тыщ долларов! В Америке масштабы другие: срок может перевалить за десять лет, а сумма - за 30 тыщ, и то если повезет". Да там еще полно таких! Но американцы не верят, зачем, говорят, вы над нами смеетесь. Зря, обижаются, вы нас за дураков держите. Да если б там были ничьи сироты, да еще по дешевке, разве б русские сами их в пять минут не размели? Глава 27. Татарская Золушка в Америке "В жизни все должно делаться медленно и неправильно". Это сказал кто-то из русских классиков, кажется покойный Веня Ерофеев. Дальше в афоризме объяснялось, какой смысл терпеть такой дискомфорт: "Чтоб человек не успел загордиться". А в России, где периодически совершаются великие открытия, случаются большие изобретения, возникают "стройки века" и настают великие эпохи, эта тема, конечно, нелишняя... Вот помню, на днях мне встретились знакомые американисты, карьерные и успешные, и рассказали про наше превосходство над бездуховными американцами: те-де холодны, корыстолюбивы и нешироки и к широким поступками неспособны. В ответ я им рассказал про знакомую американскую семью Мэрфи, которые привезли из Астрахани сироту-инвалида, взяли к себе жить и вовсе удочерили. Американисты почесали в затылках и признали: - Ну что, умыл ты нас. Нечего возразить. Это да. Я теперь часто вспоминаю про Мэрфи, когда кто-то хвастается, ну или другим способом дает понять, что он - хороший, получше многих других. И это бывает часто - чтоб хвастали: ведь сейчас у нас все делается настолько быстро (правильно или нет, не нам и не тут обсуждать), что многие люди вполне успевают загордиться. В доме Мэрфи я впервые в жизни увидел бывшего несчастного русского ребенка, у него на родине не было ни дома, ни родителей, ни счастливого будущего, ни даже - в три-то года - привычки ходить на горшок. А был скудный словарь на уровне годовалого младенца, хлеб с маслом в качестве любимого блюда, страсть к танцам и негнущаяся нога. Случай этот очень простой. И тут не надо большой фантазии, чтоб представить себе чувства девочки, а после девушки, далее женщины (слова "мать семейства" были уже почти написаны, но я сдержался, во избежание излишнего садизма). Она очень любит танцевать, и по младенческой простодушности поначалу даже и танцует на хромой своей несчастной ноге. Никто же не исключает, что ей не могло в жизни повезти и что ей не могло выпасть счастья - например, ее бы отговорили вешаться и она бы закончила балетную школу при Большом, и специально для нее сочинили бы партию хромой королевской фаворитки мадемуазель Лавальер, так ведь? Так вот, посмотрел я на эту - не знаю, как ее теперь называть, то ли по-старому Леной, то ли вслед за приемными родителями Helena, - маленькую мисс Мэрфи, которая плавает в бассейне возле дома (и по совету доктора, для ноги полезно, и просто для развлечения), играет со своими мягкотелыми медведями, поет песенки из американских мультфильмов и каждые пять минут подбегает в миссис Мэрфи, тормошит ее, называет mummy, требует candy и получает их... Посмотрел - и испытал очень сильное и очень тяжелое чувство. Мы - я имею в виду граждан России - готовили ей унизительную и мучительную жизнь. И делали это со спокойной совестью, с чувством выполненного долга. Но в жизни ей выпало так - она просто еще не догадывается - что она отказалась от нашей заботы и сообщила нам, что ничего от нас не возьмет, что тот приютский пустой суп, который мы ей дарили, теперь можем хлебать сами. И она нам прощает все, что мы ей должны. Это все, конечно, условная и воображаемая беседа. Например, потому, что она за год успела забыть почти все русские слова, которые выучила в Астрахани, а новые уже вряд ли выучит. Ну и кроме того, она будет расти в приличной активно христианской семье и, подождите, будет еще нас любить.... Ну а теперь по порядку. Кто такие эти Мэрфи и зачем им все это? Майк и Роуз-Энн Мерфи, им обоим сильно за сорок. Живут в городке Москва, штат Пенсильвания. Оба весьма серьезные католики, причем потомственные: он по линии ирландских предков, она - польских. У обоих кроткие глаза и тихие улыбки, безобидное выражение лица. Оба спокойные и ровные люди, даже, может, медлительные. Они могут, пожалуй, показаться чуть нудноватыми людям, только что приехавшим из России, ну или даже из большого американского города, - то есть тем наблюдателям, которые не остыли от суеты и не снисходят до организации своей жизни по принципам порядка, ясности и безжалостного выбрасывания всего лишнего, ненужного, не полезного для души. Про Майка надо сказать, что человек он настолько строгий, суровый и прямой, и до такой степени к себе безжалостный, настолько готовый и способный подчинить жизнь абстрактной идее и железной дисциплине, что в юности всерьез собирался в семинарию. При всей строгости католического канона, который ему, как падре, объявил бы, например, женское тело - неприкосновенным. Перед запланированной семинарией он еще послужил в армии - военным полицейским на базе ВВС в Германии. Это было даже опасно, в 1974 году, вспоминает Майк, террористы-палестинцы были в Европе очень активны. После армии Майк юношеского идеализма не оставил и приступил к накоплению денег на учебу. И семинарию себе конкретную присмотрел в Мэриленде. Намерения его были настолько серьезны, что сумму он накопил весьма и весьма приличную, с какой стороны ни глянь, - 60 тысяч долларов. А это тем более не просто, если служишь простым почтальоном. И тут у него появились сомнения - а точно ли он хочет всю жизнь посвятить церкви? Сомнения усилились после того, как одним прекрасным воскресным утром он вдруг встретил очень симпатичную девицу. - На дискотеке? - Ты что! В церкви. Я ж тебе рассказываю - "прекрасным воскресным утром", а утром в воскресенье где ж порядочному человеку и быть, как не в храме?.. Девице он тоже приглянулся: "Красавец и милый парень". После он позвонил в госпиталь, где она работала няней-медсестрой. - А как он узнал номер? - Не знаю... Майк, как ты узнал мой номер? А, ну да, прихожане же многие друг с другом знакомы... Мы начали встречаться и через два года поженились, - рассказывает Роуз-Энн. - То есть, выходит, церковь - удачное место для знакомства? - Это точно... Я помню про их суровое католическое воспитание; а Роуз-Энн и в школе соответствующей училась... - Вы себя, наверное, страшно блюли до свадьбы? Ей нечего скрывать от народа, тем более что дело было в Америке в 1983 году, то есть спустя лет пятнадцать после начала сексуальной революции: - Ну, мы целовались, и вообще все... у нас были свидания... Ну, обычные свидания - сели в машину, отъехали куда-нибудь, припарковались... Ну там держаться за руки и так далее. Да и прочее, все что положено... Что ж вы расспрашиваете - обычное свидание, как у всех, да и у вас тоже, так? Через два года, в 1985 году, поженились; ему было тридцать два, ей тридцать пять... Майк еще какое-то время размышлял, что можно в дьяконы пойти, туда женатых берут, но его вот какое соображение смутило: священнослужители слишком много проводят времени в церкви, так что уж на семью и не остается. Вроде не препятствие, чепуха; но у американцев так устроено, что семейные ценности главнее производственных. И главнее, чем пойти даже с ребятами попить пива. Ну так вот они, значит, поженились. К моменту венчания они уже знали, что сильно друг от друг отличаются. Например, Майк - основательный, серьезный и бережливый, а Роуз-Энн - веселая и легкомысленная, и любящая приключения. Легкомысленная - насколько может быть легкомысленной строгая католичка: например, она, в отличие от Майка, никаких денег не копила, а тратила их на такие развлечения, как, допустим, путешествия. Гавайи там и прочее, это вы все знаете и пробовали. Короче, к свадьбе Майк подошел с известными нам уже 60 тыщами и новым авто, а у Роуз-Энн не было за душой ничего, кроме подержанной машины и жалких пяти тысяч. Она созналась, что и сейчас такая же - все норовит деньги потратить на что-нибудь необязательное, а счета же можно и в следующем месяце оплатить. Так вот благодаря похвальной бережливости Майка недолго они снимали квартиру. Как родилась дочка, - а Мэри-Энн сейчас уж девятый год, - так сразу и въехали в собственный дом, который предусмотрительно загодя и построили. Все вместе - полгектара земли и большой дом с двумя просторными этажами - обошлось в 130 тыщ. Если б не сбережения, то пришлось бы довольствоваться чем-то поскромнее; только и всего. А бассейн уж после построили. Да он раньше и не очень-то нужен был: Мэри-Энн хватало и лягушатника. Ну, стали жить-поживать. Жизнь их не сильно изменилась. Майк - все так же на почте, правда уж не простым почтальоном, а менеджером. А Роуз-Энн - все в том же госпитале, правда не каждый день, а три дня в неделю. Все равно устает! Там у них операции делают на сердце, и Роуз-Энн выхаживает после тяжелых пациентов. В воскресенье они все так же едут в церковь. Сначала служба, а после еще с чужими детьми занимаются. А их дочка так вот подрастала, подрастала - и все в одиночестве, для Америки совершенно ненормальном. - Были выкидыши и все такое прочее, - обыкновенно американцы беззаботно, как дети, обсуждают проблемы интима; вот и со мной Роуз-Энн запросто поделилась, как с подружкой. - А выкидыши говорят, они из-за пилюль противозачаточных? - Ты что, какие пилюли! Мы ж католики. И вот когда старшей стукнуло четыре года, Мэрфи решили: хватит экспериментировать! Пора кого-нибудь усыновить. - У нас с Майклом полно братьев и сестер! Что ж наша-то дочка как сирота растет, - расстраивались родители. Требования у них были давно сформулированы. Младенца им не хотелось, а нужен был ребенок постарше, чтоб Мэри-Энн сразу смогла бы начать с ним играть. И заботиться о