я объяснения сновидения одни образы, игнорируя другие. (...) Большинство сновидений (в том виде, как их помнит и вербально воспроизводит сновидец) обладают бльшим семиотическим потенциалом, чем абстрактно мыслимая эмблема с ее предпосланным реальному событию значением." По-видимому, и творческая фантазия писателя черпает образы, идеи, символы, да и саму их трактовку, из того же самого, наполовину осознаваемого, а по большей части скрытого от самого автора бессознательного источника. Я предлагаю рассматривать предтекст платоновской сказки, сам фольклорный сюжет, как структуру бессознательного - размыто, со множеством альтернативных, взаимозаменяющих вариантов, наподобие структуры сновидения. Так чт же он берет из этой структуры и что добавляет от себя? Но вначале: из каких эпизодов состоит сама сказка? Общая структура рассматриваемого сюжета состоит в следующем (буду помечать условно выделяемые мной мотивы буквами русского алфавита, их варианты - удвоенными и утроенными буквами, а отступления от них в сказке Платонова соответствующими буквами с цифровыми индексами. При этом только оговорюсь, что число выделяемых мотивов может быть легко и уменьшено, и увеличено, что зависит от подробности изложения; многие сюжетные ходы в фольклорных вариантах я оставляю без внимания): после смерти родителей в доме остаются жить вместе сестра с братом: "Старик со старухой померли и оставили своим детонькям свое богачество" (а); варианты этого: они или купеческие, или царские дети (аа). Некоторое время дети живут дружно, потом брат по совету старшей сестры женится (б); причем сам он поначалу противится тому, чтобы жениться, возражая сестре: "Как-жо я буду жониччя, жона как-да попадет сердитая, негожая и я тебе повиноваччя не буду" (бб), что как бы литературно предваряет дальнейший ход сюжета. Опасения брата в самом деле не напрасны: молодая сноха начинает на золовку "зубы точить", желая, по-видимому, остаться полновластной хозяйкой в ее доме (в). В екатеринбургском варианте сказки у Зеленина мотив неприязни снохи и золовки усилен тем, что последняя дважды отваживает у снохи поклонника, "хахеля", приходящего в дом во время отлучки хозяина (вв). В результате трех последовательных попыток обвинения (перебитая посуда, зарезанная лошадь, убитый сын: в двух первых случаях возможны варианты, например, убитая "горнешня" собачка снохи и изрезанный на куски шелковый и бархатный товар в лавке брата) главная героиня (ее зовут или сестрица Аленушка, или Аннушка - царская дочь - или она вообще лишена имени, а просто "сестра", как бы в предлагаемом взгляде читателю глазами родного брата, или "золовка" - при взгляде со стороны снохи) героиня оказывается изгнанной из дому по ложному наговору (г). Ее брат сначала дважды отказывается слушать возводимые его женой на любимую сестру обвинения, говоря первой: "Поди ты, невежая, с базару, меня не срами!" или: "Не срами меня при народе, не говори про сестру" (гг). Он - купец, и его нежелание принимать во внимание обвинения жены мотивировано тем, что он "при исполнении служебных обязанностей": она же прибегает жаловаться на золовку к нему на базар. Но на третий раз брат вынужден поверить, поскольку зарезан оказывается их с женой собственный сын. При этом никакого "дознания" ни разу не происходит: сначала брат просто отвергает обвинения жены как напраслину (или что-то явно неважное для отношений между ним и сестрой), неизменно поутру благословляясь у последней, как у старшей в семье, перед собственным отправлением на торги: ""Ну, сестра, я поехал опеть". - Она благословила" (ггг). Таким образом, сестра как будто до самого последнего момента ничего не знает про обвинения снохи, во всяком случае, брат ей о них ничего не говорит (д). Вот и в третий раз, крайне немногословный брат как бы просто приглашает ее: "Поедем, сестра, катаччя" - и увозит в лес, где заставляет положить голову на пенек: "Клади голову на пенек, я буду рубить" (е). Только здесь он объясняет сестре ее преступление, в котором сам уже, как будто, ничуть не сомневается (е). Та отвечает ему, по-видимому, в запальчивости: "Есь я твое детиччо зарубила, так вот будича отсекай мои руки по локоть". <То есть, может быть, она этим хочет сказать, что "даже и в том случае, если бы я действительно зарубила твое дитя, то ты бы должен был мне за это не голову, а только руки отсечь".