щики, случайно затопив чей-то катамаран, рыбкой нырнул в черную воду и через полминуты выудил за фалду молодого человека с топором в руках; подтащил его к борту секвойи. Топор у парня отобрали, воду из желудка выкачали, и спасенный разразился множеством слов, которые Хур еще с войны хорошо помнил, а еще лучше понимал их судовой врач, ветеран русской плотовой и бревновой медицины Андрей Станюкевич. Врач этот прибыл на борт секвойи в позапрошлом десятилетии с мешком ржаных сухарей, и Андрей с Хуром друг в друге души не чаяли: Хур приучил его пить каждый день свой любимый напиток, морскую воду, а тот в свою очередь приохотил Хура к старинной русской игре мацзян, перенятой через Кяхту китайцами, - по-русски-то эта игра называлась "мазай", играли в нее на заячьи уши, но кто ж теперь русскую древность помнит!.. Нынче было не до мазая, слишком уж переусердствовал тип с топором, глотая национальное Хурово питье. Андрей уволок пойманного бедолагу в свою каюту, уютно втиснутую в один из секвойных корней, и долго приводил парня в чувство. - Где я? - наконец-то выдавил из себя молодой человек. - У друзей, - успокоительно ответил Андрей с приобретенным за много лет международным акцентом; он уж и забыл, когда такие чистые матюги, как нынче, слыхивал, - прямо на сердце теплеет. - В России? - Нет, пока не в России. Ты на корабле, точней на бревне. Мы плывем. - Куда плывем? - В Кронштадт... Денька через два будем. Да не рвись ты никуда, я тебя канатом прикрутил, и топор не ищи, он давно в хозчасти. Не рвись, капитан у нас хуровый... суровый то есть, это я его так называю, не смей повторять, а то живо на весла сядешь. - Да ведь я на пробу! Я их только на пробу! - молодой человек разрыдался. - Кого?.. А, это ты, что ли, "Аврору" угнал, так это, выходит, мы ее-то и потопили? Уже вторая на дно пошла, первая давно тут где-то рядом... Ну, Хур с ней, плавсредство она была негодное, так прямо в гармошку и сложилась... Кончай бредить, а то капитан живо на весла посадит... Молодой человек впал с беспамятство. Станюкевич проверил морские узлы, которыми прикрепил гостя к койке, и вышел на палубу. - Жить будет? - спросил его норвежец, перебрасывая трубку из левого угла рта в правый. - А чего ему сделается. На весла не годится. Сдадим в кронштадскую больничку, и все... Там у нас теперь царь, авось помилует: это ж угонщик. Радио передавало, он в Питере старушек побил маленько. - Так может, ему политическое убежище? Станюкевич подумал. - А давай. Нам еще по Неве, да по Ладоге, да по Мариинской системе - когда-когда в Москве будем. Пусть покуда полежит у меня. Очухается - предоставим. Дорога секвойе и в самом деле предстояла длинная. С южной стороны горизонта сверкнул далекий маяк: Ревель пытался охранять границы империи от чужих кораблей. Но не от бревна же! 7 Не забывайте, что русские хитры и ловки от природы. ШАРЛЬ КОРБЕ. БЕЗДЕЛКИ. ПРОГУЛКИ ПРАЗДНОГО НАБЛЮДАТЕЛЯ ПО САНКТ-ПЕТЕРБУРГУ (1811) Ситцевую занавеску для Маши и для себя Тима Волчек укрепил в глубине фургона самостоятельно, - с молотком и гвоздями он теперь управлялся хорошо. Маша теперь тоже была Волчек, - по совету записавшего их в книгу гражданских актов Николая Юрьевича взяла фамилию мужа. Под изголовьем хранился мешок сушеных грибов; после остановки в каждом селе он предательски таял; если не удавалось докупить, братья Волковы иной раз сидели на лапше без добавок. Прямо в Верхнеблагодатском, где сделали они первый торговый привал, бабьего полку в фирме прибыло: старший Волков, Тема, привел Маше помощницу - рыжую, остроносую, сноровистую Стешу, с помощью которой они мигом скормили поселянам все пожаренные остатки бабушки Серко: не пропадать же добру, да и денег в кармане прибавилось. Стеша оказалась мастерицей по курам: она могла - не глядя, хоть в полной темноте, Маша проверила! - ощипать и выпотрошить курицу, а плов с курятиной варила так, что братья-вегетарианцы только глаза отводили; Маша, когда пробу снимала, сама не заметила, как полный судок опростала. Звали Стешу необыкновенно: Степанида Патрисиевна, ну а фамилия ее, после заезда к Николаю Юрьевичу, стала Волкова: старший из братьев, Артем-Тема, такую мастерущую бабу упустить не мог. А что отчество у нее вроде как лисье прозвище, так ведь и в курах толк понимает! Сама Стеша, к слову сказать, свой плов тоже не употребляла, Машу звала пробу снимать. В Лыкове-Дранове как раз этот плов и варили, потому что лапша кончилась, а в сельпо рис был. Тима вздрогнул, когда узнал, что лапшу нужно не из одной муки делать, а еще и яйца при этом в дело идут - он-то помнил скорлупу на полу вокруг бабушки Серко, что ненароком овцой перекинулась. Но успокоился, сообразил, что лапшу они уже ели - и ничего; может, в скорлупе дело? Или еще в чем? Эх, купить бы учебник для оборотней, да кто ж его напишет? Но плов раскупали бойко, и не поймешь даже, чем торговать