скивать, как я готовил своих агентов в тыл врага. А вам надо слушаться меня. И мы не только избежим разоблачения, но и сварганим оригинальный советский махолет - в пику американцам. Итак, чем вы взяли Сакуна?.." 5. В институтской столовой Пухин и Борис устроились за дальним угловым столиком, где их никто не мог услышать. Борис впервые обедал на Материке и был поражен изобилием и вкусом блюд. Коммунизм предполагал бесплатное общественное питание по всей стране, но здесь оно было куда разнообразнее, калорийнее, чем а Автономии или на Севере. Как и все в Ленинграде - оригинал вместо суррогата. "Между прочим, - говорил Пухин, изящно орудуя вилкой и ножом. - Петр Иванович - милейший человек и совсем не плохой директор. Вы произвели залп не совсем в ту сторону. Надо было бить Ясиновского, а не Сакуна. Ешьте аккуратнее... Смотрите, как я держу приборы: указательный палец чуть согнут, вот так. Драбин никогда не позволил бы себе есть сосиску с ножа и салат чайной ложечкой, простите. Вот так, потренируйтесь дома. Это очень важно. Для разведчика не существует мелочей. Имейте в виду, что Галина Вадимовна тут же мне сказала, что вы не вы. Мне с трудом удалось ее успокоить и попросить никому не говорить. Ваша легенда, высказанная Коршунову, неплоха, но и не идеальна. Но и я пока не придумал другой. Поэтому сказал, что вы попали в аварию, о которой уже звонили из МГБ в Первый отдел института, милейшему Василию Никитичу Праглину, вашему, кстати, близкому приятелю, с просьбой не распространяться о последствиях." "Но Праглин может перепроверить и..." "А ему действительно звонили, - он показал пальцем на свой галстук. - И сделали нашим мощным союзником. Ясиновского уже вызывали в Первый отдел и предупредили о ваших возможных странностях после контузии и облучения разлившимся сверхсекретным препаратом..." "Отлично..." Ясиновский, сияя на все стороны актерской улыбкой, обедал с Галочкой. Уверенно и элегантно запивал бесплатный ресторанный обед невским пивом и косил сытым глазом на выставленную над столом загорелую грудь в вырезе блузки. То и дело понижая голос, он, словно к принюхиваясь к букету, наклонялся к ней через стол, а красотка синхронно склонялась ему навстречу. Незаменимый специалист комдержавы, человек с безупречной славянской, польской кровью в жилах, породистый столичный ученый. И вполне арийская женщина, чуть подпорченная темным цветом волос и глаз. За этой ослепительной парой был едва виден за своим столиком тоже вполне славянин, но всего лишь так называемый научный лимитчик Дубовик, который был временно впущен в северную столицу только за проявленные до того в Прибалтике одаренность. Сейчас он нелепо воевал со шницелем и блестел очками, готовясь к защите правого дела, каким он считал создание махолета для ускорения победы коммунизма во всем мире. Как, впрочем, идвое в углу - энтузиасты технического прогресса своей родины, старомодный профессор и подпольный ученый, вчерашний мусорщик, да еще тайно проникший в столицу автономник... 6. В лаборатории Ясиновского шла обычная расслабленная после обеда трепотня, когда вошел как всегда сияющий улыбкой элегантный начальник с неизменной спичкой между зубами. "Ну-с, как говорят французы, замочим следующего фраера, - резвился он. - Кстати, Виктор, что ты там наговорил Валерию, что тот сразу побежал к Петру Иванычу? Я ничего не понимаю, поясни, если ты в расположении." Дубовик побледнел и сверкнул очками: "Д-дело в том, что на В-валерия Алексеевича упал со шкафа бюст М-монтескье." "Ага, - обрадовался умный Ясиновский. - Это утешает. Рад был бы с тобой согласиться. То есть ты полагаешь, что потрясение у нашего Папаши, по Куприну,ненадолго?" "Б-боюсь вас разочаровать,Владислав Николаевич, но вы л-лучше м-меня знаете, что Петр Иванович НИКОГДА не отменяет своих резолюций..." "А зачем, собственно, ее менять? Что в ней нового? Мы десять лет работаем над утвержденной темой в обоих вариантах и работаем успешно..." "МЫ работаем. А ВЫ мешаете!.." Ясиновский удрученно всплеснул руками, любовно-покровительственно глядя на взъерошенного Дубовика: "Ну вот, опять ты ставишь какие-то нелепые акценты. Кому это на пользу? Давай попробуем спокойно разобраться..." "С-скоро д-десять лет работаем и все это время п-пытаемя разобраться," - Дубовик задохнулся от гнева. Лицо его покрылось испариной. "Я готов разбираться еще десять лет, если это нужно для дела." "Для его торможения!" "Хорошо, ты полагаешь, что надо заказывать проект опытного образца по твоей схеме? Без опытной проверки узлов? Без теоретической базы? Без поддержки Министерства, наконец, которому резолюция Сакуна до фени, между прочим." "Положим, - тихо начал Пухин, - теоретическая база есть и довольно солидная. Мне, по моей наивности, кажется, что вы здесь, Владислав Николаевич, по своему обыкновению, чуток передергиваете." "Господи, да неужели