открыты, Но смотреть на себя ни к чему, ни к чему. Видишь, вот в небесах облака позабыты, То на солнце посмотришь, то глянешь во тьму. Драгоценные годы - за адом привычным, Вслед за долгим кошмаром житейских сует Снова малым ребенком явиться на свет, Под землею устроясь во чреве привычном, Драгоценные годы - как сладко заснуть Здесь, в последнем бараке. ИЗ ПОЭТОВ НИДЕРЛАНДОВ АНТОНИС ДЕ РОВЕРЕ (1430 - 1482) О ПОТРЕБАХ СТАРОСТИ Добрые люди, вы, что киркой Землю рыхлите, трудитесь смлада, Нет, не скопить вам казны никакой, Только большая ли в этом досада? Хлеб ежедневный - чем не награда? Знаю, что нет средь вас приверед. Тому, кто работает, много ли надо? Хлеба да каши на старости лет. И вы, ремесленники-мастера, Вы о достатке радеете много, - Тот же, кто трудится ради добра, Может ли быть осуждаем строго? С вами да будет Божья подмога! Однако помните, что не след Милости большей просить у Бога, Чем хлеба да каши на старости лет. Ты, возводящий то замок, то храм, Цех созидателей, люд бывалый, Днем потрудившись, по вечерам Ешь до отвала, выпей, пожалуй, Плоть утомленную малость побалуй - Проку в голодном работнике нет; И тебе да воздастся толикой малой Хлеба и каши на старости лет. Вы, кто скитаетесь вдоль дорог, Бродите ради купли-продажи, - Знаю, как жребий ваш беден, жесток, - Не дотащивши последней поклажи, По могилкам у трактов лежите, как стражи, - Только лучше - придите домой напослед: Да пошлет вам Господь барышей, и даже Хлеба и каши на старости лет. Слушай, точильщик, носильщик, меня; Все вы, работа чья поневоле Тяжче становится день ото дня, - Стоит ли ждать воздаянья в юдоли? Ешьте и пейте с друзьями, доколе В радость желудку - добрый обед, - И да вкусите (чего же боле?) Хлеба и каши на старости лет. Работники, слушайте также и вы: Все богачи минувшей эпохи, И Александр, и другие - мертвы. Так что утишьте горькие вздохи, И не горюйте, что дни ваши плохи, В редкость, да в радость зато мясоед: А кто не трудился - не взвидит и крохи Хлеба и каши на старости лет. И для себя помолился бы я Лишь о насущном хлебе да каше, Знают меня богачи и князья - Жизнь оттого не сытней и не краше. Но - избежать ли назначенной чаши? Что ж, как обычно, закончу куплет: Боже, прости прегрешения наши, Дай хлеба да каши на старости лет. О ПРАЗДНИКЕ МЕЛЬНИЦ Добрые люди, сестры и братья, И счастливцы, и горемыки, Вы приглашаемы все, без изъятья, К наиверховнейшему Владыке: Видите жало разящей пики? Это за вами послан гонец! Скоро начнется праздник великий, Так что и в путь пора, наконец. Вместе ли, врозь ли, поодиночке, Следуйте в Мельничную страну! И - не пытайтесь просить отсрочки, Все - у одних законов в плену. Так заповедано в старину: Копьеносца завидишь едва-едва, Отныне дорогу помни одну - Туда, где вертятся жернова. Мельник верховный, Владыка слепой, Движущий мельницы на ветру, Всех ожидает, единой толпой, У себя на празднике, на пиру. Каждый, свой срок проживши в миру, Должен достигнуть его предела, Придет под землю, к его двору, Едва с душой разлучится тело. Папа, и каждый его кардинал, Как непременные визитеры, На мельничный ожидаются бал; Епископы, официалы, приоры, Покинув монастыри и соборы, Без различия сана и старшинства, Спешите - времени нет на сборы - Туда, где трудятся жернова. К празднику пусть стопы устремит Каждый аббат и смиренный инок, Августинец, лоллард и богармит; Также и добрых сестер-бегинок, Нищенок, страждущих сиротинок, В жизни вовек не знавших утех, Ждут непременно, ждут без заминок: Мельничный праздник - праздник для всех. И вы, императоры, короли, Владыки княжеств, баронств, поместий, Узнайте: должные сроки пришли, К празднику мельниц грядите все вместе, Не время теперь для ссоры, для мести, Но там, где трудятся жернова, Примите достойные вашей чести Знаки отличия и права. Суверены, канцлеры и министры, Сколько ни есть вас теперь на земле, Все губернаторы, все бургомистры - Банкиры, искусные в ремесле, Мытари, слуги, - в том числе Лакеи, привратники, повара; И - мореходу на корабле Поспешить на праздник мельниц пора! Братства купцов, городская элита, Самоуверенные богачи, Забудьте подвалы, полные жита, От сундуков заветных ключи, Суконщики славные и ткачи, Гильдия сильная и деловая, Вам с собой ни батиста не взять, ни парчи, К празднику мельниц отбывая. Когда Владыка Мельниц направит Своего настойчивого слугу, То все дела приглашенный оставит, Ни у кого не будет в долгу: Помните, люди, на каждом шагу Мной