выгодней. Экономиста бы! Тима все мечтал и мечтал бессонными ночами, он все никак не мог привыкнуть спать по-человечьи, норовил задремать днем, на что Артем Волков бурчал почем зря. И было дано кооперативному бистро в аккурат по его мечтаниям. На дальней окраине Старой Грешни, куда фургон однажды прикатил и открыл торговлю, подошла перекусить не очень молодая, однако весьма серьезная, такая из себя неглупая женщина. Съела две порции лапши на трешку, сдачу взяла; на раздаче стояла Маша, ну а других едоков пока не было, разговорились они по-простому, по-женски. Клиентка все удивлялась: отчего у перекусиховцев все и дешево так, и наваристо. Пришла в ужас, узнав, что цены тут назначают, так сказать, "от балды". Посчитала что-то на краешке газеты и сказала Маше, что ну никак меньше чем два тридцать такая порция стоить не может. Из-за фургона выбрался Тимофей Волков, стал слушать. Стеша подошла, про свой плов рассказала, попросила тоже цену сосчитать. Оказалось, что они опять-таки и пловом за полцены торговали. Ушел Тимофей с этой новой загадочной незнакомкой погулять, поучиться уму-разуму. А назавтра пришлось опять ехать, Анфису Макаровну Волковой переписывать, как у людей положено. Анфиса Макаровна была женщина бывалая: двоих мужей бросила, двое от нее сбежали, как раз на перемену фамилии смотрела безразлично, зато Тимофей уперся. Ну, уперся, ладно: однако стоимость бензина на поездку в Нижнеблагодатское Анфиса Макаровна тоже в лапшу включила. Ничего, спрос не упал, горячего всем хочется. Все денежные дела теперь переехали на Анфису, она и не подпускала к ним никого. Женатых, таким образом, в фирме "Волчек, братья Волковы и Компания" оказалось уже трое, в кузове становилось очень тесно. Ребром встал вопрос: где взять деньги, чтобы хоть один прицеп к фургону докупить. За этим вопросом ясно маячил второй: младшие братья, выскользнув из-под целомудренного и строгого надзора бабушки Серко, тоже не засидятся в невинности, баб себе подберут. А деньги где взять? В неприкосновенный запас из погреба генерального старосты Тимур влезать не хотел - и без того на первых порах, покуда Анфиса дело по науке не поставила, двести империалов неведомо куда растрынькались. На оставшиеся пятьсот разве приличный прицеп купишь? Даже если семь тысяч пятьсот золотыми? Но истинное золото, как понял это природно моногамный Тимур Волчек, в человечьих делах это вовсе не деньги, это - бабы. Анфиса подсчитала, Стеша пробежалась по дворам в двух-трех деревнях, пронюхала, наконец Маша пошла к деду Матвею-индюшатнику договариваться. Договорились они с дедом на ста империалах комиссионных, и тот, сладко матерясь и что-то свое предвкушая, запряг лошаденку, оставил индюшат под присмотр Маши, куда-то убыл. К вечеру приехал назад, вместе с сильно петляющим танком, - а к тому сзади был навязан канатами самый настоящий автоприцеп. Танк развернулся, канаты смотал - и давай Бог гусеницы в свою часть. Матвей принял по счету сотню комиссионных кругляшей - и больше не взял ничего. Еще не хватало ему сознаваться, сколько он калыму слупил с солдатиков за то, что от украденного еще в сентябре в соседней части прицепа, на который покупателя так и не нашлось, их избавил. Обещал еще и четыре полевых кухни взять, но спроса на такой товар пока не было, туда гречку с тушенкой заряжать полагалось, а где такие деликатесы нынче возьмешь? Ну, тут Маша перед Анфисой, не говоря про Стешу, себя показала: внутренность прицепа отмыла, ситцами обтянула, занавесочки укрепила. Все три семейные пары переехали в прицеп, и еще для двух, с трудом даже трех, место осталось. Младших братьев отселили в основной фургон, и они голодными глазами всю первую ночь оттуда выглядывали: сильно ли прицеп у новобрачных-то качается. Во мнениях не сходились. Наутро что Тима, что Тема, что Тимоша - все выглядели как обычно, а бабы, надо признаться, невыспавшимися из прицепа вылезли. Но ничего особенного, хороший оказался фургон. Бистро с прицепом колесило по дорогам и бездорожью Брянщины, понемногу обрастая коллективом, бабьим, само собой. Все братья Волковы слыли людьми серьезными, шел верный слух о том, что уже если не наперед, то наутро точно любой из них бабу в бывший загс-сельсовет тащит. В селе Потешном-Лодкине, что возле самого Брянска, углядел Антип-Тепа Пелагею-Пашу, - то ли она его углядела? Новая эта Волкова вдруг изругала волковские закупки сухой готовой лапши, вызвалась перекусиховцам перестроить технологию: можно ж ведь свою катать! Тима, помнивший про грозные яйца, чуть сознания не потерял: питался-то он только почти одной фирменной; ну, правда, можно было без боязни съесть и что-нибудь привычное, волчье, - древесного моха, лишаев, почек с веток пожевать. А если лапша будет самодельная, то вдруг в нее яйцо попадет как раз опасное?.. Потом не объяснишься, как тебя родные братья фаршировать станут. Но Пелагея баба дошлая