Шломо Вульф. На чужом месте --------------------------------------------------------------- © Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361 HAIFA, ISRAEL, 1999 Email: solzl@netvision.net.il Date: 19 Sep 2000 --------------------------------------------------------------- "У нас просто нет другого выхода, - ответил Президент. - Мировое сообщество может и должно предотвратить этническую катастрофу, где бы она ни возникала. Беженцев в Иордании и Египте уже свыше полутора миллионов, а израильские силы продолжают изгонять арабов не только с территории Палестинской Автономии, но изнутри "зеленой черты", угрожая им физическим уничтожением, как будто бы между не было никаких соглашений." "Но палестинцы сами нарушили эти соглашения, а потом и израильские арабы потребовали автономии внутри зеленой черты, возвращения сюда чуть ли не миллиона беженцев со всего света, обратились за помощью к арабским армиям и сами начали стрелять по своим согражданам-израильтянам из густонаселенных городов и селений. Именно "живой щит" и оказался в основном причиной жерв среди мирного населения! Что бы мы делали на месте Израиля, если бы так повели себя наши афроамериканцы или мексиканцы?" "Мы не стали бы производить бомбардировки наших городов." "Вы считаете, что эта реакция евреев может послужить поводом для войны с нашим стратегическим союзником, господин Президент?" "О какой войне вы говорите? С кем? Мировое сообщество попросту проучит зарвавшихся политиков таким же образом, как это было сделано для принуждения к цивилизованному поведению Югославии в рамках возмездия справедливости. У мирового правопорядка нет и не может быть любимчиков или изгоев. Израиль осуществляет трансфер точно так же, как это делала Сербия. И получит такое же напоминание о своем месте в этом мире, какое получил Милошевич! Для НАТО нет своих и чужих. Есть зарвавшиеся политики, которых мы сначала пытаемся образумить, а потом силой ставим на место. Наша эскадра сделает все для того, чтобы вернуть всех арабов на их незаконно оккупированные территории." "А если они, как и косовары, вернутся в Израиль с оружием и займутся геноцидом евреев?" "По всей Палестине будут действовать миротворческие силы ООН, способные защитить и арабов, и евреев." "Но всем известно, как они "защитили" сербов в Косово, когда туда тотчас незаконно приникли под носом ООН сотни тысяч албанцев и построили сообщество криминала и наркоторговли!" "Демагогия. Сегодня самая сильная армия в регионе именно ЦАХАЛ, а наша акция призвана показать, что впредь никогда и никому в мире не будет позволено решать свои территориальные проблемы грубой силой..." "Ваши оппоненты на Капитолийском холме уверены, что палестинцы с самого начала намеренно вели мирный процесс именно к нынешнему развитию событий. Они знали по опыту, что внешние силы не позволят Израилю укротить силой их аппетиты, а потому вели переговоры, как рекитеры. Их лидер то поощрял взрывы на улицах партнера по мирному процессу, то вроде бы осуждал их, постоянно держа евреев в напряжении угрозой террора его или осуществлением, нарушая все подписанные им соглашения, а потом, как только понял, что евреи не могут больше идти на уступки, просто напал на них! Его армия вырезала или изгнала десятки тысяч поселенцев! Почему вы не называете это этнической катастрофой?" "То же самое оппоненты говорили об изгнании сербов из Косова. Да, мусульмане склонны к излишней жестокости. Да, они трудно управляемы даже своими лидерами. Но у нас нет прямых доказательств, что поселения были захвачены по прямому указанию высшего руководства Палестины. В любом случае, использовать танки, самолеты и артиллериею в густонаселенных городах можно только с целью вызвать массовое бегство сотен тысяч ни в чем не повинных людей. Мы считаем эти меры не адекватными погромам в поселениях. Почему именно в этой точке земного шара мы должны позволить сильному расправиться со слабым? Напротив, мы имеем, наконец, уникальную возможность показать здесь, на чьей стороне истинная сила и право в наш век!" "А как насчет ожидаемых потерь среди миротворческих сил? Что если Израиль не согласится позволить себя публично выпороть? Все-таки в военном отношении он - не Югославия, тем более не Ирак..." "Для совпеменной мощи НАТО, как вы понимаете, это практически одно и то же." *** "O чем ты тут мне толкуешь, Дуглас? - взорвался адмирал Генри Паркер. - Мы им разбомбили нефтеперегонный завод в Хайфе! Да они его за год восстановят... А кто поднимет со дна этого Перл-Харбора мою эскадру? Тебе следовало понимать, что евреи не позволят себя безнаказанно выпороть, как Ирак и Сербия..." "Еще не вечер, - осторожно возразил военный советник Президента Дуглас Коэн, слывший специалистом по Израилю. - После Перл-Харбора была Хиросима. Мы не простим нашим бывшим стратегическим союзникам такое поражение." "Или