ред. Итак, выходы газов с лавами у Пунта-Лючии нас весьма интересовали, невзирая на тот факт, что главный процесс дегазации магмы происходил довольно далеко - в кратере. Не помню, сколько раз мы взбирались на гору в 1974-1976 гг., но уж, наверно, достаточно часто, чтобы нам стала родной эта скалистая, покрытая снегом и пеплом пустыня, далекая и в прямом смысле слова, и в психологическом плане: казалось, она расположена значительно дальше, чем лежащие на той же высоте места южного склона, где мы привыкли бродить или работать. Здесь, на северном склоне, от базовых точек нас отделяла вся вершинная часть. Этими точками были Катания, Николози и Гран-Альберго; взгляните на карту и вы ощутите разницу. Она состояла, в частности, в том, что дорога сюда отнимала лишние два часа (если любопытство не толкало нас заглянуть заодно в вершинные главные кратеры). Но два часа это если идти налегке и в хорошую погоду, а если в туман, в буран или по глубокому снегу, то вообще бог знает сколько времени. Особый, несравненный (по крайней мере в наших глазах) шарм северному склону Монджибелло придает одиночество, в котором обычно оказываешься в этих местах. Здесь ты всегда один, словно в пустыне. Это, собственно, и есть настоящая пустыня, хотя ее площадь не превышает нескольких сотен квадратных километров и ее пересекает автомобильная дорога (непроезжая, правда, зимой). Пустыня, палящая зноем или ледяная, - это всегда враждебное пространство, где неоткуда ожидать помощи и поддержки. Неважно, что это пространство не бескрайние просторы, окружавшие мореплавателей и путешественников былых времен, а всего лишь считанные километры, отделяющие нас от других человеческих существ, присутствие которых, кстати, было бы для нас невыносимо. Многие любители уединения испытывают своеобразные приступы мизантропии (правда, преходящие), часто нам совсем не хочется видеть наших братьев по разуму, составляющих "молчаливое большинство". С другой стороны, бывает удивительно полезно оказаться наедине с самим собой или в составе небольшой сплоченной группы. Поэтому уже во второй или третий приезд на Пунта-Лючию мы почувствовали себя как дома. Мы были одновременно затеряны в этой небольшой пустыне и находились в знакомой местности, все красоты и подвохи ее нам были до мелочей известны, здесь стояло наше жилище, настоящее, милое, домашнее, уютнее любого альпинистского приюта или отеля, удобнее палатки: наше иглу... Потоки лавы, за которыми я наблюдал у Пунта-Лючии, представляли собой восхитительное зрелище. Мои спутники, наверное, тоже восхищались, однако мы крайне редко позволяем себе выражать свои чувства вслух, разве что перед взором происходит нечто действительно из ряда вон выходящее. Здесь вступает в действие некая сдержанность, застенчивость, и то, что я пишу, я никогда не смог бы заставить себя выговорить. Разве что перед любимой женщиной. Да и то... В этом смысле мы гораздо ближе к регбистам, реагирующим на успех товарища похлопыванием по плечу или шлепком по затылку (да и то далеко не всегда), чем к футболистам, которые в последние лет двадцать завели молу на радостях обниматься и целоваться с таким пылом, что мне, старому спортсмену, это кажется просто неприличным. Вспоминаю, как мы с одним моим товарищем-новозеландцем прореагировали на абсолютно уникальное явление, которое нам посчастливилось увидеть среди ледяных просторов Антарктики. Продолжалось оно считанные секунды, а когда закончилось, мы с Питером переглянулись, он скорчил вопросительную гримасу, выпятив губы, и я спросил его: "Видел?" Он ответил "Ага". "Ну и как?" - не отставал я. "Ярдов сто будет", - сказал он, и мы скорчили еще одну гримасу, на этот раз в знак почтительного удивления, ибо перед тем из жерла вулкана вылез невероятных размеров пузырь - около двухсот метров в поперечнике. Я не поверил бы, не происходи это у меня на глазах. Если бы в тот момент я был один, то подумал бы, что у меня галлюцинация. Однако эту диковину одновременно увидели двое, причем люди достаточно хладнокровные (Питер - первоклассный альпинист, неоднократно поднимавшийся на гималайские вершины). К тому же через год на глазах моего верного друга, новозеландского вулканолога Филипа Кайла, тот же кратер снова выдавил из себя такой же пузырь и опять таких же невероятных размеров. Все, кто наблюдал базальтовые извержения, видели пузыри до метра в поперечнике, а те, кому приходилось близко видеть лавовое озеро, встречали пузыри в десять раз больше. Но совсем другое дело, когда на твоих глазах за считанные секунды вздувается раскаленная полусфера высотой в двенадцатиэтажный дом и площадью с футбольное поле. Несколькими годами ранее мне довелось наблюдать явление, если можно так выразиться, противоположного масштаба: завораживающий танец тысяч бледно-голубых искорок на поверхности озера кипящей лавы кратера Эрта-Але в сказочной Афарской впадине в Эфиопии. Были