от скромный и симпатичный молодой человек, она уже не стеснялась все чаще поднимать глаза в разговоре с ним, и ей нравилось встречать его ответный взгляд, полный тепла и внимания. А в выходные дни Ширинбек знакомил ее с городом. Сначала - с Приморским бульваром с его уникальной парашютной вышкой, с которой уже давно не прыгали, но зато на ее семидесятиметровой высоте попеременно высвечивались видимые издалека время суток, температура воздуха и воды, направление и скорость ветра; еле уговорил ее подняться на огромном Колесе обозрения ("чертовом колесе"), с верхотуры которого открывался вид и на весь амфитеатр города, спускающийся к морю, и, в другую сторону, далеко на само море с островом Наргеном на горизонте; покатались на лодке по каналам недавно сооруженного "уголка Венеции", показал белоснежное здание кукольного театра, фасадом выходящего на проспект Нефтяников. В Старом городе - Крепости, огражденном мощными крепостными стенами, по крутым каменным ступеням взобрались на обзорную площадку Девичьей башни - традиционного символа города, а спустившись, долго бродили по тенистым узким крепостным улочкам, успев заглянуть и в ковровый цех, и полюбоваться в музее на древнее искусство ковроткачества. Правда, перед этими прогулками Наргиз уговорила Гюлю сменить свое провинциальное одеяние на городское, предложив ей на выбор несколько своих платьев, из которых Гюля после немалых колебаний выбрала то, что подлинней и потемней и мастерски подогнала его по своей фигуре - шить она научилась раньше, чем пошла в школу. Увидев ее в новом наряде, еще более привлекательной, Ширинбек не удержался от вопроса: - Послушай, Гюля, не может быть, чтобы у вас в деревне никто не интересовался бы такой красивой девушкой, может быть у тебя и жених уже есть, а? Гюля смутилась, но ответила честно, глядя ему прямо в глаза: - Один напрашивается, но уж очень противный, а другие его побаиваются и меня стороной обходят... - и засмеялась. В качестве гида Ширинбек и для себя открывал прелести городской архитектуры, такие, например, как элегантный зимний и летний комплекс филармонии - бывшей резиденции царского губернатора с примыкающим к ней "губернаторским садом" - парковой зоной, спускающейся к морю широкой полосой между крепостной стеной и Садовой улицей. Хотя названия эти сохранились лишь в памяти старожилов, а ныне сад стал Садом Революции, а улица - им. Чкалова. Молодые люди в четыре глаза с интересом разглядывали величественные и строгие формы оперного театра с его балконами и порталом, к которому, представлялось, подкатывали фаэтоны и пролетки, а может и первые автомобили бакинских нефтепромышленников, коммерсантов, чиновников, под которым проходили сотни городских интеллигентов, галерочной публики. Даже привычный Сабунчинский вокзал, откуда в свое время отправилась первая советская пригородная "электричка", оказался при внимательном взгляде оригинальным архитектурным сооружением. А в гулких прохладных залах Дворца Ширван-шахов и в тишине музеев Истории и Низами они, присоединившись к группам экскурсантов, с интересом открывали для себя новые страницы истории своей родины с древних времен до наших дней. На пригородном автобусе съездили и в сураханский Храм огнепоклонников, где поневоле замирал дух в кельях с выглядевшими живыми восковыми фигурами древних предков, объектами и ритуалами их поклонений и сурового быта. За две недели, остававшиеся до отъезда Гюльнары домой, они успели и познакомиться с городом, и договориться о возможном поступлении ее на работу ученицей в ковроткацкий цех, а после того, как Гюля, встав перед станком, ловко набрала несколько рядов очередного изделия, начальница цеха, сухопарая огненноволосая (от иранской хны) Сура-ханум пообещала даже выхлопотать у начальства место в общежитии фабрики. Сурово взглянув на Ширинбека, добавила: - Порядки там строгие, молодой человек, - смутив своим замечанием обоих. ... Свадьбу сыграли через год, а еще через год Ширинбек стал отцом маленького Рустамчика. Денег в семье стало не хватать, хотя Гюля вскоре вернулась в цех, доверив бабушке Мириам дневные заботы о внуке. И тогда Ширинбек впервые обратился за помощью к деду - посодействовать в переводе на один из морских нефтепромыслов, где оплата была в полтора-два раза выше сухопутной. - Ну что ж, опыт работы у тебя уже какой-никакой, а есть, характер общительный, думаю - мне за тебя стыдно не будет. Походатайствую... Примут... Но имей в виду - за все свои дела и поступки будешь отвечать сам; люди в море сильные, но разные, бери пример с хороших, а свяжешься с плохими - вытаскивать не буду... - Понял, дед, спасибо, - он по-мужски коротко прижался к крепкому дедовскому плечу... ...