они нам - нашу неблагодарность, наше предательство давней дружбы и свои разрушенные предприятия! - прорычал адмирал. - У японцев просто нечем было ответить на Хиросиму, даже и имей они к 1945 все свои авианосцы и линкоры. А у этих хитрых евреев, судя по всему, в рукаве еще с десяток подобных букетов против нас. Если мы вдруг решимся на удар возмездия по Тель-Авиву, то... Да чтобы не допустить такого нам пришлось сорок лет вести холодную войну с СССР." "Вчера мир стал опять двуполярным, Генри? Второй полюс - какой-то Израиль с населением трети Нью-Йорка! Ты хоть понимаешь, что этого просто быть не может!" "А разгром половины нашей эскадры на глазах всего мира можно было вообразить два дня назад? Взгляни вокруг. Где два лучших наших авианосца, где вся палубная авиация, кроме той, что успела удрать в Турцию, Грецию и Египет, где три новейшие подводные лодки и два супермощных фрегата?! Где корабли наших союзников, с которыми мы пришли на защиту этого факанного Фалестына? Где германский фрегат, на которые они набросились с атавистической страстью? Где половина британских кораблей, где французский авианосец? На дне! Как мы с тобой объясним конгрессу, что НАТО разгромила страна, которую наш умник-Президент считал строптивой банановой республикой? Да и нас с тобой евреи вчера скорее просто милосердно отпустили, чем нечаянно упустили!.." "Но... Генри, кто же мог знать о "подводных невидимках" и особенно об этих жутких "шмелях", которые облепили наши корабли и перебили в воздухе все, что летало еще до атаки "невидимок"? Мы были готовы к встрече с опытными израильскими пилотами на известных нам самолетах, не говоря об их устаревших еще до постройки подводных лодках. Я и сам всегда предупреждал - да, Израиль это военная сверхдержава, но региональная - не более того... Я бы первым высмеял информацию об этих "шмелях". Их просто невозможно было изобреcти, разработать, построить и освоить за такой короткий срок! Тем более тайком, тем более в Израиле... Гораздо более скромные военно-технологические новинки создаются десятилетиями под пристальным наблюдением разведок всего мира." "Вот газеты и напишут обо мне, что, мол, генералы всегда "готовятся к прошлой войне"". "И будут, увы, правы! Наша с тобой вина, Генри, как раз в том, что мы были готовы к войне с заведомо беззащитным противником, какими были примитивный Ирак, а потом фанатичная, но вооруженная старьем Югославия. Мы сделали ставку на то, что Израиль раздираем противоречиями, что там все против всех, что поселенцев остальные считают фанатиками-провокаторами. Я, конечно проигрывал вариант сплочения народа при виде наших кораблей и даже самоубийственного атомного контрудара в духе синдрома Массады, но трезвые аналитики не верят в фанатизм целого народа в наш прагматичный век. Поэтому я рассчитывал на политическую поддержку нашей позиции минимум половиной населения Израиля после первых же ударов. Но что меня больше всего поражает, Генри... Заметь, идеологической подготовки к обороне у них вообще не было! Ни за , ни против. Я и решил, что руководство страны зараннее смирилось с неизбежностью позора публичной порки, чтобы аргументированно капитулировать." "Кто же тогда нам утопил половину нашей эскадры, Дуглас?" "...и, как бы между прочим, поставил потом свое население в известность. Точно, как в 1967 году - пост фактум..." "Это ты аналитик, а я - военный. Я называю вещи своими именами. Мы просто получили отпор и вынуждены будем впредь сознавать, наконец, что и экзекутору может достаться от казалось бы беззащитной жертвы... Израиль, не спросясь ничьего разрешения, снова оказался на чужом месте. Мы с вами, конечно, будем кричать, что проморгали таинственные процессы не мы, а генштабисты и разведка, но спрос всегда и везде был с битых... Как с адмирала Рожественского. Теперь лично с меня - сто лет спустя..." " Да и мне, как советнику, придется объяснять, откуда все это взялось у Израиля." "Вот и объясни пока хотя бы мне, как в условиях постоянного наблюдения из космоса да еще с уникальной поддержкой нашей позиции не только значительной частью израильского населения, но и, как ты всех уверял, большей частью генералитета, можно было проворонить разработку, испытания и массовое производство "шмелей"?" "Хорошо зная израильскую военную промышленность, я уверен, что ни при каких субсидиях она НЕ МОГЛА произвести ни одного "шмеля"! У Израиля не было ни мотивации, ни времени поставить даже и чьи-то готовые разработки на поток. Да и некуда! В Израиле сроду не было авиазавода нужной мощности, на который, к тому же, должны были работать сотни других предприятий по всему миру. Мощность двигателя "шмеля" я оцениваю в сотни тысяч киловатт, а массу - не менее пяти тонн. А скорость - до двух-трех звуковых! Даже на малых высотах он в любом направлении мгновенно развивает, причем