ников дожидался, что Павел вернется под латанию и прикроет по своему обыкновению глаза. Потом генерал с трудом выловил из внутреннего кармана сложенные вчетверо листки - плод долгих стараний Мустафы Ламаджанова. - Титул, государь. Я прочту вслух, как обычно. - Слушаю, милейший. - Итак... - Шелковников воровато надел на нос очки и стал читать: - Мы, кандидат в члены КПСС, простите, сам себя перебью: рекомендации для вас готовы. Если не возражаете, вам их дает коллектив передового магазина номер 231 в вашем родном городе, в этом магазине работал герой Петров. - Что с памятником ему? - Дано указание установить, его родной город на Брянщине... - Старая Грешня? - быстро переспросил Павел. - Совершенно верно... - Вот что, милейший, там уже есть готовый пьедестал, прикажите использовать! - Пьедестал? - в который раз Шелковников удивился хозяйственности императора, он не ведал, что Сухоплещенко приснопамятный пьедестал давно прибрал к рукам. - Будет исполнено. Я продолжаю. Мы, кандидат в члены КПСС, милостию Божией и миропомазанием Павел Вторый, император и самодержец Всероссийский: Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Финляндский... Простите, я, кажется, забыл доложить - через дипканалы стало известно, что Финляндия и в самом деле намерена просить о воссоединении... - Сами осознали... Хорошо... - пробормотал Павел. - Дальше, дальше. - Так... Царь Финляндский, Лапландский и Аландский, наследственный победитель Гангутский, Царь Польский, Царь Херсонеса Таврического Крещального, Царь Неаполитано-Скифский и Всея Тавриды, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский и Подольский, Государь и Великий Князь Нова-города Низовския Земли, Великий Князь Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Великий Герцог Курляндский, Князь Естляндский, Лифляндский, Семигальский и Самогицкий, Архипелага Западно-Естляндского Наследный Господин, Князь Гродненский, Брест-Литовский, Могилевский, Витебский, Борисовский, Оршинский, Несвижский, Минский, Слуцкий и Шкловский... - В самом деле так? - спросил Павел, открывая глаза. - Если угодно, можно убрать... Убрать? - Шкловский - уберите, никому не нужно... Слуцкий - пожалуй, оставьте. Шелковников черканул на листке и продолжил: - Так... Барон Бродский, Государь и Великий Князь Мстиславский, Князь Черкасский, Князь Полтавский, Харьковский, Сумской, Юзовский, Винницкий, Екатеринославский, Житомирский, Галицкий, Станиславский, Елисаветградский, Луганский, Князь Карпатский и Авратынский, Великий Лесничий Беловежския Пущи, Верховный Блюститель Аскания-Новы, Гетман Николаевский, Великий Князь Ровенский, Тернопольский, Херсонский, Буковинский и Гуцульский, Граф Измаильский, Граф Мариупольский, Таганрогский, Герцог Бирзулинский и Крыжопольский, Великий Пахан Одесский... - Что? - заорал Павел. - Великий пахан? Это вы сами, дворянин, сочинили, или кто из доброжелателей помогал? Шелковников похолодел. Ну и подсиропил чертов татарин! Думал, никто читать не будет? На три месяца без прогулки оставлю! А сам, чистосердечно сорвав очки, моляще сложил руки на груди. Павел быстро остыл, потянул носом: снизу просочился духовитый намек на осетрину - и кивнул: мол, вычеркните Крыжопольского вместе с паханом и читайте дальше. Шелковников тайком тоже вобрал в себя осетринный дух, но безропотно продолжил чтение. - Граф Мелитопольский и Бердянский, князь Павлоградский, Кременчугский, Миргородский, Батуринский, Белгород-Днестровский, Господарь Бессарабский, Великий Боярин Тираспольский, Бендерский, Белецкий, Дубоссарский, Каларашский, Ясский, Кагульский и Рыбницкий, Всезоркий Серпентолог Острова Змеиного и вод Понта Эвксинского всех иных островов Хранитель, Князь Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Князь Великолуцкий, Курский, Белгородский, Калужский, Тульский, Воронежский, Брянский, Алешенский, Старогрешенский... - Это вычеркните. Этот титул я отдаю. - Есть! Продолжаю. Орловский, Екатеринодарский, Тьмутараканский... - В скобках укажите - Темрюцкий. - Есть! Продолжаю... Новороссийский... Может быть - Малоземельский? - Ничего не мало, в самый раз! Оставьте как есть. Дальше! - Есть! Сочино-Адлерский, Ставропольский, Адыгейский, Хунзахский, Ца... Ца-та... извините, Цата-ныхский, язык сломать можно, простите, Кой... Простите, Койсублинский и... Батлухский... - Вычеркните все это, напишите - Аварский. Одно и то же, а дробные титулы пригодятся при восстановлении племенного дворянства! Шелковников посмотрел на Павла с настоящим уважением. Как могло так получиться, что этот человек до сих пор преподавал в какой-то занюханной школе? Редко генералу доставляло удовольствие, что кто-то знает о том, о чем он сам не знает. Но царь все-таки! - Лезгистанский, Тегейский, Анзацкий, Адыгейский, значит, э-э... Хакасских, Карачаевских, Чеченских и иных Горских, такожде и Татарских князей Наследный