> Он воспринимает это как приемлемую замену казни и отрубает руки, бросая ее в лесу одну (ж). В екатеринбургском варианте сказки, записанном Зелениным, сноха, которой муж боится, сама заставляет мужа жестоко казнить сестру, чтобы тот отрубил ей голову и, вырезав сердце, еще и привез ей его в доказательство совершившейся казни, а сестра перед казнью "почала яво уговаривать, штобы да он не убивал iе до смерти. - "Отсеки, - говорит, - хоша руки да ноги, - я тогды никуда не уйду!" В доказательство же совершенной казни вместо своего сердца она предлагает привезти сестре сердце убитой собаки (жж). То есть психологически возможность полного оправдания перед братом отвергается, вытесняясь увлекательным мотивом замены одной зверской казни на другую, вряд ли менее жестокую. - Сравним здесь гораздо более гуманные действия пушкинской Чернавки из "Сказки о мертвой царевне": "Не убила, не связала, Отпустила и сказала: "Не кручинься, Бог с тобой." А сама пришла домой..." (жж). Кстати, этому "бескровному" варианту следует сказка в изложении Корольковой (жжж). Блуждая по лесу, голодная молодая девушка оказывается в чудесном ("чарском") саду и начинает есть висящие на деревьях яблоки (з). (В некоторых упрощенных вариантах сюжета бедной калеке Бог подсобляет "залести на дуб", где ее и находят охотничьи собаки царского сына - зз.) "Ходит она по саду и своим ротом ошшипывает яблочки и бахорит сама себе: "Кто бы меня взамуж взял, тому бы я принесла сына по-колен в золоте, по локт в сребре". <Примечательно, что ни один вариант русской сказки как будто так и не обыгрывает этот мотив чудесного сказочного возмещения - за отрубление рук себе героиня награждает сына сказочно красивыми руками и ногами!> Но тут ее хватает караульщик и отдает "на расправу" сыну хозяина сада, который сразу же за красоту ее лица влюбляется в нее (и). Это или "чарский сын", или королевич, или сын богатого купца, а у Платонова - просто крестьянский сын. В иных же вариантах молодой человек слушает ее завлекательные речи в саду и совершенно независимо от караульщика идет к родителям просить разрешения на свадьбу (ии). Те в замешательстве: "На чегож мы ее возьмем, у ее рук нет". - "А я пореж ннькю [найму няньку], уж больне она мне мравиччя". И сын все-таки женится на Безручке, несмотря на ее видимое уродство (к). Через некоторое время после свадьбы (когда "жена уже понеслась"), муж вынужден уехать из дому по торговым делам или же пойти на войну (л) - Платонов выбирает именно второй вариант. В это время жена рожает замечательного, как и было ею самою предсказано, ребенка (м). Родители мужа посылают гонца к отцу с радостным известием (н), но гонец по случайному стечению обстоятельств (или в результате колдовства) попадает к волшебнице - злодейке-снохе, жене брата героини, которая и подменяет его письмо: "что твоя жена родила - половина собачьего, половина ведмежачьего; прижила в лесу со зверями" (о). Муж в ответном письме родителям распоряжается во что бы то ни стало дожидаться его собственного возвращения и ничего без него не предпринимать (п), как и полагается в подобном случае, - ср. действия царя Салтана у Пушкина, но злой сопернице и на возвратном его пути удается подменить письмо (р); в результате чего родители сына вынуждены, опять против своей воли, поскольку они уже привязались и полюбили невестку с внуком, выгнать обоих в лес, привязав ребенка к груди матери (с) или же поместив ей на спину, в котомочке. (Мотив бочки как места заточения царицы и приплода, как у Пушкина, используют только лишь шокшозерская, то есть из района Лодейного поля, что под Петербургом, сказка "Девять братьев", а также сказка, записанная Зелениным в екатеринбургском уезде "Брат и сестра (девица с отрубленными руками)". Согласно же более современной для Платонова сказке Корольковой, получают подложное письмо царя - "вельможи да бояре дворцовые", которые не любили героиню за то, что она "простого звания"; они с радостью выгоняют ее из дому.) Скитаясь по лесу, Безручка набредает на колодец, нагибается, чтобы из него напиться, и роняет ребенка в воду (т), после чего в отчаянии не знает, что же делать. Тут появляется чудесный помощник - старичок (или угодник Никола), который увещевает ее попытаться протянуть за ребеночком руки (которых у нее-то нет!), что мать, не без колебания, все-таки делает (у). И свершается чудо - ее руки оказываются целы (мгновенно отрастают); она благополучно достает сына из колодца совершенно невредимым (ф), после чего руки опять становятся как были, по локоть отрубленными (х). В варианте сказочного сюжета у Худякова Безручка окунает культи своих рук поочередно в воду двух колодцев и руки ее исцеляются (фф). Вслед за этим, уже по прошествии нескольких лет, мать с ребенком - "вот и стали подходить оне к восударству, где-ка жил Иван Сареич" - под видом нищих, умеющих рассказывать сказки (ц) или же специально нарядившись в "швецарское платье" и побрив себе голову, чтобы наняться на работу "слугой, прикащиком" (цц). Между тем они приходят на постоялый двор, где живут хозяевами ее брат с женой, и куда неожиданно приезжает сам муж героини, отец ребенка (ч). Ни