помидором стать - чтобы присосом впились! Барин себе скажи: "Если я не фаталист, то буду! Разве это не шахматный ход фортуны, что Галя оступилась? Благодаря чему я оказался дома, где меня ждала необычайность". Он знал и не мог не знать, что в его доме поселилась столичная дама. Но ему было далеко до подозрения, какое это горяченькое эскимо. Отвесил поклонец и словно дает гостье миндального молока отпить: "Позвольте назваться. Здешний владелец и сельский астроном - по долгу наследства". Она хоть и увидала его в посконной рубахе, но в ошибку не впала: хозяин. Подумала: "Артист! Картинная фигура. Не надо игру начинать - уже идет". И на то, что он астроном, отвечает: "Вот удача! Мне нужно мнение ученого. Если мою звезду легко можно увидеть, а рог месяца под вопросом, то скоро ли - зримое движение тел?" Он: "Скоро, если себя обнаружат половинки луны и лунка". Понеслись оба вверх по лестнице, накидка с Полиньки соскользнула - он ногами запутался, упал, колено зашиб. Она глядит нетерпеливо; тело, почти голое, задорцем так и дышит. Шапочка сидит набекрень, грудки поддерживает лифчик из темной куницы, сосцы не скрыл. И более - ничего нет, кроме туфелек на каблуке и пояса: из куньих хвостов сшит, лежит низко, на бедрах. Разлучонский освободился от порток - она затеяла от него по кабинету бегать. Он держит руками колено, на другой ноге скачет, вперед кий нацелился. Озорница нагнетает азарт страстной хиханькой. "О-ооо! Как отстали-то... Шире шаг, хи-хи-хи!!!" Но вот предстала удобно, разохотисто: зверем, рвущимся с цепи, забубенного влупи!.. Он, через боль-то, ногу ушибленную разогнул, подковылял еле-еле - да как сунет палку, как обопрется! Достал до души и глубже. Обмяли сандалетку на конском копыте. Полинька потягивается; ему пора коленом заняться. Натер снадобьем, пошептал - удалил вред. Тут она просит: "Пока нас опять не охватила неотложность, помогите вашему слуге в страданиях". Рассказала про Артюхину беду. Барин себе: "Вон чей слюнявый палец Галя в солонку пустила". Кровяное давление, однако же, у Разлучонского не поднялось. Жизнь с Галей теперь выглядела хуже юмора. Баба примет ласку, а после: "Я чего хочу-то. У меня на ноге ноготь в мясо впился. Не вынешь так, чтобы я не почуяла?" Разлучонский, вспоминая, плечами пожал. Называется: жил с воплощенной мечтой. Какие головы мираж кружит! Сошел он в людскую, распорядился приложить Артюхе примочки. И к другому дню у того сросся. Но бесследно не обошлось. Парнишка навсегда забоялся толстых и вообще всех тельных девушек. Женился на тощенькой - сухой листок и тот масляней. Зато сам разъелся, растолстел: кровать ему стала узка, жена табуретки придвигала. Но на сторону он не ходил; только носил в кармане вроде колоды карт: картинки с похабством. Подойдет к почте, высматривает - кто входит-выходит. Выберет кого-нибудь, показывает набор картинок... Людям и понравилось толковать: судя, мол, по брюху, живет сверхсыто, но до какого опустился сознания. Кто в этом повинен: сам, Галя или Разлучонский? Опять астроном плох! Хотя, кажется, какая может быть связь между толщиной человека и сросшимся хером?.. Разлучонский даровал пареньку исцеленье, а мог бы мстительно воздержаться. Но нет, он проследил за наложением примочек и лишь потом вернулся к Полиньке. Она теперь в куцей тельняшечке перед ним. Простерла к нему ручки: сделайте, дескать, вид, что вы никогда не конались, - я стану вас учить... Он показал ей свою отзывчивость. Дошли до сотрясающих усилий, подают друг другу пример такта, когда по злой нужде достигает села Егерь. Постучался к Гале: я, мол, к твоему жильцу за услугой. Баба не сразу разобрала, кто у нее на пороге. Мужчина без штанов, ноги загрязнены, полы куртки скрывают срам, но не полностью: кончик вислого на виду. Галя посчитала человека конногвардейцем. Конногвардейцев она отродясь не видела, но слыхала: им море по колено. Ну, а раз-де они ходят по колено в море, к чему штаны? Даром мочить? После того как барин себя открыл и ее покинул, баба не опомнилась. О печь спину терла, роняла голову вправо-влево, влево-вправо: "Не простит!" Собралась на речку топиться. Приди Егерь чуток позднее, не застал бы. Услышала, что он явился к жильцу - то есть, значит, к барину, - и в ответ: "Ваше конное степенство! Вы пришли на разговенье, где и из постного: один горький лук. Если мой жилец меня вспомнит, то скажет только: неглубока наша речка, а большое бабье горе вместила". Егерь понял так, что знахарь соврет Гале - мне на рыбалку-де надо, - а сам к девкам: брод искать в сладкой речке меж кисельных