угой стороны, любительница) ни за что с вами глазами не встретится, а если случайно напорется, то через треть секунды отвернется обязательно. Ну вот. Одна из них, которая в деловом костюмчике, -- сначала вопросом уточнив, точно ли я путешествую в одиночестве -- таки предложила составить мне компанию. Она это сказала мне таким дружеским тоном, что я ей отказывал в очень деликатной форме. Или взять тут же поблизости на самой что ни на есть 42-й улице отель с некогда гордым и звучным названием -- Carter. Не какая-нибудь халабуда незаметная, а почти небоскреб, гордо торчащий и издалека видный... Там однажды я в номере тоже что-то долларов за 70 я увидел висящий на электропроводе между лампой и розеткой -- увидел со странной брезгливостью чужой презерватив, повисший настолько тяжело и обреченно, что никаких сомнений в его использованности, и в назначении этого фаллически торчащего посреди квартала отеля, не возникло... Ну хорошо, я навеки покинул Картер, заведомо предпочтя ему какое-то более девственное и прибранное заведение, -- но все ж откуда эта брезгливость? Что мне до знака чужой, ну пусть и ограниченно плотской, любви? Разве это иностранное изделие номер 2 не такой же абстрактный символ любви, как допустим амурова стрела? Или как красное символическое картежное сердечко? Я это все о грязной изнанке хваленого Бродвея, которая разворачивается, развернута в пяти минут ходьбы от дорогих всемирно известных театров, рассказываю с тем, чтоб риторически воскликнуть чужими бессмертными словами: "Когда б вы знали, средь какого сора растут стихи, не ведая стыда!" При чем тут стихи, -- а при том: они же там в своих мюзиклах в основном поют хором, под музыку, а значит в рифму, ну не проза же это... Я выбрал в тот раз "Эдисон" -- самую что ни на есть театральную гостиницу. Что у меня театр под носом, я не сразу, не в тот же момент, как поселился, обнаружил. Потому что первые разы пользовался тем входом-выходом, что на 47-ю улицу. И только после случайно увидел второй выход, который на 46-ю, то есть к театру... А Бродвей от обеих дверей будет в метрах 50 на восток. Так вот когда из гостиницы выходишь на 47-ю, то по обеим сторонам от входа видишь по бару -- и по японскому ресторану. Японские рестораны очень близки натуре советского человека -- по крайней мере того, который при старом режиме поездил по Сибири и Дальнему Востоку, порыбачил на Оби и в Охотском море, и научился у рыбаков употреблять в пищу сырые морепродукты, а у добрых соседей по советской лестничной площадке -- гнать самогон, вторая фракция которого, имеющая также профессиональное жаргонное название "вторяк", есть не что иное как сакэ. А когда, бывало, проявишь нерасторопность и не поменяешь вовремя воду в кастрюле со змеевиком, система перегревается и дает не просто сакэ, а горячее сакэ... То есть поход в японский ресторан -- одно из самых ностальгических, по Советам, переживаний, которые меня согревают. Кроме того, русской тяге к японской кухне пособляют наши общие с Японией войны... Я давно заметил, что невозможно любить кухню стран, с которыми нет исторического опыта близких отношения, то бишь боевых действий. Взять французские кушанья, которыми кто ж только из русских аристократов не увлекался вплоть до выписывания из Парижа поваров -- один Наполеон нам вон во что встал! А советское поголовное увлечение колбасой, ну и сосисками, и еще пивом, с таким накалом, который нигде больше не встречается, кроме как в до боли нам знакомой Германии, -- ну хорошо, и еще Чехии, которая от Германии тоже, кстати, натерпелась... А русские насмешки над американской едой происходят исключительно из-за того, что Аляску мы сдали без боя и Карибский кризис кончился тоже полюбовно... Да, но это все -- если выходить на 47-ю улицу. Что, заметим, не каждый день случается. Иногда же, напротив, от лифтов поворачиваешь направо, и как раз выходишь на 46-ю, и по пути к Бродвею не миновать театра Lunt-Fontanne -- как говорят американцы, это как раз next door. Точно так же как я столовался в тех ресторанах, которые оказались ближайшими (по случайности японскими), счастливая лень и нега, -- мимо ближайшего театра я решил не проходить. Впрочем, сомнение, конечно, было, но касалось оно такого далекого от искусства вопроса, как мой гардероб. В нем в тот раз не оказалось ничего более формального, чем футболка и легкомысленная хлопковая курточка. Сомнением я поделился с кассиром, -- стоит ли билет брать? Когда не то что смокинга, а даже пиджачка спортивного нет? Кассир на меня посмотрел удивленно и посетить храм искусства в майке легко разрешил. И то сказать, я же противник излишнего снобизма, этого смешного явления. Самый смешной и свежий случай из этой области я знаю такой. Осенью, в рамках того же самого бродвейского театрального сезона, посещая родной город Макеевку, я в нем познакомился с женщиной Катей, имея на себе кстати