прямо на тихий океан. Он положил груду пластинок Эллы Фитцджеральд на патефон и сел на диван рядом с Шарон. Потянулась обычная, пустая беседа: где родилась, была ли в детстве красивой или уродливой, замкнутой или веселой.. Он знал, что подобные расспросы трогают девушку и возбуждают ее, а это необходимо для нормального финала. Они прильнули друг к другу. Он поцеловал ее в губы - дружеский и не слишком горячий поцелуй - и так как она этим удовлетворилась, удовлетворился и он. За огромным квадратным окном темно-синий тихий океан распростерся под лунным светом. - Почему бы тебе не проиграть одну из своих собственных пластинок? - спросила Шарон. Голос ее возбуждал. Джонни улыбнулся. Его забавляла эта игра. - Я не типичный голливудец, - ответил он. - Но все же проиграй мне несколько твоих пластинок, - попросила она. - Или спой. Как в фильмах. Я растаю, как те девушки на экране. Он засмеялся. Несколько лет назад, он точно так и поступал, и результат был всегда одним и тем же: девушки старались казаться более сексуальными, чем были на самом деле, и вели себя так, словно за ними следило невидимое око телекамеры. Теперь же он и не собирался петь: во-первых, он уже два месяца не поет, не полагается на свой голос. Во-вторых, любителям невдомек, в какой степени голос певца зависит от техники - всех этих микрофонов, усилителей и динамиков. Он может, конечно, проиграть свои пластинки, но ему будет неприятно слушать свой молодой голос, как неприятно лысеющему и полнеющему пожилому человеку видеть себя на экране молодым и в расцвете сил. - Мой голос не в форме, - сказал он. - И кроме того, мне надоело слушать самого себя. Они отпили из своих стаканов. - Я слышала, что ты прекрасно сыграл в новом фильме, - сказала она. - Правду говорят, что ты снимался бесплатно? - За символическую плату, - ответил Джонни. Он встал, чтобы наполнить ее стакан водкой, потом угостил ее сигаретами, на которых золотыми буквами было отпечатано его имя. Она затянулась сигаретой и отпила из стакана, а он снова уселся рядом с ней. В его стакане водки было намного больше, чем в ее. Это помогало согреться и возбудиться. Ситуация была обратной той, в которой находится обычный любовник. Вместо того, чтобы напоить девушку, он должен был напиться сам. Девушки, в противоположность ему, всегда были готовы отдаться. Последние два года были настоящим адом для его эго, и он укреплял его этим простым способом: проводил ночь с молодой девушкой, несколько раз ужинал с ней, потом покупал дорогой подарок и очень тактично - так, что самые чувствительные из них не обижались - отделывался от нее. Теперь они с полным правом могли утверждать, что у них "что-то было" с великим Джонни Фонтена. Это не было настоящей любовью, но и отмахнуться от этого было не просто, особенно если девушка была хороша собой. Он ненавидел пошловатых девиц, которые спали с ним, а потом бежали рассказывать подругам, что переспали с великим Джонни Фонтена, неизменно добавляя, что им приходилось испытывать и большие наслаждения. Но больше всего поражали его мужья, которые говорили ему, что прощают своих жен и что даже самой преданной жене можно изменить с таким знаменитым киноактером и певцом, как Джонни Фонтена. Его просто воротило от этих речей. Джонни очень любил песни Эллы Фитцджеральд, их чистоту и выразительность. Это было единственной вещью, которую он понимал, но понимал он ее лучше кого бы то ни было на свете. Теперь, откинувшись на спинку дивана и потягивая водку, он ощущал желание петь, нет, не петь, а подпевать Элле Фитцжеральд. Но этого нельзя было сделать в присутствии посторонних. Он спокойно положил руку на бедро Шарон, во второй руке продолжая держать стакан с водкой. Бесхитростно, не притворяясь чувственным мальчиком, ищущим любовного жара, Джонни приподнял шелк платья, чтобы обнажить белое, как молоко, бедро над сетчатым чулком, и как обычно - несмотря на то, что он был близок со множеством женщин - Джонни почувствовал, как по всему его телу разносятся струи тепла. Чудо все еще совершается, но что он будет делать, если и это подведет его, как подвел голос? Теперь он был готов. Он поставил стакан на длинный мраморный коктейльный столик и повернулся к Шарон. Он был очень уверен, но в то же время деликатен и нежен. В его ласках не было ничего непристойного. Он поцеловал ее в губы. Ответный поцелуй был горячим, хотя и не страстным, но в этот момент он предпочитал именно такой. Он ненавидел девушек, тела которых вдруг вспыхивали, словно механические машины, готовые к эротической деятельности после прикосновения к волосатому включателю. Потом он сделал то, что проделывал обычно и что его самого никогда не возбуждало. Медленно и нежно он просунул кончик пальца глубоко между бедер. Некоторые девушки даже не чувствовали этого первого шага к совокуплению. Некоторых