же предмет наших исследований, а разве не мы подхватили эту туманную концепцию "развитого социалима". Разве мы не понимали, что это -- блеф. Если не понимали, то вообще грош нам цена. А если понимали, то дискредитировали социологию вообще с ног до головы. Вы посмотрите на каждого из нас, ведь мы же все без пальцев. Нету у нас пальцев, мы их высосали на доказательства, что он, этот развитой социализм, существует. Мы даже выделяли и находили его специфические черты, назвав эту концепцию самым большим достижением философской мысли. Мы уже почти доказали, что чуть ли не завтра это развитой социализм станет коммунизмом. А тут вдруг опять Юрий Владимирович Андропов, царство ему небесное, взял да и свинью нам, гуманитарам, подложил. В своей нашумевшей статье "Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строителства" -- так, кажется, она называлась? -- вдруг взял да и сделал великое открытие (!), на которое нас не подвигли наши "конкретные" социологические исследования. А Юрий Владимирович своим поэтическим умом дошел до того, что развитой-то наш социализм еще только в начальном своем этапе находится. И только по мере решения партией и народом комплекса задач по "совершенствованию развитого социализма" будет происходить "постепенный переход к коммунизму". Я столько раз это цитировал, что помню наизусть. Как же! Формулу этого великого открытия Андропова нужно было знать назубок, ведь она меняла, многое из того, что говорили другие и я сам. Ведь куда мне было додуматься до того, что коммунизм не завтра, когда мои "конкретные" исследования указывали почти "конкретный" кратчайший срок. Мы получили хоть какой, хоть ущербный инструмет, но инструмент, чтобы изучать общество. Но ни для кого анкета дрозофилой не стала. И потому мы получили то, за чем гонялись, -- туман, который окутал наше прошлое, настоящее, а теперь еще и будущее. -- А помните анекдот в брежневские времена? -- спросил оживленно Володя. -- Приходит больной к врачу: "Знаете дактор, я болен". -- "А что с вами?" -- спрашивает доктор. -- "Да вот, полное во мне нарушение: вижу одно, слышу другое, думаю третье, а говорю четвертое"... -- "Простите, -- отвечает доктор, -- от развитого социализма не лечим". Вот так мы все и болели этой болезнью. Но самое драматичное то, что мы не хотели лечиться. Нам было удобно болеть. Правда, болезнь придавала каждому из нас ощущение некоторй ущербности. Но с этой ущербностью нам легко было жить с протянутой рукой. В профсоюз, в администрацию, в райком, в обком, в ЦК -- всюду мы могли обратиться со словом: "дай". И нам давали бесплатно либо за копейки убогое жилье, убогое здравоохранение, убогую путевку и т. д. Конечно, мыто, гуманитарии, и без "конкретных" исследований знали, что бесплатность эта вовсе и не бесплатность, а результат того самого "урезанного дохода" Из-за которго Маркс так спорил с Лассалем в своей знаменитой "Критике Готской программы". Но Карлу Марксу и не снилось, что "доход" наш будет так урезан, что позволит партократии не ограничивать свои "все возрастающиеся" потребности. -- А наши гуманитарные труды... -- вставил, подавляя зевоту, уже сникший Юра. -- Если убрать обложку, то есть титульный лист, в жизни не распознаешь автора текста, настолько все они безлики, ущербны. Сколько этих книг, написанных только для того, чтоб иметь право на защиту диссертации, а не для того, чтоб вызвать интерес взбудоражить мысль! А как мы пишем наши книги и статьи? Наш главный метод написания -- это метод "РЭКЛЕ", по остроумному определению Люды Борисовой, что означает "рэзать, клеить". Вот мы и режим и перетасовываем, переклеиваем перлы из своих и нередко чужих статей в новые, из старых книг -- в новые, затем хвастаемся своими многотомными собраниями сочинений. А наши сборники чего стоят?.. Не мы ли сами их прозвали "Братскими могилами"?.. "Живи, как в трамвае: не высовывайся и не занимай первых мест"; "ученым можешь ты не быть, а кандидатом быть обязан"; "мысль соискателя ученой степени в гуманитарных науках -- кратчайшее расстояние между цитатами классиков и генсека" -- вот наши девизы и шутки. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. -- Эх, ребята, что-то и вправду грустно, -- медленно потянувшись за бутылкой коньяка, сказал Андрей. -- Ведь присутствие прелестной дамы должно бы нас настроить на более лирический лад. Инга, я сожалею, что не знал вас ранее, хотя много слышал о вас от Вадима. Вы, наверное, будете самым молодым профессором в социологии. Вот за это и выпьем. -- Спасибо, -- сказала, снова раскрасневшись, Инга Сергеевна. -- Женщины обычно о возрасте не говорят, но вы, Андрей заблуждаетесь насчет "самого молодого". Однако не будем об этом. Давайте просто выпьем за нашу молодость, за те неповторимые времена, которые дали нам столько душевного богатства, которое ни с какими иными благами не сравнить. -- А если говорить по большому счету, -- сказал, медленно