законы гражданские... -- А сейчас? -- не выдержала я. -- Вы убедились, что упомянутые вами Македоний и, э-э-э, Маркион... -- Дело не в них. То, что творится здесь, без сомнения, ересь, но мы были неправы. Оставалось задуматься. Духоборец Македоний вкупе со своим подельщиком Маркионом, ересь, нарушение канона... -- То есть вы согласны терпеть ересь? -- поразилась я. -- Нет. Но это уже не имеет значения. Я поняла, что начинаю сама становится если не еретичкой, то ведьмой, а посему предпочла взяться за протокол. Он вышел не особо объемистым, зато приходилось продумывать каждое слово. Интересно, неужели здешние бонзы все-таки пойдут на такой процесс? Город наш, можно считать, закрытый, но шум все равно будет. И немалый. -- И все-таки, -- не выдержала я, когда отец Александр, почти не читая, поставил свою подпись. -- Объясните! Если не как следователю, то просто, как человеку! Я ведь тоже хожу в церковь! Произнося это, я запоздало сообразила, что не заходила в храм Божий больше полугода. И вовсе не из забывчивости. В том-то и беда, что слушать наших пастырей, толкующих об устройстве жертвенных горелок-"алтарок" и наиболее рациональном использовании одноразовых икон, просто тошно. Наверно, потому меня так поразило внезапное раскаяние отца Александра. Священник ответил не сразу. Наконец, вздохнул: -- Хорошо. Только объясню вам именно как юристу. Сейчас вы придерживаетесь действующих законов: конституция, уголовный кодекс, уголовно-процессуальный... Я кивнула. -- А если, не дай Господь, война? Если на улицах начнутся бои?! -- Тогда будут действовать законы военного времени! -- удивилась я, плохо понимая, к чему он клонит. -- Допустим. А если вы окажетесь в пустыне, в джунглях, среди диких зверей? Если вы даже не знаете, в какой вы стране, в каком времени? Вы ведь тогда просто начнете бороться за жизнь, не так ли? Всеми доступными средствами. Почему-то сразу вспомнился Тарзан. В детстве зачитывалась. -- Не понимаю аналогии, отец Александр. Вы говорите о гибели... или исчезновении мира, где действуют общепринятые законы? Но ведь законы церковные действуют, как я понимаю, даже в этом случае! Я права? -- Правы. Но только в том случае, если уцелел сам мир. Я машинально глянула в потолок, затем перевела взгляд на стены. И потолок держится, и стены не падают. -- Но ведь то, что случилось здесь, еще не... -- Не здесь. Во всем мире. Это конец света, дочь моя. И прежние законы, светские и церковные, уже не имеют никакого значения. Хотелось ответить что-нибудь вроде: "ерунда", "чушь" или "в окошко посмотри, батя!" Но внезапно вспомнилось... ...Об этом мне уже как-то рассказывали -- много, много лет назад. Да, конец мира наступит незаметно. Христос говорил, что Его Царство прийдет, словно тать в ночи. Будут перемены, но неприметные, особенно вначале. И люди могут вообще не понять, что их мир уже кончился. Мне рассказывал об этом Саша, а я только смеялась, не понимая, как такой взрослый человек может рассуждать о подобной ерунде. А он говорил о железных конях, о стальной саранче, о том, что Армагеддон был вчера, и даже звезда Полынь успела отравить воды. Что дело не в религии, не в суевериях, а в том, что мир не одномерен, и его другие сущности начинают постепенно вытеснять нашу. Я смеялась, стараясь запомнить эту чушь, чтобы наутро составить очередное донесение. Бедный Саша увлекся, начал рассказывать о теории Федорова и Циолковского, о том, что люди не погибнут, лишь станут другими... Тогда я была Леной. Еленой Викторовной Гвоздевой. Тогда я еще могла смеяться. Какое мне было дело до конца света? Эх, Саша, Саша... 3 К вечеру я имела полное права на медаль "За заслуги", причем никак не ниже третьей степени. "Поповское" дело я не только оформила, но и умудрилась сдать, причем в окончательном виде две статьи из трех, инкриминируемых батюшкам, отпали как-то сами собой. Бог весть, авось поможет; да и мне зачтется. А главное, я сумела узнать фамилию загадочного трупа. Сделать это удалось без особых трудов. Не понадобились даже услуги экспертов. Я просто позвонила в горотдел, поинтересовавшись пропавшими без вести за последние двое суток. После чего осталось лишь получить по факсу фотографию разыскиваемого родителями Трищенко Владимира Владимировича, девятнадцати лет от роду, бармена ночного заведения под названием "Казак Мамай". Подвернувшийся в коридоре инспектор мигом узнал погибшего, хотя на фотографии тот был без серьги. Удача не столько обрадовала, сколько разозлила. Все это мог проделать и сам господин Изюмский. Дуб, к слову, так и не появился, и я мысленно пообещала назавтра продолжить воспитательную работу. Теперь можно и домой. Собственно, вся моя активность была целенаправленной. Сегодня следовало исчезнуть пораньше и обязательно отдохнуть перед тем, как включать компьютер. Оставалось проглядеть