пошел по площади, поправляя франтовато надетую фуражку; винтовка болталась за спиной. 14. Пролетка въехала на взгорок, с него хорошо виден Кузнецк. Блестят золоченые купола церквей, высится элеватор. Среди россыпи домиков выделяются вокзал, двухэтажные здания. Различим мост через речку, что извилисто перерезает город, видны конюшни, огороды, кладбище, темнеющий лесок, правее потянулась насыпь железной дороги, вблизи нее - линия покосившихся телеграфных столбов, которые кажутся издали кое-как воткнутыми палочками. - Какая во всем этом бесхитростность и мирная невзрачность, - растроганно проговорил Костарев. Затем в голосе зазвучало что-то таинственно-зловещее: - От земли меж тем исходят токи некоего взвинчивающего нетерпенья. Так и тянет хлестать стаканами спирт и ласкать вороненую машинку под названьем "револьвер". Разве вы не чувствуете такого, Александр Романович? "Он серьезно болен", - подумал доктор, не отвечая. - А множество простого народа давно уже чувствует это темное нетерпеливое напряженье. Поэтому в России столь болезненно-жадно пьют водку. Я нигде за границей не видел, чтобы так горячечно пили. А вам как врачу должно быть известно: спивается или стреляется человек, отлученный от единственно достойного его дела. Русский народ был отлучен от свободного заселения просторов. Расширься Россия в свое время до глубин Нового Света, освой Аляску, пол-Канады, Запад Соединенных Штатов - сколько народу переместилось бы туда, сколько интеллигенции! Там, вдали от России старой, сколько было б произведено революций и прочих социальных опытов, сколько титанической энергии избылось бы в них! И не трясли бы добрую старую матушку Русь лихорадка и истерика умов, не вызрело бы того неосознанного отчаянья обделенных, того бешенства, той алчности к земному, к небывало жирному и сладкому, что так умело теперь эксплуатируют большевики. - Вы на карту давно смотрели? - укоризненно прервал Зверянский. - Вернемся домой - взглянете. Эдаких-то просторов мало России?! - А вы что, - сдерживая ярость, сдавленно произнес Костарев, - измерили силу русских и приобрели право решать, чего с них достаточно? Почему Англия, уже имея Индию и Австралию, захватила еще и Новую Зеландию, не сказав "хватит"? Почему отняла Мальвинские острова у Аргентины? Почему, проглотив треть Африки, сцепилась с Францией из-за крохотного форта Фашода и, не спасуй французы, была готова вести с ними долгую кровопролитную войну? Почему сожрала и обе бурские республики? Я могу привести десятки примеров, когда английское правительство, казалось бы, не могло уже не сказать "хватит", но не сказало этого! В свое время не говорило подобного и испанское правительство. И ряд других - тоже! Зато российское, по-видимому, следовало вашему совету, доктор, и только и делало, что подходило к карте и твердило: "Ну и будет с нас! Довольно!" Как ненужный излишек продало Аляску, Алеуты... Однако при этом совалось в европейские дела, лезло на Балканы! Это все равно как если бы Англия, вместо того чтобы забирать заокеанские необъятные плохо защищенные земли, лезла бы в Швейцарию, на Сардинию, на Сицилию. Но нет, английское правительство всегда оказывалось достойно своей нации, тогда как наше не вмещало духа народа - самого величайшего, самого творческого народа мира. "Ни-и-икогда не соглашусь с его рассужденьями, - взволнованно протестовал доктор. - Однако же до чего он трогателен в своих заблуждениях! Какая любовь к России снедает его!" - В детстве, в юности, - говорил Костарев со страстью, - меня изводила невзрачность российской провинции, ее душащая мертвой тоской недвижность, невозможность в ней каких-либо открытий, приключений, подвигов. Как манили меня Кордильеры, Соломоновы острова, горы и равнины Тибета! Как хотелось мне быть до мозга костей мексиканцем или не знающим страха сикхом. Не исключительно ли это русская черта, доктор: находить любимые национальные типы и отождествлять себя с ними? 15. - Помните, доктор, в момент нашего знакомства вы заговорили о "небедных", как вы выразились, помещиках Костаревых? Именье под Инзой, о котором вы упомянули, принадлежало моему дяде. Я вырос в другом - победнее. Позднее унаследовал и его, и дядино. В юности я уехал за границу, путешествовал, поездил по Мексике, побывал в Аризоне, в Клондайке. Двадцати трех лет уплыл в Южную Африку и воевал волонтером на стороне буров против англичан. Когда армии бурских республик были разбиты, я еще два года участвовал в партизанских действиях буров. Кажется, лишений натерпелся вдоволь, головой рисковал достаточно. Однако же как только возвратился в Россию, я почувствовал - переполнявшая меня энергия далеко не растрачена. Исходящее от этой земли нетерпенье электризовало меня. Но теперь я устремился не за моря, а в революцию. Я вступил в боевую организацию анархистов, участвовал