выходя Из-за стола Сергей, -- я счастлив, что мы дожили до этой перестройки. Главное -- нужно объединиться, чтоб помочь Горбачеву. Если демократические силы общества будут едины, -- нам ничего не страшно. -- Вопервых, я думаю, что помогать Горбачеву уже поздно. Его дни на политической сцене уже сочтены. А вовторых, в чем ему помогать, если он сам разваливает то, что выстраивает, вернее перестраивает ! -- воскликнул Юра задиристо. -- Сам начал и сам разваливает, и нас за дураков принимает. Что это он такое говорит: "Главное --побольше социализма". Ну скажите, люди добрые, коллегисоциологи, занимающиеся всю жизнь проблемами социалис тического общества, что такое "побольше социализма"? Лично я профан, ну а вы, кто здесь самый умный? Кто скажет, разъяснит? Ну я провинциал, может, ты, Андрей,-- столичный человек, разъяснишь? То-то и оно, что молчите. Вот и все не знают. Потому идем туда, не зная куда, и хотим иметь то, не знаем что. А "туда" может оказаться пропастью. И снова встанет вопрос, наш вечный вопрос: "кто виноват?". И кто же будет виноват, а никто из тех, кто виновен, потому что юристы придумали презумпцию невиновности . Здорово, да? Не доказано -- не виновен. Это юристы придумали способ выдачи индульгенции. Хаха... Инга Сергеевна почувствовала себя задетой за живое. -- Ну, Юра, о презумпции невиновности и индульгенции стоит подумать в другой раз. А сейчас я бы хотела вернуться к Горбачеву. У нас возникают такие вопросы насчет "побольше социализма", потому что мы не стремимся понять его. Но если мы, гуманитарии, не будем понимать Горбачева, то с кем ему быть? Вы ведь знаете, что в последние годы в мире возрос интерес к идеям и методам герменевтики -- искусству и теории интерпретации понимания и объяснения различных текстов. -- Ну, Инга Сергеевна, -- перебил Андрей с улыбкой, -- вы прямо, как за кафедрой. -- Инга, а ведь еще чутьчуть и ты получишь титул профессора, -- вдруг вставил, круто сменив тему разговора, Сергей. -- Сейчас ВАК стал работать более оперативно, и, я думаю, что тебя утвердят очень скоро. Представляешь -- профессор. Мне кажется, что это слишком много для одной "слабой" женщины: и красавица, и умница, и положение, и... и... и... -- стал он загибать пальцы смеясь. -- Друзья, что вы думаете по этому поводу? -- Даа, -- протяжно произнес слегка охмелевший Вадим, глядя на Ингу Сергеевну восхищенно, -- твоей короне недоставало только этого бриллианта. -- Ребята, пожалуйста, что это вы в самом деле, -- взмолилась Инга Сергеевна, улыбаясь. В мгновенье память вернула ее к событиям прошедших двух дней. И что-то внутри в этом неожиданном празднике тяжким упреком начало терзать ее, вызвав желание немедленно уйти. "Сколько же сейчас времени?" -- подумала она. Но свои наручные часы она сняла, когда собралась в ванную (вместо которой попала на эт встречу), а спрашивать было неудобно: друзьяколлеги еще заподозрят, что ей стало скучно с ними. -- Инга, -- словно угадав ее мысли, сказал Вадим, -- а где твой автореферат? Принесика сюда, пожалуйста, мы хоть посмотрим на него, а ты нам всем подаришь с автографом. Наверняка у тебя есть лишние экземпляры с собой. -- Конечно, -- ответила она, довольная тем, что нашелся сам собой повод уйти и немедленно вышла Из-за стола. Она зашла в свою комнату, не закрыв дверь, чтоб взять оставшиеся экземпляры автореферата и раздать друзьям, уже не садясь более за стол, так как чувствовала невыносимую усталость и неудовлетворенность собой. Наклонившись над письменным столом, она ворошила кипу бумаг, как вдруг ее обдала волна алкогольного перегара. Прежде чем она что-то сообразила, две сильные мужские руки обхватили ее сзади. Она отпрянула, повернулась и снова оказалась в объятьях Вадима. -- Инга, милая. Я люблю тебя. Я опять повторяю тебе это, как много лет назад и как все эти годы. Инга, помнишь, я тебя назвал когда-то "колдуньей". Ты меня действительно приворожила. Ты знаешь, что все эти годы я мечтаю о тебе. Я люблю тебя, как никого никогда не любил. -- Вадим осыпал ее лицо, волосы, шею горячими поцелуями, не давая ей опомниться. -- Вадим, дорогой, -- произнесла она покровительственно, пытаясь высвободиться из его объятий, -- я только что рассталась с внучкой. Понимаешь, с внучкой... Да и у тебя уже внуки. Ты выпил и не ведаешь, что говоришь. Завтра ты отрезвеешь и тебе будет неловко. Ее голова едва доставала до плеча Вадима, а тело было сжато его объятьем, и она чувствовала себя совершенно скованной. -- Инга, умоляю тебя: не гони, -- твердил Вадим, не слушая ее. -- А хочешь, поедем в другую самую шикарную гостиницу... Я осыплю тебя цветами, мы распустим твои волосы. А потом до рассвета будем кататься по Москве, ведь я знаю, как ты любишь Москву... Она была измучена этой новой неожиданно свалившейся на нее психологической нагрузкой и чувствовала, что и тело и душа отвергают ее полностью. -- Вадим, я тебя умоляю. Если ты