муж, ни брат, естественно, не узнают ее в нищенском платье (ш). (Невольно вспоминается сюжет возвращения в родной дом неузнанным Алексия человека Божия. Странно, конечно, что ни брат, ни муж не замечают у нее отрубленных рук, ну, да что укорять сказку за неправдоподобие.) В некоторых вариантах сюжета героиня забирается вместе с сыном высоко на печь и до конца рассказа оттуда так и не показывается (шш). Но большинство вариантов не заботится специальной мотивацией таких маловажных деталей. С печи Безручка начинает сказывать правдивую "сторьицу", воспроизводя в точности повесть собственных мучений (щ) перед так и не узнающими ее до самого конца - братом и мужем. По-моему, здесь мы имеем дело с уникальным для сказки вложением рассказа в рассказ, с повтором практически один к одному того же самого сюжета (интересно было бы посмотреть, как различные сказочники его обыгрывают; Платонов же вовсе отвергает). Только лишь одна злая сноха все время противится продолжению рассказа (ъ): "Вот начала чепуху городить! (...) Вот чушь какую порет! (...) Вот начала вякать, б... этакая!". По-видимому, она сразу узнает свою противницу, но виду об этом не показывает. В некоторых вариантах, надо сказать, прямо говорится, что она - ведьма (ъъ). Однако муж Безручки заступается за рассказчицу, обращаясь к хозяину дома: "Брат, вели своей жене замолчать, ведь история-то славная!" и говорит своей (неузнанной) жене: "Сказывай, сказывай, матушка; смерть люблю такие истории!" (ы). [Забавно, что он называет при этом фактического брата своей жены - братом, еще не узнавая, по сюжету сказки, ни его, ни ее; но такова, видно, логика сказителя - тот кооперативен по отношению прежде всего к своим слушателям.] В иных вариантах рассказчиком может выступать сам же выросший сын главной героини (щщ) или даже все три сына-богатыря этой женщины, по очереди (щщщ). Почти во всех вариантах им приходится досказать историю буквально до того момента, как их, мать с сыновьями, только что, перед началом рассказа, пустили в дом под видом нищих - то есть повествование как бы намеренно проходит по второму кругу (ь), пока, наконец, сам муж не узнает свою жестоко наказанную жену (э). В варианте "Безручка-безножка" Ончукова это происходит несколько раньше: "Когда обсказала, что кломбушом прикалитась в сад яблоки есть, [муж] и догадался, что это его жена" (ээ). Но в этом варианте сказки изначальное наказание героини гораздо суровее: родной брат отрубает ей не только "по локт руки", но и - "по колен ноги" (жж), после чего она вынуждена передвигаться по лесу, "катаясь горючим камнем" (что, по-видимому, и является симметричной оппозицией к чудесным свойствам рожденного ею сына: "по колен в сребре"). Наконец, узнав свою жену (или же только начиная догадываться, что это действительно может быть она), муж просит показать ему сына: в самом ли деле у того руки, как было сказано, по локоть в золоте итп. Чудесные свойства предъявляются, все счастливо разъясняется (ю). И тогда уже брат героини привязывает свою жену к хвосту "самой что ни есть лучшей кобылицы" (или "злого жеребца"), пускает ее по чисту полю, пока кобылица "не размыкала" злодейку до смерти (я). Или же сам муж понесшей незаслуженное наказание героини приказывает шурину убить жену "за поддельные шутки" (яя), и тот, как сказано, "расстреливает ее на воротах". В шокшозерском варианте сказки "Василий и Аннушка" к тому же и самого "брата [...] взяли на выстрел в поле (яяя). [Сердобольный фольклорный сказитель после этого озабоченно разъясняет:] А имущество осталось за Анной [то есть за сестрой]". Платонов как будто использует сюжетный ход именно этой, шокшозерской, сказки, у которой, надо сказать, довольно редкий финал (яяя), но еще усиливает его в соответствии с собственной поэтикой дополнительным осознанием брата собственной вины и принятием на себя наказания. У него брат благодарит сестру за ее рассказ следующими словами: "Спасибо тебе за рассказ, а зло на посев не оставляется," (я1) и ночью тайно (я2) выводит из конюшни необъезженную кобылицу, привязывает к ее хвосту скрученными вожжами себя со своей злодейкой-женой и пускает кобылицу вскачь, после чего кобылица, естественно, "растрепала их насмерть о землю" (я3). Здесь, мне кажется, автор отождествляет себя с невольно введенным в заблуждение братом и предлагает нам, его читателям, такой же взгляд - с перенесением на себя (неостранением, в смысле О.