сумерки - единственное время дня, когда можно увидеть подобное зрелище. Днем лучи солнца, даже отраженные, мешали различить огоньки струек магмагического газа, возгоравшегося на воздухе, а ночью они таяли в ярком свечении раскаленной лавы. В тот вечерний час конца января мы стояли и как зачарованные смотрели на пляску бесчисленных полупрозрачных синеватых огоньков... Действительно ли то были струйки газа, просачивавшиеся сквозь бесчисленные поры раскаленной поверхности жидкого камня, или это лопались на воздухе микроскопические пузырьки? Я этого не знаю. Однако микропузырьки встречаются в огромном количестве и в кипящей магме, и в затвердевших вулканических породах - базальтовых шлаках, обсидиане, пемзе. Возможно, таинственные крохотные огоньки, виденные нами на исходе дня 30 января 1973 г. на Эрта-Але, были самыми маленькими газовыми пузырьками, которые только приводилось наблюдать людям, а две гигантские полусферы, на несколько кратких мгновений взметнувшиеся в небо над Эребусом, - самыми крупными. Одно из зимних посещений Пунта-Лючии нам пришлось сократить из-за плохой погоды. Дело было не в том, что нам не хватило бы провизии или керосина для плитки, и не в том, что мы не смогли бы высидеть без труда сколько надо в удобном иглу: просто на этот раз нас оказалось слишком много, так как мы взяли в это приятное путешествие нескольких друзей, не имевших отношения к вулканологии. И если вулканологам ничего не стоит просидеть взаперти много дней подряд в двух шагах от текущей лавы, то неспециалист особого восторга от этого не испытывает. Поэтому я принял решение при первом же затишье повернуть обратно. Это было не отступление, а скорее бегство. Пришли мы сюда в хорошую погоду, уверенно ступая по крепкому снегу. Но к моменту, когда первая группа вышла в обратный путь, густой снег валил уже давно и не думал утихать. Лыжи мы не захватили: во-первых, на твердом снегу они были ни к чему, а во-вторых, кое-кто из нас не умел ходить на лыжах. В результате подъем к вершине оказался весьма утомительным: дул сильный ветер, а туман не позволял сориентироваться даже троим-четверым бывалым альпинистам нашей группы. Мы еле дотащились до вершины часов за шесть, в то время как в обычных условиях тренированная группа доходит до нее за час. Это восхождение совпало с вулканологическим крещением для химика Роз-Мари Шеврие, заинтересовавшейся составом эруптивных газов, но никогда до этого не забиравшейся высоко в горы. Научная часть мероприятия прошла более чем удовлетворительно, и с тех пор Роз-Мари ходила с нами и на извергающийся Суфриер, и на Мерапи, и на другие вулканы. Что же касается собственно восхождения, то думаю, она его запомнила на всю жизнь. Роз-Мари устала до такой степени, что через несколько часов уже не могла заставить себя передвигать ноги. Вообще-то легко сказать - "передвигать ноги", на самом деле для этого надо было сначала вытащить ногу из дыры в снегу глубиной сантиметров тридцать, а то и больше, потом перенести ее вперед и ухитриться попасть в такую же дыру, расположенную не только выше первой, но и слегка дальше, чем надо, потому что шаг у Роз-Мари не такой широкий, как у идущего впереди... Тренировки у нее было, конечно, маловато, а в тяжелых условиях это решающий фактор. Наконец, заметим, что идти по снегу в ясный день - это совсем не то же самое, что продираться сквозь снег, над которым висит густой туман. Увидев, что уставшая Роз-Мари отстает от остальных четырех членов нашей связки (мы разбились на три условные "связки" без веревок на маршруте от Пунта-Лючии до Гран-Альберго), я встал на место замыкающего и попытался вслух подбодрить ее, ибо ничем иным помочь не мог. Этого хватило на полчаса, после чего ее усталость взяла верх. Она усугублялась еще и тем, что вершинный гребень никак не показывался, хотя я и уверял, что он вот-вот проступит. Гребень не желал выплывать из тумана, и действительно начинало казаться, что никакого гребня так никогда и не будет. У нас с собой были лыжные палки, и я принялся легонько покалывать Роз-Мари под коленки "Давай, Роз-Ма, уже почти дошли!" Но она больше не могла. Снег под ней опять провалился и, стоя на коленях, в ответ на все мои увещевания она могла только слабо улыбаться да повторять еле слышным голосом "Оставь меня, лучше я здесь умру". Искренность ее слов не подлежала ни малейшему сомнению. Роз-Мари вообще не склонна ломать комедию. И тут я почувствовал настоящий страх... Уже не раз на протяжении последнего часа она говорила мне, что ее силы на исходе. Однако мне казалось, что это дело обычное: ноги устали, дыхание перехватывает, сердце подкатывает к горлу, но чуть отдохнул, воспрял духом - и бредешь снова. Роз-Мари до этого тоже всякий раз снова пускалась в путь: женщины вообще проявляют большую силу воли и большую стойкость перед лицом страданий, чем мужчины. Но на этот раз все было по-другому... По тону ее