действительно относишься ко мне так, как говоришь, прошу тебя об одном: оставь меня, -- произнесла она, не вняв ни одному его столь взволнованному и значимому для него слову. -- Мне сейчас плохо, очень плохо и в этом "плохо" ничему тому, о чем ты говоришь, нет места. -- Тебе плохо? -- продолжал он осыпать ее поцелуями еще более страстно. -- Разве может, разве имеет право быть тебе плохо. Что, что у тебя плохо? Инга, я умоляю. Позволь мне сделать что-нибудь для тебя. -- Вадик, -- сказала она тихо, совершенно ослабев, -- единственное, что мне сейчас нужно, -- побыть одной. Я говорю тебе серьезно, как другу. Если ты не поймешь меня и не уйдешь, ты станешь мне неприятен не только как мужчина, но и как человек. Вадим мгновенно выпрямился, выпустил ее из своих объятий и растерянно смотрел ей в глаза. Затем, не сказав ни слова, стремительно вышел. Инга Сергеевна быстро заперла дверь. Не раздевшись, не смыв тушь с ресниц, не расчесав волосы и не выполнив всех косметических процедур, неукоснительно ею соблюдаемых каждый вечер, она свалилась в постель. Часы показывали половину четвертого. Она завела дорожный будильник на семь часов и тут же погрузилась в тяжелый глубокий сон. x x x Раним утром, когда Москва только пробуждалась, Инга Сергеевна села в заранее заказанное такси и отправилась в Шереметьево встречать мужа. Как только машина двинулась с места, красота и покой утреннего города, окутанного не сдающейся осени пышной листвой, охватила ее волнением, воспоминания вчерашнего вечера нахлынули на нее. Чтоб отвлечься, она завязала ничего не значащую болтовню с таксистом о Москве и ее проблемах. Словоохотливый таксист говорил о противоречиях и трудностях столичной жизни, о неясности линии Гавриила Попова, о тупости мер, связанных с введением визиток, которые стали предметом спекуляции, ничего не решая в обеспечении столицы товарами и продуктами. С подчеркнутой тревогой сказал о росте преступности, об увеличивающемся количестве оружия в частных руках в связи с доступностю приобретения его на рынке и кражами с военных складов. Он позволял себе категорично и нелицеприятно отзываться о "Мишке с Раиской" (так называя Горбачева и его жену), о популизме не вызывающего у него доверия Ельцина. Излагая свое неверие в успех перестройки и настаивая на ее ненужности, он категорически отрицал необходимость рынка, доказывая, что "базаров у нас и так полно в каждом городе и деревне, а полки пусты, а то, чем заполнены, не купить Из-за дороговизны". Брежневские времена представлялись ему как эталон благоденствия и ясности, когда каждый знал, на что может расcчитывать. За разговорами время пролетело быстро, и вскоре они остановились у стеклянной двери Шереметьево2. Самолет прибыл с опозданием и, поскольку до вылета в Новосибирск у Александра Дмитриевича оставалось немного времени, они решили не заезжать в гостиницу, а после завтрака прямо в аэропорту сразу же поехать на такси в аэропорт Домодедово, откуда был рейс в Новосибирск. Вкратце ответив на вопросы мужа о ее защите диссертации, Инга Сергеевна подробно рассказала о ситуации, складывающейся у дочери. -- Я предполагал, -- сказал он задумчиво, -- и в то же время не предполагал такой поворот дел. Предпола гал, потому что это и есть естественное и обычное поведение командноадминистративной системы. Не предполагал, потому что ситуация все же существенно меняется. В конце концов, директор института -- не есть еще государственная власть. Он только ее неумный, ограниченный, отсталый представитель. Мы ничего незаконного не делаем, значит, победим. x x x Инга Сергеевна сидела одна в номере гостиницы и, не желая ни с кем общаться, включила телевизор. Экран явил лицо ведущего одной из ее любимых передач -- "Кинопанорамы" -- Виктора Мережко, который в ее представлении навсегда слился с образом одного из героев фильма "Прости" по его же сценарию и которого он сыграл в партнерстве с Алисой Фрейндлих и Натальей Андрейченко. И, видя в нем (каковым был герой) утонченного, деликатного, интеллигентного человека, рыцаря в современном понимании, она слушала выступления Мережко на телевидении всегда с удовольствием, даже в случаях несогласия с тем, что он говорит. В последнее время, когда отъезды представителей творческой интеллигенции стали волнующей всех и весьма ощутимой реальностью, Мережко, приглашая того или иного гостя в "Кинопанораму", часто задавал вопрос примерно в такой форме: "Вот сейчас такое время, многие уезжают. Я лично не разделяю, а вы (или ты), как к этому относитесь?" На сей раз он вел беседу с популярным тележурналистом Владимиром Познером. Увидя их на экране, Инга Сергеевна даже воспряла духом, ибо встреча с этими людьми всегда сулила что-то интересное, нестандартное. Да и красавцы оба, элегантны, с особым шармом в манере обращения к зрителю. А первые телемосты Познера с популярным американским телеведущим Филлом Донахью навсегда остались в