по словам распространителя, мог в короткое время стать обладателем суммы, определяемой четырьмя и более нулями. Далее от станции метро вдоль отгораживающего Гостиный двор забора стояли самодельные подставки и столики, за которыми, кто на чем (часто просто на земле), сидели их владельцы либо агенты по продаже. Продавалась здесь в основном духовная пища, выпеченная различными партиями и движениями, невесть когда родившимися. На участке главной улицы колыбели Октябрьской революции, занятом тем или иным представителем соответственно месту его расположения здесь и соответственно концепции и лозунгам тех, кого он представлял, часть забора за его спиной была оклеена "наглядной агитацией" -- различными плакатами, фотографиями, вырезками из газет. Наибольшее место было оккупировано представителями общества "Память", которые привлекали к себе внимание постоянно действующим "митингом". Этот митинг стимулировался несколькими "штатными спикерами", которые, громко вещая про сионистов, жидомасонский заговор, спаивание русского народа евреями и осуществление чуждого России большевистского переворота евреями, собирали вокруг себя проходящий мимо народ. Кто-то из этого народа тут же уходил, кто-то останавливался с иронической улыбкой, выражая свое отношение к сотрясающему воздух бреду, а кто-то всерьез примыкал к говорящим, что-то дополняя, наливаясь животной злобой и ненавистью. Инга Сергеевна брезгливо прошла мимо этой толпы и оказалась у столика, за которым сидел здоровенный детина, напоминавший типичный для советского кино образ рецидивистауголовника. Ее внимание привлекло слово "жиды", которое было написано очень крупно, несоразмерно формату на обложке, маленькой брошюры, изданной наподобие автореферата диссертации. Почувствовав какой-то подсознательный страх к этому изданию, она все же взяла брошюру в руки. На обложке был обозначен автор: В. Н. Гладкин, место и время издания -- НьюЙорк, 1980 год. -- Сколько это стоит? -- спросила она, словно стесняясь когото. Сдвинув на угол рта сигарету и обнажив золотую "фиксу" в середине верхнего ряда красивых белых зубов, детина ответил: -- Пятак. Инга Сергеевна, почему-то с опаской оглянувшись, быстро вынула пять рублей и, свернув брошюру, быстро положила ее на дно сумки. Ей тут же захотелось посмотреть, что же написано в книжке под таким названием. Какой-то внутренний голос говорил ей, что она должна понять для себя, до какой же степени опускается общество, в котором возможно открыто, в центре города (да еще такого города!) продавать подобную литературу. Правда, уже трудно было чему-либо удивляться после выступлений "Памяти" на митингах в Академгородке, лекции Бегуна в Доме ученых, почти официальных разговоров о возможных еврейских погромах в Академгородке год назад, которым Инга Сергеевна ни секунды не доверяла и которые, к счастью и во ублажение ее прозорливости, ни в коей мере не оправдались. Но все же эта книжонка на столь видном месте в Ленинграде показалась каким-то серьезным свидетельством нагнетания антисемизма в стране. Гулять более не захотелось, и она решила тут же вернуться в гостиницу. Для того чтоб попасть снова в метро, из которого она вышла менее часу назад, нужно было протиснуться сквозь гущу небольшой, но плотной толпы, которая заполонила весь тротуар от забора до мостовой. В ее центре стоял прилично одетый, подтянутый, худощавый человек и хорошо поставленным голосом произносил антисемитские речи, напоминающие самые отъявленные пасквили на эту тему. Инга Сергеевна оказалась почти лицом к лицу с ним и, когда случайно встретилась со взглядом его черных, больших и горящих ненавистью глаз, ей стало жутко. Она, сжавшись вся, быстро вынырнула из толпы на мостовую, чуть не угодив под двинувшийся с остановки троллейбус, и, обойдя толпу, нырнула в метро. Минут через тридцать, зайдя в номер гостиницы, она закрыла дверь и тут же достала брошюру. Первые слова книги гласили: "В доброй, старой, царской России мне не раз говорили: "Как! Вы человек с высшим образованием и антисемит!" Это восклицание очень характерно. Наши интеллигенты совершенно искренне полагали, что жиды такие же люди, как все. Они считали антисемитов отсталыми и малокультурными, а юдофобство предрассудком недостойным развитого человека. Я держусь противоположного взгляда, -- заявляет автор далее: -- Мне кажется, что образованный человек не может не быть антисемитом. Но чтобы не быть голословным, приведу сейчас суждения по данному вопросу некоторых из своих единомышленников". Далее приводится более двадцати грубых, неприличных, оскорбительных крайне неинтеллигентных антисемитских высказываний писателей, политиков, музыкантов, философов разных стран и разных времен. Инга Сергеевна никогда ранее не видела ничего подобного написанного на бумаге. Она знала, что в Академгородке распространяются какие-то тексты "Памяти", Шафаревича, к которым она относилась с брезгливостью