Меерсон) вины этого человека, принятием ее на свою совесть (кстати, в известном Платонову, согласно Вьюгину, варианту сказки Корольковой брата Безручки зовут Андрей). Совсем иначе Платонов трактует фигуру мужа Безручки. Это - некий великовозрастный полководец, ведущий многолетнюю войну и наконец выигравший ее, во многом благодаря участию собственного сына и жены (возможны естественные аллюзии с действительностью: Сталин - и Платонов; Сталин и его попавший в плен к немцам во время войны сын Яков Джугашвили; сам Платонов - и его погибший от туберкулеза, полученного в лагерях, сын). Платонов меняет и некоторые другие мотивы сказки. Во всех традиционных сказочных вариантах реальным виновником выступает сноха, злая жена брата, а его сестра не имеет возможности оправдаться от возводимого обвинения. (Как я уже сказал, сказка не заботится соображениями жизненного правдоподобия и зачастую не нуждается в мотивировках, каких требует художественная литература.) У Платонова братова сестра получает возможность оправдаться, но сознательно ею не пользуется. При вторичной попытке ее обвинения снохой, когда подыхает корова (которой на самом деле сноха скормила вредную траву: у Платонова это не ведьма, а скорее просто злая, слабая, малодушная женщина), золовка, то ли не зная о злой воле снохи, то ли не желая принимать ее во внимание, намеренно берет на себя ее вину: "чтобы брат на сестру не подумал" (д1). Это нечто вроде известного из агиографии юродства праведника. А когда сноха "по нечаянности" еще и "заспала" своего младенца, сказав мужу на золовку, что это, дескать, она, "змея подколодная", удушила его, брат приходит в отчаяние и бросает сестре жестокие слова, он как бы для себя уже все решил: "Не увидишь ты завтра белого света!" Наутро он отвозит сестру в лес и хочет рубить ей голову: остановив сани, он велит сестре положить голову на пенек и тут наконец предъявляет ей обвинение - "сестра хотела вымолвить слово в ответ, да брат от лютости и от горя своего не стал ее слушать". То есть Платонов вводит для этого довольно сомнительного сюжетного хода в сказке свою дополнительную мотивировку (е1). Сестра как будто беспрекословно подчиняется брату - она бы хотела, конечно, объяснить ему, что неповинна в гибели ребенка, однако ему некогда слушать ее (он как будто хочет поскорее отделаться от этого уже решенного им в глубине своей души тяжкого дела) и заносит над ней топор. Но вот тут, в самый последний момент перед казнью, девушка слышит, как "воскликнула на ветке малая птичка" (тоже типично платоновская деталь), и поднимает голову (ж1). В результате брат отсекает ей руки "по локти" и после этого оставляет в лесу: "Ступай, - говорит, - куда глаза твои глядят, ступай от меня скорее..." При этом у Платонова он плачет (ж2)! Скитаясь по лесу одна, Безручка набредает на сад с "яблоками сычеными <по-видимому, особо спелыми>, рассыпчатыми", одно из них съедает, а второе только надкусывает, как тут ее застигает караульщик сада; а затем, увидев ее, и сын хозяина в нее влюбляется, ибо, добавляет Платонов, - "ветер причесал ее волосы,... сердце разрумянило ее щеки, и стала она оттого миловидна и хороша лицом", а, как известно, "кого любишь, того и калечество не портит" (и1). Они женятся, хотя одинокий (здесь у Платонова опять отличие) отец жениха возражает против женитьбы сына на девушке-калеке. Вслед за тем молодой муж уходит на войну, а жена и в самом деле, как обещано в прототипическом варианте сказки, рожает сына - "руки у младенца золотые, во лбу светел месяц сияет, а где сердце - там красное солнце горит". Платонов добавляет уже от себя это, более правдоподобное, как ему кажется, объяснение: "Да, гляди, для матери и для дедушки иных детей и внуков не бывает" (м1). Мать просит старика-караульщика (это, по-видимому, тот самый персонаж, что и человек, ранее застигший женщину в чудесном саду) написать от нее мужу письмо: сама она неграмотна, а тот знает грамоте. Старик пишет и сам же берется доставить письмо по назначению (н1), но по дороге попадает на ночлег к злой жене брата героини - та его парит в бане, выведывает, кто он такой, зачем едет, выкрадывает его письмо, спрятанное в одежде старика, сжигает его в печи, а на его место прячет подложное, что-де родила жена неизвестного зверька - "спереди вроде как поросенка, сзади собаку, а со спины он на ежа похож" (о). Ни о чем не подозревающий старик относит письмо по назначению, получая ответное уже не от самого хозяина, мужа Безручки, а из рук другого человека, какого-то подчиненного у этого полководца (п1), так что и не знает о непосредственной реакции адресата на только что полученное им (горестное) известие. Муж в ответном письме велит жене, "чтобы она берегла и жалела их дитя, а что оно безобразным родилось, так для него оно все равно дорого и мило..." (п2). (Тут Платонов добавляет в прототипический сюжет желание сохранить любого, даже и безобразного ребенка.) Злая сноха, братова жена, естественно, подменяет и это письмо. В результате старик-свекор вынужден по получении письма, уже против собственной воли выгнать героиню, свою