Ну, конечно же - "Eine Kleine Nachtmusik" - "Маленькая ночная серенада". Боже, как легко скользит смычок, неужели эта дивная музыка написана им? В какой-то момент ему почудилось, что он скворец, сидящий на ветке. Звуки сами льются из трепещущего горла, славя прекрасный божий мир. А в зале, сколько в зале знакомых лиц! Кто там справа, в первом ряду? Неужели папенька? Анна Мария, дражайшая моя мамочка, и ты здесь?! Тебя же столько лет нет на свете... Впрочем, разве это важно сейчас? А вот и Мария Анна, любимая сестренка. И Кузиночка, Анна Текла. Она смотрит на меня такими же влюбленными глазами, как тогда, в Париже. А это кто? Иероним Коллоредо, зальцбургский князь-архиепископ? Негодяй! С какими словами он выгонял меня со службы: "Я не хочу иметь никакого дела с таким жалким подлецом". Титулованный хам в мантии, святоша, поднимающий глаза к небу, а с людьми обращающийся хуже, чем со своими собаками. Сколько не живу, кровь закипает в моих жилах при воспоминании об этом человеке. Но странно, сегодня меня это совсем не трогает... Штадлер, Пухберг, брат и сестра Жакины... Зигмунд! Я рад тебя видеть, дружище. Что это? Закончилась третья часть серенады, сейчас начнется Rondo-Allegro, но я... я забыл еЈ?! Господи, как же так? Что играть дальше? В зале смех. Почему? Где мой камзол? Я голый! Чем же прикрыться? Парик, скрипка - больше у меня ничего нет. Они показывают на меня пальцем. И уходят, уходят, уходят. Коллоредо, Штадлер... Антон? Почему? И папа? Он встает. Любимый, наилучший из отцов, останься! Сел на место. И Зигмунд и сестра, и Кузиночка - они продолжают сидеть. Отчего они плачут? Но где же моя одежда? Мне холодно... Господи, помоги мне! Господи, погиб я! Не верю, что Ты не слышишь меня. Не оставь меня, Господи... Откуда это светящееся облако. Оно обволакивает сцену, меня, зал, скрывая дорогие лица. Я могу видеть их, словно через пелену тумана. Но стало тепло. И музыка... Музыка. Откуда она? Боже, какая чудесная музыка, разве возможно написать еЈ человеку? А сквозь розовый свет я вижу, как начинает наполняться зал - незнакомые лица, их много, как их много. Но откуда это музыка? ... Моцарт открыл глаза. Со словами: "Я понял все", он вскочил с постели. Несколько раз в течение дня Констанца пыталась прервать его работу, но ни к обеду, ни к ужину, Вольфганг не вышел. - После, после, милая женушка. Похоже, я успею дописать реквием. Я все, все понял. - Что ты понял Вольфганг? Лицо его горело, Моцарт на секунду оторвался от бумаги: - Это был сон. Или не сон. Но... мне трудно его передать. Главное, я все понял: не было тупика, Констанца! Я пошел своей дорогой, точнее, даже тропинкой. И в какой-то момент мне показалось, что я заблудился. Они звали меня... - Кто - они? Ничего не понимаю, Вольфганг. - Они звали: вернись, а то мы забудем тебя! Но я не вернулся. - Это аллегория, дорогой? - Нет, это жизнь. И еще я понял, что за талант надо платить. Сначала я пел, как скворец, и людям это нравилось. Но однажды мне услышалась другая музыка, понимаешь, другая! Значит, я заслужил ее. - Неожиданно Моцарт замолчал и грустно улыбнулся: - Вот видишь, ты ничего не поняла. Пожалуйста, иди. У нас еще будет время поговорить. Констанца поняла, что с ее мужем происходит что-то необычное. По всему полу валялись исписанные нотные листы. Она вышла из комнаты и вздрогнула от неожиданности: в коридоре стоял Лойбль. - Ох, как же вы меня напугали, - Констанца схватилась за сердце. - Я и не слышала, как вы вошли. - Люблю входить тихо, госпожа Моцарт. Сегодня ваш супруг не стучал мне в стену, вот я и заволновался, не случилось ли чего. И решил сам принести. - С этими словами Лойбль протянул Констанце бутылку вина. Странно, его лицо улыбалось, а глаза нет. Она посмотрела в них - и все поняла. Лойбль кивнул ей. - Сегодня. Сейчас. Восемнадцать обычных доз в один стакан. - И добавил тоном, не терпящим возражения: - Идите! Руки плохо слушались ее. Все приготовив, Констанца понесла вино в кабинет мужа. Неожиданно для себя она стала напевать, тихо- тихо. Голова кружилась. Как ей хотелось бросить это вино об пол и убежать - далеко- далеко, куда глаза глядят. Но сейчас они глядели в темно-красную жидкость, дрожащую на подносе. - Дорогой, если уж ты не ел, то хотя бы... - Что? - Моцарт поднял голову. Из его глаз текли слезы. Констанца поняла: Вольфганг просто не видит ее, находясь в мыслях далеко за пределами этой комнаты. - Ничего, работай. Я завтра зайду. У самых дверей стояли Лойбль и Штадлер. Кларнетиста она никогда не видела таким: исчезла развязная улыбочка, он нервно теребил локон парика. - Неужели Мастер ошибся в вас, дорогая госпожа Моцарт. Помните, вы - наша. - В голосе Штадлера слышалась явная угроза. - Идите обратно. Это надо сделать сегодня. - Я не могу, не могу, не могу, - женщина заплакала. - Это выше моих сил. Вы же тогда о любви говорили. Пожалейте нас, пожалуйста. - Все ясно. Лойбль, передайте мне поднос. Взяв поднос, Штадлер распахнул дверь... - А вот и я, мой друг! Констанца медленно осела на пол. Лойбль презрительно фыркнул: - Я всегда говорил, на женщину нельзя положиться. 