и на которые даже из любопытства не хотела взглянуть. Но эти цитаты!.. Неужели такое возможно, когда, например, такой композитор, как Лист, или такой писатель, как Гюго, могли говорить что-то античеловеческое не только по отношению к одному какому-то конкретному человеку, даже злодею, но к целому народу... "И вот потом некто, -- размышляла она, -- какойнибудь очередной Гитлер в облике ли вояки, либо, с позволения сказать, публициста или писателя, собирает все эти высказывания в единую "концепцию" для оправдания ненависти, человеконенавистничества и погромов". Инга Сергеевна тут же вспомнила свой диалог с Останговым при первом их знакомстве в самолете о необходимости нравственной, "интеллигентской" революции, а также дискуссии на семинаре в его институте об ответственности интеллигенции. Да, интеллигенция, а вернее, гуманитарная интеллигенция, которая по роду своей деятельности объективно влияет на эмоции и чувства людей, очевидно, более всего ответственна за то, что человеческое общество с самого своего младенчества, не претерпело никакого нравственного развития. И именно это, по иронии судьбы, бумерангом прежде всего бьет по самой же интеллигенции. А бьет потому, что часто именно безответственное отношение интеллигенции к продуктам своего творчества (устного или письменного) рождает мракобесие. Именно поэтому интеллигенция должна признать немалую долю своей вины в пороках общества, а нравственноэтическую революцию нужно начинать прежде всего с переоценки интеллигенцией самой себя и прежде всего с отрешения от высокого сана "интеллигент" любого, кто в какой-либо форме (устной или письменной) исповедуе т национализм, расизм, человеко ненавистничество, признание превосходства одних над другими... "Да, -- подумала Инга Сергеевна, -- если б я с такими перлами выступила гденибудь на конференции, надо мной бы смеялись, как над инфантильной утописткой... А собственно говоря, чем можно парировать? Что можно придумать, чтоб действовали нравственные законы в обществе, которые бы любое человеконенавистничество объявляли нравственным преступлением, заклейменным позором на все времена? Может, тогда бы исключена была продажа в центре города, сконцентрировавшего в своем облике высшие образцы общечеловеческой культуры, пасквиля, автор которого, претендует на звание образованного человека и интеллигента". Она с брезгливостью выбросила грязный опус в мусорную корзину, механически тщательно вымыла руки и легла на кровать. Ее охватило сжигающее душу чувство ненависти к этому "спикеру" в толпе, ко всем этим "пямятникам", националистам Из-за того, что именно этот аргумент -- антисемитизм -- был самым неуязвимым в решении Анюты уехать. Именно возможность проявления националистического экстремизма, подтверждаемая страшными страницами истории, таила в себе страх возможного упрека дочери и непрощения себе если б она решилась встать на пути отъезда Анюты... Жгучая тоска охватила ее. "Вот если б была здесь Анюта. Мы бы с ней гуляли сейчас по Ленинграду. Она бы спала на второй кровати в этом великолепном номере, и мы бы с ней болтали всю ночь... -- Гнев на тех, Из-за кого люди вынуждены уезжать из своей страны, любя ее, страдая по ней, наполнил душу. -- Перед отъездом в минуту отчаянья дочь мне выплеснула, что она никогда не вернется сюда, если они там устроятся. И судя по всему, они устроились. Профессор Флеминг оказался человеком гуманным и пошел им навстречу. Значит... Неужели мы никогда уже не будем гулять вместе по Ленинграду, Москве, Одессе, Кишиневу, Риге, Таллинну, Сочи, Сухуми, Баку, Гаграм, Ташкенту, АлмаАте, -- по всем этим нашим любимым городам, куда мы ездили всегда вместе в отпуск, и даже, по возможности, в командировки (в каникулы) с самого младенчества дочери. Считали иногда каждую копейку, но ездили и "стреляли" билеты у театров, и ели взбитые сливки с шоколадом в кафе "Шоколадница" в Москве, и вкусные сладости в кафе "Север" в Ленинграде, и чебуреки в Ялте, и шашлыки из всех сортов мяса на Кавказе, и плов прямо на Аллайском базаре в Ташкенте, и приготовленную покорейски, с острыми приправами, от которых перехватывало дыхание, морковку на базаре в АлмаАте, и были поистине счастливы", -- думала она. Инга Сергеевна вспомнила, сколько радости было, когда им удавалось, иногда ценой нескольких часов выжидания, доставать билеты в театр (хоть в разных местах), особенно в театр Образцова, когда дочь была маленькой. На ходу поправляя бант на ее головке, чтоб не терять ни минуты, оказавшись в вожделенном фойе, они бежали в музей кукол, к аквариумам, потом в буфет, где поют кенари, и с затаенным восторгом перед встречей с чудом заходили в зал. Анютка в этот момент вся подтягивалась, обретая чувство собственного достоинства... А Театр Сатиры! На "Ревизоре" с блистательным Мироновым им посчастливилось сидеть во втором ряду. Тогда Анюта уже была в десятом классе. Она уже "прошла" эту пьесу в школе. А потом они уже смотрели эту же пьесу в Малом с не менее блистательным Соломиным, который, несмотря на восхититель ную игру, все же во всем виделся любимым героем Анюты "Адъютантом Его превосходительства". Она вспоминала, как они потом ловили такси после театра, чтоб попасть в гостиницу, и, усевшись все на заднее сиденье, весело перебирали в памяти счастливые минуты покупки билетов и подробности спектаклей. Чтоб не расплакаться от терзающих душу воспоминаний, она, переодевшись, пошла в холл в надежде встретить кого-нибудь из коллег -- участников конференции, которые уже наверняка где-то здесь, в гостинице, обитают. x x x Она зашла в лифт, погруженная в себя, и не заметила, когда он успел спуститься вниз. Очнулась, когда перед автоматически открывшейся дверью на первом этаже стоял Остангов с большим чемоданом в руке. -- Вы участвуете в конференции? -- удивленно спросил он. -- Да. Уж очень интересная программа, и в Ленинграде я давно не была, -- ответила Инга Сергеевна, еле переводя дыхание. -- Ну вот видите, как интересно, нас с вами опять свела судьба, -- он говорил шутливо, приподнято. Инга Сергеевна теперь заметила, что Кирилл Всеволодович после отпуска заметно посвежел, загорел, подтянулся и в светлосером костюме выглядит моложе и стройнее. -- Вы куда-то собрались? -- спросил он, заглядывая ей в глаза? -- Да, нет. Я вышла, надеясь встретить кого-нибудь из участников... -- Ну вот и встретили, -- засмеялся Остангов. -- И если вы не возражаете, мы бы могли погулять по Ленинграду. Мне необходимо минут десятьпятнадцать, чтоб распаковаться и привести себя в порядок. -- Хорошо, спасибо, -- Кирилл Всеволодович, я буду здесь. Как только Остангов скрылся в лифте, Инга Сергеевна вышла на улицу, чтоб прийти в себя от охватившего ее волнения. Прекрасная погода, легкий ветерок и появление здесь Кирилла Всеволодовича наполнили ее какой-то огромной любовью ко всему на свете. "Неужели через несколько минут я буду с ним рядом?" -- думала она, отбрасывая все недавние переживания, связанные с ее заключением о том, что она должна не обольщаться насчет его отношения к ней и сама заглушить все чувства к нему. Она глянула на часы, прошло более двадцати минут. "Он человек в высшей степени пунктуальный. Может, он передумал?" Ей захотелось тут же уйти в номер, чтоб спрятаться от собственной неуверенности и легкомыслия. "Черт меня понес на эту конференцию перед самой поездкой к детям. Лучше б эти дни использовала для подготовки, дура старая", -- впервые к себе она употребила такие слова, и ей стало все противно. Тут двое мужчин кавказского вида, войдя в гостиницу, остановились возле нее с какимито словами, которых она не могла толком понять. Затем, сообразив, на что они намекали, она с презрением решила мигом скрыться в своем номере, чтоб никого не видеть. Как только она с отвращением к раздевающециничным взглядам кавказцев перешагнула порог гостиницы, тут же перед ней как изпод земли вырос Остангов. -- За вами пытались ухаживать эти молодые люди? -- спросил он с лукавой улыбкой и, не дожидаясь ответа, сказал: -- Извините, я не полагал, что придется столько ждать ответа по телефону. Такси нас уже ждет, и мы отправляемся кутить, -- последнее слово он произнес игриво и засмеялся. Инга Сергеевна, едва справляясь с непокидающей ее дрожью, удивленно улыбнулась ему, а он, взяв ее под руку, повел к ожидавшей их машине. Солнце еще грело, напоминая между тем о приближающейся белой ночи, когда очертания архитектурных великолепий Ленинграда приобретают вид сказочности и нереальности. По предложению Остангова Инга Сергеевна села к окну заднего сиденья, куда рядом с ней тут же сел и он. -- С чего бы вы хотели начать экскурсию? -- спросил он с нежностью в голосе, как только они оба расположились на заднем сиденье. Инга Сергеевна вновь почувствовала себя маленьким любимым ребенком, которому дозволено все, и каким-то детским тоном, который появлялся сам по себе, вопреки ее желанию при встречах с Останговым, сказала: -- Честно говоря, мне бы очень хотелось проехаться по набережным Невы, вдоль каналов и мостов... Машина мгновенно тронулась с места, а Остангов, обняв Ингу Сергеевну правой рукой, прижал ее всю к себе, и так они просидели всю дорогу, не проронив ни слова и не двигаясь, словно боясь нарушить это волшебство, которое объединяло их сейчас. Огражденная и защищенная от всего внешнего мира этим объятием человека, который неправдоподобно олицетворял ее словно вернувшиеся с юности мечты об идеале мужчины, взволнованная мелькающими за окном машины красотами Ленинграда, Инга Сергеевна чувствовала себя в состоянии сказочного сна. "Так в жизни не бывает", -- в какой-то момент подумала она со страхом перед тем, что это все ей снится и может кончиться от внезапного звука. На Дворцовой площади они вышли из машины. Остангов сказал водителю, что они вернутся примерно через час и, взяв