памяти как символы перемен, гласности, свободы в стране. Сейчас в "Кинопанораме" Познер, являя жестами, оттенками приятного голоса свое "суперстаровское" положение, размышлял на тему эмиграции. По мере включения сознания в суть говорившегося на экране, Инга Сергеевна стала ощущать все большее раздражение и протест в связи с ироничными ремарками Познера в адрес уехавшей и уезжающей интеллигенции. Она смотрела с волнением на экран, и постепенно в ней нарастало разочарование полюбившимися ведущими. Что знают они, эти столичные звезды, о судьбах интеллигенции, живущей за пределами Москвы? Что знают они об образе жизни интеллигенции в провинции? Знают ли они, что такое жизнь в провинции, где тотальное запаздывание всех новшеств общественной жизни, оголтелый консерватизм и бюрократизм местных чиновников, следствием которого является нищета всех сфер жизни -- материальной и духовной. Отдаленность от центра при дороговизне транспорта (относительно зарплаты), абсолютная невозможность поселиться в гостинице в крупном городе, тем более в столице, без брони создает атмосферу замкнутости, непричастности ко всему происходящему в столице и так дразняще демонстрируемому телевидением. Во все времена и во всех странах есть проблема столицы и провинции. Но специфика этой проблемы для жителей СССР в том, что человек совершенно не властен ее решить самостоятельно, если даже для него ее решение на грани: "быть или не быть", поскольку ему не преодолеть барьеров прописки, жилищных и многих материальных проблем. Инга Сергеевна смотрела это не вызывающее у нее уважения пропагандистское шоу Мережко--Познера, рассуждающих с такой непростительной легкостью о драматических проблемах советской интеллигенции, невольно сопоставляя эти рассуждения с судьбами своих детей и их друзей по общежитию, и память перенесла ее к тем временам, когда она с головой окунулась в работу на ниве социологии, обогретой лучами хрущевской оттепели 60х годов. Социологические коллективы исследовали разные аспекты жизни народа, в том числе жизни интеллигенции. Известный социолог, профессор Владимир Шубкин, изучая жизненные планы молодежи, получил взбудоражившую общественность картину, которая наглядно была представлена в виде двух пирамид, одна из которых (сплошная) изображала объективные потребности общества в кадрах по профессиям, ранжированным по степени привлекательности, вторая (пунктирная) обозначала численность юношей и девушек, которые хотели бы работать по этой профессии. И когда эти пирамиды сопоставили друг с другом, то они наложились абсолютно зеркально. И это определяло огромный разброс конкурсов в вузах. Живучая сталинская демагогия в виде лозунгов "незаменимых людей нет", более всего отразившаяся на судьбах интеллигенции, нашла свое выражение и в политике приема студентов в вузы. "Нет незаменимых талантов в математике, нет незаменимых талантов в физике, нет незаменимых талантов в биологии, в индустрии". А раз нет незаменимых, значит, критериями отбора в вузы были не талант, а "политическая грамотность", членство в партии и т. д. Но если в технические вузы и на факультеты точных и естественных наук университетов еще как-то "проскакивала" истинно талантливая молодежь, то на гуманитарных вообще царил произвол. Сюда, понятно, никто не поступал с объективными, неоспоримыми подтверждениями таланта в виде грамот и медалей олимпиад и конкурсов (поскольку таковых не было по большинству гуманитарных дисциплин). Медалисты тоже чаще всего предпочитали другие факультеты. Потому отбор на юридические, философские, педагогические факультеты главным образом основывался на идеологических критериях и на директивах партийных органов. Это нарушало естественное распределение молодежи по критериям их истинной устремленности. И те (даже самые талантливые), кто оказывался за чертой "привилегированных", вынуждены были поступать кто куда -- лишь бы поступить, поскольку престиж высшего образования в стране был очень высок. А результаты неприглядной ситуации во всей ущербности и негативности проявились в анализе данных социологов. Например, в одном из исследований по проблемам учительства социологи опрашивали абитуриентов, поступа ющих в педагогический вуз, готовящий учителей младших классов. Преобладающее большинство в ответах на соответствующий вопрос ответили, что больше всего на свете любят детей, умеют с ними играть, придумывать игры и их планы устремлены только на работу в школе после института. Когда же социологи через два месяца после начала учебного года опросили этих же абитуриентов, только два процента из них подтвердили свои прежние ответы. Остальные выразили желание работать дикторами, редакторами, референтами -- кем угодно из возможного с педагогическим образованием, -- но только не учителями. Они утверждали, что им не нравится работа с детьми и они ничего не умеют с ними делать. Тогда же социологи в отделе Заславской