Новоиспеченный буровой мастер Ширинбек Расулов был уже отцом двух пацанов-погодков, и сейчас уверенно "дефилировал" по центральным улицам родного города. III. Встреча. Ширинбек уже обогнул магазин "Динамо" и вышел на улицу имени Джапаридзе, ведущую мимо кинотеатра и универмага-пассажа прямо к Приморскому бульвару, когда услышал за спиной звонкий оклик: "Ширинчик!". Так его называли только дома и лишь одна смешливая девчонка еще в школьные годы. Он резко обернулся и чуть не уперся в широкую улыбку красивой молодой женщины. - Че, не узнаешь, постарела, да? А я вот тебя издалека приметила, а когда заворачивал за угол и профиль показал, убедилась... Ты смотри, с четками - моллой заделался, что ли? А тогда где же папаха? - тараторила она, видимо, пряча смущение от нежданной встречи, пока он, уже с улыбкой, ощущая какую-то теплую волну, подкатившую к сердцу, молча ее разглядывал. - Мари-и-инка, э-э... Черкасова... Ну-у, красавица, да... Это сколько ж мы с тобой не виделись... дай сообразить... конечно, десять лет, э, целую вечность. Ну, здравствуй, да... - он притянул ее за плечи а она с готовностью подставила щечку для поцелуя, - я очень рад тебя видеть. Куда-нибудь торопишься? - Конечно, тороплюсь, только не куда-нибудь, а тороплюсь узнать, где ты пропадал эти десять лет после школы, еще целых десять моих дней рождения..., - она хитро взглянула на него и он понял эту аналогию - в ее последний в школе день рождения они, чуть разгоряченные танцами и вином, выскочили на лестничную площадку, она потянула его на пролет выше и там они долго целовались, пока снизу не послышались шаркающие шаги и кашель соседки с верхнего этажа. Там же она впервые выдохнула через полуоткрытые губы нежное "Ширинчик"; у нее это прозвучало, как буквальный русский перевод его имени - "Сладенький", и уже потом, в классе иногда обращалась к нему так же, но как бы с оттенком иронии, на что он тоже шутливо вопрошал "что, Маришечка?". Маринке, признанной заводиле класса, палочке-выручалочке на контрольных по математике, все прощалось, и никто не придавал таким "телячьим нежностям" особого значения, в том числе и Ширинбек, который и сам преуспевая в математике, воспринимал такие обращения друг к другу, как пароли "коллег"... - Да, как-то быстро время пролетело... техникум... работа... я ведь на морском нефтепромысле работаю, э-э - "Каспвостокнефть", слышала, наверное, да? Сейчас вот... - он хотел рассказать ей о предмете своей сегодняшней гордости - новом назначении, но она задумчиво кивнула и перебила: - "Каспвостокнефть"? Это ж надо..., - помолчала, - Да-да, слышала ... А ты женат, конечно, дети? - Двое.. пацаны... Ну, а ты-то как живешь? Давай, да, рассказывай... - Да как все... Окончила университет, филфак, преподаю литературу в школе, вечером по нечетным дням - русский язык на курсах для иностранных студентов. Шестой год замужем, две девчушки, трех и двух лет, вот такая скучная биография... -Почему же... Ты молодец, да, - все успела. Но почему филфак, а не мехмат, к примеру? А муж чем занимается? Как зовут? И какой фамилией теперь тебя величать? Марина ответила не сразу и как-то рассеянно: - Что? А-а, муж... Ну да... Зовут, ммм... Юра...Он, знаешь, все по командировкам как-то... Когда его нет - тоскливо, работа спасает, - ответ в этой части получился уклончивый, но Ширинбек не стал уточнять, - девчонки - то у бабки, моей свекрови, то у отца - у него вторая жена, очень заботливая женщина, забираю их только на выходные и когда муж дома. Да, а филологический... ты знаешь, в свое время мне показалось, что точные науки - удел мужчин... Фамилию свою я сохранила, знаменитая все-таки... Помнишь Николая Черкасова в фильмах "Иван Грозный", "Весна", и в его последнем "Все остается людям" - мой двоюродный дедушка, между прочим, по отцовской линии. И потом... Вдруг кто-нибудь, например, ты, стал бы меня разыскивать через справочное... Черкасова, Марина? Вот, пожалуйста... А иначе морока..., - она искоса взглянула на его реакцию, встретила добрый изучающий взгляд и отвернулась. Несколько шагов прошли молча. - А ведь я была влюблена в тебя, Ширинчик, - сказала улыбнувшись, но с оттенком грусти, - и все у нас могло бы быть тогда, и судьба наша могла сложиться по-другому... - Так ты что - недовольна своей судьбой? - Да нет, я же не сказала - лучше, я сказала - по-другому... А лучше или хуже - кто ж ее, злодейку, знает... Вот сейчас тебя встретила - тоже ведь судьба... А ты почему не нашел меня после школы? Сами-то вы с матерью переселились куда-то... - Да, мама тогда от фабрики двухкомнатную получила, на Потамдаре, как передовик и как с разнополым сыном... -Как это, - расхохоталась Марина, - с разнополым? - Нет, ну, в общем, ты поняла... - он тоже засмеялся и вдруг почувствовал, что как-будто не было десятка лет разлуки, что рядом с ним шагает, нет - мягко ступает та самая смешливая и смышленная Маринка, впервые подставившая ему свои губы и совсем не по-матерински шептавшая "Ширинчик". - Да, но я-то "с разнополым отцом", никуда не переселялась, -- хохотнула