повторяемые слова: Вас дожидаются в общем кругу Там, где вращаются жернова. Заботится Главный Мельник о свите И подбирает юных пажей: Порасторопней, породовитей, И поизящней, и посвежей; Здесь не нужно ни шпаг, ни французских ножей, Забудь обо всем, драчун и бездельник: Ибо в пределы своих рубежей Тебя приглашает Великий Мельник! Праздник без женщин - праздник ли, право? Женщина - праздника цвет и душа! Здесь множество дев различного нрава, Каждая - чудо, как хороша, Движется, шлейфом плавно шурша, Радуясь празднику, светской удаче, - Впрочем девицы, на праздник спеша, Мельниц не видят, ибо незрячи. Девушки, помните, время близко! Кажется, нынче - танцуй да пой, Нынче - служанка ты, либо флейтистка, Весело двигаешь легкой стопой, - Полюбоваться бы славной толпой: Молодость, радость, яркий румянец... Однако - ступайте общей тропой: На Празднике Мельниц продолжите танец! ЯКОБ КАТС (1577-1660) К ЧИТАТЕЛЮ Коль ты посетуешь - "мол, книга велика", То пореши прочесть ее не всю пока,- Где притчу, где совет узнаешь ты - немалым Обогатишься так ученым капиталом Полюбопытствуй же, купи сей веский том, Чтоб хоть одно словцо в нем вычитать потом,- Коль вкусно - лакомись, но яства строго числи: Прочтя - уразумей, уразумев - размысли. КОРОТКИЕ ПОБЕГИ - ДОЛГИЙ СБОР ВИНОГРАДА Хотя садовник твой лозу оберегал, Побеги лишние, как должно, состригал, Ни дня не думал ты - мол, он кромсает, чтобы Растенье погубить,- из желчности и злобы. Нет, знал ты, что закон для винограда прост: Срежь лишнее с лозы - утяжелится грозд. Зри: все, что мастерски тесак сечет железный,- Излишек зелени, бесплодный, бесполезный! Не такова ль душа, о внемлющий, твоя,- Зачем противишься невзгодам бытия, Тебе ниспосланным, клянешь мгновенья пыток? Да будет истреблен губительный избыток! В страданье счастие постигнешь до конца! Излишек отсечет Господь, растя сердца, - Так пусть Господня длань в душе моей ничтожит Все, что Его плодам быть неполезно может! О ТАБАКЕ Говорит курильщик: И сало, и бекон, и вырезку говяжью Я обозвать решусь дурманящею блажью. Иное блюдо есть, и я им сыт вполне: В кисете, в рукаве - оно всегда при мне. На пир я пригласить готов любого парня, Мой рот и мой язык - суть повар и поварня, Жестянка с табаком - нет лучшей кладовой, Запасов к трапезе достанет мне с лихвой. Табачного листа - жаркого! - алчут губы, А две моих ноздри - как дымовые трубы! Дым - это выпивка, она хмельней вина, Веселие мое я в ней найду сполна! Мне даже не нужна за трапезой салфетка - Такую благодать увидеть можно редко. Что ж, позавидуйте! Я благостен и рад, Имея минимум финансовых затрат. О САХАРЕ И ПРЯНОСТЯХ Все, кто в Голландии живет, в приюте отчем, И все ее друзья (хоть их немного, впрочем), Благоволящие склоните очеса, Узрите, что кругом творятся чудеса! Кому приехать к нам покажется не в тягость, Тот многую найдет в краях голландских благость! Все то, что за морем взрастает на земле, К нам доставляется на быстром корабле. Нас облачил Господь доверием огромным И благодать простер над нашим садом скромным. Природа вечная, как мнится мне, сама Дарами щедрыми нам полнит закрома. Плоду, взращенному бразильским побережьем, К нам суждено доплыть почти таким же свежим. Пусть сахарный тростник голландцу не знаком, Но дружат лакомки и дети с сахарком, И прячет лавочник голландский не впервые Гвоздику, и мускат, и перец в кладовые. Корицу не плодят поля родной страны - Но трюмы кораблей корицею полны! Народ Голландии, размысли же сегодня, Сколь много для тебя скопила длань Господня! Поля твои скудны, но, родина, поверь: Все после обретешь, коль нет чего теперь! О ВИНЕ О властное вино! О сладость винограда! Тебе, как ничему другому, сердце радо! Ты гонишь страхи прочь: о робкий, не стыдясь, Беседует с любым * король то будь, иль князь. Тебе испивший худ * себе же мнится тучен, Невиданно силен * хоть вконец измучен. Премудрым станет тот, кто изопьет вина: Хмельная голова империи равна. Младая женщина прильнет к тебе однажды, Чем больше будет пить * тем больше будет жажды, Когда ж она тобой упьется допьяна * О муже собственном забудет вмиг она. Ты душу темную повергнуть в блеск способно И смутный ум возжечь поэмой бесподобной. Властитель не один, испив тебя, порой Не в силах был собрать бродящих мыслей строй. Воздействие твое стремительно и грозно, Различных ты людей преображаешь розно: Один, испив тебя * ленивая овца, Макаке стал другой подобен до конца. Он будет пить * пуская