была, и Анфиса подтвердила, что так и вправду дешевле: яичный порошок синтетический, и выйдет не хуже нисколько. И знает она, где его купить с черного хода... Словом, укупили два ящика порошку, шесть мешков муки. Через несколько дней Антон-Тоша раздобыл в Алешне Варвару-Варю, стало совсем тесно, хоть палатки на ночь ставь у фургонов. А следом одна за другой появились в фирме Глафира-Глаша, Ефросинья-Фрося, Клавдия-Клаша, Аксинья-Ксюша, Аграфена-Феня; когда же самый младший из братьев, Кондрат, отхватил себе курносую Акулину-Акульку - получилось, что в дело пошли аж двадцать два рыла, да при каждой бабе барахло - словом, тесно, да еще место нужно лапшу катать и прочее. Но второго фургона дед Матвей предложить не мог, полевые же кухни, как и раньше, фирме были как зайцу пятая нога. Ну и пословицы у людей, размышлял иной раз Тимур, зайцу, может, не надо, а в смысле ням-ням, так сказать? Тимур глотал слюну, но рисковать ничем пока не хотел, хотя понимал, что на одной лапше скоро ноги протянет. Попробовали работать в Брянске, потому как на Алешне да на Старой Грешне выручки получалось маловато. И сразу узнали, что есть у людей любимое дело, вроде как у волков на луну выть, - а у людей это "рэкет" называется. Значит, ты работай, а мне плати за то, что я в тебя не стреляю. С неохотой уплатил Тима десять золотых, но под утро, когда Маша уснула, не стерпел. Выполз из прицепа, обнюхал сырой февральский снег - и пошел по следу того поганого мужичонки. Нюх у Тимы был все еще неплохой, природный. Он-то думал, что придет к берлоге, или конуре, - к такому месту, где сидят злобные и грозные рэкетиры, и рэкают. Или рыкают, словом, угрожают. А пришел на склад. На складе плотными штабелями хранились ящики, а далеко за ними слышался нечеловеческий запах смазочного масла. Тимур пролез под потолком, забрался на чердак. Там лежали бережно, с позапрошлой войны хранимые винтовки-трехлинейки, лежали "калашниковы", даже несколько дорогих семиствольных "толстопятовых" с оптическими прицелами. И при всем при этом - один-единственный часовой, пьяный, как... как... как Николай Юрьевич, вот как. Тима плюнул на выдуманные людишками приличия, выпотрошил часовому карманы, его самого тоже выпотрошил - хоть фаршируй - и осмотрел склад внимательно. Пять раз таскал в "Перекуси!" автоматы, с трудом доволок ящик гранат "Ф-1". Принес еще припасы к автоматам и почувствовал, что устал. Тогда он склад поджег, пошел домой: когда раздевался, грохнул взрыв. "Нас тут не было! Убираемся из этого Брянска, собачья тут жизнь!" Тимур залег на койку, Маша ему двое суток спину массировала. Потом все они в самой дремучей чащобе, какую знали братья еще по прежней жизни, стрелять учились и метать гранаты. Пелагея и тут всех переплюнула, но получила выговор от Анфисы: ну положила ты пять пуль одна в другую, так для чего туда еще пуль кладешь? Вон, деверь спину и так надорвал, припасы таская, гранату поднять не в силах. Но на Анфису не сердились, все знали, что она с высшим экономическим образованием, и кабы не ее счетоводия, вся контора давно бы прогорела. Стеша на попутках смоталась в Нижнеблагодатское, с разрешения Маши перещупала всех ее кур, оставленных поповнам на попечение, и тем, которые нестись больше не намеревались, головы посворачивала; образовался запас мороженой курятины для плова. Грибов Стеша тоже у деда Матвея прикупила, но и братья Волковы, и Тимур от этой порции нос воротили, они привыкли к отборным боровикам, а у Матвея каждый второй - подосиновик получался, чтоб не сказать еще неприличнее. Ну, тут уж стало перекусиховцам тесно невмоготу. Нужно, получалось, искать второй прицеп, либо второй фургон. А где? Матвей все отнекивается, цену, небось, набивает. Так, может, лучше без посредников? Тима попросил Машу на ночь ему спину размассировать, спал потом и ночь, и еще день, а как стемнело - пошел нюхать снег и землю вокруг дедова порога. По давнему танковому следу пришел Тимур в расположение воинской части, пролез под оградами, понюхал кухню с тоской, порыскал на задворках... Батюшки-матушки, помяни, Боже волков и собак, бабушку Серко и сады айвовые райские, - чего там только не торчало! Годных прицепов не меньше пяти. Походных кухонь - без счета. Гранат "Ф-1" и разных других - целый сарай. Поискать еще - так тут, небось, и яичный порошок найдется. Но не до того. Тимур выбрал танк поплоше, укрепил за ним несамоходный фургон, а позади - четыре полевых кухни. И поехал к пропускной. - Где пропуск? Куда кухни тянешь? - На учения. Нету пропуска, срочно! - буркнул Тимур. - А ну отцепляй, раз нету пропуска! - хрипло огрызнулся узкоглазый дежурный. Тяжко, по-охотничьему матерясь, Тимур отвязал кухни и с одним фургоном уехал через ворота. Доволок до бетонки, там танк бросил, танк не нужен, а фургон, куда надо было, восемь верст катил. Устал, оголодал, но погони не дождался. Сметка у Тимура