она, а он вспомнил, как всем пятым "а" классом были на похоронах марининой матери, и как ему хотелось тогда погладить по головке, успокоить рыдающую Маринку, - мог бы и проведать по старой дружбе. Так почему не искал, Ши-рин-чик, а? - Если честно, то не верил, что твой отец одобрил бы дружбу единственной дочки с мусульманином, да и моя мать, наверное, косо на это посмотрела бы... потому и не искал, решил, что не судьба , потом женился. А я тебя тоже отличал от других, ты и умная была, и какая-то... свойская, что ли... - Ну почему была? Я и сейчас соображать не разучилась, - засмеялась, - и людей не чураюсь, вроде... Они спустились в подземный переход под проспектом Нефтяников, вышли на бульвар и направились к береговой кромке. Марина села на каменный парапет, все еще хранящий дневное тепло, и, повернув голову в сторону моря, чуть наклонила ее, вслушиваясь в умиротворяющий плеск слабого прибоя. Багрово-красный сегмент солнца, погружающегося в зеленый покров Нагорного парка у верхней станции фуникулера, уже не слепил, а отбрасывал косые лучи на поверхность воды, которые, смешиваясь с ее штилевой синевой, отражались то нежно-розовыми, то пурпурными бликами. - А хорошо, что я тебя встретил. Мне вообще везет в последнее время, - нарушил молчание Ширинбек, любуясь всем обликом сидящей перед ним женщины с царственной осанкой и величественным полуоборотом золотистой головки на красивой шее, - недавно повысили в должности, - он приблизился к цели своей сегодняшней прогулки - поделиться, наконец, новостью, распиравшей его изнутри, - я теперь буровой мастер, в бригаде тридцать два человека, и двадцать два из них по возрасту старше меня, э... Представляешь, Маринка, но меня это не пугает... Я ведь после техникума на суше рабочим в бригаде начинал, все ступеньки прошел, потом уже в море, работая техником, наклонное бурение освоил, буровые растворы, даже в ликвидации аварий участие принимал. Поэтому, когда Эрнест Аркадьевич - это наш главный инженер, предложил заменить ушедшего на пенсию мастера, я решил, что смогу, да, хотя уже понял, что со стороны все проще кажется... И мы с тобой должны это событие отметить... Я приглашаю тебя в "Интурист", там же отметим и встречу старых друзей... Ну как? Марина слушала монолог Ширинбека, временами вглядываясь в его бархатистые сверкающие глаза и обнаруживая явное несоответствие слышимого с их жарким обволакивающим взглядом. Ей вдруг захотелось надолго погрузиться в этот взгляд, свести воедино того немногословного красивого парнишку-школьника - свою тайную симпатию, и этого молодого мужчину, уверенного в себе и, как выяснилось, тоже когда-то к ней неравнодушного. Чувства Марины с самых юных лет обычно не расходились с разумом. До двенадцати лет ее характер формировался на примере матери - строгого и преданного делу партийного работника, секретаря парткома крупного машиностроительного завода, а после ее смерти - отцом, директором школы, всячески способствовавшим развитию ее логического мышления и способностей в математике, и поощрявшим увлечение литературой . Замуж она вышла скорее по расчету за человека на двенадцать лет старше себя, что в ее двадцать два года было разницей весьма существенной; подруги считали - "вышла за старика". Главным мотивом этого расчета было желание скорейшей независимости и самостоятельности. В отношениях с отцом к этому времени наступило некоторое охлаждение; нет, они не конфликтовали, но Марину уже раздражали его постоянные нравоучения и их тон, приличествующие разговорам с маленькой девочкой, а не с выпускницей университета. Она несколько раз пыталась объяснить это отцу, но в ответ слышала новые порции наставлений, и вскоре оставила эти попытки, увидев в замужестве, в частности, возможность избавления от осточертевшего отцовского занудства. Отец, кстати, одобрил ее выбор, в первую очередь, из-за существенной разницы в возрасте молодоженов, посчитав, что отдает дочь в надежные, опытные руки. Муж боготворил Марину - свою вторую жену (с первой он прожил семь лет и развелся по взаимному согласию, без скандалов, как полагала Марина, из-за бездетности), Марина же благосклонно позволяла себя любить, чувствуя его основательность во всем, а после рождения девочек - безмерную его любовь и к ним. Лишь одна черта его характера непонятно отзывалась в душе, то ли возвышая ее, то ли унижая - постоянная, плохо скрываемая ревность. Марине, никогда не дававшей серьезных к тому поводов, были очень обидны ее проявления в виде нахмуренных взглядов, пружинящих желваков или даже демонстративного отчуждения ночами с обращенной к ней равнодушной спиной. И из-за чего сыр-бор?! Да просто из-за ее общительной натуры - на кого-то слишком ласково смотрела, в театре очень даже мило беседовала с молодым соседом слева, в компании два (!) раза протанцевала с одним и тем же партнером, недостаточно