Государь и Обладатель, Верховный Зайсанг Калмыцкия земли, Князь Тихорецкий, Майкопский, Владыка Тамбовский, Князь Камышинский, Великий Герцог Всея Мордовии Мокшанския и Эрьзянския, Князь Чувашский, Князь Костромской, Князь Вологодский, Князь Рыбинский, Серпуховской, Лопасненский, Князь Архангельский и Холмогорский, Белозерский... - Это чужой титул. Вычеркните. - Есть! Удорский, Обдорский, Кондийский, Вишерский, Соль-Вычегодский, Усть-Сысольский, Печорский, Воркутинский, Ненецкий, Североземельский... Как вы, государь, просили - этой территории мы оставляем советское название... - Еще не хватало напоминать, что этот подхалим назвал ее Землей Николая Второго... Вы продолжайте. - Продолжаю... Таймырский, Ямальский, Хантыйский, Мансийский, Тюменский, Властитель Пензенский, Князь Саратовский, Князь Иваново-Вознесенский, Владыка Царево-Кокшайский, Князь Удмуртский, Башкирский и Вогульский, Князь Тетюшский, Вышневолочокский, Арал-Денгизския воды Блюститель, Собственник Меотидския Акватории... Может быть, просто Меотидский? - Может быть... Дальше! - Князь Соль-Илецкий, Орский, Оренбургский, Челябинский, Великий князь Екатеринбургский, Князь Омский, Томский, Ново-Николаевский, впрочем, хорошо ли, государь? - Пока да... Никто не поймет. Но переименуем при первой нужде. Дальше! - Барнаульский, Бийский и Протчего Алтая Неоспоримый Владыка... - Вы там куда с Неоспоримым раньше времени? А Князь Симбирский? А Князь Самарский? А Князь Хвалынский? - Сейчас впишу... Дальше. Покровитель Кулундинский, Васюганский, Барабинский, Глава Белоярский и Норильский, Протектор Ачинский и Нерчинский, Граф Эвенкийский, Повелитель Верхнеудинский и Агинский, Князь Читинский, Хабаровский, Владивостокский и Приморский, Верховный Шаман Автохтонно-Сихотэ-алинский, Учредитель Сахалинский, Барон Автономно-Еврейский... - М-м... Нет. Барон Автономно-Еврейский - перебор, милейший. Нехорошо. Вот что, возьмите этот титул себе! Шелковников обалдело поморгал. - Я недостоин, государь... - А я, значит, достоин? Словом, уберите, оставьте на черный день, читайте дальше. - Есть! Князь Шантарский, Магаданский, Якутский, Алданский, Великий Герцог Анжуйский, то есть Великий Герцог Островов Анжу, дальше - Барон Врангель, то есть, простите, Барон Острова Врангель... - Острова все выкиньте. Пригодятся как подарки. - Есть! Эрцгерцог Франциосифлянский и Острова Рудольф такожде... Впрочем, это все острова, я понял... Итак! - Шелковников набрал воздуху, но язык его почти уже не слушался, во рту пересохло. - Князь Карякский и Керекский, Камчатский, Курильский, Индигирский, Верхоянский и Нижнеянский, Батыр Вилюйский, Князь Усть-Илимский, Самоедский, Сургутский и Всея Северныя Страны, Верховный Берендей Всех Неведомых и Сокрытых, Реликт Айнский... - К дьяволу! - Есть! Царь Туркменский, Тянь-Шаньский, Памирский, Каракумский и Балхашский, Владетель Иссык-Кульский, Царь Абескунский и Владетель Каспийския воды, Чрезвычайный и Полномочный Удельный Хан Киргиз-Кайсацкия Орды, Повелитель и Государь Гурьевский, Петропавловский... - Пожалуй - Павлопетровский. - Есть! Павлодарский, Уральский, Семипалатинский и Семиреченский, Князь Аму-Дарьинский и Сыр-Дарьинский, Кокчетавский... - Нет! Синегорский! - Есть! Учредитель Красноводский, Князь Акмолинский, Актюбинский и Всея Целинныя и Залежныя Земли, Князь Усть-Каменогорский, Аулие-Атинский, Перовский... - Лучше по-старому - Ак-Мечетский. К чему злить мусульман? У нас и так русское меньшинство... - Есть! Отец Ошский, Князь Пишпекский, Джелал-Абадский, Горно-Бадахшанский, Дюшамбинский, Асхабадский, Ташаузский, Небит-Дагский, Байрам-Алинский, Владетельный Маркиз Карагандинский и Чимкентский, Всемощный Хан Чарджуйский, Бухарский, Кокандский, Хорезмийский, Самаркандский, Хивинский и Термезский, Барон Учкудукский... - Барон Учкудукский... М-м, милейший. Снова перебор. Это вы возьмите себе. И не смейте отказываться! Жалую вас бароном Учкудукским! Шелковников совсем без восторга сделал что-то похожее на поклон и продолжил, констатируя про себя, что хоть и фиговый, а все же барон. - Почетный Надзиратель Анджеро-Судженский, Усятинский, Ак-Чурлинский, Явасский, Повелитель и Государь Иверския Земли, Карталинских и Грузинских царей Наследный Государь и Обладатель, также царь Имеретинский, Колхидский, Абхазский, Нурийский, Князь Тифлисский, Кутаисский, Бессултанный Бейлербей, Тысячебунчужный Паша Батумский... - Отлично, генерал, отлично... - Царь Эриваньский, Александропольский, Караклисский, Вагаршапатский, Карсский, Трапезондский, Эрзурумский и Баязетский, Ванский, Битлисский, Урфинский, Куратор Араратский и Всея Восточныя и Иныя Анатолии, Князь Нахичеванский, Бакинский и Шемаханский, Царь и Благомощный Властитель Ленкоранский, Князь Елисаветпольский, Алагезский и Ахалцыхский, Друг Товадыйский, Царь Аланский, Великий Дервиш Бабайский, Шах Пехлевийский