начали изучать проблемы текучести кадров. Со сталинских времен к лицам, часто меняющим работу, формировалось крайне негативное отношение, что выражалось словом "летун". Предполагалось, что "кадры", должны быть счастливы уже тем, что удостоены великой чести, отраженной в знаменитом лозунге: "Кадры решают все". Однако первые же опросы социологов показали, что за ярлыком "летун" чаще всего скрывались самые образованные, самые высококвалифицированные "кадры". В своих ответах на вопросы анкеты они часто дописывали то, что не укладывалось в опросник: о неудовлетворенности условиями и организацией труда, о невостребованности их вузовского образования, о плохих отношениях в коллективах. Социологи на уровне открытия восприняли тот факт, что именно представители интеллигенции даже при невысокой оплате их труда называли зарплату среди причин увольнения на одном из последних мест. Не менее грустная картина открылась социологам при изучении проблемы свободного времени: отсутствие возможностей, либо их минимальный уровень для удовлетворения каких-либо духовных потребностей интеллигенции. Тогда социологи героически пытались раздвинуть рамки, а точнее, решетки принятой догмы о социальноклассовой структуре общества. Занимаясь "конкретными" (проклятое слово) социологическими исследованиями образа жизни различных социальных групп общества, социологи столкнулись с проблемами, которые прекрасно отразил позже в своей работе "Образованщина" Александр Солженицын. Стало ясно, что то содержание, которое вкладывается в понятие "интеллигенция" официальной статистикой, никак не соответствует истинному его значению. Для определения уровня жизни интеллигенции, ее интересов, потребностей, причин удовлетворенности трудом (либо неудовлетворенности), мотивов выбора профессии и удовлетворенности ею, структуры использования свободного времени и многих других проблем необходимо было, естественно, знать, что же это такое -- "интеллигенция". В своих поисках социологи исходили из того особого смысла, который вкладывался в понятия "интеллигенция", "интеллигентность" именно в России. Известно, что термин "интеллигенция" появился именно в России в середине XIX века и уже с русского перекочевал в другие языки. В России в это понятие входит нечто иное, более объемное, но трудно передаваемое, чем то, что зафиксировано в словарях, как "умный, понимающий, знающий, мыслящий общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным (преимущественно сложным) трудом и обычно имеющих соответствующее, как правило, высшее образование". Определение понятия "интеллигенция" -- само по себе тема для анализа. В других языках и культурах слово "интеллигент" означает почти то же, что "интеллектуал". В российском понимании, даже высокий интеллектуал, может не пройти под понятие "интеллигент", если в нем нет того "самого" чегото, что имеется в виду при употреблении этого понятия. Любая попытка это оформить словесно затруднительна, однако даже на уровне обыденного сознания каждый в России, кто говорит о ком-то "это интеллигентный человек", вкладывает в это понятие его подлинный смысл. Очевидно, что ближе всего к понятию "интеллигентность" феномен слияния этики и культуры, в котором Альберт Швейцер видел способ достижения прогресса человечества. Официальные формы статистики, как правило, толковали это понятие широко, исходя из определения интеллигенции как той части общества, которая имеет высшее образование, что позднее очень точно отметил Солженицын. Вместе с тем в обществе работали очень мощные механизмы, направленные на постоянное размывание сути так нелюбимой властями "прослойки" постоянными мероприятиями, направленными против "самовоспроизводства" интеллиген ции. Обнаружив на основании данных статистики, что дети интеллигенции оказываются более конкурентоспособными при поступлении в вузы благодаря более высокому уровню знаний после школы, руководители страны страшно забеспокоились тем, что интеллигенция будет сама себя воспроизводить в поколениях, возродив традиции, черты образа жизни, присущие этой категории людей. Это "страшное", "угрожающее" для властей явление стало причиной принятия в 1969 году постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР "Об организации подготовительных отделений при высших учебных заведениях" в целях повышения уровня общеобразовательной подготовки рабочей и сельской молодежи и создания необходимых условий для поступления в высшие учебные заведения". Подготовительные отделения по существу были созданы для "размывания" слоя интеллигенции путем предоставления больших льгот для поступления в вузы представителям рабочей и сельской молодежи, а также освобожденным комсомольским и партийным работникам. Хотя в постановлении отмечалось, что в вузы зачисляются только те выпускники подготовительного отделения, которые заканчивают его на отличные и хорошие оценки, фактически же в вузы автоматически