Ингу Сергеевну под руку, повел ее к Александрийскому столпу. Они гуляли медленно, охваченные возбуждением, которое им давала неожиданная встреча, волнующая красота места, теплый ласкающий ветерок летнего вечера. -- Когда я бываю в Ленинграде, -- говорила она восторженно, сама себя не узнавая, -- мне всегда кажется, что я приобщаюсь к сокровенным тайнам и загадкам нашей истории. Я где-то читала, что Петр Первый, посетив Амстердам, сказал: "Я построю в России Амстердам, только такой, который соответствует широкой русской натуре". -- Вы бы хотели жить в Ленинграде? -- спросил Остангов с такими интонациями в голосе, как взврослый спрашивает ребенка. -- Я люблю Ленинград, но мало его знаю. Мне вообщето больше нравится Москва. Мне кажется, что Москва может быть комфортной для всех -- для высоких интеллектуалов и для простаков, для людей высоко духовных и для обычных мещан, для энергичных и флегматичных -- для всех. Я люблю москвичей. О них говорят плохо обычно, но я считаю, что особая московская "столичность", особый московский шарм присутствует во всех абсолютно москвичах, независимо от уровня образования. -- Вы бы хотели жить в Москве? -- спросил Кирилл Всеволодович, вдруг остановившись и став напротив Инги Сергеевны. -- Я мечтала об этом... -- начала говорить Инга Сергеевна. В этот момент Остангов обхватил ее всю в своих объятиях, осыпая поцелуями... x x x Первых два дня начавшейся конференции Инга Сергеевна не видела Остангова днем, поскольку высокое городское начальство "оккупировало" известного академика на 14 часов в сутки, таская его по различным совещаниям, обедам и ужинам, и на заседаниях конференции он не присутствовал. Его привозили в гостиницу где-то после десяти вечера, и он тут же звонил Инге Сергеевне, и она приходила к нему в номер. Из-за того что Остангов не присутствовал на заседаниях, Инга Сергеевна испытывала даже определенный психологический комфорт. С одной стороны, ожидание предстоящих вечерних встреч создавали ощущение постоянного его присутствия рядом, а с другой -- его отсутствие не сковывало ее, и она принимала активное участие в работе конференции. На одной из секций, где она более всего присутствовала, была представлена группа докладов, посвященных половому воспитанию детей. Выступления в большинстве своем были интересны и посвящены различным аспектам проблемы: роли семьи в вопросах полового воспитания; психофизиологической подготовке школьниц к материнству, подготовке школьников обоего пола к семье и т. п. Были даже доклады на тему о возможностях внутриутробного воспитания плода. Однако после интересного филосософскосоциологического доклада на тему: "Платоническая любовь -- неотъемлемая часть здорового образа жизни подростков", выступил некий доктор, уже первые слова доклада которого у Инги Сергеевны вызвали протест и даже отвращение. Невысокий, лет сорока пяти -- пятидесяти, худощавый, спортивный, подвижный, с глубоко посаженными маленькими глазами на недобром лице, он произносил что-то скороговоркой о сексуальной революции и о всеобщем снижении потенции, о ранних сексуальных отношениях и об угрозе СПИДа. После такой преамбулы, построенной на фактах, почерпнутых из малограмотных популистских изданий, он перешел к главному предмету его забот -- обучению девочек мастурбации как профилактике ранних сексуальных связей. В подтверждение он делился опытом своей "работы", выполняемой, как он заверял, с позволения и даже по просьбе родителей, и призывал к широкому внедрению его методов. Инга Сергеевна видела недоумение зала, возмущенные и удивленные переглядывания участников заседания, но выступить вслед за ним по поводу того, что он предлагал, никто не решался. Когда взошел на трибуну последний докладчик из обозначенных в программе по данной теме, она поняла, что никто из зала так и не отреагирует на опасную пошлятину, претендующую на легализацию и признание. "Вот они, последствия наших драм в борьбе с "буржуазными лженауками", бумерангом бьющие по нас же сейчас, -- думала она, с трудом преодолевая охватившее ее волнение. -- Большинство здесь сидящих, возмущены, но подавляют это в себе, боясь выступить, чтоб не прослыть ханжами, душителями нового и прогрессивного. Каждый из сидящих здесь в зале знает, что, выступи он с критикой, этот "учитель" может припомнить "душимую в прошлом генетику с кибернетикой", и возмутившимся нечем будет парировать, ибо все хорошо помнят, что действительно душили генетику с киберетикой, что в человеческой природе еще много нераскрытого и оспорить наглого демагога и спекулянта от психологии и медицины очень трудно". Сколько таких сборищ ей уже пришлось видеть, где собираются экстрасенсы, шаманы, "пассажиры НЛО", ясновидцы, "целители" всех болезней, "счастливцы", встречавшие Снежного человека", которые, спекулируя на спорности, неясности этих постоянно вызывающих интерес публики вопросах, весьма небескорыстно