накопившиеся за последних два дня бумаги. Они были там, где и положено: на столе, в большой черной папке. Сверху лежали две справки по психу-Кривцу -- их я со злорадством отложила в сторону. Пусть тот бедолага, которому шеф перебросил это дело, разбирается -- но без меня. Еще одна бумага по бравому мордобойце сержанту Петрову (это который "хвост"). И, наконец, следственный отдел прислал запоздалую "объективку" на гражданина Молитвина. Ее можно было смело не читать, но любопытство взяло верх. Итак, Молитвин Иероним Павлович... Ну и имечко, почти как у меня! Кандидат исторических... Ого, вот вам и алкаш! Впрочем, одно другого не исключает. А вот и послужной список... Университет, защита в столице, доцент педагогического, затем НИИПриМ... Книжный червь? Наверное... Итак, НИИПриМ, лаборатория МИР, после -- инвалидность, временно не работал, в настоящее время... Стоп! Дура! Стоп! Внезапно показалось, что меня уже расстреляли. Или, во всяком случае, приговорили. Лаборатория МИР! Институт Прикладной Мифологии! Господи Иисусе, Моисей Угрин, покровитель нелегалов! Лаборатория МИР! Я долго сидела, глядя в равнодушную бумагу и не зная, смеяться или плакать. Пять лет я искала хоть какой-нибудь следок этой самой лаборатории. МИР, Зона "Б", Институт N 7, скрывавшийся под дурацким, сугубо "штатским" названием. Тот самый институт и та самая лаборатория, из-за которых... Итак, пять лет искала -- найти не могла. И другие искали -- с тем же успехом. И вот мне, дуре набитой, подсовывают... Нет, преподносят нужного человека на золотом блюдечке, а я... Успокоиться удалось с трудом -- и то не до конца. С блюдечком, конечно, не все так просто. Поднесли-то поднесли, но даже лизнуть не дали. В том-то и соль, что пять дней назад Молитвин Иероним Павлович похищен неизвестными, о чем указано в сообщении заместителя главврача неотложки, заявлении соседей и показаниях молитвинского собутыльника, Залесского Олега... Как бишь его там? Ладно, потом... Итак, плыл себе Колумб, плыл, открыл Америку, да не заметил. А она возьми -- и сквозь землю провались! И не беда это для Гизело Эры Игнатьевны, старшего следователя прокуратуры, а вот для кое-кого другого -- почти катастрофа. Например, для внедренного сотрудника Стрелы, который год пытающейся разобраться в здешней куче дерьма. Ладно, еще не вечер. Молитвина не убили, а похитили. Значит, жив. Его искали и после похищения. Значит, скорее всего, бежал. А главное, в исчезнувшем деле оставался "хвост". Значит... Значит, еще не все потеряно. 4 ...Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок... Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад... Странно, я никак не могу разглядеть ее лицо. Только губы -- они беззвучно шевелятся, девочка что-то хочет сказать, о чем-то спросить. Я вновь гляжу на мяч -- он уже в воде, ленивая теплая волна слегка подбрасывает его вверх, солнце сверкает на мокрой резине. Какого он цвета? Синего, конечно, я хорошо это помню. Синий мяч с белыми полюсами, весьма похожий на глобус. Почему же... И вдруг я понимаю -- мяч изменил цвет. Сгинула синева, исчезли белые полюса, превратясь в два уродливых красных пятна. Краснота ползет, смыкается у экватора. Теперь мяч красный -- как венозная кровь. Кровь, залившая рубашку, новую рубашку, только что из прачечной, с наскоро пришитой пуговицей у левого запястья... Я открыла глаза, резко выдохнула и несколько секунд смотрела в равнодушный белый потолок. Нет, не получается. Я даже не могу увидеть ее лицо. Но почему? Я ведь узнаю его из тысячи тысяч, могу описать, нарисовать. Но увидеть -- нет. Господь ведает, чем наказать грешную рабу Свою... Я встала из кресла, стараясь не скользнуть взглядом по висевшему напротив зеркалу. Лицезреть старую бабу с морщинками в уголках бесцветных губ не тянет -- особенно в такой вечер. Тяжелый вечер тяжелого дня, когда больше всего на свете хочется успокоиться; тем более вечер не кончен, компьютер уже ждет, по черному экрану неторопливо ползут цветные сполохи. Час назад я отправила доклад. До разговора (если со мной, конечно, захотят говорить), еще десять минут. Надо успокоиться, обязательно успокоиться, иначе сорвусь на крик -- визгливый бабий крик, тем более нелепый, когда он распадается на бессвязные слова, ползущие по экрану. Срываться нельзя, особенно сегодня. На туалетном столике, в самом углу, возле открытой косметички, пристроился самодовольный пузатый томик, наглый в своей потертой роскоши. В давние годы толстая кожа переплета была покрыта тисненой позолотой, а фигурная застежка до сих пор пытается укусить за пальцы. Когда Девятый прислал мне эту книгу -- как раз на тридцатилетие -- мне подумалось, что босс попросту решил пошутить. Поскольку я Игнатьевна, мне и полагается нечто подобное. К тому же во время оно мой "крестный" основал весьма эффективную