в экспроприациях, в актах террора. И лишь в девятьсот седьмом году с меня оказалось довольно. Я понял: отнюдь не великая революция надобна народу... Продав унаследованные именья, я купил в глубине Финляндии полтораста десятин леса с прекрасным озером, занялся разведением коров и рыбной ловлей. Женился на простой финской девушке, она родила мне четверых детей. Я был бы совсем счастлив, доктор, если бы не думал о том, куда Ход Истории влечет Россию... Потроша, коптя рыбу, сбивая коровье масло, я размышлял... Ход Истории еще не поздно обмануть. Направить колоссальную неистраченную энергию России не на самое себя, а на Восток. - Далась же вам география! - в сердцах воскликнул Зверянский. - Ах, Александр Романович! Будь по-моему, Пудовочкин и тьмы ему подобных разбойничали бы сейчас в пустыне Такла-Макан, а в вашем тихом Кузнецке некому было б бесчинствовать. Но и теперь еще можно все исправить. Именно для этого я год назад приехал из Финляндии, вступил в партию большевиков, сделался комиссаром красного отряда. Если мой план удастся - о! Мы бросим против большевицкой идеи - идеи будущего рая - иную! Идею рая, до которого лишь несколько недель пути. Наши листовки, газеты, брошюры станут лгать о невиданном изобилии в Корее, в Монголии, Тибете. Мы мобилизуем всех художников, и они будут малевать картинки мужицкого счастья в тех краях. Мы сделаем упряжной лошадкой давнюю мечту русских мужиков о волшебной стране Беловодье. Не зря ее искали на Алтае. А мы направим народ дальше: в Непал, в Лхасу, в Сикким! Неверящих станем принуждать к движению жесткой революционной властью. Тех, кто агитирует против, будем расстреливать как шпионов, пособников государств, которые сами хотят заглотнуть райские просторы. "Что значит болезнь, - остро переживал доктор, - куда занесло! Но какое чувство!" - Управитесь ли с расстрелами? - обронил он. - Поди, всех неглупых придется... того... - Это уж заботы Пудовочкина. 16. В пяти верстах от Кузнецка, на даче потерявшего имение помещика Осокина, собралось человек двадцать кузнечан. На крыше дома и в дубовой роще неподалеку засели наблюдатели, чтобы предупредить о приближении опасности. Вечерело. Гости сидели в гостиной. Говорил начальник станции Бесперстов: - На станции Кротовка, господа, безобразничала кучка красных. Кассира, понимаете, расстреляли, за ним - буфетчика. Взялись за тех, кто имел огороды, - связывали, били, заставляли сказать, где спрятаны деньги. Нескольких бедняг замордовали до смерти. Наконец население сговорилось: четверых заводил прикончили, остальных - под замок, в пустой пакгауз. Послали делегатов в Самару, в совдеп: так, мол, и так, нет наших сил терпеть бандитизм... Явилась в Кротовку проверка. Арестованных выпустили, но из Кротовки удалили. Убитых красных признали "провокаторами". Кары никто не понес. - Это пока не понес, - многозначительно заметил помещик Осокин. - А в недалеком будущем? Желательно бы поглядеть. - Говорю, что есть, - возразил Бесперстов, - о будущем не гадаю... Возле станции Липяги было, в селе того же названия. Пришел красный отряд - убили хозяина постоялого двора. И давай баб, девок бесчестить. Еженощно и ежедневно, понимаете. До недорослей добрались. Ну, население - ходоков в Самару. Прибыл комиссар интеллигентного вида, с ним дюжины две солдат. Требует у отряда выдать наиболее отъявленных, а отряд - ни в какую! В нем семьдесят с лишком штыков. Тогда комиссар мобилизовал население, и общими силами рассеяли негодяев, несколько попавших в руки были показательно расстреляны. Затем, правда, пришла в Липяги красная рабочая дружина. Священника расстреляли. Грабят. Но не насилуют! - Облегчение... - вздохнул Осокин. - Я не разбираю вопрос о сомнительности облегчения, - не без чувства обиды заявил Бесперстов, - я говорю мое мнение! Оно состоит в том, что если мы истребим банду Пудовочкина, есть твердая надежда избежать многочисленных казней. Сам я, как зачинщик, готов ответить своей головой! Хозяин колбасной Кумоваев обнял сидящего рядом сына, поручика: - Я и мой Олег объявляем о себе то же самое! С первого часа, как у меня в магазине эта сволочь убила Гужонкова, меня всего бьет. Ведь это ж я бедолагу под смерть подвел! Назвал его палачу. Не понимал, что бедному угрожает... Мне кусок в горло не идет! - Очень хорошо, Григорий Архипович, - сказал Бесперстов с пылким одобрением (выходило: он одобряет то, что кусок не идет в горло Кумоваеву), - хорошо и важно, - продолжил он, - что вы за самую решительную меру! Это многим будет в пример. Слова начальника станции подхватили купец Усольщиков, бывший пристав Бутуйсов, приказчик галантерейного магазина Василий Уваровский - непременный участник всех домашних спектаклей в городе, любимец дам. Затем заговорил капитан Толубинов, потерявший на германском фронте правую руку, она отнята по самое