вы считаете свои исследования солидной базой? Лев Андреевич, но ведь это просто смешно! Вам ли не знать цену всей этой макулатуры, которую мы выдаем в виде отчетов дабл-доктора? Какое это имеет отношение к реальному махолету, который должен летать, а не издаваться в виде очередных пухлых пухинских монографий?" "Ваше мнение..." "Основано на опыте многолетнего руководства вашей бурной деятельностью. В своих выкладках вы допускаете арифметические ошибки. Ваши расчеты и выводы не сходятся даже с данными, полученными Дубовиком, низкий научно-технический уровень которого..." "Вот так!..." - выдохнул Дубовик сокрушенно. "Так вы нас проверьте и поправьте, - невозмутимо сказал старик. - Иначе зачем вообще должность начальника лаборатории? Ведь ваш творческий вклад в проект вообще нулевой." "Да поймите вы, товарищи, что мне некогда работать за вас! Вы же специалисты, вот и убедите меня в своей правоте..." Опять эта волынка, уныло думал Дубовик, глядя в вечно серое балтийское небо за огромным окном. Плевать ИМ на НАШУ резолюцию. ОНИ непобедимы. Как он самоуверен и самовлюблен! Словно Драбин все тот же. Звонок телефона пробудил его от невеселых дум: "Безумно счастлив вас слышать, прекраснейшая Галина Вадимовна, - ворковал Ясиновский. - Всенепременно. Немедленно. Нас троих к Валерию," - добавил он, лучезарно улыбаясь Дубовику и Пухину. Борис молча протянул вошедшим директиву, оперативно составленную еще в столовой Пухиным и напечатанную Галей. "Обратите внимане на сроки и персональную ответвенность, - сухо сказал Борис, строго глядя в глаза Ясиновскому. - Все прочие работы отложить. В лаборатории ни о чем более не спорить. Узнаю - лишу отпуска. Вопросы?" "Ма-аленький вопросик, позвольте? - вкрадчиво начал Ясиновский. - Насколько я понял, мы остановились на варианте Дубовика, а потому я позволю заметить, что для заказа проекта, изготовления и испытания опытного образца гидромахолета необходимы такие мелочи, как обоснование двигательно-движительного комплекса, как, - голос его окреп и зазвенел: - аэродинамические испытания в трубе, пневмоническая схема, которую разрабатывать в институте некому, включая наших недопонятых гениев, наконец, одобрение Министерства на поворот направления не только нашего проекта, но и всего института, ибо нелогично продолжать шагайку и "дельфина" по старой схеме, если махолет свернул на гидравлику... И всего этого у нас, к величайшему сожалению, нет..." - он сел и удрученно развел руками. Борис с изумлением заметил, что у Ясиновского даже выступили на глазах слезы, которые он, стесняясь, смахнул кончиком выдернутого из нагрудного кармашка платка. "Позвольте," - взволнованно начал Пухин, тоже бледный, с пятнами на лице, но Борис властным, совершенно Драбинским жестом остановил его. Да уж не дурит ли он меня, - ошеломленно подумал Пухин, глядя на хорошо знакомого надутого и агрессивного Драбина на месте, где только что вроде бы сидел Борис. "За сроки и успех отвечаешь, Слава, ты лично. Министерство факсом поздравило Сакуна с творческим подходом к инициативе снизу. Мы с директором поставили Министра в известность о доверии к начальнику лаборатории Ясиновскому в осуществлении проекта. Так что все твои ма-аленькие вопросики отныне для тебя бо-ольшой вопрос твоего соответствия должности, если не пребывания на свободе. Пойди и подумай. Спичку можешь выплюнуть: теперь тебе понадобятся самые крепкие сигареты, какие ты только найдешь в нашем буфете. Иди за ними. А вы, товарищи, останьтесь." Ясиновскому почудилось, что за закрытой шустрой Галочкой дверью раздался дружный смех. Вернувшись в лабораторию, он дрожащими руками достал лист бумаги, непроизвольно театральным движением достал авторучку и калиграфически вывел: "Докладная". У него было странное атавистическое ощущение, что на него только что на санном пути бросился из чащи и схватил за горло свирепый волк... В кабинет директора его, как обычно, впустили без доклада. Сакун несколько минут грохотал по телефону, раздувая лицо на черепе, словно от ветра в затылок со всех сторон, потом остывал, положив на стол вытянутые огромные ладони. И только потом поднял буравчики измученных больных глаз на визитера, снова наливаясь кровью. "Я вас слушшшаю," - прошипел он зловеще. Проклиная себя за так осуждаемые им в других суетливые движения, Владислав Николаевич протянул свой листик. Не читая, директор аккуратно сложил его вдвое, потом вчетверо, потом прижал тяжелой ладонью, словно таракана на столе, и брезгливо смахнул в урну. "Что-нибудь еще? - грозно спросил он. - Так вот. Я всю жизнь считал себя честным человеком. Честным! И ваше счастье, что Драбин настоял на вашей незаменимости в качестве руководителя проекта Дубовика. Иначе... Короче говоря, яхту я подарил школе юнг. Вас же, милейший, я видеть в этом кабинете далее не желаю. Никогда!!" - вдруг заорал он так, что Ясиновский с ужасом почувствовал, что в штаны изнутри брызнуло горячим. Не веря происходящему, особенно этой обширной луже на красном директорском ковре и оставляемому мокрому следу к приемной, он зигзагом вылетел на ватных ногах в коридор. Нарушая грозный приказ того же Сакуна, он тотчас закурил прямо в коридоре директорского этажа, потом, не соображая, что творит, сунул рядом с торчащей изо рта сигаретой вторую, стал нервно, судорожно сгибаясь, чиркать зажигалкой, с возрастающим ужасом глядя на капли из брюк на палас. Больше всего на свете он всю свою жизно боялся выглядеть смешным, боялся позора... 