и Шехсеварский, Наследник Норвежский, Шпицбергенский и Ян-Майенский, Царь Великия Бактрии, Князь Померанский, Царь Польский, Князь Белостоцкий, Львовский, Краковский, Великий Герцог Данцигский и Кашубский, Герцог Шлезвиг-Голштинский, Великий Монгол Халхасский, Герцог Сторманский, Дитмарсенский и Ольденбургский, Великий Герцог Тобагский, Султан Кабульский, Император Маньчжурский и Синцзян-Уйгурский, Барон Ургинский, Царь Американский, Великий Князь Ново-Архангельский, Великий Князь Иссанахский и Унимакский, Стихинский и Колошский, Князь Командорский и Алеутский, Граф Свято-Францышкский... - Подержите, барон, все это в запасе. Насчет Америки это мы еще подумаем. Есть варианты. - Есть! Король Гавайский, Великий Вождь Папуа-Новогвинейский, Государь Еверский, Светлейший Негус Абиссинский, Государь Аделийский, Великий Брандмейстер Огненныя Земли, Великий Кузен Сальварсанский, Авогадор-Дожепостановитель Венециянский, Хан Половецкий, Владыка Хозарский и Генуэзский, Гетман Всеместный, Атаман Кошевой, Куренной, Наказной, Сельский и Станичный совокупно, Верховный Курбаши, Верховный Ливонского Ордена Престолоблюститель Бессрочный, Король Прусский, Великий Магистр Державного Ордена Святого Иоанна Иерусалимского, Лучший Друг Китайский, Преображенского Полка Полковник, Далай-Секретарь, Богдо-Секретарь такожде Тибетский, Верховный Свободновыборный Адмирал Красного и Синего и Белого Флага, Алн Арнаутский и Шкипитарский, Попечитель Всемирные Гистории, Всея Великия и Малыя и Белыя Руси Альфа и Омега! Шелковников умолк, вытер пот, окончательно заливший глаза под очками. Ох, тяжко! - А "прочая, прочая, прочая"? - спросил Павел недоуменно. - Может быть, хватит, государь? Куда уж "прочая"? Павел подумал. - Нет, барон. Вставьте "прочая". Кто поручится, что титул полный? Глядите в будущее. Уверяю вас, что титул, скорей всего, неполный. Пусть перепишут от руки начисто и принесут мне. Почетче только. Пожалуй, вариант почти чистовой. Благодарю вас, барон! Шелковников встал и, насколько позволяла не сложившаяся даже при сегодняшнем голодании талия, поклонился. Павел опустил веки. Шелковников подумал, что должна же быть на кухне еще осетрина, не всю же скормили чукче! Ему представился Клюль, проглотивший разом целого осетра, сам с выпученными глазами и торчащим изо рта осетровым хвостом, - и сразу стало генералу не до еды. И тут дверь снова отворилась. Сама по себе. Шелковников вспомнил, что император ее запер, и похолодел. На пороге сидела небольшая, очень пыльная, очень худая свинья и поводила носом, видимо, ловя кухонный дух, очень сильно струившийся по особняку. Весь вид ее выражал классическое: "А что это, господа мои, вы тут без меня поделываете?" За свиньей появилась темная женская фигура. - Вот я и пришла, - сказала татарка, входя в комнату, - что ж вы дурака убогого не искали, что ж вы даже на его место никого не назначили? Иди сюда, Доня моя... Мне бы к отцу пропуск, люди вы большие, а забыли, что старый человек в подземельях без пользы лежит... Выписывайте уж скорее... В коридоре раздался грохот: при виде задумчивой свиньи Тоня опрокинула поднос в третий раз... 15 ...в прошлом году ты чуть не погубил cвоего доверителя, когда в прошении к эмиру, вместо "величество", ты написал "яичество"! ЛЕОНИД СОЛОВЬЕВ ПОВЕСТЬ О ХОДЖЕ НАСРЕДДИНЕ Паровозный гудок почти непрерывно вонзался в сырой осенний воздух, туманно пластавшийся над подмосковными поселками. Гудок был именно паровозный, несмотря на то, что этот вид транспортной фауны не чадил на российских просторах уже много лет. Но по требованию высочайшей особы, ради которой этот невиданный поезд в четыре сотни вагонов был сформирован, волочь его обречены были двенадцать более или менее мощных паровозов: уж какие новое министерство железных дорог отыскало пригодные для нужд Реставрации, даже с Финляндского вокзала из-под стекла пришлось паровоз вытащить и к делу приспособить. Жаль, не нашлось еще дюжины-другой: паровозы еле-еле справлялись со своей работой, растянувшийся на четырнадцать километров поезд шел очень медленно, давая возможность многочисленным зевакам у железнодорожного полотна в подробностях разглядеть невиданный эшелон, везущий в Москву богатое село с Брянщины в полном составе, со всеми пожитками, со всем скотом, иначе говоря, с двумя сотнями коров, быками и отдельным вагоном бычков на убой в праздник, с козами, свиньями, овцами, с несчетной птичней, в абсолютном большинстве куриной, с сельскохозяйственной техникой, с клубом, с кинозалом, с сеном и прочим кормом для скота на всю зиму и весну, с кузницей и кузнецом, с двумя десятками лошадей, с кошками и собаками, с увязанными в узелки, - чтобы на новом месте для счастья и богатства выпустить, - тараканами, и, главное, с деревенским сношарем. Поезд жил почти обычной сельской жизнью; бабы, вставая в три часа ночи, доили