плечо; в теле сидят две пули. Капитан сообщил, что имел доверительную беседу с председателем совдепа Юсиным. - Одно время на фронте мы с ним были накоротке. Он как большевик, господа, вы понимаете, о теперешних делах ничего определенного не сказал. Но дал понять... Если мы уничтожим отряд Пудовочкина, не тронув никого наших местных большевиков, и тотчас заявим в Москву о нашей горячей преданности советской власти и тому подобное, он, Юсин, со своей стороны, подтвердит нашу правоту. И наверняка можно будет сказать, что карательных мер против города не последует. Комиссары - люди практические. Поймут - отряда не воскресить. Так зачем им раздувать пламя, делать врагом целый город? - Вполне справедливо! - поддержал старший бухгалтер хлеботорговой компании Билетов. - Юсин, господа, - большевик, но я ему, знаете, верю. Теперь, когда нам стала известна его позиция, думаю, все точки расставлены. С ним в общем согласились. - Следовательно, - предложил капитан Толубинов, - перейдем к военной стороне дела... 17. Зверянский со своим постояльцем вернулся домой. Доктор узнал от домашних о новых злодеяниях Пудовочкина: об убийстве на рыночной площади десятерых подростков. Застрелены их родные, посмевшие требовать разъяснений, куда и зачем уводят ребят. Доктор бегом поднялся в комнату постояльца. - Валерий Геннадьевич, дорогой... за эти часы бесед мы как будто пришли к взаимопониманию, у нас одинаковые взгляды на некоторые святые вещи... Вы, скажу вам прямо, мне симпатичны! Я умоляю вас: немедленно употребите ваше влияние, приложите ваши недюжинные силы и остановите кровавую оргию! Костарев прохаживался по комнате, с интересом поглядывал на Зверянского сквозь пенсне. Тот протягивал к нему крупные жилистые руки. - Поеду-ка я к моему Пудовочкину, - помолчав, сказал Костарев. - Поезжайте, дружочек, скорее! Сделайте святое дело! Доктор не лег спать, ждал возвращения постояльца. Тот приехал далеко за полночь. Тотчас Зверянский поспешил к нему, комнату озарила свеча. - Валерий Геннадьевич, умоляю, не терзайте! Варфоломеевская ночь остановлена? Человек с бородкой утвердительно кивнул: - Можете не волноваться, - прилег на канапэ. - Ну, и полюбовался же я, Александр Романович, на это творение природы! Угодил к ужину. Товарищ Пудовочкин прибрал сковороду отбивных, столько же жареной рыбы, горку пирожков с ливером, обильно сдабривал все это настойками и винами из погребов сахарозаводчика. Напоследок съел дюжину пирожных, фунт конфет, выпил графин сладкой наливки. - Чудесно, - вырвалось у Зверянского, - что вы сумели воздействовать на это прожорливое кровожадное чудище! - Вот вы как о нем! А он меня, между прочим, о вас расспрашивал. Уважает врачей! Любит, чтобы его осматривали. - Да я ему стрихнину дам! - Ф-фу, что я слышу и от кого? - нервное породистое лицо Костарева исказила гримаса. - Вы же - отъявленный добряк, и вдруг эдакие заявления. А товарищ между тем прислал вам подарок. - Он встал, достал из кармана пальто бутылку: - Ром, настоянный на рябине. Большая редкость нынче! И это не все... - вышел на лестницу, кликнул ординарца. Через несколько минут на столе появились жареные цыплята, белый калач, изюм, шоколад. - От него - ни в коем случае! - замахал руками Зверянский. - И вы забыли, что сейчас же пост! - О, как вы умиляете, доктор! Ваша душа заматерела в добродетели. Из таких прелестно-бесхитростных рыцарей получаются отменные портильщики великих дел. Вас просто необходимо расстрелять! Если я не сделаю этого, вы можете погубить исключительную возможность сыграть против Хода Истории. С меня надо будет тогда содрать кожу с живого, вытягивать из меня жилы... "Я усугубил его болезненное состояние, - подумал, злясь на себя, доктор. - До чего же он мучается! А ведь он только что постарался для людей". Зверянский попросил прощения. - Я вас не обижу, Валерий Геннадьевич, предложив чаю? Позвал горничную. Приземистая большерукая Анфиса лет под тридцать внесла самовар, мрачно взглянула на постояльца, вышла, быстро и сильно ступая. Доктор наполнил чашки чаем. Костарев молча налил рюмку рома, выпил. - Не могу смотреть, как вы убиваете себя. - Перестаньте раздражать! - желчно, грубо оборвал Костарев. - Что такое ваша заботливость обо мне? Чушь! Ее никак не должно быть. Если б вы вправду могли сочувствовать мне, то заботились бы о том, ради чего я в любой момент готов отдать и свою, и миллионы чужих жизней. Ничего дороже этого явления нет и не может быть, ибо это явление есть Россия! 