принимались все, кто был принят на подготовительное отделение, в результате чего сокращалось число мест в вузах для тех, кто поступал туда на общих основаниях. Параллельно с этим идеологическая работа была направлена на дискредитацию преемственности профессий среди интеллигенции. "Потомственный сталевар", "потомственный рабочий" -- это звучало "гордо", а "потомственный адвокат, врач, инженер, учитель", а тем более "династия" врачей, юристов и т. п. звучало почти крамолой. Таким образом, осуществлялось, с одной строны, искусственное притягивание к интеллигенции людей, никакого отношения ни по системе ценностей, ни по образу жизни, ни по установкам к интеллигенции не имеющим, а с другой, -- наоборот, осуществлялось отторжение от интеллигенции тех, кто мог принадлежать к ней по праву семейных традиций, уровня образования, культуры, нравственным принципам. Выпускники вузов из интеллигентных семей, как правило, пройдя через "чистилище" сельских либо провинциальных мест работы (школы, дома культуры, промышленные предприятия), по существу вынуждены были растворяться в новой для них среде, утрачивая за три (а иногда и более) года обязательной отработки там после диплома интеллигентские привычки и связанные с ними материальные и духовные потребности. Исследования социологов показали вопиющие противоречия образа жизни провинциальных и особенно сельских специалистов (врачей, учителей, работников культуры). Они обнаружили, что эти специалисты мало отличаются по уровню своих интересов от обычных колхозников. Чтобы как-то раздвинуть рамки закостенелой схемы изучения социальной структуры, социологи предложили некий компромиссный вариант, назвав этот обнаруженный ими социальный слой "интеллигенткрестьянин". Они исходили из того, что, поскольку человек с высшим образованием в соответствии с официальной установкой неизбежно должен быть отнесен к категории "интеллигенция", но по существу, по содержанию жизни он -- крестьянин, то введение этого нового понятия позволит забить тревогу по поводу убогой жизни сельской интеллигенции, об отсутствии возможностей у нее для удовлетворения элементарных духовных потребностей, которые в силу этого либо деградируют, либо исчезают. Исчезновение потребности в культуре, в повышении образования, чтении и т. д. в конечном счете приводит к снижению интеллектуального и образовательного уровня специалистов, а это, по законам заколдованного круга, ведет к более низкому уровню образования, здравоохранения и культуры в сельской местности. При обследовании индустриальной сферы социологам открылись противоположные явления. С одной стороны, использование не по назначению интеллектуального и образовательного потенциала инженернотехнической интеллигенции способствовало тому, что по образу жизни они часто не отличались от рабочих. С другой стороны, влияние научнотехнического прогресса, всеобщее обязательное среднее образование приводили к тому, что многие рабочие по образу жизни и системе ценностей обретали характеристики, свойственные интеллигенции. Потому социологи ввели понятия "интеллигентрабочий" и "рабочийинтеллигент". Глядя на весьма довольных собой участнков "Кинопанорамы", Инга Сергеевна вспоминала, как смельчакисоциологи своими же коллегами"догматами" были жестоко "побиты", когда они объявили о своих "находках". Одни их обвиняли в посягательстве на "классические" ленинские критерии в понимании классовой структуры при социализме. Другие им бросали упрек в том, что в то время когда уже начала "зиять" "однородность" нашего общества, они де выискивают какие-то надуманные факты его дифференциации. Тогда же социологи сделали попытки использования в исследованиях категории "качество жизни", чтоб раскрыть хоть немного истинную суть "высоких показателей количества" везде и во всем. Идеологическая машина тут же заработала против употребления в советской социологии этой категории, и потому официальная точка зрения, зафиксированная даже в философском энциклопедическом словаре, состояла в том, что философымарксисты должны отвергать "апологетические буржуазные концепции качества жизни, вскрывая их классовую сущность и критикуя методологическую несостоятельность попыток подмены проблематики уклада, уровня, образа жизни одними лишь узко взятыми и тенденциозно трактуемыми проблемами качества жизни". Столичные телезвезды на экране отвлекали Ингу Сергеевну от этих воспоминаний ироническими ремарками в адрес уезжающей интеллигенции без малейшей попытки анализа причин этой драмы для людей и для страны. "Неужели опять из среды интеллигенции будут отслаиваться те, кто будут претендовать на роль экспертов по формированию "принципов"? Неужели нас ничему не учит история?" -- с чувством горечи, разочарования и тревоги она выключила телевизор и решила наконец пойти спать. Но тут раздался телефонный звонок. Звонила Анюта, чтоб сообщить последние новости. Вопервых, Игорь звонил в Штаты