ась. "Бык, - мелькнуло в сознании, - мой бык!" Остро взмыкнула -- он могуче вошел. Ее выпертые крупные сильные ягодицы тут же вернули толчок... Потом она полулежала на лавке. "Охамела... в такой позе!" Он понял ее: - Ты прекрасна! -- нежно целует в уголок рта, в веко, в сосок. -- Прекрасна-прекрасна-прекрасна! Ну, перестань скромничать. Смотри же -- теперь вот так! -- и повалился голой спиной на шершавый глинобитный пол, увлекая ее. -- Степнячка моя! Будь всадницей... - О-ооо! Она запрокинула голову, гибко прогибая спину... заходил маятник... * * * Они сидели на лавке, он обнимал ее. - У тебя есть вино? - Там, в кувшине... Он взял с полки кувшин; по очереди пили из него терпкое домашнее вино. - Мы нашли друг друга. Сливаясь, мы образуем новую неповторимую индивидуальность. Я ликую в этом и от этого. -- Он повторяет: - Да, именно это слово -- "ликую"! И именно -- " в этом"! И -- "от этого"! Мы, одно целое, будем подниматься и подниматься в насла... в познании... Он поит ее вином из горлышка кувшина, пьет сам. - Было ли подобное? В романе одного классика есть пара: в разгар наслаждений оба принимались цинично смеяться над моралью. И тем достигали особой прелести, возвышая себя... Но это -- вне искусства. А у них, шепчет он, будет несравнимо иначе. Ведь они образуют художественную индивидуальность... Поцелуи... он умело ласкает ее... Сделаем так. Я буду сзади -- мы будем вместе. Я буду медленно любить, ты -- рисовать. Да-да-да-а!.. Ты окончишь рисунок перед нашим... электромгновением... - Сумасшедший! - Неужели, - почти кричит он, - ты не видишь, что именно это сказала бы каждая -- каждая! -- бабенка?! От него исходит вяжущая наэлектризованность. Он взял лист ватмана, приколол кнопками к лавке. Помогает улечься на лавку ничком, на левый локоть она обопрется, в правую руку -- грифель. Легонько целует ее спину, пристраивается -- трепетно-осторожно нашел то, что нужно... плавные движения. - Представь моего Петрония, - говорит он при этом. -- Его естество -- собачьи глаза. Глаза Ажана. Нарисуй человека-сенбернара, это и будет Петроний. А доктор Иониди -- человек-рюмка. Нарисуй отечные веки и вместо туловища -- стакан! вот и весь доктор. Это вопль естества. Успей -- чтобы он прозвучал до нашего пика... Он делает свое дело, она сжимает пальцами грифель. Ее ягодицы ощущают мелкую дрожь его тела. Дрожь эта -- злая. Она улавливает в его дыхании едва различимый сип. Это -- злость. Он -- над нею, позади -- упивается, а она видит его выходящим из воды: высокая фигура и над сильными плечами -- плебейски карликовая голова, облепленная прядками, как тиной; гладкая, явно знакомая с кремами кожа... его ванная -- шампуни, лаванда и перекись водорода: он же высветляет ею редеющие волосы, чтобы не так просвечивала кожа. Когда на этой головке не останется волос, до чего мизерной будет она на таком туловище. Человек-удавчик. - Ну... н-ну... успей... -- шепчет он уже страстно, сипит и вздрагивает. Она водит грифелем. - Человек-сенбернар... человек-рюмка... вопль естества... -- его захватил темп, он выдыхает прерывисто: - Последний штрих -- и будет... та самая гримаска... под пиковую точку... Сделав, тяжело лег грудью на ее правую лопатку. Смотрит на лист. Быстро, сдавленно говорит что-то. Она съежилась. Ругательства. Скверные, мерзкие... Скакнул в сторону -- обернулся, почему-то пригнувшись. Бледное лицо, глаза -- белые, тусклые бляшки. Кое-как натянул одежду. Отброшенная пинком дверь. И -- внезапное облегчение. Поскрипывание двери, словно пытающейся закрыться. Скрип двери, и, наконец, -- тишина. Такая глубокая, что не верится, был ли сейчас вопль? Вопль естества?.. Рассказ "Гримаска под пиковую точку" опубликован в журнале "Литературный европеец" (номер 2 за 1998, Франкфурт-на-Майне, ISSN 1437-045-Х), а затем в сборнике под общим названием "Близнецы в мимолетности", изданном на русском языке в Германии (Verlag Thomas Beckmann, Verein Freier Kulturaktion e.V., Berlin -- Brandenburg, 1999).