голоса и по беспомощной доброй улыбке я понял, что у нее не осталось даже инстинкта самосохранения. Она слишком устала физически и именно поэтому потеряла волю к борьбе, лишившись которой человек неминуемо гибнет, и очень скоро. Мне вспомнилось, как в одну ночь в огромном кратере Анкло вулкана Фурнез на острове Реюньон погибло трое молодых мужчин. В официальном сообщении было сказано, что они замерзли. К такому выводу могли прийти только невежды: при температурах порядка нуля градусов люди не замерзают. Они погибли потому, что потеряли надежду, перестали бороться, разуверились, что смогут выжить вблизи бурлящего кратера, под холодным дождем, ночью. Спросите Алена Бомбара, давно изучающего психологическое состояние и физическую возможность выживания потерпевших кораблекрушение, а также опыт людей, прошедших через гитлеровские концлагеря, и он скажет вам: здесь все решает психика. Именно для того, чтобы доказать это, он и пустился в свой беспримерный дрейф через Атлантический океан, длившийся более ста дней. И доказал. Летчик Гийоме, ценой невероятных усилий сумевший остаться в живых после вынужденной посадки на затерянной в Андах природной посадочной площадке, сказал позже о себе: "Я такое сумел, что ни одной скотине не под силу". Но совершил он это не потому, что хотел остаться в живых, - об этом он не мог и думать, а для того, чтобы его тело было найдено. Для этого он должен был умереть на открытой скалистой площадке, а не среди ледников и вечных снегов, где остался его самолет. Если его труп обнаружат, думал он, и эта мысль заставляла его идти все вперед и вперед, то страховой компании не удастся представить дело так, что он, мол, пропал без вести, и в этом случае его вдова сразу получит страховку. Гийоме совершил этот беспримерный подвиг только ради того, чтобы его жена не оказалась нищей. Если бы речь шла только о его собственной жизни, он бы не смог всего этого сделать. Как ни странно, он уцелел благодаря коммерческому эгоизму страховой компании. Можно сказать, что и наша Роз-Мари, выбившись из сил, оказалась в таком же положении, в каком очутился бы Гийоме, не будь у него страхового полиса. Убедившись, что Роз-Мари не сдвинется с места, я ощутил всю безвыходность положения. Силы у меня были уже не те, я не мог взвалить ее себе на плечи и донести хотя бы до Торре-дель-Философо, бетонные стены которой по крайней мере укрыли бы нас от ветра. Товарищи наши, шедшие впереди, были не сильнее меня. К тому же они успели скрыться в тумане, и до них были не докричаться. Между нами пролегала лишь цепочка глубоких следов в снегу, но и та почти исчезала в белесой предвечерней мгле. А те, что идут сзади, натолкнутся ли они на нас или пройдут стороной? И когда еще это будет? А ведь они оставались нашей единственной надеждой на спасение до самого утра. Но сможем ли мы пережить ночь, даже если зароемся в снег, чтобы страдать только от холода, а не от ветра? Такого варианта я не предусмотрел, и теперь ругал себя за это. Как руководитель я был обязан учесть все: много лет я твердил, что на Этне заблудиться в пустынных просторах или оказаться застигнутым бурей на большой высоте по-настоящему опасно. И тем не менее в разгар зимы я сам отправился сюда, да еще с новичками. Да, две трети из нас были новичками - начинающими альпинистами или начинающими вулканологами... О том, чтобы идти за помощью вниз, оставив Роз-Мари одну, не могло быть и речи. Во-первых, мы рисковали потом не найти ее под снегом, но гораздо опаснее были одиночество и безнадежность: она бы их не вынесла. Какими-то неуклюжими словами я пытался убедить ее встать. Она лежала, не говоря ни слова, и отрицательно качала головой; сил у нее хватало только на то, чтобы улыбаться. Тогда я опустил рюкзак на снег и уселся рядом, обдумывая, как нам с наименьшими потерями пережить надвигавшуюся ночь, которая продлится часов пятнадцать. У меня не было с собой ни спального мешка, ни брезента, ни плащ-палатки, чтобы укрыться от снега... Я клял себя на чем свет стоит за такую непростительную оплошность. "Зачем ты сел? - еле слышно прошелестела Роз-Мари. - Не надо, прошу тебя, оставь меня и иди". Я ей растолковал, что оставить ее здесь одну немыслимо - высота 3200 м, зима, вьюга... Это было действительно совершенно немыслимо. И тогда она сделала для меня то, чего не могла сделать для себя самой. Она не хотела, чтобы я разделил ее участь. - Помоги мне встать. Идем. Мы встали и пошли. И дошли. Пока мы шли, всю дорогу я клял и клял себя за непредусмотрительность. Глава тринадцатая, где описываются основные виды вулканов, где делается попытка популярно рассказать о химическом составе лавы и его влиянии на температуру магмы, а тем самым и на ее вязкость, которая наряду с присутствием газов определяет степень эруптивности и, таким образом, характер извержений. Отличительной чертой активности Этны является ее непрерывный характер: лава