и профессор Флеминг его предупредил о том, что ему необходимо немедленно задействовать грант, и, если Игорь не явится в ближайшее время, он будет себя считать свободным в принятии соответствующего решения. Кроме того, дочь дополнила свой рассказ тем, что в институте начинается все так, как и следовало ожидать. На Игоря никто не смотрит. Его игнорируют, вероятно, уже многие знают о том, что его сократят. -- Ничего, ничего, доченька. Не отчаивайся, -- сказала нежно мать, скрывая страдания. -- Знаешь, так бывает, что именно когда совсем плохо, что-то начинает резко меняться к лучшему. У жизни есть своя логика, и, если человек заложил какие-то зерна, они обязательно прорастут. -- Ладно, мамочка, -- сказала дочь снисходительно, -- ты у нас без философии не можешь. Но я боюсь, что сейчас философия нам вряд ли поможет, и я, честно говоря, не знаю, что делать. Мне страшно. -- Ну, доченька, что значит страшно, -- моляще произнесла мать. -- Ты же не на необитаемом острове. Мы ведь все вместе. Мы что-нибудь придумаем. -- Мамочка, что мы придумаем? -- заплакав, с отчаянием произнесла дочь. -- Мне страшно за Катюшку. Если б ты видела нашу больницу. Сейчас в Москве, говорят, эпидемия дифтерита. Мне страшно, я тебе не хотела рассказывать. В прошлый раз, когда детям должны были делать очередные прививки, я сказала врачу, что папа мне привез Из-за границы разовые шприцы и что я прошу о предстоящей прививке поставить меня в известность заранее, чтоб я принесла разовый шприц для Катюшки. А врач мне знаешь что сказала? "Чем ваш ребенок лучше других?" Нет, ты только представь: она не порадовалась, что хоть одного ребенка со стопроцентной гарантией можно уберечь от инфекции СПИДа. Нет, она прониклась завистью к моему ребенку. Мне страшно. Мне кажется, что перед нами стоит огромная стена какой-то злой силы, которая вотвот обрушится на нас. -- Анюта, я требую прекратить это. Никакой стены. Тебе сейчас очень трудно. Но посмотри вокруг. Происходят огромные необратимые перемены. На их волнах всплывает пена в виде негодяев и бюрократов, жуликов, спекулянтов. Но прежде всего перемены тем и характерны, что они рождают новое, смелое, дерзкое, неожиданное. И это уже есть повсюду. Я уверена, что мы решим все наши проблемы. -- Мамочка, я тебя прошу, стань ты наконец на реальную почву. Перестань быть идеалисткой. -- Доченька, послушай меня, может я и идеалистка, как ты говоришь, но тогда я благодарна этому своему качеству, ибо только оно мне помогало в жизни. Только вера в реализуемость задуманного помогала преодолевать невозможное, так как вера в возможность того, о чем мечтаешь, является главным стимулом, основой жизнестойкости. А сейчас ты сделаешь следующее. Не сердись, я ведь никогда тобой не повелевала, -- засмеялась мать. -- А сейчас приказываю: ты подойдешь к зеркалу, посмотришь, как ты красива, и улыбнешься себе. Потом возьмешь на руки Катюшку и улыбнешься ей. Потом пригласишь своих друзей Васильевых со второго этажа. Наверняка у вас еще коечто осталось с пятницы, и вы будете продолжать банкет в мою честь. Поверь, ничто так не помогает выживать, как праздники. И чем труднее, тем больше человеку нужен праздник, потому что праздник -- это утверждение радости бытия. Я вижу как ты уже улыбаешься. Вот и хорошо. Завтра позвоню. Целую. x x x Последний день командировки прошел напряженно, и Инга Сергеевна с помощью Ирины и ее "девочек" оформила почти все бумаги для отправки диссертации в ВАК. После этого они организовали небольшой девичник и по традиции пошли в кафе "Паланга" на Ленинском проспекте, недалеко от гостиницы. Эти замечательные, умные женщинысоциологи и философы очень любили свою "заезжую" коллегу, а она нежно с благоговением относилась к ним и бесконечно ценила их дружбу. За разговорами во время трапезы они не успели оглянуться, как пролетело время, и Инге нужно было торопиться в гостиницу, где было заказано такси для отъезда в аэропорт. Коллеги пошли с Ингой в гостиницу, помогли ей упаковать дорожную сумку и, проводив до такси, стояли у крыльца гостиницы, пока машина не скрылась из виду. За окном машины прекрасная вечерняя Москва с очертаниями высотных зданий убегала все быстрей и быстрей. Одетые в леса здания создавали атмосферу подобную той, что бывает в доме во время ремонта, когда дискомфорт беспорядка нивелируется ожиданием новизны, чистоты, свежести и праздничности, которые неизбежно наступают после него. "Уже более двадцати лет моя жизнь непосредственно связана с Москвой. И в периоды удач и трудностей, успехов и разочарований всегда этот город внушает мне оптимизм и радость бытия. Сколько работ, дополнительных дел и поручений я готова была делать всегда, чтоб только иметь повод и право ездить в Москву. Вся моя жизнь была словно подготовкой к тому, чтоб потом когда-нибудь, когда здесь обоснуется Анюта, жить в Москве всем вместе", -- думала она и ностальгические слезы по