это сбивало с толку, они не соображали, в чем дело - он маскировал свои действия крепким поцелуем в губы. Некоторые, казалось, движением таза всасывали в себя его палец. Разумеется, перед тем, как он стал знаменитостью, встречались девушки, которые просто отвешивали ему пощечину. Это была вся его техника и обычно она не отказывала. Реакция Шарон была необычной. Она приняла все - прикосновения, поцелуи, но потом оторвала свой рот от его, медленно отодвинулась к спинке дивана и взяла в руку стакан. Это был холодноватый, но решительный отказ. Такое иногда случалось. Редко, но случалось. Джонни тоже взял свой стакан и зажег сигарету. Она заговорила легко и быстро: - Это не потому, что я не люблю тебя, Джонни, ты намного лучше, чем я себе представляла. И это не потому, что я девушка другого сорта. Меня надо разжечь, прежде чем я соглашусь проделать это с парнем. Ты понимаешь, что я имею в виду? Джонни Фонтена улыбнулся ей. Она все еще нравилась ему. - А я тебя не зажигаю? Она была немного растеряна. - Знаешь, когда ты был на вершине славы, я еще пешком под стол ходила. Я тебя потеряла, я принадлежу другому поколению. Поверь, это не потому, что я законченная святоша. Будь ты Джеймсом Дином или другим, с кем я вместе росла, я, не задумываясь, спустила бы штаны. Теперь она уже меньше нравилась ему. Она была очень умная и сладкая. Она не пыталась во что бы то ни стало переспать с ним или использовать его связи для продвижения в Голливуде. Это была честная девушка. Но он видел в ней нечто другое. Подобное несколько раз случалось с ним и раньше. Девушка пришла на свидание, заранее твердо решив не ложиться с ним в постель, не думать о том, как сильно он ей нравится. И все ради того, чтобы рассказать подругам как она отказалась от шанса переспать с великим Джонни Фонтена. Теперь, когда он стал старше, подобное желание ему понятно и он не сердится. Она просто стала ему нравиться меньше, чем прежде. У него полегчало на душе. Он отхлебнул из стакана и посмотрел на тихий океан. - Надеюсь, ты не сердишься, - сказала она. - Я понимаю, Джонни, что веду себя, как фригидная, что в Голливуде девушки залезают в постель с такой же легкостью, с какой говорят друзьям "спокойной ночи". Я просто еще не привыкла. Джонни улыбнулся, легонько потрепал ее по щеке, и аккуратно поправил ей платье. - Я не сержусь, - сказал он. - Такое романтичное свидание мне даже больше по душе. Он, разумеется, не рассказал ей, что чувствовал на самом деле - облегчение от того, что не придется защищать свою репутацию великого любовника, не придется доказывать, что он в жизни так же божественен, как в кино. Что не придется выслушивать от девушки пропитанные фальшью комплименты. Они выпили еще по одному стакану и обменялись несколькими холодными поцелуями, после чего она сказала, что ей пора уходить. - Можно мне позвонить и пригласить тебя еще раз на ужин? - вежливым тоном спросил Джонни. Она была откровенна до конца. - Я хорошо понимаю, что ты не хочешь тратить время, а потом разочаровываться, - сказала она. - Спасибо за замечательный вечер. Однажды я расскажу своим детям, что была на свидании с великим Джонни Фонтена, что мы остались одни в его квартире. Он улыбнулся. - И что не поддалась искушению, - продолжал он. Оба рассмеялись. - Они ни за что не поверят, - сказала она. - И тогда Джонни, не пытаясь скрыть фальши в голосе, предложил: - Хочешь, я подтвержу это в письменном виде? Она отрицательно покачала головой. Он продолжал: - Если кто-то усомнится, позвони мне, и я расскажу ему всю правду. Расскажу, как гонялся за тобой по всей квартире и как ты защитила свою честь. О'кэй? Он был слишком жесток, и его поразила боль, отразившаяся на молодом лице. Она поняла его намек на то, что он не слишком старался. Он отнял у нее сладость победы. Теперь она почувствует, что победительницей ее в эту ночь сделало отсутствие у нее женской притягательности. Ей придется рассказывая о том, как она сопротивлялась чарам Джонни Фонтена, добавлять: "Разумеется, он был не слишком настойчив". Джонни сжалился над ней. - В самом деле, если у тебя когда-нибудь будет плохое настроение, позвони мне. О'кэй? Я не обязан спать с каждой знакомой мне девушкой. - Обязательно позвоню, - сказала она. Шарон ушла, и Джонни предстояло теперь одному провести весь остаток вечера. Он мог бы воспользоваться тем, что Джек Вольтц называет "фабрикой мяса", табунами готовеньких кинозвезд, но он нуждался в человеческом общении. Он вспомнил свою первую жену, Вирджинию. Теперь, когда работа над фильмом закончена, у него будет больше времени для детей. Он хочет снова стать неотъемлемой частью их жизни, и его, кроме того, волнует сама Вирджиния. Она недостаточно защищена от тарзанов Голливуда, готовых гоняться за ней, чтобы похвастать, как им удалось трахнуть первую