5 Скончался Моцарт в ночь с четвертого на пятое декабря, через восемнадцать дней после освящения масонского храма. Реквием он так и не успел закончить. Лечащие врачи Клоссет и фон Саллаба констатировали диагноз: ревматическая воспалительная лихорадка. Отпевание проходило в соборе святого Штефана, том самом соборе, где когда-то Моцарт венчался с Констанцей... За гробом самого великого сына Австрии шло всего шесть человек: его ученик Зюссмайер, который позже закончит реквием, виолончелист Орслер, капельмейстер Розер, швейцар из "Серебряной змеи" Дайнер, венский меценат барон фон Свитен и... Антонио Сальери. Холодный дождь монотонно стучал о крышку гроба. Дайнер, слегка оробевший от присутствия столь важного господина, как Свитен, несмело произнес: - Говорят, когда хороший человек умирает, идет дождь... Ему никто не ответил, но швейцар сделал еще одну попытку, обратясь уже к одному Сальери: - Господин Моцарт был такой сердечный человек. Помню, зайдет к нам... Сорокалетний итальянец поднял на Дайнера невидящие глаза. Лицо его было мокро. Наверное, от дождя, который с новой силой заиграл свой реквием по венским мостовым и по крышке гроба - последнего пристанища Вольфганга Амадея Моцарта. Живите с Богом. Над всею Русью тишина, Но - не предшественница сна: Ей солнце правды в очи блещет, И думу думает она. Н. А. Некрасов. 1. Много храмов на Руси. Каждый по-своему красив. Но нет прекраснее маленькой белоснежной церкви, что многие сотни лет стоит на святой и древней Владимирской земле. Храм Покрова на Нерли... ... В тот год я шел к нему через непролазные топи северной Мещеры, маленькие деревеньки, спрятавшиеся в лесах под Судогдой. До этого мне довелось видеть знаменитую церковь, построенную князем Андреем Боголюбским только на репродукциях и календарях. И стремление наконец-то воочию увидеть это чудо было так сильно, что я не обращал внимание на проливные дожди, сопровождавшие меня всю дорогу. Самый сильный дождь пришелся на предпоследний день пути, когда леса должны были вот-вот расступиться и уступить место лугам былинной Клязьмы. Вода лилась сплошным потоком, так, что дышать было трудно. Лесная дорожка, круто сбегающая вниз, превратилась в сплошной поток. Я поскользнулся, и он, словно я сидел на санках и съезжал с ледяной горки, стремительно понес меня вниз. На мое счастье, в деревеньке Ширманихе, куда я благополучно "въехал", меня приютили на ночь добрые люди. Ложась спать в роскошную постель, уставший, но уже сухой, накормленный, трогаю губами медный образок с изображением святителя Николая: - Спасибо тебе, угодник Божий, что не оставляешь меня в пути. Сделай, пожалуйста, так, чтобы завтра эти проклятые дожди кончились... Дай мне Господи Иисусе сил дойти до конца... Благослови людей, приютивших меня... Со стороны молитва моя может показаться наивной. Но многолетние странствия научили меня простой истине: чем искренней твоя молитва, тем более она кажется детской и наивной, но тем вернее она будет услышана наверху, А утро выдалось ослепительно ярким. Ничто не напоминало о вчерашнем ненастье. Солнышко играло переливами на мокрых листьях, окнах дома и даже на перьях петуха, не просохших после ливня. Прощаюсь с Ширманихой и уже через два часа стою на полевой дороге, Сзади меня сплошной синей дымкой виднеются леса. Так величествен их вид, так пугающе огромны они, растянувшиеся во всю ширь горизонта, что я на миг усомнился: правда ли мне удалось пройти сквозь эти леса? Впереди меня - болотистая низина Клязьмы. Чем дальше иду, тем тропка уже. Скоро не понимаю - дорога ли это, или коровьи тропы. Правда, в деревне меня предупредили, что разумнее всего к храму попасть через Владимир: " пешком мы давно не ходим, а моста через Клязьму там нет". Но я почему-то был уверен, что пройду. да и выбора у меня нет: идти через Владимир- это лишний крюк в двадцать верст. Наконец, и Клязьма. Глубокая, быстрая. Пусть и не очень широкая, но с рюкзаком и в одежде мне ее не переплыть. А за рекой - огромный луг, где-то в самой середине этого луга островок деревьев, и над ними - знакомый купол. Километра не будет, но как его преодолеть? Я так всматривался вдаль, что не заметил невдалеке стоявшее строение- то ли дом, то ли сарай. Вновь проснулась надежда. Почти бегом направляюсь к домику. Внутри слышны голоса. Вхожу. На земляном полу туша коровы. Несколько мужчин столпились вокруг еЈ. Кто-то орудовал топором, кто-то ножом. Рыжий паренЈк лет семнадцати раскладывал куски мяса по тазам. Обстановка в комнате - печь, стол, да две крашенные табуретки. Мужики так увлечены своей работой, что никто из них не заметил, как я вошЈл. Они громко переговаривались. Самый юный из них, тот, что рыжий, обращается к невысокому