трук, вскочив, низко сгибаясь, побежал, Юрий и другие бросились за ним. Над головами с влажно-фырчащим звуком: флы-флы-флы... пролетела стремительная тяжесть и впереди за домами саданула так, что под ногами у Вакера дрогнула земля - дрожь мучительно-страшно отдалась в груди, в голове. Опять льнули к сухой, заклеклой земле, опять кидались в бег, миновали северо-восточную окраину, и Юрий - как вожделенно-спасительную надежду - увидел лес. На дороге к нему грудились друг на друга армейские фуры, возы беженцев, обезумевшие лошади бились в дышлах, вставали на дыбы. Вдоль запруженной дороги, переваливаясь, двигались к лесу грузовые машины, броневик пер полем, по лоснящейся ржи. Группа, в которой держался Вакер, припустила через поле, а позади в городе упруго-кругло бултыхали орудийные удары, хлопали мины, стервозно-спешно частило: та-та-та-та... В лесу дорога была закупорена так, что не объехать. Меж сосен осталась брошенной противотанковая пушка с обрубленными на вальках передка постромками, валялись зарядные ящики. Тут же рядом солдаты, с деловитой торопливостью орудуя ножами, сдирали шкуру с убитой коровы. Масса военных суетилась вокруг застрявшей техники: что-то спрашивали, приказывали, ругались... от живой запруды напирал напряженно-мятущийся гвалт. Вакер заметил знакомого штабного работника - подошел, окликнул, и тот, повернув распаренно-блестевшее потное лицо, сказал так, будто встречу вполне предвидел и подготовился: - Вот и вы... В гаубичный полк ходу нет! Юрий, забывший и думать про полк, произнес, однако, словно нечто немаловажное: - Я ждал вас у горисполкома. - Напрасно не учли обстановку! - сказал штабист, как одернул. - Должны быть приняты меры... - продолжил он поучающе, как бы помогая разобраться в обстановке, и указал на легковую машину: она уткнулась в упавшее дерево и была покорежена буфером бронеавтомобиля, что стоял за нею. Вакер тут же отвлекся от нее. Внимание его обратилось на нескольких красноармейцев из тех, вместе с кем он бежал из города. Сейчас они направились куда-то лесом. Решив, что лучше удаляться от опасного места, нежели на нем задерживаться, он последовал за ними. Лес оказался не безлюдным, к группе присоединялись солдаты, и в ней стало уже человек сорок, когда на просеке их остановил старший лейтенант с расстегнутой кобурой нагана, нервный, в очках. - Куда торопитесь? - крикнул он с усталой злостью. Сразу было видно: эти слова он сегодня произносит не во второй и не в третий раз. Солдаты стали отвечать, что разыскивают свои подразделения, а Вакер предъявил документы и спросил, где находится "ближайший командный пункт". - Танковая бригада - отсюда в двух километрах, - лейтенант кивком указал к востоку и заговорил с ожесточенным упрямством: - Необходимо расчистить дорогу для танков! Они выбьют немцев из города. Помогите собрать людей на расчистку! Вакер заявил, что у него собственное задание. - Ну хоть побудьте с ними, чтобы не разбежались! - нервничая, потребовал лейтенант. - У меня тут недалеко ополченцы собраны. Я - за ними! Через пятнадцать минут буду! - поправив очки, он, словно для убедительности, показал Юрию циферблат наручных часов. Вакер выдвинул условие: - Провожатого в штаб танкистов дадите? Лейтенант пообещал. Едва он пропал за деревьями, группа стеснилась вокруг двоих энергично, но тихо говоривших красноармейцев. Юрий почувствовал - его сторонятся - и, сочтя за лучшее подождать, что будет, сел на пень. Ноги отяжелели, ощущая, будто разбухшую, кожу сапог, желудок напоминал о желательности плотного обеда. Представлялась походная кухня, в чьем котле заманчиво побулькивает каша для танкистов, заправленная мясными консервами. "Не к питательному ли пункту подались?" - было первым, что пришло в голову, когда толпившиеся красноармейцы вдруг пошли вглубь леса. - Командир приказал ждать его! - крикнул Вакер без особой настойчивости. Один из солдат обернулся и, глядя молча, с недвижным напряжением, поправил на плече ремень карабина. Кто-то в середине группы опасливо-дерзко выкрикнул: - Приказал - и что? Неподалеку от Вакера остался красноармеец, расставивший, словно для устойчивости, ноги в ботинках с обмотками. Поплевывая на пальцы, он раскуривал самокрутку. - Эти двое их увели? Куда? - требовательно спросил Юрий, не поднимаясь с пня. Солдат посмотрел вслед ушедшим и промолчал. Вскоре вернулся старший лейтенант, за которым тянулись вереницей ополченцы в гражданской одежде, в кепках. Вакер шагнул навстречу, выражая видом сдержанность и как бы сожаление. - Вы их отпустили? - с отчаянием вознегодовал лейтенант. - Они не пожелали выполнить ваш приказ. Я им повторил его! - Повторили?! А почему не задержали их?.. - у лейтенанта пресекся голос: оттого что гнев был силен, однако власти не прибавлял. Вакер