жену Джонни Фонтена. Пока, насколько ему известно, никто этого сказать не может. "Каждый зато может сказать это про вторую жену", - подумал он с кислой усмешкой. Он поднял телефонную трубку. Ее голос он узнал сразу, и в этом не было ничего удивительного. Впервые он услышал его, когда им было по десять лет и они ходили в один и тот же класс начальной школы. - Эй, Джинни, - сказал он. - Ты занята сегодня вечером? Можно мне придти к тебе на несколько часов? - Хорошо, - сказала она. - Девочки уже спят, и я не хочу их будить. Голос ее заколебался, но она взяла себя в руки, и, стараясь не выдавать тревоги, спросила: - Что-то серьезное, что-то важное? - Нет, - ответил Джонни. - Сегодня закончились съемки, и я подумал, что мы можем встретиться и поговорить. Может быть, смогу мельком взглянуть на девочек. Я постараюсь не разбудить их. - О'кэй, - сказала она. - Я рада, что ты получил роль. - Спасибо, - ответил Джонни. - Увидимся через полчаса. Подъехав к своему прежнему дому в Беверли Хиллз, Джонни несколько минут посидел в машине. Он помнил слова крестного отца о том, своей жизнью он может распоряжаться сам. Шансов больше, если ты знаешь, что хочешь. Но чего он хочет? Первая жена ждала его у двери. Она была милой итальянкой, невысокой загорелой девушкой, дочерью соседей, никогда не имела дела ни с кем другим, и это было для него очень важно. "Желает ли он ее еще", - спросил себя Джонни. Ответ мог быть только один: "Нет". Во-первых, он не может ее любить, они слишком давно знают друг друга. Кроме того, было несколько вещей, не связанных с сексом, которые она ему никогда не сможет простить. И все-таки, они оставались друзьями. Она приготовила кофе, и вместе с домашними булочками, подала ему на стол в гостиной. - Располагайся поудобней на диване, - сказала она. - Ты выглядишь усталым. Он снял пиджак, туфли, развязал галстук, а она уселась, с едва заметной улыбкой на лице, в кресло напротив него. - Странно, - произнесла она. - Что странно? - спросил Джонни Фонтена, отпивая кофе. - То, что великий Джонни Фонтена остался без девушки. - Великому Джонни Фонтена исключительно везет, когда у него вообще встает. - В самом деле? Он редко бывал так откровенен. - Случилось что-нибудь? - спросила Джинни. Джонни улыбнулся. - У меня было свидание с девушкой, и она оттолкнула меня. И знаешь, мне полегчало. К своему удивлению, он увидел на лице Джинни тень гнева. - Не волнуйся за своих маленьких шлюх. Она, конечно, думала, что таким способом сумеет возбудить интерес к себе. Джонни с удовлетворением подумал, что Джинни, собственно, сердится на девушку, которая оттолкнула его. - А, пошла она к черту, - сказал он. - Мне надоел этот материал. Надо взять себя в руки. Теперь, когда я не могу больше петь, у меня будут, наверное, трудности с женщинами. - В жизни ты выглядишь гораздо лучше, чем на фотографиях, - успокоила его Джинни. Джонни покачал головой. - Я становлюсь холодным и жирным. К черту! Если этот фильм не сделает меня снова великим, пойду учиться печь пиццы. А может быть, устрою тебе протекцию в кино, ты выглядишь великолепно. Она выглядела на свои тридцать пять лет. Красота молодых девушек, словно грибы, наполнивших город, сохраняется год-два. Некоторые из них так красивы, что способны остановить человеческое сердце, но погоня за славой и наживой смывает красоту, точно краску. Обыкновенные женщины не способны с ними состязаться. Ты можешь сколько угодно говорить о личном обаянии и уме - все решает естественная красота. Не будь этих красоток так много, появились бы шансы и у замечательных женщин с обыкновенным лицом и фигурой. Джонни Фонтена способен обладать всеми (или почти всеми) красотками Голливуда, и Джинни понимала, что его слова - обыкновеннейшая лесть. В этом смысле он всегда был щедр. Всегда, даже находясь на самой вершине своей славы, он был вежлив с женщинами и не скупился на комплименты. Он не забывал вовремя поднести им зажигалку или открыть дверь. Все это производило впечатление. Он относился одинаково ко всем девушкам, даже к тем, с которыми его связывала одна ночь, к девушкам типа "не-знаю-как-тебя-зовут". Она дружески улыбнулась ему. - Ты меня уже устраивал, Джонни. Двенадцать лет. На меня ты не должен стараться произвести впечатление. Он вздохнул и растянулся на диване. - Кроме шуток, Джинни, ты выглядишь великолепно. Дай бог мне так выглядеть. Она не ответила. Ей было ясно, что он чем-то удручен. - Ты считаешь, что фильм удался? Он пойдет тебе на пользу? - спросила она. Джонни утвердительно кивнул головой. - Да. Он может вернуть меня наверх. Если получу эту штуку из Академии и правильно использую свои козыри, сумею добиться прежней славы даже без пения. Тогда, возможно, смогу больше давать тебе и детям. - Мы и так получаем более, чем достаточно, - сказала Джинни. - Я хочу чаще