коренастому мужчине, ожесточЈнно орудующему топором: - Вань, дай немного порубить. Слышь, что говорю? Отдохни. - Отстань, - как от мухи отмахивается от парня мужик. - Это тебе не шутки - разделывать корову уметь надо. А если тебе здесь надоело, иди отсюда и смени Петровича. - Умник нашЈлся. Вы вчера пили, а я стадо целый день один гонял... - Ну, какого хрена ты врЈшь? - взорвался Иван. - Много мы пили? Его возмущение поддержали остальные. Один из них, по виду самый старый произнЈс: - Вот сегодня будем пить, это да. Я вчера председателю так и сказал: ты нам, Сергей Иванович, зарплаты пол года не платишь, а жить ведь тоже надо. - Ну, а он? - спросил кто-то из мужиков. Было видно, что разговор с председателем пересказывался не первый раз, но слушали они его с видимым удовольствием. - А чего он? Мол, некогда, Сидоров, с тобой говорить, приди в другой раз. Когда, спрашиваю, в другой? Мы неделю за Клязьмой стадо пасЈм, от щей и каши уже воротит. Да и Троица на днях, отметить надо. Сидоров сделал паузу. Мужик, орудовавший ножом, даже прекратил работу. Я же оказался в глупом положении. Меня упорно никто не видел. Получалось, что я стою и подслушиваю. Мне бы ещЈ секунду-другую подождать, чтобы люди насладились финалом этой истории. (Позже я его услышал: "Ладно, говорит он мне, чЈрт с вами, похуже выбирайте коровку и забивайте"). Но я, воспользовавшись наступившей тишиной, произнЈс: - Здравствуйте, люди добрые. Бог в помощь! - И вам - здравствовать, - произнЈс кто-то. - Мне бы на тот берег перебраться. Не подскажете, как? Сидоров, смотревший на меня безо всякой приязни, произнЈс сквозь зубы, будто рублЈм одарил: - У нас на берегу паром стоит. Мы на нЈм коров перевозим. Дня через два собираемся съезжать отсюда. Вот тогда и переберЈтесь. - Через два? И раньше нельзя? - Я не мог скрыть огорчения. Мужик ответил с явным злорадством: - Ничем помочь не можем... Поблагодарив, я вышел из домика, снял рюкзак и, присев на траву, стал смотреть на расстилавшуюся за рекой равнину. Купол храма был хорошо виден. Цель, казавшаяся столь близкой, стала вдруг далЈкой. А Клязьма, словно в насмешку надо мной, очаровывала своей кротостью: еЈ воды в десяти шагах от меня текли совсем бесшумно. И только редкий всплеск играющей рыбы нарушал тишину... Я и не заметил, как подошЈл и сел рядом рыжий паренЈк. - Ребята удивляются, как вы здесь очутились? Из ЛунЈвки автобусом можно спокойно до Владимира доехать, а оттуда в Боголюбово. Разговаривать не хотелось, но быть невежливым не хотелось тоже: - Знаю. Просто я пешком хожу. - Пешком? А что, нужда какая? - Да как сказать? Одним словом, я журналист... Хожу по России... А в храме этом давно мечтал побывать. И чтоб обязательно пешком. - И много прошли? - Километров триста. - Триста?! - и парня будто ветром сдуло: он исчез в домике. До меня доносился сбивчивый рассказ паренька, - видимо, он пересказывал наш разговор. А вскоре я сидел в кругу этих людей и отвечал на вопросы. Первым начал Иван: - Вы не обижайтесь, что приняли вас неприветливо. Народ сейчас всякий ходит. И не волнуйтесь, СанЈк вас мигом на тот берег перевезЈт. - Это точно, мигом, - радостно подтвердил рыжий. - Но мне поговорить, уж не обессудьте, с вами хочется, - неторопливо продолжал Иван. - Мечтал с живым журналистом поговорить. Вы, наверное, много по земле прошли, много чего видели. Согласитесь, плохо живЈт народ. - Соглашаюсь. - А кто в этом виноват, не задумывались? - Так кто же? - Вы, журналисты! Это вы нам счастливую жизнь пообещали. Народ вам поверил. Он ведь доверчивый... - Простите, а вы сами - доверчивый? - А причЈм здесь я? - Но вы же от имени народа говорите, или как? Иван улыбнулся: - Я не могу складно мысль выразить, так что подождите, не перебивайте. - Простите, я не хотел перебивать. Но я за всех журналистов отвечать не хотел бы. Среди них разные ведь есть люди. И не все они народ обманывали... Слово за слово, мы разговорились. То ли оттого, что им было скучно, то ли впрямь их так волновали вопросы бытия, но мы проговорили почти час. И, кажется, поняли друг друга. Когда СемЈн Иванович Сидоров в десятый раз стал матюкать власть предержащих, причЈм, всех уровней, Иван стукнул себя по коленкам: - ВсЈ, хватит. Давайте, мужики, до конца дело доделаем. А вы, Виктор, пока отдохните, потом пообедаем, вечером костерок зажжем, ещЈ поговорим, переночуете, а завтра спокойно пойдЈте в церковь. - Он выдал эту длинную тираду тоном, не терпящим возражений. Мне не хотелось огорчать Ивана и его друзей, но... Мыслями и душой я был возле стен храма, а потому, поблагодарив их, попросил перевезти меня. - Как знаете, - мне показалось, что Иван был огорчЈн. - Но я на вашем месте не спешил бы. Покушайте, отдохните, да и нам интересно поговорить с вами. Мой отец говорил, что Бог не в стенах, а в венах. А стены церковные и завтра стоять будут. - Не богохульствуй, ВанЈк, - неожиданно вмешался СемЈн