организацию, двоюродную прабабушку той, в рядах которой мне приходится пребывать. И тоже имел дело со святыми, ведьмами, колдунами. Правда, шутка вышла дорогостоящей: первое издание "Духовных упражнений" Святого Игнатия Лойолы стоит не сотню долларов и, как я подозреваю, не тысячу. Пятый -- тот был проще, презентовав фаянсовый кофейный сервиз, который я с удовольствием разбила о стену, чашку за чашкой, на протяжении двух месяцев. Очень помогало -- особенно в подобных ситуациях. Затем сервиз кончился, и я взялась за Святого Игнатия. Девятый оказался прав: медитация по Лойоле оказалась куда эффективнее, чем по Будде. Странно придумал Первоиезуит: вначале вспоминать лишь о плохом, о муках и страданиях, представлять себе их в наимельчайших деталях -- а потом как-то неожиданно начинает проступать хорошее. Жаль только, что кончается все одним и тем же -- кровью по белой рубашке с наскоро пришитой пуговицей. Но тут и Святой Игнатий не помогает. Или из меня просто не получилось иезуита? ...Почему она не пишет? Последнее письмо пришло полгода назад! Девятый меня уверяет, что с ней все в порядке. Но неужели трудно набрать несколько строчек и кинуть в "паутину"?! Все. Хватит. Забыть! Пока -- забыть! Что я хотела? Успокоиться? Успокоилась! Почти... До разговора оставалось немного времени, и я с трудом удержалась, чтобы не достать дискету с фотографией. Девочка бежит по пляжу; синий, похожий на Землю, мяч катится по песку... Нет, нельзя! Особенно сейчас. Опять разревусь, или того хуже: расслаблюсь, подобрею -- и угожу прямиком в пасть к Пятому. Сегодня его день, и мне остается надеяться, что босс номер два сломает ногу по дороге в свою контору. Или шею. Или все вместе. Интересно бы все-таки узнать: где находится эта контора? По крайней мере, в какой стране. Первые годы я была уверена, что работаю все-таки на своих, но в последнее время... "Семерка" (старомодная, с простым 820-цветным монитором) загружалась ужасающе медленно. Давно пора купить что-нибудь посовременнее, но эта минута, пока по черному допотопному экрану ползут цифирки, очень важна. Есть возможность сосредоточиться, подготовиться к разговору. Особенно если говорить придется с Пятым. Выход в Интернет удался с первого захода, и я мысленно возблагодарила Святого Наума, покровителя интерактивной связи. Булочка, сожженная поутру, не пропала даром, равно как дурацкая считалочка ("Интернет, Интернет, без тебя мне счастья нет, паутинка, паутинка, покажи скорей картинку!"). Про Святого Наума и про булочку перед сеансом Интернета и, само собой, считалочку, меня просветил все тот же Евсеич, а этот мерзавец, несмотря на форс-мажор со стояком, свое дело знает. Я тоже свое дело знаю, и ежели что, засажу его лет на восемь строгого -- для начала. Да, негодяй он редкий, зато Тех-ник -- от Господа. Любопытно, от какого? Мне-то он рассказывал про Святого Наума, а сам, кажется, кришнаит. Ну и городишко! Экран мигнул, выстрелив знакомую заставку, и я привычно пробежала пальцами по клавиатуре: "Здесь Стрела. Добрый вечер." Псевдоним ерундовый, но все лучше, чем собственные имя и отчество. Поговорила бы я со своим родителем относительно имен для девочек! Особенно тяжко было в детдоме, в первые годы. Умоляла переделать "Эру" на "Ирину", да где там! Привыкнешь, мол, детка, не помрешь! Детка не померла, но так и не привыкла. Увы, с тем, кто умудрился встретиться моей бедной маме треть века назад, уже не поговоришь. Последний раз можно было стать Ириной перед этой пятилеткой, но мерзавец-Пятый настоял на "Эре". В общем, он прав, подлинные документы надежнее. И все-таки, все-таки... Секунды шли. Вот сейчас появится неизбежное: "Здесь Пятый. Докладывайте." В старых детективах были добрый и злой следователи. У меня куда хуже -- начальник умный и начальник глупый. Совсем глупый. Дурак. Я вздохнула, представив себе его лицо -- никогда мной не виденное. Наверно, ему за пятьдесят. Солдафонские складки у щек, маленькие злые глазки -- и фуражка. Все равно какая. Фуражка ему необходима -- для поддержания единственной извилины. А может, он женщина? Старая злая баба -- с точно такими же складками и тоже в фуражке? Пальцы сами собой набирали слова личного кода, ровные строчки уходили куда-то в черную даль, и можно было на пару минут отвлечься, подумав о чем-нибудь хорошем. Только знать бы, что еще есть хорошего поблизости. Разве что помада в косметичке, и то, как по мне, она излишне яркая. Кроме помады, ни о чем вспомнить не удалось, а время уже подходило к концу. Я нажала "enter", посылая последнюю точку в неведомую даль, и настал долгожданный миг. "Здесь Девятый. Добрый вечер, голубушка!" Я перевела дух. Есть! Есть Бог на свете! Девятый! Как хорошо! Девятый -- я бы, наверное, в него влюбилась, будь мой босс помоложе. Конечно, я его никогда не видела, даже на