невозмутимо и сухо заметил, что он военный журналист, но не командир. - У вас - воинское звание! Вы должны были действовать... - Вооруженная группа, - прервал Вакер, - приняла свое решение и не подчинилась. Есть свидетель, - он подозвал жестом красноармейца. Лейтенанту было недосуг задавать вопросы, которые мало что обещали дать, он произнес угрожающе: "Разберемся!" - и добавил: далеко в тыл дезертирам не уйти, их перехватит заградительный отряд. Красноармеец попросил разрешения "доложить". - Они не в тыл... - он встал перед командиром навытяжку и как-то сдавленно сообщил: - К немцам они пошли сдаваться. "Однако... рисковали те двое, - подумал Юрий, - но, кажется, выиграли. То, что целую группу приведут, - им наверняка зачтется". Среди остро волнующего, что закипело в нем, проглянуло неистребимое любопытство: насколько натурально возмутится лейтенант? Но того заботило уже лишь, как бы не подтаяло число ополченцев, и, пока он приказывал им "держаться кучнее", Вакер выяснил у красноармейца весьма интересовавшее. - Вы показали себя достойно, что не поддались на агитацию, - для начала похвалил он дружественно и значительно, а затем спросил в упор: - Почему вы с ними не пошли? Солдат отвел глаза. - Мы должны за родину жизнь отдать... вот что. - Должны! Но они-то пошли. Все - кроме вас. Красноармеец, было заметно, несказанно боялся попасться на ответе. - Многодетный? - спросил Вакер. - Трое детей. - А те, какие ушли, - молодежь, кажется? - Молодняк! - солдат от чего-то внутреннего и сильного невольно махнул рукой. В этом жесте, во всей фигуре Юрий прочитал безнадежно тоскливое: "Мне бы их заботы..." 78 Старший лейтенант не дал провожатого, и Юрий самостоятельно выходил в расположение танковой бригады. Он успел представиться командиру и поговорить с ним, перед тем как танки двинулись в бой. - Свою задачу я выполню! - сказал командир с поразившей журналиста странно горькой легкостью. - Разведка меня обеспечила данными: у немцев сил здесь пока мало. А наших - довольно! достаточно наших, чтобы закрепиться и держать оборону! - повысил он голос. - Но это уже не моя задача... - вдруг оборвал разговор так, будто спохватился: зачем он его ведет? Вакер, получив место в автомашине ремонтной мастерской, отправился следом за боевой колонной и с опушки леса наблюдал, как танки, кроя ожесточенным огнем город, действительно вошли в него. Юрий замечал движение пехотных частей близ Острова, видел, что за боем следят из леса командиры. Однако стрелки в город так и не вступили, артиллерия тоже не подтянулась, и немцы беспрепятственно свозили под Остров огнеметы и пушки, а также зенитные орудия, которые умело приспособили для стрельбы по танкам. К исходу дня бригада, потеряв почти треть машин, город покинула. Отступление стремительно набрало темпы, и на другой день Вакер уже прощался с Псковом, где бушевали пожары, шайки разношерстного люда разгульно грабили квартиры руководства, а начальник бензосклада поджег столь нужное для эвакуации горючее и скрылся - тогда как артиллерийский склад с массой снарядов и патронов, склады с обмундированием и провиантом остались ждать новых распорядителей. Человек, пустивший Юрия в автомобиль, говорил с терпеливо-покорной измученностью: - Плана эвакуации нет. Представителей тыла в городе нет. Я вам расскажу, а вы, по вашей журналистской линии, доведите до сведения тех, кто повыше... Почему оказалось так, что связь с госпиталями возможна лишь с помощью посыльных? Мы отправляли их от военного коменданта, но они не вернулись. Нельзя даже приблизительно сказать - сколько раненых поступило в госпитали за последние десять суток. Машина объезжала заторы, Юрий торопил ее с немо-испепеляющей страстью, а человек, сидевший рядом с ним на заднем сиденье, продолжал: - В дивизии, где я был с проверкой, у медсанбата отсутствует медицинское и хозяйственное имущество. Заметьте: оно не потеряно в бою. Его просто не было! Перевязочные средства - индивидуальные пакеты - выданы лишь двум процентам бойцов. И что это за пакеты? Достались нам в двадцатом году - с имуществом разбитой Белой армии. Американцы ими белых снабдили. Бинты в этих пакетах уже не могут быть стерильны! Автомобиль, заехав на деревянный тротуар, обошел артиллерийскую запряжку, оставил слева участок мостовой в воронках от бомб и, после нескольких подобных маневров, вырулил на полевую дорогу. Шофер увеличил скорость, машина катила в тыл, и Вакер теперь уже с неподдельным вниманием слушал говорившего: смугловатого мужчину, интеллигента, которому шла военная форма. Он был военврачом первого ранга, уполномоченным санитарной службы Северо-Западного фронта. Рассказы яснее и яснее напоминали Юрию как будто бы нечто знакомое... Стемнело; на горизонте горел, видимо, после