ему брести далеко, * Затем болтать начнет, как скверная сорока, Чтоб в образе свиньи позор принять сполна. О юность нежная, взгляни на власть вина! ПОХВАЛА ЦЫГАНСКОЙ ЖИЗНИ Мы доброй жизни суть постичь стремимся честно: Что - телу надобно, а что - душе уместно. Мы истину смогли узнать уже не раз, Что ничего беречь не стоит про запас. Немногим суждено прожить в таком покое, Когда и не влечет, и не страшит мирское. Считать привыкли мы, что счастье таково: Ничем не обладать, не жаждать ничего. Трудом и хитростью имений мы не множим, Зато спокойно спать в любое время можем. Мотыга нам чужда, неведом вовсе плуг, Но пропитание мы всегда найдем вокруг. Пусть ты богаче нас, но счастлив ли при этом? Мы, как цветы в полях, живем росой и светом. Хоть пусто в кошельке, но жребий наш не плох: Как птицы, мы живем, и нам довольно крох. В саду чужом плодов мы соберем немного, За рыбу из реки не платим мы налога И на чужую дичь присвоили права; Огонь в кресале есть, и есть в лесу дрова. Проводим время мы в веселье беззаботном, Мы стряпаем и спим, где в голову взбредет нам. Как не завидовать, скажи, судьбе такой? Нам наплевать на все, у нас в душе покой. Для нас ничто - зимы зловещие угрозы, Легко дается нам перетерпеть морозы, Ни в хладе, ни в жаре - ни в чем урона нет, Не в тягость даже нам само теченье лет. Пускай войну ведут великие державы, Не все ли нам равно? На нас-то нет управы: Пусть войско победит или падет в бою - Мы не хотим менять благую жизнь свою. Перед владыками склоняться мы не склонны, Ничьи веления над нами не законны, Пред силою во прах нам не угодно пасть - Тщеславью мы чужды, для нас ничтожна власть. Наш разум отрешен возвышенных материй, Для нас неприменим общественный критерий, Нас не касаются житейские дела - Хвала не тронет нас, и обойдет хула. Угроза страшная над берегом нависла - Пираты,- но для нас бояться нету смысла. Равно и в чаще мы - как бы в родном дому. Разбойников лесных бояться ни к чему. Для нас угрозою смертельной не чреваты Ни ветер северный, ни грозный вал девятый,- Что паводок, пожар! Мы рады повторять: Коль нет имущества, но нечего терять. Пусть платят все кругом оброки и налоги,- На этот счет у нас ни малой нет тревоги. Подушной подати в казну не платим мы,- Как наложить налог на вольные умы? Ужаснее, чем наш, как видно, нет народа: Нас не гнетет ни принц, ни князь, ни воевода, Мы родину найдем везде, в любой стране, Где солнца диск златой сверкает в вышине. Мы где хотим живем - как знатные вельможи, Свободны мы прийти - уйти свободны тоже, Для счастья нашего на свете нет помех: Мы в мире всех бедней, но мы богаче всех! ЗИМА ЖИЗНИ Вот близится зима: в чащобах все пустынней, На вялой зелени лежит, не тая, иней, Трава безжизненна, угрюм речной поток, Но все изменится, едва настанет срок, Что может горше быть, что может быть плачевней: Холодная зима грядет, как старец древний, Все, что живет в миру, оставило дела И терпеливо ждет весеннего тепла. К закату год спешит, и умиранье зримо: Я вижу молодость * она проходит мимо. Я на тебя гляжу, тебя не узнаю: Печать годов легла на красоту твою. Назавтра канет в ночь все, что сияло ныне. Подобна молодость бушующей стремнине, Подобна дереву, что свергнуто с холма, Подобна вымыслу смятенного ума, * От радостей земли, от всех ночей веселых Останется одна печаль утрат тяжелых, Хоть в этот грустный час, о прошлом говоря, Мы утешаемся, что жизнь прошла не зря. Все то, чего вокруг достигнуть можем взором, Нам говорит, что день страданья будет скорым. В миниатюре Бог изобразил для нас Те беды, что на мир падут в последний час. Цветы, листва, трава * все, чем цветет природа, Суть книги для людей, уроки для народа. Одежд лишенная, грядет в поля зима, И мнится нам тогда, что это смерть сама. Все, что ласкало взор людской в разгаре мая, * Все ветр сметет, с полей зеленый плат снимая, Раздев пустынные поляны и леса, Скелетом сделав куст, столбами * древеса, Светило, яркий зрак, лазури горней житель, Цветов и трав земных родитель и блюститель, Стремится к западу и, падая во тьму, Напоминает нам, что выйдет срок всему. Сонливость на людей находит, как зараза, По девяти часов едва пройдет два раза, И человек уже * чурбан, кирпич, бревно, Которому сопеть до утра суждено. Тяжелой глыбою почиет он на ложе, Не внемлет жизни взор, и слух не внемлет тоже, Ни шевеленья нет в безмолвии ночном, * Так есть ли разница меж гибелью и сном? Дряхлеет стар и млад, и дальний, и соседний, Все