дурманят страдающих болезнями, любителей загадок, принося иногда непоправимый вред их здоровью и эмоциональному состоянию. И только посмей им возразить! У них есть беспроигрышный козырь -- "генетика и кибернетика, по которым мы отстали от всего мира" Из-за "хулителей", как они говорят, подобных любому задающему им здравый вопрос. Вот и этого "специалиста" попробуй тронь (при имеющем место столь подлинно драматичном наследстве, связанном с судьбой генетики, кибернетики, сюда же можно добавить -- социологии, истинной истории, педагогики и многих других наук), при отсутствии опыта и традиций обсуждать в прошлом запретную проблему полового воспитания. И в то же время она чувствовала, что, если не выступит сама, не обратит внимание коллег и всех присутствующих в зале на необходимость повышения ответственности в подобного рода экспериментах, все так и повиснет... Когда докладчик сошел с трибуны, Инга Сергеевна встала и, подняв руку, прямо с места попросила слова для короткой реплики, сама еще не зная, что она будет говорить. Ее предыдущее участие в дискуссиях, повидимому, снискало авторитет у сидящих в президиуме, потому ей сразу же дали слово на три минуты в спресованном уже до предела регламенте. Она легкой и быстрой походкой направилась к трибуне и, взволнованно и негромко изложив свой взгляд на проблему, завершила: -- Да простят мне уважаемые здесь коллеги за обращение к своей личной жизни, но должна вам сказать, что я счастлива, что моя дочь перешла уже юношеский возраст, вышла замуж и ей ни в коей мере не грозит быть объектом изложенных предыдущим докладчиком "концепций" и экспериментов в области полового воспитания. -- Инга Сергеевна почувствовала, что в зале воцарилась такая тишина, что стук ее сердца слышен в самом последнем ряду. -- Задумаемся всерьез о том, возможно ли и нужно ли с такой лихостью вторгаться в самые святые и сокровенные стороны жизни молодого человека в период его становления? Так не окажемся ли мы через какое-то короткое время перед теми же проблемами с человеком, которые стоят перед нами в связи с экологией? То, что нам здесь было предложено, это не что иное, как стимулирование внимания и чувств подростков на той сфере, которая в период становления личности может существенно деформировать духовную жизнь подростка. Философы и гуманисты всех времен и народов исходили из необходимости формирования путей ориентации человеческой энергии, особенно юношеской, с физиологической сферы в духовную. Очевидно, для того и собираются такие международные конференции, чтоб вырабатывать международные концепции и критерии в обсуждающихся проблемах. Мне думается, что мы, взрослые, просто заблудились здесь. Мы сами не можем ответить на вопрос, "что такое хорошо, а что такое плохо". Поскольку здесь присутствует представитель Всемирной организации здравоохранения, я призываю его способствовать объединению всех специалистов в выработке единой концепции полового воспитания, основанной на ответственности в формировании нравственного психического и физического здоровья будущих поколений, то есть наших детей и внуков. Последние слова она произносила уже отходя от трибуны и потому, когда спустилась со ступенек в зал, была оглушена громом аплодисментов, которые были, скорее, адресованы не столько ей лично, сколько выражали протест против вышеназванного "специалиста". Когда заседание закончилось, к ней многие подходили со словами благодарности за то, что она сказала то, о чем они думали. Каждый вручал ей ставшую модной в стране визитную карточку, просил ее адрес, приглашал приехать на предстоящие в их городах конференции. После этого, простившись с коллегами, она пришла в номер, чтоб отдохнуть и ждать встречи с Останговым, который предполагал сегодня вернуться пораньше. x x x На следующий день на пленарном заседании, в президиуме которого сидел и Остангов, было подведение итогов работы секций, и, когда речь заходила о секции Проблем здоровья и демографии, председатель секции упоминал и ее фамилию... Потом Остангов вместе с руководством из президиума куда-то исчез и заключительные аккорды конференции осуществляли другие члены оргкомитета. Конференция закончилась в четыре часа дня, и было время подготовиться к банкету, который был назначен на семь часов вечера. Выйдя из конференцзала, Инга Сергеевна немного погуляла вокруг гостиницы с коллегами, затем перед тем, как пойти в номер, зашла по дороге в маленькое, уютное кафе на этом же этаже гостиницы, чтоб выпить кофе. Только она села за столик, как встретилась взглядом с вошедшим московским профессором Сорокиным, который, вопреки обычному, на этой конференции был пассивен и равнодушен. Инга Сергеевна любила его книги, на некоторые из них писала по своей инициативе реценции и всегда удивлялась его, несмотря на возраст и занятость, готовности поддерживать и участвовать в работах на стыке гуманитарных наук и медицины, хотя ни