фотографии. Сколько ему лет, я тоже понятия не имею, но он как-то обмолвился о внуках. У него их двое -- девочка и мальчик. Наверное, Девятому за семьдесят. Каждый раз я представляю себе его этаким добрым дедушкой -- седым, улыбающимся, с уютными домашними морщинками. Смешно: руководитель сверхсекретной службы, названия которой не знают даже сотрудники -- и добрый дедушка. А все-таки хорошо, что он есть, Девятый! И хорошо, что черти куда-то отправили Пятого, хотя бы на этот вечер. "Добрый вечер, -- пальцы вновь забегали по клавиатуре. -- Ожидаю с трепетом." "И это правильно, -- мигом появилось в ответ. -- Подчиненный обязан быть трепетен, причем вид должен иметь бравый и придурковатый, дабы своим раздумьем начальника не отвлекать. Готовы?" "Готовы?" -- означало, что сейчас я получу очередную порцию задания. За эти пять лет я так и не смогла понять: кто мне их готовит. Стиль коротких приказов не походил ни на солдафонскую простоту Пятого, ни, конечно, на привычную манеру того, с кем я сейчас говорила. Кто-то третий? Супербосс, какой-нибудь Первый-в-Кубе? Ага. Вот! Уже есть. "Сотруднику Стрела. На ваш N 254: 1. Выражаем благодарность за проведенную работу по Молитвину. На ваш счет уже переведена премия в размере 2N. 2. Поручаем Вам дальнейшую разработку Молитвина, причем настоятельно просим форсировать операцию. Можете просить любую помощь, она Вам будет оказана. 3. Ввиду изменившихся обстоятельств просим быть готовыми к экстренной эвакуации в любой момент. Сигнал будет послан по каналам "С" и "Проба". N 841." Обычно я запоминаю подобные послания с первого раза. Учили! Это ведь не кодовая таблица, которую, в принципе, тоже следует запоминать с первого раза. Но сейчас дело продвигалось туго. Не обрадовала даже внеочередная премия. Если начальство "настоятельно просит" -- значит, что-то случилось. А уж "изменившиеся обстоятельства"... "Осознали?" -- мигнул экран, и я облегченно вздохнула. Сейчас спросим. Собственно, для этого и нужен "живой" контакт. Правда, Пятый на все вопросы лишь советует внимательнее перечитать приказ... "Что означает пункт третий?" "Многое, -- сообщили равнодушные буквы. -- Прежде всего, федеральный центр в ближайшее время может ужесточить политику по отношению к Объекту. Случаи хищений газа и энергии, равно как скачивания информации, стали хроническими. "Железнодорожники" вновь оживились. В последнее время зафиксирована деятельность еще трех преступных группировок, опирающихся на Объект. Позиция местных властей вам известна, поэтому федеральный центр склонен перейти к более жестким мерам." "Насколько жестким?" -- переспросила я, чувствуя: дело и вправду становится серьезным. "Крайне жестким. К сожалению. Поэтому вам и советуют поторопиться. Можете просить, что угодно, включая боевого слона." "Мне не нужен слон! -- воззвала я в отчаянии. -- Мне нужен кто-то, способный разобраться в творящемся здесь кошмаре! Допустим, я найду Молитвина. О чем мне с ним говорить? Я -- оперативник, а не теоретик! Скажите, там, наверху, мои донесения читают? Хотя бы иногда?" Все-таки я начала "кричать". Да как тут не закричать, когда еще года три назад я поняла: ни одна из существующих теорий -- ни официальная, ни Основная, -- не объясняет происходящее! Я набрала кучу, даже не кучу -- вагон фактов и фактиков, надеясь, что кто-нибудь все-таки возьмется это дело осмыслить. Несколько раз я пыталась спорить, Девятый принимался меня успокаивать... "Слон отменяется. В ближайшее время к вам будет прислан специалист. О времени прибытия сообщим дополнительно." "Хороший специалист?" -- не удержалась я. Вместо ответа экран высветил усмехающуюся рожицу -- именно так Девятый смеялся. Я облегченно вздохнула. Не прошло и пяти лет... 5 Собственно, началось это не пять, а почти десять лет тому назад, сразу после катастрофы, превратившей большой и шумный областной центр в Объект. Из трех с лишним миллионов жителей треть погибла сразу, еще треть сумели эвакуировать, а остальные были обречены -- за железной стеной карантина, среди серой мертвой пыли, в которую обратилась половина города. Вначале появились слухи. Ушлые репортеры сумели проникнуть за непроходимый кордон, сообщив потрясающую весть: люди живут. Живут, отстраивают город, даже пустили трамвай. Помню небывалую фотографию (кажется, первым на Объект проник какой-то смельчак из "Бумбараша", рупора экстремистов): вокруг черный пустырь, искореженное железо, а в центре -- дом, обычный, девятиэтажный. В окнах горит свет, старушки мирно сидят на лавочках. А ведь в городе не работала ни одна электростанция! Да, город -- все, что от него осталось -- выжил. Это казалось невозможным: после Хиросимы, после Чернобыля. Но вскоре слухи подтвердились, а на смену им пришли новые. Тогда-то я и услыхала впервые о чудотворных иконах, о домовых, вкупе с таинственными