бережков. Завидно стало человеку. Мученье такое, что стоит и правой ступней левую ногу чешет - скребет отросшими ногтями и морщится. "Ты, - говорит, - помянула конную тягу, а и в самом-то деле: мне бы к знахарю конем мое горе везти, оно любого бабьего больше". Тут она его узнала и рассказывает, кем знахарь оказался. Гость думает: "Силен шутить премудрый повеса! А и подфартило ему, что не попался мне на глаза. Уж я-то распознал бы обман, как сон девушки по подушке". Польстил себе эдак для поднятия духа. Галя дала ему штаны, какие оставил, когда к Пивной Пипени побежал. Надел он их и отправился с визитом к Разлучонскому. Тот и Полинька наконались вволю, сидят в столовой, кушают малину со сливками. Эта гармония втрое добавила Егерю груза - на вислое-то горе. Снял он шляпу в учтивой манере и про себя: "Насколько умна моя идея - привлечь к охоте прелестницу! При таком ловце и самый крупный зверь ткнется в узенький лаз". Однако к хозяину обратился, как бы полушутя над собой. Ехал-де я сюда с важнейшей задачей, а пришел к вам с пустяком. "Вы как человек утруждаемый, а не праздный, не сомневаетесь насчет главного в празднике... Словом, зазвонил Иван Купала, а колокольня упала". Разлучонский не забыл, что наказал сильный пол - на девять верст вокруг - вялой безгрешностью. Заклятие не могло влиять дольше получаса, и кто за это время провинился, уже заработал палкой прощенье. Только Егеря заедала память о слабости в грехе. Барин ему: "Нам по силам опять - что упало - поднять. И с похмелья и в запой, колокольня, крепко стой!" Подите, говорит, к Гале Непьющей: у нее есть медовуха, для меня держала. Скажите: я велел, чтобы вы нарисовали ей сажей усы, навесили мочалку, будто это борода. Пусть и вашу шляпу наденет. Затем вы оба должны пить медовуху из двух бадей. Выпьете вы свою раньше - рассчитаю Галю. Удастся ей опередить - получит корову и восемь коз с козлом. Но обязана, оставаясь в шляпе, при усах и бороде, убедить вас, что она не мужик, а баба. Гость откланялся. Помнил Артюхины слова, что если Галя выпьет и пекло внутри угасит, то допечет мужика до смерти. "Мне ли, - сказал себе, - риска бояться, когда можно насчитать пять кораблей, на которых я плавал, а они потонули впоследствии". Передал Гале условие - она остановила часы-ходики и слушает, как бьется в голове тревожная дума. Казалось бы, если уже решено топиться, чего теперь мучить ум? Лишит барин работы - тогда тем более никуда, как в реку! "Но, - Галя мыслит, - люди станут указывать на место моей кончины: здесь утопилась Галя Непьющая. А другие скажут: какая же Непьющая, когда она перед смертью браги попила? Споры пойдут. Нет, память для раздоров оставлять нельзя". Налила в две бадьи медовуху. "Сейчас, - Егерю говорит, - наскребу сажи". Надела его шляпу с пером, нарисовал он ей усы, нацепил мочалку-бороду. Пьют из бадей. Галя вылила в рот последнюю каплю, а ему осталось никак не менее трех глотков. Встала она перед ним, пьяная да смелая. Порвала опояску, сбросила юбку; поворотилась боком, задом, другим боком. И снова стоит к нему лицом. "Потрудитесь, - говорит, - завести ходики. Ляжем на кровать тик-таки считать. Кто раньше собьется, тому и думать, в чем он убедился". У Егеря глаза нетрезвые. С печалью усадил ее на постель, понудил полуприлечь поперек кровати. Раздетый, встал меж ее колен. "Возьми, - говорит, - гирьки в руки". Она исполнила. "Показала стрелка двенадцать?" - "Да". - "В этом убедились - в другом бы не убедиться". Галя: "В чем?" - "А в том, что коли часам бить - они и несчастный свой час пробьют, не собьются". Всхлипнул, будто толкнул дорогое в пропасть. "Пошли-ии!" И вот уж оба в ударе: то-то удары часты - тугих гирек по сдобному. Но счет вести - куда там! Хмель накатил. Проснулись, слышат - настенные ходики: тик-так, тик-так... Егерь и скажи: "Позавидовали нам часы, сами побежали. Давай обгоним?" Наладились взвивать темп, щеголять здоровьем. "Уф, шесть есть!" А на часах - только полпятого утра. Донеслось коровье мычанье, козы блеют. Егерь рассудил вслух: "Не скот ли обещанный пригнан? - подсунул ладонь под Галин окорочище. - Верил Разлучонский в твой успех!" Оделись и к воротам. Видят, в самом деле: знакомый работник, восемь коз, козел и, вместо одной, - две коровы. Галя скорей ворота отворять, но работник охладил: "Погодь, погодь!" Объяснил Егерю: мне, мол, барин велели узнать такие ответы. Пила она? "Пила и прежде меня выпила". - "Другие задания превзошла?" - "Совершенно! В лучшем виде!" - "Коли так, - работник говорит, - то барская воля эдака! - и сообщает Гале: - Веди, значит, в хлев восемь голов коз, козла - одного, корову - одну". - "А вторую?" - "Тебе сколь было обещано?" - "Одна..." Работник помолчал и поведал: "Ко всему тебе дали бы и вторую корову, если б ты вовсе отказалась бражку пить и участвовать". Накрыла Галю и Егеря немая минута. Уж работник и корова из виду пропали, а баба все взглядывает на мужчину - он в ответ вроде хочет руками развести... Наконец-то развел; говорит: "Ты лишь начала узнавать, за что не дана вторая корова. Буду далее показывать - продешевила ты или, может, наш пот стоит табуна". Галя: "Дали бы хоть скотину обиходить". Он приосанился - до чего собою горд! Не только-де не ужарился в шкварку, но саму-то печь утомил печь!.. Как, однако ж, ни сытно у кумы в праздник, а недоимки и с полным брюхом помнятся. Минуло две-три страдных недели - наведался Егерь к Разлучонскому. Навряд ли, говорит, прощен мне долг - вас отыскать и отчитаться. Может, поехать вам все-таки в столицу? Разлучонский был с Полинькой. Она откинулась на спинку дивана, он сидел на подушках у ее ножек, перебирал струны мандолины - учился играть. "Видите, - говорит гостю, - я нынче - само легкомыслие. А в Питере, считаете, - тяжелодумы?" - "Не поручусь". - "О! Так им легче легкого - нашу участь решить". Егерь вежливо улыбнулся. Уходя, подумал: "И я ли бы не шутил, когда б не с меня спрос?" Идет к Гале, вздыхает: что будет? "Ах! - сказал себе, - покамесь будет то, что ляжем пораньше. Вон она уже и перину взбивает". Легли до темноты, заснули перед зорькой. Петербург Егерю не приснился. Но там его имя прозвучало в коридорах власти. Сановники подали царю бумагу: предлагаем послать таких-то чинов на розыск Разлучонского и нашего человека, который не выходит на связь. Царь поглядел предложение, произнес: "Если мои служащие очень в наградах зануждались, могу их наградить и без поездки в глухую периферию". Сановники перемигнулись. "Замечательно, ваше величество! Разрешите лишь еще несколько имен внести..." Тут же и вставили свои имена в наградной список. Говорят: "А какое будет указание касаемо вашего прежнего указа?" Император смотрит вопросительно. Они кладут перед ним доклад об исчезновении Разлучонского. На докладе царской рукой выведены две палочки и перечеркнуты поперек. Сановники просят прощенья: смеем, дескать, напомнить, что ваше величество написали букву "Н" и тем обозначили: "Найти!" У царя брови насупились. "Буква "Н" означает: "Нет так нет!" Что может быть яснее и проще?" Глубоко недовольный, окончил прием. Думает: "Ну не на кого опереться! Кругом непонимание, недомыслие - один шаг до неверности". Неверность, судя масштабно, обеспечивали дома свиданий. Жена, к примеру, отправлялась в магазин за модной шляпкой, а оказывалась под вуалью в постели дома свиданий. Мужья бывали там немного реже, потому что должны были посещать еще и другие дома. Так доморощенная ли идея вылилась в Октябрь и кровавую войну? Да или нет, но революция определила усмирение хижинам, полюбила дворцы, а из домов сколько повынесли мебели и носильных вещей? Полинька больше не увидала разнообразия своих платьев, хотя кое-что и сберегла. В ту годину и стали ее иронично звать Форсистой. Перепало ей претерпеть. Их с Разлучонским попросили из бельведера - еще есть, кто помнит, как они шли по дороге. Галя Непьющая сказала прилюдно: "Повинится, что зажилил вторую корову, я его пущу жить". Егеря той порой с нею не было - опасаясь ЧК, пропадал где-то. Барин, надо думать, не пришел бы к Гале, даже затворись для него все остальные-прочие двери, щели. Но такое можно увидеть только в советском фильме. Вопреки киноискусству, хватало народа, который отрезал краюху хлеба Разлучонскому и пускал его ночевать. Полиньке было тяжелее. По ее красоте досталась ей вся прелесть мужского террора и свободных отношений. Как не убедиться, до чего точно сказал великий русский поэт: "Свобода идей значит главенство мудей". Благодаря добровольному началу Полинька избавлялась от насилия над ней, и в порядке поощрения ее перевели с обычного пайка на усиленный. Такой же приносила Разлучонскому. Он неузнаваемо изменился как личность. Отдавая должное коллективу, сверял жизнь с поговоркой: "Август месяц - не май. Мне даешь и другим дай". На пятилетие Октября к юбилейному пожару приурочили губернский слет пожарных. Полинька на нем показала номера акробатики, в тельняшке влезала на столб, потом исполняла танец со шлангом. На это последовало одобрение сверху. Тут-то она и завелась ходить на прием к первым лицам, ходатайствовать за Разлучонского. Добилась решения: пост