отстраняясь от его груди и т. п. До скандалов дело не доходило, но испорченного настроения хватало с избытком. Своим трезвым умом она понимала, что отчасти причина кроется в его комплексе "разных возрастных категорий", и ей надо бы держать себя посолидней, подстать мужу, поскольку ему уже не удастся быть ребячливей, но, с другой стороны, он ведь тоже не вправе подавлять в ней свойства характера и безобидные порывы молодости. Да, именно, не вправе... - Ты знаешь, Ширинбек, не пойду я с тобой в "Интурист", - тон ее был решительный и категоричный, - не обижайся, ты тут ни при чем... Просто там могут быть люди... всем же не объяснишь, почему мы здесь... Начнутся кривотолки, а они не нужны ни мне, ни тебе... Ведь так, Ширинчик?, - он не успел отреагировать, как она продолжила, - вот что, сейчас берем такси и едем ко мне, - она решительно тряхнула головой, откинув со лба свои мягкие золотистые волосы, и он вспомнил, как она таким движением обычно заканчивала в классе вывод на доске какого-то сложного уравнения или доказательства теоремы. А она посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась, - не беспокойся, я накормлю тебя не хуже, чем в "Интуристе". Пошли..., - и взяла его за руку. Ширинбек двинулся за ней, на ходу осмысливая ситуацию: - Подожди, Марина, ты что - ведешь меня знакомить со своим семейством? Ты уверена, что твоему мужу это понравится - вот так, сходу? Он услышал ответ, на который подсознательно и рассчитывал: - Нет, конечно, сходу нельзя... Но он сейчас в отъезде, дети у бабушки, и сегодня четверг - у меня свободный вечер. Поужинаем, поболтаем... - А-а, понял, а потом, как в анекдоте, да, - муж возвращается из командировки, а у жены друг... ужинает, болтает... Вы на каком этаже живете? - оба рассмеялись. - Не бойся, во-первых, мы живем в поселке Разина в собственном домике, доставшемся нам по обмену от его родителей, и окна первого этажа выходят прямо в тенистый сад, во-вторых, сегодня муж из командировки не вернется, в-третьих, я надеюсь, что в любом случае нас не в чeм будет упрекнуть, - она по привычке выстраивала свои доводы в стройную логическую схему, - а в четвертых, не слишком ли много лишних вопросов Вы, молодой человек, задаете красивой женщине, пригласившей вас в гости, а? Может поищете вопросы поинтересней? Ширинбек вспомнил ее всегдашнее умение осаживать в нужный момент собеседника своими "во-первых, во-вторых...", перед которыми пасовали даже некоторые учителя из слабонервных, и подумал о том, что сегодняшнее его торжество может оказаться гораздо более праздничным, чем ему мечталось... Они как раз вышли к проспекту Нефтяников, и Ширинбек поднял руку навстречу приближающемуся со стороны здания "Азнефти" зеленому огоньку. Он галантно распахнул перед ней дверцу резко притормозившей "Волги" и вслед за Мариной сел на заднее сиденье. - Салам, даи (дядя, азерб.), - поздоровался Ширинбек с пожилым водителем. Тот в ответ кивнул, щелкнул тумблером счетчика и вопросительно полуобернулся в сторону пассажиров. - На Разина довезешь? Поселок получил свое название, потому что располагался у подножья горы, знаменитой тем, что по преданию в ее многокилометровых пещерах с выходами чуть ли не в Западном полушарии - это зависело от меры фантазии рассказчика, скрывался бунтовщик Степан Разин сотоварищи. - Далековато, а у меня скоро смена кончается... - Ширинбек знал эту уловку опытных водителей, набивающих цену на дальние маршруты. Затем должен был последовать довод "обратно придется холостым катить", и, наконец, всю дорогу их бы ожидали жалобы о затратах на ремонт машины из собственного кармана, дороговизне бензина, поборах в таксопарке, и поэтому не стал торговаться: - Поехали, не обижу, два счетчика с меня, вперед... Машина рванула с места, а Марина на хорошем азербайджанском языке, на котором велся разговор мужчин, объяснила водителю, что даже за пять минут до окончания смены он обязан доставить пассажира по любому адресу, пусть и с задержкой возвращения в парк. Водитель покачал головой, мол, больно все умные, и стал все-таки излагать жалобы, о которых Ширинбек подумал лишь минуту назад. - Не терплю, когда меня за дуру держат, - вполголоса сказала Марина и взяла Ширинбека под руку, вложив свою ладонь в его. Он почувствовал теплое прикосновение ее плеча и упругой груди к своей руке и легонько сжал ее пальцы. - Ты неплохо владеешь языком, ай гыз (девочка, девушка, азерб.), откуда это? - Ну как же, у нас и среди соседей было несколько азербайджанских семей, и в школе, если помнишь, по языку всегда была пятерка, - она теснее прижалась к его руке, - и потом, я же знала, что обязательно тебя встречу..., - она потерлась щекой о его плечо и затем с закрытыми глазами медленно повернула к нему лицо. Ширинбек почувствовал, как ее пальцы проскользнули между его и судорожно прижались к тыльной стороне ладони, увидел совсем