на короткое время, до пятисот миль в час. Как они при этом компенсируют чудовищные перегрузки на пилотов, можно только догадываться, но вы видели, что он демонстрировал невероятную способность уклоняться от ракет. Добавьте биологический способ полета, тщательно продуманную устрашающую боевую раскраску корпуса, противостояние пулеметному и артиллерийскому огню в упор. Учитывая все это, я рискну оценить стоимость каждого аппарата не менее, чем в полмиллиарда долларов. Мы же видели, как минимум, сотню этих... самолетов. Добавьте десятки, а то и сотни миллиардов на разработку "шмелей". Кто бы это оплачивал, если Израиль выклянчивал у нас по полтора миллиарда в год, отчитываясь за каждый истраченный доллар." "Кто-то тайком произвел "шмели" в Штатах или в России?" - безнадежно спросил адмирал. "А как затем Израиль смог бы скрыть их доставку в свою страну и испытания на своей крохотной, тщательно контролируемой снаружи и изнутри территории? Как они могли тайно подготовить эту воздушную эскадру и оттренировать пилотов на аппаратах, не похожих ни на самолеты, ни на вертолеты? Где они могли такую эскадру сосредоточить, если их страна просматривается как под микроскопом?" "Я знаю только одно - они не в первый раз готовят противнику сюрпризы. В 1967 году..." "Да накануне Шестидневной войны мы знали каждый чих каждого израильского генерала и политика, - горько усмехнулся советник. - И арабы, не будь они арабами, да еще с помощью КГБ, вполне могли подготовиться к внезапной атаке израильтян. Но сегодня ни один из наших проверенных источников не указывал никаких признаков, что Израиль вообще готовится к контратаке. Вся армия и резервисты выкуривали из Фалестына и со своей территории последних арабов-мусульман. Ни один самолет во время "получасовой войны" и не свернул в сторону моря! Ни один! Ни одна подводная лодка не покинула Хайфу. Не запущен был даже ни одна из их знаменитых противоракет, когда "томагавки" громили их предприятия. Словно в стране находились две не зависимые друг от друга армии. И, повторяю, ни от одного источника, ни полслова о подготовке реально нанесенного массированного контрудара. Если, конечно, исключить священные тексты о вмешательстве Всевышнего на стороне евреев..." "Оставь ты в покое священное писание! Пораскинь лучше мозгами, кто мог все-таки тайком произвести и, тем более, подарить евреям всю эту фантастику? - побагровел адмирал. - Кого мы в первую очередь отблагодарить за нашу Цусиму? Россию?" "Россия? Подарила? В ее-то положении? Израилю?!" "Тогда КТО? Купить не на что, произвести негде, похитить не у кого..." "Вы можете надо мной смеяться, сэр, - побледнев, поднялся Дуглас Коэн, - но, боюсь, евреи имеют контакт с другими мирами... Некто, причем не просто сверхмогучий и сверхбогатый, а жизненно озабоченный военной конфронтацией, окруженный массой смертельных врагов, поставивший всю огромную экономику на службу армии, только и мог вооружить евреев такими дорогими новинками. А быстро их освоить они как раз умеют. Кто же этот некто? Что-то подобное мог произвести разве только только Советский Союз на пике холодной войны, когда на прорывную военную технологию шли все ресурсы великой державы!." "Ты не стукнулся ли головой о воду, мой ученый друг, когда позавчера летел в воду с острова авианосца?" "Ты мог бы еще более ехидно улыбаться, Генри, при условии, что у тебя есть другое объяснение. Так вот, этот союзник "шмели" им не продал, а именно подарил, ибо никаких денег в мире евреям на такую воздушную эскадру не хватило бы..." "И этот союзник помог вывезти "шмели" и "невидимки" с другой планеты ?.. На чем?! - адмирал даже выскочил из кресла. - И с какой, к дьяволу, планеты евреи могли вывезти сотни... пятитонных самолетов, не говоря о подлодках, если у них нет даже примитивных космических кораблей, а во всей Солнечной системе нет обитаемых планет - ни на одной нет и следа жизни?" "Найди другое объяснение, Генри. Пока мы его не найдем, я могу назвать тебе как минимум двоих, кому жизни не будет отныне именно на этой планете..." *** - Я тоби дамо за меблю и барахло пять тысяч рублей, - сосед, часто часто и тревожно моргал белесыми ресницами. - Гроши вам в ссылке ой як сгодятся. - Да с чего вы взяли, что нам грозит какая-то ссылка! За что? Я в первый день войны добровольцем пошел на фронт и был на передовой до последнего. Аня работала всю войну по двенадцать часов в день на военном заводе. Мы - патриоты своей интернациональной социалистической Родины. Чем мы хуже, во всяком случае вас, которые в оккупации работали здесь, в Мозыре, на фашистов? Почему же депортации подлежу я, моя жена, мои сыновья-близнецы, а не бывшие полицаи из украинцев и белоруссов? - Та тому, що вы жиды! Тому, що як продали вы Господа нашего Иисуса Христа, так и пишли по свиту усих продаваты за серебрянники. Товарищей Жданова