нем! Это непременно бы в ней развило привычку к ответственности, рассудили Мэрфи. Еще они подумали, что нужно брать девочку: сестры ближе друг другу, чем братьям (личный опыт Роуз-Энн, которая сама из семьи многодетной). - Но главное - это христианские побуждения? - Христианские - тоже! - соглашаются они. - Мы думали, что могли помочь кому-то обрести дом. Мы могли себе позволить второго ребенка. Значит, и надо было его завести. Ну, справки принялись собирать, комиссии проходить, обследования, тесты, отпечатки пальцев, характеристики с места работы, от соседей, от друзей, из полиции и прочее, и прочее. В общем, стандартная рутина, выходят обычные сто пять страниц. Ну а как насобирали документы, можно и в агентство обращаться. Все законно. Одно агентство, куда они обратились, долго изучало их, а потом - после сложных тестов и собеседований - дало ответ. Такой, что им не рекомендуется детей усыновлять - слишком для них большой стресс, в их-то возрасте, да при их жизненном опыт и характере. А две тысячи, которые агентство взяло авансом, оно так и не вернуло: ему показалось, что оно их честно отработало. Потом еще в одном агентстве они долго стояли на учете: два года с половиной. Им оттуда честно и часто звонили и денег авансом не брали. Но и детей не давали. Сирот в Америке на всех, увы (или к счастью? если да, то к чьему?), не хватает. А те, кого удавалось найти и через адвокатов легально подготовить к усыновлению, доставались другим. Тем, у кого детей не было вообще. А у Мэрфи, рассуждало второе агентство, одна дочка и так есть, и нечестно им вторую давать без очереди. Когда начинают делить дефицит, все начинают тянуть одеяло на себя. В общем, решились они на интернациональное усыновление. Это быстрее, но и дороже. Это значит, что вместо 10 тысяч надо заплатить 15. Или 20. Им было очень важно, чтоб быстрее - Мэри-Энн подрастала одна, что нехорошо, и еще они замечали, что стареют... А вот дороже - это что для них значит? Они богаты? Ну, тут вы сами решайте. Он - 40 тыщ грязными, то есть чистыми 25, а она - 25 грязными, то есть 15 чистыми. Ну, грубо три тыщи в месяц. В Нью-Йорке не разбежишься, а в горной деревушке среди лесов очень неплохо можно жить... Прикидывайте сами, во что стал бы в Москве такой набор удовольствий: земли полгектара, с лесом, собственный дом в два этажа, две иномарки, две газонокосилки, свой бассейн во дворе, соседи один приличней другого и смирней, и богобоязненней, и в ресторан при желании каждый день ходить вполне по силам. Плюс, чуть не забыл, наилучшие врачи по первому зову - бесплатно; Майк же госслужащий, и медицинская страховка у него замечательная. - Ну а какие у вас развлечения? - спрашиваю. - Ну например, отпуск вы где проводите? - Да тут и проводим... И то сказать - собственный дом в горах, в лесу. Кругом страшные красоты и лыжные курорты, и роскошные озера, и еще бассейн свой. Хобби у них тоже дешевые: Майк, в отличие от почти всех своих соседей, не охотник. Он любит косить траву, читать книги, слушать музыку - поп, рок и кантри. Выпивает только по праздникам - даром что ирландец. Курить бросил в четырнадцать лет. Роуз-Энн тоже читает, вышивает, занимается цветоводством и самодеятельной икебаной. Еще ей интересно ходить по блошиным рынкам. Машины у них, если кому интересны, такие: "шевроле-люмина" новая и еще "Вольво-240", с пробегом 93 тыщи миль... - Мы не бедные. Но уж и не богатые, - заключает Роуз-Энн. После того как рассказывает мне, что дважды в неделю нанимает бэби-ситтера, когда на работу ходит, - а это 20 долларов зараз, 40 в неделю, 160 в месяц; заметный ей расход. И тут, когда уж они три года проискали себе подходящую сироту, а толку никакого, вдруг попалась им на глаза заметка про некую Мэри Драм, которая в кратчайшие сроки поставляет детей на заказ из России. Национальность им, разумеется, была безразлична, ибо было же сказано: несть ни эллина, ни иудея; а раз так, то, значит, и ни русского, ни американца... И тут же шлет им Мэри Драм видеокассету, а там кадры, на них роскошная голубоглазая блондинка Дарея четырех лет. От нее невозможно было глаз оторвать, ну и конечно, как говаривают на видеолентах, ответ был "yes". Вечером они дали этот ответ. И долго не могли заснуть после. Хорошо, что не заснули, не пришлось их будить: Мэри в полночь позвонила с извинениями, потому что у Дарьи, оказалось, есть родная сестра. - Ну и?.. - хочу получить подробный ответ я. - Разлучать сестер, разумеется, нельзя. А если бы мы взяли обеих, то они бы держались вместе, а Мэри-Энн была бы "третьим колесом", - имея в виду, наверное, велосипед, растолковывает мне Роуз-Энн. После Мэри дала им видеокассету, а там было заснято восемнадцать детей. Майк с Роуз-Энн долго сидели перед видаком... - Как вы выбрали? По каким принципам, признакам? - Helena, она была маленькая танцовщица. Она очень