близко приоткрытые губы и прильнул к ним, ощутив тонкий аромат ее лица, мгновенно вернувший его на площадочку лестничного пролета десятилетней давности. Они не видели, как водитель, глянув в зеркало заднего обзора, еще раз укоризненно покачал головой и даже не ощутили, как плавно - без рывков и резких торможений стал он управлять машиной, старательно объезжая ямки на дороге, при необходимости ориентируясь только по боковым зеркалам... Машина резво проскочила под "багировским" мостом - транспортной развязкой, сооруженной по инициативе Мир Джафара Багирова, властного "хозяина" республики сталинских времен, и еще прибавила скорость, выехав на "правительственное" шоссе в сторону аэропорта. Справа потянулись однообразные пятиэтажки из сборного железобетона - "хрущобы" поселка нефтяников имени Михаила Каверочкина, затем побежали назад стальные заросли нефтепромысловых станков-качалок и, наконец, такси, миновав железнодорожную станцию с вывеской на фронтоне "ст. РАЗИНА" и добротные каменные многоэтажные дома на пристанционной площади, углубилось в тенистые улицы старого поселка с традиционно русскоязычным населением. - Здесь, пожалуйста, - чуть севшим голосом сказала Марина водителю, и тот уже по привычке очень плавно притормозил, а она повернулась к Ширинбеку: - Я пойду вперед, ты за мной, увидишь, куда я зайду, обойди дом слева и заходи в калитку и через сад. Чтоб не дразнить гусей...Побежала..., - и чмокнула его в нос. Ширинбек щедро расплатился с таксистом, бросив на переднее сидение четвертной против девяти рублей на тикающем счетчике, сделал ладонью упреждающий знак "сдачи не надо" и поблагодарил: - Чох саг ол, даи. Таксист понимающе кивнул и подмигнул Ширинбеку: - Яхши йол, оглум...(счастливого пути, сынок, азерб.) Это была садовая зона поселка, издавна застроенная частными домами с высокими заборами, за которыми весной цвели вишни и абрикосы, ближе к осени, как сейчас, поспевали яблоки, гранаты, инжир. Ширинбек еще чуть помедлил, следя за удаляющейся фигуркой Марины, и двинулся вслед. В сгустившихся сумерках при тусклом свете уличных фонарей она прошла два квартала и повернула за угол направо. Он прибавил шаг и свернув за ней увидел, как она поднялась на несколько ступенек крыльца второго от угла ухоженного дома под черепичной крышей. Ширинбек пошел медленнее, чтобы убедиться, что она вошла в дом, и уже поровнялся с неосвещенным крыльцом, а она все пыталась в темноте дрожащими руками попасть ключом в замочную скважину, а когда, наконец, попала, оказалось, что это не тот ключ, и снова стала нервно выбирать из связки нужный. - Ширинбек, - позвала она громким шепотом, - иди сюда, помоги, я что-то запуталась... Он поднялся на крыльцо, и в тот же момент Марине неожиданно удался маневр с ключом, и дверь распахнулась. - Так я пойду в обход, - пошутил Ширинбек, - конспирация так конспирация... Марина мягко подтолкнула его к двери, зашла сама, защелкнула замок и наощупь включила наружное освещение. В полумраке просторной прихожей он снова ощутил таинственный влекущий аромат, исходящий от этой женщины, а она - близость своей давней заветной мечты, и они одновременно кинулись в объятия друг друга. Он целовал ее губы, глаза, шею, чувствовал, как содрогается все ее тело, почувствовал и свое страстное желание... Он подхватил ее на руки и шагнул в комнату. - Спальня слева, - шепнула Марина ему на ухо, и Ширинбек ногой распахнул туда дверь... ...Их свидание закончилось далеко за полночь. Оба были немного смущены теми порывами раскрепощенной страсти, которую они без устали дарили друг другу в этот вечер. В самодельной пристройке-баньке, куда Марина, спустя некоторое время, проводила Ширинбека, уже грелась газовая колонка, и бросался в глаза контраст между огромным деревянным корытом-ванной, изготовленным не позднее конца (а может и начала) прошлого века, и современным сверкающим, хромированным душевым комплектом. - Муж все пытается заменить наш "бассейн" на модерновую ванну, а я не даю, мне так больше нравится, недаром ведь лучшие коньяки в дубовых бочках выдерживают, а не в эмалированных, а мы что, хуже разве? И девчонкам в радость здесь плескаться... Захочешь в воде полежать - вон, пробку заткни на место, потом вытащишь... А я уже успела искупаться, пока ты вздремнул... Марина стояла перед ним в легком халатике, с играющими на ее лице отблесками газового пламени из колонки, а он никак не решался скинуть с себя простыню, в которую завернулся, очнувшись от ее прикосновения после короткого забытья. Ей передалось его смущение, и она отвернулась: - Ладно, я побежала на кухню - обещала же накормить, а ты смывай свой пот, трудяга..., - она засмеялась, - твою одежку я положу вот сюда на скамейку... Домой Ширинбек добрался около трех часов ночи. Гюля не спала, и села в кровати на звук отпираемого замка. Не в ее правилах было расспрашивать мужа о