утраченной стабильности и ясности навернулись на глаз. А из включенного таксистом радио какие-то девицы страстно в своей песне умоляли "американбой" увезти их в Америку. По прибытии в аэропорт она, зайдя в туалет и увидев в зеркале свое распухшее от слез лицо и красные глаза, молча взмолилась: "Только бы никого не встретить из знакомых. Наши академгородковские любят летать этим рейсом -- утром можно еще успеть на работу после прилета. Только бы мне повезло ни с кем не столкнуться здесь". x x x Ее место оказалось средним в трехместном ряду. У окна уже сидел пассажир. Она быстро сняла пальто, поставила под сиденье дорожную сумку, села в кресло и закрыла глаза. Всегда нагружая себя, как она сама говорила, "по двадцать восемь часов в сутки", привыкшая быть занятой до предела, она потому именно и любила перелеты, что они дарили четыре часа "ничегонеделания" -- жизни без звонков, обязанностей, запросов и ответов. И сейчас в этом уютном, чистом салоне она почувствовала комфорт и успокоение. Звучала очень мелодичная песня, исполняемая Боярским. "Хорошо, что повезло и никто не встретился, -- размышляла она. -- Мой ужасный вид мог вызвать недоумение у любого знакомого. Никто никогда меня не видел в таком неприбранном виде, уж сколько лет я не выхожу из дому с ненакрашенными ресницами и губами". Накрыв глаза белым шарфом, она сложила руки на груди, вытянула ноги и приготовилась ко сну. В это мгновенье она почувствовала прятный аромат свежести и легкое прикосновение локтя кого-то осторожно севшего справа. Открыв глаза, она увидела рядом с собой академика Остангова. Едва усевшись, он расположил на коленях дипломат и доставал какие-то бумаги, очевидно, настроившись работать. Инга Сергеевна замерла в волнении, снова закрыла глаза, испытывая почти отчаяние от столь неуместного соседства. Она узнала о Кирилле Всеволодовиче Остангове примерно семь лет назад, буквально с первых дней его приезда в Академгородок. Встретила она его впервые на какомто совещании, где он сидел прямо напротив нее, и они волейневолей встречались взглядами. С тех пор они неоднократно пересекались в Доме ученых и на различных совещаниях, но никогда не были непосредственно представлены друг другу, ни разу не обмолвились друг с другом ни одним словом. Когда он, приглашенный из Москвы, приехал в Городок, его имя сразу стало обрастать легендами. Тогда ему было (по слухам) лет пятьдесят пять. Высокий, стройный, с густой красивой шевелюрой чернобурых волос, с сохранившимися (редкое исключение) аристократическими манерами, к тому же прекрасный оратор, он сразу обратил на себя внимание всех и особенно женщин. Среди тех из них, кто "охотился" за академиками, он немедленно занял в их имевшемся, по слухам, списке первое место. Надежды и стимулы, очевидно, придавало то, что Остангов приехал без жены, с какой-то немолодой, некрасивой дальней родственницей, выполнявшей в его доме роль "домоправитель ницы". Говорили, что он был женат на своей сокурснице, очень красивой, умной женщине, которая ради него бросила свою карьеру, воспитывала двоих сыновей и помогала ему во всем. Остангов очень рано достиг успехов в науке и сделал блестящую карьеру. Согласно слухам, Остангова с женой, кроме всего прочего, объединяла любовь к альпинизму. Каждое лето они вдвоем отправлялись в горы. В последний раз он поехать не смог Из-за чрезвычайно важной международной экспедиции, совпавшей по времени с походом, и жена поехала одна в составе их постоянной, спаянной многолетней любовью к спорту группе. Там произошло какое-то несчастье, и она погибла. Он очень страдал, считая себя виновным, вырастил детей, поженил их и, оставив им свою квартиру в Москве, приехал в Академгородок. Он так и жил один, не давая повода судачить о подробностях своей личной жизни. Остангов обладал удивительным воздействием на сталкивающихся с ним людей, какой-то особой аурой, под воздействием которой возникало желание казаться лучше и умней. Вот и Инга Сергеевна начала испытывать необъяснимое волнение, оказавшись рядом с ним. "Что это я, в самом деле, -- подумала она, -- неужто устала до такой степени, что любой внешний раздражитель способен вывести меня из равновесия. Надо постараться уснуть. Через несколько часов на работу. Она закрыла глаза, пытаясь определить последовательность выполнения дел, которые ее ждут дома. Но воспоминания о событиях пережитых за прошедшие дни в Москве перехлестнули все ее мысли, и, охваченная страданиями за дочь, она совсем забыла о взбудоражившем ее соседе. "Чего я достигла в жизни, -- если я ничем не могу помочь своей дочери? Но ведь я честно трудилась, преодолевала непреодолимое. Почему же я чувствую себя банкротом, нищим, никчемным человеком, у которого ничего нет. Мои родители гордились тем, что я вырвалась без всяких блатов и денег -- сама, честно. Они были счастливы, что я буду жить на другом уровне. "Твои дети, -- говорил папа, -- будут жит