коров, задавали им корма, собирали яйца, процеживали молоко, стряпали и стирали, а иной раз, пользуясь чрезвычайно длинными остановками в более чем пятидневном пути, выходили с избытками продовольствия на многочисленных стоянках и продавали молоко, сметану, творог, вареную картошку, пироги и блины обалделому населению, вышедшему на невероятный экспресс поглазеть. Впереди поезда катились двенадцать открытых платформ с охраной; новенькие ярко-голубые мундиры Личной Императорской Гвардии тоже народу пока что не примелькались, а гвардейцы строго помалкивали, соблюдая секретный приказ, - ни в какие контакты с населением не вступать, даже в половые, и о том, что они не простые гвардейцы, а Его Императорского Величества, не распространяться. В числе четырех сотен вагонов были самые разные: спальные СВ, мягкие и другие гражданские, вплоть до чуть живых столыпинских с печкой посередине, - уж какие нашлись, из таких поезд и пришлось формировать; шли в нем и товарные с надписями "сорок человек - восемь лошадей", еще с Первой мировой не выскобленными, и современные рефрижераторы, наспех переоборудованные, который - в кинозал, который - в кузницу, который - в самогоноварительный цех; в десятке цистерн вез сношарь в Москву также выкачанную по его требованию Угрюм-лужу, вместе с золотоперым подлещиком, ибо не мог сношарь бросить на Брянщине верного друга стольких прожитых лет, выдающуюся говорящую рыбу. Гудок головного паровоза сливался с отдаленным воем хвостового, того самого, что с Финляндского вокзала, а им натужно вторили пенсионные голоса остальных, более или менее поровну растасованных в разные места бесконечного состава. Вагонов-ресторанов в поезде, конечно, не было, но весь поезд непрерывно ел: чадили керосинки, извергая сизые пламена, молчаливо калились электроплитки, дымились специально переложенные печи в столыпинских вагонах - наподобие русских; на полки к блаженствующим мужикам рекой текли блины вслед за оладьями, яичницы за щами, творожники под первач, курники под наливку. Но что правда, то правда, яичными блюдами бабы мужиков баловали не очень-то, яйца в Нижнеблагодатском шли мужикам на прохарчение только тогда, когда возникало сомнение в их свежести. Однако же бесчисленные банки консервированных грибков и огурчиков отдавались в полное распоряжение сильного - хотя ленивого - пола: нынче село могло себе позволить не экономить. В отдаленном вагоне ехал сельский магазин, довольно бойко торговавший необычными товарами, наподобие прозрачных парижских лифчиков и португальских видеомагнитофонов. Случались и в прежние годы в селе непредвиденные западные товары, но сейчас по специальной разнарядке за подписью лично генерала Бухтеева сельмаг был снабжен лучше обычного, в него завезли японские сандаловые веера и даже подсолнечное масло. Мужики ели много, бабы меньше: у них и забот в поезде было значительно больше, чем у мужчин, которым только бы глаза залить да на боковую, это, ясно, не считая глядения в телевизор, который заранее втиснули в каждую купе-избу, - а по всем программам шли сейчас бесчисленные фильмы из истории России, либо же умные лекторы вели циклы бесед, к примеру, на тему - "Повести о диалектическом материализме", в них нетрезвому населению доказывалась скорая и неизбежная эпоха перехода к новой фазе общественного развития под руководством лучших людей страны, которые все в партии. Трезвая часть населения поезда в телевизор, однако, времени смотреть не имела, - не ровен час, блины пригорят, молоко скиснет, стоянку пропустим, сметану продать не успеем. Да и чушки-буренушки требовали немало внимания, тем более, что не имелось никакой ясности, где их можно будет разместить в Москве. Под жилье селу отвели гостиницу "Россия", - а вот есть ли при ней хороший выгон для скотины? Пока в хлеву постоят, хлев-то при гостинице, конечно, есть, а весной как быть? А гумно хорошее ли? А раки в реке крупны ль?.. Сколько ж всего неизвестного!.. Поезд шел уже который день, напрочь остановив всякое движение на участке Брянск-Москва. Ужин переходил в завтрак, потом непременно оборачивался обедом, а тот заканчивался как ужин. Хмель чередовался с опохмелом, щи с блинами, Калуга с Малоярославцем, и селу начинало казаться, что ехать оно будет всегда. Между тем станции становились все более пригородными и частыми, и поездка, как все прекрасное на свете, близилась к концу. Радист в голубом мундире, давно очумевший от щедрого угощения со стороны невиданных пассажиров, сдуру объявил по поездному радио, что поезд прибывает в столицу нашей родины Москву, но сношарь через посыльную бабу Настасью передал ему, чтоб не путал, где чья родина, потому что его, сношаревой, родиной Москва не была, император тоже не отсюда, так что пусть к селу не примазывается, а в утешение пусть вот выпьет четвертинку черешневой да умолкнет вместе со всей