авианалета, какой-то населенный пункт. В небе громоздились тучи, их края багровели и словно шевелились от пожара. - Заночуем в поле, - сказал военврач. Шофер свернул с дороги, движение по которой не затихало, на луг и подъехал к скирде. Он и ординарец уполномоченного навытаскали из скирды сена, устроили для всех постели и после походного, всухомятку, ужина уснули. Но военврача не отпускала потрясенность от увиденного в последние дни. Он, укрывшись шинелью, лежал боком на подстилке из сена и с изнуренной горячностью обращался к Юрию: - Вы, по журналистской линии, просигнальте - кому только можно... В небе не замечалось звезд, но глухой тьмы не было, бледно поблескивал корпус автомобиля; ветер порывами нагонял отсыревший запах дыма. Пространство к западу раздражающе-тревожно роптало. Вакер беспокойно размышлял о своем, о неотвязном, и слушал военврача: - Откуда у нас такое невнимание к самым простым требованиям человечности? Я столкнулся с фактом... госпиталь, для перевозки раненых, для доставки питания и остального необходимого, пользовался автомашиной транспортной конторы. И вдруг машину отобрали. Оказалось, госпиталь не внес оплату. Но нет у него на это средств! - Что творится... - дипломатично высказался Юрий. - И ведь советская транспортная контора, а не частная лавочка! - вырвалось у военврача с угрюмой растерянностью. - А возьмите вопрос похорон. Никто, кроме руководства госпиталей, им не занимается. Комендант города обязан выделять транспорт, похоронные команды, средства на похороны - но он совершенно от этого отказался! А горсовет - вы только представьте! - требовал от госпиталей плату за места на кладбище. Широкие полузасыпанные ямы когда-то виденного кладбища, старец с седыми в зеленый отлив усами, одетый в изношенную порыжелую шинель, тетрадки на дне чемодана в уютной комнате Галины Платоновны - все это мелькнуло в сознании смертельно уставшего Вакера, перед тем как его глаза слиплись. 79 В редакции Вакера ждала благодарность за "боевитость, оперативность и живой показ ратного труда защитников Родины". Ради подобных плюсов он был готов и далее пересиливать страх ранения и смерти, продвигаясь по изрытому воронками дымному полю войны к венцу личной удачи: к руководящему положению, к известности, к славе. Его командировали под Ельню, где советские войска наносили противнику контрудар, и, хотя наступление в конце концов захлебнулось, он успел дать в газету несколько репортажей о первоначальных успехах. В августе выехал в Одессу - написать о том, как Красная Армия срывает попытки германо-румынских захватчиков подойти к этой военно-морской базе. Маршрут корреспондента пролегал через Саратов, чем Юрий и воспользовался, чтобы, сделав здесь остановку, навестить отца и мать в недальнем городе Энгельсе - столице Автономной республики Немцев Поволжья. К особнячку родителей подходил вечером, когда садящееся солнце еще продолжало жечь лицо каким-то пыльным, утомительным светом. За калиткой рванулась, лязгнув цепью, собака, разразилась басовитым яростным лаем. Заглянув за ограду, Юрий увидел, что это не овчарка, которая знала его, а другой крупный, но беспородный пес. По цементированной дорожке спешила мать. Она загнала кобеля в конуру, воскликнула по-немецки: "Боже, мой сын!" - обняла и поцеловала Юрия в обе щеки, после чего он тоже поцеловал ее в щеку и полюбопытствовал, а что с прежней собакой? Мать объяснила: отец, дабы "показать пример", отдал овчарку военным. "В караульный полк", - догадался Вакер. Он посмотрел по сторонам, стараясь подметить связанные с войной изменения... Как и в прошлое лето, из поливального устройства побрызгивала веером вода, орошая розарий под окнами; поодаль от боковой стены дома тянулись рядки вьющейся спиралями фасоли; на ступенях крыльца лежали резиновые коврики, а на самом крыльце занимал свое всегдашнее место половик. В доме, предварительно осведомившись у матери, одни ли они, Юрий спросил многозначительно: какой стала теперь жизнь? - Все хуже и хуже. Русские нас ненавидят. Так было и в прежнюю войну, - отвечала мать с безотрадной интонацией. - И что толку, что у нас своя республика? Слышно много нехорошего. Говорят - если германская армия подойдет близко, русские нам отомстят... - на ее замкнутом лице появился странный румянец. - Не надо так беспокоиться, - утешающе сказал Юрий, - отец - большой начальник! Паек у него, конечно, генеральский, а? Этого мать не знала. - Молочных поросят теперь и для него нет, - заметила, как и прежде, по-немецки и все тем же тоном суровой угнетенности. - Но Волгу у нас еще не забрали: есть стерлядь, есть икра. Вакер не замедлил отдать должное и тому и другому. x x x Принимая душ, он услышал, как на улице остановилась машина. Накинув отцовский халат, вышел в