4. 1. Солнце и в Ленинграде било горизонтально, прямо в глаза, словно это не шесть вечера, а полярный полдень. Или полночь... Борис опустошенно сидел на непривычно просторной садовой скамейке Таврического Сада, глядя на уточек на гладкой поверхности черного пруда. Густая темная зелень в сочетании с яркими "цветами Росси" дворца за прудом придавала саду неповторимое очарование, существующее только в этом удивительном городе, который он и вообразить никогда не пытался. Девушка с тележкой остановилась напротив него и улыбнулас из-под фирменной фуражки, предлагая мороженное. Он провел своей магнитной карточкой по узкому желобу на тележке, взял вафельный конус и погрузил зубы в ароматную белую массу невообразимого вкуса. Нагромождение новых людей и событий напоминало горячечный сон, но ни в каком сне ему не могло присниться, скажем, такое мороженное... Немой ужас, овладевший им после первого разоблачения Пухина, сменился веселой уверенностью, когда тот же Пухин ошеломленно таращился на него в кабинете, уже совсем не уверенный, что его самого не разыгрывают. Близнецы всегда склонны к розыгрышам, подумал Борис. И тотчас содрогнулся от сознания, что этого ВСЕГДА они с Валерием были насильно лишены беспощадной депортацией и отлучением от погибших у них на глазах родителей и друг от друга. Так чего и кого ради я веду этот бой с Ясиновским? Не логичнее было бы не бороться за новое оружие, а отомстить мачехе-родине, этому зловещему оборотню, вредительством, беспощадным и умелым? Не двигать махолет вперед, чтобы он потом помогал и без того стремительному расширению в мире коммунистического правления, азавести его в тупик, не обостряя отношений в институте, не ссорясь с полезным Ясиновским, затравив насмерть этого наивного Дубовика и выжившего из ума (это было бы так легко доказать!) Пухина... Вместо этого он вступил в бой, в конечном итоге, за Страну Советов, за ее верного союзника Китай, добивающего Индию, занародно-освободительные движения не только по всей Азии, Африке и Латинской Америке, но и в Европе, где прокоммунистическая Ирландия и мятежная Страна басков ждут не дождутся такого маневренного и экономичного летательного аппарата... Куда умнее, как всегда, поступает Валерий, который спешит предложить свой опыт и знания свободному миру, прежде всего поставленной на грань катастрофы Англии. А я? Пошел на хладнокоровное убийство в защиту злейшего врага моего древнего народа - коммунистической диктатуры... Ладно, судьбу не переспоришь. Поплывем по течению, а там видно будет. Еще не вечер. В конце концов, толку Западу от Драбина с его никчемным электрическим вариантом махолета никакого, тем более без Дубовика и Пухина. А от Дробинского, быть может, будет такой подарок!.. А пока скоро семь, а в семь - мое первое после Майки романтическое свидание. Галочка очень даже мила. Интересно, что она делаетсейчас? 2. Занятия Галины Вадимовны после работы не мог вообразить никто из ее бесчисленных служебных обожателей. Вернувшись домой и наскоро приняв душ в коммунальной ванной, она поспешила в купальном халате в свою комнату, умело ускольнув от рук вечно пьяного соседав узком коридоре. Заперев дверь и проверив, заклеена ли липким пластырем замочная скважина, она открыла дверь зеркального шкафа, отдернула штору высокого окна, выходящего в темный двор-колодец, убедилась, что в единственном окне напротив, из которого можно видеть ее комнату, привычно поблескивают стекла театрального бинокля. После этого она включила люстру и настольную лампу, повернутую в сторону шкафа, встала перед зеркалом так, чтобы ее в окно ОТТУДА было видно со всех сторон и не спеша, улыбаясь вроде бы только себе в зеркале, сняла халат, отражаясь в зеркале с головы до ног во всем великолепии послеотпускного крымского загара на сильном стройном теле, словно одетом в ослепительно белый купальник-бикини, всего три года назад разрешенный идеологическим отделом ЦК советским женщинам. Но на этом бикини были мастерски подрисованы природой такие милые детали, что созерцатель по ту сторону узкого двора евдва не сходил с ума. Галя давно знала первого красавца Ленинграда знаменитого Егора Ракова только по многочисленным фотографиям в спортивных хрониках, как чемпиона города по спортивной гимнастике. И, как многие молодые ленинградки, была по уши в него влюблена.