Иванович. - И не собираюсь, ты меня просто не понял. А Виктор, надеюсь, понял. Я кивнул, и стал спускаться к парому... - 2. Мне не забыть того дня. Не забыть храм, похожий на свечу; монастырь с его знаменитой лестницей в башне, где закончил свой жизненный путь князь Андрей... И даже луг, протянувшийся от храма до Боголюбского монастыря, и никогда не знавший плуга, до сих пор стоит у меня перед глазами. Храм Покрова на Нерли принадлежал тогда какому-то музею, и службы в нЈм проводились только в воскресные дни. Я же пришЈл в будний день, но сторож оказался добрым человеком: он открыл мне двери храма... Незаметно наступил вечер. Внуки сторожа весело резвились на лужайке перед храмом. Сторож предложил мне заночевать в его сторожке. Назавтра мне предстоял дальний путь до Суздаля, а поэтому я без колебаний согласился. Но сон никак не шЈл. Сначала мешала мышь, возившаяся за печкой. Затем в сумеречных лугах подал свой голос коростель. Впрочем, на самом деле всЈ было проще: что-то нехорошее лежало на душе. Так бывает, когда обидишь кого-нибудь незаслуженно, и не извинишься. Вроде бы и винить себя не в чем, а вот подишь ты... Я вышел на улицу. ЗвЈзд не было видно. Над притихшем миром, где один коростель скрипел о чЈм-то жалобно, царила луна. Яркая, полная, она отражалась в воде озерка, освещая храм волшебным сияньем, Я медленно ещЈ раз обошЈл вокруг церкви. Неожиданно раздались чьи-то шаги. Сторож вышел вслед за мной? Нет, у западных ворот храма стоял невысокий бородатый человек. Одет он был просто, даже слишком просто, скорее по-монашески, чем по цивильному. Увидев меня, поклонился. Не знаю от чего, но в тот момент я не удивился его появлению, не спросил, кто он и откуда идЈт, где заночует. Наверное, не успел. Человек, после короткого приветствия, вдруг совершенно неожиданно предложил мне: - Давайте споЈм тропарь Божьей Матери. Я растерялся. К тому же наизусть тропаря я не знал. Незнакомец же спокойно поманил меня к себе, подошЈл к западным воротам церкви и тихим, но приятным голосом запел: " К Богородице прилежно ныне притецем, грешнии и смиреннии, и припадЈм, в покаянии зовуще из глубины души: Владычице, помози..." Мне было неловко оттого, что я не знал этих слов наизусть. Оставалось повторять их за стариком. Заметив, он отвесил поклон, а после обратился ко мне: - Это ничего, что не помните. Можно и без слов молиться. Чувство покаянное, - вот что в себе взращивать надо. А коль взрастишь - беречь и лелеять. Не помню, что отвечал своему новому знакомому. Возле его ног лежал холщовый мешок. Он достал из него свЈрток, осторожно развернул и протянул мне какой-то предмет. Это была книга. - Похоже на душе у вас тяжело. Так бывает. Да ещЈ не поймЈшь, в чЈм причина маяты. Добрые люди в старину советовали читать жития святых отцов. Очень помогает. - Книга оказалась в моей руке. Томик был старый, но в очень приличном состоянии. Видно владелец еЈ был человеком аккуратным. Открыл наугад. Алфавит дореволюционный, с " ятями". Неожиданно для себя углубляюсь мыслями в текст. Два монаха, говорится в нЈм, идут на богомолье. Один молод, другой старец. Зашли переночевать в крестьянскую избу. Хозяин встретил странников приветливо, приказал домочадцам подать на стол всЈ лучшее, что есть в доме. Гости с благодарностью, помолясь Богу, сели за стол. К удивлению и даже негодованию молодого монаха, старец стал есть скоромное. А шло время великого поста. Молодой странник так и не притронулся к мясу, огорчив тем самым хозяина дома. А старец ел и нахваливал. На следующий день, поблагодарив крестьянина за гостеприимство, монахи отправились дальше. Молодой, едва они остались вдвоЈм, накинулся на старца с упрЈками: - Ты ел мясо, брат! Я глазам своим не верил... Тот долго не отвечал, а потом, наконец, ответил: - Неужели ты ничего не понял? Бедный человек проявил к нам такую любовь, что выставил на стол то, что сам он, его жена и даже дети едят только по большим праздникам... Поверь, с сегодняшнего дня мой пост станет ещЈ строже, но я не мог не ответить на его любовь. А она, брат, превыше поста... Я вдруг понял, что должен сейчас делать. Поднимаю голову, хочу сказать "спасибо", но - никого нет. Может быть, он ушЈл в сторожку? Но его и там не было. Я тихо взял рюкзак и, чтобы не разбудить сторожа и его внуков, тихо вышел, предварительно оставив книгу и записку с просьбой вернуть еЈ старику, который должен быть где-то поблизости... 