его непосредственной научной деятельности, ни положению, ни его престижу этого вовсе не требовалось... Это была воистину естественная потребность ученого в постоянном углублении знаний в основах мироздания. -- Вы -- молодец, Инга Сергеевна, -- сказал он, подойдя к ней с чашкой кофе и сев за ее столик. -- Да, очевидно, еще не скоро из нашей жизни исчезнет сама возможность процветания проходимцев и спекулянтов в науке и в медицине. Особенно сейчас для них почва благодатная... Сейчас всем все можно. Это у нас называется демократией... -- Но ведь с чего-то же нужно начинать, Сергей Петрович, -- сказала Инга Сергеевна с несвойственной ей подобострастностью, внутренне удивившись столь необычной откровенности профессора, который при редких встречах на конференциях и совещаниях в Москве проявлял к ней сугубо официальную доброжелательность. -- Да, да, с чегото! Только мы всегда начинаем с худшего. И на сей раз наша революция сверху определяется тем, что наши высшие "законодатели" подают пример взаимной враждебности и бескультурья. -- Но ведь опыта-то нет. Еще недавно... -- Вы меня, старого матерого медика простите... хотя после доклада этого, с позволения сказать, доктора вам это не будет резать слух. ...Так вот, то, чем наши мно гие политики сегодня занимаются, можно назвать "word masturbation" -- есть такой термин в английском языке. Да, да, именно этим они занимаются, самоудовлетворением своих амбиций без малейшей попытки задуматься о судьбах страны. И такой "доктор", какового вы хорошо посадили, куда ему положено, им вовсе и не нужен. У них есть к тому свои собственные способности... Слушая Сорокина, Инга Сергеевна немного растерялась, не зная, как себя вести. Ей были странны его откровения, произносимые с устрашающим озлоблением и горечью. -- Намто что, старикам. Мы уже все повидали и все прошли. Но за внуков страшно. Страшно, когда мой внук смотрит телевизор, где его обучают глупости, грубости, некомпетентности, безответственности и вседозволенности, мне стыдно. Жалко бедняжку Сахарова. Я смотрел на него и, как врач, чувствовал, что они его доконают. И вообще вся эта трансляция никому не нужна была. Люди перестали работать тогда, когда это более всего от них требуется, -- Сорокин выпил залпом остывший кофе, взяв чашку не за ручку, а обхватив ее с противоложной ручке стороны всей ладонью, как стакан, вытер губы бумажной салфеткой и, отодвинувшись на край стула, как бы готовять встать, продолжал: -- Вы знаете, что из всех гадостей, которые придумал человек для внутреннего употребления, самое страшное -- это наркотик. И знаете, чем он страшен прежде всего? Тем, моя детка, что он делает человека зависимым от себя. И вот эта трансляция стала своего рода наркотиком. После бесцветного застоя люди стали только жить и думать тем, какой же эмоциональный допинг им завтра даст этот ящих. Например, семья моего сына. Раньше ходили в кино и театр, читали литературу специальную (они тоже медики), ходили на литературные встречи в Ленинку. Теперь все изменилось. Они даже сделали перестановку и поставили обеденный стол у телевизора. И вечерами, накрыв стол, они развлекаются, глядя на это шоу. Сейчас это щекочет людям нервы, вызывает иллюзии, как наркотик. Они, развлекаемые, так же как и равлекающие, не думают о будущем, точно, как при приеме наркотика. Так что мы все квиты... чего заслуживаем, то и имеем: мы -- их, они -- нас. А результатом такой шоковой терапии будет такая хроническая аллергия и иммунодефицит, что никакой Гиппократ не поможет. И тогда одни выйдут на улицу, чтоб искать, "кто виноват?", другие впадут в апатию, а третьи, не зная, "что делать?", потому что все эти годы ничего нового не дали для понимания способов управления этой страной, "сильной рукой" погонят нас к станкам и тракторам, чтоб хоть что-то появилось в магазинах нашего собственного производства, то, что называлось "советское -- значит отличное". Вот такие мы люди! Знаете, чем мы отличаемся от всего остального мира? -- он сделал паузу и почти злобно глянул Инге Сергеевне в глаза. -- У всех народов на различных этапах возникает проблема выбора пути. Но у них этот выбор почему-то всегда делается между хорошей или плохой жизнью. У нас критерий совсем другой: мы руководствуемся известным: "или умереть стоя, или жить на коленях". -- Профессор, громко вздохнув, поднялся, поотечески погладил Ингу Сергеевну по плечу и со словами: -- Ну ладно, извините, голубушка, уж очень все не так, -- медленно и угнетенно вышел в коридор. Инге Сергеевне было не по себе от этого разговора и оттого, что этот высокопоставленный, всегда, как ей казалось, "официозный", холодноватый человек предстал перед ней в совершенно неожиданном свете. Она вернулась в номер и принялась готовиться к банкету, уже рискуя опоздать к началу. Она надела едва прикрывающую половину колена белую, с черной широкой каймой у подола, очень облегающую трикотажную