на - серебро с малахитом, вторая, как всегда, подделка! - А из чего сделана вторая? - бойко спросила Натка. - Мне не хочется вас расстраивать, - увильнул Харитон Кли-мович. - А знаете, кто мне их подарил десять лет тому назад? - Кто-нибудь в ваших Мочищах? - Нет, - улыбнулась Натка. - Ровно десять лет назад мне по-дарил их Кирилл Николаевич Куликов. - Вам подарил их Князь? - мрачно уточнил старик. - Именно подарил, а не дал поносить? - А с чем я могу их носить? - удивилась Натка. - Да, он пода-рил их мне, именно подарил без всяких там "если"... потому что он князь или что-то в этом роде! Он любил делать щедрые подарки. Все время, пока я подглядывала за стариком, меня мучило какое-то неясное воспоминание, и вот сейчас, когда он назвал дя-дю Киршу Князем, я вспомнила. Этой зимой на Новый год меня отвезли к тете Груше. Когда я вошла в комнату, дядя Кирша небрежно сидел на подоконнике. В одной руке он держал гитару за гриф, в другой - запечатанную бутылку шампанского. В углу стояла елка в желтых колючих фонариках и картонажных игрушках, но были и четыре стеклянных шара. Их ловко разбросали по разным концам елки, так что получилось, будто бы елка вся в сияющих шарах, а бумажные игрушки и колючие огонь-ки - только дополнение. - Лелечка пришла! - обрадовалась тетя Груша. Она сидела на диване в коричневом платье, надставленном пар-чой. Дядя Кирша нетвердо спрыгнул с подоконника, а из-под елки, спотыкаясь и приседая на ватных ногах, вышел Харитон Климович в черной шляпе. Они обнялись с дядей Киршей и стали раскачиваться в разные стороны. Дядя Кирша прокричал мне в лицо стихи собствен-ного сочинения: Трещит и ухает мороз, Снежинки кружат хороводом, И старый год, чихнув до слез, Приходит к Леле с новым годом! При этом дядя Кирша представлял старый год, а Харитон Кли-мович - новый. Харитон Климович улыбнулся мне, и из его рукава к моим ногам выпала шоколадка "Аленка" и маленький малиновый мячик. Мячик ударился об пол и прыгнул мне в руки. А дядя Кирша тем временем вырвал пробку шампанского. Пробка вылетела и уда-рилась об потолок. Горлышко бутылки выпустило белый дым, и тетя Груша взвизгнула на диване. Потом пришли Натка с Аленкой. Аленка была в марлевом платье и короне из фольги, а Натку я не помню. Елка стояла, растопырив ветки. Сверху, почти у самой вер-хушки, висел синий шар, сбоку, веткой ниже, поблескивал розовый, под розовым, ровно посередине елки, раскачивался зеленый, и в самом низу, над полом - желтый. А под желтым шаром висело бело--розовое ожерелье. Ожерелье состояло из маленьких фарфоровых маль-чиков, держащихся за руки. У них были белые, как кусочки саха-ра, головки; я думала, что они из сахара, и даже полизала одного, но ничего не почувствовала, кроме холодка на кончике языка. На мальчиках были черные жилеты на золотых пуговичках и черные шта-нишки до колен. И у крайнего из них на руке висела короткая цепь--поводок. Цепь оканчивалась фарфоровой болонкой. - Хорошая вещица, Князь! - засмеялся Харитон Климович. Он обращался к дяде Кирше только со смехом, но дядя Кирша никогда не замечал. - Не продается! - ответил дядя Кирша и пролил шампан- ское на пол. - Так я и не прошу! - сказал Харитон Климович и куда-то в угол, в сторону окна поднял фужер: - Наталья Андреевна! - и грустно засме-ялся. - Наталья Андреевна, я беру ваши запонки! - и Харитон Климо-вич захлопнул коробочку. - И настоящую, и подделку! - Что же мне дарят сплошные подделки? - вздохнула Натка. - Потому что сами не различают, что к чему! - И даже князь? - Ну не княжье это дело! - рассмеялся Харитон Климович. - А как же ласточка? Неужели моя ласточка тоже подделка? - и Натка приложила руку к груди. - Ласточка самая что ни на есть настоящая, - серьезно отозвал-ся Харитон Климович. - Золото с жемчугом очень хорошей работы! Прикройте окно, а то ведь сквозняк. - Не продается! - весело крикнула Натка. Она направилась к окну и протянула руку к оконной раме. Мы с Вовкой прижались щеками к стене, чтобы она нас не заметила. Вовкино сосредоточенное лицо оказалось напротив моего. Я высунула язык и дотронулась до кончика его носа. Вовка разулыбался. - Так ведь тепло! - раздался над нами Наткин голос, и мы услышали, как она вернулась в глубины комнаты. - Молодая особа, - повторил Харитон Климович чьи-то заученные слова. - Я старше вас на десять лет, но ведь вы потанцуете со мной? Вы не откажете старику? - Возможно... И тогда раздалась длинная щемящая музыка с плачущим измож-денным пианино и подчинившейся трубой. - Тангоґ... - сказала Натка, точь-в-точь подражая дяде Кирше. Но Харитон Климович поправил: - Таґнго... И эта музыка была как сердечная боль тети Груши, когда она принимала лечебные порошки, как будто бы кто-то обнял сердце холодной рукой, но не сжал, а просто поглаживал пальцами. Я облизала Вовке нос и