мило смотрелась на видео! Пританцовывает, улыбается, такая счастливая. Мы сразу поняли - она! - А вот правда, что иностранцам разрешают в России брать только больных детей? - Нет, просто здоровые дети - дороже. Мы знали, что у Елены есть проблема с ногой, но мы также знали от докторов, что есть надежда это исправить. - А родители есть у нее? - Мать есть, но она никогда не показывалась в приюте. Мы про нее только узнали, что ей было восемнадцать лет, когда она родила. Не замужем, безработная и о ребенке заботиться не могла. Она татарка. А отец ребенка, сказали, русский. Быстро сказка сказывается, но тут, как ни странно, и дело сделалось невероятно для усыновления быстро. Летом девяностого нашли они эту Мэри, а в феврале девяносто седьмого девчонка Лена была уже в Америке. Майк полетел за новой дочкой - как будто он был аист. Летел он на самолетах через Москву в Астрахань. Про Москву, про Россию он не понял ничего, потому что все было очень быстро, проездом, из автомобильных и квартирных окон - так, например, мелькнул перед ним downtown Москвы. А ночевал он в Москве в доме у ксендза из иезуитской миссии... В Астрахани он не успел увидеть никаких приютских, сиротских, жалобных картин, потому что дальше офиса его не водили. Да и отвлекаться зачем же, у него дело было. Но для потомков он это приют запечатлел, эти карточки в семейном альбоме, это уже часть семейного архива. Такая деталь: Майк там, в Астрахани, для знакомства, дал новой дочке леденец. - Взятки вы там платили? - Не знаю, это не я с ними там договаривался, а Мэри Драм, - говорит Майк. И вот они уже летят из "Шереметьева-2" в Кеннеди... Некоторым кажется, что для маленьких детей это слишком большой стресс - лететь через Атлантику. Но после русского приюта 10 часов в самолете - не испытание. Правда, в пути Лена показывала характер, например кидала и кидала свои новые детские книжки на пол. Майк каждый раз поднимал безропотно, он же все-таки на ксендза тренировался. И еще Лена бесконечно нажимала кнопку вызова стюардессы. Та все время приходила, и Майк ее каждый раз вежливо отправлял обратно. Газетную вырезку с заметкой про Мэри Мэрфи передали по цепи: прочти и передай товарищу. Много же желающих взять в дом сироту! А что, например, соседи? А они так были рады, что к приезду Майка с девочкой из России установили перед домом плакат: Welcome, Helena! И на следующий день приходили поздравлять лично и надарили штук двадцать игрушечных медведей - все ж знают, что в России медведи эти на каждом шагу. И на работе у Роуз-Энн сделали party, "выставляли" ей в честь новой дочки. И Майку на работе тоже, разумеется, подарков надарили для Елены. Мэрфи ездили уже в Северную Каролину к матери Майка - показывали младшую внучку. Легко догадаться, что сначала девочка не знала по-английски; детдом был простой, обыкновенный, без преподавания ряда предметов на английском языке. Роуз-Энн помнит, что собаку Лена назвала - "сабука". Ну теперь все в порядке, это уже как у всех нормальных детей - doggy. Еще быстрей она выучила mummy, daddy и Maryma - для Мэри-Энн. Еще ее учат, полностью не научили еще, улыбаться американской белозубой улыбкой. Белозубость после многих походов к стоматологу уже проявляется, просматривается, но вместо улыбки получаются пока что только зубы, которые Helena старательно и любезно оголяет. Когда она почувствует себя в полной безопасности, когда осознает кожей мощь и грозность государства как машины подавления всего, что может ей угрожать, и поверит, что доброжелательность окружающих таки точно сильна и активна, - тогда, видимо, она сумеет расслабиться и сделать улыбку безмятежной, автоматической и легкой, как у всех там. Ну что еще? Она любит бегать, а раньше бегать не умела, нога совсем не гнулась. Но приходящий врач ее готовит к операции, растягивает эту укороченную мышцу разными массажами. Еще он придумал привязать ей ногу к педали - и вот она уже катается на трехколесном. Скоро операция. Во что станет? - Нам-то какая разница? Страховка же у нас... (Я смутно припоминаю давнишнюю "Пионерскую правду" с трогательными историями про то, как несчастные капиталистические дети прилетали в СССР на бесплатное лечение, от которого там они разорялись...) Роуз-Энн рассказывает мне, что обычно рассказывают про маленьких детей: - Когда Helena впервые пустили в бассейн, она страшно боялась, - а через пару дней плавала как ни в чем ни бывало. И теперь даже нырять не боится. Она любит пиццу, курятину, ветчину. Ну и хлеб с маслом по старой памяти тоже. - Она легко привыкла к новой жизни? - Как сказать... У нее были истерики, она разбрасывала вещи, плевалась, лезла драться... Что это было с ней? Может, инстинктивный женский консерватизм? Детская привычка к астраханскому быту, отрыв от которого казался ей опасностью? Может, дай ей тогда возможность вернуться в