была прямо-таки волчья, да и хватка тоже, Маша это кому угодно подтвердила бы, она и вообще своим мужиком была довольна; хоть Артем Волков признавал Тимура главным не всегда, порыкивал на него, бывало, - но это уж их мужское дело. Не пьют же. На сторону по бабам не бегают. Даже мяса не едят, хотя и зря, пожалуй. Второй прицеп перекусиховцев жилплощадью худо-бедно обеспечил, но зато стал протестовать фургон-главный, даже на ровном шоссе бистро больше чем тридцать километров в час никак не выдавало. Лапша с грибами, плов с курицей, бульон из кубиков с лепешкой и еще компот - на таком меню волчековский и волковский поезд перевалил железную дорогу возле Дятькова и взял по проселку курс на Москву. Стояла холодина, но законным образом окрученные супружеские пары всегда имели возможность для сугрева. Женатым это проще. В этом самом Дятькове кое-что в жизнь бистро все же вошло новое. Поздним сырым утром стояли братья с бабами посреди бедного базара, по воскресеньям служившего также и толкучкой; но было не воскресенье, и охотников до вкусно пахнущей, однако ж дорогой лапши что-то не наблюдалось. Стоять на раздаче было скучно, Маша Волчек уныло глядела на три складных столика. Зевать Маша за прилавком себе запрещала, но сейчас ей так хотелось зевнуть, прямо невмоготу. Но Маша думала и боялась, что не вытерпит и зевнет. Этого не случилось: медленно топя в раскисшем снегу поочередно старый ботинок, деревяшку-протез и отполированный до антикварного блеска костыль, подошел к Машиному прилавку инвалид в немалых годах. "За милостыней?" - подумала Маша, но ошиблась. Инвалид степенно снял треух и вытащил из-за его подкладки плоский, перламутром отсвечивающий предмет. Поднес к губам, и зазвучала над рынком несложная мелодия вальса "Дунайские волны", которую и по радио Маша много раз слыхала: со времени коронации в средствах массовой информации немало было нажима на то, что Дунай, волны которого в этом вальсе плещутся, нашенские, и сопки Маньчжурии возведены героями русского сопкостроительства не за красивые китайские глаза, и уж вовсе забытая была песня "Земля родная, Индонезия" куда как близка сердцу каждого россиянина. Инвалид сыграл и "Волны", и "Сопки", и "Индонезию", кто-то подошел послушать, а чтоб всухую музыку не потреблять, четвертинку вынул, да у Маши лапши на оставшийся рубль попросил. Маша налила щедро, на все полтора, и второй клиент подошел, время на раздаче быстро течет, и лишь когда в третий раз затрепыхались в сыром воздухе волны неуемного Дуная, сообразила, что музыканту пайка полагается. Зачерпнула со дна, погуще, позвала инвалида покушать. Тот поклонился, степенно съел заработанное дочиста. Маша хотела дать добавки, но инвалид жестом показал: пока достаточно, и выдал подряд три совсем незнакомых мелодии, демонстрируя, что ежели не за так, а за харч, то можно и репертуару прибавить. Многие, конечно, шли мимо, инвалида на базаре знали, но презрительных окриков не было; вместо орденов к пальтецу музыканта были привинчены планки, разобраться в них Маша не могла, но ясно - повоевал человек, повоевал, чай, не Ашхабад оборонял. А мелодия "Лили Марлен" так за душу и хватала, хотя подлинного ее названия не знала не только Маша, но, пожалуй, сам инвалид. К тому времени, когда он согласился принять второй судок лапши, вернулся рыскавший неизвестно по каким делам Тимур, встал у прилавка, получил свою семейную порцию и прислушался к музыке, даже уши у него как-то вперед и вверх передвинулись. Понравилось, в общем. Тимур Волчек и в прежней жизни музыкален был, бабушка Серко ему, помнится, часто одну колыбельную напевала, даже со словами, про то, как были в лесу однажды сытые дни, большой праздник, да вот, вот как кончился праздник, все доели - печальная такая песня. В передышке между "Волнами" и "Мостом через реку Квай", который у инвалида тоже на слух был подобран совершенно точно, решился Тимур "зайти на парнус", то бишь заказать песню. Напел ее тихонько, - и вот, пожалуйста, инвалид без запинки выдал любимую мелодию "Серенького козлика". Что посетители смеялись, то Тимура не касалось. У Тимура в глазах стояли слезы, - ну как с собой всю эту музыкальную красоту, всю эту память о лесном детстве увезешь? Не нанимать же инвалида, мужики не бабы все-таки, от них много чего неожиданного бывает. Лапша в котле у Маши кончилась, выручка получилась нормальная. Тимур со своим детством расставаться не хотел и к инвалиду прилип: научи да научи, продай да продай. Инвалид вздохнул и назначил цену. А что Тимуру эти два империала за уроки, Маша на всей этой красивой музыке уже в три раза больше заработала, как потом Анфиса подсчитала. За преподавание, да за игру на раздаче по утрам, да еще на пятый день, когда уже Тимур научился "Серенького козлика" сам играть, за свою запасную, трофейную, с войны оберегаемую гармонику инвалид взял сто рублей старыми бумажками, все