исчезниками починяющих электропроводку в разрушенных домах. В те дни я уже не первый год разрабатывала "Паникера", мы с ним вместе смотрели новости... Странная привычка была у Саши: каждый день смотреть новости по "ящику". Тогда я впервые поняла, что такое "человек ХХ века". Новости каждый день, споры о политике, песни под гитару, Окуджава, Галич -- кто их помнит теперь? Эх, Саша, Саша... Я не верила, посмеивалась над сказками об исчезниках и кентаврах. А "Паникер", то есть Саша, верил. Я поражалась: интеллигент, физик, диссидент, слушавший на митингах самого Сахарова... Верил! Верил -- и даже пытался объяснить, что дело не в названии, и даже не в том, что фиксирует фотопленка... Через несколько лет все вроде бы стало на свои места. Объект жил, начали ходить поезда, в городе пустили метро. И только немногие знали, что -- началось. Вначале стала пропадать энергия -- в огромных количествах и совершенно бесследно. Потом -- газ. Затем -- сверхъестественные аферы с авизо и банковскими счетами. Дальше -- неуловимые "железнодорожники", быстро подмявшие под себя даже легендарных "тамбовцев" и "воркутинцев". Говорят, все началось с поездов: "воркутинцы", промышлявшие грабежом составов, стали пропадать один за другим при невыясненных обстоятельствах, когда пытались "накрыть" поезда, идущие на Объект или местного формирования. Корейчик, "воркутинский" пахан, приехал в город во главе своих самых лучших киллеров -- и погиб сам, на квартире местной любовницы, утонув в ванне. С тех пор и пошло -- "железнодорожники". Но это были еще цветочки. Год назад очумевшие от ужаса наследники Билла Гейтса установили, что уже не первый месяц их "ноу-хау" вовсю продаются на "черных" биржах Южной Азии. Вслед за "Майкрософтом" завыли директора "Дженерал Электрик", затем слитным хором -- еще два десятка компаний. А потом пошли лопаться банки -- один за другим. Спасались лишь те, кто успевал уплатить "дань", откупившись от "продавцов секретов". Собственно, секретов больше не осталось. Не помогали ни хитроумные пароли, менявшиеся ежедневно, ни всесильное ФБР вкупе с Интерполом. След взяли -- и взяли быстро, но след, как в свое время верно заметил Марк Твен, не вздернешь на виселицу. Один из швейцарских банков тряхнул стариной, переведя документацию на бумагу. Дыроколы и скоросшиватели помогли -- ровно на неделю. Журналисты сходили с ума, толстые дядьки из МВД надували щеки, но кто-то самый ушлый -- не Девятый ли?! -- уже знал, в какую сторону смотреть. Правда, смотреть -- не значит видеть. Главной моей добычей стал слушок о том, будто среди "железнодорожников" завелся ясновидящий, пронзающий взглядом стальные стенки сейфов и считывающий пароли на лету. Слушок я передала своим боссам, после чего можно было смело расписываться в агентурном бессилии. О пропаже энергии (тогда все это только-только начиналась) мы говорили с Сашей в последний вечер. Не по моей инициативе -- начальство само велело расспросить "Паникера". Саша увлекся, начал что-то объяснять по поводу изменения (или искривления, не помню уже) реальности. Диктофон, спрятанный в кармане халата, неслышно крутился, я улыбалась... ...Саша, Саша! Неужели мне мучаться до конца дней? И смогу ли я доказать Там, куда доведется когда-нибудь попасть, что не я виновата в твоей крови? Мне позвонили, я схватила ключи от машины... Поздно! ...Кровь, залившая рубашку, новую рубашку, только что из прачечной, с наскоро пришитой пуговицей у левого запястья. В то утро он торопился и пришил пуговицу сам -- не хотел меня будить... 6 Надо было заснуть. Сегодня я слишком быстро раскисла. Наверное, следовало испробовать привычную методику: лечь, закрыть глаза и пройтись по цепочке. Что плохо, отчего -- и почему все это не так и страшно. Не страшно, что полгода от нее нет писем, не страшно, что позавчера была годовщина смерти Саши, и что если я не выполню "настоятельную просьбу" своих невидимых боссов, мне скорее всего никогда больше не увидеть мяч, катящийся по берегу моря... Впрочем, если первое и второе изменить нельзя, то в части третьего -- все в моих руках. Девятый прав: с трудным приказом, как малознакомым мужиком -- следует переспать, и все станет ясно. Конечно, Девятый выразился не столь прямо. Но он прав, утро вечера... Если Девятому за семьдесят, если он много лет работает там же, где и я, знает ли он, кто и почему приказал убрать "Паникера"? А может, он не просто знает? Может, он сам... ...