3. В ночных путешествиях есть особое удовольствие, особенно когда под ногами хорошая дорога, в небе яркая луна, а от недавней усталости нет и следа - настоящий прилив сил. Мир людей спит, только дальние огоньки фонарей напоминают о том, что где-то есть человеческое жильЈ, есть дома, в которых до нового утра спят люди. Земля отдыхает тоже - от дневного зноя, от шума моторов. Ты идЈшь, и эхо твоих шагов разносится далеко-далеко, но это когда ты спешишь. А если нет, и ступаешь на землю тихо, то очень скоро становишься бесшумной тенью... Сумеречный мир тоже прекрасен, но, к сожалению, мы редко можем видеть его. Я подошЈл к Клязьме. Несколько часов назад рвался на берег, на котором стою сейчас, а теперь дорого бы дал, чтобы оказаться на другой стороне, с людьми, которые так хотели, чтобы я остался с ними. Но они, наверное, спят. И вдруг: - Смотри, похоже, Виктор, - произнЈс кто-то на том берегу. - Это вы, Виктор? - И я узнал голос Ивана. - Да вроде бы я. - А я что тебе говорил, - это уже был Игорь, рыжий паренЈк, - не мог он не вернуться. - Последние слова, он говорил, уже спускаясь к парому. ...И вот я уже сижу в тесном кругу, искры от костра уносятся высоко в небо. А отдельные перед тем как исчезнуть навсегда, зависают на миг в высоте над огромным притихшим миром. КостЈр был разведЈн за домом, а потому я его не видел, когда шЈл к реке. Чьи-то заботливые руки протянули мне огромную оловянную миску, доверху наполненную отборным варЈным мясом. - Да куда мне столько?! Я не съем... - Какой же ты мужик, если не съешь? - удивился Сидоров. - Да и идти тебе, чай, ещЈ о-го-го сколько! Сами ребята, как говорится, были уже и сыты и пьяны. Одобрительно посматривая, как я опустошаю тарелку, неспешно говорили о своЈм. О видах на урожай, о том, что было бы хорошо, если сухая погода постоит немного, а то всЈ дожди залили. Я рассказал им о странном человеке, встреченном мною в поздний час возле храма. Неожиданно Иван очень категорично произнЈс: - Чему здесь удивляться. Это Николай Угодник был... - Брехать-то, - насмешливо отозвался Игорь. - Собака брешет, а я правду говорю. Ну ты сам своей башкой подумай: как обычный человек мог неоткуда взяться и исчезнуть вновь. А? То-то. - Да не верю я во всЈ это - не сдавался Игорь. Остальные слушали молча. - Это твоЈ дело. А мне ещЈ бабка моя говорила, что Николай Угодник по России издавна ходит, тем, кто в беде помогает. - А какая у Виктора беда была? - Этого я не знаю. Может, и была какая, душевная. Никола, между прочим, путников особо любит, особо тех, кто Богу молится. Ты в Бога веруешь? - уже ко мне вдруг обратился Иван. Я кивнул. - А я что говорю. Николу ведь и Угодником назвали за то, что он людям помогает, угождает то бишь... Так вот, как сейчас помню, бабка рассказывала: когда она ещЈ в девках была, жили они в одном селе над Окой. Село длинное, большое, стояло на берегу высоком. Жили, рассказывала, неплохо: еЈ мать всю деревню обшивала, и дочери старшие ей помогали. А в тот год жара страшная стояла. И вот что интересно: вроде бы тучи находят на небо, ветер поднимается, а дождя не было. И как раз в такую погоду чей-то дом загорелся, как раз за несколько домов от бабкиного. И как на зло, ветер в их сторону. Ну вы знаете, как в таких случаях бывает: дома близко друг от друга стоят, крыши соломенные, да ещЈ ветер. - Хуже нету, - откликнулся Сидоров. - Я сам такое маленьким видел, кажись, это в тридцать девятом было... - Да постой ты, - перебили его. - Дай человеку досказать. - Ну так вот, - также неспешно продолжил Иван. - Народ собрался, крик, шум. Одни молятся, мол, слава Богу, ветер не в нашу сторону, другие помогают вещи погорельцам выносить, третьи к своим домам бегут, четвЈртые, самые умные, к колодцам за водой... А куда там! Один секунд - и уже другой дом горит. Короче, сгорел наш дом. Головешки только и остались. И вот на следующий день, берет мать моей бабки всех детей своих, и в соседнее село - там церковь стояла и называлась она Никольской. Бабка вспоминала: поставила мать их всех на колени, а сама давай плакать. Вслед за ней и дети заревели. Народ на них глядит и тоже слЈзы утирает... Прабабка моя, значит, Бога просила, как, мол, Господи, я теперь жить буду, как эту ораву прокормлю... Бабуле моей лет десять тогда было, я, говорит, всЈ примечаю, что вокруг делается. Люди прямо там, в церкви, стали им деньги протягивать. Конечно, в основном полушки медные... - А что такое полушка? - не вытерпел Игорь. - Полкопейки. - Такие деньги были? - искренне удивился рыжий. - А то, - встрял в разговор Сидоров. Это сейчас копейка - тьфу, а тогда... - Слушайте, может, хватит? - подал голос мужик, которого все звали Кузей. - Сидор начнЈт вспоминать, какие деньги были. Дайте человеку докончить. А ты, Ванька, закругляйся. При чЈм всЈ-таки здесь Никола?? - А ты не торопи. Я и так уже к главному подхожу. Первое время после пожара они у родных жили. И вот, ушли как-то все взрослые в поле, а моя бабка за няньку осталась. Слышит, вроде стучит кто-то в дверь, а собака не лает. Открывает, стоит седенький такой старичок, с палочкой, котомка за плечами - странник вроде бы. Их тогда много по Руси ходило. ЗашЈл он в избу, перекрестился и спрашивает: здесь, мол, погорельцы живут? И протягивает бабке моей что-то вроде ящичка. Передай, говорит, это матери твоей. Скажи, что Господь отчаиваться не велит, а за то, что она и в радости Бога