тся с ноги на ногу. - Игорь, можно вас на минуту? "Какие разговоры!" Я выхожу в "предбанник"... Юлия уже в дверях... (Только сейчас я замечаю, какое у нее испуганное лицо). Вслед за ней я выхожу в коридор... ...посреди коридора стоит Инга (за ней незримой громадой возвышается Вольдемар). Я (бодро): - Привет! И н г а: - Как ты мог? Я: - Что ты имеешь в виду? В о л ь д е м а р: - Не прикидывайся! Я: - Не понял. Ты кто такой? В о л ь д е м а р: - Я? Я: - Ты, ты! В о л ь д е м а р (снова): - Я... Я: - Головка от х...я! В о л ь д е м а р (не знает, чем мне возразить). Я (Инге): - Я тебя слушаю! "Нет, не то!" Я (бодро): - Привет! И н г а: - Как ты мог? Я: - Что ты имеешь в виду? В о л ь д е м а р: - Не прикидывайся! Я: - Не понял! Ты кто такой? В о л ь д е м а р: - Я? Я: - Ты, ты! В о л ь д е м а р: - Я... никто. Я: - Значит, стой и молчи! В о л ь д е м а р: - Вот, я и стою. Я: - Вот, и стой! В о л ь д е м а р: - Вот, и стою! Я: - Вот, и стой! "Нет, фигня какая-то." Я (бодро): - Привет! И н г а: - Подлец! "Нет, не так." Я (бодро): - Привет! В о л ь д е м а р: - Подлец! Я (устремляюсь к Вольдемару за сатисфакцией). И н г а (повисает у меня на плече). Я: - Женщина, веди себя скромней. (И замахиваюсь). И н г а: - Нет! Я: - Шекспира читала? "Желание помочь мне в проявлении злобы есть проявление любви!" (И замахиваюсь). И н г а: - Нет! Я: - Жена, не мешай! И н г а (отпуская мое плечо): - Жена? Я: - Да, жена! Ты моя жена. Я решил взять тебя в жены. Будешь спать в аэропорту у меня на коленях. (И снова замахиваюсь). И н г а (робко): - Нет! Я: - Хочешь малыша мыть по пятницам? Значит, стой и молчи! Когда, понимаешь, два джигита беседуют. (И замахиваюсь). И н г а (еле слышно): - Нет! Я (делаю палец пистолетом и целюсь им в Ингу): - Ку-клукс-клан! Киндер-кюхель-кирха!.. "Темп! Темп! Теряю темп..." Я (бодро): - Привет! (И с ходу бью Вольдемара в ухо. И по сусалам его, по сусалам...) Ю л и я (с перекошенным от страха лицом отступает к стене). Я (бросаю Вольдемара и устремляюсь к ней): - Я - Змея-Близнецы, полный загадочно-мистического очарования... Ю л и я (убеждена, что я сошел с ума). Я (издавая змеиное шипение): - Я - Змея! Я - Змея... А-а-а!.. Хвать за жопу! Ю л и я (истошно визжит). "Смешно, но неточно. Сейчас я соберусь. Я - бодр, спортивен, энергичен! Плевать я хотел на цифру "3", которая имеет для меня судьбоносное значение." Я (бодро): - Привет! И н г а: - Как ты мог? Я (развожу руками). В о л ь д е м а р: - Это подло! Я: - Как интересно! Значит, восемнадцатилетней девчонке голову морочить - НЕподло! Обманывать свою жену, к слову сказать, святую женщину - НЕподло! А сделать все это достоянием гласности - подло! Интересно... В о л ь д е м а р: - Ты всегда завидовал мне! Я: - Я завидовал тебе? Да ты - просто дурак! Мне это директорское кресло, если хочешь знать, как собаке пятая нога. Меня возмущает другое. Как такое ничтожество как ты может вообще на что-то претендовать, и как другие до сих пор не понимали, какое ты ничтожество. Ты думаешь, я забыл, что ты мне сказал тогда в лифте. Я спросил тебя как человека: "Как Москва?" Помнишь, ЧТО ты мне ответил? Ты сказал: "НОРМАЛЬНО!" И н г а (начинает шмыгать носом). Я (зло): - Поплачь, поплачь - Кутька высерет калач... ...