Нет, нет, все! Хватит! Утро вечера все-таки мудренее. Скорее заснуть, а там... Звонок. В дверь -- долгий, наглый. Рука тут же возжаждала пистолетную рукоять, и я с трудом заставила себя забыть о спящем в ящике стола браунинге. Да, нервы -- ни к черту! На часах -- ровно полночь... Хорошо новый день начинается! ВТОРНИК, СЕМНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ Гей-визит к Казаку Мамаю * Вован Холмс и доктор Эрка * Кольца и браслеты, юбки и кастеты * Кентавромахия * Сержант Петров помогает следствию 1 Философский вопрос -- одеваться или спрашивать "кто там?" -- я решала недолго. Лучше спросить. Вдруг это соседи, у которых тоже лопнул стояк? Ну, а если нет, стрелять можно и в ночной рубашке -- предварительно сходив в кабинет за браунингом. -- Кто? Кажется, ледяного голоса не получилось. Каменного -- тоже. Впрочем, у меня и не должно быть такого голоса. Бедную женщину тревожат в полночь-заполночь... -- Я... Оставалось только моргнуть и прижаться к стене -- если этот "я" все-таки начнет стрелять. Как бишь на такое принято отвечать? "Я? Да ты гонишь!" -- Госпожа старший следователь! Это я, следователь Изюмский. Для того, чтобы объяснить ночное появление дуба на моей лестничной площадке, требовалась не моя голова, а по меньшей мере главный пентагоновский компьютер. -- Что случилось, Изюмский? -- Н-ничего... Я так поразилась, что открыла дверь. На дубе оказался зимний наряд в виде куртки "чукотка" и бобровой шапки. Рожа, к сожалению, осталась незачехленной. Следовало вопросить "какого..." и так далее, но я ограничилась взглядом. Говорят, он у меня иногда бывает достаточно выразительным. -- Я... Докладаю, то есть докладоваю, госпожа старший следователь! Вычислили жмурика! -- Какого жмурика? -- обалдело переспросила я, начиная догадываться. -- Стало быть, Трищенко он. Пидор, который. То есть лицо нетрадиционной... -- Вы что, за этим и заявились? -- безнадежно поинтересовалась я. Сил злиться не оставалось. -- Ну! Я ведь не знал, что вы так рано... Тут я ощутила на теле нечто, почти материальное, и запоздало сообразила: на рубашку следовало все-таки накинуть халат! Не то чтобы дуб пялился, но и глаз, мерзавец, не прятал. -- Нечего меня рассматривать! -- заявила я без особой злости. -- Я вам, Изюмский, в бабушки гожусь! Если бы этот дуб посмел улыбнуться... Но он не улыбнулся -- хотя и взгляда не отвел. Почему-то вспомнился сальный взгляд гражданина Залесского. А может, я действительно зря комплексую? Ведь пялятся! -- Входите, Изюмский. Снег не забудьте стряхнуть. Пока, следуя известной песне, дуб через дорогу (то бишь в данном случае, через порог), перебираться изволил, я размышляла: не предложить ли этому болвану кофе? Гость все-таки! Идея не прошла. Осудив себя за гнилой либерализм, я сбегала за халатом, мельком глянула в зеркало (кошмар, конечно, но...), а затем решила заняться племянничком всерьез. -- Итак?.. Дуб врос в линолеум передней, даже не догадавшись снять шапку. -- Ну, это, блин... Установлена личность. Трищенко Владимир Владимирович, бармен... Я вновь начала свирепеть; на сей раз медленно, но верно. -- А позвонить нельзя было? -- Так телефон ваш, госпожа старший... Черт! Я бросилась в кабинет -- точно! Молчит, зараза! Ну все, сидеть Евсеичу! Оставалось решить, что делать с дубом. Похоже, его пуганул дядя, а затем и я добавила перцу под хвост. Забегал... -- Значит, установили?.. -- Ну! А кончил его Кондратюк Евгений, тоже... лицо нетрадиционной... -- Что?! Кора лопнула, и на его физиономии появилось некое подобие улыбки. Дуб был определенно доволен, причем, как ни странно, без тени злорадства. Похоже, он был просто рад, что столь малоприятное дело шло к финалу. Отказавшись пройти в кабинет, господин Изюмский все-таки снял шапку и объяснился. Все оказалось просто; даже чересчур. Фамилию убитого ему сообщили в лаборатории. Сошлись отпечатки пальцев: год назад Трищенко проходил у нас по какой-то мелочи. Дуб уже собирался звонить мне, и тут ему позвонили самому. Если точнее, позвонили не ему, а на коммутатор, попросив того, кто ведет дело об убиенном бармене. Голос оказался женский. Их соединили, и доброжелательница без всяких экивоков сообщила имя убийцы. Итак, некий Евгений Кондратюк, тоже с сережкой, и тоже проходил у нас свидетелем. Более того, звонившая поспешила добавить, что этой ночью Кондратюк будет в "Казаке Мамае". Наконец-то я все поняла. Дуб, к чести его дубовой, приехал не только хвастаться. Оказывается, ему было скучно пожинать лавры одному. Или совестно. Хотелось спросить, почему бы ему не послать в бар двоих инспекторов помоложе, но понять господина Изюмского было легко. Первое дело все-таки! -- Ну, я и подумал: съездим, госпожа старший следователь! "Мамай" этот только ночью открывается. Самое сейчас время... Я взглянула на часы, покачала головой: -- А без меня нельзя? -- Один не пойду! -- отрезал племянничек. -- Там это... Ну... Не пойду, в общем! "Мамай" этот, он для этих... лиц... Смеяться, конечно, не стоило, но удержаться оказалось ну никак не возможно. Дуб растерянно моргал. -- Страшно? -- отсмеявшись, поинтересовалась я, надеясь, что он все-таки посмеется в ответ. Но Изюмский даже не улыбнулся. -- Не страшно, госпожа старший