и Щербакова видтравыли. От товарища Сталина, вождя и учителя нашего извести задумали, та не успили. МГБ вас всих во-время разоблачило. Зараз, у 1953 году, вы тильки и мриете о новой, американской оккупации нашей ридной батькивщины... Так що не зазря стоять тягники для вас и ваших диток рядышком со всими мистамы, куда вы возвернулися с ташкентов. Отсиживались, поки мы с Гилером воевалы... Ты що! Ах ты жидюга! Мине и у морду! Люди добрыи! Зовсим жид обнаглел! Бей жидов, спасай Россию... *** "Это я попросил суд освободить тебя, Егора Ракова - "гордость ленинградской спортивной гимнастики", не смотря на очевидную для меня опасность твоей светлой личности. Я уверен, что ты надолго запомнишь капитана МГБ Ивана Павловича Глушкова и наши с тобой милые беседы в этих стенах. Но имей в виду на будущее: Советская власть пережила нашествие гитлеровских орд в 1941 и массовое предательство наших евреев в 1953. Наша партия под мудрым руководством Лаврентия Павловича Берия и его верных учеников и последователей беспощадно расправилась с антипартийной группой Хрущева-Маленкова-Жукова, смело исправила некоторые перегибы даже самого товарища Сталина. Наша страна впервые в истории человечества построила коммунистическое общество: от каждого - по способностям, каждому - по потребностям. Сегодня мы накануне победы над остатками империализма в мировом масштабе. И после всего этого наивные дураки-фразеры, с подачи загнивающих капиталистов, на рубеже веков будут учить нас, коммунистов, демократии! Тебе самому партия дала возможность и бесплатно учиться в лучшем вузе Ленинграда, и тренироваться в лучших в мире спортивных залах, чтобы стать чемпионом. А в благодарность за все это ты и твои подельщики призывали в прокламациях народ к контрреволюции. Вот ты и стал таким, каким мы тебя выпускаем на свободу. Теперь у тебя будет более, чем достаточно времени, чтобы раскаяться. И самый смертный враг не пожелает тебе встретиться со мной еще раз. Ты все слышал?" - Да, товарищ капитан... - Вот и ладненько. Учти, у меня золотое сердце. Если бы не мое ходатайство и поручительство - сгнил бы ты в тюрьме. - Спасибо вам за вашу доброту. Буду гнить дома... - Во-от как! Ну-ну... *** "Я имел в виду, что п-под в-вашим "высокопрофессиональным" руководством махолет п-просто никогда не полетит, Валерий Алексеевич. И в-вам это известно гораздо лучше, чем д-даже мне." "То есть отдел мне следует передать под руководство вам, Виктору Семеновичу Дубовику, а самому в сорок пять лет пойти на пенсию?" "З-зачем же на п-пенсию? Есть, наверное, к-какие-то сферы п-приложения и ваших уникальных интригационных спосособностей. Я лично на ваше место не претендую. П-пусть хоть П-пухин руководит вместо Драбина, было бы дело. Г-главное, прекратить в-вашу с Ясиновским имитацию бурной д-деятельности вместо работы, что, между прочим, свойственно и всему институту, как будто и созданного для б-бутафории... Вместо того, чтобы реально дать промышленности новый тип летательного аппарата, в котором так нуждается и н-народное хозяйство, и армия." "А вот мне кажется, что я вам просто антипатичен, как человек. И что отсюда все наши коллизии." "Что вы! Да п-появись завтра на вашем месте, скажем, ваш д-двойник, но способный п-принести реальную пользу д-делу, я бы и не заметил, симпатичный он или антипатичный." "Интересная мысль, - загадочно улыбнулся Драбин, прищурив злые синие глаза. - Надо продумать эту версию... Совсем даже не исключено, что от ее реализации будет немалая польза, скажем... для армии... Так что давайте продолжим нашу дискуссию после моего возвращения из командировки в Арктику, идет? Спасибо. Вы свободны." 1. 1. За зеркалом бухты коричневым пламенем светились на низком полярном солнце дальние сопки. Борис угрюмо смотрел на зеленоватые льдины и мерцающие под водой камешки. На проплывающей прозрачной льдине неподвижно как чучело сидела большая черная с белым клювастая птица. Она не шевелилась даже когда робкая волна от простучавшего где-то катера обдала льдину и черные цепкие ноги розовым фонтанчиком. Южак, по своему подлому обыкновению,сразуи надолго рванул по этой глади рябь. Тотчас дождь громко и агрессивно застучал по брезенту капюшона, напоминая своим звуком бравурную маршевую мелодию. Сорок пять лет, возникла в мозгу сегодняшняя дата.