за всЈ благодарила, он не оставил еЈ. И также быстро ушЈл, даже воды не попил. А когда взрослые вечером пришли, открыли коробку, а там - деньги. И немалые. Бабка говорит, что на новую швейную машинку хватило... Наступившее молчание прервал Игорь: - Ну и что? ПричЈм здесь Никола? - Как при чЈм? Бабка моя так и говорила: это Николай Угодник приходил. А лицо - одно к одному, как на иконе. - Да ну! - рыжий не сдавался. - Кто-то пожалел и дал им денег... - Кто же? Из собеса что ли пришли? Нате, мол, вам причитается. - Все засмеялись. Кроме Кузьмы. Я вообще заметил, что этот неразговорчивый человек особенно внимательно слушал рассказ Ивана. - Тут, ребята, нечего скалиться. Я думаю, что это и впрямь Николай Угодник был. У обычных людей ведь как? Сделаем мы кому-нибудь доброе дело, если сделаем, конечно, - и, что, в тайне это оставим? Вот тебе, к примеру, говорю, деньги, мил человек, возьми - только не кому не сказывай и обратно их не отдавай, забудь. Это только святой человек так может. И тогда, и сейчас особенно люди чаще всего из-за денег пропадали. - Это точно, - откликнулся Сидоров. Кузя продолжал: - А я как понимаю святых? Они всЈ земное от себя отринули и одному Богу угодить хотели... И поскольку в наше время праведников мало, вот и ходят по земле святые, помогают нам. - Слушайте, мужики, я чЈй-то не понимаю. Ну как мЈртвый может по земле ходить? - это, разумеется, был всЈ тот же Игорь. - Да ты знаешь, сколько вокруг всякого такого, что мы сразу умом своим не уразумеем, - вклинивается в разговор Сидоров. - Вот в тарелки летающие ты веришь, а что Никола может людям помочь - нет. - Так тарелку я сам видел. - А я Николая Угодника. Вот как Виктор сегодня, лицом к лицу. Все уставились на Сидорова. СемЈна Ивановича впервые никто не перебивал и он явно волновался. - Я в армии в самом конце сороковых служил. Кресты тогда нательные мало кто носил из молодых, а мне мать, провожая, надела и наказала не снимать. И ещЈ дала маленький образок, медный такой, с Николаем Угодником. Пусть, говорит, с тобой будет. И всегда, когда беда какая, проси Угодника о помощи. Это сейчас родителей дети не слушают, а мы тогда другими были. Почитай, до семнадцати годов меня мать в корыте купала. Она поливает из ковша, мне стыдно, большой уж, а она: нечего матери родной стыдиться. Одним словом, слушал я еЈ. Взял образок. Служить мне пришлось в Калининской области. Вот, скажу вам, места. Леса сплошные, болота кругом, деревенек мало, а если есть какие - в несколько домиков. И послали меня однажды в такую деревню. Сейчас уже и не помню зачем. А может, к девкам в увольнение пошЈл, ей Богу, не помню. Дорога, разумеется, лесом шла. Из части нашей сначала широкая, а потом всЈ уже, уже, так петляет тропка по лесу. Комарья сколько там! Бывало наклонишься за черникой, а они тебя вмиг облепят... - Да ты говорить о деле будешь? - Это так, к слову. А я раньше этой дорогой ходил. Один местный мне даже короткий путь показал. Вот я сдуру и решил время сэкономить. Иду, иду - и, похоже, что заблудился. Хочу на обратный путь вернуться, а где там! Короче, оказался в болоте. Я в крик, паника меня забирать начинает. В одну сторону мечусь - нет тропинки, в другую, а твЈрдой земли всЈ меньше. Кричу: ау, люди добрые, с кочки на кочку прыгаю почище зайца и - бултых. Сначала не успел испугаться - только противно: грязь, вода. И вдруг, чувствую, - засасывать меня стало. Верите или нет, да только ноги мои будто ватные сделались, а по спине холод пробежал. Конец мне пришЈл - понимаю. И, знаете, что самое обидное: над головой небо синее, где-то кукушка кукует, комарьЈ жужжит, а я, девятнадцатилетний ни за что пропадаю, и помочь некому. Так жалко себя стало... сил уже нет кричать, плачу только. Вдруг про образок вспоминаю, я его в кармане гимнастЈрки носил. Ни до этого, ни после никого так не просил. Со слезами кровавыми, одним словом, как мать учила меня: святитель Николай, Угодник Божий, помоги мне... КостЈр стал затухать. Где-то на выгоне, на самом краюшке горизонта небо стало светлеть. Я слушал Сидорова и почти физически ощущал ужас человека, погибающего в трясине. Будто воочию видел молодого курносого парня в гимнастЈрке. Вот он уже по грудь в болотной жиже. Руки судорожно тянутся схватиться за что-нибудь, а схватиться не за что. Под ногами - бездна. А вокруг - прекрасный, ослепительный - и равнодушный мир... Игорь слушал, открыв рот. Иван прутиком ворошил ещЈ живые уголья. Кузя, казалось, спал. Он сидел с закрытыми глазами. Но по тому, как вздрагивали уголки его губ, было понятно - и он весь во внимании. - И вдруг сзади меня, точнее сбоку, голос: " Ну что, пропадаешь, мил друг? " Вижу стоит мужичок, с бородкой реденькой, седенькая такая борода, а глаза уж больно жалостливые. Ох, и как же я обрадовался, не могу вам передать. Пропадаю, дедушка, отвечаю, спаси ты меня. А в руках у него палка такая, в тех местах еЈ слегой