видеть девочек, - сказал Джонни. - Хочу немного остепениться. Почему бы мне не приезжать каждую пятницу? Каждый уик-энд буду проводить с девочками. Джинни положила ему на грудь пепельницу. - Не возражаю. Я и замуж не вышла, потому что хотела, чтобы ты остался их отцом. Она сказала это без тени волнения в голосе, но Джонни Фонтена понял, что это был отказ от тех слов, которые Джинни произнесла тогда, когда их брак начал распадаться, и когда его звезда начала закатываться. - Кстати, угадай, кто звонил мне, - сказала она. Он не хотел заниматься гаданием. - Кто? - спросил он. - Хотя бы раз мог сам догадаться. Джонни не ответил. - Да твой крестный, - сказала она. Джонни и в самом деле был удивлен. - Он никогда ни с кем не говорит по телефону. Что он тебе сказал? - Попросил помочь тебе, - ответила Джинни. - Он сказал, что ты можешь стать не менее великим, чем ты был, что ты на верном пути, но нуждаешься в людях, способных в тебя поверить. Я спросила, с какой стати я должна это делать. "Потому что он отец твоих детей", - ответил он. Такой замечательный старикан, а они еще рассказывают про него всякие ужасы. Вирджиния ненавидела телефоны и позаботилась о том, чтобы два телефона, находившиеся в квартире, были установлены в спальне и на кухне. Раздался телефонный звонок на кухне. Она побежала отвечать, и через минуту вернулась в гостиную с выражением удивления на лице. - Это тебя, Джонни, Том Хаген говорит, что у него важное дело. Он пошел на кухню и взял трубку. - Да, Том? - сказал он. Хаген говорил ледяным тоном. - Джонни, крестный отец хочет, чтобы я поехал в Калифорнию и уладил там несколько дел, которые помогут тебе теперь после того, как съемки закончились. Он хочет, чтобы я летел утренним самолетом. Сможешь встретить меня в Лос-Анжелесе? О вечере не беспокойся, я в тот же день возвращаюсь домой. - Разумеется, Том, я тебя встречу, - сказал Джонни. - И не волнуйся, если я потеряю один вечер. Оставайся на ночь, отдохни немного. Я устрою вечеринку, и ты сможешь познакомиться с несколькими деятелями кино. Он всегда предлагал это: не хотел, чтобы старые друзья думали, будто он их стыдится. - Спасибо, - поблагодарил Хаген. - Но мне придется возвращаться первым самолетом. О'кэй. Так придешь встретить в 11.30 самолет из Нью-Йорка? - Конечно, - ответил Джонни. - Оставайся в своей машине, - сказал Хаген. - За мной пошли одного из своих людей. - Порядок. Джонни вернулся в гостиную, где Джинни вопросительно посмотрела на него. - У моего крестного появились планы, как помочь мне, - сказал Джонни. - Не знаю, каким образом, но ему удалось достать для меня роль в этом фильме. Но дай бог, чтобы больше он не вмешивался. Джонни снова присел на диван. Он чувствовал сильную слабость. - Почему бы тебе эту ночь не поспать в гостиной и не возвращаться так поздно домой? - спросила Джинни. - Сможешь позавтракать вместе с детьми. Меня очень сердит мысль о том, что ты один дома. Разве ты не чувствуешь иногда одиночества? - Я редко сижу дома. - Значит, ты не изменился, - сказала она и засмеялась. - А почему я не могу переночевать в твоей спальне? - спросил Джонни. Джинни покраснела. - Нет, - сказала она. Джонни и Джинни обменялись улыбками. Они все еще были друзьями. Проснувшись утром, Джонни понял по лучам солнца, пробивавшимся через опущенные шторы, что уже поздно. - Эй, Джинни, - заорал он. - Мне еще полагается завтрак? - Секундочку! - раздался из кухни ее голос. И действительно, не прошло больше секунды. Все, наверняка, было давно готово, потому что не успел Джонни закурить первую в тот день сигарету, как отворилась дверь и, подталкивая тележку с подносом, вбежали две его дочурки, такие красивые, что у него защемило сердце. У них были чистые личики и жизнерадостные глазки, полные любопытства и страстного желания броситься к нему. У них были длинные косы и одеты они были в длинные платьица и белые кожаные ботиночки. Они стояли возле тележки и ждали, когда же, наконец, он потушит свою сигарету и позовет их к себе. Он протянул к ним руки, и они подбежали к нему. В дверях появилась Джинни. Она подтолкнула тележку к кровати, потом присела, налила кофе и намазала масло на тосты. Девочки сидели на диване в спальне и смотрели. Они были уже слишком велики для "подушечного боя" или для того, чтобы их подбрасывали в воздух. О, боже, скоро они вырастут, и голливудские дон-жуаны начнут их преследовать. За едой он поделился с ними тостами со свининой, предложил несколько глотков кофе. Это было их давней традицией, еще из тех времен, когда он пел с оркестром и редко бывал дома: девочки любили делиться с ним едой в те необычные часы, когда он ел - за послеобеденным завтраком или утренним ужином. Им нравилось есть бифштекс с жареной картошкой в семь часов утра или жареную свинину с яичницей - в обед. Только Джинни и несколько