причинах такого позднего возвращения, найдет нужным - сам скажет. Она лишь убедилась, что это действительно он (кому же еще в такое время?), и снова улеглась. Успокоившись и уже проваливаясь в сон, слышала что-то о старом школьном приятеле, как посидели, как вспоминали, как то, да се... Уловила и легкий винный запах, когда он лег рядом и почти мгновенно уснул, и еще какой-то слабый-слабый аромат. Но мало ли что... IV. Внесемейные радости Тот первый вечер, который Ширинбек провел с Мариной, стал началом его новой жизни, поворотом в судьбе, о котором он раньше и помышлять не мог, и даже теперь не знал, к добру ведет его эта дорога или к несчастью. Знал наверняка лишь то, что сворачивать с нее он не хочет, да и не может, и пройдет ее до конца. После шести лет добропорядочной семейной жизни Ширинбек, уже несколько лет встречаясь с той, кого он в первые же дни окрестил "золотко" и "Санта Мария", совершенно искренне продолжал считать себя однолюбом. Может быть, где-то в самой глубине его подсознания коренились понятия о древних восточных порядках нормального семейного уклада с двумя и более женами, не говоря уже о целых гаремах, но он продолжал заботливо относиться к жене - матери своих детей, без тени сомнений и колебаний совести принимая как должное ее заботы о себе и традиционную покорность во всем, кроме, разве, отношения к спиртному. Пару раз Ширинбек допустил серьезный перебор, засидевшись с товарищами в ресторане по возвращении на берег, и оба раза Гюльнара без всяких упреков и скандалов на первые отгульные дни устраивала "бунт Лизистраты", полностью игнорируя супружескую постель. Никакие его извинения и уговоры не могли устоять против ее главных доводов - плохой пример для детей и вероятность зачатия калеки или вообще урода. Ширинбек по натуре не был ни драчуном, ни насильником, поэтому приходилось мириться с ее упорством, и в последующие приезды быть воздержанней при коллективных выездах из зоны "сухого закона". Конечно, их отношения за годы совместной жизни изменились. С одной стороны, укрепились, став привычней, понятней и взрослее, что ли. Гюля угадывала с полуслова и полужеста желания мужа, примерно представляя себе нелегкие условия его работы, накапливающуюся за вахтовую декаду усталость, нервное напряжение, да и просто с детства она видела отношение своей матери к отцу - Гамиду, слесарю колхозной МТС, мастеру на все руки, и не представляла себе иного поведения женщины в семье. Ширинбек же благодаря этому не почувствовал особой разницы в собственном комфорте от смены семейного положения, плавно перейдя из заботливых рук матери в не менее заботливые - жены. Мириам первое время ревниво присматривалась к невестке, не навязываясь, однако, со своими советами, но вскоре убедилась, что Гюля как жена и хозяйка заслуживает полного доверия, и пока они жили вместе лишь помогала ей с детьми. Через год после рождения второго ребенка Ширинбек получил от предприятия трехкомнатную квартиру в новом микрорайоне, перевез свою семью, но Мириам-ханум уже не в силах была оторваться от общения с внуками, и ежедневно, как на работу, через весь город ездила к ним, давая возможность Гюльнаре продолжать ткать "свои ковры". С другой стороны, с появлением в семье детей во взаимоотношениях супругов повеяло некоторой прохладой - пропала страсть, нетерпение, с которыми они ждали друг друга и наслаждались близостью во время его приездов с моря на отгульные дни. После первых и, особенно, после вторых родов Гюля сильно поправилась, можно сказать, растолстела, выглядела намного старше своих лет, даже походка стала степенной, куда-то подевалась недавняя легкость и быстрота движений, а их сохранившаяся грациозность уже казалась даже смешной в сочетании с ее погрузневшей фигурой. Ширинбек и раньше предполагал, что, возможно, когда-нибудь Гюля станет напоминать свою толстушку-мать, добрейшую Зулейху-ханум, но это "когда-нибудь", по его мнению, должно было наступить лет через тридцать-сорок, а не через пять-шесть... Ему, правда, объяснили, что иногда в организме у женщин в связи с родами происходит нарушение обмена веществ, приводящее к полноте, может даже временной, но это всего лишь добавило чувство жалости к жене, не возродив былого упоения любовью. Конечно, будь Гюльнара из городских девчонок, она, воспользовавшись возможностями косметики и упаковавшись в соответствующие корсеты и пояса, могла бы вызывать на улицах восхищенные взгляды и причмокивания встречных мужчин "пях-пях-пях, какой фугур", но подобные ухищрения не соответствовали ее духу, да и не для дома это, не для семьи. Недостаток теплоты в отношениях с мужем она восполняла любовью к своим мальчишкам - Рустамчику и малышу Гамидке, души не чаявшим в своей ласковой маме. Два года назад Гюля оставила работу, полностью посвятив свое время детям и освободив свекровь от каждодневной тряски и давки в