Просто дата, без юбилейной грусти, радости, разочарования или обиды. Враждебность или дружественность бытия, включая людей и события, давно были подавлены. Осталась только тщательно культивированная отрешенность. Довольство хотя бы и крышей над головой. Птица вдруг ожила, наклонила огромный клюв, повернула голову так, чтобы оглядеть равнодушным взглядом человека, стоявшего на почерневших от времени досках заброшенного причала. Вдруг выпростав огромные крылья, она без разгона взлетела и тяжело понеслась над самой водой, отражаясь в не успевшей сморщиться поверхности. Привычным шестым чувством Борис что-то почуял сзади и оглянулся. К мосткам со стороны поселка шел человек. Не здешний. Впрочем, здесь все были пришлыми, даже и вроде бы несменяемые бичи. Этот же был в модном плаще, городских туфлях, совершенно промокших, как у всех новичков, кто, сокращая путь,идет не по коробам, а прямо по хлипкой почве тундры. Незнакомец остановился у кромки воды на белой гальке и тоже не мог отрвать глаз от горящих коричневым светом сопок, белых мачт судов на рейде под низким черным небом, похожим на крышу исполинского каземата с готовым захлопнуться ярким выходом к этим мачтам и сопкам. Пришлый словно сохранял про запас это грозное великолепие полярного полудня, отраженное в его очках в роговой оправе. Впрочем, это могла быть и полночь... Командированный, лениво отметил Борис. Еще вчера ждал самолета сюда где-то в Чохурдаге, а позавчера ходил по Ленинграду, где трава летом бывает сухой, где магазины, кинотеатры и клубы - оригинал, а не дешевая копия. Не сегодня-завтра он вернется в нормальный мир на МАТЕРИКЕ, а этот город и самого Бориса, стоявшего здесь с ним рядом несколько минут, навряд ли упомянет в беседах с трезвой ухоженной женой. Разве что при встречах со знакомыми полярникамивскользь обронит: "Вот как-то раз в Певеке видел я одинокого бича на заброшенном пирсе..." Борис отметил, что в общем даже похож на столичного гостя - та же стать, фигура, даже в лице что-то общее, но Бориса не ждут в Ленинграде умная жена, аккуратные дети-отличники, стандарт уюта советского образа жизни. Похожи они,да разныекрыши у них над головой. И разное у них место под разным солнцем. Неуютно сейчас гостю с мокрыми ногами под уже срывающим с него плащ южаком, но это для него не единственный располагаемый быт, а добровольно выбранная недолговечная экзотика... Вот сейчас он сейчас вернется в штаб полярных операций или в гостиницу, а потом и на свое чистое рабочее место за компьютером в приличном городе среди зелени и человеческой травы на газонах. "Дядь Борь! - крикнул издали Пацан и сгорбившись кинулся из кабины за лопатами в кузове. - Иди Север осваивать. Хули любоваться на всю эту поебень?" Борис ловко попал плевком в проплывавшую бутылку из-под красного вина и тяжело зашагал к мусорной куче, привычно натягивая брезентовые рукавицы и едва не коснувшись плечом посторонившегося двойника. Поддел слежавшийся и чуть прикипевшийквечной мерзлоте мусор снизу, умело покачивая совковую лопату, чтобы масса поддалась. Он старался не наступать в лужи левой ногой. Прохудившийся еще вчера сапог отмечал каждую лужу новой порцией холодной воды взамен вытекавшей с пузырями наружу уже теплой. С детства Борис не знал, что такое простуда, но смертельно ненавидел сопровождавший его всю жизнь холод. Пацан заметил маневры напарника и оскаблился гнилью зубов: "Времени не хватает на ремонт, а, дядь Борь?.." Наконец, кучи не стало. От земли, если так можно назвать здешнюю почву, шел вонючий пар. Пацан тут же вскочил в кабину к неизменно читающему "Правду" водителю. Забравшись в кузов, Борис с удивлением отметил, что командированный все еще стоит там же, напряженно глядя прямо на него сквозь свои блестящие на солнце очки. 2. На почте как всегда было людно. Трещали регланами и языками летчики,пожирая глазами сквозь кружево черной кофточки белые плечи почтарки Майи. Та ловко отвечала на шутки улыбками, пролистывая письма до востребования, принимала переводы, выписывала квитанции. Бориса она обычно вообще не замечала, но сегодня почему-то прищурила на него близорукие зеленые глаза и чуть улыбнулась несколько ошеломленно. Потом, как обычно, брезгливо взяла кончиками пальцев его засаленное удостоверение и пролистала письма, отрицательно качнув головой, снова растерянно улыбнувшись. Выходя на короб, он заметил, что она провожает его напряженным взглядом. Надо же, какое сегодня внимание к имениннику... Словно кто-то и впрямь знает о его юбилее. Он пересек едиственную в городе-поселке площадь, взял в гастрономе неизменную ежедневную бутылку водки, палку сухой колбасы и прошел на свой короб, где сподобился год назад получить после койки в общежитии отдельную комнату в двухэтажном бараке - свое место под полярным солнцем любимой родины... Здесь кисло пахло нечистотой, стояла глухая сушь от включенной намертво электропечки, висело на веревке белье и стоял стол с объедками и пустыми бутылками. Борис стянул и закрепил сохнуть над печкой сапоги, потом повесил там же плащ, ватник и брюки, бросился на кровать с панцирной сеткой и тотчас исчез в своих бесконечных сновидениях. Только в них шелестела давным-давно не виданная листва, мелькали полузабытые лица, пели нормальные птицы, не пахло водкой и мочой в подъездах бараков с заблеванными лестницами... 