Потом было сообщение о его тяжелой травме на тренировке, и он исчез с журнальных обложек. Теперь этот бывший кумир города великого Ленина сидел с атрофированными ногами-тряпками в стареньком инвалидном кресле и не отрываясь смотрел в театральный бинокль на стриптиз, который ежевечерне дарила ему незнакомая девушка, даже не знавшая слово эксгибиционизм, как несчастный намеренно искалеченный парень не знал и слова визионизм, но оба получали огромное удовольствие от этого неестественного общения. Как не знавшие родительской ласки и общего детства близнецы после страшного зрелища массовой жестокости и насилий при депортации их народа получали наслаждение от неестественного общения с несчастной Майей,в свою очередь, искалеченной духовно надругательством над ее молодостью и красотой... Галя никак не давала ему понять, что знает о его бдениях. Она вроде бы просто делала под музыку зарядку нагая у него на глазах. Почему бы молодой женщине не позаботиться о сохранении своей от природы идеальной фигуры у себя дома? Когда она впервые заподозрила, что ее видно из окна напротив, она сначала задергивала шторы, лишая себя и так скудного естественного света с улицы. Но потом она случайно узнала, что за этим окном ею тайно любуется не какой-то похотливый козел, а сам Раков. Она специально проверила, действительно ли ее прелести видны только из окна гимнаста, ходила по вонючей темной лестнице подъезда напротив, бродила под окнами, вычисляя. А потом тайком, тоже в бинокль, сама разглядела своего жалкого обожателя в его облезлом кресле на кривых колесах в темном углу его комнатушки. Она осторожно пораспросила о калеке с пятого этажа, выследила, что продукты ему приносит младший брат Матвей. Потому и разговорилась в Крыму с Люсей - не менее знаменитой чемпионкой по художественной гимнастике. Та оказалась девушкой Матвея и рассказала, с риском для собственной свободы и жизни, что Раков вовсе не сорвался на тренировке со спортивного снаряда, а был арестован за распространение антисоветской литературы. При допросах ему сломали позвоночник. От нее Галя узнала, что и Матвея, и саму Люсю допрашивали в МГБ, что родители братьев-диссидентов сгинули лет пять назад после их ареста. Но Матвей приходил только по утрам, а все остальное время Егор был дома один со своими кубками и фотографиями атлета на кольцах и брусьях... Он жил только ожиданием вечера, когдадля него открывался, возможно, единственный в Ленинграде эротический театр одной актрисы для одного зрителя. Она знала, что дарит человеку уникальную радость и была счастлива самой возможности ее дарить без чьего-то на это разрешения. Театр имел занавес, люстру, сцену, юпитеры. Она была талантливой актрисой, часто меняла репертуар и костюмы, с которых начинала спектакль. Просто пойти к Егору и стать его девушкой она боялась. Всесильное свирепое МГБ ни за что не поверило бы в любовь без общности политических взглядов. В Крыму Галя узнала во всех жутких подробностях, что ей грозит в случае ареста по делу Ракова. Это было так страшно, что Галя перестала с ней встречаться, но не могла отказать Егору в его ожиданиях. Сегодня же она торопилась к приходу Бориса, а потому сократила пьесу до одного акта. Но, в предвкушении нормального общения да еще с доселе недоступным Драбиным, таким интересным разведенным мужчиной, да еще начальником,Галя устроила просто фейерверк поз и движений для бедного Егора по ту сторону рампы-двора... Закончив свое действо, она задернула портьеру, быстро оделась и встретила в дверях квартиры Бориса, все еще дрожа от возбуждения, которое он с удивлением, но естественно отнес на свой счет. Борис поставил на столик букет,вино, конфеты, а Галочка, одетая скромнее, чем на работе, но еще более мило, бегала на кухню и обратно за салатами и горячим. "У каждой свои закидоны, - выскользнула она из его объятий и отошла к своему зеркалу. - С твоего позволения, Валерий, я тебя сначала чуть развлеку по-своему." Сильно волнуясь от непривычного спектакля - не при тайном, а при явном и близко сидящем зрителе, готовом к естественному продолжению привычно неестветвеного до того общения,Галявключила оба света, музыку, не веря еще, что вообще посмеет, вот так, вблизи, глаза в глаза, раздеться донага и танцевать перед своим начальником. Но она стала танцевать, постепенно снимая с себя одежду, потом белье, все увереннее, профессиональнее и смелее. Оставшись в своем ослепительно белом бикини из собственной нежной кожи на фоне ровного золотистого загара, она стала танцевать перед ним все ближе, ловко ускользая от его попыток поймать ее. Наконец, она самавскочила верхом ему на колени, заполнив своей бело-загорелой душистой плотью и темными разметавшимися по потным плечамволосами весь белый свет... 3. "Виктор, но это же