подбородок. Вовке стало щекотно. Он сморщился и чихнул. - За нами смотрят! - понял Харитон Климович и метнулся к окну. Натка рассмеялась и выбежала из комнаты. После ужина мы с тетей Грушей собрались в угловую квартиру тридцать. Дядя Кирша лежал на диване, широко раскинув руки, и сквозь зубы цедил: - Ноет, проклятое, плачет! Тетя Груша развязала ему ворот пижамы. - Так больно, Груша, как будто бы кто-то сжал сердце в кулаке! - А ты поспи, Кирилл, - мягко уговаривала тетя Груша. - Во сне тебя, может быть, отпустит... И вдруг дядя Кирша приподнялся на локте и вытянул голову на тонкой немощной шее. - А ведь я давно не могу спать, Груша, - прошептал он. - Мне такое снится, такое... И широко раскрыл глаза, вспоминая свои темные сны. Страшно распахнутые глаза уничтожили его напряженное лицо, и все оно превратилось в глубокую желтую тень на веках. - Как ноет, ах, как плачет... Кто бы знал! - и он приложил руку к груди. Мы с тетей Грушей позвонили в угловую квартиру тридцать. Нам открыла Вовкина бабушка. Она была в длинном халате с крас-ными цветами и тапках с помпонами. - У Кирилла Николаевича неважно с сердцем, - сказала тетя Груша. - Нет ли у вас валокордина? - Да, - подтвердила я. - Его сердце плачет. У вас нет вало-кордина? - Заходите, - обрадовалась Вовкина бабушка. Она стояла в дверях, а где-то из глубины квартиры доноси-лась нестройная музыка пианино, отдаленно похожая на ту, которую я слышала днем под окном "Перелетных работ". Звуки лились прямые и громкие. Они подталкивали Вовкину бабушку в спину, вырывались в подъезд и твердо бились в окно на лестничной площадке. - Пришла Леля! - крикнула Вовкина бабушка в глубину квар-тиры. Музыка тотчас оборвалась, и мне навстречу выбежал Вовка. Тетя Груша вместе с его бабушкой ушли на кухню рыться в лекарствах, а мы с Вовкой пошли по длинному коридору. - А у вас почему так темно? - спросила я. - Потому что мы экономим свет, - ответил Вовка. Если по дороге мне встречалась дверь, то я пыталась сразу же шагнуть туда, но Вовка говорил: "Дальше, дальше!", и мы снова шли. Его комната оказалась почти пустой. У стены стояло рас-крытое пианино. У окна - кресло с торшером, дальше - книжный шкаф, и в самом углу - кровать. Шторы были спущены, торшер над креслом зажжен. - Я учусь играть на пианино, - сказал Вовка. - Ну и что? - ответила я. - А я учусь читать! - А через год я буду учиться на скрипке! - Ну и что! - тут же нашлась я. - А я через год выучусь писать! - Хочешь посмотреть мою скрипку? - спросил Вовка. - Можно, - согласилась я. Вовка открыл футляр, похожий на восьмерку, и я увидела скрипку. Она вся блестела. Она напомнила мне гитару дяди Кирши, только намного меньше, как будто бы это была гитара в детстве или ранней молодости. - Она кем гитаре приходится? - поинтересовалась я. Вовка задумался. - Наверное, внучкой. Струны были настолько туго натянуты, что я подумала, что они немного малы для скрипки. Я дотронулась до одной струны, и она тонко заныла, у следующей струны голос оказался глубже, а по-следняя взревела басом. - Подари мне скрипку, Вовка! - поняла я. Вовка замялся, задвигал вверх-вниз светлыми бровями. - Да я бы, конечно, подарил, - наконец выдохнул он, - да вот только бабушка мне, наверное, не разрешит. - Тебе жалко! - догадалась я. - Да что ты, Леля! - крикнул Вовка и ударил себя кулаком в грудь. - Тетя Груша говорит, что мы бедные! - вздохнула я. - А ты ей не верь! - весело ответил Вовка. - Вон моя бабушка тоже говорит, что мы бедные, а я ей не верю. Ни единому слову не верю, и все! Он подбежал к пианино и что-то заиграл одним пальцем. - Это мы сегодня днем слышали. Похоже? - Что-то есть, - кивнула я. На верху пианино лежала толстая зеленая книга. - Не-знай-ка... - прочитала я. - Подари мне про Незнайку. - Забирай! - махнул рукой Вовка. И тут в комнату вошла тетя Груша и позвала меня домой. Дома дядя Кирша выпил рюмочку валокордина и проглотил малень-кую зеленую таблеточку - все это мы принесли из угловой кварти-ры. Потом он закрыл глаза, лег на подушку и затих. - Смотри, что мне подарил Вовка! - и я показала тете Груше "Приключения Незнайки". - Дай сюда! - строго сказала тетя Груша. Я испугалась и спрятала книжку за спину. - Я только посмотреть, - ласково поправилась тетя Груша. Я протянула ей книжку. Тетя Груша взяла книжку и пошла в коридор. Я побежала за ней. - Что ты хочешь сделать? - строго спрашивала я. - Ты что, не понимаешь, он отдал мне ее в подарок! Тетя Груша молча вышла в подъезд и молча позвонила в уг-ловую квартиру тридцать. - Как глупо! - негодовала я. - Сейчас ты увидишь! Дверь открыла Вовкина бабушка. - Тут Вова подарил Леле, - сказала тетя Груша и протянула ей "Приключения Незнайки". - Спасибо, - засмеялась Вовкина бабушка и взяла книжку. Я заревела. Когда мы вернулись, дядя Кирша сидел на диване