юбку, бордовую из "мокрого трикотажа" с люрексом длинную с перетягивающим бедра резиновым поясом блузку, черные на высоченной шпильке лаковые лодочки, в волосы на затылке вколола белую, слоновой кости булавку и спустилась вниз. Когда она вошла в роскошный банкетный зал, он был уже заполнен участниками конференции, пребывающими в приподнятом настроении. Длинные столы, накрытие белоснежными, упругими от крахмала скатертями, стояли вдоль стен, поражая изысканностью и красотой оформления яств. В углу рядом с председателем оргкомитета она тут же увидела Остангова, который, стоя к ней спиной, не мог ее видеть. Она решила не подходить к нему, пока он сам не заметит ее. Едва организаторы начали объяснять ей, что и где из угощения находится, как к ней подошел председатель оргкомитета -- ректор одного из вузов Ленинграда -- и пригласил туда, где стояло начальство, в том числе Остангов. Примерно после двух часов трапезы, сопровождаемой бесконечными разговорами, обсуждениями докладов и дальнейших научных контактов, зазвучала музыка. Не настроенная на танцы, Инга Сергеевна между тем оказалась в центре внимания желающих потанцевать коллег и потому почти все время была на танцевальном пятачке. Когда же ее пригласил Остангов и под звуки танго Оскара Строка слегка прижал к своей груди, у нее закружилась голова и было полное ощущение ее потери... x x x Все детали этих дней в строгой последовательности воспроизводились в памяти, когда, она, закрыв глаза, удобно устроилась в кресле самолета. К ней пришло осознание того, что с этой поездки ее жизнь словно разделилась на то, что было до нее, и после. Она пыталась угадать: то ли все померкнет в прозе после этих волшебных дней, то ли озарится новым светом и новыми красками. Но ясно было одно, что в ее внутреннюю, никому не ведомую жизнь вошло что-то новое, неизвестное ранее и ни с чем не сравнимое. Ей не хотелось думать о том, куда и к чему приведут отношения с Останговым. Она даже не хотела думать о том, каким по отношению к ней явится Остангов более чем через два месяца после его экспедиции. Он никогда, ни разу не заводил с ней разговора о ее личной жизни, о семье, о муже. Позади была уже долгая, полная событий жизнь. Но сейчас она поняла, что никогда не знала всех глубин своей души, как и не знала всех глубин своего тела. Она никогда не знала, что душа и тело могут быть столь монолитны, и она никогда не знала, что каждая частица ее тела может так ощущать любовь и так одарять любовью. Ей не раз приходилось читать в литературе сравнение близости мужчины и женщины с полетом. Но то, что испытала она, нельзя было даже назвать полетом. Это было иное бытие, в иных пространстве и времени. Глава 8. Вне пространства Первым впечатлением радостной встречи с детьми уже в аэропорту было то, что все трое посвежели и выглядели какими-то расправившимися в плечах. Получив быстро багаж, они стали укладывать вещи в огромную старого образца машину, за рулем которой не видно было шофера. Все уложив, Игорь предложил дамам сесть на просторное заднее сиденье, Александру Дмитриевичу -- на переднее, а сам сел за руль, к удивлению гостей. -- Когда это ты успел научиться водить и кто тебе доверил свою машину? -- спросила весело Инга Cергеевна. -- А это -- наша машина! -- ответили все трое одновременно. -- Как? -- изумилась она. -- Вот так! -- ответила Анюта, вся светясь счастьем. -- Cкоро и я буду водить. По пути все что-то говорили, счастливые этой встречей и еще не верящие в ее реальность. Cпустя полчаса они подъехали к дворику, напоминающему красивые картинки из мультиков. Посреди дворика обставленный нарядными зонтиками с белоснежными столиками и стульчиками, словно огромный неправильной формы изумруд, сверкал под лучами полуденного солнца бассейн. Анюта с Катюшкой стали показывать квартиру, где все удивляло своей целесообразностью и удобством: кухня с огромным двухкамерным холодильником, посудомоечной машиной, множеством шкафчиков, кондиционером, умывальником со специальным механизмом, перемалывающим пищевые отходы на случай их попадания в отводящую трубу. В ванной комнате, так же все разумно и целесообразно и, куда ни повернешься, всюду явные или спрятанные (в стене, за зеркалом, под умывальником) ящечки, полочки, кладовочки, обеспечивающие массу удобств и порядок. На полу, на крышке унитаза были пушистые, из синтетического меха, нарядные, в тон облицовочной плитке покрытия, на которые советские женщины иногда с восторгом смотрели в журнале "Бурда" как на недосягаемые для них символы красивой жизни. Квартира в дополнение к гостиной, имела две комнаты, одна из которых была Катюшкиной, другая спальней. Все обставлено неновой, но приятной и необычной мебелью. Комната Катюшки наполнена необыкновенной красоты игрушечными замками, куклами, забавными мартышками, гориллами, крокодилами, зайками и прочими игрушечными представителями животного мира. Глядя на