победа, виктория!" - сияла улыбкой Тамара Дубовик, сидя напротив мужа за обеденным столом. "Научный корсар" уплетал тающие во рту ее знаменитые на весь отдел пирожки. Дубовики снимали отдельную квартиру, чуть ли не единственная семья в отделе, включая самого Драбина. Да еще эта квартира располагалась у самого ЦНИИПМФа. Поэтому все юбилеи и праздничные вечеринки проходили здесь. Тут завязывались нехитрые служебные романы и решались научные проблемы. В период бесконечного ленинградского межсезонья, когда невозможно было понять осень на дворе или весна, день или ночь, здесь было уютно и тихо. Могильная тишина, шутил домаВиктор Семенович, намекая на особое расположение квартиры: узкие, в полметра высотой ее окна выходили подоконником на тротуар. "Мы вас узнаем по туфлям, - смеялась Тамара, когда гости спускались на этаж ниже с двора и звонили в облезлую двер в черном проеме под лестничной клеткой." Но на стол подавались пирожки, пахло свежезаваренным кофе, были неизменные миноги, приводившие нервную Галочку в притворный ужас: "Мы будем есть этих гадюк в соусе?.." И все тайно завидовали чете Дубовиков, не имевших соседей.Партия уже четыре пятилетки гордилась полным решением жилищного вопроса. Страна предоставляла бесплатное жилье и бесплатные коммунальные услуги всем своим гражданам, но это был курс на коммунальные квартиры. Считалось, что такой вид жилья сплачивает людей, не дает им замкнуться, отделиться от дружного советского общества. Были построены высотные жилые здания, где огромные квартиры с гостиными и спальнями все-таки имели общую кухню и санузлы. А тут семья из трех человек имела отдельную квартиру! Это было чудом... Никто не рисковал этим вслух восхищаться, но многие втайне охотно поменялись бы с Дубовиками. "Мне ни разу в жизни так не везло, - заливался, не заикаясь никогда дома Дубовик. - Надо же, в одно мгновение злейший враг сам по себе становится не просто другом, но и всемогущим покровителем." "Так что теперь махолет твой? - с замиранием сердца спрашивала Тамара. - И мы получим, наконец, ленинградскую прописку." "Бери выше. Если он полетит, то нам с Драбиным и Пухиным Бериевская премия обеспечена!" "А сколько это?" "Господи, да какая разница, сколько! Главное, твой муж будет лауреатом!" "Что-то тут нечисто, - Тамара как обычно, слушала обожаемого мужа, стоя коленями на табурете и оперев подбородок на ладони и локти на стол. - На моей памяти бегемоты не становились пегасами. Так что литавры заказывать рановато. Но приятно, что хотя бы не наказали за самовольный доклад." "Да, пожалуй, литавры не про меня..." - тут же согласился он. - За Генкой ты пойдешь?" "А вместе?" "Я бы хотел пока посмотреть махолет еще раз..." Тамара быстро вышла, а Виктор Семенович перешел в крохотный пенал их спальни и раскрыл рулон чертежей. Он не любил компьютерной графики и предпочитал старый кульман, где изделие словно возникало из небытия и тянулось сквозь бумагу к металлу. Махолет грозно раскинул угловатые конечности и короткие круглые крылья на их тахте, кося на создателя огромным глазом застекленной кабины пилота. Несколько комично выглядели усы антенн впереди круглой головы. Двигатель едва проглядывал на чертеже. Сколько раз он представлял махолет в действии! Впрочем не представить его не мог и ребенок - достаточно посмотреть на любую осу. Ни одного сервомотора. Ни одной вращающейся и трущейся детали. Революция в технике. Каждая цифра, узел, решение - обойденный сын, обиженная невниманием Тамара, лишняя нагрузка на сердце, море сомнений в собственной полноценности. Обычно, работая дома, Дубовик громко спорил сам с собой. Теперь он молчал. Махолет был закончен. Ни прибавить, ни убавить... Он подавлял чужеродным совершенством. Не зря в последнее время Дубовикасловно возненавидели все. А он их. И вдруг - Драбкин-Папаша... Вернулись Тамара и Гена. Сын, как всегда, тут же включил телевизор в салоне. Тамара дышала за плечом мужа: "Ну и что теперь будет?" "Завертится." "И - прекрасно?" "Скорее страшно. Впервые по-настоящему страшно." "Но тебе же помогут?" "Не знаю..." 4. Завертелось с такой страшной силой, на какую был способен только патологически энергичный Ясиновский, ставший во главе проекта. Борис так лихо проводил совещания, что совершенно растерявшийся Пухин уже почти был уверен, что его зачем-то провели, как стрелянного воробья на мякине. Борис внимательно следил за своей речью, манерами и скоро стал неотличим от настоящего Драбина. Но он без конца напряженно слушал Пухина, что давало последнему новую почву для уверенности, что это все-таки двойник. Дубовик перешел к шагаечникам, внедряя и там гидровариант. А махолетом уже занимались конструкторы, технологи, рабочие. Умные мальчики внимали Дубовику с собачьей преданностью - тут пахло диссертациями. Ясиновкий трещал по телефонам, носился по этажам, возился в чреве машины, подключал все свои связи по всей стране, резво подписывая бесчисленные рискованные бумаги. Посыпались предложения инженеров и рабочих, которые Дубовик едва успевал осмысливать, принимать или отвергать. Партком радостно рапортовал в Смольный, а тот в Кремль, что создается нечто свое, советское, оригинальное, вроде неповторимых Т-34. Ясиновкий был так заботлив, тактичен, так прямо по-женски был нежен с Борисом и Дубовиком, что оба таяли в лучах его искрящейся голубыми глазами улыбки. Пухин ехидно заметил по этому поводу: "Без вас ему не справиться, а он - руководитель проекта. Таким людям важно быть в рамках любого установленного порядка. Без вас нарушается не только порядок, но и его собственная карьера..." 