мирно изливается из жерл, расположенных иногда у самого основания северо-восточной бокки, иногда на несколько километров дальше и на сотни метров ниже, причем дегазация магмы имеет место на вершине. Уже в течение трети века я наблюдаю за Этной, стараясь делать это как можно чаще, и за это время она действовала таким образом на протяжении примерно двадцати лет, то есть около двух третей указанного периода. В первую очередь здесь надо отметить чрезвычайно длительный период, который начался в середине 50-х годов и продолжался вплоть до извержения 1971 г. с небольшим перерывом (менее двух лет), связанным с мощным извержением 1964 г. Я уже упоминал, что за это время образовались напластования лавы толщиной более 200 м; ныне они служат как бы цоколем северо-восточной бокки. Затем наступила трехлетняя передышка, после чего вновь начались извержения того же характера, на сей раз около Пунта-Лючии, то есть на несколько сот метров ниже, чем в 1955-1971 гг. В это же время газы выходили, и весьма бурно, все из того же северо-восточного кратера. Я предполагал, что подобная активность опять продлится не меньше десяти, а то и двадцати лет, но когда я вновь приехал к Этне после неприятного перерыва, связанного с суфриерским скандалом, меня ждало разочарование. Этна превратилась в "обыкновенный" вулкан, у которого периоды активности короче периодов спокойствия в противоположность постоянно действующим. Оговоримся "обыкновенный" в данном случае значит один из необыкновенных и очень редких вулканов, действующих непрерывно или почти непрерывно, а среди тысяч современных потенциально активных вулканов таковых наберется не более двух дюжин. Кстати сказать, случается, что "необыкновенный" вулкан становится вполне "нормальным", равно как ничем не примечательный ранее вулкан может вдруг перейти в категорию "необыкновенных", действующих постоянно. В эту немногочисленную категорию входят вулканы, обладающие непрерывной умеренно эксплозивной активностью, вулканы, имеющие постоянное лавовое озеро, а также вулканы непрерывного эффузивного действия. Среди вулканов, активность которых носит почти непрерывный и умеренно эксплозивный характер, следует назвать Стромболи на Липарских островах, Семеру на Яве, Суванозе в Японии, Яуэ на Новых Гебридах, Сантьяго в Никарагуа... Кроме того, с 1631 по 1944 г. работал Везувий, а с 1770 по 1957 г. - Исалько в Сальвадоре. Первым из вулканов, обладающих постоянным лавовым озером, стал известен Килауэа, открытый в 1823 г. на Гавайях, однако он лишился своего озера при извержении 1924 г. Открытое в 20-х годах озеро вулкана Ньямлагиры в Заире пропало во время извержения 1938 г. Озеро его ближайшего соседа, вулкана Ньирагонго, ждало своего открывателя двадцать лет - до 1948 г., в 1977 г. оно в течение 20 мин полностью ушло в трещины, внезапно открывшиеся в массе конуса, с тем чтобы вновь возникнуть в 1982 г. Далее следует отметить открытие в 50-х годах озера вулкана Михара (Япония), Эрта-Але в Эфиопии (1969) и Эребуса в Антарктике (1973). Два последних, а также озеро Ньирагонго мне особенно дороги, так как я принимал участие в работе групп, вначале открывших, а затем изучавших эти озера. Наконец, к третьей категории относятся непрерывно действующие вулканы, чья активность носит эффузивный характер и длится в течение долгого периода. Здесь следует различать вулканы с вязкими кислотными и с жидкими основными лавами. К первым я отношу Мерапи (Ява) и Сантьягито, родившийся в Гватемале в 1922 г. Во второй группе имеется один-единственный вулкан - Этна. По характеру своей деятельности он действительно уникален. Однако есть и другие уникальные вулканы - по той или иной характеристике, например по химико-минералогическому составу своей лавы. Таковыми являются Везувий, Ньирагонго и Эребус, таков танзанийский вулкан Олдойнио Ленгаи, единственный в мире, извергающий не силикатную, а карбонатную лаву... Кстати, я пока ни слова не сказал о составе лавы: ничего себе забывчивость, это в тринадцатой-то главе книги о вулканах! Карбонатиты африканского вулкана Олдойнио Ленгаи, повторяю, представляют собой абсолютно уникальный, исключительный случай, ибо все остальные вулканы на Земле извергают только лаву силикатного характера. Силикаты составляют 95% (по весу) всех известных минералов, а среди вулканических пород даже 99%. Понятно, что карбонатная лава - это самое настоящее исключение, так как в этот единственный "несиликатный" процент входят преимущественно окислы, в основном окислы железа и титана, так или иначе присутствующие в силикатных лавах. Силикатами называются производные кремнезема. Кремнезем, или окись кремния, всем хорошо известен. В некристаллической форме это стекло, как искусственное, так и естественное. Под естественным стеклом имеется в виду обсидиан - особая лава, на четыре пятых состоящая из окиси кремния и встречающаяся несравненно реже наиболее