18. "Понесла молодца лихая! - с тоской подумал доктор. - Но ведь искренен! Дай-ка подсажу болезного на его любимого конька..." - Вот вы рассуждаете, Сан-Франциско надо было в свое время колонизовать... - Продолжать с него колонизацию, - поправил Костарев, - двигаться на восток, по просторам, куда в те времена еще не добрались янки. Граница между русской и англоговорящей Северной Америкой пролегла бы с севера на юг через нынешний город Денвер! "Милый вы мой Александр Македонский!" - мысленно воскликнул доктор, у него щемило сердце. - Дружочек, Аттила вы мой, - пробормотал он. - Откуда же сил было взять? Мы Кавказ полвека покоряли... - А вот Кавказ, Крым следовало оставить на сегодня! И без Польши, Литвы, Финляндии надо было обойтись. Не лезла же Англия присоединять Данию. Энергию нужно забрасывать подальше и туда, где свободнее. Нам бы не грызться с Турцией, а еще при Петре Первом - все силы в Северную Америку! Отменить крепостное право - мужики б и потекли. Да еще сказку о заморском чудо-счастье распустить. С кого этого б не достало, тех насильственно выселять, как делало английское правительство, когда освобождало земли для нужд овцеводства. Гнать и подгонять. И обещать, обещать! Мелкопоместные дворяне поразорялись бы без рабочих рук и сами в Америку побежали б. И хорошо - ибо все главные нигилисты вышли из них. А так: мирная жизнь не для вас? На Восток! Вот вам просторы - дерзайте. Кто не поедет, а по лесам станет шататься - вешать! Деревня в назначенный срок не стронулась с места - сжечь! - Да вы прямо Нерон, - сказал Зверянский не с насмешкой, а с состраданием. - Нет. Всего лишь английский король Генрих Восьмой. - Да-аа-с! - доктор глядел на человека в пенсне, проливая чай и не замечая этого. Костарев выпил рюмку, не притронулся к еде. Доктор промолчал в унынии. Сдерживая вздох, спросил: - Вот вы толкуете - все силы туда. А отделись они потом от нас, как американцы от Англии? - И пусть! Появилась бы большая страна - Русский Союз Губерний Америки. Все силы возбужденья, весь революционный элемент - там! А в самой России - покой, тишь. Земли всем вдоволь, и сидят на ней истинные труженики, а не охотники пограбить. Нищеты этой омертвелой, избенок дрянных нет, а только усадьбы да дома под тесом, под железом... о!.. Не могу говорить - больно! Какую проспали игру!.. Но и недавно была вероятность комбинаций. Отстраниться от Европы! Пусть бы она - без вмешательства России - погрязла в войне. А нам - брать реванш над Японией. Занять Корею, Монголию. Кто б воспрепятствовал, кто? Но наша верхушка - царь, это мелкое существо - предали интерес России, столкнули ее с Германией. Какую за это казнь придумать? Какое проклятье?.. В правой руке Костарева - серебряная чайная ложка, он взмахивает ею. Левая рука сжата в кулак. - Вероятен ряд комбинаций. Первая: союз Пудовочкина с Дутовым против большевиков. В дальнейшем - действия по обстоятельствам... Или: устранение Дутова и привлечение его сил к Пудовочкину. Отсечение от Центральной России Урала, Туркестана, Сибири. Дальше опять же два предположительных хода. Первый: наступление на Москву для свержения большевиков. Но как поведет себя народ? Большевицкими лозунгами очарованы многие. Наступление может провалиться из-за противодействия плебса. Не лучше ли ход второй? Движение в Монголию, в Синьцзян, усиленная пропаганда и агитация относительно земного рая там? Население станет перебегать от большевиков к нам, и тогда их власть останется лишь подтолкнуть. - Вы верите... - пробормотал доктор, - что вам поверят? - Если поверили лжи большевиков, то почему не поверят нашей? Но нужна ужасающая и тем самым обольстительная фигура вожака черни, фигура пресловутого Хама с большой буквы. - Помнится, - сказал Зверянский, - вы не так давно превозносили русский народ. А сейчас допускаете о нем такое... - Лишь мудро влюбленный, - перебил Костарев, - я подчеркиваю слово "мудро"! - лишь мудро влюбленный не боится видеть все недостатки любимого и воздействовать на них к его пользе, жертвуя собой! - Вы потрясающи в вашем заблуждении, и... - доктор почесал тугую бритую щеку, - не понимаю... может, вы и Пудовочкина любите? Когда вы давеча поехали к нему, я подумал, как вам, должно быть, противно говорить с ним, но вы берете на себя это бремя ради населения нашего города... - Я не говорил с ним о вашем городе! Я говорил о городах Урумчи и Хотан, о пути в Тибет. Почему вы не поймете? Все, что не сопоставляется с Ходом Истории, - пустяки для меня! - Не говорили? - в ужасе прошептал Зверянский, приподымаясь из-за стола; его мясистая нижняя губа отвисла. 