ту же самую курточку. Будучи там замзавскладом и, таким образом, занимая высокое положение в обществе, Катя даже иной раз позволяла себе прокатиться на "чайнике". И вот Катя мне, отправляясь на ловлю "чайника", однажды с важным видом так соврала: "Я на троллейбусе не езжу никогда!" Я ей в ответ тоже любезно соврал: "А я езжу!" И вот я какие от нее услышал гордые слова: "Так то ты, а то -- я!" КОНЕЦ ВЫНОСА Давали "Титаник". По-американски звучит невозвышенно и даже смешно -- Тайтэник; это даже сильнее чем ваши Лео Tolstoi (в 10 минутах пешком, ближе к центральному парку, дают пьесу Anna Karenin) и брат Карамазофф. Тайтэник -- это "дай денег" (с немецким, с эстонским произношением), или чай-тоник, или уговаривание неких фригидных Танек, а то и вовсе агрессивная реклама туров по Таиланду... Если б что другое, с каким-нибудь скучным названием и сюжетом из наводящей скуку американской провинциальной жизни (ей-Богу, наша провинция куда забавней и живей, и полней мудрыми и странными людьми, чем ихняя, я-то в обеих пожил, можете мне верить), то еще было б непонятно -- идти ли. А "Титаник" -- это громко, хлестко, и размеры тоже впечатляют. И потом, мне хотелось сюрприза -- какой же такой американский happy end может вылупиться из потонувшего парохода? Билетов было две разновидности, на выбор: по 50 и по 75. Как вы понимаете, смешно было бы мне садиться от сцены на расстоянии большем, чем от сцены же до двери моей комнаты, -- то есть таки я отдал 75. Так каков же он, хваленый бродвейский театр? Расскажу. Это простецкое сооружение типа пусть и очень приличного, но все же кинотеатра. Никаких парадных лестниц, переходов, таинственных и непонятно зачем устроенных русских театральных закоулков, и никакого золота с бархатом... Кинотеатр, -- правда, большой и чистый, и все-таки под потолком не одни только дневные лампы, но -- богатая люстра. И из зала выход прямо в тесноватый холл, -- и никаких лестниц и легендарных вешалок -- а из холла уже непосредственно на улицу -- номер 46, если придерживаться общепринятой нью-йоркской нумерации. Полста шагов по ней налево -- и будет тот самый хваленый Бродвей. Зал, кстати, совершенно полон, несмотря на непривычную для американцев дороговизну... Свет медленно, ступенчато угасает, и с милым трогательным пятиминутным опозданием начинается представление... За свои 75 у.е. сидел я в первом ряду, который вместе с прочим партером тут называется странно -- оркестр. Сам же оркестр, в русском смысле слова, я видел своими глазами. Мы с соседним американцем (я вслед за ним) уложили ноги на отделяющий нас от ямы барьер, и вот под нами, перед нами, отделенный от нас тонкой сеткой, и сидели музыканты. Прямо передо мной, внизу, виднелась узкая, в черном, спина виолончелиста. Кроме нее, мне еще видна была дама без головы, в черном платье с глубоким декольте, которая иногда била по клавишам синтезатора; похожие инструменты использовались ранее русскими районными музыкантами на танцах. Когда дама не играла, она решала кроссворды. И похлебывала прозрачную жидкость из пластиковой поллитровки, в какие обыкновенно фасуется минералка -- поднося емкость к отсутствующей голове... Похоже, бродвейский театр -- это не совсем уж чтоб храм искусства; в храме же не разгадывают кроссворды, так? Чуть справа и выше -- дирижер. Он был тоже без головы, но на этот раз не с моей (тут было все в порядке), но с музыкантской точки зрения: странно, что им дирижер был виден от ботинок до нагрудного карманчика на сюртуке. Все, что выше, было уже закрыто широким, толстым торцом сцены. За движениями его головы, рук и, что самое принципиально любопытное, палочки могли наблюдать только рассеянные зрители первых рядов. Но музыканты, казалось, чувствовали себя вполне уверенно и не подавали виду, что оркестр на самом деле -- в разных смыслах -- обезглавлен. Это сильно удивляло; во дают! Под фанеру, что ли, они выступают? Только в антракте, когда народ побежал к совершенно презентационному, только платному столу за кампари-орандж и виски-сода, а главным образом за литровыми бумажными стаканами кока-колы со льдом, присущими любому американскому theatre, будь он кино или традиционный, и за бейсбольными кепками и майками с надписью "Титаник" же, -- я заглянул в яму поглубже и рассмотрел по крайней мере один черно-белый монитор, думаю, русский -- где ж еще теперь делают черно-бЫлые (правда, красивая описка-опечатка? -- я даже ее решил не править) телевизоры? (Я совсем уж было решил стать в очередь к буфету, -- но вовремя развлек себя мыслью, что мне быстрее и проще подняться в номер и там отхлебнуть виски из самолетной еще duty freeшной бутылочки, что я и сделал с чувством глубокого удовлетворения от осознания редкой комфортабельности ситуации... В следующий раз, резонно мечтал я, если вздумается в тот же театр, так можно вообще в тапочках...) Мониторов в зале было еще пара, только