зовут. Протянул он еЈ мне: хватайся, говорит, да тяни спокойно, без рывков. Перекрестился - и давай меня тащить. А я и посейчас лЈгкий, а тогда вовсе маленьким да худым был: в войну рос-то, на лебеде да картофельных очистках... Одним словом, вытащил он меня. Я ошалелый совсем, ничего не соображаю. Старик меня вывел на твЈрдое место, показал тропинку: иди-ка ты, говорит назад, с Божьей помощью быстро дойдЈшь. И легонько так в спину толкнул: иди. Я прошЈл метров десять, наконец-то ошалелость моя вроде как проходить начала. Что же, думаю, СЈмка ты даже спасибо человеку не сказал, не спросил, как зовут. Оборачиваюсь - и никого. Я кричу: " Дедушка, дедушка ", - только кукушка где-то кукует... Мы долго молчали. Наконец, первым заговорил Кузьма: - Я только одного не пойму Сидор. Почему так? Вот сейчас сидим мы здесь, мясо едим, самогон пьЈм, а где-то, в Калининской какой-нибудь области, человек в болоте гибнет. И никто не спасает его, и он погибает. А тебя вот вытащили. Ты что, лучше других? Вон, гляди, сколько в монастыре нашем по воскресеньям народа, и каждый небось о чЈм-то просит. О здоровье, о жизни хорошей... - Не знаю, просто отозвался СемЈн Иванович. - Правда, не знаю. Только когда я домой возвернулся, мать меня спрашивает, ничего с тобой, СЈмка, не происходило? На самые петровки, говорит, такая тоска меня взяла, что мочи нет терпеть. Мне бабки и посоветовали, за твоЈ здоровье молебен Николаю Угоднику заказать. И вот, хотите верьте, хотите нет, только молебен она заказала в то самое воскресенье, я после высчитал, когда сынок еЈ в болоте тонул... Короткая летняя ночь сменялась утром. ЕщЈ немного - и край неба покроется лазурью вперемежку с малиновыми отблесками. КостЈр почти догорел. Изредка, то одна, то другая головешка, в последний раз выпуская из себя жаркое пламя, а потом начинало белеть и рассыпаться. - Живите с Богом, - вдруг услышал я чей-то голос, будто лЈгкий ветерок пробежал по кустам. - Вань, ты ничего не слышал? - спросил Игорь. - Кто это сказал? - Слышал, растерянно произнЈс Иван. Оказалось, слышали и другие, причЈм именно эти три слова: " Живите с Богом". Мы поднялись. Игорь даже сходил за дом. Вокруг не было ни души. Только Клязьма, также как сотни лет назад, когда князь Андрей строил на еЈ берегах чудный храм, тихо несла свои воды. Отсюда, с высокого берега, было хорошо видно это рукотворное чудо. Маленькой свечой на огромном лугу стоял он. И, неожиданно, словно свеча, храм как бы вспыхнул: это поднимавшееся на востоке юное солнце встало вровень с его куполом. Начинался новый день. Попугайчики Тихий сентябрьский полдень. В маленьком городском сквере многолюдно. Гуляют влюбленные, делятся последними новостями, полученными из вчерашних передач, пенсионеры. Но больше всего детей. Малыши лепят "пирожки" в песочнице, дети, которые немного постарше катаются на горке. Если время от времени между ними вспыхивает подобие конфликта, кто-то из мам или бабушек, чьи чада начинают ссориться, а то и плакать, прерывают свои разговоры и спешат на выручку. На этот раз пришлось подняться со скамейки пожилой женщине. - Маша, Ира, прекратите ссориться! Что вы не поделили? - А пусть она не обзывается! - Моя очередь была скатываться. - Бабушка, а почему она сразу обзываться начала? - Я только повторила, что ты мне сказала. - Попугай! - Сама такая. - Как вам не стыдно! Какой пример вы маленьким подаете? - Бабушка потихоньку отводила сестер от горки. - "Она, она". У вас разве имен нет? - У нее есть: попугай. - А ты... ты... Удивительно, но бабушка оставалась спокойной. - Ирочка, Машенька, давайте сядем и я расскажу вам что-нибудь интересное. - Как ты была маленькая. - Хорошо, но сначала давайте разберемся вот в чем. Как вы думаете, почему люди называют друг друга попугаями, собаками... - Еще козлами, - быстро подсказала Маша. - А это вообще безобразие! - Бабушка громко вздохнула. - Неужели собаки так провинились перед нами? - Бабушка, но ведь если хотят кого-то обидеть, никто ведь не назовет человека орлом, а попугаем назовет. - Почему? - Потому что он попка - дурак? - Обе девочки засмеялись. И вот уже Ира, как ни в чем не бывало, обратилась к сестре. - Помнишь, Машут, мы фильм недавно смотрели? Там глупого короля Йагупопом звали. - Помню. А если прочитать наоборот, то... - Понятно, - перебила девочку бабушка. Попугай. Глупый, значит? - Я понимаю, - сказала Ира, - попугай ни в чем не виноват. Но ведь зря бы люди не стали так говорить? - Да, - подхватила Маша, - ты же сама бабушка про лебедей песню любишь. Значит, лебеди другие. Когда один умирает, другой тоже. - Вот что, умные мои, давайте-ка я вам действительно кое-что расскажу... - Как ты была маленькая? - Нет, маленькими были ваши мамы. Решили мы с дедушкой купить для них двух волнистых попугайчиков. Тогда в нашем городе зоомагазина не было и мы поехали в Москву. Купили самца и самочку, мальчика и девочку. Его решили