следователь. Да только, блин, стыдоба! Узнает братва, что к пидорам, извините, ходил... Да еще один. Чего ведь подумают? Он не шутил. Вообще-то верно: в последнее время к тем, кто посещает подобные бары, в городе стали относиться чуть ли не хуже, чем к кентаврам. -- Ладно! -- решилась я, сообразив, что этой ночью точно не засну. -- Присядьте, я сейчас... Заниматься работой обычного инспектора не хотелось, но, с другой стороны, появился шанс быстро и триумфально закончить это дерьмовое дело. Закончить -- и взяться за Молитвина всерьез. Обещанное "сейчас" несколько затянулось. Дуб терпеливо ждал, пока я примеряла новое вечернее платье, пока пританцовывала у зеркала, пытаясь сотворить нечто пристойное из вороньего гнезда на голове. Подобные процедуры требуют полной сосредоточенности, но одна мыслишка меня все-таки не оставляла. Простая до невозможности мыслишка, очевидная, вероятно, для любого -- кроме, конечно, господина Изюмского. Все получилось очень просто. Слишком просто. Излишне... 2 "Казак Мамай" внешне выглядел неприметно: обитая бронзой дверь, врезанная прямо в стену старого пятиэтажного дома. Разве что снег у входа оказался убран, да по сторонам росли две небольшие елочки. Как говорится, голубые ели. И пили. Дуб притормозил свой "Ауди" у тротуара, огляделся. -- Ага, стоит! Он кивнул на черную тень возле ближайшего подъезда. -- Я ребят попросил потоптаться. На всякий... Кивком одобрив его предусмотрительность, я нерешительно поглядела на вожделенную дверь. -- А туда... всех пускают? В ответ последовало довольное "гы!". Кажется, у дуба тоже оказалось чувство юмора. -- Смех, да и только, госпожа старший следователь! Мужиков бесплатно, а если баба, в смысле, женщина -- то по сорок гривень с носа. Бумажник я не захватила из принципа, и теперь ощутила некое чувство, приятно напоминающее злорадство. Впрочем, такие расходы, как правило, компенсируются. А хорошо будет выглядеть в отчете: "Посещение спецбара -- сорок гривень"... -- Фотография Кондратюка у вас? Лицо подозреваемого оказалось не из тех, что запоминаются сразу. Я начала было по привычке составлять словесный портрет, но бросила. Узнаю как-нибудь, не в этом проблема. Проблема в другом. Все, все не так! Убийца преспокойно собирается в бар, вместо того, чтобы дрожать у алтаря, ожидая Первач-псов. А если он псов не боится, то почему не боится нас? Даже дурак поймет: нераскрытое убийство заставит все наши службы не только забегать, но и запрыгать. К тому же бар для "голубых", а звонила-то женщина! Ладно, разберемся. Для того и приехали. -- Господин Изюмский! В целях конспирации разрешаю перейти с человеческого языка на тот, который вам ближе. Но только на время операции. Усек, братан? "Братан" "усек" не сразу. Наконец соизволил кивнуть: -- Так точно. Понял. Да тока, блин, хрена он там человеческий! Кто же так сейчас чешет, подруга? На тебя, блин, посмотришь -- вроде телка видная, все при тебе, а как базлать начнешь... -- Фильтруй базар, пацан, -- в очередной раз посоветовала я. -- Я котелком звенела, когда ты, шкет, еще сопли жевал! Он вновь хмыкнул, решив, вероятно, что старший следователь Гизело входит в роль. Не поверил. И хорошо, что не поверил... -- Слышь, братан, а как тебя называть? Имя-отчество его, я, конечно, забыла. Если вообще когда-нибудь знала. -- Вованом, -- гулко вздохнул дуб. -- А ты, подруга, стало быть, Эрка? -- Эра, -- как можно спокойнее поправила я. -- А впрочем, без разницы... Открыть дверцу этот болван не догадался, но я обошлась и без него. Итак, "Казак Мамай". Интересно, за что этого беднягу к подобному заведению приплели? 3 Дуб решительно взялся за круглую, блестящей меди, ручку -- и замер. -- Мне первой войти? -- подлила я масла в огонь. В ответ прозвучало негромкое "Блин, пидоры драные!" -- и доблестный господин Изюмский от души рванул дверь. Бог весть чего он боялся. А весело было бы, встреть его за дверью трое напомаженных амбалов в кожаном прикиде и потащи раба Божьего прямиком в темный угол, как в одном старом кинофильме. Там подобное заведение, если память не изменяет, называлось "Устрица"... Все обошлось. Никто нас не хватал, не хлопал по выступающим частям, и даже швейцар оказался самым обыкновенным: без помады и румян на физиономии. Разве что на меня посмотрели как-то странно, но это могло быть и результатом воспалившегося воображения. Через несколько минут мы уже сидели в небольшом уютном зале, почти утонувшем в темноте, вокруг играла тихая музыка, под которую еле заметно шевелились парочки -- вполне разнополые. Я начала понимать, что "Мамай" -- не из худших заведений. По крайней мере, на первый взгляд. Взгляд второй дал те же результаты. Официантка (официантка!) поставила нам на столик по бокалу шампанского, проворковав: "От заведения!", за шампанским последовали орешки. Я протянула руку