5. Теплоход стоял на рейде в тени черных скалистых гор в снеговых вертикальных полосах. Валерий не находил себе места и едва сдерживался, чтобы не спросить, станут ли к причалу, или погрузка угля будет с лихтеров. Но "чиф" - старпом сам подошел к нему: "Боря, при швартовке сделай так, чтобы нас не протянуло за вон тот пакгауз, а то потом тебе же рубку до самого Мурманска от угля чистить. Ветер видишь откуда? Конец кидай вон к тому кнехту." Под погузку стали вечером, который и в Арктике когда-то впервые наступает, чтобы потом превратиться в вечную ночь. Одновременно спустился с гор густой и сырой промозглый туман, завыл портовый ревун. Валерий влетел на мостик и взглянул оттуда на бак. Оттуда не видно было не только брашпиля, около которого они с Майей собирались перелезть через фальшборт, но и фокмачты. Работы остановились из-за тумана, краны замерли. Команда и комсостав ужинали, Майя улыбалась всем в кают-компании, подавая компот. Потом сказала второй буфетчице, что разболелась голова и надо пройтись, оделась и вышла в туман, едва находя дорогу вдоль борта. Она прямо натолкнулась на Валерия, стоящего у фальшборта на баке. Он напряженно вглядывался в густую темь, пытаясь определить, нет ли пограничника у кнехта. "Береженного Бог бережет," - пробормотал он и вдруг исчез во мраке. Майя растерянно вглядывалась во тьму вокруг, когда у трапа раздался звон разбившейся бутылки и крики на причале. Тотчас кто-то загрохотал сапогами под самым баком, лязгнули затворы автоматов. И почти тотчас примчался Валерий. Он стремительно связал Майе кисти своим шарфом иподставил ей свою шею так, что девушка повисла у него за спиной. "Держись за мои плечи. Старайся не давить на горло, а то оба улетим вниз. Ну, Маечка, пошли..." Они перелезли за фальшборт. Дрожащей ногой он нащупал невидимый в темноте швартовный канат, встал на него, держась еще руками за скользкий холодный борт судна, потом присел, охватил канат руками и ногами. Майя, обмирая от страха, повисла над невидимой черной водой на его плечах, вложив все свои силы в сжимающие реглан пальцы и ногти. Шаг за шагом они сдвигались к уже чуть видимому черному мокрому причалу. Пограничники галдели у трапа. Там был скандал, слышались голоса капитана и первого помощника. Туда же, едва пробивая ледяной туман, светилипрожекторы с крана и с судна. Майя стала на колени на скользкий кранец и лихорадочно перевалилась спиной на твердь причала. Валерий быстро развязал ей руки и увлек за собой во тьму. Они нырнули в проем между контейнерами, пробежали до конца штабеля и уперлись в крашенной белым трехметровый гладкий бетонный забор. По его кромке была колючая проволока и поблескивали изоляторы тока высокого напряжения - граница на замке, враг не дремлет. "Как же мы?.. - жалко шепнула Майка. - Поймают... замучают..." "Тут работают советские люди, - уверенно сказал Валерий. - А потому в заборе должна быть дыра. Пошли..." Дыра была тщательно замаскирована ломаными ящиками. Беглецы быстро, отдергивая руки от острых гвоздей, разобрали кучу, легли на мокрый бетон и просочились за забор. "Неужели мы за границей? - Майя принялась целовать грязное лицо Драбкина. - Господи, пронесло..." "Ничего не пронесло, - сурово ответил он. - У администрации угольных копей договор с МГБ - выдавать беглецов. Иначе забор был бы без дырок..." "Что же делать?" "Прежде всего почисть меня, а я тебя. Сойдем пока за жителей советского поселка." "Пока? А потом что?.." "Видишь вон тот причал? Это для норвежских рыбаков. Рыбаки любят деньги больше, чем своих советских соседей. Пошли. Да не спеши ты, мы же местные, гуляем себе по поселку, вот рыбку свежую у норвегов задумали к ужину купить..." На черном причале тошно пахло рыбой и сильно раскачивалось и скрипело черное же суденышко с крестом на флаге. По пирсу ходил советский пограничник. Беглецы скользнули в канаву, заползли под мостик. Здесь Майя сосредоточенно выслушала Валерия, дождалась, когда солдат зашагал к ним спиной, выбралась на дорогу и решительно подошла к пограничнику. "Товарищ сержант... - взволнованно начала она, - там человек прячется во-он под той лодкой. Вдруг не наш?.. Я обратно