3. Майя заперла комнатушку почтового отделения, тщательно засургучила входную дверь личной печатью и вышла на ту же площадь под потоки скользящего низкого солнца между черными нервными тучами и темнозеленой тундрой с черной же грязью на искореженных гусеницами дорогах. Свет от низко сидящего над сопками желтого шара и от его отражения в голубой со льдинамибухте многослойно отражался от стекол домов и от луж на коробах и между колеями на дорогах. Снежинки из туч, сверкая, неслись в потоках света, как осколки зеркала Снежной Королевы, никогда не посещавшей Советский Север, и без нее вкусивший столько лжи и зла, сколько не снилось ни одной свирепой королеве... Майя торопилась переодеться для только что назначенного ужина с летчиками в девять в ресторане "Арктика". Ее тоже отдельная комната была по-девичьи чистой и уютной, но с тем же мертвым сухим духомэлектропечки, убивавшим любую домовитость. Она наскоро разделась, достала из шкафа любимое черное платье с белойрозой у ворота, то самое узкое блестящее платье, что подчеркивало отличие стройной женщины от женщины вообще. В зеркале она увидела свое лицо с большим ртом, неправильным носом и длинными зелеными с поволокой глазами, странным образом приводящими именно эти недостатки в неповторимую гармонию. Держа в руках платье, она придирчиво разглядывала себя, стоя в белье и в туфлях,и словно выставляла себе, разменявшей сегодня четвертачок, оценку. Не убедив себя этим досмотром, она сняла все и покачала перед зеркаломгрудью, с удовлетворением отметив, что она еще округло и красиво торчит, а не болтается, не смотря на изрядную величину и вес - она приподняла ее на ладонях и слегка сжала, проверяя упругость. Я еще молода, улыбнулась она себе. У меня удивительные пропорции фигуры - тонкая талия при широких бедрах и хорошем бюсте! У меня гладкая белая кожа. Я еще очень и очень могу понравиться... Она подумала, что идет в ресторан, чтобы кто-то касался в танце, а потом, может быть, здесь или у негодома ее тела, раздражая ее недосказанностью отношений, словно жажда, бесконечно удовлетворяемая во сне... После того, как пять лет назад ее подвергли публичному телесному наказанию, она потеряла интерес к обычному сексу и не могла даже самой себе объяснть, что имеет в виду под сексом необычным. Ее высекли "за изощренное садистское хулиганство" и привели приговор в исполнение прямо на ярко освещенной сцене их переполненного институтского клуба. Еще бы там были свободные места! В стране, где категорически запрещалась самая безобидная эротика в печати и в кино, не говоря о театре, где милиция задерживала на пляжах девушек за открытый купальник,неестественным образом практиковались телесные наказания, где можно было видеть раздетую молодую женщину... Следуя законам самого справедливого в мире общества,суд назначал экзекутором жертву преступления... Майю тогда, как раз в день ее двадцатилетия, наказывал тот самый Яшка, которого ее ребята проучилиза попытку лапать их девушку на танцах. Ну уж тут-то он налапался! Судьи и зрители не торопили его, сами наслаждаясь "унижением злостной хулиганки" - с такими-то соблазнительными формами... Слезы ярости выступили у нее на глазах при этом воспоминании. Воспитанная на культивированной советской властью патологическойсексуальности, подчерп-нутой из достоинства и терпеливости славных юных партизанок, Майя тогда все стерпела, но из института ушла, из родного города уехала в Москву, там вышла замуж, развелась. И вот судьба занесла ее как раз в Певек, где более сорока лет назад закончилась биография ее деда, как и большинства советских евреев в 1953 году. Великая семья советских народов избавилась тогда, наконец, от очередной паршивой овцы,покончила с массовым предательством последнего из своих изначально неблагонадежных народов на пути к построению коммунизма. Лагеря на берегу Ледовитого океана давно заросли тундровым лишайником. Только покосившиеся вышки и впаянные в мерзлоту остатки колючей проволоки напоминали об их недолгой истории. Евреи, которые той весной не были убиты прямо в останавливающихся на станциях эшелонахв результате "проявления стихийного справедливого гнева трудящихся", не умерли от духоты в трюмах грузовых судов, не утонули при высадке в прибое на необорудованный берег,эти немногие дождались первых морозов и тихо погибли, тщетно прижимаясь друг к другу и кутаясь в бесполезные в таких условиях теплые вещи, которые сподобились купить, узнав о депортации. В неотапливаемых переполненных бараках-времянках не помогли бы и ватные одеяла. Тем более - без еды и воды... И вот даже через десятки лет холодный прибой нет-нет да и выкатит на гальку череп какого-то, быть может, несостоявшегося Эйнштейна или вполне состоявшегося Блантера, которому "не нужен был берег турецкий", а потому был предоставлен вот этот - чукотский ... Еврейство деда тщательно скрывалось в семье Майи. В отличие от