коридор навстречу возвратившемуся домой Вакеру-старшему. На сей раз тот не просто обнял сына, как делал обычно в его приезды, а положил ему руку на голову - словно собирался было взъерошить волосы, но раздумал. - На какое время ты к нам? - спросил он по-русски. - Мы завтра вместе позавтракаем или, возможно, и пообедаем? - Только позавтракаем, - Юрий со вздохом развел руками. - Ты сильно загорел и похудел, - одобрительно проговорил отец. - Даже бабы не могли сделать тебя худым до такой степени. Вакер-старший и сам не отличался дородностью. Объемистое в торсе тело оставалось жилистым в неполные шестьдесят; лоб, однако, прорезали глубокие морщины, и педантично подровненные "проволочные" усики были, как и виски, не темными, а серебристо-серыми. Юрий прошел за ним в его комнату, где отец опустился в дорогое почерневшее от времени кресло красного дерева. Сын сел в другое, попроще. - Как тебе служится? - с пытливым интересом спросил Иоханн Гугович. Юрий справедливо считал отца человеком весьма неглупым, с детства ставил себе в большую заслугу, когда удавалось его обмануть или что-то скрыть от него. Сейчас, однако, разговор требовал определенной откровенности. - На фронте не каждый сует нос во все мои документы, - начал он тихо, с расстановкой, - а по фамилии необязательно признают немцем. Скорей, принимают за еврея. Но я-то ни на миг не забываю, каким взглядом на меня могут посмотреть - узнав, что я немец. Я чувствую себя уязвимым. Служить стараюсь, но постоянно давит - какая я удобная мишень для завистников, для любого, кому будет не лень куснуть меня. Небольшие напряженные глаза отца выразили понимание. Иоханн Гугович подумал и высказал: дело все же не столь уж плохо - он ожидал, что сына уже кусали и кусают. - Ты жалуешься на судьбу, а поможет только терпение, - сказал он с не совсем удавшейся уверенностью. - Надо не упускать ничего, что можно сделать в нашем положении. Я отдал Рекса, прекрасную собаку, в часть внутренней службы. Немцу теперь не к лицу держать немецкую овчарку. Мой заместитель узнал и тоже свою отдал. Один наш сотрудник, немец, имел не овчарку, а эрдельтерьера - пожертвовал фронту. Собаки очень нужны службе связи... У Юрия было ощущение, что отец, медля, ходит около главного. То, что в последнее время путало, морочило, терзало, - подтолкнуло к вопросу: - Папа, ненависть к немцам растет и поощряется... насколько это затронет нас? Иоханн Гугович не вздрогнул от неожиданности. Много бы он дал, чтобы ошибиться в ответе. Спешить с ним не стал. Поинтересовался фронтовыми впечатлениями сына. Тот, подлаживаясь под методу отца смотреть на вещи, заговорил с обстоятельностью: - В армии нет должного учета и контроля. Начальство не знает, сколько у него в автобатальоне исправных машин. К автомобилям иностранных марок обычно не хватает запчастей: и никто не удосужится узнать - каких именно. Везде, где я побывал, не укомплектованы обозы. Даже когда достаточно лошадей - нет упряжи и повозок. Часто видишь двуколки, какие остались с первой мировой войны. Обеспечение боеприпасами, техническими материалами сплошь и рядом срывается. Командиры не хотят посылать машины за необходимым - они, как правило, назад не приезжают. Вакер-старший заметил с вялым сожалением: - Нелюбовь к порядку - не секрет. Но была надежда, что помогут строгость, страх. - Помогают слабо, - возразил Юрий. - Дезертирство процветает. Я слышал - командиры спарывают знаки отличия и бегут с поля боя. Я знаю достоверно - полк почти в полном составе сдался противнику... Иоханн Гугович, размышляя, усмехнулся: - Русских надо знать и хорошо знать. Все они не сдадутся, нет! Беспорядки, нерадивость, бестолковщина у них были всегда - но всегда была и храбрость. Сын вставил, что о храбрости русских он и сам может рассказать. Дело в ином... Решившись, едва не привстав с кресла, он прошептал: - А если они не хотят драться за эту власть, за эти порядки? Отец, хотя никто их не слышал, потемнев лицом, погрозил ему пальцем: - Они будут драться! Они не потерпят чужой силы. А Гитлер действует только силой. - Он - тип районного масштаба, - ввернул Юрий, зная, что отцу это понравится. - Можно и так сказать. Он судит однобоко о непростом. Думает, что если Россией правили цари-немцы, если ее армиями командовали немцы-генералы, ее флотом распоряжались немцы-адмиралы, то... - Иоханн Гугович запнулся, достраивая фразу; получилось не очень гладко: - то этот народ самой судьбой подготовлен для германского хозяина. - Но это было бы слишком просто! - продолжил он, возмущаясь наивностью Гитлера. - А Россия - о-ооо, как непроста! Никакие простые решения не подходят к русским. Им надо показать хитрость и тонкость, чтобы вызвать их уважение. Над тем, кто просто силен, кто просто свиреп, они посмеиваются. С