невестку, со двора, говоря ей, как видно, в утешение: "Видно, переменилось у него сердце к тебе" (с1). Ведь сын, якобы, пишет ему, что если сам и уцелеет на войне, то будет у него уже другое семейство (р1). Итак, Безручка берет "сына-младенца в подол, а край подола зажала в зубах и ушла со двора... куда глаза глядят". Но через какое-то время старик-свекор начинает так скучать по выгнанной невестке (с2), что заставляет караульщика идти снова разыскивать ее, чтобы упросить вернуться обратно в дом (для этого, вероятно, и нужно было Платонову одиночество родителя), что бывший караульщик пытается исполнить, однако вынужден возвратиться ни с чем: он не находит ее в лесу. В результате, "старый садовник <то есть, вероятно, все-таки именно свекор, а не караульщик сада, хотя оба они тут как будто сливаются воедино> стал томиться и тосковать, а однажды лег спать и вовсе не проснулся - он умер во сне от своей печали" (с3). Здесь мы опять видим собственно платоновский сюжетный ход. Тем временем, блуждая по лесу и желая напиться воды, женщина роняет в колодец своего сына, упустив его из своего подола в колодец. "Потянулась мать в колодец, вспомнила про свое калечество и заплакала. (...) И видит она сквозь воду, как сын ее на дне колодца лежит" (т1). Этот эпизод как будто перекликается по смыслу со сценой сказки "Сестрица Аленушка и братец Иванушка" - он нужен автору для оправдания того, зачем Безручка так низко наклонилась над водой, но вообще-то заглядывание в воду, в ее глубину - это собственно платоновский мотив (ср. "Чевенгур", "Река Потудань"). Руки у женщины чудесным образом отрастают и она достает сына из воды целым и невредимым (уф). "А как выхватила она ребенка из воды, ... так рук у нее опять не стало" (х). Примечательно, что само чудо этим у Платонова как бы специально затушевано: уже было отчаявшаяся женщина видит на своем отражении в воде, "что руки у нее выросли" (ф1). Тут как бы возникает мотив зеркального, то есть призрачного отображения - будто <она выхватывает сына из колодца, не помня себя от горя>. Сын Безручки через какое-то время делается прекрасным юношей и уходит на ту войну, где с его рождения бьется отец, - это дополнительный, собственно платоновский ход внутри традиционного сюжета (ц1). От тоски по своему сыну и мать сама через какое-то время, одевшись в солдатское платье, отправляется на ту же войну (ц2): там ее в мужской одежде никто не узнает, люди принимают ее "за мужика" (тут по-иному, чем в прототипической сказке, задействован мотив неузнанности). В поисках сына она начинает "утешать больных и умирающих" (ц3), то есть, добавлю от себя, как бы становится медсестрой, богомолкой или даже неким политработником: "...Кто духом ослаб, так Безручка впереди него на врага идет, и оробевший воин вновь поднимает меч". Наконец, она видит своего сына в бою, уже погибающего (ц4) и бросается ему на помощь (ц5). Ситуация безоглядного сострадания и желания помочь даже невзирая на реальные обстоятельства повторяется, вновь порождая чудо: "почувствовала она вновь свои руки и силу в них, будто и не отрубал их ее брат никогда" (ф1) - она спасает сына, но после этого руки у нее вновь оказываются отрубленными (х1). При этом за битвой (как бы издали, со стороны) наблюдает сам полководец, отец героя и муж Безручки (ц6). Он посылает узнать, что это за богатырь бьется в одиночку на его стороне и откуда он родом (ц7). Посланное им подкрепление прибывает только тогда, когда и мать уже совершенно выбилась из сил, и сын еле держится на ногах, обливаясь кровью (ц8). В пылу боя сын не узнает матери, в том числе и потому, что у нее оказываются вполне нормальные, даже "могучие" руки (ц9). После того, как битва выиграна, руки у нее во второй раз "отсыхают", но тут полководец начинает раздавать награды отличившимся в бою (ц10), а сына будто намеренно отсылает в деревню (чтобы привести женщину, которая родила такого богатыря). Но тот, уехав, естественно, матери не находит и возвращается ни с чем (ц11). Награждение отличившихся в бою длится невразумительно долго, оно как-то намеренно растянуто. Полководец наконец приглашает получить награды тех, кто "помогал исцелять раненых и умирающих" - только тут он и узнает в безрукой женщине свою жену (э1), а Безручка наконец видит, что полководец и есть ее муж, так долго ею не виданный (э2). Как сказано у Платонова, она не стерпела и потянулась к нему, потому что "его она всегда любила и не могла забыть. И в тот же миг, словно из сердца, выросли у нее руки, такие же сильные, как прежде были, и обняла она ими своего мужа. И с тех пор навсегда руки остались при ней" (ф2). Таким образом, автор намеренно усиливает мотив чудесного отрастания отрубленных рук у женщины, делая его из однократного трехкратным (в