одна боюсь идти. Вы меня не проводите?" "Беглец? - глаза белобрысого парня по-охотничьи загорелись. Вот он - случай, награда, отпуск. - Вы тут лучше постойте, вдруг он вооружен. Я его мигом..." И побежал к перевернутой лодке на песке, сдергивая с плеча автомат. Тотчас Драбин выскочил из канавы и, схватив Майю за руку, побежал к сходням суденышка. Бородатый седой норвежец молча посторонился, пригнул им головы за фальшборт и вернулся к сходням на корме. Пограничник уже летел обратно. "Дед! Тут... девка была, фреккен, не видел?" - хрипло спросил он вахтенного. Тот равнодушно пыхнул трубкой: "Я не понимает... русский." "Во, падла, - прошипел пограничник и стал бегать вдоль берега, заглядывая под лодки и под мостик. - Ну, попадись ты мне... Шу-точки со мной шутит..." Майя и Валерий поползли к рубке. Норвежец открыл им дверь, впустил в чужое глухое тепло и свет коридора, показал пальцем на трап и вверх и вышел к сходням, где волком рыскал пограничник. Такой же бородатый, но молодой офицер спокойно принял деньги, проводил беглецов в узкую каюту и тотчас дал сигнал в машинное отделение. Матрос поднял сходни, приветливо помахал огорченному пограничнику. Рыбацкая шхуна вышла на свой промысел в море от своего норвежского берега. И кому какое дело до целующихся в теплой каюте русских?.. Проезд щедро оплачен до Лондона. 6. 1. Бешенная активность Ясиновского была вознаграждена. Борис держал в руках отчет с прилагаемым проектом опытного образца. Отчет утверждал Сакун, выпускали Драбин и Ясиновский, как основные авторы махолета. В разработке идеи участвовали некто Пухин и Дубовик в числе еще десятка научных сотрудников. На чертежах же, которые единолично вчерне разрабатывал Виктор Семенович и которыми так гордилась в отдельном подвале его жена Тамара,фамилия Дубовика вообще не поместилась в угловом штампе. Только Сакун, Драбин, Ясиновский... После скандала добавили Пухина консультантом. Рассеянный, вечно занятый и неуживчивый Дубовик почти не публиковался, а потому в перечне литературы не было ссылок на его работы, только перечень монографий и статей Драбина и Ясиновского, не имевших к гидромахолету ни малейшего отношения. Даже в авторском свидетельстве фамилия Дубовика была где-то пятой, а потому было честно указано, что махолет выполнен по оригинальному советскому изобретению Драбина, Ясиновского и других... "Сочтемся славою,- отшучивался Борис от Пухина. - Пусть сначала полетит." Во всех этих лихорадочных буднях Борис вообще забыл, что он не Драбин. И дома, где он весело отругивался от соседей, и в институте, где он ходил в героях грядущей победы ЦНИИПМФа, никчемного доселе искусственного научного образования, он уже стал копией самого себя, даже стал покрикивать на Дубовика и Пухина, игнорировать бедную Галочку, смотревшую на него так влюбленно, что ей стали делать замечания львицы отдела. И в этот момент вдруг позвонила Римма, о которой он начисто успел забыть. Она так и не появилась с тех пор. То ли ее парень, естественно, отказался обсуждать с посторонними свои интимные проблемы, то ли сами проблемы не менее естественно исчезли, но общения с "новым папочкой" не возобновлялось. И вот они появились в его гостиной, когда он весь был в проблемах махолета. Появились во всем великолепии погон, кортика, новенькой шинели, мехов и замши новобрачной маленькой супруги. За ними просунулись в комнату высокие сталинградские родственники новоиспеченного мужа и офицера флота, включая солидного рыжеусого речного волка в фуражке. Потом к Борису неловко подошла и поцеловала его в губы, к его немалому удивлению, невысокая женщина с кукольными голубыми глазами. Он во-время разглядел за ней серую шинель и папаху полковника танковых оккупационных войск и сухо поцеловал руку бывшей жене Валерия Алексеевича Драбина. Гости вывалили чуть ли не на деловые бумаги бутылки и закуску. Были тосты, поздравления, "горько" и пожелания умереть через сто лет в один день. Муля-Римма-Ирма вела себя несколько пришибленно и отстраненно, со страхом поглядывала на папочку с мамочкой. Последняя демонстративно не отлипала от новенького полковничьего погона и больше к Борису не приближалась. Лейтенант с подозрением на импотенцию грохотал басом, попыхивал трубкой и похлопывал жену по тощей спинке. Когда были выпиты основные бутылки, Римма отвела Бориса к окну и робко сказала: "Папа, ты не сердись, но это не свадьба, а просто ради тебя собрались... Свадьба у нас через час в "Октябрьском", но бабушка..." Вот он, случай, подумал Борис и решительно отвел руки обнимавшей его племянницы-"дочери". "Товарищи, - юбилейно начал он. - Мне тут было сказано, что на свадьбе моей единственной дочери я - лишний! Что моя уважаемая теща не желает... Так вот я прошу вас всех! Немедленно! Убираться - ВОН!! Вон! К ее бабушке!!" Все почему-то не обиделись, заторопились и стали просачиваться к