ними нужно уметь заигрывать, нужно уметь угодить им. Но Гитлер все видит с одного боку! Есть на Волге республика немцев? Да, есть. Немцы живут здесь на своей земле - на той, которую им дала русская императрица Екатерина. Она дала им землю, а российская власть, которая свергла царей, дала немцам республику! Так - несмотря на междоусобицы, несмотря на революцию, - в России были признаны право и положение немцев. Вот о чем кричит Гитлер... - Иоханн Гугович сокрушенно покачал головой. "Странно было бы, если бы Гитлер об этом молчал", - хмыкнул про себя Юрий. - В Германии внушается, что, идя вглубь России, германская армия идет к немецкой земле, - мрачно сказал отец. "А разве это не так?" - вырвалось бы у Юрия, не будь обстановка столь малоподходящей для иронии. Отец, казалось, угадал его мысль: - Самое страшное, что это - правда... Если смотреть с одного боку! - строго сделал он оговорку. - Но как ни смотри: Немреспублика есть Немреспублика. В прошлом Россия не могла без немцев-царей, во всей своей жизни не обходилась без немцев - и после революции не обошлась без нас. В войну с Германией эта правда очень опасна... очень обидна для России. Поэтому нас заставят заплатить. Хотя мы и невиновны... - он так растрогался, что его глаза повлажнели. Юрий был весь внимание. - Он... - произнес отец с глубоким почтением, и сын понял, что это о Сталине, - он - разумный администратор и потому не оставит нас на нашей земле. Это - обязательное, чем Москва должна ответить Гитлеру. Без нас Москва все равно не обойдется, но на нашей земле она не может нас оставить, - Вакер-старший, словно покоряясь судьбе, потупил взгляд. - И - второе... - сказал он морщась, ибо говорить было неприятно, - в войну народ должен ненавидеть врага так сильно, как только можно. Если всем объяснять, что немец-фашист - злейший враг, но советский немец - друг, ненависть не будет столь крепкой. Само слово "немец" должно вызывать в народе злость, как слово "фасс!" вызывает ярость служебной собаки. Юрий все это знал и сам и мог бы прочесть отцу лекцию о методах психологической обработки. Он спросил о том, что его мучило: - Так... когда? - Не сегодня-завтра! - тотчас понял Вакер-старший. Он и сын пристально смотрели в глаза друг другу. - Не делай этого... - угрюмо-намекающе сказал отец. - Я говорю не потому, что мне предъявят счет... - А тебе не предъявят? - не сдержал злого задора Юрий. - Наверное, да. Но не надо преувеличивать, какой будет счет. Ты давно уже взрослый человек, я не вожу тебя за руку... - Иоханн Гугович произнес с выражением прямоты: - От того, что ты задумываешь, тебе будет много хуже, чем мне! - Не понимаю твоих догадок, - счел нужным уклониться Юрий. - Хорошо. Я буду говорить, а ты слушай. Германия понесет поражение, как и в ту войну! - Ты не видел, что делается на передовой! Между соединениями нет связи. У командиров нет карт местности. Нет доверия и взаимопомощи между родами войск. Нет спасения от германской авиации. Германцы окружают целые группировки... - Зато русским есть куда отступать, есть куда эвакуировать промышленность. И есть из чего производить все нужное для войны. Сколько здесь одних только металлов! А нефти? Здесь все - свое, и его много. А что есть у Германии? Она мала и она природно бедна. А бедность никогда не победит богатство! Да, у русских дело идет через непорядок, через бестолковщину - но идет. Недаром Бисмарк говорил: "Русские долго запрягают, зато быстро едут!" - У германцев - организованность, боевая выучка, каких не было при Бисмарке, - сказал Юрий. Вакер-старший не смутился. Никакая выучка, наставительно произнес он, не заменит материальных ресурсов. И не защитит от такого врага, как Великобритания с ее богатейшими колониями. Германия не смогла вторгнуться в Англию, не может защитить Берлин от налетов англичан. Какой абсурд - надеяться, что Германия разобьет и Великобританию и исполина-Россию. - Пусть победа германцев, - как бы соглашаясь, начал Юрий, - окончательная победа... маловероятна. Но практичность учит действовать по данной обстановке. Как она складывается для тебя? для меня?.. Иоханн Гугович потускнел. - Наших немцев и в... и в других местах, - выговорил он, - надо будет организовать на труд, управлять ими, проверять. Кто это сделает лучше, чем такие, как я? Разумная администрация, когда столько людей требует война, когда для всякого дела не хватает знающих, не откажется от нас. Меня не поспешат отправить на пенсию, - он несколько оживился. - Да, - сказал с сожалением, окидывая взглядом комнату, - такого дома у меня уже не будет. Но без квартиры, без колбасы не оставят. - Значит, я могу не беспокоиться за тебя? - спросил сын с тонкой иронией. Отец ее почувствовал. - Давай за тебя побеспокоимся... - казалось, он