больших, они были привешены к дну второго яруса и открыты пытливому взору любого желающего, стоило ему только повернуться к сцене спиной... Бродвейский ненастоящий театр, американское массовое искусство, невозвышенность, слабоватая духовность... Я люблю выслушивать от русских такого рода рассуждения. Не то чтобы "почему они такие бедные, если такие умные", не совсем то я хотел сказать... А -- вот когда наступит уместный момент для обсуждения американской бездуховности, когда вот что мы у них переймем: скосы с тротуаров на переходы для беспрепятственного проезда инвалидов на электроколясках, сугубо безналичный расчет с гаишниками, очереди за сиротами на усыновление, массовую пенсионерскую привычку съезжаться по утрам на огромных старомодных машинах в ближайший fast food, чтоб пить там кофе и вести занудные стариковские беседы... Если отрешиться от снобизма и дешевых понтов того рода, что де они пепси-колу любят и потому невозвышенны, а где же Чехов, надрыв и проч., и от того что мюзикл нам как бы давно чужд (прошли же времена "Кубанских казаков"), если настроиться на серьезное любопытство по поводу чужих заокеанских искусств, и вовремя вспомнить, что мода на страх перед чужаками и на обыкновение употреблять их в пищу быстро устаревает -- то можно все же осознать и почувствовать на себе, что все же это масштабное и могучее зрелище. Вообще театры Бродвея -- они настоящие ли, и вообще искусство они или нет? Не знаю. Мне и дела нет. Я знаю точно, что у них это считается ого-го, ни и давайте их судить по их законам. Так что же было на сцене? Старинный и могучий сюжет про Титаник, затонувший 14 апреля 1912 года; несмотря на репутацию непотопляемого. И не цитировать же его тактико-технические данные, которые восторженно пропевали бродвейские актрисы -- я ничего не запомнил, в одно ухо влетело, в другое вылетело. Еще пели про драматические подробности: что-де вот мужчин в шлюпки не пускали, а потом оказалось, что 450 мест в них так и остались вакантными... Хорош был также восторг того рода, что Титаник -- самый крупный движущийся объект на планете... Еще забавно, что в день моего культпохода по телевизору передавали американские сомнения того рода, так лететь ли им на "Мир" или воздержаться. Так что тут позволительно будет обойтись деталями и подробностями. Сначала, на фоне занавеса с накрашенной на нем схемой знаменитого несчастного корабля, прохаживался его конструктор с метровой моделью своего злополучного детища в руках, и говорил, и пел прочувствованные слова. После подняли занавес, и обнажили трап, по которому после пассажиры поднимались на невидимый борт. Но сначала они по очереди подходили к обрезу сцены, смотрели на нависший над нами потолок зала и восхищались размерами плавсредства, которое в их воображении возвышалось на просторах зрительного зала... Кто по-людски, а кто хором в рифму. С их лиц считывался такой густой восторг, что делалось неловко, я даже пару раз оглянулся -- да что ж они такое воспевают?! Ну, синий потолок... Молодцы, конечно, красиво, подумал я, представляют. Но вот в какой-то момент, в какой-то куплет меня таки пронзило, и я на три секунды перестал дышать. Нет, конечно, я не встал, не поклонился им в ответ, не поблагодарил за персональное ко мне обращение, и не спел ответную арию типа: "О, как я вас понимаю! Наш пароход был еще больше и внушительней, и богаче, и мы им, честно сказать, дело прошлое, тоже восхищались... И кто б мог подумать, что он потонет, что он вот так раз -- и нет его? Кто? О Советский Союз, ты уже за холмом... А с виду был такой нерушимый, и сплотила -- навеки." Хотя, думаю, и без меня театроведы уже прошлись по поводу наших двух великих потонувших пароходов. Сквозь воображаемую слезу я молча смотрел дальше... Ну, расселись и поплыли. Декорации изображали то капитанский мостик, то прогулочную палубу с иллюминаторами первого класса, то каюты второго, то третий класс в трюмах. Изыск и блеск дорогого первоклассного салона какой-то картинный, антикварный, неживой -- оттого, пожалуй, что мы при старом режиме плыли в трюмах, в которых не поблистаешь. Мы видим, и слышим тоже, главные линии. Хозяин приходит на мостик выпивать и требует от капитана прибыть в Нью-Йорк на день раньше расписания. Капитан сначала сопротивляется, но потом сдается и велит своим добавить оборотов и еще срезать угол, уклонившись к северу, то есть, вы же понимаете, к тому самому знаменитому убийственному айсбергу... Капитан вообще уж совсем было ушел на покой, но вот уговорили его еще на разок. Потом еще наблюдаем, как гуляет первый класс. У дам трогательные наряды начала века - того еще века, они изящно прогуливаются с бокалами с окаменевшим в них пластмассовым шампанским. Одна дама из второго класса лезет в первый, таща за собой мужа, и пытается на халяву поднять свой социальный статус. Иногда ее там, наверху, принимают за свою. В