еще принимавшимися на дятьковском базаре, и еще три империала, видать, на те времена, когда бумажки принимать перестанут. На том и отбыли перекусиховцы из Дятькова, города захолустного, но всемирно известного потому, что на статье о нем первый том "Географической энциклопедии" - "Ааре - Дятьково" - кончается. На досуге мечталось братьям, а с ними и бабам ихним, о настоящем достатке, символом которого, по заветам светлой памяти бабушки Серко, считали они хорошую шубу. Желательно росомаховую. Видать, повздорила бабушка в молодые годы с какой-то росомахой и мечтала это кунье племя пустить на шкурную выделку. Спору нет, мех росомаховый теплый, но грубый, раньше его только на полости для саней употребляли, а теперь и вовсе неизвестно, нужен он кому или нет, - а скорняка-росомашника где взять? Братья наводящими вопросами узнали у всеведущей Анфисы - не из росомахи ли теперь полости для автомобилей делают. Анфиса проверила, сказала - нет. Теперь их делают из волчьей шкуры. После такой новости мечта сильно поблекла. Анфиса из баб старшая теперь стала: и не только дело в том было, что образование высшее, а муж пятый. По профессии Анфиса была экономист и секретный товаровед, и в приданое за собой принесла она Тимофею, а значит всей фирме, многотомный раритет: четверть века тому назад выпущенный "Товарный словарь", а по тому словарю разве что цыганский язык нельзя было выучить. Долгими зимними вечерами собирались бабы в главном фургоне, Анфиса напяливала очки, раскладывала книги и преподавала экономический катехизис. - Ну давай, Глафира, припоминай с прошлого раза: что есть баранина тушеная с гречневой кашей? - Ох, Фиса, я вкус ее забыла. У нас все грибы да курятина, откуда баранине быть? Да и гречка?.. - Не о том я, Глафира. Помнить надо: это консервы, приготовляемые из кусков сырой баранины, без костей, хрящей, грубых сухожилий и соединительной... - бабы шевелили губами, будто молитву за Анфисой повторяли, запоминали что-нибудь или нет, неизвестно, но Фиса свое дело знала туго, - фасуют в жестяные банки весом нетто в граммах: двести пятьдесят, триста тридцать восемь, четыреста семьдесят пять... - Фиса, это мы уж наизусть... - подавала голос самая младшая баба, Акулина. - Ты бы нам про рыбу сегодня, Тема закупать собирается воблу... - О! - с удовольствием отзывалась Анфиса, перелистывала полтома, отодвигала его от дальнозорких глаз и начинала свое: - Средний вес крупной воблы - двести пятьдесят граммов и более... Колебания жирности у самцов меньше, чем... "Какой там жир?" - отвлеченно думала Маша, думая о жестких мужниных мышцах. Жиру Тима Волчек на себе не носил никакого, одни мускулы, жилы, кости, ну, все прочее, что мужику носить положено. Мужик Тима был неутомимый, но удивить такой вещью можно каких угодно баб, только не нижнеблагодатских: эти с младых ногтей пример имели, для того и курей так много держали. В общем, ежели золото в руки не брать, на котором Пашин портрет начеканен, то скитальческая жизнь с могутным мужиком Маше вполне по душе, хотя вкалывала она как никогда. Чем не жребий для бабы, если уж такой выпал? Очень как хуже бывает... Тимур Волчек, более или менее отладив экономику бистро, крепко задумался над самой тяжкой темой: ну сколько ж можно эту проклятую лапшу жрать, мхом втихую зажевывая? Волку, даже в люди пошедшему, мясо полагается. Ну - рыба. Хороша человечья жизнь, особенно в том смысле, что особь женского пола тебе не раз в год после драки, а хоть круглые сутки, только лапы с устатку не протяни, особь все равно возражать не будет. Прямо за всю жизнь добрал, думал Тимур. Но много ли доберешь на грибах с лапшой? Ну, где бы найти учебник для волков, что в люди идут? Рискнуть, что ли? Нет уж, фигушки, бабушка Серко рискнула, вот и нюхали мы айву печеную. Тот не ученый, кто айвы не нюхал печеной. А братьев, хоть они и двоюродные, Тимур жалел, а ведь мог любого из них втихую подвести под эксперимент, и, если б вышло неудачно, то совесть бы его на порционной раздаче не заела. Пелагея, в корне сократившая расходы фирмы на лапшу, настойчиво предлагала ввести в торговлю что-нибудь рыбное. Тема, Тима и Тимоша, как старшие, решили все же не светиться - и рискнуть. Тима втихую спроворил в донельзя захолустной Жиздре, в тамошнем пивном зале, как эту конуру гордо обзывала вывеска, связку черноморской тюльки, которую тамошний директор не то для себя, не то на случай визита императора хранил. Братья кинули жребий. Ну и повезло, так сказать, с обратной стороны все тому же Тиме. Помахал он двоюродным на прощание, ушел за кусты, и стал там, зажмурясь, жевать мелкую рыбку, выбрасывая головы - как почему-то у людей принято. Ну и ничего не случилось: тюлька в переоборачивании, видать, никакой роли не играла, так что братья смело могли включить ее в свой рацион. Братья присоединились к женам, сильно повеселев. Тима долго обсуждал с Машей, где