вещи рушатся, от первой до последней, Все меркнет, падает * и в этом скрыта весть: Однажды кончится все то, что в мире есть. Распад содержится во всех предметах сущих * В дворцах и крепостях, и в городах цветущих; К основам всех основ, к опорам всех держав, Зри, смертный: смерь грядет, пятою их поправ. Да не войдешь в соблазн и да иных не вводишь: Единожды явясь * единожды уходишь. ЮСТУС ДЕ ХАРДЮВЕЙН (1582-1636) ЭХО Сколь тягостна мои сердечная беда. Я Розамондою томим уже года! - О да. О Эхо, ты ль речешь, глумиться вознамерясь, Что Госпожа грустит, в любви моей изверясь? - Ересь. Ты не смеешься ли, о Эхо, невзначай? Утешусь ли, скажи? Ответ - сколь быстро, дай! - Страдай! Любовию палим, сгораю, как в горниле. Да, да, я говорю: страданья мне постыли! - Ты ли? Да, я устал страдать... Но не найду ль наград За те мучения, каким сейчас так рад? - Стократ! Я стражду, и терплю, - ну, а скажи, на деле Чего достигнул я, - достигну хоть в конце ли? - Цели! Ну что ж, - да будет так, во имя всех святынь. Во встречи, Эхо, друг! Скорей, разлука, минь! - Аминь. *** Ни пенящихся волн, чье имя - легион, Ни северных ветров, ни злого снегопада, Ни страшного дубам и древним липам града, Ни стрел Юпитера, которым нет препон; Ни Пса, всходящего ночами в небосклон, Ни псов, что на земле страшней исчадий ада, Ни Марса - пусть ему неведома пощада, Пусть кровью Фландрии омыт по локоть он; Ни пули, ни копья, ни шпаги, ни кинжала, Ни ножниц грозных прях, ни огненного жала, Ни пасти Цербера, ни клювов Стимфалид Я не боюсь, - но нет мучительнее казни, Чем смех презрительный и холод неприязни, Что Розамонда мне взамен любви сулит. *** Лишь вспыхнет знак Тельца в круговороте года Рог изобилия отверзнут небеса: К полям является великая краса, Плоды растут в числе - на счастье садовода. На вскоре Козерог воззрится с небосвода, Послушен вечному вращенью колеса - Опустошает вихрь и долы, и леса, Плоды растут в цене, - сиротствует природа. Лишь глянуть на меня благоволите Вы, Я мню себя в венке из лавровой листвы, Прекрасен летний зной и жизнь благословенна. Лишь отвратите взор, как в сердце у меня Взамен палящего небесного огня - И снег, и дождь, и град, - и все ежемгновенно. *** Слепец, отягощен своей шарманкой старой, Ты по дворам бредешь, прося гроши на хлеб. Несчастен твой удел, печален и нелеп, Страшней, чем слепота, * не может быть удара. Подобная меня, увы, настигла кара, Ужасный жребий мой не менее свиреп, Не девает никто о том, что я ослеп, Что навсегда лишен божественного дара. Еще страшней ущерб мне ныне рок нанес: По улицам тебя водишь приучен пес, В мне слепой божок лишь бездорожье прочит, * Я так же, как и ты, скитаться принужден: Ты голоден, а я любовью изможден, Но ни тебе, ни мне помочь никто не хочет. ГУГО ГРОЦИЙ (1583-1645) ОБРАЩЕНИЕ ГУГО ГРОЦИЯ К СУНДУКУ, В КОЕМ ОН БЫЛ ВЫНЕСЕН ИЗ УЗИЛИЩА О сладостный тайник! Ты, о сундук, в котором Я был спасен, назло щеколдам и затворам, На волю вынес ты меня из тяжких уз: Оберегаемый, весьма нелегкий груз Был из тюрьмы несом моей же лютой стражей, Желавшей одного - разделаться с поклажей, И поднят на корабль, что вскоре отплывал. Сундук! Моих тебе не перечесть похвал! Тобою прервана горчайшая невзгода, Терзавшая меня семь месяцев два года! Я воздухом дышу, я вижу небеса, Засовы не скрипят, и стражей голоса Мой обостренный слух уже никак не ранят - Напротив! Мудрый дух в моих друзьях воспрянет, Лишь весть дойдет до них о перемене дел (Кто, впрочем, мудростью сравниться бы сумел С той, кто меня спасла из мрака), - думать надо, Что весть сия для них - желанная отрада. Ты волю мне вернул, о драгоценный друг, О достохвальнейший, вместительный сундук! Прими хвалу в стихах, прославься перед светом: Товарищ мой в беде, отныне будь воспетым! КАСПАР ВАН БАРЛЕ (1584-1648) НАСТАВЛЕНИЯ В РЫБОЛОВНОМ ИСКУССТВЕ ДЛЯ ГААГСКОГО ОБЩЕСТВА Рыба, рыбка, кто увидит, Что грозит тебе беда - До того, как в небо взыдет Предвечерняя звезда: Ты плывешь, - о, как вначале Выплески твои легки, - Истомившись от печали, Опускаешь плавники; Как завидно земнородным Зрить тебя во глубине: Ты царишь в просторе водном Безраздельно и вполне; Прячась в темень, на задворки, Не страшись снастей ничуть, Скройся в самой тайной норке, О наживке позабудь. Пусть удильщик горько плачет, Восклицая: "Где же ты?", Пусть его не озадачат Бесполезные мечты. Обмани же рыболова, Червяка сорви с крючка,- Рыболов дождался клева, Но ликует зря - пока. Только