третьем классе все просто, по-свойски, как на спонтанной советской пьянке. Народ плывет в Новый Свет, чтоб стать там людьми. Дешевые пассажиры делятся своими мечтами. Кто мечтает стать констеблем, кто губернаторшей, а один джентльмен -- откровенным миллионером, и он резонно уточняет: не простым миллионером, а миллионером в Америке. Я наблюдал за жизнью третьего класса и старался не думать про беспардонный Брайтон-Бич, откуда всякий уважающий себя одессит мечтает съехать навсегда. Наконец выясняется, отчего затихли моторы: этот дурацкий айсберг... Декорация кренится градусов до 20, сначала под откос укатывается сервировочный столик, после и вовсе рояль, и еще натурально валятся и бьются стеклянные вазы. Это убедительно и красиво, я смотрю и спрашиваю себя: а точно ли я не могу обойтись без длинных томных монологов на фоне тишины, безлюдности и когда никто не торопит. И тут лакей выносит своим старым господам откупоренную бутылку некоего могучего шампанского 1898, что ли, урожайного года. Да как же ты, корит его хозяйка, посмел такое без спросу открыть? Привет, отвечает он, так я это чтоб харчи не пропадали, пароход же тонет, понятно? Я что ж, говорит, службы не знаю? Слава Богу, всю жизнь имел удовольствие при вас состоять... Хозяева решают таки выпить и спокойно потонуть. А многие на самом деле там полагали, что сейчас их немедленно спасут, и видят в происшествии мелкое неудобство. Это напомнило мне ситуацию с другим величественным объектом, тоже пострадавшим от водной стихии; я имею в виду ресторан "Русский самовар". Когда там в офисе загорелась проводка, и хозяин, Роман Каплан, вызывал пожарных, он полагал, что ну вот одна комната пострадает, стоит только ее подремонтировать, и через неделю ресторан снова откроется... Но ребята целые сутки лили и лили воду через специально проделанные проломы в крыше и стенах, чтоб не дай Бог какая искорка не затлела в самом центре Манхэттена... К моменту моего культпохода в театр ремонт тянулся уж месяца четыре, и унести успел полмиллиона у.е. Дорогой Роман! Я желаю тебе скорейшего открытия и нашествия гурманов и алкоголиков, и чтоб они спасли твой благородный бизнес... Вот и хозяин Титаника тоже страшно расстроился. Как так, говорит, что ж получается, из-за дурацкого айсберга мой пароход придет в порт не по расписанию? Вы что, с ума сошли? Он ругает старика-капитана. А тот не забывает напомнить, кто его торопил и из-за кого они заплыли в айсберги. Но хозяин коварно напоминает, что если кто из смертных и отвечает за весь пароход, то именно капитан. Артист-капитан в ответ убедительно изображает, что точно чувствует себя старым дураком... Не знаю, учит ли американский театр своего зрителя работать над собой и неуклонно самосовершенствоваться? Если да, то вроде, видите, в доходчивой форме. Что-де если приставлен к делу, так отвечай за него, правильно? И не слушай никого. Вот они потихоньку тонут -- те, кого не взяли в шлюпки -- и в зал выдается могучая почти полная чернота. Черная до вполне страшной степени, ведь пароход тонул ночью, и в зале только что не холодно и не мокро. Ну а что happy end? Как ни странно, и не знаю как им это удалось, обошлись без него! Впрочем, показали под конец сцену из начала, где пассажиры стоят на пирсе и рассматривают непотонувший еще Титаник. Так те, кто потонул, они в тех же самых приличных благородных, старинных костюмах; а кто спасся, те закутаны в казенные одеяла с написанным на них названием спасшего их парохода -- Karpathia, кажется. Привет с того света и хоровое пение на темы Титаника. Потом аплодисменты, и поклоны, взявшись за руки, и занавес, и повторное его поднятие из-за аплодисментов же. Все как положено. И толкотня на выходе, и зрители в майках, как я, но и публика в дорогих костюмах, и дамы в зимних пальто с цигейковыми как бы советскими воротниками (эти при плюс 18-то градусах Цельсия), и ожидающие их лимузины Lincoln stretch, столпившиеся на проезжей части -- все как после спектакля в обычном московском театре. А может, и не так, не знаю -- я уж лет пять не был в московских театрах. Так что ж ты, спросят меня, в Москве в театры не ходишь, а вот понесло тебя в Нью-Йорк в театр же, за 10 часов лета, что за странность? Нету странности, не летаю я в театр на самолетах. Я в театр могу сходить, если он в двух шагах. Выйдешь из двери, сразу налево и, не доходя Бродвея, упрешься. И в Москве, когда в театре был последний раз, я, чтоб в него попасть, просто вышел из дома и через дорогу перешел -- через 13-ю стрит, то есть через 13-ю Парковую улицу. Там как раз на бульваре Театр теней. К чему утомительные и бессмысленные телодвижения дальних путешествий? Ведь есть же убедительная версия, что мудрец познает мир, не выходя со двора. Ну а если перейти через дорогу, то еще баллотироваться в мудрецы или уже все? Впрочем, это я из праздного любопытства интересуюсь. PS А happy end-то ведь был! Как же я не заметил... Ведь таки доплыл ведь "Титаник" до Америки! Доплыл, и вы его своими глазами можете увидеть на Бродвее. 