и как он тюльку закупать будет, да что из нее сделать можно, но потом как-то увял, ослаб, захотел подремать. Маша даже встревожилась: на лбу мужа выступила сильная испарина. Потом до утра мужика тошнило, Маша только успевала снег ему ко лбу прикладывать. К утру прошло, от сердца у Маши отлегло. Отлегло от сердца и у Волковых, знавших, что Тимур нажевался паршивой рыбешки. Опасаясь нежданного переоборачивания, Тимур самым похабным образом отравился, хорошо еще, что рыбка была мелкая и что он голову ее, наиболее ядовитую в протухании, сплевывал, - нюх сработал природный. От дурноты слабый-слабый Тимур утром, не глядя, выпил горячего, которого ему жена дала. И тоже ни во что не превратился, хотя пил настоящее молоко из-под живой коровы. Поила Маша Тимура с деревянной ложки: счастье было Тимурово, что по слабости он эту ложку не надкусил. Знал бы он, чем грозила ему эта ложка! Ее и дириозавр-то в лапу взять побоялся бы, не запасшись лепестком раффлезии! Но ничего, кроме испорченного желудка у Тимура, братья неприятного не изведали, пока боролись за свое право питаться тюлькой. Заодно уж и про молоко узнали. За всеми такими тревогами чуть не прозевали перекусиховцы самую страшную беду, какая грозила им с самого уезда из Нижнеблагодатского. Фургон с двумя прицепами тихо полз по Калужской губернии, заправляясь краденым бензином. Тепа, Пелагеин муж, давно придумал, как за эту вонючую жидкость не платить, раз уж без нее фургон, сколько ни пинай, ехать не хочет. Подойдет к бензоколонке эдак, поглядит на тамошних, ощерится, уйдет. Потом Антон так же. Потом Тимофей. Потом Артем. На третьем-пятом Волкове у колоночников нервы сдают - сами предлагают, сами наливают, - и даже деньги норовят сунуть вдобавок, еще не то сделаешь, когда ходят тут всякие с волчьими мордами. И никакого вымогательства. Никто из колоночников даже не спросил ни разу - отчего у гостей зубы такие большие. Сказок не читают, что ли? Только в рэкете, в любимом чисто человечьем способе коротать досуг, братья не понимали ничего. У очередной колонки пристроился к ним старый-престарый мотоцикл, - "Харлей", что ли. Он то уходил вперед, то отставал, выхлопная труба грохотала что твой пулемет, очень раздражая баб, катавших тесто на будущую лапшу в главном фургоне, и будила тех, кто прилег отдохнуть в прицепах на мешки с припасами, - но потом мотоцикл отстал, растаял в февральском тумане. Никто бы про эти выхлопы не вспомнил, если бы поздним вечером того же дня не загрохотали похожие звуки со всех сторон. Фургон криво и тяжело сел на дорогу: автоматная очередь прошила три шины из четырех. Тимур, сидевший на правом сиденье в кабине, чтобы никому не досаждать своими упражнениями на губной гармонике, был хоть и человек, но еще не вовсе окончательно, ночное зрение сохранял и увидел, что мотоцикл размножился. Все бистро угодило в засаду. Хорошо, подумал Тимур, если это только загонщики, а ну как охотники? Это ж надо было подаваться в люди, спасать шкуру, чтобы тут же увидеть, как люди на людей же и охотятся? Эх, нет на них бабушки Серко, она бы мигом что-нибудь сообразила. Но соображал не одна бабушка Серко, у ее внуков в головах тоже кое-что было. Тимур задрал лицо к незримой за облаками луне и подал братьям сигнал опасности: уныло, по-лесному, завыл. Мужики в прицепах проснулись мгновенно, тоже еще не все привычки утратили. А бабы и спать-то не ложились, они лапшу катали и резали. Неистово завизжала Стеша, забилась под лавку, но больше в панику не впал никто. Анфиса отвесила Пелагее шлепок и указала на пирамиду составленных в углу "толстопятовых", сама же полезла за гранатой. Нападающие взламывали дверь фургона, но Пелагея, а за ней и Варвара, и Глафира уже ощетинились оружием, Глафира даже противотанковым ружьем. Первому же, кто просунул свою обутую в шлем голову внутрь, бабы дружным залпом ее и разнесли. - Беречь припасы! - крикнула Анфиса, прячась за мешок с мукой. Но бабам сейчас было не до ее экономий, следующие двое храбрецов вывалились на дорогу крупными кусками. Глафира высунула базуку наружу и очередным выстрелом превратила отрезок пустой дороги в воронку. Бабы посветили в сторону фургонов: те были отцеплены и стояли метрах в двадцати. Их, видимо, атаковала другая группа, доносился оттуда только мат и глухие удары вперемешку с явным хрустом костей: то ли Волковы до оружия не добрались, то ли больше полагались на свои руки. Еще один нападающий, тоже в шлеме, но без оружия, вразвалку подошел к взломанной двери фургона. - Выводи баб, - скомандовал он неизвестно кому, - прочих я сам, из "макарона"... Кому он командовал - история не узнала: сперва его физиономию залепил умело пущенный Аграфеной колоб из полужидкого теста, потом в тесто кто-то выстрелил, и "макаронник", не успев достать своего "макарова", рухнул на дорогу. - Вот те макарона! - взвигнула Стеша, ловко прыгая на крышу