Россию - и она б без колебаний?.. Боюсь, этого уже не узнать никогда. - А потом прошло все. Кончились истерики. Сейчас она хорошая девочка. - Am I a good girl, mom? - переспрашивает Helena, прерывая наш разговор каждые пять минут, придумывая дела и вопросы: похоже, ей просто хочется потрогать Роуз-Энн, во всех книжках про воспитание ведь объясняется, что без частых доброжелательных прикосновений дети тупеют. Роуз-Энн, когда привыкла ко мне, стала рассказывать и про деликатные подробности: - Ей поначалу нужны были памперсы. Она не умела пользоваться зубной щеткой... Она брала игрушки, которых ей тут надарили, и без конца ходила и спрашивала: "Helena's? Helena's? Это правда мое?" Похоже, у нее в прошлой жизни не было ничего своего... И про ботинки она тоже так спрашивала. Я не знаю, какое у меня сделалось лицо, но Роуз-Энн, увидев его, принялась меня утешать: - Если в приюте двести детей, то действительно ничего тебе не принадлежит... Может, они там просто донашивали друг за другом туфли, и получалось, что своего ничего нет? Я между тем с особенным чувством думал о наших русских депутатах: ну пусть бы тихо катались на казенных автомобилях и бесконечно, призыв за призывом, приватизировали казенные квартиры, от этого их, видимо, невозможно отучить. Но для чего ж, думал я в том приличном американском доме, для чего ж лезут народные избранники грязными лапами мучить сирот? И придумывать законы, чтоб не отдавать несчастных детей безобидным богобоязненным американцам в родные дети? Это им даром не пройдет. Черти в аду будут за это рвать членов Думы и Совета Федерации на части крючьями и топить в котлах с кипящей смолой... Я говорю с бывшей землячкой. На русские вопросы девочка уже не реагирует... - Хелена, ду ю лайк букс? - спрашиваю ее. - Yeah, - отвечает она с нерусским уже, с нетатарским акцентом. - А принеси-ка ты мне, - обратился я к бывшей сироте, - принеси свою любимую книжку! Она на хромой своей ноге заковыляла на второй этаж в свою спальню... И скоро вернулась оттуда, принесла - вы не поверите такой пошлой литературщине - тонкую книжку, а на обложке нарисована - наша Золушка. Глава 28. Русские сироты на чужбине Русские депутаты очень не любят, когда иностранцы усыновляют сирот из России. Это может объясняться - и извиняться - только тем, что депутаты не видели бывших русских сирот в их новых заграничных семьях. А я - видел. Невыгодно в этом признаваться (сами потом поймете почему), но депутатские чувства мне понятны и даже одно время были близки. Я отчетливо помню свое первое впечатление от беседы с русской эмигранткой, которая мне рассказала о своем плане - зарабатывать деньги поставкой сирот в бездетные американские семьи. "Та-а-к, - подумал я злобно. - На чужом горе наживаться..." И так далее, - вы сами легко продолжите фразу и поставите подходящие клейма. "Бизнес на сиротах" - это очень сильно звучит. Это как бы измена родине, только хуже, с особым цинизмом. В то время как детям же у нас - самое лучшее. В общем, ничего святого. Вы понимаете. Я старался не встречаться взглядом с этой Таней, так эмигрантку зовут. А то встречусь и скажу ей грубые слова - зачем?.. Ну вот. Но это же не повод, чтоб закрывать глаза и на ее бизнес не смотреть: скорее же наоборот. Так что когда она звонила, я трубку не бросал. И вот она звонит однажды и зовет знакомиться с американцами, которые уже русскую девочку удочерили. Так я познакомился с семьей Мэрфи - Майком, Роуз-Энн, их старшей дочкой Мэри-Энн и приемной Леной, из Астрахани. Дело было в Пенсильвании. Русские отдали трехлетнюю Лену из приюта очень легко, потому что у нее нога не гнется. Девочка-инвалид - она была никому не нужна в России. Я специально поясню, что такое "никому не нужна". С голоду она не умирала, это правда. Но к трем годам никто не научил ее чистить зубы и, как бы это поделикатней выразиться, пользоваться горшком. Зато она замечательно умела прятать еду под матрас и драться. И словарный запас у нее был вполне достаточный для годовалого ребенка; в три-то года. Мэрфи отдали за полудикую девочку-инвалида выкуп - 15 тысяч долларов. Обидным для нас, нецивилизованным, дикарским словом "выкуп" я обозначаю тут все расходы на усыновление, включая авиабилеты и взятки. Теперь девчонка - их дочь и американская гражданка, она - мисс Мэрфи, по вероисповеданию - католичка, и ее готовят к операции по исправлению ноги. Она уже объясняется по-английски, и родителей приемных называет мамой и папой тоже по-английски; по-русски ей так некого было называть, - это так, к сведению господ депутатов. Причем Мэрфи очень милые доброжелательные люди, они улыбались и поили меня чаем. Я не заметил в их поведении ни малейшего намека на то, что они-де герои, что они собой гордятся за совершенный красивый поступок. Это меня совсем добило. Это вообще был страшный удар, это был настоящий