распространенных базальтов и андезитов. В кристаллической же форме - это так называемый горный хрусталь, иначе говоря, кварц, его фиолетового цвета разновидность называется аметистом. Кремнезем, кристаллический или аморфный, самый распространенный минерал на свете. Это объясняется чрезвычайной прочностью химической связи в молекуле SiO2 одного атома кремния с двумя атомами кислорода. А эти два элемента встречаются в составе земных минералов намного чаще, чем все остальные: их в земле три четверти. Вот состав в процентах: кислород более 46, кремний около 28, алюминий - 8, железо - 5, кальций - 3,6, натрий - 2,8, калий - 2,6, магний - 2,1, титан - 0,4... Валентность кремния четыре, а кислорода - два. Поэтому каждый атом кислорода фиксирует по две валентности кремния, и такой союз является одним из наиболее прочных в природе. Что касается силикатов, то это комбинации молекулы SiO4, с другими атомами или молекулами. Действительно, поскольку в этой молекуле четыре валентности атома кремния фиксируются не двумя, а четырьмя атомами кислорода, то у каждою атома кислорода остается по одной свободной связи, а всего их в молекуле четыре. Поэтому к данной молекуле могут присоединяться алюминий, железо, кальций, щелочные металлы и т. п. При этом образуется примерно семьсот кремнийсодержащих соединений. Все они делятся на пять главных семейств: полевые шпаты, слюды, роговые обманки (амфиболы), пироксены и оливины. Мы их перечислили в порядке убывания содержания кремнезема. Наиболее часто из них встречаются светлые, почти белые полевые шпаты. С уменьшением содержания кремния растет содержание других, в основном железо-магниевых элементов, которые, замещая кремний, образуют тот или иной минерал. Чем меньше в минерале кремния, тем он тяжелее и темнее, поскольку указанные элементы отличаются от окиси кремния более высокой плотностью и менее светлой окраской. В состав лавы входят в основном от трех до пяти различных силикатов, а также (не всегда) кварц и окислы. Лавы различаются прежде всего по содержанию кремнезема: лавы с высоким содержанием кремнезема называются кислыми (и даже сверхкислыми), с низким - основными (и также сверхосновными), между ними помещаются так называемые "средние" породы. Кислые породы настолько богаты кремнеземом, что часть его не соединяется с глиноземом (окисью алюминия) или железо-магниевыми элементами, а остается в породе в свободном виде, то есть в форме кварца. В зависимости от размера кристаллы кварца можно увидеть невооруженным глазом, под увеличительным стеклом или под микроскопом. Неоткристаллизовавшийся кремнезем выступает в виде аморфного остаточного стекла. Основные же лавы не содержат свободного кремнезема, который целиком и полностью соединен с глиноземом, щелочными металлами и железо-магниевыми элементами. Чем меньше в минерале кремнезема, тем больше в нем, естественно, оливинов и пироксенов, весьма богатых железом и магнием. И, как я уже говорил, тем тяжелее минерал и тем ближе к черному его цвет. Верно и обратное. Я уже упоминал, что базальты встречаются значительно чаще, чем все другие виды лав вместе взятые. Именно из базальтов состоит в основном дно океанов, занимающее три четверти площади земной поверхности. И лавы нашей Этны почти исключительно базальты. Я не буду описывать тонкие различия, существующие в петрологии между разными базальтами, которых великое множество, и то значение, которое они имеют для магмы: все это описано в специальной литературе. Надо помнить, что граница между кислыми, средними и основными породами не является чем-то непреодолимым и что переход из одной категории в другую может происходить весьма плавно. Сначала лаву относят к той или иной категории приблизительно на глаз. Потом берут лупу и ищут кристаллы, по размеру которых можно делать соответствующий вывод. Чем больше видно под лупой кристаллов, тем точнее будет вывод. Кристаллы размером порядка одного миллиметра называются фенокристаллами (от греч. phaino - являю). Они образуются за время долгого пути магмы к поверхности. Чем дольше магма путешествовала по трещинам земной коры, тем крупнее кристаллы. Основная масса породы состоит из микрокристаллов и некристаллических силикатов, то есть стекла. Микрокристаллы изучают под микроскопом, это третья стадия определения класса лавы. Что касается основной, стеклообразной массы, то ее состав определить удается только химическим путем либо физическим методом химического анализа. Может показаться, что все это имеет мало общего с деятельностью Этны. Но это не так. Дело в том, что эруптивная активность определяется в первую очередь именно характером изливающейся магмы, а более конкретно ее вязкостью (это главная характеристика) и содержанием в ней газов (что также очень важно). Почему? Да потому, что температура плавления породы зависит от ее химического (а следовательно, и минералогического) состава; температура в свою