фургона. За ней, вместе с парой "калашниковых", влезла Пелагея, Анфиса передала несколько гранат. Стеша только успевала ткнуть пальцем во тьму: "Там!" - и Пелагея уже всаживала в это место что-нибудь разрывное. Мужики, кажется, тоже кончали битву. Из кабины вылез Тимур, он плевался. В руке у него за шиворот висел паренек лет шестнадцати, которому Анфиса посветила в глаза: там было совершенно стеклянно. - Накурился? - деловито спросила она. Тимур понюхал. - Нет, кажись, ацетон... Или пятновыводитель... Или от моли что-то... Что делать-то с ним, Фиса, он мне в окно гранату кинул, не разорвалась, я ему ее назад, по кумполу попал, и вот... - Тима стыдливо показал на следы глубокого укуса, которым отмечены были нос и подбородок подростка. - Пусть лежит пока, других пленных посчитаем. И хоронить ведь тоже надо. И сматываться скорей. - Анфиса, похоже, никаких других вариантов, кроме полной и окончательной победы над напавшей бандой, не предвидела, но боеприпасы все равно берегла. - Ты гляди, гляди... - завизжала Стеша с крыши: "макаронник" сел в дорожную грязь и пытался встать. Вместо лица у него пока что был ком лапшового теста. Варвара большим тесаком очистила ему лицо; ран на нем не было, пуля куда-то ушла, но со щеки лоскут кожи сняла сама Варвара. - Екинауз сегин!.. - внезапно выдохнул Тимур. Это страшное ругательство он тоже получил в наследство от бабушки Серко. В пленном он признал дежурного с военной базы, с которой увел прицеп к фургону. Бывший дежурный зло и кроваво глянул на него. - Сегин... сегим... - зло буркнул он, - опознал, подлюга. А за хищение, знаешь что? - Тимур такой наглости не стерпел - и всеми четырьмя конечностями, по-волчьи, прыгнул на пленного. Бабы с трудом его оттащили. Пленный валялся на дороге, кажется, еще дышал. Но Тимур жаждал крови, и кто его знает, что натворил бы, не кинься к нему на грудь Маша с воплем: "Не убиваа-ай! Хватит убива-а-ать!" - А кого я убил? - удивился Тимур. - Я парня малость попортил только, ну а вы тут на меня, как борзые, навесились. - Потом огляделся вокруг: число трупов могло колебаться от трех до пяти, толстопятовские разрывные не давали возможности сосчитать, сколько тут было тел сперва. Пелагея густо покраснела, а Стеша и вовсе спряталась ей за спину. Она-то знала, кто тут был наводчиком, кто убийцей, - хоть и самозащита, а все же... - Никого, никого ты, Тимочка, не убил, и не надо убивать, - запричитала Маша, покрывая колючее лицо мужа поцелуями. От фургона, тяжело согнувшись, пришел Антип, у него на горбу лежало еще одно тело, видать, целое. - Остальные готовы, - выдохнул он, укладывая принесенное тело поверх экс-дежурного. Оба тела разразились ядреными, хотя и однообразными матюгами. - Не знаю сколько, много... Вот этот за елку прятался, ну, я его раза об елку, он вот только теперь и заговорил. - Нет уж, - скомандовала Анфиса, - тащите все тулова сюда. И мотоциклы ихние тоже. Разберемся, что с собой брать. Остальное закопаем. А может, в болоте утопим. - Замерзло болото... - подал голос подросток со стеклянными глазами, крепко укушенный Тимуром. - Ну, тогда закопаем, - приняла Анфиса дельное решение, - тебя первого. Или уж раскалывайся. - Бензину дайте, на тряпке, под язык... - заныл подросток. - Ну, я тебе бензину, ацетону, эфиру-кефиру!.. - озлился Тимур, которому бабушка Серко все эти гадкие запахи пересказывала. - Давай его, Антон, слегка ненадолго, чтоб не совсем, но отрубился пока. Антон легоньким щелчком по темени просьбу Тимура выполнил. Оставались еще два тела говорящих. Тела пытались вяло ползать и ругаться, тем самым доказывая, что закапывать их без предварительной обработки негуманно. Маша всхлипывала, Стеша обшаривала карманы побежденных, прочие бабы столпились вокруг Анфисы. - Рэкетиры как рэкетиры, у них, поди, вся милиция куплена, - резонно сказала экономистка. - Уж точно - если дежурный с военной базы у них наводчик. Тоша, ты проверил, там ничего живого больше нет? - Никого, - деликатно поправил притащившийся Антон, в руках он держал "калашникова" с погнутым стволом. - Значит, копать будем? - Ну, это как решим, - ответил Тимур. - С одной стороны, можно, конечно, копать. А с другой - можно и не копать. - Ну не жрать же? - тихонько шепнул Антону Тимур. - А топить где? Тут ведь не меньше пяти-шести было. - Бабам насчет жрать ни-ни... Значит, копать. Мужики выудили из прицепа лопаты, через полчаса невдалеке от дороги вырос холмик, рядом - яма. Тимофей тем временем сволок в одну кучу мотоциклы и с невероятной скоростью разбирал их на отдельные детали, отбрасывая негодное. В яму братья сгрузили все неживое, на поверхности сбили с помощью извести пирамидку, поверх которой нацепили вырезанную из красной жести звезду; на боку пирамидки Антон нацарапал что-то такое, что прочесть было никак невозможно. - Э, все одно сносить скоро будут... Но живые все ж таки еще оставались. Бывший