друзей знали, как он любит своих дочерей. Это было самым трудным местом в разводе и уходе из дому. Единственным, за что он боролся, был его статус отца. Ему удалось дать понять Джинни, что не обрадуется, если она выйдет замуж, и не потому, что будет ревновать ее к новому мужу, а потому, что будет ревновать девочек к их новому отцу. Денежную сторону развода он оформил так, что Джинни, выйдя вторично замуж, теряла бы многое. В составленном ими договоре было оговорено, что она может иметь любовников, но они не имеют права вмешиваться в семейные дела. Но Джинни всегда была удивительно стыдливой и консервативной в вопросах пола. Голливудские паразиты немало потрудились, вынюхивая, каким будет договор о разводе и какую выгоду можно извлечь из ее знаменитого бывшего мужа. Ни он, ни она не хотели возврата к прежнему. Она понимала его тягу к красоте, к молодым женщинам. Было известно, что он непременно должен хоть раз переспать со своими партнершами по фильму. Они не могли устоять перед его чарами, как не мог устоять и он перед их красотой. - Придется тебе одеваться, - сказала Джинни. - Самолет Тома скоро прибудет. Она вывела девочек из комнаты. - Да, - ответил Джонни. - Кстати, Джинни, ты знаешь, что я развожусь? Скоро снова буду свободным. Она смотрела на него, когда он одевался. Он всегда держал здесь чистую одежду. - Через две недели Рождество, - напомнила Джинни. Ты собираешься придти к нам? В те времена, когда ему еще не приходилось волноваться за свой голос, праздники приносили ему самый большой доход. Второй раз подряд он упускает Рождество. В прошлом году он находился в Испании и ухаживал за своей второй женой, уговаривая ее выйти за него замуж. - Да, - сказал он. - Накануне Рождества и в само Рождество. Он не упомянул канун нового года. Это будет одной из тех сумасшедших ночей, в которых он время от времени нуждался. Джинни помогла ему надеть пиджак и почистила его щеткой. Он всегда следил за своей одеждой. Он было рассердился, что рубашка отутюжена не слишком старательно и запонки болтаются, но вовремя сдержался. Джинни рассмеялась. - Том не почувствует разницы. Три женщины проводили его к двери и вышли с ним к стоянке автомобилей. Девочки держали его за руки. Жена шла немного поодаль. Она радовалась счастливому выражению его лица. Подойдя к машине, он по очереди покрутил девочек в воздухе и поцеловал их. Потом поцеловал жену и сел в машину. Он никогда не любил прощаться. Прием Хагена подготовил секретарь по контактам с населением. Возле дома Джонни поджидала взятая напрокат машина, в которой сидели секретарь и еще один человек из обычной свиты Фонтена. Джонни остановил свой автомобиль, забрался в поджидавший, и они поехали к аэропорту. Потом он долго ждал, не выходя из автомобиля, а секретарь отправился к самолету встречать Тома Хагена. Том сел в машину. Они пожали друг другу руки и поехали домой. Наконец, они с Томом остались одни в гостиной. В их отношении друг к другу чувствовалась явная неприязнь. Джонни никак не мог простить Хагену то, что тот служил препятствием между ним и доном в те мрачные времена, когда дон на него сердился, вплоть до свадьбы Конни. Том не привык просить прощения. Он просто не мог этого делать. Одной из его обязанностей было служить громоотводом для взрывов человеческого негодования, которые, по сути, должны были быть направлены против самого дона. - Твой крестный послал меня уладить для тебя несколько дел, - сказал Хаген. - Я хотел бы закончить все к Рождеству. Джонни Фонтена пожал плечами. - Съемки закончились. Режиссер оказался парнем честным и отнесся ко мне корректно. Кадры с моим участием очень важны, и Вольтц, как бы не жаждал мне отомстить, не оставит их на полу монтажной. Он не может так просто отмахнуться от фильма, который обошелся в десять миллионов долларов. Поэтому теперь все зависит от реакции зрителя на мою игру. - А приз Академии действительно очень важен для актерской карьеры или это просто рекламное дерьмо, не имеющее никакой ценности? - осторожно спросил Хаген. Потом он остановился, подумал и спешно добавил. - Кроме дифирамбов, разумеется. Дифирамбы все любят. Джонни Фонтена улыбнулся. - Все, кроме моего крестного, - сказал он. - Том, это не просто дерьмо. Приз Академии обеспечивает актера работой и славой на десять лет вперед. Актеру предоставляется возможность самому выбирать роли. Публика толпами валит на фильмы с его участием. Это, разумеется, далеко не все, что нужно человеку, но для актера это самое главное. Я все свои планы строю на получении приза. Не потому, что я такой уж великий актер, а потому, что я известен, как певец, и эта роль для меня важное испытание, пробный камень, если хочешь. И, кроме того, я играю в нем неплохо. Том Хаген пожал плечами и сказал: - Твой крестный говорит, что в нынешней ситуации у