посреди коридора стоит Инга. - Как ты мог? - говорит она и убегает. Я иду по улице. Никогда не думал, что буду один. Когда-то у меня была мать. Жив был отец. Мы ехали в трамвае, а в кинотеатре "Пионер" шел фильм "Ты не сирота". На афише так и было написано: "ТЫ НЕ СИРОТА". Потом их не стало. Сначала отца, потом матери... В школе мне нравилась одна девочка. Два раза я провожал ее домой. А однажды даже позвонил ей в дверь. Не знаю, почему. Я убегал вниз по лестнице и слышал, как дверь распахнулась и кто-то вышел на площадку... Потом она мне разонравилась. Или мне показалось, что она мне разонравилась... (А может быть мне просто нравилось, как она страдает, видя, что я делаю вид, будто она мне разонравилась). Потом мы уехали во Владивосток, а ее отца (он был военный) перевели в другой город. Галина Ивановна, простите! Я обманул вас. Я никогда бы не смог стать вашим мужем. Я бы мог жениться только на ней. На этой девочке из пятого класса. Я бы заботился о ней. Я бы заплетал ей косички, встречал ее после школы. Зимой мы бы играли в снежки, а лето проводили в деревне. Я бы покупал ей парное молоко, и она бы цедила его из блюдечка... Ей бы я простил все на свете! Ей я бы простил даже шнурок от тампакса. "Ты - не сирота!" Ты - не сирота... Плевать! Человек должен жить свободно и одиноко. И тут меня озаряет. Я не один! У меня есть жена! Из прошлой жизни. Как я раньше о ней не вспомнил? Назарова не одна. Какой-то мужичок-боровичок с бумаженцией в руке стоит перед ней навытяжку. Назарова просит его подождать за дверью. - Мне плохо! - когда мы остаемся одни, первым делом сообщаю я. - Мне очень плохо! Я обнимаю ее, целую, и она в первый момент не понимает, что от нее требуется. Потом до нее доходит, она начинает яростно сопротивляться. Потом уступает... В самый неподходящий момент в кабинет входит секретарь. Та самая. Я делаю вид, что не замечаю ее. Секретарь неслышно притворяет за собой дверь. Потом Назарова плачет. Я поправляю на ней загнувшийся воротничок и чмокаю в соленую щечку: "Извини, так получилось!" Распахнув дверь, я громко говорю: - Нет, что ни говорите, а вторая форма хозрасчета более перспективная, чем первая! (Это для конспирации). Притворив за собой дверь в кабинет Назаровой, я бросаю взгляд на секретаря. Она сидит за своим столом. Один глаз смотрит у нее в потолок, другой - в пол. Она, вероятно, решила, что у нее начались галлюцинации. Дома я достаю из холодильника бутылку водки. Наполняю двухсотграммовый стакан. "Водка - самое гениальное изобретение человечества". Если я когда-нибудь разбогатею, я обязательно поставлю памятник водке. Русской водке. Закусив болгарским консервированным огурцом, я ложусь на диван. Укутываю ноги шерстяным пледом. И перед тем как провалиться в тягучий горьковатый сон, отключаю телефонный аппарат. 11. Вольдемар повесился на трубе у себя в туалете. Как установила судмедэкспертиза, между тремя и пятью часами утра. (После истории с фотографией Виктория забрала девочку и ушла ночевать к подруге.) Долго ходил по комнате, курил... Вся пепельница была завалена окурками. Пепел был везде. И вот наконец решился. Я сижу у себя в кабинете за столом. Дверь медленно распахивается... ... в кабинет входит Вольдемар. - Не помешаю? - спрашивает он и без приглашения опускается в кресло. Передо мной чистый лист бумаги, на котором я вырисовываю восьмерки. Одна за другой. Одна за другой... - Ну, что доволен? - спрашивает Вольдемар. - Чем? - уточняю я. - Ну, всем этим. - Это твои проблемы. - У меня к тебе просьба, - выдавливает из себя Вольдемар. - Валяй. - Забери свое заявление. - Нет. - Почему? - Нет и все тут. Без комментариев. - Пойми, - подается вперед Вольдемар, - это место принадлежит мне. Академиком должен