маршрутных автобусах в пиковые часы. Теперь Мириам стала желанным гостем в любые дни и в любое время. Иногда, когда Ширинбек был в море, а свекровь располагалась на весь день, Гюля наведывалась в Старый город, в свой цех на Большой Крепостной улице. Ее появление встречала улыбкой даже обычно непроницаемая красноволосая начальница Сура-ханум, отчего ее лицо становилось похожим на печеное яблочко, но это было признаком высшей доброжелательности. Работницы-подруги вскакивали со своих табуреточек у станков, с радостными возгласами и смехом окружали гостью, засыпая ее вопросами о житье-бытье, о детях. Однако, через десять-пятнадцать минут их веселый щебет, объятия и поцелуи прерывались начальственным голосом Суры-ханум, которая без этого просто перестала бы быть самой собой: - Расулова, ты отняла у коллектива рабочее время... Вон свободный станок заболевшей Зейнаб, можешь отработать... Если хочешь, - добавляла она после небольшой паузы. Конечно, Гюля хотела... И с удовольствием на пару часов погружалась в любимую работу, вновь ощущая пальцами упругие шерстяные нити, послушно ложащиеся в причудливый орнамент ковра... Гюльнара уже давно заметила перемены в поведении мужа, причем не в худшую сторону. Он приезжал с работы уже не уставший и угрюмый, а какой-то даже просветленный, был внимателен к ней и детям, шутил, ночами называл ее "уютненькой толстушкой". А по тому, как он тщательно каждый раз готовился к отъезду, отбраковывая подбираемые ему белье и сорочки, решила, что это неспроста, а для кого-то на работе, но она бы никогда не посмела заводить с мужем разговор на эту тему. А с тех пор как Ширинбек получил очередное повышение по службе - замначальника участка бурения, количество отгульных дней на берегу существенно сократилось. Он объяснял Гюле: - Понимаешь, раньше как мастеру мне начисляли 12-часовой рабочий день с соответствующими отгулами, а теперь как инженерно-техническому работнику - 10,5, хотя фактически рабочее время не нормировано. И потом день отъезда и день приезда для оплаты суточных считается за один день, кстати, как утверждает наш бухгалтер, день рождения и день смерти - тоже... Она согласно кивала, хотя его доводы, особенно, последний, ничего ей не разъясняли. Но признаться в этом мужу было равносильно тому, как предстать перед ним нагой при дневном свете, чего Гюльнара никогда не допускала и раньше, а уж теперь, с ее телесами... Она даже традиционный поход в баню с будущей свекровью перед свадьбой до сих пор вспоминала со смущением. Будучи воспитанной в восточных традициях, Гюля заранее прощала своему "господину" возможный грех неверности, особенно учитывая его безукоризненное отношение к семье. Между тем, изменение графика отгулов объяснялось гораздо проще. Ширинбек с работы приезжал прямо к Марине, а домой являлся на следующий день, естественно, в хорошем расположении духа. То же и в обратном направлении - уходил из дома, как на работу, на сутки раньше графика. Время от времени, нечасто, Марина просила его сдвинуть свой приезд или отъезд на пару дней в ту или иную сторону, и ему всегда удавалось договориться со своим сменщиком, раньше - с мастером, теперь - с начальником участка об этих небольших изменениях. Еще она просила обязательно звонить ей в дни свиданий по утрам до половины восьмого, до школы, и в случае непредвиденных обстоятельств он должен был услышать, что ошибся номером. За три с лишним года их встреч такие обстоятельства случались не более пяти раз - как-то ответил мужской голос, и Ширинбек дал отбой, в другой раз он "не туда попал", и пару раз болели дети и Марина брала бюллетень по уходу за ними. Ширинбек еще несколько раз наведывался в дом Марины, всякий раз тщательно соблюдая конспирацию, благо на дворе стояла осень - позднее светало и раньше темнело, так что предупредив о своем приходе, он, что ранним утром, что поздним вечером в темноте нырял в узкий проход между смежными заборами и, вспоминая Нани Брегвадзе, "отворял потихо-о-оньку калитку". В его дорожном чемоданчике всегда находилась бутылка шампанского или легкого вина "Кямширин", коробочка шоколадных конфет (приносить еду Марина категорически запрещала - "не на вокзале живем"). Но все это было "на потом". А вначале каждый раз он быстрым шагом, почти бегом преодолевал "бесконечное" пространство в пару десятков метров по садовой дорожке, птицей взлетал на несколько ступенек заднего крыльца и, ворвавшись в заботливо распахнутую перед ним дверь на кухню, заключал в свои нежные объятия сияющую Маринку. - Ну, подожди, подожди, джигит, хоть папаху и бурку сними, - она снимала с него кепку, надевала ее на себя козырьком назад или ловко набрасывала на штырь стоящей в углу вешалки, а помочь снять плащ уже не успевала, оказываясь у него на руках. - Сниму, сниму, все сниму, не беспокойся, - смеялся он, неся ее, барахтающуюся в его крепких руках, проторенным