тебя нет шансов на получение приза. Джонни Фонтена рассердился. - О чем, черт побери, ты говоришь? Фильм еще не смонтирован, и никто его не видел. Дон понятия не имеет о производстве фильмов. Ты пролетел три тысячи миль, чтобы сказать мне это? Он был настолько потрясен, что на глазах его показались слезы. - Джонни, я тоже не имею понятия о процессе работы над фильмами, - озабоченным тоном сказал Хаген. - Я всего-навсего мальчик на побегушках. Мы с доном много раз говорили о тебе. Он чувствует, что ты все еще нуждаешься в его помощи, и он хочет наладить твою жизнь раз и навсегда. И я здесь, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Но ты должен начать взрослеть, Джонни. Перестань думать о себе, как о певце или актере. Начни думать, что ты сильный человек. Джонни Фонтена засмеялся и наполнил свой стакан. - Если не получу Оскара, силы у меня будет не больше, чем у моих дочерей. Голос мой пошел к черту. Вернись он, я мог бы сделать несколько шагов. А-а... К черту. А с чего крестный взял, что я не получу приз? О'кэй, верю, что он знает. Он никогда не ошибался. Хаген зажег сигарету. - Нам стало известно, что Джек Вольтц не собирается истратить на выставление твоей кандидатуры ни гроша. Он, по сути, заявил всем членам жюри, что не желает видеть тебя обладателем Оскара. Кроме того, он делает все, чтобы голоса были отданы другому парню. Он дает всевозможные взятки: должности, деньги, красоток, словом - все. Он пытается делать это, не нанося вреда фильму. Джонни Фонтена пожал плечами. Он наполнил свой стакан виски. - Значит, я погиб, - сказал он. Хаген презрительно посмотрел на него. - Пьянство не поможет твоему голосу, - сказал он. - Хрен с ним. И с тобой тоже. - Лицо Хагена сделалось вдруг гладким и безучастным. - О'кэй, я буду вести дела на чисто деловой основе. Джонни Фонтена поставил свой стакан и сел напротив Хагена. - Я сожалею о том, что сказал, Том, - произнес он извиняющимся тоном. - Боже, как я сожалею! Я выливаю на тебя все это, потому что хочу удушить этого ублюдка Джека Вольтца и боюсь сказать плохое слово про моего крестного. Поэтому я и сержусь на тебя. На его глаза навернулись слезы. Он швырнул стакан с виски в стену, но толстое стекло не сломалось, а подкатилось к его ногам. Джонни бросил на него гневный взгляд и рассмеялся. - О, Иисус Христос, - сказал он. Затем пересек комнату и уселся напротив Хагена. - Знаешь, долгое время я мог делать все, что заблагорассудится. После развода с Джинни многое усложнилось. Я потерял голос. Мои пластинки перестали покупать. Мне не давали роли в кино. Крестный рассердился на меня, отказывался говорить со мной по телефону и принимать у себя дома, когда я приезжал в Нью-Йорк. Ты был тем парнем, который преграждал мне дорогу к нему, и я винил тебя во всех смертных грехах, но мне было хорошо известно, что без приказа дона ты не сделал бы этого. Но на него сердиться невозможно. Это то же самое, что сердиться на бога. Поэтому я проклинал тебя. Но ты всегда был прав. И чтобы доказать искренность моего раскаяния, я принимаю твой совет. Ни капли алкоголя, пока ко мне не вернется голос. О'кэй? Раскаяние было искренним. Хаген был готов простить Джонни. В этом тридцатипятилетнем парне что-то есть, иначе дон не любил его так. - Забудь, Джонни, - сказал он. Хаген был смущен глубиной раскаяния Джонни и мыслью о том, что может восстановить дона против себя. Впрочем, дон сам решает, кому оказать милость, а кого наказать. - Положение не так уж безнадежно, Джонни. Дон уверен, что сможет уничтожить все преграды, воздвигаемые перед тобой Вольтцем и что ты получишь приз Академии. Но он считает, что это не решит всех твоих проблем. Дон хочет знать, достаточно ли крепкие яйца у тебя, чтобы стать самостоятельным продюсером и делать свои фильмы от начала до конца. - Каким образом, черт побери, он раздобудет для меня приз? - недоверчиво спросил Джонни. - Почему ты с такой легкостью веришь в то, что Вольтц может все это организовать, а крестный отец - нет? - резким тоном спросил Хаген. - Для осуществления второй части нашей сделки я должен заручиться твоим доверием. Твой крестный намного сильнее Джека Вольтца. Он властелин, вернее, властелин властелинов всех рабочих организаций кинопромышленности, он хозяин всех членов жюри. Разумеется, и ты должен быть на высоте и стать достойным кандидатом на получение Оскара. У твоего крестного больше ума, чем у Вольтца. Он не приставляет к головам этих людей пистолет и не говорит: "Голосуйте за Джонни Фонтена, иначе останетесь без работы". Он не использует кулаки в тех местах, где бесполезно пускать их в ход или они оставляют слишком заметные следы. Он сделает так, чтобы эти люди захотели за тебя голосовать. Но они не захотят этого сделать, если крестный не проявит заинтересованности. Поверь мне, что он может заполучить