с повеселев-шим лицом. - Отпустило, - радостно сказал он. - Таблетка помогла. И тут в наше окно мягко ударилась горсть песка, и следом кто-то тихо засвистел. Дядя Кирша встал с кровати и хотел подой-ти на свист, но тетя Груша строго сказала: - Сиди! - и задернула шторы. - Не лезь, - лениво отозвался он и пошел в прихожую от-крывать дверь. Я побежала за ним. В дверях стоял один из подростков. Тот самый, который ски-нул пиджак и завязал рубаху узлом на животе; только сейчас он заправил ее в штаны, а на плечи набросил куртку. - Здравствуй, Князь, - сказал он. - Здравствуй, Валера, - притворно-радостно ответил дядя Кирша. Они замолчали, и по напряжению между ними я почувствовала, что они готовятся к поединку. Подросток между пальцами держал короткую папироску. Папироска дымилась и вот-вот должна была стать окурком. Но он не стал ее докуривать, он разжал пальцы и выкинул ее на коврик нашей прихожей. Дядя Кирша как бы нечаянно наступил на нее, затушил и носком ботинка вымел за порог. - Можно войти, Князь? - спросил подросток. - Нельзя... - четко сказал дядя Кирша. Подросток улыбнулся, и они снова замолчали. Я поняла, что первый этап поединка выиграл дядя Кирша. Я стояла между ними и думала, за кого из них мне болеть. Пол в подъезде был выложен желто-коричневой плиткой. Коричневые и желтые квадраты тянулись от нашего порога и уходили под ноги Валере. Он стоял на них тяжелыми ботинками. Я стала отсчитывать квадраты на полу: "За дядю Киршу, за кучерявого парня, за дядю Киршу, за кучерявого парня...", дальше шли ботинки Валеры, и я поняла, что мне выпало болеть за него. - Не боишься, Князь? - спросил подросток и улыбнулся. - Боюсь, - тихо ответил дядя Кирша и опустил глаза. Тогда я поняла, что подросток специально разрешил дяде Кирше победить, чтобы потом он все время проигрывал. Я выбе-жала из квартиры и взяла Валеру за руку. Дядя Кирша не заметил, Валера тоже - только вяло пожал мне пальцы. - Давай выпьем на лестнице, - предложил он дяде Кирше. - Вы-пьем, поговорим. - Давай,- согласился дядя Кирша и вышел в подъезд. Валера достал из кармана куртки бутылку водки и два сте-к- лянных стакана. Я видела, как вчера утром Паша-Арбуз утащил их из автомата с газированной водой. - А ты правда князь? - спросил подросток Валера и налил полстакана водки. Дядя Кирша приосанился и кивнул. - Ну тогда пей! - и он протянул ему стакан. - У меня болело сердце, - попробовал отказаться дядя Кир-ша. - Только что отпустило, две минуты назад... - Пей, - настаивал подросток, - а то ни за что тебе не поверю! Дядя Кирша принял у него стакан и отпил глоток, и его глаза помутнели. Он сделал еще глоток, и еще, и я внимательно следила, как неотрывно - вверх-вниз ходит кадык на его старческой шее. Когда он отнял стакан от губ, его взгляд стал тусклым и вялым. Подросток засмеялся и залпом отпил из горлаґ. - Что ты там вчера трепал? - спросил он. - А правда ты был в Англии? - и он внимательно посмотрел в лицо дяде Кирше, слегка наклонив голову вбок. И тут я вспомнила маленького волчонка в зоопарке. Мы с тетей Грушей ходили на него посмотреть. - Пей еще, - сказал подросток Валера и снова налил полста-кана. - Сердце... - невнятно напомнил ему дядя Кирша. - Пей! - крикнул подросток и сунул ему в лицо стакан. И я услышала, как он стукнулся о его зубы. - Что ты видел в Англии, Князь? - Не я, - уточнил дядя Кирша, тяжело допивая водку. - Мой дедушка видел... Он был в Лондоне вместе с бабушкой, и они почти все время проводили при дворе у английской королевы. Дед завязал роман с одной фрейлиной, а бабушка очень ревновала, ты понимаешь? Подросток кивнул. - Так вот, она ревновала, ревновала, - продолжал дядя Кир-ша, - а знаешь ли ты, Валера, что когда женщина ревнует, то она становится еще красивее. Вот ты посмотри на мою Грушу, какой она становится, когда приходит Натка! Да рядом с ней никакая Натка не стояла! Да ведь Груша же - чистый ангел! Подросток засмеялся и отхлебнул из бутылки. - Бабушка ревновала деда, - рвано рассказывал дядя Кирша, не видя усмешки, - и сама не заметила того, что в нее влюбился принц Уэльский. Я был мальчиком, когда она умирала, и вот на смертном ложе она призналась, что у нее от принца был ребенок и этот ре-бенок - мой отец... Подросток молча протянул ему бутылку. - Оставь, - отмахнулся дядя Кирша, и на этот раз Валера не настаивал, а зорко и холодно следил за его лицом. - А вот я совсем не умею по-английски, - захныкал дядя Кирша, - и весь французский забыл! И из Англии за мной никто никогда не приедет, ты понимаешь! А я ведь всю жизнь ждал, жил с Грушей, а сам ждал, что мне сообщат, меня найдут, приедут за мной, и так прождал всю жизнь и не получил ни одной весточки... - Послушай, Князь, - хрипло перебил Валера. Дядя Кирша уронил лицо в руки и не отозвался. - Князь! - и он толкнул