39. Голливуд, "Оскары": звездам не страшны землетрясения Когда Голливуд раздает свои убедительные и могучие "Оскары", за этим зрелищем наблюдает весь мир. Видно, шоу того стоит. Ведь, как ни крути, а Голливуд -- мировая столица киноискусства. Все прочие страны в этом смысле глубоко провинциальны, и когда они зубоскалят над американским кино, хают его, обзываются, то получается жалкое зрелище... Так юноша из Урюпинска может презирать столичную жизнь. Или: если ты такой умный, то почему ты такой бедный? Да, мир смотрит кино из Америки, и американских артистов знает он в лицо и зачем-то любит. Особенно когда они собираются в одно время в одном месте, все такие удачливые, красивые, свободные, независимые, богатые, стильные, модные, обаятельные, талантливые... (Им, заметьте, никто не дает ныть, бедствовать, жаловаться на упадок духовности и нехватку пленки -- нет, американцы вкладывают в патриотизм бешеные деньги! И получают такую же отдачу.) Это притягивает к себе, а почему -- не объяснить. Может, чутье нам подсказывает, что успех, удача, богатство и счастье заразительны и потому тайные силы притягивают поближе к носителям замечательной заразы: а вдруг подцепишь что-нибудь прекрасное... Может быть, это самая прекрасная тусовка в мире? Может быть, голливудская звезда -- это тот идеал, к которому в душе стремится каждый? Чтоб вот так же быть молодым и прекрасным и делать только то, чего сам захотел, и никаких условностей и ограничений, и вместо унылых будней -- увлекательная и талантливая игра, и куда б ты ни пришел, все счастливы тебя видеть... Background Раздача "Оскаров" -- это Лос-Анджелес, Южная Калифорния. Сюда, в глухую провинцию, в пустыню, в 30-е годы перебралась с восточного побережья кинопромышленность в погоне за дешевизной. Песок, кактусы, пальмы, горы, иные со снежными шапками, океан и роскошный климат. Там солнце прожаривает и бодрит, и противно вспоминать про скучное, нудное, унылое: все делается хорошо, спокойно и весело. К этим местам трудно отнестись равнодушно, их, только приехав, начинают любить. В любви должен быть элемент риска, и он таки есть. Более того, в Калифорнии невозможен безопасный секс. В любой момент вы с вашей дамой и с койкой можете провалиться в какой-нибудь чудовищный разлом, вас может чем-то засыпать и задавить: здесь всегда землетрясения. И хорошо еще, если вы успели запастись спецпакетами: в каждом супермаркете продаются коробки с наборами для землетрясения. Там еда, вода, таблетки, фонари и проч. -- все необходимое на три человеко-дня. Плакаты на улицах призывают: "Будь готов к катастрофе!" Вот так люди живут как на вулкане, и чего ради? Да значит, есть, чего! Город наполовину, ну на треть мексиканский -- по жителям, по языку, по еде. Три часа на машине -- и вы в Мексике, у которой, кстати, Калифорнию и купили незадолго до Аляски и никому не отдали несмотря на огромные достижения в области прав человека. Не отдали, -- значит, достойны обладать. И надо сказать о зрителях. Из них самые сумасшедшие и благодарные -- и об этом писали газеты -- студент Масато Окава и будущая мамаша Эми Ледвелл. Первый целых 10 часов летел от Хадодате до Лос-Анджелеса -- с тем, чтобы заранее занять зрительское место и в ожидании шоу провести на улице сутки... Мадам Ледвелл тоже ночевала на тротуаре, приткнувшись на подстилке, -- на шестом месяце беременности! Она все перенесла мужественно, но, говорит, это последний раз... Американский кинопроцесс почему-то очень интересен народу. До такой степени, что еще в пятницу, за три дня до раздачи Оскаров, перед Dorothy Chandler's Pavilion (там проходила церемония в 94-м) в деловом центре города начали становиться биваком любители киноискусства. Хорошо, что в Калифорнии жарко, а дожди редкость: пластиковый матрасик, бейсбольная кепочка, ящик пепси, hot-dog - лежи, подкрепляйся и жди, когда начнут пускать на трибунки у входа. А тогда уж вперед! И даже землетрясение не сломило фэнов. В воскресенье, накануне "Оскаров", Лос-Анджелес дрожал и трясся -- опять! Трескались highways, закрывались офисы, люди в панике выбегали из магазинов, орали, в домах качались люстры -- как и положено при 5,3 балла по шкале Рихтера. Понятно, всем было страшно, да и я волновался, что "Оскаров" отменят - а фэнам плевать. Они выстояли и никуда не делись. И вот настало наконец 21-е, 11 утра. Гудит толпа. Компания "Фресно" (лимонад) в рекламных целях раздает свой ледяной напиток, темные очки и белые бейсбольные кепки с логотипом. Это все очень кстати: жаркое мартовское солнце, дымка над кучкой здешних небоскребов, усугубленная легким смогом, -- это изнуряет. Толпы любителей кино ходят стаями туда-сюда в некоем возбужденном, как бы предфутбольном состоянии. Болельщицы скандируют названия любимых