СС,КПСС, в духе нашего советского гуманизма, не уничтожала полу- и так далее евреев, но жестко ограничивала их в правах,. Майе не светило бы попасть в ее институт, заяви она о дедушке-профессоре медицины. Если бы ее папа и мама сразу признались в позорном родстве, их бы вместе с дочерью поселили как полу- и четверть-жидков в Автономии. А уж узнай сегодня славное МГБ, что она нагло скрывала все эти годы свое родство с "извергом в белом халате" в своих анкетах, не отделалась бы она Яшкиными наивными фантазиями. Припудрив потемневший от слез нос,Майяоделась и снова посмотрела в очистившееся от пелены на глазах зеркало. Сердитая молодая женщина исподлобья смотрела на нее влажными припухшими глазами. Она натянула резиновые сапожки, положила в сумочку туфли и надела плащ, тщательно уложив под капюшон высокую прическу. В коридоре было грязно, из общего туалета в его конце тянуло мерзким запахом. Она заткнула нос, обошла разбросанные вокруг двери туалета использованные по прямому назначению обрывки газет с портретами вождей, скатилась по лестнице на мокрые доски короба - поднятого над мерзлотой тротуара. Солнце слепило ее, отражаясь от луж, неестественным ночным прожекторным, лагерным светом в контраст черным с синеватым отливом снеговым тучам. Под веками ломило от всепроникающего свирепого света вечного полярного дня, как тогда, на сцене,от беспощадного света юпитеров... У дверей ресторана ее встретили двое из трех летчиков. Уже издали по их лицам она поняла, что, как это вечно с летунами, вдруг срочный вылет и,ксожалению...К сожалению, глаза ее снова наполнились слезами, когда она сдавала плащ и сапожки в гардероб, поднималась в зал и устраивалась за чудом свободный угловой столик. Громко смеялись отмечающие какое-то важное достижение начальники из штаба аркопераций,степенно пили водку капитаны-наставники,весело ужинали и лапали пьяных буфетчицморяки с атомного ледокола. Солнце мерцало в бородах полярников с их последним цивилизованным ужином на пути к дрейфующей станции, отдыхали ударники коммунистического труда - гидрологи, гляциологи, золотишники. Все были веселы, каждый в своей компании и все вместе в своей вечно юной прекрасной стране. На шестой части земной суши эти люди успешно построили коммунизм, избавившись раз и навсегда от скверны еврейства, бытовой преступности,государственной измены. Портреты Берия и Ленина висели над стойкой бара с бесплатными напитками и закусками, словно специально ярко высвеченные солнцем вечного дня. Его прожекторные лучи били в отключенную хрустальную люстру под потолком, и она сияла ярче, чем от всех своих электрических огней. Майю ослепил этот свет, она отвела глаза. И тут за ее стол без спросу сел мужчина, молча взял меню. Он был немолод, прилично одет в коммерческое, то есть то, что продавалось за деньги, а не по талонам. На Майю он вроде бы не обращал внимания. Она же таращилась на него, пораженная, что не может узнать, хотя явно где-то видела... Не из штаба, там она знала всех, разнося спецпочту. Не из летчиков, не из моряков, не пограничник... Но и не из немногочисленных командированных, без конца спрашивавших о письмах до востребования. Изучив меню, он не стал лихорадочно звать официанта, а молча и дружелюбно поднял на Майю красивые синие глаза и стал ее как-то необидно, но внимательно разглядывать, уверенно и постепенно. В его взгляде было нечто непривычное, но именно то, что она подспудно хотела увидеть в мужских взглядах, что неуловимо возникало во снах и так же бесследно исчезало при пробуждениях. Безмолвная беседа глаз казалась бесконечной. Такого с ней не было никогда. Ни до замужества, ни после. Словно они оба зараннее условились об этом своем свидании, чтобы поговорить, наконец, на общем, никому больше не ведомомязыке... Самое удивительное, что она понимала этот язык, что ей импонировалабесцеремонность его взгляда, его хозяйская уверенность в ее покорности. Да скажи ОН мне сейчас, подумала она, прямо здесь, в полном, залитом неестественным ночным солнцем ресторане: разденься - сняла бы перед ним все. И считала бы естественным, что за это хулиганство снова высекут... ОН мой господин, прочих просто нет, прочие мне просто снятся... Никому не было дела до того, что испытывают эти двое в крохотном в сущности зале, затерянном под залитым ночным солнцемнебом Арктики. Только официант подошел и вопросительно уставился на Майю. "Коньяк и к нему, как обычно, Шура," - негромко сказал незнакомец. Местный, удивилась Майя, снова мучительно стараясь его припомнить, но возникающие было догадки странным образом раздваивались и исчезали. "У меня сегодня день рождения, - сказала она и достала из сумочки платок вытереть пот со лба. - Мне сегодня двадцать пять." "У меня тоже день рождения, - эхом отозвался он. - Выпьем за наши общие семьдесят. И за тебя - подарок мне на день