первый раз ради спасения своего ребенка из-под воды, во второй раз ради спасения сына от врагов в бою и в третий ради любви к мужу), а в конце даже оставляя руки навечно при ней, чего нет ни в одном варианте известной сказки. Муж героини, полководец, наделяется всеведением (или по крайней мере, намеком на таковое). Когда сын возвращается после бесплодных поисков матери из деревни, а полководец уже узнал в Безручке свою жену, он зовет к себе сына и говорит ему: "Здравствуй, сын мой!" Возникает невольное впечатление, что полководцу было давно известно, что это его сын: он видел, что тот чуть было не погиб и что спасла его мать, его, полководца, жена. Но он как бы всему дает совершиться естественным путем, не вмешивается до времени (то ли будучи нагружен множеством гораздо более важных дел, то ли заранее зная, как некий демиург, как все и должно произойти в действительности), он будто и чудо совершает чужими руками. Итак, можно было бы, наверно, пересчитать количество отступлений Платонова от традиционного сюжета сказки, количество его умолчаний, да и собственных прибавлений к сюжету. Но этого я делать не буду. Важнейшим здесь мне кажется, что писатель, как бы сверяя свое бессознательное, с одной стороны, с известным сюжетом (если угодно, собственным, или коллективным сном), а с другой стороны, с тем, что требуется заданной жесткой "идеологической матрицей", внутри которой он находится (тоже в какой-то степени сном, то есть структурой бессознательного), как бы выводит в текст своих прежних излюбленных персонажей, помещает их в свои излюбленные ситуации, нагружает их действия своими излюбленными мотивировками. Сюжет этой сказки в прототипическом варианте, если оглядеть его схематично, сводится к тому, что героиня оказывается (пять раз) ложно оклеветанной и дважды терпит несправедливое наказание. Клевета исходит от ее снохи, жены брата, а исполнителями наказания оказываются в первый раз ее родной брат, а во второй раз - родители ее мужа. Развязкой выступает сцена, в которой героиня под видом нищей сказительницы является в дом брата и перед ним, его женой и собственным мужем излагает историю своих бедствий. Сказка тут как бы идет по второму кругу и рискует уже пойти по третьему, пока, наконец, слушатели не узнают себя в героях сказки, за чем следует справедливое наказание виновной злодейки-снохи с водворением героини в доме мужа и возвращением ее собственности. Но вместо этого мотива, важнейшего для структуры традиционной, сказки Платонов делает кульминационным другой эпизод (или - эпизоды), по-своему объясняя многократное чудо, во-первых, заглядыванием героини вглубь воды, во-вторых, подводя героиню с сыном вплотную к гибели, и в-третьих - необходимостью рук для того простого действия, чтобы обнять любимого человека (а в результате даже награждая ее руками навечно). Сам же рассказ Безручки о своих злоключениях только упоминается Платоновым - он нужен лишь для раскаяния брата и его принесения себя в жертву - трактовка последнего мотива также резко выделяет платоновский сюжет на фоне всех вариантов традиционного. Зададимся вопросом: что движет сказочником в рассказывании им той или иной истории? С одной стороны, может быть, просто заведенный ритуал произнесения какого-то забавного (развлекательного) текста в определенной ситуации, например, во время вынужденного безделья, перерыва в работе при большом скоплении людей, скажем, на ярмарке или на посиделках, как бывает зимой в темные вечера перед тем, как ложиться спать. Рассказчик при этом, конечно, вполне может и сам не верить в то, что рассказывает, снабжая, например, критическими комментариями собственный рассказ, как делал, согласно Зеленину, сказитель Верхорубов (по жизни плотник), который в записанной от него сказке про козла (вариант "Сестрицы Аленушки и братца Иванушки"), объяснял слушателям, почему купец Иван Торговой распознал, что в его жену превратилась "Егибисна" (т.е. дочь Еги-Бабы: она просит теперь вдруг зарезать своего так любимого ею раньше братца-козленочка): у последней, как он теперь видит, "одна нога говенна, а другая наземна [навозная, или вымазанная в навозе]. А у ево жены одна нога серебрена была, а другая золотая (обутки, быть может)". При этом издатель специально оговаривает в предисловии, что именно данный сказитель (очевидно, в отличие от других) верит в существование леших и вообще нечистой силы, о которых повествуют его сказки. В вышедшем за год до Вятских сказок сборнике сказок Пермской губернии (Пргд. 1914) Зеленин рассматривает типы сказочников. Первый из них (на примере сказочника Ломтева), по его мнению, относится к сказке как к некому существующему независимо от него, "неприкосновенному и нерукотворному" сюжету, как бы взятому "из книги". Он