для тебя Оскара. И если он этого не сделает, приза тебе не видать. - О'кэй, - сказал Джонни. - Я тебе верю. И у меня достаточно ума и достаточно крепкие яйца, чтобы стать продюсером, но у меня нет денег. Ни один банк не согласится выдать мне кредит. Чтобы сделать фильм, нужны миллионы. - Как только получишь приз, займись составлением планов трех первых фильмов, - сухо ответил Хаген. - Найми лучших техников, лучших кинозвезд. Запланируй от трех до пяти фильмов. - Ты с ума сошел! Три фильма обойдутся не меньше, чем в двадцать миллионов долларов. - Когда понадобятся деньги, свяжись со мной. Я дам тебе адрес местного банка, и ты получишь заем. Но сначала повидаешься со мной, скажешь, в какой сумме нуждаешься и познакомишь меня с планами. О'кэй? Джонни долго молчал, потом тихо спросил: - Ты хочешь еще что-нибудь сказать? Хаген улыбнулся. - Ты хочешь спросить, какие услуги потребуются от тебя в обмен на двадцать миллионов долларов? - Он несколько выждал, изучая реакцию Джонни. - Ничего такого, чего бы ты не сделал для дона и без них. - Если это что-то серьезное, дон сам должен меня попросить об этом, - сказал Джонни. - А не ты, и не Сонни. Хаген был приятно поражен ответом Джонни. Этот парень не такой уж дурак. Он знает, что дон его очень любит и не станет впутывать в сомнительные дела, а Сонни может это сделать. - Ты напрасно волнуешься. Мы с Сонни получили от крестного отца строгий приказ не вмешивать тебя ни во что такое, что может повредить твоей карьере. Сам он тоже никогда этого не сделает. Просто я уверен, что если дону понадобится твоя услуга, ты сделаешь все возможное и без его просьбы. О'кэй? Джонни улыбнулся. - О'кэй. - Он в тебя верит, - сказал Хаген. - И считает, что у тебя достаточно ума, и банку будет выгодно предоставить тебе заем. Не бросайся деньгами. Ты можешь быть любимым крестником дона, но двадцать миллионов долларов - куча денег. Обеспечивая тебя ими, он идет на большой риск. - Передай ему, чтобы не волновался. Если Джек Вольтц может быть гением кино, то почему бы и мне не стать им? - Так же думает и твой крестный. А теперь прикажи, чтобы меня отвезли в аэропорт. Я сказал тебе все, что должен был сказать. Перед тем, как ты станешь подписывать контракты, найми себе адвоката, я этим делом заниматься не буду. Но прежде, чем подпишешь контракт, я хотел бы ознакомиться с ним. О'кэй? У тебя никогда не будет неприятностей с рабочими, что в некоторой степени уменьшит расходы, так что не обращай внимания на расчеты бухгалтеров, связанные с трудовыми конфликтами. - Ты должен будешь санкционировать и все остальное: сценарии, актеров и т.д.? - осторожно спросил Джонни. Хаген отрицательно покачал головой. - Нет. Может случиться, что дон чему-то воспротивится, но тогда он скажет тебе об этом сам. Хотя, трудно представить себе, что ему может что-то не понравиться. К фильмам крестный равнодушен. На основании своего опыта могу сказать, что вмешиваться он не станет. - Хорошо, - сказал Джонни. - Я сам отвезу тебя в аэропорт. И поблагодари крестного отца от моего имени. Я позвонил бы ему сам, но он никогда не подходит к телефону. Кстати, почему? Хаген пожал плечами. - Он почти не говорит по телефону. Он боится, что его голос будет записан на магнитофон. Полиция способна склеить обрывки фраз и исказить сказанное. Одним словом, он боится, что власти решат однажды расправиться с ним. И он не хочет облегчить им задачу. Они сели в машину Джонни и поехали в аэропорт. Хаген всю дорогу думал о том, что Джонни оказался намного умнее, чем он предполагал. Он уже кое-чему научился, о чем свидетельствовал и тот факт, что он сам решил отвезти его в аэропорт. Дон всегда ценил подобное отношение. А раскаяние? Оно было искренним. Он знал Джонни давно и понимал, что тот не станет извиняться из страха. Джонни всегда был смелым парнем, из-за чего и не ладил с начальством и своими женами. Он относился к тем немногим, кто не боялся дона. Фонтена и Майкл были, пожалуй, единственными настоящими мужчинами, которых знал Хаген. В ближайшие годы ему придется часто видеться с Джонни. И Тому предстоит пройти испытание, которое покажет, насколько он умен. Джонни должен будет оказать дону услугу, хотя сам дон об этом его не попросит. Хаген сомневался, поймет ли это Джонни и выполнит ли он это условие - неотъемлемую часть договора. Джонни высадил Хагена у здания аэровокзала (Хаген настоял на том, чтобы Джонни не провожал его к самолету) и вернулся к дому Джинни. Она была удивлена. Но Джонни просто хотел побыть здесь один. Чтобы его никто не тревожил, собраться с мыслями и приступить к составлению планов. Он понимал, что Хаген говорил об исключительно важных вещах, что вся его жизнь может измениться. Когда-то он был звездой первой величины, но теперь в тридцать пять лет, от его былого величия ничего не