ератору. Он остановился в "Биржевой". Сменят нас тут, вернемся в город - я к нему. Беру деньги и всех веду в "Люкс"! - Анекдот, как и митральезы! - остудил Джек Потрошитель. - Это почему? - вскинулся Билетов. - Да, я слышал про митральезы не давеча, а еще примерно в сентябре. Но ведь это правда! Передразнивая Вячку, Селезнев издал губами неприличный звук. Хохочем. Билетов ругается, сплевывает, машет руками. Божится, что его действительно ждут деньги у кооператора, что мы их прокутим, как только окажемся в городе. - Ну? - поочередно хватает нас за плечи. - Что ты закажешь, ну?! В конце концов мы поддались. - Я - поджаристые котлеты, чтоб шипели, с хреном... - мечтательно говорит Селезнев, - и яблочного ликерцу... - Я - бульон, голубцы в соусе и какого-нибудь красного вина, - сообщает Осокин. - А лучше б всего - вишневки горячей с медом. - А Ленька, немецкая душа, что?! - восклицает Билетов, причмокивает, заглядывает мне в лицо. Остальные тоже смотрят с любопытством. - Небось, русский борщ и пельмени? - Он закажет, - объявляет Осокин, - хитрые няни, какие готовили у Собакевича. - Ха-ха-ха!!! - всем ужасно смешно. Чувствую, что друзьям как-то даже очень приятно за меня, будто вдруг открылось нечто хорошее, чего во мне не предполагали. - Я рекомендовал бы Лене груздяночку с телячьей вырезкой, - улыбается Саша Цветков, - а пить - что будет. С напитками теперь туго. Так и не успеваю решить, чего бы я заказал: у Билетова пропало терпение; кричит: - А потом пойдем к женщинам! - О-оо-хо-хо-хо!! - от смеха падаю на бок. "К женщинам!" Я-то знаю, как развязный, нахальный Вячка теряется, ни с одной заговорить не может. Встанет к ней боком, уставится на носки ботинок. И куда только девается вся его бесцеремонность? Его физиономия красней свеклы. Сипя, втягивает в себя воздух, выдыхает с бешенством: - Ах, ты так... - Ему хочется изругать меня как можно обиднее, но тут Джек Потрошитель произносит: - Артиллерия! * * * Вглядываемся в снежную даль. Там скопление человеческих фигурок, лошади, какая-то возня. Лошадей отводят от чего-то черного: это, кажется, не сани. - Рассредоточьтесь! - кричит нам Паштанов из окопчика. Разбегаемся по нашим ямам в снегу... Вдалеке рокотнуло, переходя в надсадный, с шипением, с режущим присвистом вой. Рвануло позади правого фланга, словно небывало свирепо грохнул гром. Как страшно встал грязно-зеленоватый "тополь" разрыва! Ужас вжимает меня в окопчик. Эх, был бы он не в снегу, а в земле! Хватаю лопатку и рою, рою. Удалось углубиться в промерзшую землю дюймов на десять, не больше... Рвануло впереди нас. Потом - позади, но так близко, что на минуту заложило уши. Кислая едкая вонь сгоревшей взрывчатки. Снова ненавистный, выкручивающий тебя вой... Страх такой, что вот-вот все твое существо обратится в сплошной истошный нечеловеческий крик. Согнувшись в три погибели в яме, вгрызаюсь в землю лопаткой, держа ее под грудью. Разрыв справа - аж земля дрогнула. Кто-то кричит: - Мазуркевича и Чернобровкина убило! У меня сводит рот в странной неудержимой зевоте. Снаряд летит... Тычусь лицом в землю, трясусь. Я уже не властен над своим телом, сейчас оно само подпрыгнет - ноги понесут прочь от этого места, прочь от противника... Не успел стихнуть гром разрыва, слышу голос Паштанова: - Кто оставит позицию - расстреляю! Орудую лопаткой, штыком в моем окопчике, выбрасываю мерзлые комья земли, колкое крошево, копаю... Охватила слабость, какое-то тошнотворное изнеможение, икание... Замечаю, что дует довольно сильный ветер. Ох, и жуткая стужа! Небо в неплотных облаках, впереди и немного слева - мутно-лиловое, дымное солнце. Тускло освещенная злая белая равнина. На ее краю - недосягаемая пушка, посылает в нас снаряд за снарядом... Нестерпимо тянет свернуться в окопчике, как сворачиваются в снегу собаки, зажать руками уши, зажмуриться, замереть. - Уходят! Глядите, братцы, - уходят! Высовываю голову из ячейки: кто? где? Билетов показывает назад. От нашей цепи поспешно направляются в тыл две фигуры. - Зверянский, Осокин, Селезнев! - резкий голос Паштанова. - Догнать и застрелить! Истязающий, с визгом, вой: съеживаюсь в окопчике. От разрыва меня чуть не выбросило из него. Придя в себя, замечаю, что громко мычу. О! - как тянет мочиться! Окоченевшие пальцы еле справляются с пуговицами... Потом я смотрю назад. Две уходящие фигурки уже довольно далеко. Увязая в снегу, наклоняются вперед, пытаясь перейти на бег. По диагонали приближаются к насыпи железной дороги. Дальше видны будка и сарай Сухого разъезда. За двумя спешат трое, отстают шагов на пятьдесят. Крайний слева припал на колено, уставил винтовку. Одна из двух фигурок подскочила - запоздало долетел гулкий упругий удар выстрела. Прячусь в окопчике: о-о! невыносимо!.. Снова выстрел... еще, еще... Руки в ледяных