говорильней. Внешняя железнодорожная охрана, тоже вся в мундирах Его Императорского Величества Железнодорожных Сообщений, невдалеке от Калуги обнаружила под рельсами большую фугасную мину, и, пока саперы ее обезвреживали, поезд шесть часов простоял в чистом поле. Мина так и не смогла взорваться, оказалось, что заложена она была не теперь, а больше двадцати лет тому назад, и взрывать ею собирались совсем не князя Никиту, а кого-то другого: судя по срокам, тоже Никиту, но не князя. Так за двадцать с хвостиком лет ее никто не подорвал и вообще не видел. Мину с триумфом поместили в поезд, и деревенский кузнец на досуге, между блинами, нарезал из нее на диво удобных пепельниц, которые недешево распродал на перроне в Малоярославце, где поезд простоял полтора часа. Почти все пепельницы, были, понятное дело, тут же перепроданы в Москву, оттуда - дальше, и снова дальше, и все время росли в цене, ибо исторически-сувенирная их ценность ни у кого не вызывала сомнений. Но не считая происшествий с миной и пепельницами, шестидневный путь от Брянска к Москве проходил по начальному замыслу. Октябрь на земле вот-вот собирался превратиться в ноябрь, когда поезд достиг рубежей Подмосковья. Впрочем, ходили упорные слухи, что со дня на день введут старый стиль календаря, и тогда, глядишь, ноябрь имел шансы опять превратиться в октябрь. Сношарь сидел в розовых подштанниках в своем СВ, не без любопытства поглядывал в бронированное окно и по привычке ковырял в носу. Вагон был у него, конечно, отдельный, но несколько купе в нем пришлось выгородить присланной из Москвы охране. Сколько сношарь ни сопротивлялся, говоря, что бабы его куда надежней оберегут, чем эти столичные хрены, пардон, добрые молодцы, но пришлось соглашаться. Старая дура Палмазеиха, однако, проявила еще до отъезда из Нижнеблагодатского невиданную энергию и сформировала женский охранительный батальон, вооружила его закупленными в соседней воинской части "калашниковыми" и гранатами. Теперь она посменно несла со своими бабоньками караульную службу: стерегла куриные вагоны и, что ни час, заявлялась в сношарев вагон проверить - чтоб эти уголовники в голубых мундирах яичную очередь к отцу нашему не лапали и на работе ему не мешали. Охрану, прибывшую из Москвы, возглавлял щеголеватый подполковник хохлацкого вида, с которым сношарь неожиданно быстро нашел общий язык и стал отсылать на охранничью половину вагона ежедневно одну-другую оштрафованную бабу. Сухоплещенко понимал, что его присутствие в сношаревом вагоне носит характер чисто символический: на жизнь великого князя Никиты Алексеевича решительно никто не покушался и вряд ли такое вообще было мыслимо. Женщины Нижнеблагодатского защищали сношаря своего надежней, чем Китайская стена. Ну, само собой, в отдельном двухместном купе того же вагона ехала в Москву на коронацию Павла Романова и любимейшая сношарева курица, Настасья Кокотовна. Но все-таки обо многом жалел сношарь из того, что взять с собой не удалось, что пришлось бросить дома: водокачку Пресвятой Параскевы-Пятницы, нынче превратившуюся в охраняемый государством памятник заветной старины, к примеру, - хотя, понятно, вагон-церковь в сношаревом поезде имелся, да и вода в кранах не иссякала. Не удалось увезти Верблюд-гору, овраг с поспешной тропочкой, синие засмородинные дали, богатое болото у Горыньевки, на котором нетрезвый председатель Николай Юрьевич домашних уток стрелять навострился, да и самого Николая Юрьевича тоже пришлось оставить по полной его непригодности к показу в Москве честному народу. Куда-то был увезен еще за месяц до отъезда и сельский милиционер, старшина Леонид Иванович, человек тихий, - думалось сношарю отчего-то, что не в Москву увезли Леонида Ивановича, вовсе не в Москву. Но и Господь с ним. Без милиции прожить можно. Без всего можно. Без баб только нельзя. Но бабы ехали вместе с хозяином, как полагается. Сношарь собирался прожить в Москве зиму, а по весне всем селом вернуться домой, - если, конечно, Паша не умудрится и все оставшееся в Москву тоже перевезти, ну, разве что кроме синих засмородинных далей, это мы понимаем, это трудно, хотя хорошо бы их тоже перевезти. А вот Николая Юрьевича можно не привозить, да и Леонида Ивановича искать не нужно - все ж таки доверие им неполное, потому как мужского они пола. Ну, а пока что в осиротевших без сношаря и населения избах Нижнеблагодатского был расквартирован только что сформированный личный Его Императорского Величества Преображенский Ракетный полк. Магнитофон в соседнем купе, у Кокотовны, исполнял изрядно уже надоевшее "Прощание славянки", коим был с первого сентября временно заменен государственный гимн. Радио играло "Прощание" не только в шесть утра и двенадцать ночи, а еще и днем его два-три раза непременно да прокручивали по любому поводу. Музыку в последнее время, куда ухо ни сунь, можно было услышать