19. Утром доктора позвали к больному. "Больным" оказался начальник станции Бесперстов. Он сидел в спальне на кровати и держал на коленях грелку. У окна стоял капитан Толубинов; пустой правый рукав гимнастерки аккуратно заправлен под поясной ремень. Ростом офицер чуть выше среднего, длиннолицый, он тщательно выбрит, в умных глазах - обаяние спокойной твердости. Зверянскому предложили участвовать в заговоре. Доктор тотчас согласился. Деликатно наклонив голову в его сторону, Бесперстов обратился к капитану: - Вот, казалось бы, не был человек на войне, на медведя с рогатиной не ходил, а в его смелости я был убежден! Как какая несправедливость, кто первый на защиту слабого? Доктор Зверянский. - Может, это не столько смелость, - скромно заметил доктор, - а запальчивость. Я по моему сыну Юрию замечаю: что-то его возмутит - как спичка вспыхнет! - Сына придержите, чтобы не последовал примеру несчастного Семенова, - встревоженно предупредил Бесперстов. - Пусть уж потерпит до общего выступления. - Пришлите сына ко мне, - попросил капитан Толубинов. - Я ему разъясню... Зверянский поблагодарил. Вскочив со стула, возбужденно заходил по комнате. - Я сам, господа, едва терплю! О, первый, в кого я с радостью... я не боюсь это сказать - с радостью! - всажу пулю... мой постоялец комиссар! Вчера он позволил себе такое... - Требовал денег? - спросил Бесперстов. - Что ему деньги? Тут пострашнее. Тут - философия! - Философия - это хорошо, - сказал капитан тепло, как говорят вежливые люди о чем-то дорогом для собеседника. - Плохое в другом, в том, что мы часто недооцениваем противника. Комиссары, они - дошлые. А вы - прямой человек. Заспорите с ним по философскому вопросу: ваша ненависть и прорвется. Он поймет в вас врага. А нам сейчас очень пригодилось бы ваше с ним приятельство. Ведь что сейчас самое страшное? Донос. В этом случае комиссар мог бы проговориться вам, и мы успели бы изменить план... Доктор остановился, размышляя. Произнес с уважительной вескостью: - Вы, безусловно, правы, господин капитан! Я с готовностью подчиняюсь военной дисциплине. Все, что в силах человека, будет исполнено! 20. На Шестом разъезде в будке путевого обходчика собралось руководство заговора. Выступили Бесперстов, купец Усольщиков, поручик Олег Кумоваев, другие. Дела обстояли так. Мужчин, вполне способных владеть оружием, включая тех, кто побывал на фронте, насчитывается в городе примерно две тысячи. Около половины согласилось участвовать в деле. Красногвардейцев насчитали четыреста двадцать. У них два станковых и три ручных пулемета. У многих, помимо винтовок, - револьверы, гранаты... А у кузнечан с оружием плохо. Были собраны деньги. Верные машинисты, по поручению Бесперстова, закупают оружие в Пензе, в Самаре, на разных станциях. Привозят тайком, в тендерах паровозов. Через Кузнецк проезжают солдаты, возвращающиеся с фронта, охотно продают оружие. Но капитан Толубинов настрого запретил покупать его на станции Кузнецк, так так это наверняка стало бы известно красным. Поручик Кумоваев сообщил: в настоящий момент у заговорщиков в наличии чуть более трехсот стволов. Из них винтовок - шестьдесят две, охотничьих ружей - сто три; остальное - револьверы. Еще пятьсот человек будут вооружены только ножами, топорами, заточенными лопатами. Помещик Осокин высказал свое мнение: - Надо доставать ружья. Выступать не раньше, чем недели через две. Его поддержал бухгалтер Билетов: - Куда, господа, с револьверами против винтовок, пулеметов? Я невоенный, но, знаете, это-то понимаю. - А между тем, господа, - мягко, будто соглашаясь, сказал капитан Толубинов, - стоящая перед нами задача совершенно разрешима при наших возможностях. Разумеется, перевес красных в огневой мощи, в количестве и качестве вооружения значителен. Но мы не собираемся сражаться с ними в поле... Он изложил план. Красногвардейцы расположились на постой в ста семи домах, в среднем по четверо в доме. Нужно выбрать момент, когда подавляющее большинство их будет находиться по квартирам. Возле каждой должна оказаться боевая группа в шесть-семь человек. Другие группы, некоторые числом до десяти боевиков, займут тактически важные пункты на площадях, перекрестках, на крышах домов, откуда открывается большое простреливаемое пространство. По общему сигналу, кузнечане бросятся истреблять красных. - Ох, и деловая голова! - воскликнул купец Усольщиков. - Сразу видать героя войны! Приказывай, братец, веди нас: победим вчистую. Попросил внимания бывший пристав Бутуйсов: - Надо очень серьезно отнестись, господа, к назначению руководителей групп. И спешить, спешить! Не хочу говорить о предательстве - ну, а ненароком сорвется у кого с языка? - Вполне может иметь место-с, - подтвердил Василий Уваровский. - Готов хоть сегодня к восстанию! - заявил Григорий Архипович Кумоваев. - У меня двустволочка бельгийская: триста патронов к ней зарядил картечью. Капитан Толубинов, придав голосу приятную взволнованность, с видом, будто объявляет то, что имели в виду все выступавшие, сказал: - Лучшее время - Пасха! Через три дня. Собравшиеся оживленно заговорили. В самом деле, никто не удивится, что спозаранок будет много людей на улицах - идут в церкви. Самый удобный момент для начала действий: семь утра. Уже разойдутся по квартирам ночные патрули красных. Часовые, которых ставят на ночь на перекрестках и площадях, покинут посты. А до поверки, когда все красногвардейцы повыбегут из домов, останется еще полчаса. - Сигнал - набат! - уведомил поручик Кумоваев. - А чтоб по ошибке своих не побить: все наши будут с непокрытыми головами. - Этого маловато, - возразил купец Усольщиков, - в эдакую минуту и красным будет не до шапок. - Хорошо, - сказал поручик, - мы еще рукава засучим по локоть! 