все это, Инга Cергеевна невольно вспоминала Анютино общежитие с крысами и тараканами, и ощущение счастья за дочь охватило ее. Когда они закончили осмотр, Игорь пригласил их к накрытому столу. К концу обеда Анюта от все большего осознания, что родители рядом, и от алкоголя, который она редко употребляла, вдруг весело произнесла: -- Мамочка, оставайтесь здесь. Здесь такая прекрасная жизнь!.. Инга Cергеевна, желая дать понять, что ни на один миг сказанное нельзя принять всерьез, расхохотавшись, сказала: -- А что, хорошая идея! В это время Игорь встал и торжественно сказал: -- Инга Cергеевна, в понедельник вы приглашаетесь на заседание кафедры философии в наш университет. -- Не поняла, -- сказала она. -- А что тут понимать, -- засмеялся он. -- Я случайно разговорился в нашем университетском кафе на ланче с зав. кафедрой философии. Очень симпатичный человек. Я сказал ему, что приезжает "мазер ин лоу" и что она философ. Так что вот послезавтра он за вами заедет. -- Это замечательно, -- заинтересованно сказал Александр Дмитриевич. -- Да, замечательно, если я там пойму хоть слово. -- Ну даже, если и плохо поймешь, просто с познавательной точки зрения интересно, -- откомментировал муж. -- Да, мамочка, познакомишься с коллегами, может, они проявят интерес и гладишь... -- многозначительно и лукаво сказала Анюта. -- Ну ладно, -- засмеялась Инга Cергеевна. -- В принципе, конечно, очень интересно. Большое спасибо, Игорь. Я такого подарка и не ожидала. -- Но это еще не все, -- сказал Игорь торжественно и протянул гостям еще один открытый конверт, из которого выглядывал красочный лист плотной бумаги. Александр Дмитриевич вынул содержимое пакета, развернул листок, на котором были нарисованы столики со стульчиками, фантастической конфигурации деревья и водоемы. Текст был напечатан крупным, декоративны шрифтом. Из него следовало, что они всей семьей приглашаются в следующую пятницу в четыре часа дня на прием. -- Приглашение от профессора Флеминга, -- сказал Игорь. -- Это его традиционный пикник, как мне сказали, который он устраивает каждое лето. Вот узнал, что у нас гостят родители, и пригласил. Говорят, что у него роскошный дом. Ведь Флеминг принадлежит к богатому роду... -- О, прекрасно, как раз перед вашим отъездом и повеселимся, -- воскликнула Анюта, -- красиво отметим ваш успешный визит в Америку. Тут раздался снова телефонный звонок. Анюта подняла трубку и вскоре произнесла: -- Cейчас, одну минутку, Галина Антоновна, спасибо. Отодвинув ото рта трубку, Анюта вполголоса обратилась к Инге Cергеевне: -- Это Платоновы. Они приглашают нас на ужин на завтра. Что ответим? -- Я предлагаю пойти, неудобно отказаться, -- сказала Инга Cергеевна. Интересно с ними пообщаться, это ж наши -- академгородковские. И тебе, Анюта, они помогли. Нужно их отблагодарить вниманием. x x x "Однобедрумная" квартира Платоновых выглядела угрюмой и неуютной. Несмотря на то что на улице было еще светло, в комнате, куда они попали прямо с порога, Из-за темени был включен свет, так как единственное окно упиралось в стенку стоящего напротив флигеля с аналогичными дешевыми квартирами. Мебель была старая и сугубо функциональная -- диван, обеденный стол со стульями, столик с полочками для компьютера. Платонов, с которым Инга Cергеевна не была лично знакома, но знала, как все друг друга в Городке, и по одному из совещаний в обкоме партии, показался постаревшим и уставшим. Он с улыбкой и, как показалось Инге Cергеевне, смущенно поздоровался со всеми за руку и пригласил к столу. Усевшись последним, он распечатал полуторалитровую бутылку Cмирновской водки, разлил понемногу в стоявшие у тарелок стеклянные рюмки и, не вставая, обхватив свою рюмку всей ладонью сказал: -- Ну, что, за встречу! Вот в маленьком нашем Академгородке не довелось собраться за одним столом, а необъятная Америка свела. В этом что-то есть. Итак, за нас всех! Он шумно влил в себя водку. -- Эх, хороша! -- сказал он весело. -- Только здесь пить не приходится. Эти колеса, черт бы их побрал. Без них никуда. Не то, что у нас, встал утром, пошел пешочком на работу, проветрился. Здесь не походишь, здесь все на колесах. Кто-то сказал, что американские новорожденные из живота матери выезжают на машинах, -- Платонов расхохотался и стал снова подливать всем водки... -- Да, без машины здесь никуда. И не только в машине дело. Здесь вообще пить не хочется, не с кем... Ну ладно. Мы рады приветствовать земляков. За вас! -- Он снова сделал глоток и принялся закусывать. -- Угощайтесь, -- это все из русского магазина. Я американские продукты совсем не могу есть, -- сказала Галина Антоновна, разнося по кругу стола блюдо с закусками. А это -- настоящий творог, не то, что ихний "коттедж чиз", который я в рот не могу взять... -- Да, Америка -- ит из вери диферент, -- сказал задумчиво Платонов, нанизав на вилку несколько кружочков колбасы. -- Ну как? Вы едете обратно?