вешалке в общем коридоре. Молодые задержались в двери комнаты. "Папочка, - счастливо плакала Римма. - Наконец-то я теперь знаю, что это все-таки ты! Сереженька, все вздор, что мы с мамой тебе говорили, его не подменили! Это он - мой самый любимый с детства враг, мой нелепый глупый папка!.." "Полярное - до востребования, " - пробасил лейтенант, крепко пожимая Борису руку. 2. На испытания прототипа махолета собрался, казалось, весь огромный коллектив института. На взлетно-посадочной площадке Комендандантского аэродрома стояла внушительный бетонный куб и тарахтел вертолет. Рядом стояло нечто, укрытое брезентовым чехлом. Борис с трибуны заканчивал доклад о махолете, уверенно ориентируясь в непреодолимых недавно терминах. В толпе блестел очками Дубовик, бледный до синевы. Рядом грыз спичку не менее бледный Ясиновкий. Сакун, не замечая ни Бориса, ни прочих, солидно беседовал с товарищами из Министерства, генералами, начальником горотдела МГБ. "А теперь позвольте продемонстрировать вам наше скромное достижение, - закончил Борис. - Прошу вас, товарищ майор." Летчик-испытатель в шлеме пошел к изделию. Рабочие сняли чехол, словно с памятника. Зрители вздрогнули и отпрянули - все как один. Махолет казался марсианином. Хрупкий, приземистый, он упруго стоял на растопыренных черных суставчатых лапах, поводя тоже суставчатыми блестящими алюминиевыми крыльями и закрылками сложной конфигурации. Пилот сел в кабину и завел двигатель. Чудовище приподнялось на ногах, прошло несколько шагов, словно обнюхало усами-антенами бетонный блок, затрещало мгновенно исчезнувшими крыльями и скромно попятилось на ногах за переделы площадки. Вертолет уже поднялся, сбивая со зрителей шляпы и фуражки ветром от несущего винта, и завис над грузом. "Нагаке внешней подвески номинал для машины мощностью тысяча киловатт, - произнес голос Бориса по радио. - Всоответствии с правилами летной эксплуатации вертолет не имеет права поднять больше." Винтокрылый воздушный кран заревел, напрягся, поднял тучи пыли, от которой все стали вытирать глаза и чихать. Он с трудом оторвал блок от площадки, пронес его по кругу, вернул на место, отцепил, облегченно взлетел и сел за пределами площадки. Тотчас снова затрещали все сильнее и тоньше, переходя в мощное жужжание,крылья махолета. Странное сооружение взлетело, поджало под туловище лапы, как-то боком стремительно подлетело к блоку, хищно схватило его черными крабьими подбрюшными клешнями и стремительно взмыло вертикально метров на сто. "С ума сошли! - испуганно шепнул МГБэшник Сакуну. - А ну как уронит на нас с такой высоты... Ведь полторы тонны..." "Не уронит, товарищ генерал, - успокоил его Борис. - У сцепки с грузомдесятикратный запас силы." Махолет так же стремительно вернулся к центру площадки, отцепил груз, сел и боком отбежал к вертолету. "Полтора номинала! - крикнул Борис в микрофон. - При той же мощности главного двигателя, что и у вертолета. Саша, - добавил он улыбающемуся летчику, - без лихачества с грузом. Подними на два-три метра и опусти." Погрузчик уложил на куб плоский стальной блин и отъехал. Махолет затрещал крыльями, взлетел куда-то назад, потом коршуном кинулся к грузу, захватил его, оторвал от земли, поднял, пронес по кругу и вернул на место. Кругом аплодировали, кричали ура, Дубовика уже качали, он только успевал хвататься за очки и вымученно улыбался, падая на дружески вытянутые руки. "Два номинала!" - крикнул Борис. Погрузчик двинулся в очередным блиномк грузу. "Отставить! - вырвал у Бориса микрофон генерал МГБ. Не надо рисковать ни машиной, ни пилотом... Я полагаю, нас всех испытания и без того убедили?" "Еще бы! Ур-ра!" - неслось со всех сторон. "Слава советской науке! - дорвался до микрофона представитель Смольного. - Слава создателям первого в мире махолета! Смерть поджигателям войны-империалистам, ура, товарищи!" По команде Бориса летчик поднял махолет в воздух без груза и пошел выделывать такие фигуры высшего пилотажа, которые и не снились никакому летательному аппарату. Когда же он сел сначала на крышу ангара, потом на его стену - циклопической мухой, восторгу не было границ. "Мы немедленно запустим махолеты в массовое производство, - задыхаясь от волнения говорил Министр авиации. - И пошлем нашим друзьям по всему миру! Оснастим ими нашу палубную авиацию, оснастим сами махолеты огнеметами и ракетными кассетами! Только мы начали отставать с вертолетами, - он покосился на криво улыбающегося генерального конструктора вертолетного бюро, - как нам от морфологов такой подарок. Учитесь работать, товарищи. Петр Иванович, считайте, что вторая звездочка героя у вас уже на груди!" "Я думаю, - скромно сказал директор, - что награды заслуживают и наши ученые, прежде всего Владислав Николаевич Ясиновский. Ну и... Валерий Алексеевич Драбин, конечно..." 7. 1. "Ты первый помощник или штатный дармоед? - визгливо