21. Зверянского, несмотря ни на что, тянуло к постояльцу, Александр Романович объяснял себе, что общается с ним "ради дела". В тот день, когда доктор побывал у Бесперстова, он предложил Костареву сыграть в преферанс. - Вот уж увольте! - отказался тот. - Никогда не представлял себя в роли картежника. Не привлек его и бильярд. - А что, если в шахматы? Шахматы - штука достойная, но, пояснил Костарев, требует слишком большого напряжения ума. А он не может позволить себе умственного отвлечения. Доктор кивнул: понятно - комбинации... Шашки, пожалуй, подошли бы - обронил постоялец - да и то: поддавки. - Поддавки? - Угу, в этом легкомыслие, а оно способствует поворотам мышления. Они играли в поддавки, беседовали. Костарев рассуждал о том, что не зря в русской философии, в искусстве развиваются предположения о тайном и великом значении Тибета для будущего России. К сему пытались приобщить царя: дальнейшее показало, насколько это было безнадежно... Трусливые ренегаты не выносят высокого, используют власть, чтобы сковать вокруг силу духа, волю, порыв. Тогда как власть должна быть... романтичной! Всей мощью государства с решимостью необыкновенной утверждать образ волшебного Беловодья! Костарев деловито сообщил доктору, какие в скором времени прокламации будут распространяться среди крестьян: "А хоть бы приди в ту страну с одним топором да в лаптях, через полгода ты в пятистенной избе в два яруса. Будешь в смазных сапогах при десяти конях. Коров опять же двадцать да овец сто голов. На обед у тя - щи с мясом, сало жареное, а на воскресный обед - гусь. А пироги с яйцами в той стране едят во всякое время как семечки". Заградительные отряды станут расстреливать всех, кто попытается без позволения вернуться в Россию. Установится жесточайший порядок передвижений. Проповедники взгляда, что Россия должна вмешиваться во внутриевропейские дела, будут ликвидированы как вредные животные. Страна получит встряску и перейдет к условиям походной жизни. - Невыполнимо? Ну почему же? Старообрядцы переселялись в Америку, в Китай. Значит, можно организовать и всенародное переселение в Синьцзян, Тибет, в Монголию. Чем шире и глубже будет разоренье от диктатуры большевиков, тем охотнее двинется плебс. Движение в неизвестность - его излюбленное средство спастись от бедствий. Повторится поход Чингис-хана, Батыя в обратном направлении. Революция будет согнана с мест, которые ей благоприятствуют, и загнана в грандиозной скачке, как исполинский зверь. Она падет и издохнет в пустыне Гоби! - Костарев отдал доктору последнюю шашку и тем выиграл партию в поддавки. 22. Доктор еле сдерживался. Слушая шокирующие планы, он лихорадочно напрягался, словно перенося физические страдания. Планы ужасали кровожадностью, но они были явно несбыточны. Так чего же страдать? К тому же, скоро все должно кончиться. И несмотря на это - а скорее, именно поэтому - доктор страшно нервничал. - А вы - живописец! - он, наконец, не вытерпел. - И воли себе дали вдоволь. А всего интереснее, что во всех этих деяниях наверху у вас будет Пудовочкин. Костарев усмехнулся: - Пудовочкин или Пудовочкины будут лишь до тех пор, пока большевиков в крови не утопим. А дальше страну поведет пожизненный правитель - русский, представьте себе, венецианский дож! - Понимаю ваш внутренний смех, доктор, - мрачно продолжал человек в пенсне. - Вы смакуете убийственный, как вам мнится, вопрос: не себя ли я вижу всемогущим дожем? Возможно, и себя! Но это лишь одна из вероятностей. Если я встречу более достойного, я сделаю все, чтобы высший пост занял он! - Позвольте спросить, благодаря чему он будет достоин такой жертвы? - Благодаря тому, что соединит в себе Оливера Кромвеля и шведского короля Карла Двенадцатого! Доктор поморщился, поднял руки к голове, будто у него стреляло в ухе. - Не много ли иностранщины? Помнится, кто-то был еще и Генрихом Восьмым... - Ни один англичанин, - заявил Костарев утомленно, точно вынужденный повторять прописные истины, - уже не сможет стать Генрихом Восьмым или Кромвелем. Ни один швед - Карлом Двенадцатым. И только русский, если понадобится, будет и тем, и другим, и третьим! Неужели вы не видите по себе нашей широты, Александр Романович? Не ощущаете в себе Эсхила? Сократа? - В глазах Костарева - неподдельное изумление. Зверянский нервно хохотнул, хотел пошутить и сам почувствовал, что вышло фальшиво: - Уж не взыщите с нас, с темных... не ощущаю-с. - Сердясь на себя, сварливо спросил: - И на что же можно будет полюбоваться в ... э-ээ... новой