дежурный в ужасе глядел на ловкую работу Волковых; Волчек сидел в стороне, присматривал за стеклянным юношей, перед которым ощущал что-то вроде вины. - Ну, чего дальше с вами делать? - Тимофей деловито точил один тесак о другой. Запах от бывшего дежурного, да и от его напарника шел совершенно звериный и неприятный. В разговор вступила Анфиса, долго изучавшая карту Калужской области. - Значит, так. Оба вы есть дезертиры. Гоните документы. Дежурный выложил удостоверение сразу, второй - сильно помедлив. - Да майор он, майор, - подал голос подросток, - главный он тут, и полгода уже как фраеров на дороге потрошит, вон, подите еще метров сто, так там в яме три десятка не хуже вас... Майор попробовал рвануть в сторону подростка, но не с Волковыми было ему тягаться. Тимофей уже сидел на нем верхом и хрустел заломленной майорской рукой. Челюсти ему Тимур разжал мигом, но кровь на рукаве изловленного проступила. Волчек забил Тимофею рот снегом и заставил плеваться. - Нельзя жрать, это кровь, помнишь бабушку! - приговаривал он, выгребая снег из Тимофеева рта. Тот, кажется, ничего не сглотнул, упоминание о бабушке действовало ужасающе. Но рука у майора была перекушена. Бывший дежурный смотрел на всю эту сцену и только лепетал: - Знал бы, ни в жисть бы, ни в жисть бы... - А вот понял, как с нами связываться? - Я ж думал, это мы перекуси, а выходит, это вы перекуси... - А это мы по обстоятельствам. Через полчаса кое-как перевязанные жертвы поковыляли назад в воинскую часть, а подросток уныло ел холодную лапшу. Бензину ему не дали, как сказала Анфиса, "из ломки он уже вышел, нечего с ним цацкаться". - А куда мне теперь? - заканючил парень. - А очень просто, куда. Проспишься, будешь судомоем. Не оставлять же тебя волкам этим. А на бензин не косись. Тут нюх у нас, нюх... - Анфиса все решила. Судомой в бистро вправду нужен. Это еще в Дятькове решили, покуда Тимур уроки музыки брал. Так что ветром судьбы парня надуло, так сказать. - Ты кто? - Тюлька... Тимур так и сел, вспомнив, чем отравился в Жиздре. - Ну, "тюльпан" по фене, молодой, значит, без кликухи... Вообще-то с трудом дознались, что бывшего детдомовца звали Денис, про себя ему рассказать было почти нечего. На имя он не откликался, отзывался только на "Тюльку", но от этого вздрагивал Тимур. Однако тут уж пришлось Волчеку смириться. Кликуху не закопаешь. Долго меняли покрышки, в запасе только три и оказалось. Тюлька был допущен к доеданию лапши из котла, который обязан был потом сам же и мыть. Тимур пошел разучивать "Мост через реку Квай". Под самое утро двинулись. Анфиса накостыляла Тюльке за попытку добраться до бензина, ехал он с двумя фонарями на скулах. Был парень хиловатый, пожалуй, даже моложе, чем казался с виду, и старшая Анфиса взялась его опекать. Преподавать она любила один-единственный предмет - все тот же "Торговый словарь". - Отвечай: что такое "кэ жэ и пэ"? - грозно вопрошала экономистка. - Матерное что-то... - Ты мне шутки не шути! Это "Книга Жалоб и Предложений"! Маша, - прерывала себя Анфиса, - а у нас она есть? - Да откуда ж, Фиса... Тут Тюльку оставили в покое: Анфиса хорошо знала, чем грозит путешествие без "кэ жэ и пэ". В каких-то Думиничах купили амбарную книгу и на обложке написали то самое, что требовала Анфиса. Там же из-под прилавка докупили муки, готовой лапши, покормили не очень сытый народ, выставили в ветровое стекло бумажку, что "кэ жэ и пэ" находится у водителя, ну, и поехали дальше. Все равно никто не понял, что за "кэ жэ и пэ". А если понял, то неправильно. Главное: хоть и с переплатой, но купили в Думиничах еще бидон молока. Мужики его чуть не сразу вылакали, а Фиса долго и занудно, по закону, нумеровала страницы "кэ жэ и пэ" химическим карандашом. Так, сказала она, полагается. Ну, ей видней, она баба с образованием. Жиздра, даже Думиничи кое-какой навар дали... А вот близлежащая станция Зикеево - ни хрена: там одна железная дорога, а она кушать не просит. Стеша помолилась своим богам, затеяла плов. Анфиса скалькулировала - и назначила за порцию аж четыре с полтиной. На базаре в Сухиничах открыли торговлю. Народ как с цепи сорвался - будто год не жрамши. Маша на раздаче с ног сбилась. Тюлька язык вывесил, все мыл судки, мыл, мыл. Ну, ему за это, конечно, выдали порцию. Плов шел нарасхват. К вечеру пришел к бистро зачуханный мужик, потоптался и сказал, что в уплату вместо денег может бистру предложить ружье для подводной охоты. Маша засомневалась, позвала Анфису. Та прикинула ружье на вес, пошевелила губами, приценилась, спросила: а гарпун трезубый где? Гость матернулся, вынул из торбы трезубцы, Анфиса насчитала пять. И велела Маше выдать две порции. Сошлись на трех. Третью гость съел с трудом, стал клянчить на выпивку, но ружье Тепа уже зарядил. Гость растворился в темноте и неизвестности. Полночи Антип с Тимофеем изучали ружье и припас к нему. Тимофею ружье н