перчатках прижаты к глазам, твержу: "Скорей-скорей-скорей!!! Когда это кончится?!" Выстрел... Считаю, считаю про себя... Сорок... сорок пять... Кажется, все! Распрямляюсь, заставляю себя не глядеть в ту сторону. Из соседней ячейки на меня смотрит Вячка, физиономия страдальчески искажена. - Ленька, я бы не смог... А пушка посылает нам очередной подарок. * * * Трое вернулись. Зверянский докладывает Паштанову. Различаю громко произнесенное слово: "Исполнено!" Осокин лежит в пяти шагах от своей ямы. Задело осколком? Приподнялся - вырвало. На четвереньках он дополз до ячейки, упал в нее. Переждав очередной снаряд, ко мне в окопчик ввалился Билетов: - Ленька, Джек передал - зырь за Осокой! Он теперь или застрелится, или на красных - ура! - чтоб убили. Гляди, чтоб ему не дать! Киваю. С тоской чувствую: а ведь и правда! Осокин так и сделает, как говорит Билет. Куда там - не дать. - Ты чего дрожишь? - тревожно, без тени ехидства, шепчет Вячка. - Да ты и сам дрожишь. Согласился. Говорит неопределенно: - А-аа... вот пойдем в контратаку... Мы съежились - разрыв впереди позиции; над окопчиком с фырчащим звуком пролетел осколок. Ветер несет вонь прямо на нас. - А Потрошитель молился сейчас за их души, - взахлеб шепчет Билет, втягивает с сипением слюну, - крестился, как семинарист... Ну, я пошел! Уже сидя в своей яме, украдкой показывает мне рукой в сторону Зверянского. Тот выпрямился на миг, надевая шапку, исчез в окопчике. - Ай, как холодно! - донесся болезненный возглас Саши Цветкова. Пушка все бьет. * * * Я свернулся, сжался в окопчике, сдавливая голову руками. Я в покорном онемении, тихая тупая боль во всех костях. До меня доходит, что разрывы прекратились, но выпрямиться, встать - это так неимоверно трудно! Лежу... Голос Осокина. Кричит - передает команду Паштанова: "По паровозу!" Как мне удалось подняться, расправить плечи, выглянуть из окопчика? Поезд красных приближается, опять бьют два пулемета: с передней платформы и с тендера паровоза. Виу! виу-у! - свистят пули. Странно: мне больше не страшно. Но до чего тяжело двигать руками, держать винтовку... Целюсь, стреляю. Выстрелы справа, слева. До поезда - с полверсты... меньше, меньше... Сейчас из теплушек посыпятся фигурки... Состав застыл. Наша цепь ведет по нему частый огонь. Ага - кажется, один пулемет замолчал. Поезд начинает медленно отползать. Стреляю, передергиваю затвор, дышу на воняющие порохом деревянные пальцы, стреляю, стреляю... От ветра слезятся глаза. Наши продолжают постреливать... Состав красных в версте? Не дальше?.. Ну, атакуйте же нас! Чего вы ждете? От паровоза стелется черно-серый клубящийся дым. Как я промерз! Темнеет. Кажется, что справа и слева от меня разложены костры, но нет сил крутнуть головой. Да и незачем. Отупение. А костры - хорошо... Поезд красных уходит - сколько дыма!.. * * * Вот и звезды. Темно. Голос надо мной: - Жив, а? Жив? Узнаю Кошкодаева. Он и еще кто-то выдернули меня из окопчика. - Стоять можешь? Повисаю на них. Шагов двадцать они тащат меня по снегу волоком, лишь потом начинаю переступать сам. Идем вдоль насыпи к Сухому разъезду. На путях стоит эшелон, снуют военные - наши. Из того, что слышу, понимаю: прибыли резервы, штаб полка. Кошкодаев, кто-то еще помогают мне подняться в вагон. Здесь невообразимо (сказочно? но и это слово слабовато) тепло, светло. Божественно пахнет жарящимся мясом. На столике дымится чай в тонких стаканах с подстаканниками. Нам навстречу идет начальник штаба полка капитан Зебров - почти старый, на мой взгляд, с пористым носом (на кой ляд я подмечаю сейчас его нос?). Кошкодаев докладывает: - Один-единый в живых. Восемь убиты, пятьдесят восемь замерзли. - И Паштанов замерз? - спросил капитан. - Так точно! Был ранен - его своей кровью к дну окопа приморозило. Насилу отодрали. Зебров разглядывает меня. - Молодец, что живой! Ай, хорош! - его лицо выражает горячее одобрение; проходит минута-две. - А других очень жалко. Паштанов - готовый был офицер! И этот, шрамы на лице - молодчина. Да и другие... Стоим, молчим. - Что еще сказать? - затрудняется капитан. - Чересчур уж юные, а тут - условия зимнего боя. - То-то и оно! - подхватил Кошкодаев. - Вот-вот, - добавил капитан. И Кошкодаеву: - Ну, отведи, отведи его в санитарный вагон. Положи - пускай отдохнет. Примечания *В.И.Гурко - до Февральской революции член Государственного Совета, обвинявшийся Думой в германофильстве (Прим. автора). **Часть, подобная башкирским, калмыцким и другим национальным частям; насчитывала около тысячи штыков. Была сформирована из украинцев, проживавших в Самарской, Оренбургской губерниях. Летом 1919, перебив своих офицеров, перешла на сторону красных (Прим. автора). Повесть идет пятой, после "Парадокса Зенона", в сборнике под общим названием "Комбинации против Хода Истории".