России, когда ваши планы, г-хм, исполнятся? - Картина следующая. Малозаселенность. Строгое сохранение природы. Власть у крупных земельных собственников. Частные предприниматели и компании бурно развивают промышленность на Урале, в Сибири. Вербовка рабочих рук производится под контролем государства... - Крупные собственники властвуют! - вскричал доктор. - И это провозглашаете вы - революционер. - Бывший! - поправил Костарев. - Ярый якобинец Фуше сделался герцогом Отрантским. Генерал революционной Франции Бернадотт - у него на груди была татуировка: "Смерть монархам!" - стал королем Швеции. Да и сам Наполеон в ранней молодости болел коммунизмом. - Ага, наконец, и до Наполеона доехали, - сказав это, Зверянский возмутился собой: "И чего только я себя распаляю таким бредом?" Стал объяснять собеседнику, что у того не программа, а крикливые фразы, нечто до ужаса реакционное, нежизненное. - Я далек от политики, однако же знаю: монархия отжила свое! Пора уничтожить и крупное землевладение. Не больше ста десятин на семью - и будьте здоровы! Мелких собственников поощрять. Ввести выборность снизу доверху. Никакого назначенчества! Дать народу всеобщую грамотность. Строить больницы, родильные дома... - Программа для узенького трусоватого народца! - оборвал Костарев. - Сделать сие не так уж трудно, но будет только хуже. Скажите еще о мерах против пьянства... Ну взгляните же без шор: кому вы все это сулите? Русский народ - это Гомер с глазами и мечом Геракла! Он хотел бы каждый день создавать и разрушать Трою! И он уже загулял: вот суть тех фактов, что сегодня так возмущают вас. Неужели его теперь ублажат ваши жидкие постные блюда? Если его не погнать в нашествие, он, изничтожая сам себя, от скуки раздробит Земной Шар. - Россия должна скакнуть, как отоспавшийся исполин, - с тихой одержимостью говорил Костарев. - Мгновенье - и Кяхта, Харбин, Пхеньян станут русскими городами! Казачьи станицы появятся в предгорьях Гималаев. Русские косоворотки будут носить на Цейлоне, на островах Фиджи... У доктора задергались щеки. Он знал, что недопустима и тень усмешки - но не мог подавить смеха. Слезы текли по выбритым полным щекам, вздрагивали, кривились губы. Смех душил и сотрясал Зверянского. Костарев замолчал. От его лица отхлынула кровь; стало казаться, что усы, бородка наклеены на выбеленное папье-маше. - Добавлю еще кое-что, чтобы вам стало и вовсе весело, - произнес он удрученно, без гнева в голосе. - Я утверждаю: мне никто не в силах помешать - кроме меня самого... Должен признаться, - продолжил с убито-покаянным видом, точно сознаваясь в преступлении, - мне не чужда прекрасная холодная дама по имени Гордость. А она столь привередлива, что не поступится какой-нибудь мелочью... вроде, я не знаю... вроде, например, обязанности отплатить за доброту, за обыденную, житейскую, банальную доброту. А стоить это может безгранично много... - Человек в пенсне вдруг сказал без всякого перехода: - Вы - провокатор, доктор! - сказал так горько, так смиренно, что Зверянский не взорвался, не схватил его за горло, а только, опешив, налег грудью, локтями на столик - тот затрещал. Костарев встал, подошел к шкафу, открыл дверцу. В шкафу висело полупальто. Он достал из его кармана револьвер, приблизился к вскочившему из-за стола доктору. - Сейчас в этой машинке произойдет вспышка пороха, газы выбросят маленький кусочек металла, который пронзит ваш мозг. Через миг все кончится для вас, все! Не мешайте мне: вы только причините себе излишние мученья... За год участия в революции я потерял здоровье. Вы, махровый благодетель, добиваете меня. К тому же, вы все равно будете агитировать против прыжка на Восток: ваше устранение неминуемо. - Костарев держал револьвер с изящной уверенностью. - Французская вещь: самовзводный "Ронжэ", - зачем-то объяснил он. - Калибр невелик, но заряд достаточно сильный. Доктор с невероятной сосредоточенностью, словно именно от этого зависела его жизнь, следил, как револьвер поднимается на уровень его лица. Потом взглянул в потухшие вдруг, затомившиеся скукой глаза Костарева, в чернеющий зрачок дула. "А ведь убьет!" - осозналось прозаически-сухо и оттого неопровержимо. - Во время англо-бурской войны, - как бы рассеянно проговорил комиссар, - я вот так же в упор убил британского майора! - Секунду, - тихо, не шевелясь, попросил Зверянский. - Семья всполошится: вам же лишнее беспокойство... Завтра утром поедем в лес, и там вы сделаете ваше дело. Даю слово: я никуда не скроюсь. Человек с револьвером помолчал и нехотя кивнул. 