также, как и Верхорубов, иногда в течение своего рассказа останавливается и восклицает: "Не знаю только, правда это или нет!", но именно на основании этого издатель выводит следующее заключение: "И слушая это восклицание, я могу с большею достоверностью догадываться, что во всех прочих случаях сомнению в душе Ломтева места не было" (с.XLII). Другой, противоположный этому тип сказочника для него это Савруллин: "Это собственно не сказочник, а балагур, шутник, весельчак. Взгляд его на сказки не серьезный, если не сказать - легкомысленный. Любимый жанр Савруллина - короткие бытовые рассказы-анекдоты, особенно о ворах, плутах и обманщиках. Изложение он считает важнее содержания. Но в изложении он обнаруживает крайнее пристрастие к рифмике, к дешевому остроумию, чем окончательно портит свои сказки" (с. XXXVIII). Внутри этого последнего типа Зеленин предлагает различать (сам он называет это третьим видом, но мне кажется, они сводимы к одному) еще и такого сказочника, который ради занимательности пользуется не "балагурством, не рифмами и не раешничеством, а (...) подбирает различные, более занимательные сюжеты и анекдоты из многих бытовых сказок и нанизывает их в одну длинную цепь, так что получается как бы бесконечная хроника о похождениях героя..." (М.О. Глухов, с. XL). Чуть далее Зеленин упоминает и еще один тип сказочника (с.XLI), который мне кажется все-таки более логичным причислить к упомянутому первому типу, как один из его подтипов (Шешнев-отец): "это сказочники без воображения и без дара слова, с одною памятью; "своих слов" у них нет. Они хранят выслушанную сказку как нечто окаменелое, мертвое, ничего к ней не прибавляя". Обладает человек даром слова или нет, в общем-то, неважно. Гораздо важнее его отношение к рассказываемому: если он чувствует это материалом для своего текста, это одно, а если в точности старается воспроизвести доверенный ему (кем-то) сюжет, это другое. Или вот - уже иная ситуация некого типичного сказочника, в описании того же Зеленина, взятая снова в вятских местах (я предлагаю считать его третьим типом сказочника) - это слепой старик, некий Кузьма Михеев из села Юрьево Котельнического уезда, который знает и рассказывает всегда только одну сказку (он сам называет ее "розсказъ-Ворона", или "о неправом суде птиц", как обозначает ее издатель). Этот старик во всю жизнь не выезжал никуда дальше уездного города Котельнича, да и саму так понравившуюся ему сказочку услышал от какого-то неизвестного человека, с которым когда-то, видимо в молодости, просеивал жито у купца. Выслушав от него сказку, он сразу "понял" (т.е. запомнил) ее от слова до слова и прекрасно помнит до сих пор (с.213). Сказка эта, надо сказать, с каким-то не вполне вразумительным, но явно морализаторским подтекстом. Значит, сказочный сюжет просто каким-то удачным образом наложился, запал в душу, вошел в сознание человека, составив внутри него значимую часть. Быть может, так же происходило множество раз и в случае сказочника-Платонова? (Он как бы слышал свыше сюжет, который ему приходилось рассказывать.) Чт двигало им в выборе именно этих сказочных тем и именно в этом их переиначивании, художественном претворении? Интересно было бы рассмотреть в этом ряду такие безусловно значимые, если вообще не ключевые для Платонова фольклорные темы, как добровольное принятие на себя (незаслуженного) наказания, пребывание героя неузнанным (да еще в нищенском обличье) среди родных и близких ему людей, уродование тела героя (в том числе и своего собственного, как в сказке, когда Иван-царевич вынужден отрубать у себя по частям руку, для того чтобы только накормить сказочную птицу, на которой он летит по небу), мотив покаяния и раскаяния героя, как в былине о неверной жене или в сказке "Купеческий сын" (No60 в Вятских сказках Зеленина), где муж становится перед невинно наказанной им ранее женой на колени и просит прощения" итп. А вот ведь еще один невостребованный сюжет из платоновской записной книжки 1942-1943 года. Он как бы составляет дополнительную пару к только что рассмотренному, опубликованному в книге, то есть изначально предназначавшемуся для печати: "К отцу-матери пришел сын с войны - до того изувеченный, израненный, изменившийся, что его не узнали родители. У сына оказалось много-много денег (или драгоценностей). Отец собрался его убить - не мог. Мать послала отца за вином. Отец пошел. Кабатчик сказал ему о сыне, который только что был у него, покупал гостинцы для родителей и признался, чей он сын. Отец бросился обратно домой, но жена его уже управилась - зарубила своего неузнанного сына". Вот это уже, в отличие от приведенного ранее, вполне платоновски непричесанный сюжет, горький и трагичный кеносис по-русски (или по-советски?), - некое житие Алексия, человека Божия, но уже на современный лад. Отдельной важной задачей могло бы быть рассмотрение вот таких неразработанных, а только лишь намеченных сюжетов Платонова, оставшихся в его черновых записях. Насколько они разнообразнее, запутаннее, сложнее тех, что опубликованы и нам уже известны? Знавший Платонова еще по Воронежу и неоднократно встречавшийся с ним позже в Москве Август Явич вспоминает, среди прочего, следующий разговор между ними: "...