усмехнется, но он не усмехнулся. - Можно ли исключать, что ты... - он помедлил и закончил наивно-изумленно, горестно, - попадешь к германцам? Вот ты едешь на фронт, и это может случиться... - глаза его остро блеснули. - Германцы учтут, что ты немец, тебе предложат работу. Какую? Юрий, внешне никак не реагируя, смотрел мимо него. - Ты недостаточно знаешь немецкий язык, чтобы работать германским журналистом, писать для германской публики, - хмуро-серьезно, как о досаждающей правде, сказал Иоханн Гугович. - Тебе остается работа только в русской среде. Да, германцы будут ставить тебя выше русских. Но любой германец, слыша твой акцент, будет смотреть на тебя сверху вниз. А когда Германию разобьют, ты окажешься не просто пленным, как германцы, - ты разделишь участь русских изменников. - У меня нет в мыслях того, о чем ты говоришь, - Юрий улыбнулся недоумевающе-снисходительно, как улыбаются, слыша странность, - но о моей участи, - продолжил он невесело, - участи здесь, я думаю. - Надо выслуживаться, как... - отец прибегнул к образу, - как вставать на цыпочки, когда под тобой накаляется железо. Надо во всем - и в мелком! - показывать свою преданность, свой патриотизм! Надо быть патриотом и работником заметнее остальных. Тогда тебе могут, как исключение, изменить национальность. Я знаю - это редко, но делают. И ты, парень способный, добьешься немало от войны. x x x Мать, легонько постучав, внесла на блюде открытый пирог с клубникой, называемый "кухэн", молча поставила на стол и, показывая всем видом уважение к разговору мужчин, ступая торопливо и старательно-тихо, вышла. Иоханн Гугович встал и, взяв с блюда нож, отрезав от пирога кусочек, на широком лезвии протянул сыну: - Ешь. Когда еще ты попробуешь наш кухэн, - впав в сентиментальность, он вспомнил пирожки с тыквой, другие народные немецкие кушанья. - Во мне живет национальное, - проговорил прочувствованно, - а в тебе, наверное, уже почти нет. Юрий попытался не согласиться, но отец прервал: - Не надо неправды. Тебе не по вкусу наша свинина с кислой капустой. Сына в самом деле не приводило в восторг это жирное яство. Иоханн Гугович, удовлетворенный своим удачным доводом, перешел к предмету рассуждений: - Как я, любя наше немецкое, могу быть на стороне России против Германии? Историческая судьба! - он поднял указательный палец, после чего устало расположился в кресле. - Судьба делает наши жизненные интересы такими, какие они есть. Если я поеду в Германию, то разве - как бы я ни нуждался - хоть какой-то германец уступит мне что-то против своего жизненного интереса? Совершенно так же и мы не можем поступать иначе. Юрий сказал себе, что отец, при всем его уме и сметке, не стесняется предельно доступных суждений. - Когда мы раскулачивали немцев, ты думаешь, сердце оставалось как камень? - со строгой грустью спросил Иоханн Гугович и, закрыв глаза, отрицательно помотал головой. - Но жизнь дает тебе задание, и знаешь одно: сделать лучше других. Русский может не всегда усердно раскулачивать русских. Но немец должен быть к немцам беспощаднее, чем начальник другой нации. К этому очень внимательны наверху. Юрий услышал рассказ о том, какое особенное, даже на взгляд отца, рвение в раскулачивании соплеменников показал некий Мецгер. На него обратили внимание и, как истого, опытного службиста, направили в русский район. - Так что он там сделал? - отец усмехнулся. - Усыновил ребенка тех, кого проводил подыхать, где... где раки зимуют. - Уполномоченный по раскулачиванию и - усыновил... - сказал Юрий с сомнением. - Представь себе! - Иоханн Гугович слегка порозовел от возбуждения. - Кто узнал про это, ждали - он сам полетит туда, куда Макар телят не гонял. А его - что ты думаешь? - повысили! Если бы немец усыновил ребенка кулаков-немцев - было бы нехорошо. Но что немец усыновил русского ребенка, там понравилось, - отец указал большим пальцем вверх. - Мецгера взяли в Москву! "Вот уж кому, - подумал Юрий, - переменят - если уже не переменили - национальность". Он похвалил себя, что в свое время не посчитал за ненужную мелочь позаботиться, дабы у него в паспорте стояло не "Иоханнович", а "Иванович". В ту ушедшую пору он, наверное, употребив усилия, сумел бы и устроить запись в графе - "русский". Сейчас, обостренно досадуя, вспоминал, почему не попытался это сделать? Во-первых, тогда он знал немало видных немцев, чьей карьере национальность не помешала. Во-вторых, было известно: его отец - один из руководителей Немреспублики, семья немецкая; и то, что сын, оказывается, "русский", возбуждало бы вопросы. 