только самую что ни на есть патриотическую, чтобы русский народ часом не забыл о подвигах своих, о доблестях, о славе, а особенно о славе русского оружия. Палмазеихин автомат Калашникова о той же самой славе излишне часто напоминал самому сношарю, убежденному пацифисту, и его коробило. Но Кокотовну, видать, марши не раздражали. За окном медленно проплыла надпись над пригородной платформой - "Мичуринец", с отломанной первой буквой, вторая буква тоже была повреждена и висела на одном гвозде. "Переименовать, что ли, не успели?" - подумал сношарь. Робкий стук в дверь вернул его к делам более насущным. - Князь, - тактично сказал Сухоплещенко сквозь дверь, - пора одеваться. Прибытие на Киевский вокзал через сорок минут. - А ты вали, вали! - грубо оборвал подполковника бас Палмазеихи, - отец наш сам знает, когда одеваться, когда раздеваться! "Еще застрелит..." - подумал сношарь и рявкнул: - Тихо, баба! Не встревай! - и с сомнением перевел взор на разложенный перед ним вдоль полки парадный, по мерке сшитый мундир с аксельбантами. Не хотелось влезать в него, но нужно было. Потому как обещал. Сношарь помнил, что не сегодня-завтра предстоит ему получение специально для него разработанного Павлом ордена "Отец-герой". Представил почему-то, как вступает он в Кремль в одних подштанниках, и там ему на эти самые подштанники орден нацепляют - спереди, посередке. Сношарь вздохнул и стал облачаться. Камердинера он, понятное дело, на пороге девятого десятка заводить не стал. Разве что камердинершу, да жалко бабу пустым делом занимать, вон у них сколько хлопот в поезде, да еще в долгах сидят друг у друга по яичной линии, говорят, потому как куры в поезде несутся хуже, чем на воле, вон, как давеча в вагон-баню ходил, так бабы жаловались. Ну, ничего, подъезжаем уже. Увы, мундир на сношаре сидел, как седло на корове. "Хорошо, хоть не фрак", - печально подумал старик. Сношарь был в Москве в одна тысяча девятьсот семнадцатом, совсем еще юношей, жизненного своего призвания не осознавшим. Не очень ему хотелось теперь сюда возвращаться, но дал слово - держись. Скоро снова курячий Козьма-Демьян, где же ребятишки раков наловят? Растоптухи кто выиграет? Но, впрочем, как раз последнее можно было заранее предвидеть, наверняка. Сношарь скривился. За окном проплыли какие-то синеватые, не железнодорожные вагоны, параллельно полотну шла линия открытого метро, какового сношарь, ясное дело, никогда в жизни не видел. Однако чутьем понял - метро. Тут поезд скрипнул и остановился окончательно. Где-то далеко позади, больше чем в тринадцати километрах, натужно взвыл и, похоже, окончательно скончался доходяга с Финляндского вокзала. Весь ковчег прибыл в Москву, хотя хвостовые вагоны прибыли пока еще только в Подмосковье. Перрон был оцеплен, никакие другие поезда в этот день на рельсы Киевского вокзала не допускались, немногие недоразогнанные зеваки зевали не на только что пришедший состав, длину коего оценить можно бы сейчас разве что с высоты птичьего полета, а на почти никем еще не виданную униформу императорских гвардейцев. Военной выправки ребятам явно не хватало, не успели еще привыкнуть к мундирам, потому как на прежней работе им полагалось ходить в штатском. Но на новой работе платили втрое, кормили только импортным и экологическим, да к тому же обещали раз в году зарплату выдавать золотыми рублями новой чеканки, не то с двуглавым орлом, не то с трехконечной звездой - никто еще не видел, но, говорят, уже чеканят. Это были пока, впрочем, одни слухи и обещания, пока что настоящими были только несетевые харчи, мундиры и мощные "толстопятовы" о девяти складных стволах. Стрелять гвардейцы умели классно, даже из лука - изогнутыми стрелами за угол вслепую. Бумеранг тоже метали хорошо. И начальству, морщись не морщись, приходилось терпеть фатальное неумение ребяток щелкать каблуками. Премьера нынче в стране, говоря начистоту, не было никакого. Формально пост генсека занимал дряхлый старец Дарий Шкипитарский, человек, удобный во всех отношениях, кроме одного: Дарий был столь дряхл, что, не дожидаясь инфарктной фабулы, мог ненароком помереть и сам по себе. Его пресс-секретарь в Кунцевскую больницу даже не заезжал, а все, что нужно сообщить, получал в приемной у маршала Советского Союза Ливерия Везлеева, а иной раз и у другого маршала, Георгия Шелковникова, в последнее время резко перешедшего с третьих ролей в правительстве на одну из первых: даже не став настоящим, не-советским генералом, решил Георгий Давыдович напоследок еще и помаршальствовать, благо Паша-импераша усмехнулся и пожаловал просимое, к тому же после исчезновения Ивистала Дуликова бронетанковый маршальский жезл остался без хозяина. Ни в какой танк Георгий Давыдович, конечно, не поместился бы, но приятно было ему забрать погоны сгинувшего бесследно врага. Шелковников помнил, что маршал - это еще