к бокалу... -- Ну, пидоры, блин! -- дуб заскрипел зубами и затравленно оглянулся. -- Чего киксуешь, Вован? -- поразилась я. -- Киксую? -- дуб перешел на шепот, наклонился. -- Ты, Эрка, глаза разуй! Видала? Его взгляд уперся в нашу официантку, деловито направлявшуюся к стойке. Я присмотрелась, хотела переспросить, вновь всмотрелась -- и вопросы отпали. Да-а... Косметика и женский корсет творят чудеса, особенно в полутьме. Но ведь голос! Хотя... Я оглядела парочки, продолжавшие обжиматься под старомодный "медляк" -- и только вздохнула. Две "девушки" из четырех -- точно; третья, скорее всего, тоже не третья, а третий... А впрочем, чего удивляться? Знали ведь, куда шли! -- Отставить! -- шепнула я. -- Лучше осмотрись, только незаметно. Его здесь нет? Дуб начал ворочать шеей. Тоже мне, профессионал! Правда, и профессионалу в такой темноте ничего не увидеть. -- Потанцуем? -- я встала, автоматически поправив слегка висевшее на мне платье. И когда это я успела похудеть? Кажется, придется работать самой. На племянничка надежды мало. Дуб сопел у меня над ухом, переступая с ноги на ногу с изяществом контуженного медведя. Губы его шевелились; если внимательно прислушаться, можно было разобрать слова. "Зародыш в яйце, яйцо в гнезде, братан при теле; мужик, блин, при своем деле..." По-моему, это был заговор для невольных трансвеститов, а не от беды гомосексуализма. Или господина Изюмского так припекло, что он ничего более подходящего вспомнить не смог? Ладно, простим, сделаем вид, что не заметили... Стараясь не морщиться и уж тем более не прыснуть в рукав, подобно юной курсистке, я как можно незаметнее скользила взглядом по столикам. Половина мест пустовала, а среди тех, кто заглянул сюда этой ночью, никого похожего на виденное мною фото не оказалось. Зато я сумела убедиться, что не три, а все четыре танцующих пары -- одной масти. Вскоре к нам присоединились еще двое, на этот раз уже без всякой конспирации -- в джинсах и свитерках. Я представила, что может подумать здешняя публика о нас с "Вованом" (точнее, обо мне) и мысленно поклялась: в следующий раз, буде охота не удастся, направлю сюда лично господина Ревенко. Хорошего понемножку. Хотя нам еще повезло. Окажись этот Кондратюк, к примеру, кентавром... Дотанцевав, мы вернулись за столик (отодвинуть стул племянничек опять-таки не догадался) и переглянулись. -- Нету, -- хмуро бросил Изюмский и скривился. -- Ну, пи... -- Еще раз скажешь, по губам дам, -- пообещала я. -- Достал! Настроение начало понемногу портиться. Что я тут делаю? Можно, конечно, использовать время с большим толком -- хотя бы переговорить с посетителями (да и с новым барменом) о Трищенко. Убиенного здесь, конечно, знали, но... Но мы вроде как в засаде, хотя для такого дела вполне достаточно было бы прислать сюда сержанта. Темнота позволяла слегка нарушить строгие правила, и я, чуть привстав, вновь осмотрелась. В зале появились двое новеньких, но никого, похожего на искомого злодея Кондратюка, не оказалось. Подойти к стойке, перекинуться словцом-другим с барменом? Нет, рано. Дуб начал что-то вещать на странной смеси человеческого и родного, но я цыкнула, и "Вован" послушно заткнулся. Ладно, раз делать нечего, остается думать. Про убиенного бармена думать пока рано, а вот о Молитвине -- в самый раз. Странное получалось дело. Нас бывший сотрудник НИИПриМа интересовал сам по себе. Боссам уже не первый год любопытно, что творилось в Институте N 7 под видом "прикладной мифологии". Допустим... Допустим даже, кто-то из здешних узнал об этом пиковом интересе и поспешил ликвидировать старика. Но ведь его не ликвидировали! Трудно, что ли, подсыпать какую-нибудь дрянь в водочную бутылку, или пустить в артерию кубик воздуха из шприца! Помер себе алкаш -- и аминь. Первач-псов испугались?.. но искомый варнак Кондратюк тоже, по всему видать, плевать хотел на "психоз Святого Георгия"! Так нет, устраивают дурацкий маскарад с похищением, оставляют свидетелей, затем -- налет на квартиру алкаша N 2 гражданина Залесского. Непрофессионалы? Возможно. Но зачем непрофессионалам бывший сотрудник НИИПриМа? И еще. Дело у меня отобрали. Допустим, из веских соображений. Но зачем оставили "хвост"? Почему этот драчливый сержант из числа дружков кобелька-литератора до сих пор жив-здоров? Почему не лежит где-нибудь в заснеженном овраге на радость одичавшим собакам?! Впрочем, собак-то в городе почти не осталось. Как и бомжей. Тоже загадка, но из другого файла. Выходило так, что этим, неизвестным, нужен исключительно Молитвин. Это раз. А во-вторых, они уверены в своей безопасности. Более того, безнаказанности... Откуда-то вынырнул(а) официант(ка), выставив на стол нечто в низких толстостенных бокалах. Очевидно, дуб уже успел сделать заказ. Не долго думая, я протянула руку к ближайшему бокалу, отхлебнула -- и в сл