маршрутом... Как-то днем, сидя в добровольном заключении перед телевизором в ожидании возвращения Марины из школы, Ширинбек машинально пододвинул к себе стопку школьных тетрадей на письменном столе и открыл одну из них. "Сочинение на вольную тему: Каким я вижу себя через 20 лет", - прочел он на титульном листе и задумался, a что бы он написал о себе. Прежде всего он хотел бы быть рядом с Мариной. И, конечно, чтобы Гюля с детьми были здоровы. "С детьми..., - усмехнулся он, - дети будут уже моего возраста, но все равно, пусть будут счастливы..." А себя... себя он видит... да ничего он не видит... "Вот поживем и увидим", - заключил он и стал перелистывать некоторые сочинения. Сегодняшние девятиклассники на его глазах превращались в инженеров и докторов, космонавтов и геологов, летчиков и народных артистов, учителей и домохозяек, писателей и ученых, Нобелевских лауреатов (один), таксистов (один) . Ширинбек с интересом знакомился с юношескими планами и мечтами, попутно исправляя многочисленные орфографические и синтаксические ошибки, и подумал о том, кто же будет обслуживать эту элитную публику в ресторанах и шахтах, в поездах и на колхозных полях и фермах, в магазинах и на кладбищах. Единственный таксист, что ли? Его взгляд будто споткнулся и задержался на одном из сочинений: "...Я думаю, что через двадцать лет большинство из нас вместе с нашей страной станут очень бедными. Сейчас я ношу костюм, сшитый в ГДР, туфли из Чехословакии, китайскую сорочку и, извините, индийское нижнее белье; в квартире у нас румынская мебель, а едим мы болгарские овощи и фрукты, венгерских кур, австралийскую баранину и хлеб из канадской муки. За все это и многое другое наша страна расплачивается нефтью, газом, лесом, золотом и другими полезными ископаемыми, которые накапливались в наших недрах многие миллионы лет, а израсходовать их таким образом можно сравнительно быстро. Почему же нельзя все то, что покупаем, производить и выращивать самим, ведь наш социалистический строй создает все условия для этого. По-моему, потому, что главной трагедией большинства является отсутствие пива в ближайшем ларьке и несвоевременный подвоз водки в гастроном, а не качество того, что оно, это большинство, сегодня отправило на затоваренные склады... А может быть, в течение этих двадцати лет сработает по халатности или по злому умыслу одна или несколько сверхмощных бомб, накопленных в неимоверных количествах в тех закромах, которые строились под зерно, и тогда некого и нечего будет представлять через двадцать лет...". Ширинбек взглянул на обложку тетради - "уч. 9а кл. Михаил Левицкий". Ну, конечно, кому же еще беспокоится за судьбы родины, как не представителю самого беспокойного племени на планете. "Нелегко придется пацану в жизни, - подумал Ширинбек, - ведь правдолюб, это как вылезшая пружина в диване - и верный сигнал подает, что пора на свалку, и родную задницу жаль, а виновата она - пружина..." Детство и юность Ширинбека прошли в те времена, когда в детских садиках и в школах не делалось никаких различий в национальностях, а в Баку русских школ было гораздо больше, чем азербайджанских, потому что большинство городских азербайджанских родителей отдавали детей, как правило, в русские школы, "чтобы и в Москве могли работать", а родным языком овладевали в семье. Среди ребят к национальности товарища или подруги относились, как и к прочим привычным графам классных журналов, амбулаторных карточек, многочисленных анкет, таким как год рождения, социальное положение, образование и т. п. К этому же периоду относилось и наибольшее количество смешанных браков. Что касается отношений с евреями, то они у Ширинбека с детства были хорошими. Он ценил их трудолюбие, отзывчивость, изобретательность, в том числе и в школьных каверзах. Однажды в шестом классе Ширинбек даже врезал по шее Ваське Чуприну за то, что тот обозвал "жидом" Изю Гликштейна. Васька потом долго оправдывался перед всем классом, что он не имел в виду Изину нацию, просто у них в семье принято так называть за жадность, а Изя не дал ему чернильную резинку, чтобы стереть кляксу. - И меня брательник дома так часто обзывает, - сказал Васька и заплакал, то ли от боли, то ли от обиды, то ли из-за кляксы. Тогда Изя отдал ему чернильную резинку "на подарение", и инцидент был исчерпан. Еще Ширинбек помнил, как в старшей группе детского сада сама директорша Анна Дмитриевна рассказала им, что группа вредителей-врачей еврейской национальности собиралась умертвить самого товарища Сталина и его соратников, но одна бдительная докторша по фамилии Тимошук воспрепятствовала этой трагедии, за что была награждена орденом Ленина. Когда он спросил об этом у дедушки, тот проворчал под нос такое ругательство, которое Ширинбек во дворе слышал только от Шамильки, и Мириам всегда забирала сына домой, когда этот хулиган там появлялся. - А докторша