его в грудь. Дядя Кирша поднял дрожащую голову и мутно посмотрел на него. - Поди к себе домой и принеси мне гитару, понял? Навсег-да... А я всем расскажу, что это подарок от Князя. - Нет, - ответил дядя Кирша. - Это моя гитара! - Ты что, - засмеялся подросток, - жалеешь для своих? Ты же наш друг. Неси гитару. - Нет. - Да ведь мы же тебя зарежем, не веришь? - и Валера достал из кармана маленький перочинный нож. - Зарежем, ты понимаешь? - Хорошо, - согласился дядя Кирша и заплакал. - Отдам. Все отдам. - Ну так иди! - прошептал Валера. Дядя Кирша тяжело поднялся со ступенек и нетвердо вошел в квартиру. Я побежала за ним следом и в коридоре попыталась его обнять. Но он отстранил меня: - Оставь... Снял со стены гитару и взял удочку из угла. - Ты куда? - спросила тетя Груша. Но он молча вернулся в подъезд. - А удочки я у тебя не просил, - засмеялся Валера. - А это княжеский подарок, - ответил ему дядя Кирша. - Больше всего на свете я любил играть и рыбачить! Возьмите все, что я любил. Вы молодые, вам пригодится! Подросток усмехнулся, повесил гитару на плечо, забрал удоч-ки и ушел. Дядя Кирша закрыл дверь нашей квартиры на замок и на це-почку и к двери придвинул стул. Он нетвердо стоял на ногах. Он прошел по коридору до комнаты, держась за стену. - Зачем ты отдал ему гитару, Кирилл? - спросила тетя Груша. - Мол-чать! - рвано крикнул он. - Зачем ты так напился? - Я сказал тебе - молчать! - рявкнул дядя Кирша. - Кирилл, - начала тетя Груша. - Ты дождешься... - оборвал он ее. - Ты дождешься, что я тебе все скажу! - И что же ты мне скажешь, Кирилл? - строго спросила тетя Груша. Она сидела на краю дивана в розовой ночной рубахе с жел-тыми ромашками и напряженно разглядывала дядю Киршу. - Ну слушай, Аграфена! - выкрикнул он. - Я потратил на те-бя всю свою жизнь. Я никогда не любил тебя. - Я знаю, Кирилл! - тихо сказала тетя Груша. - Я жил с тобой только потому, что мне было удобно! - из усталого его лицо стало страшным, и глаза бессвязно смотрели то на стену, с которой он только что снял гитару, то на завешенное шторой окно. - Я жил с тобой и все надеялся, что найду что-нибудь получше! Ты знаешь, Груша, так раньше князья жили с горничными... - Я знаю, Кирилл! - еще тише сказала тетя Груша. - Все женщины, которых я себе находил, - были лучше тебя! - продолжал рваным голосом выкрикивать дядя Кирша. - Только тогда ты была молодая, и поэтому я не говорил тебе об этом. Но теперь ты стара, теперь слушай! Ты плоха, Аграфена! Ты не просто плоха, ты безобразна! Ты не ешь, ты давно разучилась есть, ты жрешь! И с каждым днем ты жрешь все больше и больше! Тетя Груша молча сидела на диване и слушала, и вдруг она сжала руки в кулаки, замахнулась ими на дядю Киршу и зарыдала в голос. Дядя Кирша замолчал и удивленно посмотрел на нее. - Ну ладно, давай спать, - спокойно предложил он, лег на диван, повернулся лицом к стене и захрапел. Тетя Груша по-прежнему сидела на диване в своей пестрой ночной рубахе и рыдала под его храп. Я подошла к ней и встала напротив ее большого лица. - А зачем ты плачешь? - спросила я и приложила ладони к ее мягким коричневым щекам. Тетя Груша внимательно посмотрела на меня и улыбнулась. - Утешение мое, - сказала она и наклонила голову вбок, и следом за ней склонились мои ладони. Тогда я качнула ладонями в другую сторону, и ее лицо склонилось за ними. - Утешение мое, - повторила тетя Груша. - А ты мое, - ответила я. - Жизнь за тебя готова отдать, - сказала тетя Груша. - А я за тебя, - сказала я. Ночью из-за храпа дяди Кирши я долго не могла заснуть. Тетя Груша дышала ровно, и я почти не слышала ее. Это меня пугало. Когда ее становилось совсем не слышно, я думала, что она умерла, и начинала плакать. Под утро я увидел сон. Шел дождь. Он шел несколько дней, не переставая, сплошной мокрой стеной. Деревья, под которыми подростки играли в ножички, стояли в воде, и вода с каждым днем прибывала. Она залила подвал нашего дома, подступила к окнам пер-вого этажа и хлынула в нашу квартиру. И я в пластмассовой ванноч-ке, в которой меня всегда купала тетя Груша, поплыла на рынок мимо "Перелетных работ" и зоопарка. Я проплыла фруктовые ряды. Все они оказались залиты водой. Корзины с фруктами, ящики из-под персиков и мандаринов, коробки с подпорченными яблоками проносились мне навстречу. Иногда попа-дались стулья, табуретки и длинные пустые гробы. Я свернула в мясной павильон. До наводнения мы часто бывали здесь с тетей Гру-шей. На прилавках лежали мокрые куски вырезки, гуси со свернутой шеей и большие коровьи сердца. Дальше на железных крючьях, вбитых в потолок, висели вывернутые свиные туши, и здесь же на пики были нанизаны свиные и коровьи головы. Узковырезанные свиные глаза казались закрытыми, но не до конца, а так, как будто бы свиньи стыдились собственной смерти и опустили