очередь определяет вязкость, а вязкость вместе с газосодержанием определяет как эксплозивность, так и скорость и мощность лавовых потоков. То есть, собственно говоря, характер извержения. Некоторые потоки лав из риолитов, дацитов и даже андезитов с содержанием более 55% кремнезема (в риолитах его бывает до 70%) не идут дальше нескольких десятков метров - такие они густые. По той же причине они достигают значительной толщины. А вот жидкие базальты растекаются на километры и даже на десятки километров. Однако помимо двух основных параметров, определяющих вязкость лавы, температуры и химического состава, существует еще одна важнейшая характеристика: кристалличность. Чем больше в лаве кристаллов, тем выше вязкость потока. Помню, какое удивление мы испытали в феврале 1974 г., наткнувшись на новый конус, выросший в сосновому лесу на западном склоне Этны, на полпути к вершине. Меня поразила не столько высота конуса, который за одни сутки успел вымахать метров на сто благодаря необычно интенсивной деятельности Этны (извержение поражало своей силой и яростью), сколько черепашья скорость двух непривычно толстых для Этны лавовых потоков, выползших у подножия конуса по обе его стороны. Обычно этнейские лавы проходят от одного до нескольких метров в секунду, а в некоторых (редких) случаях несутся со скоростью до 20 м/с, как это было например, во время крупнейшего извержения 1950-1951 гг. в Валле-дель-Бове. А тут я с удивлением смотрел, как лава ползет еле-еле, с трудом покрывая несколько сантиметров в секунду, подобно андезиту. Я подумал: уж не сменились ли обычные этнейские базальты андезитами? Характер лав нередко претерпевает изменения, и порой радикальные; такое неоднократно наблюдали на различных вулканах. Случалось даже, что изменение наблюдается не от извержения к извержению, а в течение одного и того же извержения: совсем недавно мне посчастливилось присутствовать при подобном явлении. Это было на вулкане Галунггунг (Ява), в новогоднюю ночь с 1982 на 1983 г. Вулкан проснулся в апреле, и с тех пор на протяжении восьми месяцев, не прекращаясь, шло чрезвычайно активное извержение, миллионы тонн вулканического пепла извергались вверх на десятки километров. Пепел, то есть порошкообразная лава, представлял собой андезит, характерный для островных дуг, особенно для тех, что окаймляют Тихий океан. Кстати, слово "андезит" происходит от названия гор Анд. Изрядно побушевав на десятки километров в округе, Галунггунг угомонился незадолго до Нового года. Но в самую новогоднюю ночь, когда мы - наконец-то! - добрались сюда из Франции, извержение вспыхнуло вновь. Однако характер его разительно изменился: вместо вихревых столбов темного пепла из кратера, окруженного совсем свежим, но уже поднявшимся на добрую сотню метров шлаковым конусом, вырывались остроконечные, как кипарисы, струи раскаленной лавы. Теперь мне показалось, что, судя по характеру, извержение перешло в базальтовое. Беглый анализ шлака и бомб подтвердил это предположение: вместо андезита, характерного для данного вулкана, пошел базальт. Девятью годами ранее на западном склоне Этны мне показалось, что происходит аналогичное изменение, но в обратную сторону вместо обычных базальтов идет андезит. Однако я ошибся. Как впоследствии на Галунггунте, я вскоре выяснил, обнаружив черные кристаллы пироксенов, а также кристаллы оливинов, имеющие желтовато-зеленый цвет с характерным жирным отливом, что речь идет все же о базальте. Правда, это был не обычный базальт: содержание кристаллов в нем было исключительно велико. В молодые годы мне не раз приходилось работать на сахарных заводах (это было сезонное производство, так как сахар вырабатывают в течение трех месяцев, пока идет уборка свеклы), и эта лава напомнила мне уваренный сахарный сироп перед центрифугированием, в процессе которого кристаллы сахара отделяются от патоки. Так же и здесь: остаточное стекло, обволакивавшее кристаллы плагиоклазов, пироксенов и оливинов, составляло примерно около одной четверти объема лавы. При этом лава, естественно, становилась гораздо гуще. Во-первых, вполне понятно, что чем больше в жидкости содержится твердых частиц, тем ленивее она будет стекать по склону. Обыкновенная грязь, например, представляет собой смесь глины с водой: чем больше глины, тем гуще грязь. Во-вторых, остаточная жидкость, в которую погружены откристаллизовавшиеся минералы, намного богаче кремнеземом и по этой причине намного гуще, чем исходная жидкая лава. Дело в том, что первыми кристаллизуются менее легкоплавкие железо-магниевые элементы, а последним наиболее легкоплавкий кварц. Оливины, пироксены, плагиоклазы, богатые железомагниевыми элементами, постепенно переходят в кристаллическую форму, в то время как остаточная жидкость лишается железа и магния и одновременно обогащается кремнеземом, все еще находящимся в жидком состоянии. Он-то и определяет вязкость. Глядя на