рыбок, рыбок ради В жизни нам сие дано: Тот в афронте, тот внакладе - Так у рыб заведено. Предавайтесь же уженью, Се предобозначил рок! И служенью и слеженью Подчиняет поплавок. Рыбки, гнев на милость сменят Боги вод наверняка! Окуньки вполне оценят Прелесть моего крючка! Вот и все, что ведать надо Рыболову на веку: Без достойного снаряда Не словиться окуньку. Изловивши рыбку, тащим - Пусть волнуется слегка - Рыбка в масле, да в кипящем, Ждет всего лишь едока. А девица - чем не рыбка? Вообще - о том ли речь? Ласка, нежность и улыбка - Всех приманок не наречь! Благонравную осанку Сохранить невмочь ужли? Лопай, душенька, приманку - Голосу любви внемли. Снасти избегай отравной, Но и не перечь судьбе: Помни, жребий самый главный - Губки, льнущие к тебе. Пламена в камине ярки - Думай с радостью о них. Славной корочкой поджарки Наградит тебя жених. Будь настойчивым, молодчик, Знай, что радость - впереди! Рыбка, прыгай на крючочек И награды скорой жди! ЯКОБ РЕВИЙ (1586 - 1658) ПОЭТУ Ты, Квентин, попросил об искреннем ответе - Твоей ли книжице вовеки жить на свете. Придется ей, мой друг, жить до скончанья лет: Ее за меньший срок осилить мочи нет. ДВА ПУТИ Границы цвета серого должны Касаться черноты и белизны, Касается тепло как зноя, так и хлада, - Но невозможно, как ни выбирай, Отречься ада, не попавши в рай: Избегнув одного, достичь другого надо. НА ГИБЕЛЬ ИСПАНСКОГО КОРАБЛЯ, ПОИМЕНОВАННОГО "СВ. ДУХ" Всегда - от трусости - в обычай суеверам Прозвания богов давать своим галерам; Апостол с Мальты плыл на корабле таком, Что "Диоскурами", как пишут, был реком. Испанцы, подражать решив примерам оным, Святые имена ладьям и галеонам Дают,- поскольку так сподручнее ханжам Бывает приступать к убийствам, к грабежам. "Марией" назовут корабль, на нем желая Не потонуть, а то - Святого Николая В патроны призовут,- а то, в любой момент, Возможно окрестить корабль "Святой Климент". Вот чем безумие подобное чревато: Тяжелый галеон с немалым грузом злата Испанцы окрестить посмели "Дух святой" - Нимало не смутясь подобной срамотой. Что ж, в гибели его нет чуда, прямо скажем: Со златом, с пушками, с людьми и такелажем Под тяжестью грехов корабль пошел на дно: Да будет и тебе, читатель мой, смешно. Скажи: "Да, Божий Дух носился над водами, Живущих сотворил, наполнил мир плодами, Однако - потонул Святой Испанский Дух! Вот - истина для тех, кто к ней и слеп, и глух". МОРЕПЛАВАНИЕ Пред нами трое здесь и четверо дельфинов На поле голубом скользят, ряды содвинув: Они пустились вплавь, дорога их пряма, Ничто не страшно им - ни бури, ни шторма. Мечтая о войне, о распре, о раздоре, Посеять рознь меж них не раз пыталось море, Пыталось разметать по свету корабли, Когда бестрепетно они по курсу шли,- Они, объединясь, под гордым флагом плыли, Презрев и злость ветров, и тягостные штили, И смерть несли врагу безумному, когда Встречались им в пути пиратские суда. Им уступали путь, в смирении отпрянув, Протеевы стада китов-левиафанов, И множество морских чудовищных акул Вставали впереди в почетный караул. Владыка вод морских, завидя их впервые, Пред ними отворил морские кладовые, Богатства Индии, Гидасповы дары Прилежно поставлять им стал от сей поры. Седая рыбина, приплыв с немалой свитой, Обречена была домой уплыть несытой, Хотя на многое надеялась сперва: Сколь ни виляй хвостом, ни подбирай слова, Насчет того, что, вот, на суше жизнь отменна, А в море лишь вода соленая да пена, И кто идет в него - тот попусту упрям,- Но ни один из них не изменил морям: Коль предпочли б они стихии водной сушу - Утратили бы жизнь, страну, покой и душу! САМСОН ПОБЕЖДАЕТ ЛЬВА И в день седьмой Самсон сказал своей жене: Я вижу, что открыть загадку должно мне, Хотя упреками и плачем непрестанным Ты вред несешь себе и всем филистимлянам,- Я жалобам твоим внимать уже устал: "Ядущий стал ядом, и сладок сильный стал". Вблизи Фимнафы лев, чудовищный и дикий, Уже давно блуждал, и вред чинил великий, Живущих иль губя, иль ужасом гоня - Но довелось ему наткнуться на меня. Возрыкал грозно он окровавленной пастью - Но безоружен я в ту пору был, к несчастью. Мне истребить Господь велел сию чуму - Я льва узрел - и вот противостал ему. Тогда взъярился лев, познав мою отвагу, Тогда постиг, что я не уступлю ни шагу, Победа - он считал - за ним наверняка, Он распаленно стал хлестать хвостом бока, Он поднял голову - надменно, горделиво, - Натужился хребет, восстала дыбом грива. Порой бывает так: несильный древодел Согнул тяжелый прут, однако не сумел Скрепить его концы - и тотчас прут упругий Со свистом прочь летит, презревши все потуги. Так точно взвился лев, себе же на беду Признавши плоть мою за добрую еду. Я шуйцей плащ ему, летящему, подставил, Десницу я вознес, я свой удар направил Промеж его ушей, и лев, силен, свиреп, Стал на мгновенье глух, а купно с тем и - слеп. Никак не чаявший приветствия такого, Он снова поднялся, и он возрыкал снова, Не столь, как прежде, нагл, не столь, как прежде, яр; Не много сил ему оставил мой удар. Он прыгнуть вновь хотел, воспомня свой обычай, Но тотчас же моей содеялся добычей: Я на него упал, чтоб он воспрять не мог, Всей тяжестью своей я вмял его в песок, Я был безмерно рад подобной схватке доброй! Трещал его хребет, хрустя, ломались ребра, Я знаю, был в тот час со мной Господень дух! Я льва убил! Порой так юноша-пастух, Когда его нутро тяжелый голод гложет, Козленка разорвать двумя руками может. Немного дней прошло,- я, шедши налегке, Нашел пчелиный рой во львином костяке, Я соты преломил, разьяв костяк блестящий, И ел чудесный мед, - а что бывает слаще? Теперь, ты видишь, я загадку разгадал: "Ядущий стал ядом, и сладок сильный стал". ЧУМА Когда грехи людей становятся безмерны - Бог очищает мир бичом своим от скверны. Пред гладом и войной наш страх не столь велик, Как ужас пред Чумой, открывшей жуткий лик. Она грядет, явив пергаментные щеки, Кровоточащий нос, верней - провал глубокий, Гнилых зубов пеньки, в глазах застывший гной, Язык, сочащийся зловонною слюной, Синюшную гортань с дыханием нечистым, В груди неровный хрип, мучительный, с присвистом, Главу дрожащую и лысую, как шар, Из глотки рвущийся наружу смрадный пар. Объята пламенем прогнившая утроба, Конечности при том трясутся от озноба, Вся кожа в плесени и в чешуе сырой, Бубоны, желваки, покрытые корой. Кнут - левая рука, и факел - вместо правой, С клевретами она - с Поджогом и Расправой. И где пройдет она - подожжены всегда Кварталы, улицы, позднее - города, И страны целые смердят огнем и тленьем: Все это суть урок грядущим поколеньям. Чудовище! Твои знакомы мне черты, Ты рядом, ты со мной - но здесь бессильно ты, Верховная рука тебе здесь руки свяжет, Исполнившей свой долг, тебе уйти прикажет, Тебе, явившей нам гнев Господа и власть. И мы должны тогда к Его стопам припасть, И боле ничего не опасаться можем: Избавлен от Чумы живущий в страхе Божьем. ЙОСТ ВАН ДЕН ВОНДЕЛ (1587 - 1679) НОВАЯ ПЕСНЯ РЕЙНТЬЕ-ЛИСА На мотив: "Аренд Питер Гейзен..." I Запел пройдоха Рейнчик, Запел на новый лад: Уж если есть портвейнчик В бокалах бесенят, При них и этот гад. Почто, прохвост, повесил хвост, Поджал его под зад? II Отменнейшею курой Почтили небеса Наш Амстердам понурый, - Ну, чем не чудеса, И это ль не краса, И что мудрей, чем власть курей? Да, ну а что - лиса? III Считалась та наседка За важное лицо: Златое - и нередко! - Несла она яйцо. Народ тянул винцо, Текла река из молока, Любой жевал мясцо. IV Но Рейнчик морду лисью Решил явить и там, И тут же двинул рысью В беспечный Амстердам, И приступил к трудам; Созвал народ - и ну орет: "Я вам совет подам! V Не быть бы вскоре худу! Вам всем грозит беда! Вы что же за паскуду Пустили в сень гнезда? Горите со стыда! Я вас навек, - Рейнтьюля рек, - Спасу, о господа!" VI Надзорщик, глупый малый, Все выслушал всерьез, - Он, взор напрягши вялый, Порой видал свой нос И мнил: "Рейнтьюля - гез!" "Ты славно скис! - подумал лис, - Закроем же вопрос". VII Лис бедной птахе глотку Немедля разорвал, И курью плоть в охотку Терзал и раздавал, И люто ликовал, Народ, как встарь, глодал сухарь, А Рейнтье - пировал. VIII Но с голоду, поди-ка, Народ, не залютей; Деревня взвыла дико: "О, тысяча смертей На лисовых детей! Мы все в беде! Где ж кура, где? Ни мяса, ни костей!" IX Заслыша рев мужичий, Оскалил Рейнтье пасть- "Блюдите свой обычай! Теперь - лисичья власть, Я править буду всласть. Чтоб мой сынок доспел бы в срок В начальники попасть!" Х При сих речах Рейнтьюли Глаза мужик протер, И взвыл: "Меня надули! Да это просто вор! Невиданный позор! Ох, и задам да по мордам - Пускай не мелет вздор!" XI Тогда дошло до дяди, Что он не ко двору, И он, спасенья ради, Убрался подобру: Залез в свою нору И начал пить, чтоб утопить В вине свою хандру. XII Но спрячешься едва ли На самом дальнем дне: Над ним нужду справляли Все кобели в стране. Лис возрыдал к жене, Она ж ему: "Прилип к дерьму, Не липни же ко мне". XIII