фильмов, -- видимо, надеясь, что попадут в теленовости и с экрана смогут пролоббировать своего режиссера. И ведь точно, мимо них от телегрузовиков и телеавтобусов тянут провода к павильону. Телекомпании разворачивают свою технику. А кто-то уже и снимает. Мальчики-ассистенты держат круглые отражатели, чтоб свет на лица звезд ложился ровно и плавно, сглаживая морщины. Пробуют свои прожекторы телевизионщики, от яркого их света, если стоять близко, поджаривается спина. Они прицеливаются камерами в трибуны, орут туда: --Hello, everybody! Come on! -- и призывно, как массовики-затейники, машут руками. Публика откликается, восторженно галдит в ответ и тоже размахивает руками и флажками. Телевизионщики копят этот восторг про запас, чтоб после вмонтировать в свои репортажи. Должен быть восторг, и он есть. Это, наверное, одно из проявлений патриотизма... Полиция, однако, не верит в стопроцентную преданность собравшихся киноискусству. На подходах к трибункам -- металлодетектор, чтоб никто непрошеный не вошел в историю, застрелив крупного артиста. В шатре, смахивающем на цирк шапито, накрыты столы, каждый на 12 персон: тут гулять передовикам киноиндустрии. Народу набралось столько, что пришлось перекрыть Hope Street. Это для делового центра города неудобно, но все равно же будет народное гулянье - неотвратимое как стихия. Красными широченными коврами с желтым "Оскаром" выстлана дорожка, по которой будут шествовать звезды. Полицейские отгоняют публику от ковров, а то натаскают пыли. Но ковер, однако, уже заметно потоптан. Сначала примятости приглаживает ладонями сержант, ползая по ковру, потом его сменяют специальные служители с утюгами. И болельщицы, кругом болельщицы. Не все сплошь бестолковые школьницы, есть и солидные, казалось бы, люди. Тут и стюардесса American Airlines, и интерьерный дизайнер, и слегка прыщавая, но голливудская (!) актриса (рекламные ролики про Pepsi и popcorn пока), и даже дама-хирург. Последняя взяла отпуск за свой счет, а главврач ее только потому отпустил, что сам киноман. --Ну очень хороший режиссер этот Спилберг! И фильмы его все замечательные! -- хвалит она любимца. Не только кучка безответственных фанатиков -- вся Америка почему-то полюбила этот Schindler's List. Я, конечно, все бросил и тоже пошел его смотреть. А бросил немало всего. Ведь вы себе представляете блистательную Калифорнию! Синее высокое небо с безмятежными облачками, крымское, кавказское и даже лучше солнце, такие же кипарисы и роскошные какао-пальмы, бескрайние пляжи Санта-Моники с огромной, но ленивой волной, ровные, как стол, highways, по которым куда вздумается гонишь по 85 не километров, но миль в час (при отсутствии каких бы то ни было гаишников), и в волнующей близости снежные горы, почти мексиканские пустыни, цветение кактусов в палисадниках... Теплая страна -- как будто третий мир, но со всеми благами цивилизации. Это как бы Нью-Йорк, только вывезенный на дачу и подзагоревший. Куда той Европе! И вот я все это бросил, купил за 7 кровных долларов билет и три часа сидел во тьме. И что я увидел? Обычное простецкое комканое кино "про войну", каких я в пионерском возрасте видел сотни... Если вы помните детство, билеты по гривеннику, подсолнечную шелуху кинозалов и магию белой простыни, на которую светят пыльным лучом из кинобудки, -- то вы все вы видели. Вот вероломные бойцы вермахта, трататаханье "шмайсеров", пронзенные пулей жертвы, колючая проволока, скупые интерьеры концлагеря, убогие миски с баландой. Утомившись от своей мерзкой работы, бессовестные захватчики идут, натурально, пировать, предаваться неумеренному потреблению алкоголя, в процессе которого грубо овладевают чужими девушками, попутно нанося тем побои. Идейная и моральная несостоятельность немецко-фашистских персонажей усугубляется их полной коррумпированностью. А в это время отдельные мужественные борцы, которых не сломить, оказывают врагу посильное сопротивление и т.д. Потом, как вы помните, по общим для их кино и для нашего правилам должно победить добро, то есть good guys, и они таки побеждают. Последние минуты ожидания... И наконец, к восторгу публики, которая уж должна была одуреть за день на солнцепеке, пошли-таки звезды. Ура, ура, крики и визги, и трогательно щелкают мыльницами фэны, и машут руками, и подпрыгивают, и пытаются дотянуться, поручкаться со знаменитыми, и умолить на автограф - вот он, сладкий сон наяву. Но, понятно, счастливчиков -- единицы на тысячи. Жестокая бессердечная полиция Лос-Анджелеса во главе с инспектором Джонсоном, и еще полицейская кавалерия на подступах, какающая на асфальт, и подкрепление в лице частного агентства "Пинкертон" не дают сбыться мечтам и чаяниям народным. Нетронутой проходит по красному ковру легкомысленная, беспечная Ким Бесингер в простеньком черном платье с небрежной прической, она слегка порочно улыбается нам, простым парням -- как в "Привычке