веки, а рты растянули в длинной застенчивой улыбке. А коровьи головы тяжело вздыхали и потряхивали рогами. И вдруг я увидела, как между двух свиных голов проплыла тетя Груша. На мгновение свиные головы открыли глаза и посмотрели на нее. Тетя Груша стояла в гробу, скрестив руки на груди. Ее лицо, как она и просила, было присыпано темно--розовой пудрой, глаза накрашены темно-зеленым, а рот - мокрой коричневой помадой. Она была в своем парчовом платье, в бусах и кольцах. Свиные головы засмеялись над ней, следом засмеялись коровьи головы, и даже обезглавленные туши захлюпали, изображая смех. Но тетя Груша ничего не заметила. Она плыла по темному про-ходу мясного па- вильона. Я пронеслась мимо в своей пластмассовой ванночке, но она не заметила меня. В конце прохода виднелся про-свет, какие-то тонкие золотые лучи, и она, ничего не видя вокруг, плыла именно туда... ГЛАВА 4 - ГАНГРЕНА Наутро я проснулась раньше всех. Тетя Груша неподвижно ле-жала на боку. Я долго приглядывалась к ней. Наконец у нее вздрог-нули ресницы, и я поняла, что она жива. Дядя Кирша лежал на спине, закинув голову, и тяжело дышал во сне. Я подошла к окну. Никакого дождя не было, земля и асфальт выглядели совершенно сухими. Под окном валялись сломанные удочки дяди Кирши с оборванной леской и растоптанными поплавками. На земле под деревьями еще не стерлись круги от игры в "ножички", оставшиеся со вчерашнего вечера. Но сегодня было пусто, никто не играл, поэтому я не заметила, как к нашему подъезду подошли Натка с Аленкой. Когда они позвонили в дверь, тетя Груша тяжело заворочалась на диване, потом встала, просунула руки в рукава цветастого халата и толкнула дядю Киршу в плечо. Дядя Кирша молча оделся, скатал матрац вместе с постелью в толстый валик и спрятал его под диван. Натка с Аленкой снова позвонили в дверь. Звонок был долгим и настойчивым. - Иду, иду! - приветливо крикнула тетя Груша и направилась в коридор. Но они все равно звонили до тех пор, пока тетя Груша им не открыла. Дядя Кирша ссутулясь сидел на диване и держался за голову. Я видела, что ему нехорошо. - Мы еще спали! - хрипло ответил он на говорливые приветствия Натки. Натка поразила меня. На ней было черное платье с мелкими желтыми корабликами. Видно было, что платье может растягиваться, потому что на спине, на рукавах и на воротнике кораблики были ма-ленькими и темными, а на груди они вырастали и светлели. Но ее лицо на этот раз показалось мне бледным и старым, я не увидела на нем и следа пудры. У нее были сухие, покрасневшие глаза, как будто бы она плакала, и неряшливые клочковатые волосы. От нее больше не пахло духами, а пахло старыми рубашками, которые долго стирали, а потом гладили подгорелым утюгом. Но весь странный неприятный вид Натки был только предупрежде-нием появления Аленки. Когда она выглянула из-за Наткиной спины, я вскрикнула. На Аленке было ее хорошенькое серенькое платьице с красной пряжкой на поясе. Ее лицо ничуть не изменилось. Оно по-прежнему казалось мне смешным и веселеньким, но ее правый глаз был заклеен пластырем. А левый, круглый и прозрачный, робко огля-дывал комнату. Я подошла к ней и тихо спросила: - Ты что, стала как та девочка Домна? Так же упала и вы- ткнула соломинкой глазик? - У меня косоглазие, - прошептала Аленка. - Это как? - тоже шепотом спросила я. - Это когда один глаз смотрит куда захочет, а не куда я ему прикажу... - Но почему тебе его заклеили? - не понимала я. - Его что, наказали? - Нет, - сказала Аленка. - Мне заклеили послушный глаз, а этот оставили, чтобы он смотрел, вертелся по сторонам, а потом - щелк! - и стал нормальным. Дядя Кирша вдруг повернул голову и ласково посмотрел на Аленку: - Доченька, у тебя что, глазик заболел? Аленка подбежала к нему, мелко семеня ногами в красных бо-тинках. Он неумело погладил ее по голове. - И ты, Леля, тоже подойди! Но я спряталась за тетю Грушу, а на нее он не смел даже взглянуть. - Я снова буду вам читать! - строго сказала Натка. И точно так же, как ее вид, меня поразил ее голос. Раньше ее голос казался мне пышным и смеющимся, и мне было за нее даже немножко неудобно; а сейчас он стал жестким и сухим. Натка достала из портфеля тетрадь и прочитала: - "И увидел я, что преимущество мудрости перед глупостью такое же, как преимущество света перед тьмою: у мудрого глаза в голове его, а глупый ходит во тьме..." - Послушай, Леля, ты мне не почитаешь? - шепотом спросила Аленка и указала на букварь. Я больше не прятала букварь под ванну, теперь он лежал открыто на столе вместе с библиотечными книгами. Я пролистала букварь: мелькнула Шура с шарами, корова Зорька с кувшином молока и буква "Ы", как в плен, пойманная в серый квадрат. Дальше в букваре говорилось, что в русском языке нет слов, начинающихся на "Ы". Буква "Ы" сердила меня, я рисовала ее в тетрадях