осталось. У него не было иллюзий по этому поводу. Даже получение Оскара не поможет ему! Если голос не вернется, ничего не изменится. Он будет просто второсортным актером. Интересно, будь он на вершине славы, оттолкнула бы его та девушка, что старалась казаться вчера общительной и умной? Теперь, когда дон снабдит его деньгами, он сможет стать не менее великим, чем кто-либо другой в Голливуде. Он сможет быть королем. Джонни улыбнулся. Он сможет даже стать доном. Неплохо бы пожить несколько недель с Джинни. Каждый день он будет гулять с девочками, пригласит, может быть, нескольких друзей. Он бросит пить и курить и начнет уделять себе больше внимания. Быть может, голос снова окрепнет. С голосом и деньгами дона он будет непобедим. Он и в самом деле приблизится, насколько это возможно в Америке, к королям и царям прошлого. И это не будет зависеть от того, сколько времени продержится его голос или интерес публики к нему, как к актеру. Это будет царство, уходящее корнями в деньги. Джинни приказала переоборудовать для него гостиную под рабочий кабинет. Они договорились, что он не будет посягать на ее комнату и что они по-прежнему останутся друзьями. Восстановить былые отношения было уже невозможно. Хотя люди в распаде семьи обвиняли его одного, они с Джинни знали, что она виновата в этом больше. Джонни Фонтена стал знаменитым певцом и звездой киномюзиклов, но ему никогда не приходило в голову бросить жену и детей. Он был итальянцем старой закваски. Разумеется, он изменял. Учитывая специфику его работы и искушения, которым он беспрестанно подвергался, не изменять было невозможно. К тому же, несмотря на то, что он был скромным парнем, в нем сидело какое-то железное упрямство, свойственное, впрочем, многим итальянцам. Он любил выходить с девственницами и обнаруживать, что их полные и тяжелые груди удивительно контрастируют с невинными личиками. Он любил открывать стыдливость в девушках, старавшихся казаться сексуальными и делающими вид, что переспали с сотнями парней, а потом бороться с ними часами, чтобы "проделать работу" и убедиться, что они - девственницы. Все эти сопляки из Голливуда смеялись над его пристрастием к девственницам. Они объясняли это его старомодностью, говорили, что он импотент и что ему приходится тратить много времени, а потом оказывается, что она немногого стоит в постели. Но Джонни знал, что все зависит от того, как ты обращаешься с девственницей. Надо правильно подойти к ней, и иногда не может быть ничего лучшего девушки, которая впервые испробовала хобот и которой это понравилось. О, какое это удовольствие - заставить ее сдаться! Какое наслаждение - почувствовать обхватывающие тебя ноги! А когда он спал с негритянкой из Детройта, - хорошей девушкой, дочерью джазового певца - она казалась ему редчайшим даром небес. Губы ее имели вкус теплого меда, перемешанного с перцем, темно-коричневая кожа была горячей и гладкой. Она была самой сладкой женщиной когда-либо созданной богом, и она была девственницей. Парни обычно рассуждают о всевозможных способах минета, но он от него удовольствия не получал. Он не мог любить девушку после того, как она пыталась это сделать. Со второй женой они, в конце концов, разошлись только из-за ее привязанности к этому способу любви. Она распустила слух, что он импотент, и тогда стали поговаривать, что Джонни Фонтена беспомощен в любви, как годовалый ребенок. Может быть, именно поэтому оттолкнула его вчера эта девушка. А, к черту, в постели она наверняка бы не порадовала его: с первого взгляда можно определить, годится ли девушка для такой работы или нет. Особенно хороши те, что любят это дело и долго им не занимались. Особенно люто Джонни ненавидел тех, кто начал отдаваться мужчинам лет в двенадцать, а к двадцати годам были уже окончательно выжаты. Некоторые их этих девушек были исключительно красивы и могли кого угодно ввести в заблуждение. Джинни принесла ему в спальню поднос с кофе и домашними булочками и поставила его на длинный стол. Он рассказал, что Хаген собирается раздобыть деньги для постановки фильма, и она разволновалась. Он снова станет знаменитостью. Она и понятия не имела, как силен дон и поэтому не поняла, для чего Хаген прилетал из Нью-Йорка. Джонни объяснил, что Хаген поможет ему и во всем, что касается юридической стороны дела. Покончив с кофе, он сказал, что ночью собирается работать: звонить по телефону и составлять необходимые планы на будущее. - Половина доходов будет записана на имя девочек, - сказал он Джинни. Она благодарно улыбнулась, поцеловала его, пожелала доброй ночи и вышла из комнаты. На письменном столе стоял стакан с его самыми любимыми сигаретами, на которых золотом были выведены его инициалы, и шкатулка с длинными, точно карандаши, сигарами. Джонни откинулся на спинку стула и придвинул к себе телефон. Сна