рождения." "За тебя, - повторила она слово в слово. - Подарок к моему дню рождения..." Они подняли рюмки. Майя ощутила прикосновение его сильной руки с тонкими пальцами к своей обнаженной руке словно удар тока прямо в сердце. Боль, последовавшая за этим непривычно сильным пожатием, была как долгожданное освобождение каких-то загнанных внутрь чувств. Как всегда, от первой рюмки у нее онемели губы. Не отнимая руки и не ослабляя своей странной хватки, словно он боялся, что она вдруг исчезнет, он налил по второй. Волны, рождающиеся в одном из них, тотчас по этим рукам передавались другому. Она положила свою ладонь на его пальцы на своей руке и сильнее надавила на них. "Нет, - мотнул он головой. - Ты не знаешь моей силы..." "Да! - почти крикнула она, наклоняясь к нему через стол. - Это ты не знаешь МОЕЙ силы. Я и сама ее не знаю..." "Я сломаю тебе руку," - прошептал он, усиливая хватку. "Не сможешь..." Позже она прочитала, что в подобном состоянии у человека наступает какое-то перераспределение кислот в тканях организма, творящее чудеса. Пока же она наслаждалась своей силой против его силы. Освобожденными наконец-то сильными чувствами для сильного партнера в вечном и всегда своем для каждой пары спектакле двух актеров. "Откуда ты взялся? Я тебя раньше видела? Ты ведь здешний, а я всех здешних знаю." "Видела. Каждый Божий день..." "Кто же ты?" "Тебе это важно?" "Ты прав - неважно... Так тебе сорок пять?.." "Каждый раз, когда мне стукнет новая дата, я сам себе устраиваю юбилей. Вспоминаю разные вехи. Давай вместе. Что это с тобой?" Она вдруг почти рывком высвободила руку: "Не обращай внимания. Говори. И - не бойся. Я - не продам," - вдруг добавила она, заметив что-то в его синих глазах. "Надеюсь... Итак, мне три года. Мы уже знаем о депортации, но еще дома, еще с папой и мамой справляем... наш день рождения. Уже был для нас голод. Ничего, кроме хлеба. Только зажгли на... каждом ломте... да, по три свечи... Входят! Мама успела нас вышвырнуть в окно. В доме какая-то вдруг стрельба, крики, а я затаился в лопухах... Солдаты за нами, да только, как мне потом сказали, из двух зайцев ни одного не поймали..." "Из двух?.." Он вдруг окаменел, вспомнив не ту давнюю историю, а конец своего сегодняшнего рабочего дня: "Сам не знаю, почему мне все время кажется, что нас двое..." "Слушай... - заторопилась она. - Ты только послушай! Ты ведь мусорщик, дядя Боря, так? Я тебя наконец узнала. А не могла припомнить сразу потому, что и мне все время казалось, что вас... двое..." "Пить надо меньше, Маечка..." "Я уже точно вспомнила! Я его вчера у гляциологов видела, носила ему телеграммы из Ленинграда. Знаешь, у них своя кают-компания на Северном коробе?" "Ну?" "Там один командированный очень на тебя похожий. Драбин его фамилия. А твоя ведь Дробинский?" "Так ты... меня здесь приняла за... него?" - живой теплый взгляд его вдруг подернулся тупым мрачным безразличием, которое всегда пугало Майю в этом биче, когда он приходил на почту. Теплая и глубокая синева глаз исчезла, словно ее задернули полупрозрачной голубой пленкой.Майю это внезапное превращение испугало до паники. Она протянула под столом с низко свисающей скатертью наскоро разутую ногу и провела ее пальцами по его ноге вверх от колена. Глаза Бориса тотчас приобрели прежнее выражение. "Ну при чем же здесь кто-то? - горячо сказала она, лаская под столом его ногу. - Ты что, не видишь, ЧТОмне важно?" "Ладно, - улыбнулся он, вернув свою руку на ее. - А какнасчет твоих наиболее важных юбилейных воспоминаний?" "Моих? - содрогнулась она. - Тоже не из приятных. В день моего двадцатилетия меня высекли..." "ПТН? Тебя?!" - помрачнел он. "Именно. Публичное и очень даже телесное наказание. Тогда еще разрешалось не только сечь без... ничего, но и поиздеваться перед этим." "И что же ты натворилав двадцать-то лет? Такоередко присуждали. Даже за воровство и обвес не давали." "Хулиганство с садистским уклоном... У нас была компания. Студенты. И на танцах к мне пристал отвратительный тип, рыжий такой, его все Яшкой звали, из институтского комитета комсомола. Демагог и горлопан. Он меня пригласил, а я отказала. Он так мерзко улыбнулся и вроде бы нечаянно провел пальцами вот тут... Я ему по морде. Милиция нас вывела, обоим по замечанию, но мои ребята все видели. Да... я их и сама попросила Яше пояснить, как надо вести себя с их девушкой. Стали пояснять и перестарались. Да еще при свидетелях. Те на суде подтвердили и что это я их просила его наказать, и что смеялась и подзуживала, когда ему штаны снимали... Короче, получила в общем-то за дело. Просто... обидно и противно было, что именно этот подонок меня и наказывал. Не очень-то и больно было - это же скорее спектакль: он должен был, когда сечет, вторую руку в кармане держать... Да и мужик он не сильный, хотя норовил попасть побольнее, но зато какон мен