быть я! (Ого! Уже "академиком"! Аппетит приходит во время еды). - Нет, - говорю я. Вольдемар откидывается назад и долго смотрит в окно. - В детстве я был ребенком... - Догадываюсь, - иронизирую я. - Не перебивай! Я был серьезным, рассудительным, не по годам взрослым ребенком. За это меня прозвали "Профессором"... Умоляю! - неожиданно срывается он на крик. - Уступи! - Нет, - говорю я. - А-а-а! - Вольдемар вскакивает и начинает метаться по кабинету. - Я хочу икры! Я хочу красной икры! Мне мало бутерброда с маслом! Дайте мне икры!.. - Перебьешься без икры, - говорю я. - Не смертельно. Жить будешь. - Дайте мне икры! - кричит Вольдемар. - Или я убью себя! - Это твои проблемы. Вольдемар выхватывает из кармана револьвер и приставляет его к своему виску: - Считаю до трех. Один! Два! Три!.. - Стреляй! - кричу я. - Стреляй! ...передо мной испуганное лицо Галины Ивановны. - Игорь Александрович, Свирского привезли, - сообщает она. - Хорошо, я сейчас спущусь. Только сейчас до меня доходит, что последние слова я произносил вслух. Гроб стоит посреди актового зала. Несколько рядов кресел сдвинуты к стене. Перед гробом на стульях - две фигурки. Виктория и девочка. Девочка похожа на мать. Такие же льняные, зачесанные назад волосы. На вид ей, лет десять. Лицо Виктории скрывает черная вуаль. Меня это коробит: слишком вычурно. Оперетткой попахивает. "Вуаль! Вуаль...- мысленно повторяю я. - Где-то я ее уже встречал. Причем, совсем недавно... Нет, не помню". Сидящая у гроба девочка раздваивается. От нее отделяется бесплотная копия, которая приближается ко мне... - Дядя, зачем вы убили моего папу? - спрашивает у меня девочка, похожая на Викторию. Мое лицо становится непроницаемым. - Запомни раз и навсегда, - чеканю я каждое слово. - Твоего папу никто не убивал. Твой папа убил себя сам! Твой папа был максималистом. Ему было мало одного бутерброда с маслом. Ему хотелось еще и икры! "Все или ничего"! Психологи называют это "детскостью мышления". (Девочка опускает голову). - Я понимаю тебя, - продолжаю я. - Ты его дочь. Часть икры должна была достаться и на твою долю. А так: ни папы - ни икры! (Девочка начинает всхлипывать). - Не плачь, - говорю я. - У тебя еще все впереди. Окончишь школу, выйдешь замуж. За офицера-пограничника. И уедешь на заставу. В Таджикистан. Картину "Джульбарс" видела? - Нет, - тихо говорит она. - Ну, ничего. Еще посмотришь. У тебя еще все впереди! С кладбища мы возвращаемся в институтском автобусе. Я сижу возле Виктории. У прохода. Виктория прижимает к себе девочку: она сидит у нее на коленях и смотрит в окно. "Они были друзьями", - доносится сзади. (Это про нас с Вольдемаром). Время от времени я ловлю на себе взгляды сослуживцев. Обычно так смотрят на начальников. И хотя до выборов еще далеко, вопрос, кажется, уже решен. "Пришел новый вожак, и стая приняла его". Вольдемара поминали в диетической столовой. Из столовой мы выходим вдвоем с Викторией. Девочку (чтобы не травмировать психику ребенка) забрала к себе ночевать одна из сотрудниц. Туда же должна приехать потом и Виктория. Мы идем с Викторией по улице. Ее лицо по-прежнему скрывает вуаль. Встречные прохожие провожают нас недоуменными взглядами: что за маскарад? ... Мы у меня в прихожей. Я помогаю Виктории раздеться. Виктория снимает вуалетку. Не глядя на себя в зеркало, проходит в комнату... - Я сварю кофе, - говорю я и иду на кухню. В комнату я возвращаюсь с двумя чашками, источающими аромат настоящего бразильского кофе. Виктория лежит на диване, свернувшись калачиком. Кажется, она спит. Я укрываю ее пледом и сажусь рядом... В какое-то мгновение мне кажется, что она не дышит. Я опускаюсь на колени и прикладываю ухо к ее спине... Нет, дыхание ровное. Тихое, но ровное. Я приподнимаю плед и ложусь рядом с ней... Виктория пахнет земляничным мылом. Это запах моего детства. По правде говоря, жена и.