23. Назавтра была Пасха. Кузнечане тщательно подготовили выступление. Но когда в дело вовлечено столько людей, неудивительно, что побежал слух о предстоящем. Надо удивляться тому, что это произошло лишь в самый канун выступления. Местная большевичка Ораушкина, кухарка бесплатной столовой, узнала о сигнале к бою за полчаса до него. Когда принесла весть Пудовочкину, оставалось тринадцать минут. Тот глянул в окно на рыночную площадь: было по-праздничному людно. Он моментально заметил среди народа нестарых людей с засученными рукавами и без шапок: они топтались близко от дома, держали руки в карманах. Пудовочкин бросился в другую комнату взглянуть во двор. Он был пуст. Напротив дома - каретный сарай и баня. В их стенах зияют щели, отсутствуют несколько досок. Более чем вероятно, что там затаились стрелки, держат под прицелом окна и выход во двор. В доме с командиром были Сунцов, пятеро охранников, да часовой стоял у входа с площади. Часового укокошат в первый же момент. Пудовочкин приказал отозвать его в здание. Мелькнула мысль о заложниках. Когда он занял дом, хозяин-сахарозаводчик с семьей переехал в монастырь, где ему дали приют. Остались дальняя родственница-старуха, лакей и пожилая горничная. Теперь никого из них не оказалось. Да и вряд ли захват этих людей остановил бы нападающих... Командир и охрана метались по зданию. Пудовочкин понимал: выйди он, его немедля возьмут в кольцо или тотчас начнут стрелять, не дожидаясь общего сигнала. Отойти от дома уже не дадут. Он сгреб Сунцова за грудки: - Так чего, Серега, обожгутся они об нас? Тот, бледный, вспотевший, ощерился: - Подгорят, как без масла! Гигант отбросил его, точно вещь, шагнул в нужник, возвратился в коридор. - Они думают, мы под их пули выбегим, а мы: нате вам ...! Здесь станем отбиваться, пока отряд нас не выручит. Патронов, гранат, взрывчатки нам не занимать. - А если перебьют отряд? - скучно спросил Сунцов. - Чего? Прям весь город и навалится, ха-ха-ха! Куда им. Четыре из пяти, кто обещался в бой, под койкой будут сидеть, я ихо нутро знаю. Оно, конечно: сразу-то много наших побьют тепленькими, но вскоре и скиснут. Начнут сами обороняться, другие вовсе побегут. - Пудовочкин говорил наставительно: охранники жадно внимали, сжимая винтовки. Раньше никто не слышал от командира больше трех фраз подряд, а сейчас слова лились: - Нас убивать досконально - на то нужен запал, какого нет у них. Мы - сила, мы - власть, а они - куриная публика. Так что волнуйтесь об одном: до завтра, до утра вам предстоит расстрелами заниматься, без передыху. Красногвардейцы заухмылялись. Заняли позиции у запертых дверей, у окон, нацелили во двор ручной пулемет. Пудовочкин опять зашел в нужник: это был просторный с комфортом устроенный ватер-клозет. Единственное окошко, находясь в торцевой стене дома, глядело на узенькую улочку. В оконце не пролез бы и шестилетний ребенок; вряд ли его сейчас стерегли. Пудовочкин вооружился пистолетом и винтовкой, набил карманы патронами, подвесил к поясу гранаты. Он мало верил в то, что сказал охране о "куриной публике". Мещане изменились за последнее время. Он знал случаи, когда они без чьей-либо помощи окружали и уничтожали бандитские шайки. Успокоив охрану, командир вовсе не собирался сидеть и отстреливаться в окруженном здании. Он положил в оконце ватер-клозета десять фунтов динамита. В это время колокола ударили в набат. Из каретного сарая, из бани выскочили люди - оглушительно-резко застрочил ручной пулемет, загрохотали винтовки охраны. Пудовочкин зажег фитиль, отпрянул в коридор, прыгнул в боковую комнату и лег на пол. Дом качнулся от взрыва. Гигант вновь рванулся в нужник: в клубы пыли, в едкий дым. Полстены разнесло. Он перемахнул через груду битого камня, вывалился в пролом. Минуту спустя уже мчался по улочке. Когда преследователи выскочили на улочку, бегущему оставалось до угла три шага... Густо грянули ружейные выстрелы. Пудовочкин скрылся за углом. За ним бежали. 24. Заговорщики выделили против Пудовочкина семнадцать человек. Десятеро приблизились к дому с фасада, семеро проникли в каретный сарай и в баню. Среди них - Толубинов и Бесперстов. Группой в десять человек командовал поручик Кумоваев. Он и его люди видели, как в дом прошла Ораушкина: поручик заподозрил худое. Но шума в доме не поднялось, а Ораушкина была молодая здоровая бабенка: так что ее ранний визит мог объясняться не стремлением предупредить о заговоре, а совсем иной причиной. Когда часовой покинул пост у крыльца, пришла уверенность, что Пудовочкин ни о чем не тревожится. А капитан Толубинов смотрел на часы. С ударом колокола он вышел из укрытия и был на месте убит пулеметной очередью. Бесперстов успел отскочить назад в баню. С ним рядом прижался к полу Григорий Архипович Кумоваев. Еще двое залегли в сарае. От семи боевиков осталось четверо. В этот миг землю тряхнуло, саданул мощнейший раскат грома - у торца здания высоко взметнулся огненно-черный смерч. Столб желто-коричневого дыма крутился, толстел - и в несколько секунд растаял. Бесперстов, человек штатский, решил, что вторая группа бросила в дом гранату. Приподнявшись, стал