80 Вопрос национальности лихорадил Юрия в изнурительно-нервозные сутки после его возвращения в Москву из Одессы. Только что был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа "О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья". Придя в редакцию, Юрий остался там на ночь, чтобы заслужить похвалу, дав утром готовый очерк о подвигах черноморских моряков на суше. Принимая материал, ответственный секретарь - пожилой, покашливающий, не выпускавший изо рта папиросу, - посмотрел на Вакера особенным, утрированно-соболезнующим взглядом. То же выражение Юрий заметил в продолжение дня еще у двоих-троих коллег. Остальные поглядывали на него с еденьким любопытством. Вечером с ним беседовал секретарь парторганизации газеты. - У вас, кажется, родные в Поволжье? - сказал так, будто не знал достоверно, кто отец Юрия. - Родители, брат... - Опубликовано, что поволжские немцы укрыли фашистских диверсантов... - парторг не сводил глаз с Вакера, и тот с невольно-виноватой угодливостью сказал: - Да-да, я читал... - Читали... - и парторг словно бы задумался, перед тем как сообщить: - Газете нужен такой, как вы, собственный корреспондент в Красноярском крае. Решено вас перевести. - Но там же Норкин! - вырвалось у Юрия. - Норкин, - секретарь кивнул и сказал с похвалой: - Способный, очень способный журналист! Заслужил повышение. - То есть... его на мое место? - Юрий посерел лицом. - Товарищ Вакер, - парторг демонстрировал голосом и выражением, как старается быть терпеливым, - у нас с вами - разговор коммунистов! Партия на время войны, - сделал он ударение, - посылает вас, в интересах победы, туда, куда считает нужным! Юрий, извинившись, спросил, "на каком уровне" принято решение? Ведь в Указе говорится только о немцах, проживающих в Поволжье. - Имеются необходимые дополнения, - произнес секретарь тихо и внушительно. - Мне поручено разъяснить вам: вас не выселяют. Вас переводят. Вакер, пришибленный и взвинченный, едва не спросил о возможности обратиться наверх - по поводу перемены, в виде исключения, национальности. Потянул в себя воздух, но... не решился заговорить. В голове мелькнуло, что он ныне не единственный немец, озабоченный тем же вопросом, и вряд ли наверху это приветствуется: исключение должно быть исключением. Не разумнее ли - попытаться найти отклик в Красноярске, присмотревшись к тамошнему руководству? ...Оно само пожелало увидеть Вакера через несколько дней после его приезда. Новый собкор был вызван в краевой комитет партии. Дождавшись своей очереди, Юрий ступил в кабинет, где за столом сидел угрюмоватый человек в куртке, отличавшей руководящих лиц: синяя, однобортная, с форменными пуговками на карманах куртка именовалась "директоркой". Юрий, нервничая, сидел на стуле и ждал, когда начальник, перебирающий бумаги, прочтет их. Тот поднял глаза. - Юрий Иванович Вакер, коммунист со стажем, журналист... - в лице выразились сосредоточенность и важность, словно только он и мог вникнуть в нечто замысловатое. - Вам направление в районную газету, - протянул бланк с напечатанным на машинке текстом. - Тут какая-то ошибка... я - собственный корреспондент центральной газеты... - оглушенно начал Юрий. - Вы думаете - мы этого не знаем?! - пресек партийный начальник. - Мы здесь работаем, а не в бирюльки играем! - заявил он еще резче. - И вы покажите качественную работу в районе! Мы будем интересоваться, - заключил с угрозой и взглянул на дверь, показывая, что ожидает следующего посетителя. 81 В районной газете Вакера приняли с дежурной любезностью и осторожной приглядкой. Редактор, лет пятидесяти пяти, с простонародно-хитрым лицом, посиживал, выпячивая брюшко, и улыбался, будто говорил: "Стелить, дружок, я буду мягко, а уж как тебе спать придется - не обессудь". - Хорошее пополнение, - произносил приветливо, с сипотцой. - Не забывает, значит, нас Москва. Помогла. Вид его так подкупал радушием, что не раскусишь: тонкая ли насмешка за словами или первозданная непосредственность? - В такое время, сами поймете, трудностей у нашей газеты под завязку, не до перекуров, - говорил редактор, не то жалуясь, не то укоряя. - Но, так и быть, о вашей работе мы сейчас не будем. Надо сперва вас устроить. Что же, окружим заботой... Выразилось это в том, что редактор назвал хозяев, которые, возможно, пустят приезжего "на квартиру". В избе, куда пришел Вакер, жила престарелая пара; ему сдали "комнату" - клетушку, отделенную от остального помещения перегородкой, не доходившей до потолка. Хозяин попивал, где-то в избе была спрятана кадка ароматной бражки; щедро распространяла душок всегда полная помоев лохань. Хозяева берегли тепло, фортку держали запертой, и Юрий ночами изнемогал, засыпая только с открытым ртом. Вскоре же спохватился в удивлении, что перестал замечать зловоние: организм свыкся. Собирая материал для газеты, Вакер ездил по обширному району: попутные автомашины попадались нечасто, обычно он подсаживался в плетеную "коробку" - нечто вроде укрепленной