лаву, кристалличность которой почти приближалась к граниту, я думал: как ей удалось так сильно закристаллизоваться? Почему объем кристаллической фазы доходит до трех четвертей, а то и четырех пятых общего объема, в то время как для Этны характерна как раз обратная пропорция? Кристаллизация минералов начинается тогда, когда будущие частички кристаллов, растворенные в жидкости и свободно блуждающие, перенасыщают раствор и слипаются благодаря химическому сродству. Это происходит при изменении внешних условий, таких, как температура, гидростатическое давление, возникновение пузырьков газа, внедрение в кипящую магму молекул из вмещающих пород, например Н2О, СаО и пр. Вот что происходит, например, с оливином, который кристаллизуется первым. Молекулы окиси кремния сближаются с молекулами окиси магния и окиси железа (или с атомами, входящими в эти молекулы), сцепляются с ними и выстраиваются в четкую кристаллическую решетку, характерную для данного кристалла. Отдельные частицы располагаются вдоль осей решетки и мало-помалу заполняют ее ячейки. Все больше и больше частиц, свободно плавающих в вязкой жидкости, присоединяется к вновь образовавшемуся твердому телу, и кристалл растет. Именно таким образом фенокристаллы, и в первую очередь наиболее "скороспелые" минералы - оливины и пироксены, достигают 10-12 мм в длину. Напротив, микрокристаллы почти не увеличиваются, потому что они образуются последними непосредственно перед тем, как остаточная жидкость, застывая, образует стекло. Ведь стекло - это не твердое тело, а жидкость, имеющая почти бесконечную вязкость. Оно, разумеется, обладает многими признаками твердого тела, за исключением самого главного - правильной и жесткой кристаллической структуры. Очень редко случается, что излившаяся лава не успевает закристаллизоваться и застывает в виде стекла, полностью лишенного кристаллов: образуется обсидиан. Обсидианы встречаются нечасто. Мне они попадались, в частности, в кальдере вулкана Паулина (США, шт. Орегон) и на острове Липари, километрах в ста севернее Этны. На Этне же такого никогда не бывало: все ее лавы содержали некоторое количество кристаллов, погруженных в стеклообразную или микрокристаллическую среду, занимающую наибольший объем. На этот раз, однако, все было иначе. По какой причине? Я для себя объяснял это так: очевидно, выходящие ныне наружу магматические массы поднялись из глубин очень давно, когда шло одно из древних извержений Этны. То извержение закончилось, но некоторое количество магмы осталось в какой-то полости земной коры и пребывало там достаточно долго, очевидно несколько столетий. С тех пор магматический "карман" постепенно остыл, и содержавшиеся в нем кристаллы не спеша притянули к себе свои любимые атомы и молекулы и сильно разрослись за счет окружающего расплава. Если бы подземное заключение продлилось еще, остаточная жидкость целиком превратилась бы в кристаллы и либо осталась под землей навечно в виде горной породы, либо через бог знает сколько тысяч или миллионов лет обнажилась бы в результате эрозии. Но это был бы уже не базальт, а диорит - хорошо раскристаллизованная порода того же химического состава. Однако по каким-то причинам механической природы (подвижка земной коры, напор магматических газов) произошло извержение, причем в тот момент, когда магма сохранила еще некоторую текучесть, и густой сироп, насыщенный кристаллами, нехотя вылез на поверхность. Я никоим образом не утверждаю, что дело обстояло именно так и никак иначе. Это всего лишь гипотеза - одна из бесчисленных теорий, объясняющих, что происходит на нашей планете и что на ней происходило когда-то. Не говоря уже о том, что произойдет когда-нибудь. Однако эта гипотеза достаточно правдоподобна и, на мой взгляд, неплохо объясняет заинтересовавшее меня явление. А ведь одно из главных удовольствий в жизни - найти отгадку... Глава четырнадцатая, в которой автор пытается объяснить, почему он отвергает общепризнанную гипотезу магматических резервуаров, и рассказывает, как, пытаясь представить себе магматический резервуар Этны, он оказался в тумане в самом буквальном смысле слова. Авторы ученых трудов по геологии в один голос уверяют, что неглубоко под землей, в километре-двух, но не глубже двенадцати, имеются некие резервуары, в которых содержится магма, поднявшаяся туда из астеносферы. Задержавшись на какое-то время в таком резервуаре, магма ползет дальше и изливается на поверхность. Резервуар чаще всего представляют себе в виде шарообразной полости. Однако, по моему мнению, подобные "магматические камеры", как их еще называют, крайне маловероятны, если вообще возможны. Дело в том, что, поднимаясь к поверхности, магма не может распространиться и занять, как это предполагается, сферический или близкий к нему объем. Этому препятствуют чисто механические факторы: чтобы магма могла раздуться в виде подземного пузыря, надо, чтобы