Тому, кто лис по крови, - Не верьте чересчур: Пусть прячется в дуброве Стервец, крадущий кур, - Будь рыж он или бур; Прочь словеса - живет лиса В любой из лисьих шкур! Пускай поет колоратуру, Но поначалу снимет лисью шкуру. РАЗВРАТНИКИ В КУРЯТНИКЕ (в сопровождении роммелпота) Мартен, друг мой и соратник, Начинай свою игру, К ней слова я подберу, Растревожу весь курятник. Есть мотив для песни, друг: Нынче Коппену каюк. Чрезвычайно расторопен, Из Брабанта он пришел; Средь полей и нищих сел Долго пробирался Коппен, От испанского меча Мощно давши стрекача. Он собранием петушьим, Чуть явясь ему впервой, Тут же принят был как свой - С уваженьем и радушьем, Но в короткий самый срок Встал он горла поперек. Все коллеги по насесту Говорили: "Коппен, друг, Вырвать жала у гадюк Нынче очень будет к месту! Обличительную речь Гордо нам прокукаречь!" Но отвратен Рыдоглазу Речи коппеновской пыл; Сей премудрый возопил: "Требую унять пролазу! Мира нам не знать, пока Не спихнем его с шестка!" Чаще плачут крокодилы, Чем рыдает Рыдоглаз; Правда, слезы в этот раз Не явили должной силы, Ибо на любом углу Пели Коппену хвалу. Коппен, в пении неистов, Слышен был во всех дворах,- Понуждая пасть во прах Сиплых воронов-папистов, Разносилось далеко Коппеново "ко-ко-ко". Но печально знаменитый Петушонок Толстолоб Стал протестовать взахлеб: "Нешто я дурак набитый? Мне ль возвысить не пора Знамя птичьего двора? Я проквохтать честь по чести Все решился петуху, Что в короне, наверху, На златом сидит насесте! Я, свой пыл не утоля, Обкудахтал короля! Так что горе куролесу, Словоблуду и хлыщу! Я хитон с него стащу, Я ему испорчу мессу! Я спихну еретика Нынче с нашего шестка!" - "Браво! Я вдвоем с тобою!" - Подпевал ему Кулдык, Подстрекавший забулдыг- Недорослей к мордобою, Чтоб растерзан был толпой Злоязычный Пивопой. Сброд погром устроил мигом: В драке наподобье той Древле пал Стефан святой. Но ответил забулдыгам Комендант: в конце концов Пристрелил двух наглецов. Речь взгремела Дудкодуя: "Громче грянь, моя труба! Славься, честная борьба! Голодранцы, негодуя, Поведут ужо плечом- Всем покажут, что почем!" Глядючи на эту кашу, Тихоплут растил брюшко: Жить, подлец, тебе легко, Только надо ль бить мамашу? Коль осатанел, со зла Бей осла или козла. Коменданту сброд в округе Прочил скорый самосуд: Об отмщенье вопиют Убиенные пьянчуги! Воздавая им почет, Что курятник изречет? Из побитых забулдыг там Был один весьма хвалим; Занялся курятник им; Забулдыга был эдиктом Возведен в большой фавор Святотатцам на позор. Коменданту петушатней Был вчинен кровавый иск: Раздолбать злодея вдрызг! Нет преступника отвратней! Горе! Кары не понес Богомерзкий кровосос! Петухи орали: "Братцы! Нас покинул куропас! Ишь, под клювом-то у нас Поплодились куроядцы! Птичню вызволим скорей Из-под вражьих топтарей!" Злость объяла Кокотушу: "Распознавши гнусный ков, Истребим еретиков! Вспорем Коппенову тушу! Никаких сомнений нет, Он - проклятый куроед!" Коппен, ярый в равной мере, Рек: "Не кинь меня в беде, Боже, в сей курятне, где Злочестивцы, аки звери, Правят шабаш, сообща На невинных клевеща!" Коппен, полон красноречья, Проповедовал добром, Что грешно творить погром, Наносить грешно увечья,- И среди пасомых птах Поутих "кудах-тах-тах". Но Кулдык молчать не хочет: "Паства, ты внимать не смей Чепухе, что этот змей, Этот непотребный кочет Прочит твоему уму: Мне внимай, а не ему!" Собирает Жаднус глупый Всех ломбардских петухов: "Зрите скопище грехов! Се кудахчут курощупы! Обуздать давно пора Сих сквернителей добра! Вы спихните василиска В ядовитую дыру, И ко птичьему двору Впредь не подпускайте близко; Он растлит в единый миг Наших лучших забулдыг!" Главный Дурень был взволнован, И сказал такую речь: "Должно клювов не беречь! Коппен должен быть заклеван, Раз не в меру языкаст! Клюйте кто во что горазд!" Мстит курятник за бесчестье: "Прочь поди, поганый тать, Ты, посмевший кокотать, Оскорбляя все насестье! Разом сгинь, без лишних слов, Окаянный куролов!" Не стерпевши клювотычин И чужих "кукареку", Коппен скоро впал в тоску, Коппен, скорбен, горемычен, Потеряв навеки честь, Должен был с насеста слезть. Он рыдал: "Уйду! Уеду!" А в курятне петушки, Задирая гребешки, Кукарекали победу: Был безмерно боевит Их самодовольный вид. Но, блюстители порядка, Ждите: Коппена узреть Вам еще придется впредь, Распевающего сладко,- Все восквохчут, веселясь: "Славься, Коппен, курий князь!" Зрите, городские