на тележном ходу корзины, которую влекла мохноногая сибирская лошадка. Осенняя пора не затянулась, разом налегла стужа, и газетчик стал путешествовать на санях. Когда тайга расступалась, вдаль убегала белизна поля, кое-где помеченная извилистыми полосками тропок. За полем вырастал ельник, и в неясный морозный день опушенные снегом ветви выглядели повисшими в воздухе - сливаясь с низким безучастно-слепым небом. Сдав очередную корреспонденцию о бригаде колхозниц, что ударно трудится под девизом "Все для фронта! Все для победы!" - Вакер поздним вечером шел к местной девушке, наборщице типографии. Иногда заглядывал в избу-читальню. Ее едва топили, и пожилая библиотекарша из сосланных еще в начале тридцатых годов ходила по избе в тулупе, в бараньей шапке. Юрий не нашел здесь ни одной непрочитанной книги - но теперь стало потребностью в тягостный час перед сном перечитывать и то, что хорошо помнилось. К нему приходило иное, чем прежде, понимание книг. Он вдумывался в них с острой чуткостью российского немца, который страдает из-за своего происхождения. Все его существо жаждало доказательств, что немцы не должны страдать в России. В романе Гончарова "Обломов" он с жадным удовольствием оглаживал взглядом фразу: "Немец был человек дельный и строгий, как почти все немцы". Это заявил русский писатель! "Дельный! - повторял Юрий мысленно. - Дельный, как почти все немцы!" Если бы не это, если бы не деловой Штольц - русские горлохваты обобрали бы Обломова до нитки. И вся страна, не будь Штольцов, оставалась бы ленивой, захудалой, недвижной Обломовкой. Россия испытывала сильную нужду в немцах, и потому судьба здесь так благоприятствовала им. Некий Рейнгольд, который вместе с отцом Штольца пришел пешком из Саксонии, нажил четырехэтажный дом в Петербурге. Краткое упоминание, но - принадлежа классику, - который ничего не скажет случайно, о сколь многом оно говорит! Лежа на кровати в своей клетушке, освещенной слабой лампочкой, Юрий, воодушевляясь, думал, что фраза говорит о собранности, об основательности, о пристрастии к порядку - о чертах, которые малораспространены среди русских и потому стоят четырехэтажных домов, земельных угодий, паровых мельниц и фабрик... Тут ему вспомнилось прочитанное в тетрадках хорунжего о том же романе "Обломов". Хорунжий указывал на упоминание иного рода. Подростком Андрей Штольц однажды отсутствовал дома неделю. Потом родители нашли его преспокойно спящим в своей постели, "а под кроватью лежало чье-то ружье и фунт пороху и дроби". Мать Андрея, русская, засыпала его вопросами: "Где ты пропадал? Где взял ружье?" А немец-отец спросил лишь: готов перевод из Корнелия Непота на немецкий язык? Узнав, что не готов, он вытолкал сына из дома: "Приходи опять с переводом, вместо одной, двух глав". О ружье же отец не сказал ни словечка, не потребовал вернуть его владельцу. Других немцев поблизости не проживало, ружье могло быть украдено только у русских - а это обстоятельство нисколько не тронуло старого Штольца. Полезное недешевое приобретение осталось дома. Хорунжий записал в тетрадке вывод: немцы, известные честностью, строго преследовавшие воровство, на отношение к русским своего нравственного закона не распространяли. Ныне Вакеру с особенно досаждающей навязчивостью приходили на память подобные замечания из тетрадок, ссылки на примеры в русской литературе. Помня, что написал хорунжий о романе Тургенева "Накануне", Юрий взял в избе-читальне эту книгу. Зная, как ее восприняли революционные демократы, а затем объяснили советские учебники, он видел в том, что высказал о романе Байбарин, оригинальное предположение и не более. Сейчас с неодолимостью тянуло убедиться, насколько предположение надуманно... Болгарин Инсаров, чья родина страдает от турецкого владычества, живет в Москве одним всепоглощающим стремлением: вернуться в Болгарию и в рядах патриотов бороться за изгнание турок. Считалось, что Тургенев, выбрав такого героя, выразил полный горечи вопрос: а где же русские деятельные, цельные натуры, которые видят перед собой единственно пленительную цель - бороться против крепостничества, против бесправия? То, что Тургенев коснулся национально-освободительной борьбы болгар, преподносили как намек: а когда же в России начнется борьба за освобождение - социальное освобождение? В тетрадке хорунжего, напряг память Юрий, было записано примерно такое. Тургенев создал немало вещей, где внимание заострено на социальной несправедливости. Те или иные относящиеся к ней вопросы отражены с исчерпывающей выразительностью - и она ни в коей мере не проиграла оттого, что автор не сказал еще и о судьбе другого народа, не сопоставил социальный гнет с национальным. Почему же в романе "Накануне" русский классик заговорил о турецкой вотчине Б