и на полях газет, которые выписывал дядя Кирша, и пыталась найти слова, где бы она стояла вначале. Весь букварь был прочитан, и мне стало неинтересно. Я отказала Аленке: - Нет, я не буду тебе читать. - Жалко, - кротко вздохнула она. - А то меня в другую школу переводят из-за этого чтения. Вчера вечером позвонили, сказали. Мама плакала. - "Но узнал я, что одна участь постигает их всех, - продол-жала Натка. - И сказал я в сердце моем: "И меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?" И сказал я в сердце моем, что и это суета, потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого, в грядущие дни все будет забыто, и увы! Мудрый умирает наравне с глупым". Я посмотрела на Натку, на тетю Грушу и на дядю Киршу. Их лица были одинаково напряжены, все они сдерживали себя, чтобы не зарыдать, а если бы вдруг зарыдали, то по разным причинам. И толь-ко прозрачный глаз Аленки на скучающем лице лениво смотрел по сторонам. В такой маленькой комнате было три причины для слез! Я подбежала к окну и, пристально посмотрев на Натку, сказала: - Выступает Харитон Климович! - и запела: Прощай, прощай, прощай, моя родная! Не полюбить мне в жизни больше никого. И о тебе одной лишь вспоминаю я, И шлю мое прощальное тангоґ! - Леля помнит Харитона Климовича! - развеселилась тетя Груша и обернулась к Натке. Натка повела себя очень странно: она покраснела, встала со стула, сделала шаг ко мне и хотела что-то спросить, но остано-вилась и вместо вопроса продолжила чтение: - "И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, - ибо все суета сует и томление духа!" А я подсела к Аленке и стала на ухо нашептывать ей свой сон, потому что он мучил меня. Аленка слушала и томилась, я видела, что ей неинтересно, но не могла остановиться. Когда я закончила рассказ, Аленка точно так же, как дядя Кирша во сне, запрокинула голову и захохотала: - Гы-гы-гы! Натка кончила чтение, обвела глазами комнату и спросила: - Где ваша гитара? - Отдал Харитону перетянуть струны, - мрачно ответил дядя Кирша. Тетя Груша промолчала. Натка стала собираться, скрипя сапогами. - Ах да, чуть не забыла! - сказала она и протянула тете Груше маленькую коробочку. - Это вам! - Снова запонки? - поинтересовалась я. Натка покраснела и удивленно посмотрела на меня. А тем временем тетя Груша раскрыла коробочку и увидела лас-точку с жемчужинкой в клюве. - Какая прелесть, Наточка! - вскричала тетя Груша и разве-селилась. И даже дядя Кирша довольно улыбнулся. - Очень рада, очень... - кивнула Натка. Все трое улыбнулись, но под улыбками по-прежнему таилась печаль. Отступила лишь на миг, испугавшись блеска ласточки... Мы с тетей Грушей вышли на прогулку. Вовка Зорин-Трубецкой увидел меня и крикнул: - Леля, любимая! Он задергал плечами и завертел головой, изображая вчераш-нюю музыку. Но я вспомнила букварь, открытый на букве "К", и крикнула: - Вова - корова! Тогда он сел в песочницу спиной ко мне и стал пересыпать песок из кузова грузовика в ведро с утенком. Я села на качели и стала раскачиваться и напевать. Вовка слышал мое пение, но не оборачивался. У него на го-лове белел крошечный кружок затылка, и от затылка расходились золотистые волосики с рыжими концами. Я стала петь громче, но он не оборачивался. Вдоль дома осторожно прошел дядя Кирша. Рукава его рубашки были закатаны до локтя, он что-то тихо шептал и пытался идти в тени, чтобы его не заметила тетя Груша. Тетя Груша сидела под грибком и разговаривала с бабушкой Вовки: - Баралгин - это лекарство от боли. - Клофелин - от давления. - Но-шпа - от желудка. - А когда нестерпимо болит сердце, то приезжают врачи и колют магнезию... Они не заметили дядю Киршу, а я не заметила Пашу-Арбуза, который подкрался ко мне со спины и остановил качели. - Я тебя зарежу, Лелька, - прошептал он и показал мне рас-крытый перочинный нож. Они не слышали, о чем мы говорим. Слышал Вовка. Он бросил свой грузовик и ведро с утенком. Он подошел к качелям и закрыл меня собой. - Нет, лучше я зарежу Вовку, - обрадовался Арбуз. - Он жирный. С него выйдет много мяса! Так я то мясо отнесу на рынок и скажу, что говядина! Вовка не двинулся с места. Паша-Арбуз сверкнул на нас гла-зами и отошел. Вовка уселся рядом со мной на качели, и мы стали раскачивать-ся. Мне было тесно рядом с ним. - Я очень боюсь, - призналась я ему. - А что ты боишься, - ответил Вовка. - Вот я, например, никогда не умру! - Это почему? - Да потому, что вместо того, чтобы лежать лежнем в кровати, я начну двигать руками, ногами, вертеть головой. Вот все и увидят, что я жив! Ты про Тихона Николаевича знаешь? Видишь, он сидит на лавочке? Я кивнула, но я ничего про него не знала. Тихон Николаевич сидел в плаще с бутылкой пива и рассматривал сломанные удочки дяди Кирши. - Так вот, он умер в прошлом месяце! - прошептал мне Вовка. - Не может