шок. Я скомкал беседу и уехал домой, закрылся там и провел несколько очень тяжелых часов. Не знаю, как это назвать - позор, унижение, национальное унижение, стыд, обида, бессильная злоба, жажда мести? Не знаю, но ничего в этих чувствах хорошего не было... Как сейчас помню, я тогда еще напился от расстройства и для успокоения - иногда помогает. Что это была за ситуация? Попробую на пальцах объяснить так, чтоб неочевидцам стало понятней. Например, так: как бы пришли мы на праздник жизни и подарили имениннику подарок. И он его развернул, рассмотрел и - выкинул на помойку. И все увидели, что подарок-то наш точно дрянь, мы б своим детям такого не подарили. Вот таким воображаемым добрым дарителем я себя и чувствовал. Еще было досадно, что дарили мы с вами вместе, а приличным людям в глаза должен был смотреть я один. Народных избранников там со мной не было. Хотя, впрочем, им все Божья роса... Я удивлялся, отчего мне Мэрфи ни разу не сказали приблизительно таких слов: - Вы там, в России... Совести у вас нет, сирот так мучить! Да как же ваши еще смеют деньги брать за то, что мы ваших сирот, выкинутых на помойку жизни, усыновляем? Вы и родную мать тоже можете продать? Я тогда бы им мог дать какой-нибудь ответ, на выбор: 1) Не ваше собачье дело. 2) А вы негров вешаете. 3) И у вас индейцы в застенках резервации. 4) Зато мы не такие жлобы, как вы, чтоб холестерин мерить, за здоровьем следить, курить бросать и деньги копить. 5) Зато мы самая читающая нация в мире, у нас широта натуры и души, и Достоевского читаем (могли бы читать, если б захотели) в оригинале. Но я так не отвечал, потому что они мне таких вопросов не задавали. Интересно, почему? Совсем, что ли, за людей нас не считают? Уж и спроса с нас никакого? Эта их вежливость иногда, знаете, так достает... Нет бы прямо в глаза все сказать... Ладно, не о них речь. Да и не о нас. Я представляю себе теперь эту Елену Мэрфи и думаю, что ей сильно повезло - она успела, ей удалось избежать отеческой заботы русских депутатов, которые взялись охранять российский генофонд. Потопить генофонд, как Черноморский флот, не нам, так никому? Врагу не сдается наш гордый "Варяг", пощады никто не желает? Иван Грозный сошел с ума и убил сына посохом? Впрочем, депутаты же еще могут еще вчинить американцам иск! Могут скинуться, собрать 15 тыщ долларов и швырнуть в лицо этим Мэрфи, а девчонку забрать обратно на родину (ну, предположим, что им ее отдадут) и засунуть ее опять в сиротский приют. И ногу депутаты могли бы девчонке после операции обратно заклинить по-инвалидски, и зубную щетку могут отобрать и горшок, а английский она сама забудет. Да и на кой он ей будет нужен?.. Она вырастет и повесится с горя, и никакие империалисты генофондом России - в данном случае - не воспользуются. Таким образом, благородная миссия патриотически настроенных депутатов была бы выполнена - я правильно их понимаю, нет? И давайте еще всмотримся пристально в моральный облик этой самой Татьяны, которая намеревалась с довольно распространенной точки зрения некрасиво торговать детьми. Чтоб вы знали, у нее в распоряжении ведь еще один проверенный способ ограблять российский генофонд! Она же не сама уехала, а с семьей. В 1995 году уехала, как раз война в Чечне шла полным ходом, а ее сыну, школьному выпускнику, уж пора было в военкомат за приписным свидетельством... Ну и увезла часть генофонда в штат Пенсильванию, откуда российских граждан призвать в Чечню до сих пор никому еще не удавалось. Вместо цинкового гроба он попал в американский университет, учиться на компьютерщика. Не патриотичный поступок, так? Ведь депутаты, которые о генофонде пекутся, они бы предпочли мальчика отправить в город Ростов, где на станции его ждал бы вагон-рефрижератор для неопознанных трупов. Кстати, там вопрос генов и ДНК тоже архиважен - без них трудно изуродованные трупы опознавать. Не знаю, как работают депутатские мозги, и не надеюсь понять. Вот смотрите, на штурм Грозного чтоб необученных школьных выпускников не отправлять - нет такого закона. Чтоб виноватых в этом по закону наказать - такого тоже нет. А вот чтоб в Америку не пускать детей, которых бы там любили, - так слуги народа торопятся сочинить такой закон. Интересно, правда? Вроде им за державу обидно, за нацию и прочее. Слуги народа! Не слишком ли вы гордые, для слуг-то? В общем, отношение чужих американцев к русским сиротам меня впечатлило. И вопросов мне наставило. Было б кому их задать! Я нашел. Не знаю, кто у наших депутатов был экспертом по сиротскому вопросу. Но их удачно спросила одна детдомовская воспитательница (я в газете про это вычитал): "А эти депутаты, что лезут рассуждать да решать, они сами кого-нибудь усыновили?" У меня же эксперт был очень убедительный - отец Николай Стремский, русский священник в поселке Саракташ под Оренбургом. Я туда попал случайно