Говоря об атеизме, я заметил, что все его герои кажутся мне атеистами, на что Платонов ответил не без усмешки: "Бог сделал с человеком все, что мог. Теперь ему остается ждать, куда нелегкая занесет человека. На небо или в преисподнюю. Ежели по Джинсу [имеется в виду, видимо, английский физик Д.Х. Джинс, автор космогонической теории], так в преисподнюю. Да и что можно ждать от микроба в плесени загнивающего огурца. А мне сдается, на небо"". * * * Илл. 20. Фото Юрия Сюганова Приложения 1. Принятые сокращения Б - Платонов. Бессмертие. Рассказ. В - Платонов. Возвращение. Рассказ [первоначальное название: "Семья Иванова"]. Д - Платонов. Джан. Повесть. ОЛ - Платонов. Одухотворенные люди. Рассказ. К - Платонов. Котлован. Повесть. РП - Платонов. Река Потудань. Рассказ. СМ - Платонов. Счастливая Москва. Роман. Ч - Платонов. Чевенгур. Роман. ЮМ - Платонов. Ювенильное море. Повесть. БАС - Большой академический словарь русского языка. МАС - Словарь русского языка в 4 томах. М. 1999. НОСС - Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. (Вып. 1-2) М. 1997, 2000. 2. Опубликованные материалы книги (следующие главы этой книги уже опубликованы в журналах:) II. - видоизмененный вариант статьи, опубликованной в Московском Лингвистическом Журнале (под названием: "Некоторые содержательные комментарии к тексту платоновского Чевенгура") М. 1996. Том 2. III. - выйдет в сб. Логический анализ языка. Хаос и космос. М. <2003>. IV. - Русистика сегодня. М. 1998, No 1-2. V. - Диалог-1999: Труды Международного семинара Диалог-99 по компьютерной лингвистике и ее приложениям в 2-х томах. Том 1. Теоретические проблемы (под ред. А.С. Нариньяни). Таруса. 1999, с. 196-204. VI. - Логический анализ языка. Образ человека в языке. М. 1999. VIII. - Логический анализ языка. Языки пространств. М. 2000. IX. - Известия Академии наук. Серия Литературы и языка. Том 60, М. 2001 No 1 // или (практически то же самое) Вопросы философии. М. 2001 No 7. X. - Философские науки. М. 1999 No1-2, с. 83-113. XI. - Вопросы философии. М. 1999 No 10, с. 54-81. XII. - Научно-Техническая Информация. Серия 2, М. 2000 No 9. XIII. - Логос, М. 2001 No 1. XIV. - Известия Академии наук. Серия Литературы и языка. Том 61, М. 2002 No 4. XV. - возможно будет опубликовано в жур. Русская литература (Спб. <2003 No2-3>). XVI. - возможно будет опубликовано в жур. Логос. Журнал по философии и прагматике культуры. М. <2002-2003>. 3. Перечень иллюстраций и таблиц Илл. 1. Андрей Платонов (фото 1940) 4. Именной указатель и Указатель толкуемых выражений Аввакум, 55 Августин А., 249 Авербах Л., 21 Авиан, 255 Аксаков С.Т., 74 Алейников О.Ю., 274 Александр Македонский, 387 Алексий человек Божий, 358, 399, 409 Анаксагор, 51 Андреев Вик., 365 Андрющенко В.М., 256 Антонов А.С., 13 Антонова Е.В., 14 Апресян Ю.Д., 68, 69 Аристотель, 66, 319 Арчимбольдо Дж., 320 Афанасьев А.Н., 40, 394 Ахматова А.А., 18, 365 Бабель И., 292, 372, 383, 384 Бабрий, 255 Бальмонт К.Д., 347 Баранов А.Н., 225 Бахтин М.М., 7, 26, 274, 323, 357 Бедный Демьян, 378 Безродный М., 347 Белый А., 61, 114, 252, 386 Бергсон А., 249 Бердяев Н.А., 181 Блинов А.Л., 67 Бобрик М., 73, 95, 136, 331 Богданов А.А., 11, 30, 193, 195 Бойля-Мариотта закон, 228 Больцман Л., 11 Борецкий М.И., 255 Борисова Инна., 274 Боровой Л., 94 Борщев В.Б., 232 Бочаров С.Г., 9, 25, 29, 242, 370 Бродский Иосиф, 273, 274, 325, 334, 335, 337, 343, 355, 360 Буденный С.М., 383 Буйлов Б., 273 Булгаков М.А., 25, 31, 82, 156, 214, 274, 292, 311, 330, 334, 340, 365, 367, 368, 378, 379 Бухарин Н.И., 11 Быков И.И., отец Игорь, 215 Бюлер К., 94 Вахитова Т.М., 123 Вежбицка А. [Wierzbicka A.], 69, 185 Вейнингер О., 30, 193, 199 Верин В., 302 Вернадский В.И., 11, 13, 193, 203, 204, 388 Верхорубов Г.А., 407 Веселовский А.Н., 315, 319 Виноградов В.В., 73 Витгенштейн Л., 38, 69, 217, 316, 319, 327 Вишневецкий И.Г., 292 Вознесенская М.М., 31, 165 Войно-Ясенецкий В.Ф., 186, 203, 215 Волков А.М., 188 Волошинов В.Н., 26 Вьюгин В.Ю., 9, 10, 123, 274, 282, 311, 394, 401 Гаврилова Е.Н., 108, 140, 218 Гагарин Ю.А., 366 Гайдар Е.А., 355 Гамсун К., 150 Гаспаров Б.М., 327 Гаспаров М.Л., 255, 317, 320, 321, 388 Геллер М., 25, 28, 30, 46, 53, 132, 273, 279, 353 Гераклит, 213 Герасименко Н.В., 302 Герхардт Миа И., 387 Герцен А.И., 368 Гершензон М.О., 8