о.директора института могла бы благоухать более изысканно. Но у Свирских в семье режим максимальной экономии: Вольдемару вот-вот должны были дать нормальную квартиру, взамен девятиметровой "гостинки", и Виктория копила деньги на мебель. Не будет теперь ни Вольдемара, ни мебели, ни квартиры... "Бедная моя девочка! Как тебе не повезло." Волна неописуемой нежности захлестывает меня. Я прижимаюсь к Виктории всем телом и начинаю раздевать ее... Сначала идут шерстяные рейтузы... (Виктория на удивление спокойно сносит мои домогательства.) "Чудесная моя девочка!.." Затем очередь колготок... (На внутренней поверхности бедер я ощущаю множество катышей.) "Любимая моя девочка!.." Теперь нечто воздушное... Я напрягаюсь... ... и тут, перевернувшись через голову, оказываюсь на полу. "Боже мой! Какой кошмар!" Только на полу до меня доходит, ЧТО произошло. Я бросаюсь к Виктории... "Клянусь, это недоразумение! ЭТО произошло совершенно случайно." Но Виктория невменяема. Она с остервенением натягивает на себя одежду. От прежней Виктории нет и следа. Сейчас передо мной разъяренная пантера. "Поверь, я бы никогда не позволил себе ЭТО в такой ситуации. Я знаю, что ты решила. Но надо совсем не знать меня, чтобы так обо мне думать. У меня есть мораль! У меня есть принципы. Человек, который обижает вдов и сирот, не может называться человеком! Я не хотел унизить тебя. Я не хотел показать, что теперь, когда ты осталась одна, я могу обращаться с тобой ТАК. Мне не хуже, чем тебе, известно о практике наших отношений, о том табу, которое я никогда не нарушал. И если ЭТО случилось сегодня - это объясняется только одним. Роковым стечением обстоятельств! Пойми, я ПРОМАХНУЛСЯ! Тебе приходилось открывать ключом дверь в темном подъезде? Значит, ты должна меня понять!" Но Виктория меня не слышит. Она выбегает на лестничную площадку и так хлопает за собой дверью, что со стен сыплется известка. Я возвращаюсь в комнату, сажусь на диван... И тут я вспоминаю об ее подарке. Я отодвигаю стол, лезу за батарею и достаю оттуда пакет, успевший покрыться тонким слоем пыли. Беру ножницы... Как я и предполагал, в пакете - три носовых платка. Сверху лежит сложенная надвое открытка. На ней - палехская миниатюра. "Дети, играющие в снежки". На обратной стороне рукой Виктории выведено пять слов: "Игорь! Я тебя очень люблю". Я опускаюсь на стул и закрываю лицо руками. 12. Выборы состоялись двадцать третьего марта. Как и было запланировано. День в день. Правда, надежд "широкой демократической общественности" они не оправдали. В последний момент Президиум внес изменения в им же разработанные правила. К голосованию были допущены только члены Ученого Совета. Остальных просили не беспокоиться. ...