вскоре после знакомства с Мэрфи. Этот отец Николай с женой Галиной взял в дом сорок сирот. Конечно, дети ходят в сбитых ботинках и едят на обед синий пустой суп из картошки, но ведь забрал же их о. Николай из казенного приюта! И отучил прятать еду под матрасом, и от него узнали они, что бывают на свете колбаса, апельсины и бананы, а не один только хлеб с водой. Я про него напечатал в журнале "Домовой" очерк, а эпиграф дал такой: "И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает". От Матф., 18: 5. Эти слова напомнил мне, подсказал сам отец Николай. Так вот я ему рассказал про Мэрфи и про их бывшую сироту. И спросил его суждение - отдавать или нет? - Сами мы всех детей забрать не можем, - вздохнул батюшка. - Значит, один выход - отдавать... Ребенок должен в семье расти, это я точно знаю. И если есть возможность ему дать семью - надо дать. Видите, не спросили депутаты отец Стремского. А могли бы позвонить и пригласить на слушания. Вот им телефоны: (353-33) 2 12 32, 2 74 61, 2 17 25. Тем более что отец Николай в Москве часто бывает, он заочно духовную академию заканчивает. Думаю, нашел бы время прийти к депутатам, изложил бы свое авторитетное мнение по взволновавшему Думу вопросу. И заодно, пользуясь случаем, рассказал бы, что от государства получает только треть положенных на детей денег, и с задержками. А приют для одиноких стариков, и гимназия, которые он там построил, кормятся с того, что подали Христа ради. И что вся его богадельня - на картотеке, чуть кто переведет денег на счет, так их сразу забирают в пенсионный фонд. И что в девяносто шестом собрали его послушники 70 тонн зерна, а в девяносто седьмом не сеяли, семян не на что было купить. А дальше и вовсе дефолт. Отец Николай, кстати, не обижается, он с пониманием смотрит на ситуацию: - Чего уж тут! У государства своих проблем полно, куда ж ему еще нами заниматься... Об этом же отец Николай рассказал мне старую притчу, которую я уж публиковал с его слов, но не могу удержаться от повторения: "Замечено по жизни, что если кто отказывается от креста, на тебя обрушивается еще больший. И тогда поймешь, что сброшенный был легче. Всякий крест человеку под силу. Креста не по силам Бог не дает. Был такой случай. Один человек решил избавиться от своего креста, уж больно тяжел был. И он видит сон: будто заходит он в помещение и там видит много-много крестов. Ему говорят: выбирай крест! Бери какой хочешь. А там здоровые кресты, поменьше, поменьше, он ходил, ходил... Человек есть человек, ему бы поменьше, полегче взять. И он са-а-мый маленький взял, а ему голос: "А это твой и есть крест". И он просыпается..." ...К лету девяносто седьмого эмигрантка Татьяна свой бизнес уже начала. И свозила в Россию американскую бездетную семью Биларди и помогла им удочерить маленькую девочку. Да, у американцев культ семьи и детей. Что странного в том, что Ларри и Пэт Биларди наперегонки бегут на кухню за бутылкой с детским питанием? Что Ларри укладывает ребенка спать и гордится, что это у него первого эта детдомовская девочка, которую никто никогда не убаюкивал, заснула на руках? Что у бывшей сироты своя комната на втором этаже? И триста игрушек? И что президент госпиталя сам предложил Пэт дополнительный отпуск, когда узнал, что русские бюрократы затянули дело? Что Пэт каждый вечер возит дочку на своем "саабе-кабрио" по подружкам, хвастается? Тут и удивляться нечему. Это же обычные вещи... Вам тут может показаться, что я все бросил и специально изучал американский сиротский вопрос. Нет! Просто люди там так часто и с такой готовностью усыновляют сирот, что этому никто не удивляется. Привычное дело. Привычка настолько укоренилась, что белых бесхозных сирот в стране не осталось... У некоторых американцев - там международные и иностранные вопросы почти никому не интересны - даже сформировалось мнение, что в этом мире только две категории населения бросают детей и плодят сирот: негры и русские. Американское общество к усыновлению привыкло настолько, что не считает нужным делать из него никакой тайны. Обыкновенно усыновленные дети знают, что они не родные. Дразнят ли их, дискриминируют ли их как? Это кто спросил? Вы? А, понятно - вы же русский. Вот и мне семьи с усыновленными детьми там попадались настолько часто, что через какое-то время я перестал реагировать и хвататься за диктофон. Помню, в одной компании меня между делом познакомили с человеком в шортах, который недавно удочерил русскую. Тоже мне редкость, - я даже забыл, как его зовут. Она была там же, девочка семи лет, в очках с толстенными линзами и растерянным взглядом. - Отдали в школу - не идет учеба! Медленно она соображает. - Да?.. - Ну и забрали домой; на следующий год пойдет, - беззаботно рассказывал мне новый знакомый. Вы понимаете, в чем смысл? Ему не надо хвастать успехами детей, он и так себя уважает