быть! - поразилась я. - Мне бабушка рассказывала, - продолжал Вовка. - Уж она-то врать не станет! Его положили в гроб и повезли на кладбище... - и он нетерпеливо затолкал меня в бок, чтобы я смотрела повнимательнее. Тихон Николаевич заметил наши взгляды, отставил в сторону пиво и заерзал на лавочке. - И вот везут его, везут, а он вдруг сел в гробу и спрашивает: "Куда это мы едем?" Все так смеялись! - И что, ты думаешь, тетя Груша так сможет? - усомнилась я. - Ведь я за нее боюсь. - А почему нет? - удивился Вовка. - Почему не сможет? Она будет шевелить руками, ногами, петь песни... - Ты помнишь ту тетю в красном платье? - перебила я. - Она вчера танцевала тангоґ в окне... Так вот эта тетя приходит к нам каждый день и читает про Бога. А сегодня она прочитала нам, как умирала одна женщина. Так страшно! - Вовка затих. - Она лежала в постели, над ней стояли родные, а в изголовье кровати - черти, потому что та женщина была великая грешница, но никто, кроме нее, не видел их. Они держали списки ее грехов и говорили, что заберут ее в ад. А потом прилетели два ангела с весами, толстой книгой и маленьким мешочком. Бесы стали кричать: "Она наша!" - и бросили на весы списки ее грехов, а ангелы открыли кни-гу и стали искать ее добрые дела, но ничего не нашли. Тогда женщина зарыдала и собралась идти в ад, но один из ангелов сказал: "Нет ли чего в этом мешочке? Мне отдал его один старик". И высыпал на весы три монеты, и те монеты перетянули грехи. Эти три монеты женщина когда-то подала нищему... Ангелы сказали бесам: "Она на-ша, и пойдет с нами в рай!" - и дали ей выпить чашу. Она выпила их чашу и тут же умерла, а ее душа ушла к Богу... Вовка потрясенно смотрел на меня. И тогда я рассказала ему свой сон про тетю Грушу. Больше мне не с кем было поговорить. Вовка напряженно выслушал меня и заплакал... Дядя Кирша вернулся поздно вечером. Когда мы с тетей Грушей открыли ему дверь, он стоял в подъезде в одних носках и держался за стену. От него так же, как и вчера, сильно пахло водкой. Когда мы открыли ему, он встал на четвереньки и заполз в квартиру. Я думала, что он хочет посмешить нас с тетей Грушей, и засмеялась. Но когда он заполз в квартиру, я увидела, что его носки все в крови. Он лег на диван, и тетя Груша попробовала стянуть с него носки, но он закричал. - Где ты был? - спросила тетя Груша. Но мы не поняли, что он ответил, потому что он говорил рвано и невнятно. Некоторые слова он выкрикивал, и его голос срывался в плач. - Надо снять носки, - уговаривала его тетя Груша, и он согласился потерпеть. Его ступни были темно-синими в глубоких грязных трещинах. Из трещин шла кровь. Тетя Груша налила в тазик горячей воды и попробовала вымыть ему ноги, но, как только она прикасалась к его ступням, он начи-нал плакать и кричать. Тогда тетя Груша вызвала по телефону врачей, но приехали они только через час. За это время дядя Кирша задремал на диванчике, но спал он беспокойно - хрипло дышал и всхлипывал во сне. Врачей приехало двое. Один был старый и толстый, другой молодой и кудрявый. Я испугалась, что это подросток Валера, но толстый врач называл его Егор. У Валеры были желтые неподвижные глаза, а глаз этого я никак не могла разглядеть в темноте. - Да включите же наконец свет! - закричал толстый доктор на тетю Грушу. Тетя Груша неуклюже побежала к выключателю. От света дядя Кирша проснулся. - У нас гости? - пьяно поморщился он на врачей. - Я никого не звал. Толстый врач дотронулся до его ноги. Дядя Кирша вскрикнул. При свете я посмотрела на молодого врача. У него были желтые неподвижные глаза. - У тебя есть брат? - поняла я. - Приготовь шприц, - попросил его толстый врач. - Есть, - ответил он кому-то из нас. Тетя Груша подошла к дяде Кирше и погладила его по голове. - Где ты был, Кирилл? - снова спросила она. Вместо ответа дядя Кирша снова заплакал. - А где сейчас твой брат? - спросила я у молодого врача. - Шляется где-нибудь, - раздраженно ответил он. - Будем брать в больницу? - Будем, - кивнул толстый врач. Тетя Груша заплакала. - А где вы живете? - снова спросила я. Молодой врач посмотрел на меня своими неподвижными глазами и сказал: - У зоопарка. - А как его зовут? - не отставала я. - Кого? - не понял он. - Твоего брата. - Его зовут... Но он так и не успел мне ответить, потому что в комнату вошли два санитара с носилками и унесли дядю Киршу в машину. - Груша! - пьяно крикнул он на всю улицу. В окнах Вовкиной квартиры зажегся свет. На мгновение вы- глянула его бабушка, и следом за ней мелькнуло испуганное Вовкино лицо. Машина с дядей Киршей тронулась. Рано утром к нам пришла Вовкина бабушка. У нее под глазами чернели круги от бессонной ночи. Она стояла в ночной рубашке и в тапочках. Поверх рубашки был наброшен цветастый халат, но она его даже не запахнула. - Что-то с Кириллом