назвать Яшкой, а ее Машкой. - Как меня! - засмеялась одна из девочек. - Получается, что так. Представляете, в вагоне электрички Яшка вылетел из клетки. - И как же вы его ловили? - А вот так, всем вагоном. Но поймали! - Бабушка неожиданно озорно засмеялась. Чувствовалось, что воспоминания доставляют ей радость. Яшка у нас был зеленого цвета, Машка - желтого. Вот так и стали они у нас жить. Говорят, что есть попугаи, которые любят садиться на руки или на головы своим хозяевам. А наши только летали по комнате, а если сидели, то в клетке. Независимыми были. Наверное, им хватало общества друг друга... Да. Ну так вот, живут они у нас год, второй, пятый. Потом мы юбилей отметили - десять лет. - Неужели, попугаи столько живут? - искренне удивилась Маша. - Живут и дольше. Мы к ним так привыкли, что они стали членами нашей семьи. Ваши мамы уже студентками стали. Приедут домой на выходные и первым делом к клетке - как там Машка с Яшкой? И вдруг эта сладкая парочка нам преподнесла сюрприз: Машка решила выводить птенцов. Дедушка им сделал домик из фанеры. В домике проделал дырку для входа, принес березовых опилок, чтобы Машке было удобнее сидеть. И вскоре она снесла три яйца. Сидит, высиживает. Она вообще-то была спокойная, можно даже сказать, тихая. Но иногда Машке надоедало сидеть и она порывалась вылететь из клетки, размяться. И что бы вы думали? Яшка не выпускал ее. Приносил подруге еду, и вообще, был очень заботлив. И вот в один момент все изменилось. Дедушке на работе кто-то принес еще одного попугайчика. Девочку. Тоже, кстати, была желтого цвета. Тот, кто принес, подумал, что это наша Машка улетела. Дедушка у нас добрый был, решил ее оставить. Мы даже имя ей не дали, все ждали, а вдруг хозяева найдутся? Новая наша питомица оказалась совсем другого нрава. С одной стороны - ручная - любила на руках сидеть, а с другой... Даже не знаю, как сказать. Она как воробей была. Вольнолюбивая. Шкодила страшно. То на карниз сядет и всю штукатурку клювом раздолбит, то за плинтус примется. И вот что интересно: глядя на нее, наши попугайчики тоже охотнее стали на руки идти. Но это все пустяки по сравнению с тем, что новая попугайчиха положила глаз на нашего Яшку. - А что значит, - "положила глаз", бабушка? - чуть ли не одновременно переспросили девочки. - Флиртовать с ним стала. Опять непонятно? - Влюбилась в него. - Можно сказать и так. И однажды мы наблюдаем такую картину: сидит она на люстре и вдруг - хоп! - Яйцо падает на пол. И всмятку. А наша новая мадам хоть бы что. Гнезда ей не требовалось. Где окажется в данный момент, там и снесет яйцо. Кстати, и Яшка с Машкой, глядя на нее, разбили свои яйца. - Вот видишь, бабушка, - а ты еще заступалась за попугаев... - Погодите, рассказ-то еще не закончился. К тому же, я не совсем правильно выразилась: Машка, видимо от переживаний, перестала сидеть на яйцах и они погибли. А Яшка был счастлив. Внимание он теперь уделял обеим своим подругам. Новая попугайчиха чувствовала себя на новом месте очень вольготно. А Машка... Машка оставалась такой же тихой. И тем неожиданнее для нас стало то, что с ней произошло. Однажды она набросилась на "разлучницу". Дедушка смеялся: "Женщины за мужика дерутся". Но смех смехом, а драка была жуткая. Машка даже вырвала на голове соперницы клок перьев. А потом опять стала тихой и даже какой-то безразличной. Нашу новую постоялицу мы вылечили и отдали в хорошие руки. Но там она надолго не задержалась: порх! - и улетела в открытую форточку. По всей видимости, долго на одном месте она жить не могла... А у Машки с Яшкой все опять стало хорошо, как будто ничего и не было. Впрочем, нет, чуть не забыла очень интересную подробность. Когда ее соперница улетела, Машка вытащила из домика все его содержимое. Вытаскивала на голове и бросала на пол. Наверное, решила, чтобы даже запаха от соперницы не осталось... Ну вот девочки, рассказ мой подходит к концу. Когда исполнилось уже тринадцать лет, как попугаи жили у нас, Машка заболела. То ли простыла, то ли еще что-то случилось. Но зима в тот год очень холодной была. Одним словом, умерла наша Машка... Когда мы взяли ее из клетки, чтобы похоронить, Яшка сначала стал клевать дедушке руки, а потом начал бегать по стенкам клетки. Бегал, и что-то кричал, кричал. А потом умолк, нахохлился. Перестал есть, только воду пил, и то - совсем немного. Мы решили съездить в Москву и привести ему новую подружку. Но не успели... - Почему, бабушка? - Через неделю после смерти Машки, не стало и Яшки. Мы с дедушкой даже поплакали. Немножко. - Бабушка замолчала, будто вспомнила что-то. Потом вздохнула: - Заболтались мы, подружки, нам домой пора. - И добавила тихо: - А вы говорите, попугаи. И три человека, один большой и два маленьких, взявшись за руки, молча пошли по дорожке скверика. Ласковое солнце бабьего лета улыбалось им сквозь старые клены, но первые красные и желтые листья уже падали под ноги.