Только что подвели итоги голосования. За меня - 16 голосов. (Из 18). За Панюхова - ни одного. Кстати, мне надо еще подумать, нужен ли мне заместитель, пусть даже по административно-хозяйственной части, не набравший ни одного голоса. Хотя, может быть, как раз такой заместитель мне и нужен. Я был уже в вестибюле, когда у меня возникла мысль подняться в свой кабинет. Я прощаюсь с сопровождавшими меня коллегами, и направляюсь к лифту... Темный коридор освещает яркий свет из приемной. У распахнутой двери стоит ведро с водой. Швабра. В приемной - двое. Уборщица (женщина неопределенного возраста) и мальчик, лет восьми. - Я ваш новый директор, - как можно более приветливо говорю я. (Мне почему-то захотелось понравиться уборщице и ее сыну). Женщина смотрит на меня устало-потухшим взглядом. Наверняка, эта работа у нее не единственная. Мальчик настороженно таращит на меня глаза. До моего появления он, кажется, спал в приемной на диване. Я разбудил его. "Извини, старик! Так получилось", - мысленно оправдываюсь я. Я вхожу в СВОЙ кабинет и, не включая свет, сажусь в СВОЕ кресло... Вот, я и директор! Я оглядываю кабинет. В этом ракурсе он предстает предо мной впервые. На этот стол я буду ставить стакан с чаем, который мне будет заваривать секретарь... Этим компьютером мне предстоит пользоваться... На спинку этого стула я буду цеплять свой пиджак... В кабинет заглядывает уборщица: - Вам ключ оставлять? - Да, пожалуйста. Женщина и мальчик скрываются за дверью. Я долго еще слышу их гулкие шаги, доносящиеся из коридора. Потом они стихают. В кабинете стоит какой-то казенный запах. Обычно так пахнут стеллажи в библиотеке. Запах слегка раздражает меня. А так, в целом, ничего. Думаю, здесь мне будет неплохо работаться. Приезжать буду на час раньше - к восьми. И до двенадцати творить! Четыре часа в день. По-моему, с головой! Галине Ивановне накажу в эти часы ко мне никого не пускать. Ни под каким предлогом! "Стоп! Галина Ивановна осталась в отделе". Так, решено! Галину Ивановну я забираю с собой. "А если она не согласится?" Что значит "не согласится"? Тогда я возьму ее своим "замом". "Да, но у нее нет высшего образования"! В таком случае мы поступим так. Один год я даю ей на то, чтобы она закончила университет. Экстерном. Разумеется, экономический факультет! Два года... Нет, полтора! На защиту диссертации... "Это нереально!" Нет, реально! Реально, если за дело берусь Я. Дорогая Галина Ивановна, простите! Я долго и незаслуженно третировал вас. Я держал вас в "предбаннике", не хотел посвящать в Свою Тайну. И потом этот приказной тон. Это оскорбительное для женщины: "Оправиться"! Клянусь, это не повторится больше никогда! Я знаю, чтобы с пользой прожить жизнь, человек должен вырастить сына, убить змею и посадить дерево. С сыном у меня не получилось! Со змеей тоже. (Для этого мне бы пришлось убить самого себя). Но я могу посадить дерево! То есть вас, Галина Ивановна. Я решил: моим "деревом" будете вы! Я все продумал. Я сделаю вас кандидатом наук. Вы станете моим соавтором. Мы напишем десятки статей! Мы переведем с вами на внутрипроизводственный хозрасчет все предприятия Чукотки, Сибири и Магаданской области. Мы издадим монографию! И у нее будет один автор: "Батова-Ильин". (Вы - Батова! Значит ваше имя будет стоять первым.) За наши заслуги нас изберут действительными членами Академии Наук! Сначала - вас, потом - меня. И я верю, настанет тот день, когда самая широкая, самая красивая улица Владивостока будет носить наши имена. Это реально, Галина Ивановна! Поверьте мне, это реально. Я открываю тяжелую стеклянную дверь и выхожу на улицу. Город уже спит. Вокруг ни души. Спят моряки и рыбаки, учителя и врачи, строители и судоремонтники... Спит и Галина Ивановна! Она - "жаворонок". Уложила внука и сама теперь видит десятый сон. Она еще не знает, что я принял решение круто изменить всю ее жизнь. Пусть это будет для нее сюрпризом.