Николаевичем? - тревожно спросила она. - Да, - кивнула тетя Груша. - Этой ночью его увезли в боль-ницу. - Мой Вова... - и голос Вовкиной бабушки задрожал. - Мой Вова что-то видел! Вчера, когда вы с Лелей ушли домой, мы еще посидели немножко. Он сначала качался на качелях, а потом вдруг спрыгнул, крикнул мне, что сейчас придет, и побежал за дом. Его долго не было, и я уже собралась идти за ним, как вдруг он вер-нулся. Он был очень напуган и все повторял: "Дядя Кирша... дядя Кирша..." Я побежала за дом, но там не было никого. Вова мне ничего не рассказывает, может быть, расскажет вам! Но Вовка, он стоял в подъезде под нашей дверью и подслуши-вал, Вовка пронзительно закричал: - Не расскажу... не расскажу! - Может быть, Леле скажешь? - мягко попросила его бабушка. - И Леле не скажу, и никому! И убежал обратно в свою квартиру. Днем тетя Груша закрыла меня на ключ, а сама пошла на улицу. Она вернулась очень поздно, когда совсем стемнело. - Я ничего не нашла, - сказала она. - А куда ты ходила? - спросила я. Она промолчала, но я знала, что она была за домом. Все следующее утро тетя Груша звонила по телефону. Потом мы с ней пили чай с молоком на кухне, и она поджаривала на сково-родке кусочки хлеба и заливала их яйцом. Она почти не разговари-вала со мной, а когда я что-то спрашивала у нее, она мне не отве-чала, и мне приходилось повторять свой вопрос заново. На подоконнике лежала коробка папирос. На коробке была проведена голубая, сло-манная в трех местах линия и нарисован всадник на белом коне. - Каз-бек, - прочитала я. - Кто такой Казбек? Тетя Груша промолчала. - Я тебя спрашиваю, кто такой Казбек? - повторила я. - Гора, - сухо ответила тетя Груша. - Какая гора? - Высокая... На подоконнике стояла пожелтевшая пепельница, полная окур-ков и плевков дяди Кирши. Я посмотрела в пепельницу: на дне лежал серый пепел и жженые спички. Форточка была открыта, и тюлевая занавеска подергивалась от ветра и краем норовила угодить в окурки. Я отодвинула пепельницу. Пепельница взвизгнула, проехав по подокон-нику, но тетя Груша даже не обернулась. И тогда я поняла: тетя Груша больше меня не любит. Она за что-то злится на меня. Наверное, вспомнила, как я выбросила ее рубль. Я села на табуретку, на которой обычно сидел дядя Кирша, и зарыдала. Тетя Груша выключила сково-родку с жареным хлебом и подошла ко мне. Она обняла меня. Я уткнулась лицом в ее коричневое платье с черными оборками и спросила: - Это ты из-за дяди Кирши со мной не разговариваешь? Тетя Груша вздохнула. - Ты что! - убеждала ее я и гладила по коричневому воротнику. - Нам с тобой и без него будет хорошо! Пусть он там лежит в своей больнице. Так ему и надо! Ведь он обидел тебя. Давай выбросим рыболовные крючки из банки, его удочки все равно поломали! И тогда зарыдала тетя Груша. В комнате зазвонил телефон. Я выбежала на звонок, зажала нос двумя пальцами и сказала: "Алле!", но не услышала ответа, потому что тетя Груша выхватила у меня трубку. - Да, да! - кому-то отвечала она. - Скажите ему, что мы сейчас приедем. Я вас не слышу... Нет, нет! Мы вышли на улицу. Под деревьями снова никого не было. Круг, начерченный для игры в "ножички", стерся. Качели во дворе стояли совершенно пустые, но с дерева сорвался листик и упал на сиденье. У листика были желтые края. Тетя Груша быстро шла и тяжело дышала. Я за ней не успевала. Тогда она взяла меня за руку, мы побежали на остановку и сели в трамвай. - Следующая остановка - улица Зои Космодемьянской, - объявили в вагоне. Трамвай задрожал, звякнул и поехал. Я смотрела в окно. Кирпичные дома улицы Гоголя кончились, и пошли маленькие, деревян-ные. Они тесно жались друг к другу, просто валились. Соприкасались крышами, иногда даже стенами, и часто окно одного дома в упор смотрело в окно другого. И тогда дом не выдерживал такого присталь-ного взгляда и с грохотом захлопывал ставни. Через несколько сидений перед нами ехал Харитон Климович. Но он не хотел, чтобы мы его узнали. Он надел черные очки и закрыл лицо книжкой. На обложке я прочла слово "Любовь", но дальше шли его желтые пальцы с розовыми ногтями, поэтому второе слово я про-честь не смогла. У Харитона Климовича был черный пиджак, и из кармана торчал белый угол платочка. - Зоя Космодемьянская была молодой девушкою, когда ее убили фашисты, - громко сказала мне тетя Груша. Все, кто ехал в трамвае, обернулись на нас и с интересом прислушивались. Один только Ха-ритон Климович не поднял головы. - Зоя Космодемьянская была партизанкой... - продолжила тетя Груша. Некоторые из деревянных домиков были видны только наполовину, вторая половина пряталась в разросшемся палисаде. - Немцы поймали ее и стали допрашивать, где прячутся парти-заны. Но она не сказала. Тогда они вывели ее босиком на снег. Один из домиков стоял совсем близко от трамвайных рельсо