жениться". Это едва ли не единственная из всех звезд, которая в жизни совпадает со своими киношными образами, -- вся такая воздушная или какая там, к поцелуям зовущая. Все остальные, как это ни досадно, в жизни какие-то скучные, бледные, незаметные. Их даже не узнаешь! Так, лица из толпы... С Бесингер рядом шагает этот ее Алек Болдуин со своей заурядной физиономией. А вот высокий солидный красавец Лайам Нисон (Liam Neeson) шествует с высоко поднятой головой. Надо вам сказать, что Liam -- это странное сокращение от William. В нем проглядывает природный спортсмен, хотя из большого спорта он ушел давно: а вот в юниорах серьезно боксировал и даже брал кубок Ирландии. Про него все говорят, что из него прет sex appeal даже в несексуальных ролях. Это его качество по достоинству оценено широкой женской общественностью из числа избранной публики: в его girl-friends числились Барбара Стрейзанд, Джулия Робертс, Шинед о'Коннор, Брук Шилдс и еще много прочих достойных женщин и девиц. А вот и сам Спилберг -- его немедленно вытаскивает на маленький подиум телеведущий и тут же предлагает толпе поорать, а потом уже расспрашивает о самочувствии и видах на урожай "Оскаров". Идут, идут... Вот Том Круз с женой, блондинкой Кидман, которая куда длинней его самого. Он отпускает бородку, она пока жиденькая, и его не узнать. Идет Энтони Хопкинс, вышколенный дворецкий в Remains of the day и жуткий людоед по прошлым "Оскарам". А за ним Джин Хэкман, всегда такой убедительный мент в боевиках. Кстати, в кулуарах рассказывали такую драматическую историю. Когда подбирали артиста на роль людоеда в "Молчании ягнят", кандидатов было три: кроме Хопкинса как раз Хэкман и еще один негр. Хэкман, поморщив нос, сам отказался, негра не взяли, а старик Хопкинс блеснул. Когда потом фильму надавали разных "Оскаров", те двое были вне себя. Негр жаловался, что его по расовым соображениям не взяли, не хотели, дескать, чтоб людоед был чернокожим. Зря не взяли, вот была бы картина! В последней серии нашего "Ну, погоди!" очень хороши были черные дикари-каннибалы, которые хотели сожрать волка-Папанова. И Хэкман извелся, прям выел себе сердце, (дословно, как говорят американцы, а по-нашему -- так всего лишь локти кусал). Вот так-то -- харчами перебирать. Хотя с Хэкманом, может, картина была бы иной. Это как в той шутке, что, если бы Хилари вышла замуж не за Клинтона, в Америке был бы сейчас другой президент. Сам Клинтон, кстати, большой любитель кино и даже нашел время об этом порассуждать публично перед церемонией "Оскаров". Отвлекшись от участия в скандале - на тот раз это было связано с неуплатой налогов -- Клинтон посмотрел в кинозале своего Белого дома Schindler's List и назвал его фильмом десятилетия... А вот и Холли Хантер -- главная роль в фильме The Piano! Она несет свою интенсивную улыбку. Холли славится своим нечеловеческим упорством. Ее не хотела брать на эту роль Джейн Кемпион, автор сценария и режиссер. Так Хантер ее просто одолевала своими звонками, факсами, справкой об окончании музыкальной школы, кассетами с записью своего голоса с шотландским акцентом, которому специально для фильма выучилась, -- одолевала и одолела. Кемпион решила, что артистка с таким упорством чего-то стоит. Так вот о фильме The Piano. Изящное пианино из Австралии. Это искусство для искусства! Какое отдохновение после (или вместо) перегруженного идеологией "Шиндлера!" Неизвестно от чего онемевшая дама (никаких пошлых житейских причин, по намекам -- просто добровольно замолчала еще в шестилетнем возрасте), с дочкой, про папу которой конкретно ни слова (и неважно -- это ж не паспортный стол), -- про нее известно только, что она из Шотландии и вдохновенно играет на инструменте. Она решительна и строга, а вокруг океан, Новая Зеландия, туземцы, дикая природа. И ревнивый муж с бакенбардами, который эту даму по почте выписал из Европы, это было тогда модно среди колонистов. Татуированный полудикарь из поселенцев вожделеет приезжую даму, но куда ему до нее. Но он придумывает, как соблазнить эту тонкую штучку: покупает у семьи пианино за совершенно безумную цену -- 80 акров земли. Легенда такая: ему якобы хочется брать уроки музыки. Дама не хочет связываться с дикарем, он даже грамоте не обучен и хам -- но муж ее на свою голову заставляет. Музыке этот ученик-переросток, конечно, вовсе не учится; он поглощен музыкой сфер. Так трогательно: она, немая, пишет ему слова в блокнотике, а он говорит, что грамоте не обучен. Она ему дает, дает эти уроки, а после и он тоже ей наедине дает уроки в тишине. И каждый раз прежде чем завалиться в койку они маются добрые четверть часа, чтоб общими усилиями снять с дамы весь этот викторианский наряд, развязать запутанные тесемки и отцепить от юбки сложный жесткий каркас из китового уса. Иногда дикарь на полдороге бросает это утомительное раздевание и головой заныривает под юбку своей