далеко не высший чин в империи: царь-царем, а канцлер, канцлер... Слово-то какое! Встреча великого князя на перроне по щекотливости положения обречена была на известную камерность, даже опрощенность. Словно бы прибыл в Москву обычный знатный колхоз с Брянщины. Образцово-показательный, говорят, на ВДНХ его поселят в павильон, видать, "Космос", он самый большой, да и успехов в смысле космоса что-то давно уже никаких нет, поселят весь колхоз в тамошнее пространство, пусть он показывает, что умеет выдающегося. Так что встреча села-колхоза на Киевском вокзале была возложена на личного представителя маршала Шелковникова, полковника КС Игоря Мовсесовича Аракеляна. Тайна букв "КС" оберегалась чуть ли не тщательнее всех иных государственных тайн, едва ли пять человек, в их числе почти одни только члены корягинского клана, знали их настоящее значение: "Кулинарная Служба". О присвоении именно такого чина взамен предложенного генерал-майорства ходатайствовал сам Аракелян, и Павел, уже вкусивший разок-другой под строжайшим присмотром Тони от деликатесов полковничьей экономической кухни, таковую просьбу удовлетворил, усмехнувшись. Спокойствия своего, правительственного и государева ради Ливерий Везлеев нафаршировал Москву войсками, притом теми самыми, которые так запасливо сконцентрировал на Валдайском плацдарме сгинувший Ивистал. Войска безропотно подчинились министру обороны, как только убедились, что преемника своему черному делу мятежный маршал не оставил никакого. Форму большинству офицерского состава выдали уже новую, голубую или оранжевую. Так что вряд ли кого-то могли удивить погоны Аракеляна, на которых вместо трех звездочек красовались три витых палочки, нет никому дела до того, что это шампуры. Ну а необходимость кулинарной службы в обновленной Российской Империи была самоочевидна. В недалеком будущем Аракелян рассчитывал занять пост ректора Военно-кулинарной академии при Генеральном штабе. Завидя на перроне своего бывшего псевдоначальника, сменившего ныне род войск, Сухоплещенко соскочил с подножки и откозырял. Синий мундир подполковника личной Его Императорского Величества Гвардии сидел на нем как влитой, без единой складки, да и сам подполковник был неизменно по-малороссийски элегантен в любом мундире или вовсе без такового, - так что сношарь в своих эполетах должен был смотреться рядом с ним, как чучело гороховое, однако происходило совсем обратное: ни один мужчина рядом со сношарем даже называться-то мужиком не имел права, это и слепому ясно было. Это с первого взгляда ясно стало и Аракеляну, и он с удовольствием подумал, что наконец-то хитрожопый хохол бледный вид имеет. Сношарь на кавказского полковника поглядел с большим сомнением, ничего не сказал и ни шагу навстречу не сделал, однако пропустил вперед Палмазеиху. Та, несмотря на свои шестьдесят не то с гаком, не то без гака лет, по-боевому взяла на караул, лихо оттягивая носки сапог, промаршировала в развевающейся телогрейке перед голубым почетным строем и отдала Аракеляну честь. Тот уже давно ничему не удивлялся, подал знак, и духовой оркестр грянул "Прощание славянки". Сношарь тоже прокосолапил мимо караула, ни слова Аракеляну не сказал, буркнул только в пространство: "Куда?..", примерился так и эдак, на переднее сиденье и на заднее, избрал для спокойствия все-таки задний вариант и влез в личный свой, Павлом специально выделенный ЗИЛ, - впрочем, машине этой скоро предстояло переименование в ЗИП, завод, таковые выпускавший, был уже по-тихому переименован в "имени П.Петрова". Аракелян сношарю не понравился. Черный какой-то, весь из себя думает и закваска в нем не своя, не романовская, не свибловская, не сношарская. Не может с такого мужика настоящей радости бабам получаться. Не отъезжали очень долго: сношарь ждал, что погрузят на другие машины его личный скарб - Кокотовну, понятное дело, в отдельную "волгу", еще полуроту женской охраны, корзины со свежими, снесенными в поезде яйцами, которые Пантелеич на воскресную баню собственным телом заработал, еще кой-чего, - хотя, вообще-то, основные вещи из нижнеблагодатской избы перебросили в Москву вертолетами заранее, чтобы к приезду был как есть готов Никите Пантелеевичу домашний уют. И к тому моменту, когда длинный кортеж наконец повлекся по наглухо оцепленным улочкам из тех, что поуже, - пронеси Господи, показать великому князю Калининский проспект, даром что почти уже переименованный в Калиновый, в честь сгоревшего моста через Смородину, - к бывшей улице Разина, нынче уже известной как улица Дважды Великомученицы Варвары, и время настало, в общем-то, обеденное. Москва и на этих улицах, и на всех других жила своей обычной полоумной жизнью и по случаю излишней нафаршированности милицией не чувствовала единственно реальной - кроме неожиданного снижения цены на появившиеся в магазинах дрожжи - происходящей в ней