окружающая среда сама была достаточно текучей. А литосфера (от греч. lithos - камень) состоит из твердых пород. Конечно, в земной коре кое-где залегают породы типа известняков или галита (поваренной соли), которые магме, разогретой до 1200oС, ничего не стоит "переварить". Однако подобные резервуары могут встречаться лишь в исключительных случаях и, как мне кажется, даже тогда вряд ли будут иметь сферическую форму. Проходя к поверхности сквозь толщу земной коры, расплавленная магма способна иногда при благоприятных физико-химических условиях расширить открытые трещины, по которым она течет. Может даже образоваться продолговатая горизонтальная камера - при условии, что этому способствует характер пересекаемого слоя, а также ориентация трещин. Однако, поскольку маловероятно, чтобы подходящие физико-химические условия (температура, давление, содержание воды, характер вмещающей породы) имели место систематически и в комплексе, я не думаю, чтобы магма могла растворять окружающую среду и образовывать классический "магматический резервуар". И даже если предположить, что такое исключительно благоприятное стечение обстоятельств произошло, остается непонятным, почему эта полость должна приобретать именно сферическую форму. Если выдвинутая Альфредом Риттером гипотеза о существовании магматической камеры под Везувием имеет под собой какое-то основание, то лишь потому, что Везувий покоится на мощном слое известняка, а эта порода менее устойчива, чем другие. Но и здесь резервуар, если он действительно существует, безусловно, имеет форму параллелепипеда соответственно проходящим через слои горизонтальным, вертикальным или наклонным разделяющим плоскостям. В крайнем случае карман имеет форму плоской линзы, зажатой между залегающими один над другим пластами... Резервуар - это емкость для жидкости. Понятие магматического резервуара предполагает существование масс кристаллических пород, образовавшихся некогда в глубинах, а ныне обнажившихся в результате эрозии, эти массы рассматриваются как промежуточное звено между астеносферой и тем или иным древним вулканом. Другой предположительной причиной является необходимость полости на достаточно небольшой глубине, в которой магма могла бы пребывать достаточно долго, иначе не удается объяснить ее минералогический состав. Действительно, некоторые встречающиеся в ней кристаллы не могут образоваться на большой глубине; вырасти до такого размера они могли только в том случае, если магма достаточно долго пробыла где-то между абиссальными глубинами и поверхностью. Подведем итог. Механические и физико-химические факторы таковы, что магматические резервуары могут встречаться лишь в исключительных случаях и никогда не имеют сферической формы. Объемом же, занимаемым магмой, по моему мнению, является система пересекающихся трещин, или даже иногда одна-единственная трещина. "Запечатанная" сверху затвердевшим остатком предыдущего извержения или завалами, магма сидит под этой пробкой, пока объем и давление образовавшихся магматических газов не вышибут ее. Вулканические трещины - это в основном разломы, вызванные растяжением земной коры. Их края либо просто расходятся, либо одновременно еще и оказываются на разных уровнях. Геологи называют их нормальными или прямыми сбросами в отличие от обратных, или косых, сбросов, приуроченных не к зонам растяжения (как на вулканах), а к зонам сжатия. Кроме того, перекашивание разделяемых разломами блоков по мере нарастания глубины вызывает увеличение расстояния между стенками, в результате чего возникает пустота, по которой идет магма. Объемы магмы, заключенные в широких системах трещин, - а они могут находиться там годами, веками, тысячелетиями, - представляют собой одновременно "хвост" предыдущего извержения и "голову" последующего. Действительно, извержение прекращается тогда, когда количество движущих газов становится недостаточным: лишенная силы, толкающей ее вверх, магма замирает на месте. При этом ей вовсе незачем раздуваться и образовывать шарообразный резервуар: она просто остается на месте до тех пор, пока вновь не будут созданы благоприятные условия для ее дальнейшего подъема и извержения. Первейшим таким условием является наличие достаточного количества газов, без них расплав, состоящий уже не только из жидких, но и из откристаллизовавшихся силикатов, не сможет начать двигаться вверх. Собственно говоря, споры о конкретной форме магматических резервуаров лишены смысла, ибо эта форма, очевидно, не играет важной роли при объяснении характера извержения. Предпочтение, однако, надлежит отдавать наиболее правдоподобным гипотезам. Мое предположение насчет систем трещин опирается на многолетние наблюдения за деятельностью различных вулканов, таких, как Ньирагонго, Эрта-Але, Эребус и, разумеется, Этна. Необычно высокое содержание кристаллов в лаве, излившейся из Этны в 1974 г., намного проще объяснить затянувшимся