пианистке, и начинает ею таким манером обладать; наивные американские газеты подумали, что это он ей просто снимает чулки - это было еще до того, как Клинтон высоко поднял над миром знамя орального секса. Ну вот, муж подсматривает в щелочку за вдохновенными любовниками и всей этой сексуальной революцией, и тут же чужая собачка к нему ластится, и совершенно некстати - или кстати - принимается ему лизать ладонь, что, строго говоря, с легкой только натяжкой можно трактовать как оральное скотоложество. Которое мужу, впрочем, не в радость - он брезгливо вытирает обслюнявленную руку о штаны. Но высокий штиль этой непростой любовной сцены ничуть не снижается, и влажная тема любви тут изящно закольцовывается. Ревнивец отрубает пианистке палец. Но ей приделывают новый, железный, и он бьет по клавишам не хуже прежнего. Шотландская пианистка плюет на закомплексованного мужа и открыто воссоединяется со своим любовником! Потом она, правда, нечаянно тонет в океане вместе с пианино, навеки выпавшим из лодки, но счастливо выплывает из синих южных глубин, -- это очень красивые и жизнеутверждающие кадры. Что-то такое, ну почти такое, мы проходили в советской школе: там луч света проник в темное царство, и русская неверная жена тоже тонет, только не так весело и понарошку, как в Пианино - но насовсем. На русском материале это как-то уныло получилось. Живо представляешь себе синий раздутый труп утопленницы, объеденный раками, этак в духе свинцовых мерзостей русской жизни... В южном же полушарии, в другом, счастливом мире, с пальмами, живописными дикарями и волей, такой поволжской скупости не выйдет: ну потопилась немножко, и будет, вылезай из своего теплого моря и мирно поезжай себе с любовником осваивать новые просторные земли. Два мира - два детства... В том же самом нашем духе разбивают морду в кровь блестящему счастливому человеку, и какие-то мерзкие маньяки увозят его чтоб мучить и убивать ни за что, -- вот типовой русский сюжет! Отмеченный кстати "Оскаром", правда уже в другом году, в следующий мой заезд в Голливуд - я про кино Михалкова "Утомленные солнцем". Ну наконец-то он победил, сделал свой вклад и проч. Сколько ж он переживал из-за приза за "Утомленных"! В Канне ему не дали "Золотой ветви", его дернули за рукав, когда он встал и уж пошел было получать... А "Оскара" дали, с чем мы его и поздравляем, ура. Награжденный, он пошел говорить с журналистами, начал по-английски, потом позвал переводчицу -- и вместе они рассказали, что Никитина дочка хочет велосипед. Это-де ей важнее, чем "Оскары". Меня потом спрашивали: а что, правда папа не в состоянии купить ребенку велосипед? Похоже, публика не поняла, что тут дело в гордости и независимости от разных там "Оскаров"... А что значит его "Оскар" для России? Ответ был такой: ничего, Михалкова и так все знают в России... А для Америки много значит михалковский "Оскар"? Американские газеты, которые описывали каждую складку на платьях своих звезд, про нашу русскую победу писали так: "Русские Burnt by the Sun были признаны лучшим иностранным фильмом". И все... (Американцам трудно понять, как это что-то иностранное может оказаться хорошим.) Самой многословной оказалась Los Angeles Times: 5 строчек, и даже михалковскую фамилию назвали... (Эмигрантские газетки не в счет.) Но прокат в Америке, конечно, будет. Известие об этом с радостью выслушал многочисленный эмигрантский зритель, перед которым Михалков выступал накануне "Оскаров". Дело было в воскресенье, в мюзик-холле напротив "Аэрофлота". Собрался полный зал -- и немаленький -- любителей русского кино, главным образом местечковых пенсионеров. Из скромных 420-долларовых пенсий они оторвали по двадцатке за билет, что для Америки дико дорого. Режиссер жаловался эмигрантам, что в России засилье порнографии, нужна цензура, а выборы, наоборот, не нужны, что свободу понимают как вседозволенность, наша демократия гроша ломаного не стоит. Но несмотря ни на что, заверил присутствующих Никита Сергеевич, в России все будет хорошо, поскольку есть еще здоровые силы в провинции. Эмигрантской общественности это все было ужасно интересно, она требовала продолжения, но Михалков покинул зал, оставив своих поклонников смотреть документальный фильм про свою старшую дочь ("Уж вы посмотрите, не то я обижусь".) --Ну я поехал... Я предложил Никите Сергеевичу подвезти его -- нам было почти по пути, -- но он решительно отказался и сел в такси; до чего щепетилен... Идут, идут артисты, толпой, выгрузившись из наемных лимузинов-линкольнов. Вдумчивые организаторы не дают звездам быстро прошмыгнуть из автомобиля в павильон, их так просто не отпускают. А заставляют долго, медленно и мучительно прошагивать этот коротенький отрезок торжественного ковра. Впрочем, это им не в тягость, они ведь выполняют вполне привычную работу: позируют перед камерами. Создают образы, на этот раз, в этот редкий случай масс