перемены: не замечала Москва, как неуклонно тает и уменьшается до пренебрежимо малой величины количество наличной советской милиции. Водка не дорожала: Павел даже думать о повышении цен на нее запретил, он-то, историк, отлично знал, что любое антиалкогольное движение сверху приведет к тому, что верхи станут самыми низами, а низы, еще того хуже, верхами, все это отлично разобъяснил древнекитайский философ Лао-цзы, ничего с тех пор не изменилось, - а что милиционеров меньше стало, так ведь и они люди, пьют, как все, небось - так, наверное, думали те, кто вообще о существовании милиции еще помнил. Москва, да и вообще Советский Союз, доживали свои последние дни при старом названии, старом флаге, старом гербе, старом гимне, при очень-очень старом, хотя и новом генсеке. Что все это вот-вот переменится - догадывались единицы, но и те, как водится у русских людей в последнюю тысячу лет, все равно ни во что не верили, и уж во всяком случае не верили в то, что может стать лучше. Ибо, как ни крути, русскому человеку не может быть лучше никогда. Ибо, как справедливо заметил один очень умный человек, у русского человека всегда плохое настроение. Что в России ни происходи - происходит оно только по этой причине. По Москве при этом многие ходили и многое ходило. Ходили по ней, как обычно, слухи о повышении цен на путевки вокруг Европы и на яйца, и слух о понижении цен на портвейн по два семьдесят; ходили военные в старых и новых формах, строем, с песнями и без песен, а также организованными группами на экскурсию и одиночками по бабам, и еще на Соколиную Гору на анализы по поводу страшной болезни, которой заболела капиталистическая система и которой социализм боялся; ходили сплетни об Алле Пугачевой, которая теперь всю концертную программу исполняет спиной к залу, потому что рыдает; ходил слух о том, что скоро посреди Манежной площади в честь чего-то очень важного зажгут вечный бенгальский огонь, не то мы просто введем войска в Бенгалию, потому что из Белуджистана мы их выведем, нас там бьют и, в общем, делать там не хрена; ходили, конечно, анекдоты, в первую очередь самая популярная серия о дириозавре, ну, потом про Василия Ивановича, про Красную Шапочку и опять-таки про Аллу Пугачеву; ходили по Москве ее удивительные коренные жители; к примеру, презрительно минуя блочные дома, часто брел в дома кирпичные молодой человек с бородкой полумесяцем и кожаной сумкой, из которой торчал валенок, вставленный в другой такой же, и встреча с этим человеком сулила много хорошего, но лишь хорошим людям; а по пятницам неуклонно ходил в церковь некий другой человек, иудей от рождения, но крещеный, и тем самым являл собой ходячий синтез тезиса и антитезиса; ходили также разнообразные шпионы, посещая условные точки и явочные квартиры, например, чуть ли не ежедневно резидент сальварсанского режима Авдей Васильев, еще недавно доглядавший маршала Ивистала, а нынче без успеха пытающийся уследить за подселенной во флигель выморочной Ивисталовой дачи ясновидящей женщиной Нинелью и ее ручной свиньей Доней, встречался с алеутом-сепаратистом, который в Москве чукчу изображал и сам чукчанские анекдоты сочинял, по имени Клюль Джереми, - встретиться им удавалось далеко не всегда, а когда и удавалось, то сказать друг другу было в общем-то нечего, информация у обоих была одинаковая, и они, чтобы убить время, распределяли между собой места и портфели в будущем правительстве независимой Аляски, создание которой безапелляционно предсказывал президент Хорхе Романьос; ходили также концентрическими кругами вокруг метро "Свиблово" два старика, Корягин и Щенков-Свиблов, тяжко вздыхая из-за того, каким новостроечным дерьмом оказалось загромождено древнее поместье, ибо условие, ими поставленное, было исполнено: через сложное посредничество императора Павла, Джеймса, Джексона, Форбса и ван Леннепа удалось убедить дириозавра разбомбить проклятую столицу Ливии, вонючий город Триполи, исполинскими яйцами; на сорок третьем яйце диктатор террористского гнезда угрюмо капитулировал и выдал пленника, после чего чуть живой люксембуржец был переправлен на родину, прямо в объятия великого герцога, - и вот теперь приходилось держать свое обещание, принимать назад родовую вотчину, Свиблово, в котором за три дня блужданий старики не нашли ну буквально ничего, мало-мальски радующего душу, и Щенков начал сокрушаться о том, что он, предположим, не Останкин, не Царицын, на худой конец, даже не Голицын; дед же Эдя тоже сокрушался, но не так сильно, ибо последняя порция попугаев продалась у него вся с ходу и по новой, повышенной цене, всю ее купил некий мулат из Латинской Америки и еще заказал, а привезенное непутевым внуком яйцо уже развылупилось, и вылезло из него далеко не худшее, что можно было ожидать, бойцовый петух там оказался, и дал дед петуху язвительное имя Мумонт, и оставил жи