достаточно. А если дочка осталась на второй год, что ему, себя неполноценным, что ли, чувствовать? И старая мысль о том, что второгоднице у чужого американского отца будет лучше, чем у родной русской воспитательницы, тоже прозвучала. - А у вас больше нет детей? - спросил я. - Почему же? Еще сын. Вон, видите, во дворе бегает. - Где, где? - спрашивал я. Во дворе не было никого, кроме мальчика-мулата, который гонял мяч, что твой Пеле. - Да вот это же и есть наш Жозе! В Бразилии мы его взяли. Хороший парень. И футболист, кстати, классный. А американцы - не пропадут они без наших сирот, им в Бразилию даже ближе летать, чем в Россию. За сиротами. И взяток там меньше берут. И тут еще странно, что никто из американских приемных родителей не размахивал родиной, государственным интересом, генофондом нации и прочими абстракциями. Они же не русские депутаты, чтоб браться судить и решать за всю нацию, не спросив ее мнения. Люди говорили про себя лично и про конкретных сирот. И еще про Бога - как они его понимают. Сиротский-то вопрос - он простой, он личный. Его пусть каждый сам себе решает. Или не решает. Но хорошо бы он и другим не мешал. Хорошо бы не в свое дело не лез.  * ЧАСТЬ VI. ПОДМОСКОВЬЕ Глава 29. РУССКИЙ МОНАСТЫРЬ - А что сентикан, который тебе конечно же хорошо известен? Вопрос, сами видите, непростой. Не сразу ведь сообразишь, что в виду имеется Святой Тихон. С американским произношением. И что речь идет о русском православном монастыре, старейшем в Америке. От Москвы до него миль двадцать. Пролетаешь их сквозь пенсильванские лески и городки - и Америка будто кончается: вот церковка совершенно русская, на фоне среднерусского пейзажа с елками и березами, и над воротами церковнославянские рисованные литеры. Чтоб их прочесть - это вам не легчайшая вывеска "Макдональдса" - надо остановиться и сосредоточиться; чего, собственно, от вас и добивались православные каллиграфы. По двору пробегает монашек весь в черном. - Доброе утро, святой отец! - с почтением обращаюсь к нему. - What? Sorry? - вежливо отвечает он. - То есть как?! Вы, верно, не расслышали?! - Excuse me... - огорченно улыбается он. Дальше, преодолев этот легкий культурологический шок, мы объясняемся на его родном языке. Он у всех здешних монахов один - местный, американский. Надо сказать, что приходится делать над собой немалое усилие, чтоб нечаянно не упустить это из виду и не сбиться обратно на русский. Монашек, разумеется, никаких интервью не может давать без благословения, но охотно бежит договориться с владыкой, чтоб тот меня принял. Назначено время, сразу после службы. Она как раз начинается в храме с типично русским убранством, золоченым, с бедными тоненькими свечками и родными запахами. И вид у священнослужителей наш - они не упитанны и не спокойны, как ксендзы, не стараются выглядеть более светскими, чем даже репортер светской хроники, - как методисты. У них, напротив, несколько изнуренные лица, на которых проглядывается серьезное, суровое даже отношение к посту, бдению и иным эффективным способам умерщвления плоти. Эти американцы добровольно ставшие похожими на советских людей, уставших от трудностей и их преодоления, вызвали во мне странную мысль... Вот та наша известная русская неулыбчивость - не от исторической ли привычки к православию - самой жесткой, самой суровой разновидностью христианства? И то сказать, для спасения души ведь нет надобности в американской улыбке, как нельзя более уместной в сфере обслуживания. Я говорил не раз с русскими священниками - в России - про необременительность католической, например, церковной жизни, допускающей, чтобы люди с комфортом сидели на скамьях. - То у них! И пусть! Никогда мы у себя такого не допустим! - гневно отвечали русские отцы. - Там у них и пост сокращенный и легкий, и дискотеки в храмах, и Бог весть что. А православные в храм не развлекаться идут, нам душу надо спасать... Конечно, непросто всю службу на ногах отстоять, это подвиг. А подвиг как раз и нужен, чтоб спастись. Будучи человеком грешным и слабым, я перед подвижниками всегда снимаю шляпу. Но призыв к отказу от удовольствий, к добровольным лишениям и подвигам кажется мне страшно знакомым; где, когда я это слышал? И, смутно припоминается, будто ничего другого и не давали услышать? Отчего мне так неуютно? И может быть, не зря именно в нашей стране большевики были так гостеприимно приняты? А привычка к уверенности в нашей и только, нашей, больше ничьей правоте - вот, смотрите: у всех Рождество, а у нас все еще пост, и по телевизору объясняют, как выйти из ситуации, чтоб не омрачать слабым в вере близким их новогоднее веселье - но так чтоб и самому при этом сильно не согрешить. Вот, кстати, в конце декабря у них - когда я и был в американском православном монастыре - на службе слышу: "Christ is born, Christ is born!" И я, разумеется, не ослы