стражи, Как лютует Толстолоб, Пресловутый остолоп, В проповедническом раже; Он грозит: пришлет баркас И на нем потопит вас. Что курятнику приятней, Чем мечтам отдаться всласть, Захватить решивши власть Над валлонскою курятней,- Но кричит петух-француз: "Спрячь, бабуся, пятый туз!" Знайте, стражи, что негоже Петухам впадать во грех: Покаплунить должно всех! Змей предстанет в новой коже, Но незыблемо вполне Благонравье в каплуне. Коль петух заплакал - значит, Он кого-то наповал Ненароком заклевал. Оттого он, аспид, плачет, Что неслыханно устал: И клевался, и топтал. Мартен, яростный рубака, Ритор и головомой, Подголосок верный мой, Мартен, певчая макака, Гордо шествуй впереди, Всех папистов угвозди! Если, петухи, охота Перья вам терять в бою, То терпите песнь мою, Не хулите роммелпота,- Не желаю быть в долгу: Вы наврете - я налгу. Рейнтье, ведь и ты получишь! Не учи других клевать, Ибо Коппену плевать, Что его хулишь и жучишь: Не притащится тишком Он с повинным гребешком! Дурня Главного могу ли Я в стихе обидеть зря: Сам себя искостеря, Пусть в Алжир плывет в кастрюле, Чтобы дотянуть, дрожа, До кастрильного ножа! Что нахохлились сердито? Что цепляетесь к словам? Это все поведал вам Безответственный пиита, Что потщился, не соврав, Описать куриный нрав. Вопросить всего логичней У апостола Петра: Птичня, бывшая вчера, Хуже ли новейшей птични? Спорим, Петр-ключарь в ответ Коротко ответит: "Нет!" СКРЕБНИЦА Господину Хофту, стольнику Мейдена Как, стольник, возросла людского чванства мера, Что верою себя зовет любая вера! Религий множество - неужто навсегда? Неужто не в одной, всеобщей, есть нужда? Потребны ль Господу такие христиане - Со словом Божиим не в сердце, а в кармане? И как не помянуть речение Христа О тех, не сердце кто приблизил, а уста. Спасителю нужна душа, а не цитата, Что приготовлена всегда у пустосвята; Подобна братия отвратная сия Повапленым гробам, исполненным гнилья. Был не таков, о нет, отец голландских граждан, Что в качестве главы народом был возжаждан, Кто внешностью благой являл благую суть, - И вот, после того, как он окончил путь, Мы сетуем о нем, скорбя неизмеримо; Коль с кем-то он сравним - то с консулами Рима, Что целью числили раденье о стране, - Был землепашца труд тогда в большой цене, А золотой посул из вражьего вертепа Ценился менее, чем жареная репа. Таким его навек запомнил город мой - С морщинистым лицом, зато с душой прямой. Как не почтить теперь тебя с печалью жгучей, Опершийся на трость державы столп могучий! Уж лучше никогда не вспоминать бы мне Дни Катилины, дни, сгоревшие в войне; Ты посвящал себя служенью доле славной, Когда твою главу главарь бесчестил главный, - Ты был бестрепетен и не щадил трудов, Спасаючи сирот, изгнанников и вдов. Ты не искал вовек ни почестей, ни денег, Не роскоши мирской, а милосердья ленник, Всем обездоленным заботливый отец - Зерцало честности, высокий образец! Вовек ни в кровь, ни в грязь не окунал ты руки, Ты ни одной мольбы не приравнял к докуке, С которой мыслию оставил ты людей? Коль ты глава для всех - то обо всех радей! Да, мог бы Амстердам себя возвысить вдвое, Возьми он в герб себе реченье таковое, - Сим принципом навек прославился бы град, Поскольку следовать ему ценней стократ, Чем обладать казной реалов и цехинов, - Страна бы процвела, преграды опрокинув. Когда б нам не одну иметь, а много глав, Испанцам убежать осталось бы стремглав, Воскреснуть бы пришлось велеречивцу Нею, Чтоб, мощь узрев сию, склониться перед нею, На перекладинах, столь безобидным впредь, Пиратам Дюнкерка висеть бы да висеть, И кто же посмотреть при этом не захочет На капера, что нам сегодня гибель прочит, Что с наших рыбаков дань жизнями берет, И всюду слышен плач беспомощных сирот И безутешных вдов, что у беды во власти, - В корыстолюбии причина сей напасти, Что выгоду свою за цель велит почесть, - Коль выражусь ясней - меня постигнет месть, Позор иль даже казнь за разглашенье истин. Защитник истины повсюду ненавистен. Их мудрость главная - помалкивай, кто сыт. И я бы ей служил, да сердце не велит, - Она крушит мою земную оболочку, Так юное вино разламывает бочку. Неисправимец, я исправить век хочу, Век, что себя обрек позорному бичу, Наш век стяжательства, наш век злодейских шаек, Клятвопреступников, лгунов и попрошаек. Когда бы жил Катон еще и до сих пор, Как стал бы яростен его державный взор, Узревший этот век, погрязший в лжи и войнах, Смиренье нищее всех честных и достойны